Царевич

Пролог

Боль. Постоянная ноющая боль. Последние восемь месяцев она — моя неизменная спутница. Боль. Моя подруга и моя судьба. Больно. Мне всегда теперь больно. Всегда. Днём и ночью со мной моя Боль.

Хотя по сравнению с первым месяцем острота боли несколько снизилась, да и привык я к ней. Сейчас мне иногда удаётся даже заснуть без обезболивающей таблетки. А иногда не удаётся. Иногда для того, чтобы забыться во сне, мне помимо обезболивающего приходится пить ещё и снотворное. Потому что кроме физической Боли есть ещё и Мысли.

Ведь мне пока нет и пятнадцати лет. Но я — мертвец. Знаете, очень трудно ощущать себя мертвецом в четырнадцать лет. Тем более что первые четырнадцать лет жизни я был вполне нормальным и здоровым парнем. А потом раз — и я умер.

Не до конца умер, конечно. Иначе как бы я написал всё это? Я всё ещё живу. А правильнее сказать — существую. Существую, как кактус в горшке.

Отчим пытался как-то поддержать меня, ободрить собственным примером. Он отличный дядька, мой отчим. Своего отца я совсем не помню, тот на войне погиб, когда я ещё грудничком был. И мамин муж старается по возможности заменить мне родного отца. Старается, да. Рассказал мне, как он сам тяжело воспринимал то, что с ним случилось. Призывал меня не сдаваться, продолжать бороться.

А зачем, спрашивается? Зачем бороться? Что у меня впереди? Наполненное болью, унылое серое слякотное беспросветное существование. Совершенно безо всякой надежды. И пример моего отчима для меня не показатель. У нас с ним слишком разные случаи. Возможно, если бы я, как и он, потерял ноги ниже колен, я бы тоже нашёл в себе силы жить и работать. Но сейчас...

Знаете, я даже рад тому, что Наташка осталась по ту сторону окна. Что она не вернулась обратно. Она отличная девчонка. Я был влюблён в неё, что уж скрывать-то теперь? И она в меня, похоже, тоже. И, зная её, могу предположить, что она не бросила бы меня даже такого. Только вот, зачем я ей нужен в моём нынешнем виде?

В общем, я твёрдо решил Уйти. Нечего мне больше делать в мире живых. Зачем, вот зачем они спасли мою трижды ненужную жизнь? Почему не позволили мне умереть тогда? По-моему, это очень жестоко по отношению ко мне. Я ведь во всём помогал, в любое время суток готов был подорваться, бросить любые свои дела, и сломя голову нестись к этому окну. А они спасли меня. Сволочи. Какие сволочи.

Это всё дежурный врач виноват. В команде, круглосуточно дежурившей у окна, на всякий случай всегда был врач и пара медсестёр. Просто на всякий случай. А в одной из бывших квартир на нашей лестничной площадке была оборудована современная операционная. Тоже на всякий случай. И вот, такой случай произошёл. Со мной произошёл.

Тройное резервирование электропитания, операционная, особый статус Объекта, невероятно раздутая охрана. Зашибись. Круто. И бракованный трос.

Когда эту злосчастную золотую чушку тянули, один из тросов подъёмного крана лопнул. Да, взял и лопнул. В принципе, двух оставшихся всё равно должно было хватить, чтобы удержать её в воздухе. Но не хватило. Вероятно, и ещё один трос был не вполне качественным.

Мне потом рассказали, что после того случая больше тридцати человек, начиная от крановщика и заканчивая начальником треста, поехали осваивать Колыму. Только мне-то с того было вовсе ничуть не легче.

Сам момент падения чушки я почти не помню. Всё произошло очень быстро, да и сознание от боли я потерял почти сразу же. Помню, сидел я на стуле, держась рукой за чушку, потом резкий звук оборвавшегося троса и... всё. Очнулся я лишь на больничной койке.

Любопытно, но с самого начала Боли я не почувствовал. Вероятно, был накачан наркотиками. Боль пришла позже, недели через две. Зато пришла она ко мне навсегда.

Мне долго не решались рассказать, что со мной произошло. Сам же я был слишком слаб и не мог не то что встать, а даже и сесть на кровати. Но через две недели мне всё же открыли правду. Встать я не мог не только от слабости. У меня теперь ног не было. Совсем не было.

Чушка упала крайне неудачно. Чуть-чуть, сантиметров на пять, в сторону, и спасти меня не смог бы даже доктор-садист. Но он, сволочь такая, сумел меня вытащить с того света. Гадина. Вот и приходится мне теперь самому придумывать планы, как мне лучше Уйти. Существовать в виде растения я не желаю. У меня ведь не только ног нет. У меня ещё и... как бы поделикатнее сказать... словом, мужчиной я теперь являюсь лишь по документам.

Пока способ Уйти я ещё не придумал. Выбрасываться в окно бесполезно — мы на первом этаже живём. Больше одной таблетки за раз мне не дают. Всё напоминающее верёвки от меня спрятали. Мне даже ножницы не доверяют, не говоря уж о столовом ноже. Можно попробовать разбить оконное стекло и перерезать горло одним из осколков. Но я не уверен, что успею сделать это быстро, и что рана будет смертельной. За мной ведь ещё и следят!

Но я не сдаюсь. Смысла жить дальше не вижу. Всё равно я найду способ. Обязательно найду и убью себя. Я не хочу быть растением! Не хочу!..

* * *

Нашёл! Я нашёл!! Когда вчера вечером я понял, что именно смог открыть... чёрт, едва удержался от того, чтобы Бежать немедленно. Да, Бежать, Бежать, Бежать. Не Уйти, а Бежать!! Впервые с того момента, как меня изуродовало, передо мной забрезжила тень Надежды. Я нашёл Выход! Выход из Ада!!

А всё моя считалка любимая. Моя Сонька. Правда, не та, что у меня была раньше и с помощью которой Наташка провалилась к Гитлеру. Старая погибла. На неё обрывок стального троса упал и просто раздавил её. Но у меня в то время уже новая была. Тоже фирмы Sony, но более продвинутая модель. С 16 терабайтами оперативки. Мне её в КГБ предоставили. Бесплатно. Я на ней пытался воспроизвести по памяти программу управления окном. Но так и не смог я работающее окно вновь открыть. Там чуть ли не полсотни разных параметров и значения их я подбирал, что называется, "методом тыка". Разумеется, у меня была резервная копия значений. Только я её на Наташкиной "Белке" сохранил. Не думал я, что обе наши считалки могут выйти из строя одновременно. А они смогли. Тот кусок троса и "Белку" Наташкину тоже расплющил. Она же рядом с моей Сонькой лежала.

Да, саму управляющую программу я восстановил. Даже улучшил местами. А вот с входными параметрами прямо беда. Смог вспомнить от силы полдюжины. А остальные? А остальные подбирать вслепую принялся.

Я этим подбором параметров полгода занимался. То есть, я имею в виду то время, когда окно работало, а я ещё был здоров. После того же, как меня навсегда приковало к инвалидному креслу, интерес к жизни я потерял совершенно и попытки открыть новое окно прекратил. Зря прекратил, как выяснилось.

Вчера вечером со скуки и безысходности снова включил считалку. Просто так, потыкать по кнопкам и немножко вспомнить то время, когда у меня ещё были ноги. Очередная безумная и бессмысленная комбинация параметров и... вот он, пробой в прошлое!

Но на этот раз совсем не такой, как был в прошлый раз. Пробой не материальный, а информационный. В параметрах всё ещё было забито 22 июня 1941 года. Как в прошлый раз. И товарищ Сталин в качестве фокуса. И представляете же моё удивление, когда я внезапно уловил мысли товарища Сталина. Нет, сначала были не мысли, а лишь эмоции. Я почувствовал его тревогу, гнев, удивление и робкую надежду, что это какая-то ошибка.

Немного поварьировав параметры, я добился того, что легко мог читать мысли товарища Сталина. А потом понял, что и сам смогу транслировать ему свои мысли. Только вот трансляция с моей стороны должна была убить меня, так как будет сопровождаться разрушением моего мозга. А потом... потом я догадался, что нашёл Выход!..

* * *

До сих пор поражаюсь своей силе воли. Узнав, что я могу покинуть опостылевшие руины тела, ставшего тюрьмой моего разума, я... удержался. Не стал Бежать немедленно. Задержался почти на две недели, хоть и было мне очень больно. Для меня же ведь теперь даже и в туалет сходить каждый раз — проблема и испытание. Больно и неудобно. А просить кого-то помочь — стыдно.

Я нашёл Выход!! Пару дней поигравшись с параметрами, я понял, что могу Бежать. Я могу переселить свой разум в тело другого человека. Человека из прошлого моего мира. Не любого, конечно. Только в парня возраста моего тела плюс-минус примерно два с половиной года. Мне сейчас немного меньше пятнадцати. Значит, мне доступны тела всех мальчишек прошлого в возрасте от двенадцати до семнадцати лет. Огромный выбор!

Немного жаль самого того мальчишку, тело которого я хочу занять. Подумав, я решил влезть в тело какого-нибудь мерзавца, который свои преступления пока совершить не успел. То есть взять человека ненужного и даже вредного. Который и так плохо кончил. В отношении такого человека моя совесть не возражала и я начал подбирать кандидатуру.

Итак, кто мне нужен? Здоровый парень, который в будущем станет моральным уродом. Желательно, не из бедной семьи. Как-то не очень хочется горбатиться на фабрике по четырнадцать часов в сутки за еду. Нет, если бы не было бы выбора, я бы и на это согласился. В моём положении я на всё был бы согласен. Но раз можно выбирать, то почему бы и не выбрать что получше?

И я выбрал! Не зря я столько времени сидел на альтисторических форумах! Я выбрал! Знаете, кого? Ха, я решил вселиться в тело сына царя Петра I, царевича Алексея. А что? Очень интересная эпоха. Масса возможностей для прогрессорства. Подхвачу дело отца и начну двигать прогресс вперёд. А самого царевича Алексея не жаль ничуть. Козёл козлом. Всё равно его казнили.

Приняв такое решение, я перечитал всю информацию из Инета, что смог нарыть на Алексея. Кстати, не только с советских сайтов. После того, как я стал работать в КГБ, мне официально открыли полный доступ. Так что я в любое время вполне легально мог посещать абсолютно любые сайты. Даже капиталистические. Даже... эээ... изобилующие изображениями более чем малость раздетых женщин, возникни у меня такое желание. Впрочем, после того, как мужчиной я стал лишь по служебному удостоверению, такового желания у меня и не возникало. Наоборот, подобные сайты стали вызывать у меня лишь отвращение.

Простите, отвлёкся. Так вот, прочитал я всё, что смог отыскать на Алексея. Переноситься решил на самый край, на нижнюю границу возраста. То есть мой возраст минус два с половиной года. Алексею тогда будет двенадцать лет. 1702 год, самое начало Северной войны. Наверняка и я тоже повоевать успею. Причём в финальной части войны, когда наши больше побеждали.

Очень жаль маму и отчима. Всё-таки они любят меня. Но... я обуза. Бесполезная и бесперспективная обуза. Зачем кормить меня? Лучше перенаправить ресурсы на кого-то, у кого есть будущее. А я мертвец. На кого же? Наташка ведь хоть и не умерла, но надежды на её возвращение нет. А вот и есть на кого! Мама беременна. У неё снова будет ребёнок! Двое! УЗИ показало, что у неё будут близнецы. Мальчик и девочка. В своём предсмертном письме я попрошу назвать их Петькой и Наташкой. Не думаю, что родители будут против.

Хотел я ещё и каких технических штучек прихватить с собой. Ну, типа там чертёж паровой машины или винтовки Мосина. А потом подумал, и не стал. Как я внедрять-то это буду? Я же не академиком стану, а царевичем. А затем, возможно, и царём. У царя совсем другая работа. Без него изобретут. К тому же, та же винтовка Мосина вовсе не на пустом месте возникла. Наверняка в 1702 году воспроизвести её не смогут, даже обладая совершенно точными чертежами. Нафиг. Царь должен поддержать изобретателя, распознав перспективные направления развития и зарубив тупиковые. А вот в этом в XVIII веке я вне конкуренции. Никто там лучше не меня не может знать, какого изобретателя нужно поддержать, а какого послать в сад.

И самое для меня главное — жизнь! Я снова стану человеком. Смогу жить, ходить, радоваться обществу девчонок. И даже если меня убьют на войне, всё равно некоторое время я побуду человеком. Это лучше, чем десятилетия ощущать себя кактусом в горшке.

Всё, последний взгляд на считалку. Больше я их не увижу. Ещё раз повторяю конспект. Ход Северной войны, краткое досье на всех видных политических деятелей при русском, турецком и шведском дворе. Особое внимание — Меншикову. Ох, чую я, что придётся мне с ним ещё бодаться.

Так, нефига тянуть. Я устал от постоянной Боли. Бежать!

Последнее нажатие на клавишу и всё — Пётр Воронов умер. Теперь я — царевич Алексей...

Глава 1

Темно. Лежу в постели. На соседней лавке кто-то сильно храпит. Всё правильно, так и должно быть. Алексей должен был спать в тот момент, когда я в него вселялся.

Первое ощущение — нет Боли. Совсем нет. Я здоров! Пробую пошевелить ногой. Получается! У меня есть ноги!! А, эээ?..

Запустив руку под одеяло, убедился в том, что и между ног у меня тоже всё нормально. Мальчишка. Даже волосы ещё не растут. Но это не важно. Я вырасту!

Кстати, двигать руками мне неудобно. Как-то непривычно они двигаются. Вроде, всё нормально с ними, но даже для того, чтобы поднять руку вверх, мне приходится её постоянно контролировать. Надеюсь, со временем привыкну.

Главное — я здоров!! Такое ощущение, что могу сдвинуть горы. Абсолютно, совершенно здоров! Мне кажется, так хорошо я себя не чувствовал ещё никогда в жизни. Или это остатки жизненной силы моего старого тела как-то передались сюда, в новое тело, и усилили его? Да бес его знает.

Где же я? Тёмное помещение. Кто-то храпит рядом. Судя по звуку — взрослый мужик. Петербург основан в 1703 году. Значит, скорее всего, я в Москве.

А где отец? В смысле, Пётр I. Судя по тому, что я на него откопал, он сейчас должен быть где-то в районе Новгорода, готовится брать Нотебург. Что ж, придётся несколько месяцев поскучать. Заодно пока освоюсь. Тут ведь и язык должен несколько отличаться от привычного мне русского. Наверное, первое время, пока не привыкну, нужно стараться говорить поменьше.

Какое-то смутное беспокойство. Что-то не так.

Да ну, всё так. Я Бежал!! Я жив, здоров и полон сил. Ух, ну теперь я тут развернусь! В моём лице Пётр I получит надёжного преемника, не то, что это ничтожество, оригинальный царевич Алексей. Я не такой! И уж точно я не стану сотрудничать с австрийцами во вред своей Родине. Влияние попов же на меня и вовсе близко к нулю, ибо я атеист.

Блин, планов громадье! Военная реформа, налоговая реформа, земельная реформа. И разумеется, я теперь не допущу окончательной победы крепостного права в России. Перетопчутся помещики. А в идеале было бы вообще крепостное право вовсе отменить. Но это, пожалуй, из раздела фантастики. Всё же царь правит совсем не в вакууме. Такого мне не позволят.

Впрочем, посмотрим. Наташка, вон, совершила же ведь практически невозможное. Отменила Великую Отечественную Войну. А я чем хуже? В общем, ждут меня великие дела. Жалко, ветку на форуме под это дела нельзя создать. Ух, представляю, сколько бы мне тут сейчас советов накидали ребята, имей я возможность общаться с ними.

А всё-таки, что не так? Лежу на лавке, свежее бельё, тёплое одеяло. Всё нормально. Но что-то беспокоит. В туалет, что ли, сходить? Не, вроде не хочется.

Интересно, а кто это так храпит тут рядом? Наверное, какой-нибудь мой воспитатель. Возможно, иноземец. Блин, а ну как он начнёт утром со мной на голландском или вовсе каком-нибудь "гишпанском" пытаться говорить. Чёрт, а я не в зуб ногой. Только по-немецки понимаю довольно неплохо — сказывается моё сидение над Наташкой в Рейхе. Но это немецкий XXI века. А в веке XVIII у них тут куча диалектов была. Даже не все немцы друг друга и понять-то могли.

Кстати, царевич, вполне возможно, ещё и латынь изучал. Я же кроме как "Sic transit gloria mundi" и не знаю ничего по латыни. А закон божий? Блин, ну там и вовсе труба. Наверняка ведь изучал. А я не уверен, что и перекреститься-то смогу правильно. А крест на мне есть? Да, крест есть. На шее обнаружился. А креститься сейчас принято двумя перстами или тремя? Не помню. Это мне пофигу, а вот для местных это должно быть важным.

Блин, пожалуй, завтра с утра следует попытаться прикинуться больным. Авось, прокатит на пару дней. Присмотрюсь хоть, послушаю, как говорят, да погляжу, как тут крестятся.

Да ладно, сразу на царевича бочку катить не станут. Откошу, как-нибудь. Типа, внезапное помутнение рассудка нашло. Зато теперь я всё вспомнил и даже могу перекреститься. Во, в таком ключе действовать и будем с утра. Заболел я. Болезнью заболел. А чего? От школы я так не раз спасался, и тут спасусь.

Чёрт, как же он храпит-то! Кинуть в него, что ли, чем. Здоровый кабан. И толстый. О, отлично! Мы подпрыгнули на очередном повороте и кабан угомонился. Повернулся на другой бок и замолчал. Ну, и мне тоже спать пора. Как говорится, утро вечера мудренее. Завтра. Всё завтра. Завтра моя новая жизнь прогрессора начнётся. А сейчас — спать. Да и новое тело хоть и здоровое, но явно устало за день. Очень хочу спать.

Зевнув, я повернулся к стенке, накрылся с головой одеялом и, довольный и счастливый, приготовился заснуть. Мерный стук колёс убаюкивал меня, и я уже почти провалился в сон, как вдруг понял, что именно беспокоило меня.

МЕРНЫЙ СТУК КОЛЁС?!!

Резко сажусь на кровати. Чуть не упал на пол. Как раз проезжаем мимо какой-то станции. Вижу несколько приземистых строений в свете подвешенного над входом в самое большое из них электрического фонаря.

Электрическое освещение? Железная дорога? В 1702 году?!!

На столике перед собой заметил сложенный листок бумаги, в котором сразу опознал газету. Суетливо и неуклюже хватаю её и впиваюсь в текст глазами. Пока мы ещё не успели далеко отъехать от станции, в свете станционного фонаря успеваю кое-что разобрать.

ТВОЮ Ж МАТЬ!!! Петька — ты ИДИОТ!!! ПРИДУРОК!!! Прогрессор недоделанный!

В династии Романовых было больше одного наследника престола, носивших имя "Алексей". И что ты теперь делать станешь? Ну и осёл!

В свете станционного фонаря я успел прочитать название газеты: "Петроградскія В?домости". И дату. 25 октября 1916 года...

Глава 2.

Светает. Я так и не заснул. Сижу на постели, подтянув колени к подбородку, и молча наблюдаю унылый октябрьский дождик за окном вагона. Ночная рубашка на мне задралась, но мне наплевать. Всё равно никто не видит. Машинально накручиваю себе на кулак простой чёрный кожаный ремень. Он на вешалке висел и раздражал меня тем, что постоянно болтался там и легонько стукал о стену, вот я и снял его оттуда.

До меня дошёл весь ужас собственного положения. Ну, какой же я идиот! Просто феерический идиот. Начитался сказок о прогрессорах и полез сам. Кретин.

Да даже если бы я ничего не напутал и стал бы Алексеем Петровичем, один хрен ничего путного не вышло бы у меня. Кто я такой, что я возомнил о себе? Если разобраться, так я ведь просто сопливый мальчишка. Ничего дельного не знаю и не умею. Ну какой, какой из меня на хрен прогрессор?! Я не прогрессор, а клинический идиот. Недаром Наташка всегда смеялась над моим увлечением альтисторией. Допрыгался. Попал, блин, в сказку. И лишь теперь, изнутри сказки, до меня вдруг дошло, что Кащей Бессмертный ведь НА САМОМ ДЕЛЕ убивает добрых молодцев, а Баба Яга НА САМОМ ДЕЛЕ кушает их.

Эйфория, вызванная возвращением моих ног и мужского достоинства, схлынула, и мне банально стало страшно. Нет, не так. Стало Очень Страшно. Да, я исцелился. Здоров. Только летом 18-го меня убьют. Точную дату не помню, но факт расстрела не подлежит сомнению.

Самое смешное состоит в том, что я сам идею расстрела царской семьи одобряю [возмущение]. Николашка [возмущение] и его жена это, вне всякого сомнения, заслужили. Какими бы отличными и замечательными людьми они ни были в личной жизни, но свою работу выполнить оказались решительно не способны, просрав великую Империю. Детей, конечно, жалко с человеческой точки зрения, но... Я согласен с большевиками. Всё равно их нужно, необходимо было убить, выбив из рук белогвардейцев такое замечательное знамя. И в первую очередь — убить бывшего наследника [возмущение]. То есть меня.

Кстати, вовсе не факт, что я исцелился. Вполне возможно, что вместо одной неизлечимой болячки мне повезло заполучить другую. Ведь у этого мальчишки что-то там с кровью было сильно неладно. Что-то наследственное, ещё от его английской бабки. Или прабабки, не помню. Какое-то название хитрое у болезни. Гемо-что-то или гено-что-то [дурак!]. Никогда не интересовался подробностями. Потому и симптомов не знаю. Чувствую я себя сейчас отлично, но это ничего не значит. Чёрт его знает, как эта болезнь проявляется.

Мужик на соседней кровати заворочался. Кстати, он не такой уж и толстый. Это мне в темноте так показалось из-за того, что он пледом поверх одеяла был накрыт. Сейчас проснётся и скажет что-нибудь. Причём не факт, что по-русски. Блин, ну что я за идиот! Куда я влез!

Нет, не проснулся мужик. Повозился и обратно заснул. Опять смотрю на дождь за окном.

Бежать? Допустим, денег наворую [нельзя]. В поезде, где еду я, бедных людей среди пассажиров не может быть. Так что несколько тысяч по карманам насобирать реально. Пока спят все. Ладно, предположим, денег я насобирал и сбежал. А куда я побегу? Да ещё и с моей рожей, которую уверенно смогут опознать миллионы человек. Наверняка ведь мои фотографии в газетах печатали [согласие]. И про мою болезнь забывать не нужно. Долго ли я протяну без постоянного медицинского присмотра?

Спасенья нет?

Что я помню о ближайшем будущем? Незадолго до того, как провалиться к Гитлеру, Наташка реферат по истории писала. Не прямо про настоящее время, но близко. Она о периоде двоевластия писала, то есть с февраля по октябрь 17-го. Я, правда, её реферат целиком не читал (лениво и неинтересно), но помогал оформлять. И пока я ей текст форматировал и вставлял в него картинки, кое-что случайно запомнил.

Итак. Через четыре месяца Николашку [возмущение] турнут с трона коленом под зад. Будет сформировано буржуазное Временное правительство, которое своими безумными действиями загонит страну ещё глубже в задницу. Это сейчас всем кажется, что страна в глубокой заднице и ещё хуже быть не может. Но я-то знаю, что очень даже может. Мой-то реферат по Гражданской войне был. Вот там, я вам скажу, задница! Не чета нынешней. Особенно 18-19 годы. Одно позорище принятого от безысходности Брестского мира чего стоит.

Да, в конце концов, наши победили. Но какой ценой! Больше десяти миллионов погибших [жалость]! Чёрт, когда реферат писал, это как-то иначе воспринималось. А ведь сейчас все эти миллионы живы. Они всё ещё живы! Только сейчас я понял Наташку, которая со слезами на глазах орала на Гитлера в ночь на 22 июня. А мне на кого орать?

На упрямого Николашку [возмущение], который в своём маниакальном желании сохранить самодержавие толкает Страну в пропасть? Всё равно ведь не сохранит. Как миленький, отречение подпишет. Затем арест, ссылка в Свердловск, и... закономерный финал — аллес капут. А вместе с ним в Свердловск на буксире поеду и я, наиглупейший из идиотов.

Хрясь!! [ужас] [паника] [срочно доктора!] С досады, со всей дури треснул себя по голой коленке тяжёлой пряжкой ремня, и зашипел от боли. Блин, это я погорячился, синяк наверняка будет. Да и хрен с ним, с синяком. Меня расстреляют через полтора года, тут не до синяков [ужас] [к доктору!].

Да что за фигня? Какого ещё доктора? Из-за синяка? Почему я так этого синяка боюсь? Я таких синяков за свою жизнь десятки получить успел. Погоди, но сейчас — это уже не совсем я. Может, этот Алексей был такой квашнёй, что и синяков не получал, вот он и боится. Но как он может бояться, если я занял его место?

Так что, выходит, он не совсем заменился мной и что-то сохранилось? Память сохранилась? Ну-ка, куда мы едем сейчас? Без понятия. Молчит память. Только страх перед разбитой коленкой. Какой-то необъяснимый страх. Нет, действительно, нельзя же быть таким трусишкой! Кое-как со страхом я справился, загнав его внутрь, и вновь вернулся к обдумыванию собственного положения.

Может, можно хоть как-то снизить накал Гражданской войны? Ну, просто обидно мне умирать вот совершенно зря. Раз уж я всё равно обречён, так может перед смертью что-то совершить полезное? Наташка, вон, Великую Отечественную отменила. Отменить Великую Октябрьскую невозможно, но можно попытаться отменить Гражданскую. Отдать большевикам власть добровольно. Я бы отдал, всё равно Великая Октябрьская неизбежна. До эпохального выстрела "Авроры" осталось уже меньше года.

Скорее всего, меня расстреляют и в том случае, если власть я публично и добровольно уступлю сам. Но тогда у первого правительства Ленина будет хоть какое-то подобие легитимности. Возможно, это как-то поможет ему и крови прольётся меньше.

Ага, власть. Вот только, чтобы отдать власть, её сначала не мешало бы получить. Я, вообще-то, не царь, а царевич. Наследник, да. Но не правитель. Попробовать пристукнуть папашку самостоятельно [возмущение] [неприятие]? Да, от Алексея что-то явно осталось.

Предположим, я справился, Николашку [возмущение] втихаря задавил [отвращение]. Более того, предположим, что мне удалось имитировать несчастный случай, хоть это и крайне маловероятно. Наверняка ведь расследование смерти царя будет весьма дотошным [согласие]. Но допустим. Я справился. Что дальше?

А дальше всё грустно. С коронацией до февраля я всё равно не успею. Да если бы и успел. Один чёрт, мне по малолетству выпишут регента. Или троноблюстителя какого-нибудь. Скорее всего, мать [согласие]. Прибить и её тоже [возмущение]? А потом и следующего регента? Не, боюсь, что если мои регенты станут регулярно отбрасывать копыта, то даже у самого тупого в мире следователя могут зародиться насчёт меня некие робкие подозрения. Да ну, всё равно времени нет на это.

Рассказать всё отцу [согласие]? Бред. Кто мне без доказательств поверит? Наташка Гитлера минут двадцать окучивала, при том, что я её фотографиями Великой Отечественной завалил. А я как бы очень сильно подозреваю, что в плане адекватности Гитлер даст нашему Николашке сто очков вперёд [возмущение]. Да что ж такое-то! Постоянно всплывают чужие эмоции! Похоже на то, как было в самый первый раз, когда я случайно к товарищу Сталину подключился. Хотя... Гитлера я несколько месяцев имел возможность наблюдать вблизи. Скажу честно, настоящий Гитлер сильно отличается от того образа, что преподносит нам советская пропаганда. Возможно, и Николашку [возмущение] у нас тоже показывают, мягко говоря, не совсем правдиво.

Пойти к маменьке? Вроде, сейчас правит скорее она, чем Николашка [возмущение]. Вот что-то не нравится мне такой вариант. Во всех книжках, где она упоминалась, хорошего о ней писали очень мало [возмущение] [несогласие] [добрая] [любит]. Тьфу.

Ещё какой-то мутный тип должен недалеко от царя тереться. Распутин его фамилия [согласие] [святой]. Вроде, влияние большое имел на Николашку [возмущение] и на его жену. Но к нему я обращаться точно не стану. Хорошего про него писали ещё меньше, чем про мою маменьку [возмущение] [несогласие]. Нет, с этим надо что-то делать. Он что, так и будет лезть ко мне со своим мнением по каждому вопросу?

Всё, мысли закончились?

Хм, а что если мне... присоединиться к большевикам! Только нужно делать это сейчас, до революции. Через год будет поздно. Здорово? Пожалуй, не очень. Мне нужен кто-то из партийной верхушки. Желательно, сам Ленин. И где я найду его? Он же в Швейцарии сейчас. Не то в Берне, не то в Цюрихе, точно не помню. Хотя, конечно, вступить в 12 лет в РСДРП(б) — это круто.

Представив себе, как цесаревич ночью в ночной рубашке и в тапочках с императорским вензелем на босу ногу крадётся по залам Зимнего Дворца и расклеивает по стенам листовки с призывом к свержению самодержавия, я чуть не заржал. Пришлось даже кусок одеяла в рот затолкать, чтобы не шуметь.

Но, видимо, какой-то звук я всё-таки издал. В состоянии, близком к панике, наблюдаю, как мужик [мсье Жильяр] на соседней кровати потянулся, зевнул, открыл глаза и улыбнулся мне:

— Доброе утро, Алёша. Давно проснулся?

— Доброе утро, мсье Жильяр. Да, давно.

Причём мой язык сказал это совершенно без участия головы. Ибо моя личность в это время тихо паниковала и на какой-либо внятный ответ была совершенно не способна. Особенно учитывая тот факт, что и вопрос и ответ прозвучали на французском языке. Которого я не знал...

Глава 3

Ну, это я так думал, что не знал французского. Оказывается, теперь я его знаю. Не очень уверенно, хуже, чем немецкий, но куда лучше какого-нибудь, скажем, испанского. При этом я совершенно уверен в том, что до того, как мсье Жильяр со мной заговорил, я по-французски от силы десяток слов мог вспомнить.

Очень любопытно. Память возвращается? Нет, не возвращается. Покопавшись в своей голове, воспоминаний Алексея я там не обнаружил. Только французский язык всплыл. Похоже на то, будто с закрытого раздела памяти сняли блокировку. И ещё я мсье Жильяра вспомнил. Правда, не слишком подробно. Только имя и то, что он мой учитель. А вот чему тот меня учит помимо французского — не имею понятия.

Мсье Жильяр встал, накинул халат поверх забавного спального костюма, велел мне тоже подниматься и ушёл. В туалет, наверное. Ладно, будем вставать.

Неожиданно, это оказалось сделать совсем не просто. Любое движение требовало постоянного контроля. Пару раз даже чуть не упал. Стоило забыть про ноги, как они так и норовили сложиться в коленях.

Своё бельё я ещё ночью обнаружил под собственной подушкой. Стянул через голову ночную рубашку и попытался надеть. Неудача. Оказывается, стоять на одной ноге я не могу совершенно. Падаю. Пришлось садиться обратно на лавку и сидя натягивать эти дурацкие кальсоны. В общей сложности, кальсоны и футболку с длинными рукавами я минут пять надевал.

Стук в дверь. Почти без паузы та распахивается и в купе влетает девчонка примерно моих лет. Нет, года на два постарше, поправляю я себя. Мне ведь теперь не четырнадцать, а двенадцать.

Девчонка начинает щебетать, что мы скоро приедем, и что я копуша и соня, и что давай быстрее одевайся. Не закрывая рта, она по очереди снимает с вешалки брюки военного покроя, а затем и что-то вроде гимнастёрки. Суёт это мне и я быстро одеваюсь. Удивительно, но, несмотря на страх разоблачения, оделся я легко и быстро. Причём брюки надевал стоя на одной ноге. Никаких проблем на этот раз не возникло. Заодно, пока одевался, вспомнил кто это [Наська, сестра].

А дальше произошло нечто и вовсе удивительное. Девчонка тычет пальцем в стоящие в углу сапоги. Сверху на сапогах лежат какие-то тряпки [портянки]. Подхожу и уверенно, как будто много раз делал такое, наматываю портянки и просовываю ноги в сапоги. Только вот до этого момента портянок я раньше никогда в жизни не носил и лишь теоретически знал, что этот такое.

Прелестно. Так я французского тоже раньше не знал. Алёшка, значит, помогает. Личность я его разрушил (честное слово, случайно), но некоторые навыки сохранились.

В туалет хочу. Опять паника. Не знаю, где он. Опп! Уже знаю. Вспомнил. Именно вспомнил, а не нашёл. Причём я знал, как туалет выглядит изнутри ещё до того, как открыл ведущую в него дверь. Словно был там уже.

В туалете порадовался тому, насколько легко и просто стало мне решать все свои дела по сравнению с моим старым телом [сочувствие]. Пока решал вопросы гигиены, вспомнил об ушибленной коленке [ужас] [паника]. Спустил штаны и кальсоны ниже колен и осмотрел себя. Ну, коленка. Синяк светло-малиновый. Не успел посинеть ещё. И чего тут такого ужасного? Потыкал его пальцем. Почти не больно. Опухоли нет. Просто обычный молодой синяк [недоверие] [надежда] [радость] [недоверие] [недоверие] [радость]. Неожиданно, из глаз хлынули слёзы. Да что за нафиг? Простой синяк. Чего тут реветь? Запихал вглубь себя ревущего Алёшку и пошёл умываться.

А вот какая из зубных щёток моя — не имею ни малейшего понятия. На этот раз Алёшка помогать отказывается. Не признаётся, какой щёткой чистил зубы. Но это я и сам угадал. На деревянной ручке каждой щётки была выжжена одна буква. Но буква "А" была лишь на двух щётках. Я выбрал себе зелёную. Вряд ли Алексей чистил зубы розовой.

Почистил зубы, умылся и опасливо вышел в коридор. Дальше что делать? Потихоньку поплёлся обратно в сторону своего купе, но тут по дороге открылась дверь и незнакомая девушка недовольно заявила мне: "Алёшка, где ты ходишь? Всё же стынет!". Паника [Ольга, сестра].

Тут я понял. Меня пробивает на воспоминания только в стрессовые моменты. В обычном состоянии Алексей полностью пассивен. И только когда я начинаю трусить, боясь разоблачения, он встревает и помогает мне. Спасибо, Алёшка!

Хотя нет. Не полностью он пассивен. Я ходить научился. И не только ходить. Вообще двигаться. Это Алёшка двигается, не я. Никогда я так не ходил раньше. Он, оказывается, невероятный трус. Идёт, постоянно держась хоть за что-нибудь, аккуратно огибая все препятствия. Резких движений вообще не делает. Еле ковыляет, как бабушка. Но я не вмешиваюсь. Один раз попробовал — так стало ещё хуже. Я могу перехватить контроль над телом, но тогда идти получается заметно медленнее, чем у тормоза Алёшки. Потому что мне приходится каждое движение контролировать. А так у нас разделение труда получается. Я — капитан, а он — старпом. Я говорю, куда нужно попасть, а уж как туда лучше идти решает он. И он же командует телом по дороге.

Вообще, мне даже нравится моё нынешнее состояние. Мало того, что здоров, так ещё и помощником обзавёлся. Он и за завтраком всё вместо меня делал. Даже жевал. Единственно, мы с ним поцапались, когда он захотел выпить молока. Я молоко с детства ненавижу. Меня тошнит от него. А Алёшка его любил. Тело хочет молоко, а я не пускаю [хочу!]. Стошнит [хочу!]. Нельзя [дай!]. Всё-таки уступил я. Выпил [вкусно!] эту [вкусно!] дрянь [вкусно!].

Пока завтракали, потихоньку смотрел на отца. Который "хозяин земли Русской". Называть его Николашкой [возмущение] дальше мне неудобно. Очень Алёшке это не нравится. В принципе, хороший ведь человек [конечно!]. Но не на своём месте. Не справится он тут. Всё равно его ведь расстреляют. Вместе с семьёй [ужас] [бессилие].

Кстати, я обнаружил, что остатки личности Алёшки достаточно разумны и могут даже самостоятельно поддерживать несложную беседу. Но тут мне его уже приходилось жёстко контролировать. Личности у него нет, но памятью моей он пользуется в полном объёме и знает всё то, что знаю я. Так что ему ничего не стоило ляпнуть что-либо вроде "после революции" или "по приказу Ленина" или даже "во время Второй Мировой войны". Но всё равно он сильно выручал меня. Потому что в вопросах подготовки к празднованию приближающегося Рождества в лужу садился бы уже я.

А часам к одиннадцати мы прибыли. В Царское Село мы приехали, это я по дороге выяснить успел. На перроне нас встречала довольно-таки порядочная толпа. Толпа концентрировалась вокруг женщины средних лет [мама!]. Так вот ты какая, "гессенская муха!" [возмущение]. Тьфу.

Когда же я (очень аккуратно, держась за перила) спустился из вагона на землю, ко мне подлетел какой-то мальчишка. Знакомый, друг? Хотел было протянуть ему руку, но тот вдруг без предупреждения обнял меня и поцеловал в щёку.

Буря эмоций захлестнула меня. Сразу вспомнил, кто это [Колька Деревенко]. А моё мнение об Алёшке упало существенно ниже плинтуса. Это он что, с ним... [гнев] [отвращение] [недопустимость].

Так. Ничего не понимаю. А чего он тогда целоваться полез? Не девчонка, чай. Это хорошо, что я такой добрый. Другой мог бы и в рыло дать...

Глава 4.

— ...Но в теннис! В теннис мне с сёстрами можно поиграть?!

— Алёша! Я ведь говорил уже. Нельзя! Что ты как маленький?

— Мне скучно.

— Я понимаю.

— На дерево нельзя, на велосипеде нельзя, в мяч нельзя. Даже в теннис нельзя!

— Алёша! Мы же уже разговаривали с тобой об этом! Нельзя!

— Извините. Обидно.

— Понимаю. Но... такова судьба.

— Ладно, я потерплю. Извините, сорвался.

— Давай лучше мы ещё раз повторим с тобой французские глаголы. Итак, мы остановились на...

— Давайте...

Что ж, французский — это не страшно. Я его худо-бедно, но знаю. Гораздо хуже латынь. Мне нужно чего-то испугаться или чему-то обрадоваться, когда меня спросят о латыни. Тогда, может, тоже вспомню. Но пока не получается. Я как-то меньше стал бояться. Не как в первый день. А то, что я латынь забыл полностью, смазывается тем, что Алёшка и раньше успехами в ней не блистал.

Ещё хуже латыни — русский язык. Прямо беда с ним. Я сейчас по-французски пишу много грамотнее, чем по-русски. Собственные знания Алексея по русскому не восстановились. И когда он пытается что-то писать, то чаще всего слова пишет так, как они ему слышатся в данный момент. Правил-то он никаких не помнит [уныние]. Зато правила знаю я. Я-то, в отличие от него, пишу довольно грамотно (читал много). И он этим пытается пользоваться, беззастенчиво обращаясь к моей памяти в спорных моментах. Как правило, верный ответ быстро находится. Но беда в том, что это верный ответ с точки зрения орфографии начала XXI века. В итоге, на бумаге у нас с ним получается полная фигня [согласие]. Подменить я его тоже не могу. Во-первых, нынешние правила русского языка мне всё равно не известны. А во-вторых, когда я отодвигаю Алёшку в сторону и пытаюсь писать сам, то у меня почерк меняется. Характерные Алёшкины завитушки на буквах остаются, но всё равно это больше похоже на мой старый почерк. К тому же, писать перьевыми ручками я не привык. Кляксы постоянно сажаю. Мсье Жильяр в ужасе от моих диктантов.

Зато на математике я отыгрываюсь [гордость]! Математика-то не изменилась. Вернее, ушла вперёд, но то, чему учили Алёшку, было мне хорошо известно. Ответы на детские задачки, которые подсовывал мне Жильяр, я писал, даже не утруждая себя записью решения. Я их в уме решал. По-моему, это где-то уровень третьего-четвёртого класса обычной советской школы.

Сегодня же я со своим учителем гулять вышел. Он хоть и француз, но вполне нормальный мужик. С понятием. Даже покрывает мои мелкие шалости перед родителями. То есть, это он их мелкими считает. Как тот случай, когда Пьер застал меня в спальне императрицы, где я искал какие-то особо вкусные немецкие конфеты. На самом деле я, вообще-то, искал там доказательства связи маменьки с немецким двором и её шпионажа в пользу Германии [глупость]. Но Пьеру об этом знать совершенно не нужно, верно?

А вообще, носятся тут со мной, как с писаной торбой. То нельзя, это нельзя. Не ходи, не прыгай, не упади, держись крепче! Это всё я постоянно слышу со всех сторон. Поехать на велосипеде для меня — самоубийство. Мне вообще ни в какие физические игры не разрешается играть. Даже прыгать через скакалочку нельзя — вдруг упаду [уныние]?!

Всё моя болезнь виновата. Гемофилия она называется, я выяснил [ненависть]. Редкостная дрянь. И не лечится. Мне категорически нельзя ни обо что ушибаться [согласие]. Простой ушиб может для меня стать смертельным. И даже совсем небольшой порез — тоже. Больше того, мне в носу ковырять нельзя, представляете? Если кровь у меня пойдёт носом, фиг её остановишь [согласие] [так было].

Но я всё равно в носу ковыряю. Когда не видит никто. Потому что гемофилия у меня, похоже, волшебным образом вылечилась [радость!] [радость!] [неуверенность]. Как? А не знаю как. Мой перенос в это тело сказался, не иначе [сомнение] [надежда].

Откуда я знаю? А вспомните, я когда ещё в поезде ехал, треснул себя по колену железной пряжкой ремня [глупость!!]. Сильно треснул. Конечно, нормальному мальчишке такой удар — растереть и забыть. Но не больному гемофилией [согласие]. Тот удар был бы для меня как минимум тяжёлым ранением [согласие]. А то и смертельным. Но я же не знал тогда этого [осёл]!

Что-то новенькое. Никогда он меня ещё ослом не обзывал. Вообще, похоже, я ошибался, когда думал, будто уничтожил личность Алёшки. Тут он [согласие]. По крайней мере, частично. Он не уничтожен полностью, его просто придавило мной. И сейчас он постепенно, очень медленно, из-под меня выкарабкивается. Не знаю, то ли на один участок мозга можно информацию в несколько слоёв записывать, то ли он с какой резервной копии себя распаковывает. Ведь голова, как известно, предмет тёмный и обследованию не подлежит. Единственное, что можно с уверенностью сказать, так это то, что Алексей с каждым днём всё активнее ведёт себя [удовлетворение]. Он всё ещё не является личностью, но уже способен не только ходить и есть, а и выполнять довольно сложные мои поручения [гордость]. Писать диктанты, например. Да и эмоции его стали куда как разнообразнее [согласие]. К сожалению, этот процесс возрождения полностью стихийный. Ни я, ни Алёшка никак управлять им не способны [печаль].

Подробности о своей болезни я узнал лишь через три дня после того, как мы с сёстрами и отцом вернулись в Царское Село. Кстати, откуда мы вернулись, я так до сих пор и не выяснил. Не знаю, куда мы ездили. И Алёшка этого не помнит [огорчение].

Так вот. Сильный удар пряжкой ремня по колену должен был бы вызвать у меня обширное внутреннее кровоизлияние [дурак!]. А не вызвал. Синяк, правда, получился. Но совсем небольшой. Обычный синяк. Который прошёл уже через четыре дня [эйфория!!]. Никто его даже и не заметил.

А потом я и ещё опыты ставил. Нарочно расковырял себе до крови нос [очень страшно]. Через полторы минуты кровь остановилась [счастье]. Острым ножом сделал себе неглубокий, но длинный надрез на внутренней стороне бедра [жуть какая]. Десять минут — кровь не идёт [удивление] [радость]. И это при том, что я не прилагал к тому никаких усилий и даже ходил все эти десять минут [штаны испачкал] [стирка ночью].

Я в Царском Селе теперь живу. И всё время... Стоп! Что сейчас было? Испачкал штаны? Стирка? Это же не эмоции [согласие]! Это маленький рассказ о действительно произошедшем событии. Причём меня не пугали сейчас. Алёшка сам послал мне его. И не словами, а образами. Отчего-то словами он со мной не общается [неумение]. Хотя вслух говорить на несложные темы может [удивление]. Похоже, он на верном пути. Может, скоро более вменяемым станет [надежда].

Сам Александровский дворец поразил меня. Я думал, придётся жить в чём-то наподобие музея [смех, глупый]. Нет, обычный дом. Богатый, конечно, этого не отнять. Но вовсе не музей. Я с сёстрами на втором этаже флигеля живу. У девчонок две спальни на четверых (парами живут), а у меня отдельная [теперь на двоих]. В смысле? А, ну да. Забавно. Родители же на первом этаже обитают. На музей несколько похожа только центральная, парадная часть дворца. Но всё равно не слишком. Какой-то этот музей вид не слишком музейный имеет [удивление]. У нас в СССР-2029 дворцы побогаче выглядят [недоверие]. Да и парк не очень-то ухоженный. Какой-то диковатый [обида]. Я могу сравнивать, так как был тут раньше, на экскурсии. С мамой на самолёте в Ленинград на две недели прилетали [зависть] [большой аэроплан] [желание летать].

Я стал вспоминать ту поездку. Гигантский аэропорт "Шереметьево". Десятки самолётов на поле [удивление] [восхищение]. Взлёт и посадку. Ленинград. Улицы огромного города, заполненные автомобилями [невероятно!]. Руины Исаакиевского собора [как?!!]. Зимний дворец. И в этот момент мои воспоминания стали как-то резче, чётче. А образы принялись сменять друг друга совершенно хаотично, по непонятной мне логике. Я даже едва не упал [извини]. Насколько мне удалось разобрать невнятные потуги тени Алёшкиной личности пояснить ситуацию, тому было очень сложно без моей помощи найти эти воспоминания. Образно говоря, у него был доступ к библиотеке, но не к её каталогу. Так что любую полезную информацию он был вынужден искать на ощупь, по очереди перебирая тома один за другим. Если я не помогу. А так я указал ему нужную полку, и тот стал хватать с неё книги одну за другой [похоже].

Но всё-таки моя личность сейчас, несомненно, доминирует. Так что я задвинул Алёшку подальше. Он всё равно продолжил рассматривать Ленинград будущего, но тихонечко, на краю сознания. Так, чтобы это не мешало ему управлять ходьбой. И вообще, я кушать хочу [подтверждение]. Пошли домой [согласие].

А вот еда царская не оправдала моих ожиданий. Никаких "государь трапезничать желает" или "товарищ, за чей счёт этот банкет?" [удивление] [интерес] [кино?]. Нет, наверное, случаются какие-то парадные мероприятия [подтверждение]. Но при мне ещё ни разу не было таковых [скука] [душно] [жарко] [рожи]. А в обычные дни...Ну еда. Ну вкусная. И что? Вилок девятнадцати видов мне к обеду не выдавали [улыбка]. Посуда, кстати, тоже воображение не поражала. У нас дома парадный сервиз, пожалуй что, и побогаче выглядит, чем то, с чего семья императора ела [сомнение] [желание увидеть].

Две недели я уже в Царском Селе живу, с сёстрами и матерью. Отец в Петроград уехал. Сёстры. Чёрт, отличные девчонки. Наивные немного, но добрые [согласие]. Особенно Наська со мной близка. Настасья. Анастасия. У меня ведь не было сестёр раньше, вовсе не знаю, что это такое [сочувствие]. Наташка не считается. Она сводная сестра, я её воспринимал скорее как девчонку, а не как сестру [понимание]. А тут сразу четыре сестры [гордость]! И все со мной носятся. Ах, Алёшенька! Ах, осторожней! Сначала раздражало [удивление], а потом я понял, что они любят меня и боятся за меня. Ведь все считают меня больным [сложность] [что делать?].

А я вовсе не болен уже. Иногда даже неудобно становится [да]. Вроде как сидеть в метро перед стоящей бабушкой и притворяться спящим [некрасиво] [желание смотреть метро]. Некрасиво. А надо.

Итак, Ленин [кто это?] вернётся в Россию весной. Точно не помню когда, но где-то в апреле-мае. Товарищ Сталин [кто это?] сейчас должен находиться в ссылке [бандит!]. Но весной и он вернётся в Петроград. Кого я ещё помню? Дзержинский, Ворошилов, Троцкий, Свердлов. Ногин ещё. Причём Свердлова и Ногина в лицо я не узнаю. Бухарин, Каменев, Зиновьев. Последние трое — мутные. С ними лучше не связываться [кто эти люди?] [желание знать больше]. Больше никого не помню. А, не. Калинина помню.

Алёшка, куда ты полез! Зачем ты влез к Ленину? Там на три дня воспоминаний [удивление]. Я про него много чего знаю. Вылези оттуда [сожаление] [интерес]! Блин. И к Сталину тоже не лазай, там ещё больше [крайнее удивление].

Брр... Скоро с ума сойду [виноват]. Сиди тихо, Алёшка [согласие]. А то задвину.

Ну, и чем им может помочь мальчишка? Обычный мальчишка — ничем. А царевич? Пожалуй, тоже ничем. Навредить может. Самим фактом своего существования. Поэтому, меня нужно убить [нет!!]. На благо революции [не надо]. А мне быть убитым не хочется [полное согласие]. А вот чего хочется — так это остановить приближающуюся братоубийственную войну. Десять миллионов [шок]! Безумие [горячее согласие].

Николашка [протест]. Извини. Козёл [нет!] [добрый] [умный] [заботится] [любит]. Тьфу. Да вижу, вижу. Хватит показывать мне. Согласен, с тобой он действительно такой. И добрый и заботливый. И вообще в жизни хороший человек. Потому и козёл, что человек хороший. Империи плохой человек нужен сейчас [удивление]. Я где-то читал такую характеристику английского короля Ричарда I (он же Львиное Сердце): "он был великим воином, но отвратительным королём" [задумчивость]. Вот, и наш такой же. Рыцарь, блин. Дон Кихот в фуражке [жалость] [согласие].

Мне-то что делать? Ведь сейчас любые мои шаги, что бы я ни сделал, что бы ни сказал, никто просто не заметит. Я никто. Пустое место. Придаток человека, которого презирает и ненавидит вся страна [возмущение]. А это правда, не возмущайся. Хорошего человека. Даже отличного человека [согласие]. И совсем никакого правителя [сомнение].

А это кто там бежит мне навстречу? О, да это ж Колька [узнавание] [радость]! В гости, что ли, пришёл [игра]? А, ну да. Вспомнил. Конечно. Я с ним играть сегодня после обеда договорился. В солдатиков. Блин, совсем как маленький [несогласие]. Но Алёшка так хотел этого, что я уступил. Пусть [благодарность]. Вспомню молодость. Я ведь тоже когда-то в солдатиков играл [весело]. Лет до семи. А потом стало неинтересно. На считалке проще, удобнее и интереснее, чем вживую [удивление] [как это?].

Привет, Коль. Нет, целоваться не надо. Достаточно пожать руку. А они девчонки, им можно. Пошли в дом. Пообедаем и начнём...

Глава 5.

— ...Лёшка, ты чего? Какую радиостанцию?!

— Мобильную. У разведчиков же должна быть радиостанция.

— Офонарел? Как они такую дуру с собой в разведку потянут?

— Эээ... Радист понесёт. В ранце.

— Да радиостанцию, что на семьдесят километров добьёт, нужно на слоне везти. А сколько она стоит? И потом, даже если унесут, радиограмму ведь перехватят всё равно.

— Она будет зашифрована.

— Ещё и зашифрована. То есть взвод разведчиков в глубоком тылу противника. Взводу приданы радист, шифровальщик и грузовой слон с рацией на борту. Так у тебя получается? А, не, ещё погонщик слона нужен. Может, и духовой оркестр возьмёшь до кучи? А что? С музыкой парадным строем в разведку — оно самое то.

— Так что, рации нет?

— Конечно, нет. Откуда она у них.

— А как же тогда разведданные передать?

— Как хочешь. Думай. Зачем ты так глубоко послал их?

— Я думал, они по радио всё передадут.

— Фигу. Нет у них радио.

— Блин. Ну и ладно. Рискну. Мои начинают. Атака с юга между восьмым и девятым фортом. Седьмая и двенадцатая дивизии наступают сразу за огненным валом.

— Сразу за чем?

— За огненным валом.

— А это чего такое?..

Так. Опять мы с Алёшкой промахнулись? Колька не знает, что такое "атака за огненным валом". Странно. А мне казалось, что в Первую мировую их уже вовсю применяли [казалось!]. Или это просто Колька не в теме? Не, вряд ли. Наверное, действительно нет пока. Немного подумав, я предположил, что для создания "огненного вала" нужны самоходные орудия достаточно серьёзного калибра и в больших количествах [наверное]. А вот этого сейчас точно нет. Тут даже и танки пока лишь пулемётные. Кажется [по-моему, так].

И с радиостанцией глупо получилось. Это всё я виноват. Насоветовал [балбес]. Мне отчего-то всё кажется, что армия у меня времён Второй Мировой. Всё никак я на местные реалии не перестроюсь. Вчера вон, предложил отвлекающую атаку пятью сотнями танков и основную двумя тысячами [гы-гы-гы]. А у меня их во всей армии немногим более двухсот. Причём по боевым характеристикам они недалеко ушли от консервных банок [по сравнению с Т-110 даже хуже консервной банки; по соотношению ценакачество банка против Т-110 выигрывает].

Да, А Алёшка-то как ожил за последние дни [а то!]! Даже личность у него теперь есть [стараюсь, командир!]. Внятные фразы произносить научился. Хотя иногда эмоции из него и лезут. Алёшка — отличный парень. Всегда хотел иметь такого друга [спасибо]. И мне очень неприятно то, что я его чуть не убил, когда лез на его место [прощение] [не парься] [ты не хотел] [здоровье].

Во, о чём я и говорил. Иногда снова эмоции прорываются голые. Хотя всей памяти Алёшкиной не открылось. Писать по-русски мы с ним так и не научились. Приходится заново осваивать это.

Толчок к пробуждению Алёшки дала эта дурацкая [почему?] игра в солдатики, к которой я поначалу отнёсся столь пренебрежительно [дурень]. Оказалось, очень зря. Это вовсе не игра в солдатики в моём понимании. Это самая настоящая командно-штабная игра. С настоящими формулами [конечно!]. Сейчас у нас тут третий день битва за Берлин идёт. Колька защищается, а мы с Алёшкой атакуем. Да, именно мы, а не он. Меня тоже эта игра увлекла [вот видишь!].

Основная сложность для меня — использовать соответствующую настоящему моменту технику. Я просто не помню, что там и когда появилось [дырявая голова]. И сегодняшние примеры — ещё не самые одиозные. Позавчера Алёшка хотел ляпнуть, что перемещение Колькиного кавалерийского полка ночью засекли с аэропланов тепловизорами [а чё?]. А вчера и вовсе. Я его едва удержал. Он чуть было не сказал, что подробный план оборонительных сооружений Берлина уже сфотографировали и скинули нам в штаб с секретного спутника [это я погорячился].

Просто Алёшка ещё не совсем освоился. Часто путает свои и мои воспоминания [иначе не получается]. Хорошо хоть, что к моим знаниям без моей личности доступ у него ограниченный. Нет, доступ полный, секретов от него нет никаких, но он просто не знает, куда нужно смотреть [жалко]. А перебирать всё подряд — так на это как раз и уйдут те четырнадцать с лишним лет, что я прожил в старом мире [лениво столько смотреть].

Зато уж, если показать ему, то... Невероятно яркие и свежие воспоминания [угу]. Я буквально с помощью Алёшки могу прожить жизнь заново. Оказывается, я ничего не забыл [удивление]. Вот такой пример. Я когда в роддоме ещё с мамой лежал, смотрел из кровати на маму, которая читала газету. Причём с моей точки зрения газета была повёрнута "вниз головой". Так Алёшка это воспоминание поднял и прочитал текст! Конечно, только то, что я видел, но причитал ведь [но ничего не понял]! Неважно, что не понял. Нужно вырасти в СССР, чтобы понять такое.

Но это так, просто пример отвлечённый. А вот взять хотя бы Кольку Деревенко [друг!], с которым мы играем в солдатики. Алёшка поинтересовался у меня его судьбой. Я ничего про это не знал [ну и плохо]. Даже не подозревал раньше о существовании такого персонажа [сам ты персонаж]. Но на всякий случай показал Алёшке Наташкин реферат по истории. Она там много чего написала — полторы сотни страниц 10-м шрифтом [молодец!]. С картинками, правда [так ещё лучше].

И представляете, он там нашёлся [повезло]. В приложениях, где, в том числе, и про судьбу императорской фамилии было рассказано [ужас] [страх] [отчаяние] [бессилие]. Я сам это приложение не читал, но видел. Этого оказалось достаточно. Алёшка смог разобрать, что там было написано [старался]. Колька, оказывается, до самого конца не бросил его. Поехал с Алёшкой в Тобольск, а потом и в Свердловск [в Екатеринбург]. Алёшка после прочтения той статьи так расчувствовался, что чуть сам не полез целоваться с Колькой [я же не в том смысле!]. Мне даже пришлось управление телом перехватывать. Так что теперь Колька Деревенко для Алексея — первый друг и непотопляемый фаворит [ага, давай, Меншикова вспомни ещё]. Такое не забывают.

А ещё Алёшкина личность кино пристрастилась смотреть [интересно же!]. Я ведь много фильмов видел. Показал Алёшке, где они лежат и теперь он ночами кино крутит. Научился. Он тихонечко. Спать мне это не мешает [я стараюсь потише]. Вообще, мы с ним выяснили опытным путём, что это нашему организму нужно часов семь-восемь сна в сутки. Но астральной личности (лучшего названия не придумали) вполне двух часов в сутки хватает. Так что я ложусь спать и усыпляю организм, а Алёшкина личность тихонько ползает по моей памяти, смотрит на будущее [круто!] и кино крутит. Во, и словечек уже поднабрался от меня. "Круто", "не парься" — это ведь из моего мира. Алёшка такого раньше не знал [теперь знаю]. Особенно ему нравятся мультфильмы серии "Маша и Медведь" [улыбка]. Несколько раз даже ночью случайно будил меня своим ржанием [извини]. А я этих мультфильмов много смотрел. Там около полутора сотен серий всего [зашибись!]. Алёшке надолго хватит...

Ага, про Машу и Медведя он смотреть будет. Ну да. Ночью проснулся от дикого ужаса. По-моему, едва не описался со страха. Алёшкина личность сжалась в комочек и продолжает излучать волны паники [УЖАС] [УЖАС] [УЖАС]. А тело-то у нас общее. Мне тоже страшно.

Очень медленно осматриваю комнату. Жуткие тёмные пятна мебели, зловещего вида занавески, мой страшный-престрашный костюм на вешалке. А что его так испугало?

И потом, я же спал с закрытыми глазами. Так что увидеть ничего страшного Алёшка не мог. Значит — звук. Но я ничего не слышал. Потому — тихий звук. Тихий страшный звук. Прислушиваюсь. За окном загадочно шумит ветер в ветвях деревьев. Вроде, звук не страшный. Но Алёшка продолжает пугать меня. Что испугало-то?

Полез к нему за объяснениями, одновременно пытаясь успокоить. Через пару минут сердце, вроде, стало стучать ровнее, и Алёшка слегка оттаял. Чего испугался? [Кино]. Чего?! [Кино; страшно].

Какое ещё кино? [Вот это]. Тьфу! Сразу успокоился. Заодно Алёшка перестал дрожать, почувствовал, что мне совсем не страшно.

И правильно у нас в СССР это кино запретили. Нечего там смотреть. Снято, конечно, красиво, но советские фильмы всё равно лучше. Зря я его вообще скачал. Любопытный, блин. Это мне когда неограниченный интернет дали, я в зоне "COM" его выкопал, все шесть частей. И взял посмотреть. Русского перевода там, правда, не было, но был немецкий. Я его и скачал, так как английского не знал. По-немецки же я тогда уже хорошо понимал, говорил только с акцентом.

Ну, а раз я немецкий понимал, то теперь и Алёшка понимает. Как я французский выучил — так и он немецкий. Нашёл это кино в моей памяти и сдуру начал смотреть. Первую часть кое-как осилил, а в середине второй его развезло. Он ведь никогда ничего подобного не видел раньше, а там и мне страшно было смотреть в первый раз [вот видишь! а я не трус!].

Ладно, успокоил я кое-как личность Алёшки. Конечно, не трус. Но лучше не смотри дальше. Там ещё страшнее будет. "Чужой-6" сами американцы признали самым жутким игровым фильмом в истории человечества. Алёш, смотри лучше про Машу, это интереснее [согласие]...

Техническое отступление автора

Столкнулся с чисто технической проблемой. Их там теперь двое и вести повествование от первого лица становится неудобно. Поэтому постановляю. Внутренние диалоги частей ГГ далее буду давать курсивом. То есть вот так. Если кому достанется вариант текста, лишённый авторской разметки — то тут уж вы сами выкручивайтесь и догадывайтесь. Постараюсь такие диалоги обрамлять звёздочками, но не уверен, что всегда будет получаться. А наблюдения ГГ за внешним миром и реакцию на события стану писать обычным шрифтом, но каждый абзац, сказанный от лица Алексея, буду предварять буквой "А". Диалоги останутся без изменений. То есть в диалогах ГГ говорит от лица обеих своих частей одновременно. Непривычный стиль, но иначе у меня не получается...

Глава 6

* * *

— ...Ну что ты трусишь, шизофрения?

— Сам ты шизофрения.

— Нет, ты. Слушай, Петька, а давай я тебя буду Рабаном звать, а ты меня патроном?

— А чего это Рабаном — меня, а не тебя?

— Потому что это ты ко мне вселился, а не наоборот.

— Зато я старше и мудрее тебя.

— Ой-ой. Ещё черепашка Тортилла нашлась. Старше и мудрее он.

— Вообще, идея интересная. Кольку Хубаксисом назначим.

— Почему Хубаксисом?

— Сам подумай. На Ванессу он ведь похож ещё меньше, чем на Хубаксиса.

— Логично. Но лучше не Хубаксисом, а лодом Гвейдеоном.

— Колька так сурово шашкой махать не умеет.

— Научится.

— Вот когда научится, тогда до лода и повысим. А пока недостоин. И вообще, Лёха, хватит дурачиться. Смотри, нас читают уже.

— Ну и что? Пусть читают. Если что не так — сотрём...

* * *

В Петрограде мы сейчас. Или я. Не знаю, как правильно сказать теперь.

А: Говори лучше "Я". Иначе точно свихнёмся. Оба. Всё же память у нас общая, только процессоров два стоит.

Ладно, пусть я. Сегодня 27 ноября 1916 года. И я с родителями, сёстрами и свитой неторопливо, трюх-трюх, ковыляю от вокзала в сторону Исаакиевского собора на раздолбанных сараях с колёсиками, которые их погонщики в разговоре иногда, в минуты умопомрачения, сгоряча обзывают автомобилями.

А: Да не слушайте вы его! Нормальные автомобили. В карете куда как хуже. Петьке я сейчас покажу (смотри!), а все остальные просто поверьте. Я в дедовых каретах ездил. Ужас! Хотя, конечно, с "Волгой" Петькиного отчима наши автомобили не сравнить. У нас тут не то что кондиционера или считалки бортовой нет, у нас даже рессоры нормальные ещё не придумали.

Вот именно. И вообще, не мешай. Алёшкина личность, наконец-то, целиком выползла из-под меня. Теперь я даже рад тому, что попал к нему, а не в Алексея Петровича. Думаю, с тем мне было бы много сложнее подружиться. Правда, часть памяти Алексея всё же потерялась. Например, я совершенно ничего не помню о том, как ездил в Ливадию. Точно знаю, что ездил. Но знаю я это лишь из книг. Воспоминаний никаких о том не сохранилось. Спрашивать кого-то боюсь. Пытался эту самую "Ливадию" хоть на карте найти, но не смог и того. Я даже не представляю, где она находится — в Крыму или на Кавказе.

И это самый яркий пример. А о скольких потерях я просто не знаю? Потому что не помню, что что-то забыл. Память же у меня теперь, как я уже говорил, общая для обеих моих частей. Общая, но всё равно она на три части условна разделена.

Первая часть — воспоминания о периоде после моего вселения. Самая обычная память, как у всех людей, общая для меня и для Алёшки без каких-либо ограничений.

Вторая часть — воспоминания цесаревича Алексея, когда он ещё со мной не познакомился. Для Алёшки это обыкновенная память, а для меня что-то вроде справочника. Если я точно знаю, что хочу найти и эта вещь в памяти у него есть, то я информацию получу. А вот если знаю неточно, то приходится мне звать на помощь личность Алёшки. В его памяти поиск я осуществлять не могу. Запрос типа "самый толстый человек в свите отца" самостоятельно мне не осилить.

Ну, и самая интересная часть моей памяти — это воспоминания советского пионера Петра Воронова. Теперь уже это для меня обычная память, а вот Алёшка, возможно, в качестве компенсации за "уплотнение", получил настоящий клад. Он может прожить мою жизнь повторно. Причём несколько раз и начиная с любого момента времени. Даже сны мои может посмотреть. Я, оказывается, ничего не забыл.

Про то, как он смотрит фильмы, которые я видел раньше, уже рассказывал. А недавно Алёшка книжки читать научился. Это гораздо сложнее, чем фильмы. Алёш, расскажи сам.

А: Конечно, сложнее. Самое сложное — это найти момент, когда Петька начинает читать. Он ведь только сказать может, какая книга интересная, а какая нет. А когда он их читал — и сам помнит с трудом. Вот и приходится прыгать туда-сюда по памяти. Да и когда нашёл, то тоже гораздо труднее, чем обычную книгу читать. Непривычные буквы — пустяк. Петька ведь сразу всю книжку не осилит. Прочтёт кусочек — и другим делом займётся, а то и спать ляжет. И попробуй угадай, когда он чтение продолжит и продолжит ли его вообще. Хорошо ещё, Петька читал чаще всего по вечерам, в постели. Там я его и искал. К сожалению, он ещё и в туалете читать любил. Чтобы, значит, время зря не пропадало. Время он своё экономил, шельмец. А мне теперь приходится за ним туда следовать, чтобы очередную главу прочесть. И в комплекте с этой главой получаю всю полноту ощущений. Я же всё воспоминание Петькино получаю, целиком. Запахи там отключить нельзя. Вот так и мучаюсь. А что делать? Приходится терпеть. Книжки-то интересные!

Да, Лешке понравились книжки. Тут, до меня, читал он неохотно. Мало читал, откровенно мало. От меня-то этого не скроешь. Но я думаю, что мало он читал не оттого, будто не нравилось ему это, а оттого, что хороших книг недостаток. Кого вот я сам, добровольно, согласился бы почитать сейчас? Джек Лондон, Марк Твен, Жюль Верн... эээ... А Толстой своего "Петра Первого" написал уже? Не помню. Наверное, Гоголя ещё мог бы осилить. К счастью, в нашей школьной программе произведений Гоголя было немного. А вот Чехова, Тургенева и Достоевского я читать не могу совершенно. Тошнить начинает ещё на этапе прочтения обложки. В школе нам всем выработали стойкий иммунитет к этим писателям. Помимо указанных, что-то ничего больше не припоминается. Хотя нет, вспомнил Конан Дойла. Ладно, неважно. Допустим, если хорошо подумать, то список авторов можно будет утроить (уже вспомнил Диккенса). Но всё равно безумно мало по сравнению с книжными завалами на моей считалке. Там только авторов больше трёх тысяч было. Даже если предположить, что половина попала ко мне наглым обманом и не стёр я их исключительно из-за лени, всё равно дофига получается. И Лёшка с разгона ухнул в эту кучу. Он ещё, к тому же, научился как-то сжимать время моих воспоминаний. Прокручивал мою жизнь где-то раз в пять-семь быстрее, чем время текло снаружи, в 16-м году. Теперь за пару часов он может довольно толстую книжку прочитать, причём это с учётом времени на поиск тех моментов, когда я читаю.

Вот этой ночью, например, Лёшка прочитал весь цикл "Архимаг" знаменитого советского классика Рудазова. А там, между прочим, двенадцать томов! Это я ему посоветовал, очень мне его книжки нравятся. Знаю, что советовать. Когда я утром проснулся, то нашёл, что Лёшка ещё и не спал. Он заснул прямо во время умывания, бросив меня. Завтракать мне пришлось без него, по возможности копируя движения. Всё обошлось. В разговоры я старался не вступать, и даже молоко выпил самостоятельно, причём сделал такой вид, будто мне это понравилось и совершенно не тошнит.

Ой, подъезжаем. Николай рядом молча сидит. Он тоже волнуется, но не так сильно, как я. Ну не верю я в эту Лёшкину идею. Никто же не поверит!

Всё, приехали. Ого, чего их тут так много-то? Это всегда, что ли, такой толпой встречают?

* * *

— Привыкай. Хотя сегодня действительно больше обычного. Вылезай. Не забудь за дверь держаться, будто упасть боишься.

— Ага. А это что за поп?

— Предстоятель храма, отец Александр.

— Лёха, может, не надо? Ещё не поздно передумать.

— Надо. Мне надоело скрывать. Да и обнаружат это рано или поздно. А так хоть какое-то объяснение будет. Опять же, свалить его нужно.

- Уверен, что нужно? Его и так, вроде, скоро прибьют. Ты же читал.

- Читал. Петь, важно не только когда, но также кто и как.

- А что скажет мама?

- Мама... Это, конечно, да... Но я же и её тоже спасти хочу. Разговаривать ведь бесполезно, ты же понимаешь!

- Понимаю. Ты, кстати, много больше меня знаешь сейчас о нём. Он никогда не интересовал меня. Я даже не помню, когда и кто его завалил.

- Ты ведь был на экскурсии! Там всё очень хорошо рассказали. И фотографии ты видел.

- Лёшка, да нафиг он мне упёрся?! Саму экскурсию помню. Ещё помню, мне там жарко было, и я думал, что бы такого сказать маме, чтобы она мне купила мороженое. Меня тогда мороженое интересовало гораздо больше, чем он. Он же для меня давно умер, понимаешь?

- Понимаю. Как и я.

— Извини. Чего мы ждём-то стоим?

— Сёстры выгружаются. Лицо сделай попроще. И улыбнись... Да не как Терминатор! Вообще, дай мне управление!

— Держи.

— Спасибо. Вот как надо улыбаться, учись. А у тебя ещё и походка от моей отличается. И крестишься ты, как раненый робот Вертер, сколько я ни учил тебя. Хотя, что походка отличается — это даже хорошо. После операции управление возьмёшь. Неделю сам управлять будешь. А я за эту неделю попробую под твой стиль подстроиться. Как раз контраст будет. Все заметят, что изменение прямо тут и произошло, на глазах у всех.

— Вон, девчонки выгрузились.

— Да не трясись ты так! Мешаешь мне. У нас же эмоции общие, а ты сильнее, мне тебя не задавить. Не забывай. Спой что-нибудь бодрое, что ли.

— Пока ещё не поздно нам сделать остановку, кондуктор, нажми на тормоза!

— Тьфу. Не трусь, шизофрения, прорвёмся. Всё, операция "Бармалей" начинается. Вперёд!..

* * *

Глава 7

(Алексей)

Началась служба. Я стою рядом с отцом на Царском месте и, борясь со своим страхом, слушаю предстоятеля Александра. Сегодня он сам, лично, ведёт службу.

А коленочки-то дрожат у Вас, Ваше Императорское Высочество. Ой, дрожат. Страшно. Это я Петьку успокоить немного пытался, но не преуспел в том. На меня одна за другой накатывают волны его страха, а от меня к нему идёт поток страха уже моего. Излишне говорить, что спокойствия моему партнёру это не добавляет. Так мы пугаем друг друга. Очень хочется взяться за руку стоящего рядом отца. Но нельзя. Невместно.

Хотя, справедливости ради следует отметить, что боимся мы с Петькой совершенно разных вещей. Я два дня уже к этой операции Петьку готовлю. А Петька готовит меня. Нельзя сказать, что совсем уж безрезультатно, кое-чего мы добились. Пётр поначалу никак не желал поверить в то, что этот, как он выразился, "бред дикого питекантропа" сможет убедить хоть кого-то с интеллектом выше, чем у пьяного лемура. После моей обработки и объяснений он свою точку зрения изменил. Согласился с тем, что на воспитанников младших групп детских садов и на пациентов психиатрических лечебниц может подействовать. Но решительно отказывается верить в то, что все без исключения посетители Храма сегодня будут принадлежать к одной из этих категорий.

Я тоже боюсь. Но совсем не того, чего боится Петька. Я-то знаю, что если всё правильно сказать и сделать, то поверят или почти поверят все. Во всяком случае все, кто находится в Храме. Те, кто не поверит, те вообще в Храмы не ходят.

Боюсь я Его Гнева. Такая чудовищная ЛОЖЬ. Да ещё и в Храме, перед Её ликом. И ведь это я, я сам придумал. Основная идея, правда, была Петькина. Но конкретная реализация той идеи полностью моя. Сам устрашился, когда прочитал окончательный вариант сочинённого мной. Понимаю умом, что нужно. Это сделает меня героем и спасителем в лице очень многих. Правда, и врагов куча появится, но эти люди и так уже разделены на два непримиримых лагеря. И сегодня я самым решительным образом покажу, с кем я. Конечно, в том лагере, к которому я хочу примкнуть, тоже не всё ладно, гнильцой попахивает. Но там хоть попахивает. Лагерь же их противников просто откровенно воняет тухлятиной. Раньше я этого особо не замечал, прятался в своём детском мире. Но теперь, теперь, когда я узнал, что детство у меня закончится через два-три месяца и играть в игрушки уже некогда...

А ведь сейчас я, наверное, да нет, наверняка лучший в мире специалист по текущему положению дел в Российской Империи. Только я один вижу всю картину целиком и полностью осознаю всю губительность текущего курса. Нет, я не много о себе думаю. Так оно и есть. Легко быть умным, стоя на плечах гигантов и обладая могуществом послезнания. Петькина сестра Наташа написала великолепный реферат по истории. Как раз то, что нам сейчас нужно. Подробная, развёрнутая хроника событий примерно от настоящего времени и вплоть до октября 17-го. С цифрами, анализом и комментариями. Причём анализ она явно откуда-то списала. Не верю я, что гимназистка даже в XXI веке, даже отличница, сама смогла бы написать такое.

Петька — бесценный источник информации. Хотя сам он считает, что почти ничего не помнит о настоящем времени. Так оно и есть, не помнит. А вернее, помнить-то он помнит, но воспользоваться своими знаниями не может. Ближайшая аналогия — удаление файлов в считалках. Когда удаляются лишь заголовки файлов, но сама информация на носителе остаётся. Вот и у Петьки так. Он просто не видит своих собственных воспоминаний. Для него их не существует. А я до них добраться могу, мне они доступны.

Вон каких я слов набрался! "Считалка", "файлы". Да, я уже совсем не тот Алексей, коим был месяц назад. Совсем не тот. К тому же, я теперь ещё и здоров! А ведь надежды на исцеление не было никакой. Могло помочь лишь чудо. И оно свершилось. Иначе, как Божьей Милостью случившееся со мной назвать я не могу. Получил разом здоровье и огромное количество ценнейшей информации. Плюс беспокойного жильца в голову. Как говорит Петька, "в нагрузку". Впрочем, теперь я и сам понимаю, что сие выражение означает. Очень многому я уже от него научился.

Даже этот страшный своей циничностью план оклеветать и оболгать прилюдно человека, даже этот план родился у меня исключительно благодаря общению с сознанием несчастного мальчика, который должен родиться почти через сто лет. Пётр — отличный человек, надёжный друг. Но церковь и священнослужителей он не ставит ни во что. Священнослужители для него мало чем отличаются от диких африканских шаманов. А церкви — просто красивые здания.

Но это для него, не для меня! Я по-прежнему не утратил Веры. Хотя Петька меня и воспитывает. Книгу мне рекомендовал прочитать. "Забавная Библия" называется. Он читал её. И я прочитал. Действительно, местами забавно. Один только эпический подвиг Ноя со строительством своего Ковчега и последующим плаванием на нём со всем этим зоопарком чего стоит! Но меня это убедило лишь в том, что и среди священнослужителей нередко встречаются необразованные идиоты. А такое гигантское количество нелепостей, неточностей и нестыковок в Библии наверняка образовалось из-за многочисленных переписываний и переводов её в древности полуграмотными переписчиками. Взяли бы её исправили, что ли как-то. А то ведь, в самом деле, грамотному и внимательному человеку без смеха её читать проблематично.

И хоть крепости в Вере я не утратил, но под влиянием Петьки стал гораздо спокойнее относиться к ВНЕШНИМ атрибутам церкви. Раньше прилюдно солгать в Храме прямо перед алтарём было для меня совершенно немыслимым. Теперь же я считаю, что в особых случаях, если нет иного выхода, то это возможно.

Служба окончилась. Как-то неожиданно быстро она закончилась. На меня смотрят люди. Всё больше и больше взглядов упирается в меня. Петька, перестань! Что хочешь делай, но перестань! Я же сам боюсь! Петька начал петь. Ох, да что ж он творит-то! Другой песни не мог вспомнить?! Ладно, хоть бояться перестал. Господи, прости меня, грешного!

Я ещё раз перекрестился, вышел на середину и встал перед алтарём. Снова перекрестился. А потом... снял сапоги и портянки, после чего завернул вверх обе штанины. В храме тишина. Такая куча народа, но все молчат. Что ещё учудит полоумный царевич?

А я босиком, с подвёрнутыми штанами, подошёл к иконе богородицы, достал из-за пазухи небольшой мешочек и высыпал его содержимое прямо на пол. В мёртвой тишине собора слышно, как сушёный горох раскатился по каменным плитам.

Расстегнул пуговицу и закатал левый рукав гимнастёрки. Господи, помоги! Как же страшно-то! И это ещё Петька помогает мне. Песня, которую он поёт, наполняет его, а заодно и меня, силой и гордостью, изгоняет страх. Я быстро, пока меня никто не успел остановить, выхватил из кармана хирургический скальпель (Колька у отца выпросил) и сделал себе неглубокий, но длинный, сантиметров пятнадцати, разрез на левом предплечье. Кровь так и хлынула. Хотя я всё делал аккуратно и вены не задел. Только кожу разрезал.

Невнятный, изумлённый, многоголосый вскрик-вздох в соборе. А я не теряю времени и, пока люди в шоке, превозмогаю свой животный страх и падаю перед иконой богоматери на колени. Да, именно падаю, а не опускаюсь. На сушёный горох. Больно!

Всё, я свою часть работы исполнил. Петька, бери управление! Чувствую, что тело больше не подчиняется мне. Что ж, пусть партнёр теперь у штурвала постоит. А я помолюсь. Помолюсь за обе наши души. Господи, прости нас.

Петька же стоит на коленях у алтаря со сложенными около груди ладонями и беззвучно шевелит губами. Все, кто видит это, несомненно полагают, будто он читает молитву. И лишь только я один знаю правду. Петька хочет допеть песню, с помощью которой задавил наш страх. Он почти закончил, но всё равно с невероятной гордостью и чувством исполняет последний куплет:

В победе бессмертных идей коммунизма

Мы видим грядущее нашей страны

И красному знамени нашей отчизны

Мы будем всегда беззаветно верны!..

Глава 8

(Пётр)

Ну, и сколько мне так стоять на коленях? У меня ноги босые замёрзли. А коленкам больно, блин. На горохе-то стоять сушёном. Я уж минут пятнадцать стою, молитвенно сложив перед собой руки. А кровь из раны всё идёт. На полу уже небольшая лужица образовалась.

Хотя... вроде, слабее идёт. Да, точно слабее. В соборе всё такая же тишина. Пятнадцать минут все молчат. Ждут. Меня ждут. Пока на коленях стоял, осторожно глазами косил по сторонам. Заметил, как предстоятель Александр отправил куда-то какого-то попа (дьякона, служку, клирика или как он тут у них называется) [служка]. Тот тихонько, стараясь притвориться ветошью, слинял через небольшую боковую дверцу. Куда это он?

Не, действительно кровь почти остановилась! А ведь такая рана для настоящего Алексея почти наверняка была бы смертельной [факт]. Это ещё не говоря о коленках. Синяки там знатные у меня будут!

Всё, последняя капля крови падает на пол, и я встаю. Неторопливо отряхнул с колен впившиеся в кожу горошины и осмотрел свою руку. Да, кровь практически остановилась. Смотрю на родителей. Алиса [мама!] тихо плачет. Николашка [перестань!]... Извини. В смысле, Николай, пытается жевать собственные усы. По-моему, тоже вот-вот заплачет. И тишина.

Я же подошёл к большому алюминиевому тазу с водой и опустил туда свою руку. [Это серебряная купель, идиот!] Купель? Серебряная? Ладно, пусть так. Наверное, это святая вода [конечно].

Немного подержал раненую руку под водой и аккуратно смыл здоровой рукой засохшие остатки крови. А затем поднял над головой свою левую руку, чтобы все могли увидеть то, что кровь остановилась. Сама остановилась. Я исцелён!

Ну, а теперь попробуем Алёшкину заготовку. Он говорит, что на неё купятся. Неужели тут все такие... доверчивые. Как-то слабо верится. Но Алёшка не сомневается. По его мнению, самым сложным было уговорить родителей. Особенно маму. Два дня Алёшка её окучивал. В конце концов, уболтал таки её. Ну, а убедить с её помощью отца было совсем просто. Ладно, попробуем. Если что, бить будут нас обоих. То, что я рулю телом, ничего не значит. Все ощущения этого тела Алёшка на себе испытает в полной мере. Во, говорит, что уже испытывает. Больно ему было на горохе стоять. Мне, кстати, тоже больно. Сочинённый Алёшкой текст я помню. А если и забуду чуть — не беда. У меня самый лучший в мире суфлёр (не путать с Карлсоном). Поехали:

— Три дня назад явилась мне во сне Пречистая Дева Мария, — громко, на весь храм, начал я. — И повелела она мне придти сегодня сюда и вознести Ей молитву праведную. И молвила она мне, что коль не устрашусь я испытания сурового, то будет мне даровано Господом нашим исцеление.

Алёшка эту речь неделю писал. А потом ещё я и наизусть её заучивал. Не могу же я тут по бумажке читать, как Леонид Звездоносец. Вроде, неплохо получилось. Местами слог несколько устаревший, но нам показалось, что так только лучше будет. Я этой речью сразу четырёх зайцев убиваю. Первый заяц — легализовать моё исцеление. Богородица ведь может исцелить меня? Может. Вот, она, значит, и исцелила. А теперь — второй заяц:

— За усердие моё и родителей моих и сестёр моих в молитвах, за жизнь праведную, за крепость в вере православной, явлена мне милость сия Господня была. И такоже как и я, такоже и Русь Святая исцелена Господом будет, ежели как и я страдания великия безропотно вынесет, не возроптав и не потеряв Веры в Господа нашего.

Во, завернул как Алёшка! Этот кусок он два дня сочинял, пачкая бумагу чернильными кляксами. Не хочет он, чтобы его расстреляли. Я, вообще-то, тоже не хочу. Это такой толсто-тонкий намёк на то, что Россия разделит мою судьбу. Хочется надеяться, что теперь всё ограничится лишь ссылкой. Ладно, Николая можно и расстрелять [чего?!!]. И Алису тоже [прибью!]. Но меня и девчонок нельзя ли в живых оставить [хоть за сестёр спасибо, шизофрения]? Пусть даже и под присмотром. А теперь — третий заяц. Подготовка фундамента под Октябрьскую Революцию.

— А ещё, люди православные, было мне Откровение. И открыла мне Богородица, что не пройдёт и двух лет, как война тяжкая окончена будет. И после войны той наступит на земле Русской не царствие божие ещё, но преддверие к нему. И что лев преклонится пред агнцем и младенец поведёт их.

Последнюю свою фразу я и сам не понял. Это Лёшка из книжки про Тома Сойера стянул внаглую. А чего, красиво, вроде. Ну, а теперь, выстрел Главным Калибром.

— А ещё ведомо мне стало, православные, что Болезнь моя, коей я с рождения болел, не за грехи родителей моих послана была. То сам Враг рода человеческого, извести Русь Святую желая, послал сюда наперсника своего, чародея тёмнаго. И тот чародей околдовал меня, наслав хворь страшная, неизбывная. И бысть бы мне мёртву, кабы не молитвы непрестанныя родителей моих да сестёр моих. А вместе со мной сгинула бы и вся Русь Святая.

— Алёшка! — крик Николая. — Ты что говоришь такое?

Ага. Ну, мы такой вариант развития событий предвидели. Есть у нас и под него заготовка:

— Молчи, государь и отец мой! Ибо ныне не сын твой говорит, а устами моими глаголет сама Богородица. Ты, царь земной, кто ты таков, чтоб прерывать Глас Ея?! На колени! Все на колени!! Внемлите Ей!

Какие наивные люди. Поверили. Чёрт, правда, поверили. А я думал, что это махровое средневековье. Но нет, работает ещё. Прав был Алёшка. Царь точно поверил. Первый на колени встал. А за ним и все остальные. Даже старенький предстоятель, кряхтя, опустился на колени. Во всём храме на ногах остались стоять лишь два человека. Я и святой старец Распутин.

Тут за моей спиной тихо раскрылись Царские Врата. Сами собой раскрылись. Никого там рядом с ними нет. Вернее, не видно никого. Ну, предстоятель, ну жучара. Теперь я понял, куда он младшего попа отсылал. Врата открыть в нужный момент, вот куда. Гигант. Как быстро уловил направление ветра!

— Но поелику крепок я был в вере вельми, поелику родители мои, да сёстры мои в любви искренней непрестанно молились о здравии моём, не смог чародей страшный дело своё чёрная исполнити. Жив я остался, а ныне же и вовсе исцелён молитвою да заступничеством Пречистой Девы. И тако же как и я, тако же и Русь вскоре исцелится, коль чародея богопротивного изведём мы.

Все молчат. Тишина. Тысячи пар глаз смотрят на меня.

— И открыла мне Богородица имя того прислужника Сатаны, что меня и Русь погубить пытался. И ведомо мне, что сей Диаволу душу продавший человек ныне тут, в храме сём. В наглости своей и спеси своей не убоялся он порог Храма Христова переступить! Но просчитался на сей раз Прародитель Зла. Ибо тут, в стенах Храма Святаго, нет защиты у наперсника его от истинно верующих. Беззащитен он пред нами, люди православные, ныне. И молитва искренняя сокрушит любые чары его тёмные. Желаете знать, кто хотел погубить меня и Русь Святую со мною вместе?

Риторический вопрос, но я всё равно дождался многотысячного выдоха народа: "КТО?!!". И лишь потом резко повернулся, ткнул указательным пальцем на всё ещё стоявшего на ногах Распутина и заорал:

— КОЛДУН!!!

Глава 9

(Пётр)

— ...Ещё есть кто-нибудь?

— Так точно, Ваше Имп...

— Колька, сейчас подушкой кину! Перестань обзываться!

— Я ведь на службе. Так положено.

— А мне это не нравится. Можно по имени называть меня?

— Слушаюсь, Алексей Николаевич.

— Тьфу на тебя. Так кто там ждёт-то?

— Князь Юсупов второй час дожидаются. Прикажете позвать?

— Погоди, дай подумать.

* * *

— Лёшка, это что за фрукт?

— Даю справку. Юсупов Феликс Феликсович, князь, граф Сумароков-Эльстон. Родился 11 марта 1887 года, умер 27 сентября 1967 года. Окончил частную гимназию Гуревича. Стал единственным наследником фамильного состояния Юсуповых после...

— Тыр-тыр-тыр! Нафиг ты мне это читаешь? Скажи, нужно с ним встречаться или ну его нафиг?

— Нужно. Очень богатый человек. На экскурсии в Юсуповский дворец тебе про него рассказывали, но ты всё мимо ушей пропустил. В твоём мире Распутина убивал он.

— Нужен он мне тогда был больно. Коллега, значит. Так бы и говорил. А то заладил: "Истинный ариец, беспощаден к врагам Рейха, связей, порочащих его, не имел". Зачем мне всё это знать?

— Насчёт порочащих связей тут как раз не так однозначно. Смотри, что ты про него прочитал в буклетике из музея: "В юности прославился своими переодеваниями в женские наряды, в которых не только посещал публичные места, но и выступал на подмостках кабаре и в России, и за границей".

— Ненормальный, что ли?

— Есть малость. Однажды я случайно подслушал кусочек разговора Ольги с Таней. Оля рассказывала, что про князя Юсупова ходят не очень хорошие слухи в свете.

— Какие ещё слухи?

— Ну, что он... эээ... предпочитает мужское общество женскому.

— Ну и что? Я тоже предпочитаю.

— Да не в том смысле. Я имею в виду близкие отношения. Очень близкие. Примерно вот такие.

— Фуу!! Убери сейчас же! Он гомосек, что ли?

— Оля говорила, что доподлинно не знает, но слухи такие в свете ходят. Опять же, это переодевание в женскую одежду...

— Понятно. Не, Лёшка, с гомосеком я встречаться не стану, ну его нафиг. Да ещё и лёжа в кровати.

— Не полезет же он сходу к нам под одеяло! Он не за этим сюда пришёл.

— Кто его знает. А что о нас подумают, когда узнают, что мы приглашали этого Юсупова к себе в спальню? Мало ли, чем мы тут могли в спальне с ним заниматься!

— Хм... Пожалуй, ты прав, Пётр. В спальне наедине с ним лучше не оставаться.

— Так что ну его нафиг.

— Нет, встретиться нужно. Давай просто Кольку отсылать не будем. При свидетеле он точно ничего предпринимать не станет.

— Ну, если только так. Хотя мне всё равно боязно. И противно.

— Мне тоже.

* * *

Третьи сутки лежу я в постели в Аничковом дворце. Зимний дворец занят сейчас, там военный госпиталь имени меня размещён. А Аничков дворец пустует, вот и привезли меня сюда. Формально тут моя бабушка живёт, Мария Фёдоровна. Но сейчас её нет, она в Киеве.

Первые пару дней после моей клоунады в Исаакиевском соборе концентрация врачей у моей тушки была совершенно запредельной. Они роились вокруг меня, как мухи вокруг сортира. Измерили и обследовали всё, что можно и что нельзя, взяли все анализы, какие только смогла придумать их извращённая фантазия. Признали меня здоровым, но всё равно на всякий случай оставили лежать в постели. Сами же всей толпой наперегонки рванули сочинять теоретические обоснования "ложной гемофилии" и двигать вперёд медицину.

Люлей огребли лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин и мой личный врач Деревенко. Почему? Так их обвинили в неверном диагнозе, вот почему! После того, как вся эта куча докторов-профессоров убедилась в отсутствии у меня гемофилии, они немедленно принялись кидаться гнилыми фруктами в Боткина и Деревенко. Отчего не распознали? Как допустили? Куда смотрели? И так далее. Дошло до того, что Деревенко вообще чуть ли не в покушении на убийство цесаревича стали обвинять. Хотели даже отставить его от меня, как не оправдавшего доверие. Пришлось мне вмешаться.

Я поговорил с Николаем и Деревенко оставили. Родители вообще были в полной растерянности от произошедшего. С одной стороны, эйфория радости за меня. А с другой стороны — шок от расправы над Распутиным, они же оба доверяли ему. Особенно мама. А самому Распутину не поздоровилось. Очень сильно не поздоровилось.

Одно лишь заступничество предстоятеля Исаакиевского собора, протоиерея Александра, не позволило толпе разодрать святого старца в клочья прямо в храме. Едва я окончил говорить, как предстоятель сразу заверещал: "Не в храме! Только не в храме святом!! Не в Храме!!!".

Так что Распутина на улицу всё-таки выволокли почти целым. Лишь бороду ему оторвали, пока к выходу тащили. Я с родителями и сёстрами через боковую дверь вышел и не видел, что там было. Но мне потом рассказали, что прямо на ступенях собора Распутина нашинковали практически до состояния фарша. На богослужении много офицеров и генералов было. И у большинства с собой шашки. Вот этими-то парадными шашками Распутина и настругали.

Пользуясь некоторой растерянностью отца, когда просил за доктора Деревенко заодно выпросил себе и его сына, Кольку. Именным императорским указом тот был назначен личным денщиком цесаревича. И пофигу, что он не дворянин. Меньшикова Пётр подобрал примерно в таком же возрасте и тот тоже на тот момент дворянином не был ни разу. Зато у меня теперь есть рядом хоть один человек, которому я могу полностью доверять.

Колька вчера приехал ко мне из Царского Села и сегодня приступил к своим обязанностям. Серьёзный, блин. Когда мы с ним в солдатиков играли, так он меня Лёшкой звал. Даже и поругаться мог со мной. А сегодня ни-ни. Он на службе! Надеюсь, это у него скоро пройдет, и Колька опять станет нормальным.

Как только доктора от меня отстали, признав здоровым, ко мне валом пошли посетители. Целый день сегодня идут. А Колька прямо весь надувается от собственной важности. Как же, он Великих князей и генералов теперь тормозит, да в очередь строит.

Первым, с самого что ни на есть ранья, припёрся этот клоун Пуришкевич. Он меня своими воплями через закрытую дверь разбудил. Притащил мне огромный букет белых роз, как будто я барышня. Нафига мне этот веник нужен? Хорошо, ваз тут у бабушки много, нашлось куда поставить.

А потом началось выездное цирковое представление. Пуришкевич ползал на коленях по полу, обслюнявил мне руку поцелуем, ходил по комнате, толкая длинную речь и помогая себе резкой жестикуляцией. Государь-избавитель, силы тьмы, благодарные потомки, решительный поворот в истории России и так далее. Отчего-то его ужимки напомнили мне нашего наркиндела Жириновского. Тот тоже как начнёт вещать что-нибудь по телевизору — фиг этот фонтан остановишь. Широко известен случай, когда Жириновский швырнул пустой стакан в американскую делегацию прямо на заседании ООН.

После Пуришкевича косяком пошли Великие князья. Ещё раз порадовался тому, что Алёшка ожил. Без него я бы не выплыл. Он же был с ними со всеми лично знаком. Больше того, это вообще родственники. Их если не в том порядке подпускать ко мне — сразу вонь начнётся.

А: Точно. Это примерно как у вас важен порядок, в котором Политбюро на трибуну Мавзолея поднимается. Здесь смысл такой же.

Пообщался я, значит, с родственниками. Перед обедом Родзянко приезжал. Председатель государственной думы. И Гучко вместе с ним. Алёшка уже к тому времени накопал в моей памяти на них обоих кучу материала. Так что встреча не очень удалась. По-моему, они оба почувствовали, что отношусь я к ним враждебно. Мягко говоря. В общем, они скомкано пожелали мне здоровья и в темпе свалили. Зачем вообще приезжали, спрашивается?

Чего? А, да, Коль, извини, я задумался. Конечно, зови этого князя. Только ты сам, Коль, из спальни моей не уходи, пожалуйста. Постой рядышком со мной. А то мало ли что...

Глава 10

(Алексей)

— ...Папа? Можно к тебе?

— Алёшка? Ты что хотел?

— Поговорить.

— Ну, проходи. Извини, у меня тут бумаги везде.

— Не страшно.

— Вон, с кресла возьми стопку, да на бюро переложи. А сам садись.

— Спасибо. Папа, у тебя вид усталый. Что происходит?

— Ничего особенного. Война, Алёша. Всем тяжело сейчас.

— Как настроения в войсках? Когда эта война уже закончится-то?

— Настроение в войсках бодрое. Снабжение наладили, наконец-то. Весной большое наступление планирую. Вобьём Вильгельма в землю по самые брови!

— Хорошо бы. Страна устала от войны. Может, проще с Вильгельмом договориться? Ну их, эти проливы. Мир важнее сейчас.

— Это кто тебе такие мысли внушил, Алёша? Как можно сейчас выходить из войны? Сейчас, когда мы почти победили! Пойми же, Алёша, проливы — вековая мечта России. Ещё Пётр I мечтал о них. И сейчас, когда мы стоим в одном шаге от победы, идти на попятный просто преступно!

— Нда. А в Петроград зачем ездил сегодня? Что-то случилось? Или к Рождеству готовишь город?

— Нет. Обычное заседание правительства. Доклады, сводки. Всё как обычно.

— И как доклады? В стране всё спокойно?

— Конечно. Есть некоторое недовольство, разумеется. Люди устали, ты верно это заметил. Но ничего страшного. Разобьём Вильгельма, встанем твёрдо в проливах, тогда и отдохнём.

— Угу. Я так и думал. Знаешь, папа, а давай отдохнём сегодня! Я с Настей новую песню сейчас в салоне исполнять буду дуэтом. Оля с Таней сыграют нам. Пошли, послушаешь?

— А что за песня?

— Новая. Я сам сочинил её.

— Сам сочинил? Прелюбопытно.

— Так пошли?

— А как же работа?.. Впрочем, бог с ней. Позже доделаю. Пойдём, Алёша. Очень интересно, что ты такое сочинил...

* * *

— Ну, убедился? А ты сомневался ещё! Тоже мне, царь! Бросил все дела, поскакал сразу песенку слушать дурацкую. Первым же поводом воспользовался.

— И что?! Он любит меня. И сестёр. Вот и пошёл.

— Ага, а Россией за него Святой Дух управлять будет, да? Так не делается!

— А как делается? Вот, смотри! Помнишь, как это было? Наташа ту модель крана три месяца клеила из спичек. Три месяца! А отчим твой, что ей сказал? "Спасибо, поставь на подоконник". И всё! Сразу зарылся обратно в свои чертежи. Это же вообще нужно было умудриться забыть о собственном дне рождения!

— Просто он очень ответственно относится к своей работе. Не как некоторые. И цена его ошибки весьма велика. Обрушение башенного крана для семидесятиэтажного дома — ужасная катастрофа.

— Ну да. А то, что Наташа потом полчаса ревела в ванной — не катастрофа? Ему железный кран важнее, чем собственная дочь!

— А твоему важнее песенка, чем судьба Империи и десять миллионов жизней!

— Он про десять миллионов ещё не знает.

— И не узнает, если так и дальше вести себя будет. Его грохнут раньше. И нас вместе с ним.

— Ладно, Пётр. Давай, не станем ссориться. Мы же эту песню и затеяли только для того, чтобы как-то сдвинуть папу. Послушает, быть может, как-то убеждаем станет.

— Не верю я в это.

— А ты надейся.

— Хорошо. Надеюсь. Пошли петь...

* * *

Это я придумал песню папе спеть. О текущем положении дел в Империи. Надеюсь, намёк он поймёт. Петька вообще очень много замечательных песен знает. Кое-что из них пока нельзя исполнять по различным соображениям, но даже и тех песен, что можно использовать вовсе без переделки, хватает. Вот, одну из них мы с Наськой и будем исполнять сейчас. Очень мне эта песня понравилась. И Наське тоже.

Две недели назад, когда я вернулся из Питера в Царское Село, мы с Наськой своеобразный договор заключили. Я научу её новой песне для Рождества, а она за это поможет мне спеть папе. Одному такую песню исполнять проблематично. Нужно обязательно вдвоём петь. Тренировались мы с ней в павильоне "Грот", там не слышно. Оля с Таней играть будут. Они здорово умеют играть на рояле в четыре руки.

Вот, пришли мы с папой в салон. Девчонки и мама уже тут, ждут нас. Папа сел на кресло, мы с Наськой встали по сторонам большого белого рояля, а Оля и Таня принялись играть.

НАСЬКА:

Алло, алло, Джеймс, какие вести?

Давно я дома не была,

Пятнадцать дней, как я в отъезде,

Ну, как идут у нас дела?

Я:

Всё хорошо, прекрасная маркиза,

Дела идут и жизнь легка,

Ни одного печального сюрприза,

За исключением пустяка:

Так, ерунда, пустое дело,

Кобыла ваша околела,

А в остальном, прекрасная маркиза,

Всё хорошо, всё хорошо!

Улыбаются. Поняли, что это шуточная песня. Родители этой песни ещё не слышали. Только Машка слышала, просочилась на репетицию однажды. Шуточная? Ну-ну...

НАСЬКА:

Алло, алло, Мартен, ужасный случай,

Моя кобыла умерла,

Скажите мне, мой верный кучер,

Как эта смерть произошла?

Я:

Всё хорошо, прекрасная маркиза,

Всё хорошо, как никогда,

К чему скорбеть от глупого сюрприза,

Ведь это, право, ерунда.

С кобылой что — пустое дело —

Она с конюшнею сгорела,

А в остальном, прекрасная маркиза,

Всё хорошо, всё хорошо!

Улыбаются ещё шире. Смешно им. Кобыла с конюшней сгорела. Ага.

НАСЬКА:

Алло, алло, Паскаль, мутится разум,

Какой неслыханный удар,

Скажите мне всю правду разом,

Когда в конюшне был пожар?

Я:

Всё хорошо, прекрасная маркиза,

И хороши у нас дела,

Но вам судьба, как видно, из каприза

Ещё сюрприз преподнесла:

Сгорел ваш дом с конюшней вместе,

Когда пылало всё поместье,

А в остальном, прекрасная маркиза,

Всё хорошо, всё хорошо!

Вот, наконец-то отец о чём-то стал догадываться. Понял, что эта песенка совсем не такая безобидная, как кажется на первый взгляд. Папа уже не улыбается. Сидит и задумчиво хмурится.

НАСЬКА:

Алло, алло, Люка, сгорел наш замок,

Ах, до чего мне тяжело,

Я вне себя, скажите прямо,

Как это всё произошло?

Я:

Узнал ваш муж, прекрасная маркиза,

Что разорил себя и вас,

Не вынес он подобного сюрприза

И застрелился в тот же час.

Оля и Таня резко перестали играть, и дальше в полной тишине звучит мой речитатив:

Упавши мёртвым у печи,

Он опрокинул две свечи,

Попали свечи на ковер,

И запылал он, как костер,

Погода ветреной была,

Ваш замок выгорел дотла,

Огонь усадьбу всю спалил,

И в ней конюшню охватил,

Конюшня запертой была,

А в ней кобыла умерла.

Девчонки снова играют, так что последнюю пару строй я допеваю уже под музыку:

А в остальном, прекрасная маркиза,

Всё хорошо, всё хорошо!

Музыка стихла. Даже Наська понимает, что что-то не так. Мама попыталась засмеяться, но, взглянув на папу, сразу передумала. А папа сидит и с весьма задумчивым видом смотрит на меня. Попробую дожать его:

— Значит, папа, в стране всё хорошо и жизнь легка, да? Так тебе министры докладывают?

— А я и не заметил, как ты вырос, Алёша. Пойдём-ка ко мне, поговорим...

Глава 11

(Алексей)

— Закрой дверь. Садись. Нет, сюда садись, поближе.

— Угу.

— Ну, рассказывай. Что это за намёки? Ты что-то знаешь?

— Папа, скажи, с кем ты хотел бы поговорить?

— В каком смысле? С тобой, конечно.

— Меня здесь двое.

— Как это?

— Здесь, в этом кабинете, сейчас присутствует твой сын Алёша, а также Цесаревич Российской империи Великий Князь Алексей Николаевич. С кем ты хотел бы поговорить?

— Хм... Любопытно. Тогда, для начала, я желал бы послушать, что скажет мне мой сын.

— Папа! — вскочив с кресла, я бросаюсь к своему отцу и вешаюсь ему на шею. Мне же всего двенадцать лет! Слёзы ужаса и отчаяния так и лезут из меня. Чувствую, как Петька помогает мне, усиливая мои эмоции. Подло так обманывать родного человека? Но я ведь и не обманываю. Мне действительно страшно за себя, за свою семью и свою страну. Нужно расшевелить отца! — Папочка, миленький, спаси нас! Пожалуйста, спаси. Ты же сильный. Ты можешь, я знаю, можешь. Спаси!!

— Да... Лёшка, ты чего? Разревелся, как барышня. Что случилось-то? От кого спасти? Тебе что-то угрожает?

— Угрожает.

— Кто посмел? Говори, кто?

— Ах, папа. Ничего ты не понял.

— Да перестань ты реветь! Толком говори, чего боишься?

— Смерти. Многих смертей.

— Час от часу не легче. Уже многих. Ты о чём?

— Тогда, в Храме, когда я стоял на коленях перед Ней, я не только получил исцеление. Не, знаю, возможно, это случайно вышло. А может, и не случайно. Но... папа, я никому о том не говорил пока. Только тебе. Пообещай, что не расскажешь. Другим о сём знать не следует. Даже маме лучше не знать. Обещаешь?

— Ну... обещаю. И крест на том целую. Никому не скажу.

— Верю. Папа, Она открыла мне кусочек моего будущего. Маленький кусочек.

— Вот как? Любопытно.

— Папа! Вижу, не веришь ты мне до конца. Думаешь, вот что-то привиделось ребёнку со страха, он сам себя и убедил, будто Пророчество было ему.

— А не так?

— А не так! Я уже не такой уж и ребёнок. Наверное, это последний раз, когда я к тебе на колени залез. Кончилось моё детство, папа. Кончилось.

— Ты взрослеешь, сынок.

— Взрослею. Но повзрослеть так и не смогу.

— Отчего же?

— Я же говорю, видел я кусочек своего будущего. Ничего конкретного. Так, картинки размазанные. Похоже на сон, который утром вспомнить никак не можешь. Но при этом полная, слышишь, ПОЛНАЯ уверенность в том, что всё это правда.

— Что за правда-то?

— Правда — что видел я истинный кусочек своей Судьбы. Маленький кусочек.

— Алёша, право, по-моему, ты сам пугаешь себя. Да коли даже и правда то. Сам же говоришь, кусочек видел лишь малый. Можно ли по малому о великом судить?

— Можно, папа, можно. А кусочек малый видел я потому, что и жизнь мне отмеряна малая. Не влезет в мою жизнь величие. Никак не влезет, хоть ты тресни.

— Да что за слова-то такие! Алёша! Чтобы сего от тебя я более не слыхивал!

— А толку-то молчать? Папа, ты не представляешь, как это страшно — знать собственную судьбу и ощущать полное бессилие своё хоть что-то в ней поменять!

— Алёша!

— Вижу, не веришь мне. Не веришь.

— Уж больно слова страшные ты говоришь, Алёша. Как в такое поверить можно?

— У нас Рождество скоро.

— Да. Ты что-то попросить хотел?

— Гостей пригласим? Я имею в виду, на настоящее Рождество, тут, в Царском Селе. А не тот обезьяний цирк, что в Зимнем будет.

— Скажешь, тоже, "обезьяний цирк". Кстати, на этот цирк со мной поедешь. Наследник. Должен присутствовать, сам понимаешь.

— Понимаю. Съезжу. В последний раз.

— Отчего в последний раз?

— Папа, это будет моё последнее Рождество в жизни. И твоё тоже.

— Алёшка, ты опять?! Прекрати! Я приказываю тебе, прекрати такие разговоры!

— Не кричи. Сделай мне подарок на Рождество.

— Подарок? Чего ты хочешь?

— Пригласи на праздник детей дворцовой прислуги. Всё равно ты со всеми Великими Князьями давно переругался. Ну их, этих князей. Пусть нормальные дети придут, обычные.

— Детей прислуги? А что? Почему бы и нет. Это же не официальный, а семейный праздник. Кого захочу, того и приглашу. Быть посему!

— Спасибо, папа. И разреши мне, пожалуйста, немного на празднике почудить.

— Почудить?

— Совсем немного, честное слово, немного.

— И как ты собираешься там "чудить"?

— Пап, да ничего ужасного. Песню новую спою. Возможно, потанцую. Вот и всё.

— Опять новая песня? Ещё одна?

— Угу. Вот ты не веришь в мои пророчества, а ведь песни раньше я тоже не сочинял.

— Алёша, одно дело песня и совсем иное — какие твои ужасные россказни чуть ли не о конце света. А песню пой, я не возражаю.

— А танцевать?

— Сколько угодно.

— И с кем угодно.

— Стой! Так вот оно что! Ты влюбился, что ли? Алёшка!

— Пап, да не пугайся ты так. Я всё понимаю. И что рано мне и что она мне не пара. Так я на многое и не рассчитываю. Максимум — поцелуй где-нибудь в тёмном углу. Всё. Я же ведь с девчонками ещё и не целовался ни разу. Ну, кроме сестёр, но они не считаются.

— Кто она?

— Какая разница?

— Алексей!

— Хорошо. Лена Пономарёва, дочь дворцового истопника. Доволен?

— Нда. Цесаревич и дочь истопника. Представляю, что начнётся в Петрограде уже на следующий день. А уж что напишут газеты!.. Алёш, может, не надо? Ведь всё переврут. Что бы там у вас на самом деле ни было, напишут так, будто ты напился пьяный и изнасиловал бедняжку.

— А у нас, папа, пока ещё действует закон об оскорблении величества.

— У нас много чего вроде как действует, а на самом деле...

— Да ладно тебе, пап. Так можно мне немного почудить на празднике?

— Я же сказал, разрешаю. Но с этой дочкой истопника чтобы действительно не дальше поцелуев! Понятно?

— Понятно. Да я дальше и сам не полезу. Мне ведь двенадцать лет. Куда мне!

— Может, и целоваться не надо? Потерпи год-другой, а?

— Папа! Вот всё ты мимо ушей пропустил. Я же говорю, некуда дальше тянуть! Это моё последнее Рождество. Последнее! Не могу я год-другой ждать. Не дождусь!

— Алексей! Ты опять за своё? Прекрати эти разговоры!

— Да, папа, вижу, что сын Алёша не может достучаться до сердца отца своего. Не веришь ты мне. Не хочешь поверить.

— Так ты и не говоришь ничего толком. Смерти многие, Рождество последнее. Сам посуди, возможно ли поверить в такое?

— Вера — она тем от знания и отличается, что доказательств не требует. Нет у меня доказательств. Вера в истинности своего предвидения есть. А вот доказательств нет. Увы.

— Ладно, Алёша, давай более не станем разговор сей поднимать, хорошо?

— Хорошо, папа.

— Вот и договорились. А теперь...

— А теперь, Ваше Императорское Величество, аудиенции у Вас настоятельно испрашивает Его Императорское Высочество Наследник, Цесаревич и Великий Князь Алексей Николаевич. Соблаговолите принять?

— Вот как? Что ж, раз так, давай поговорим и с Наследником...

* * *

— Стена, Лёшка. Бесполезно.

— Я и сам заметил. Вижу по глазам, что не верит он мне. И даже не пытается поверить.

— Жаль. Я всё же на тебя больше рассчитывал.

— Петь, ну попытайся. Хуже всё равно уже не будет.

— Попытаюсь, конечно. Но в успех слабо верится. Честное слово, лучше бы тут Гитлер был вместо него. Гитлера убедить проще. Он всё-таки к разумным доводам прислушивался.

— У нас доказательств нет. Без доказательств и Гитлер бы не поверил.

— Гитлер умный, скотина. Его в нужную сторону направить — сам всё раскопает.

— Петь, перестань. И одна бумажка у нас ведь есть.

— Ты про тот листочек от Хабалова? Зашибись, какое доказательство. У отца, я уверен, подобных листочков сотни есть. Возможно, некоторые из них он даже читал. Помогло ему это?

— Пётр! Ну не сдавайся! Ты же умный! Попробуй. А я тебе изо всех сил помогать буду. Знаешь, что я нашёл недавно?

— Что?

— То место, где ты маму свою ждал из туалета, когда вы с ней на экскурсию в Зимний ходили. Помнишь?

— Экскурсию помню смутно. Картины, вазы, статуи. Туалет совсем не помню. И что там, в туалете?

— Да не в туалете. В холле. Тебе скучно было, ты слонялся туда-сюда. А на стенах все наши министры с 14 по 17 годы развешаны были. Ну, не сами министры, конечно. Просто небольшие сжатые их биографии и оценки деятельности. Какая-то тематическая выставка о войне тогда экспонировалась в Зимнем.

— Не помню, чтобы я читал такое.

— Ты и не читал. Но видел. Если ты хотя бы мазнул взглядом по стене — мне этого достаточно. Я разберу.

— По-моему, всё равно не поможет. Не сдвинуть нам его.

— Петя! Не сдавайся!..

* * *

Глава 12

(Пётр)

Нет, с датами — это, конечно, дурость несусветная. Во всём мире уже больше недели, как 1917 год, и лишь у нас, в России, всё ещё никак не закончится 1916-й. Самобытность — это хорошо, это здорово, но, блин, нужно и меру знать.

Я сложил газету, бросил её на столик и уставился в окошко на пробегающие мимо заснеженные ёлки. Красиво, вообще-то. Да, ёлки. Вспомнил Наську на Рождестве у нас в Царском Селе. Хм... "у нас". Всё больше и больше чувствую себя Алексеем с памятью Петра. Теперь уж и не поймёшь, кого тут больше — меня или его.

А: Не парься, шизофрения. Меня, его. Нету ни меня, ни его. Мы — одно целое. А Наська действительно здорово пела.

Это да. Пела она отлично. Она вообще выступать любит. Сценки всякие разыгрывать. А после того, как я ей новую песню пообещал сочинить, вцепилась в меня, как клещами и не отпускала до тех пор, пока не научил её. Да мне не жалко. Пусть девочка порадуется. Для неё это тоже ведь последнее нормальное Рождество. Но как она пела, как пела! Как сейчас помню: стоит возле рояля, Оля играет, а Наська выводит своим звонким голосом:

Зима раскрыла снежные объятья,

И до весны всё дремлет тут,

Только ёлки в треугольных платьях,

Только ёлки в треугольных платьях

Мне навстречу все бегут, бегут, бегут...

И уносят меня, и уносят меня

В звенящую светлую даль

Три белых коня, эх, три белых коня -

Декабрь, и январь, и февраль!

Здорово у неё получилось. И песня подходящая, как раз для Рождества. Не то, что наша. Это Лёшка придумал. Повыпендриваться ему захотелось. Перед Ленкой, конечно. Это он всем остальным может клюкву по ушам развешивать, но не мне. Я-то знаю, что на самом деле он всё это затеял только для того, чтобы иметь повод чуть-чуть подержать Ленку в объятиях.

А: Да ладно тебе. Самому ведь понравилось.

Понравилось. Но всё равно песня совсем для Рождества не подходящая. Вовсе не в тему. Хотя, конечно, в своём отглаженном белоснежном костюме я действительно выглядел эффектно. Тут спору нет. Дошло до того, что я перед тем, как к ребятам выйти, минут десять перед зеркалом вертелся. Как девчонка, блин. Так собственное отражение мне приглянулось.

Отец своё обещание исполнил. Рождество у нас очень весёлое получилось. Ребят больше трёх десятков пришло. Сначала некоторые немного дичились, но постепенно оттаяли. Мы даже в фанты играли. Это очень забавно оказалось. Особенно смешно было наблюдать за тем, как Васька Пронин и Машка с завязанными глазами кормили друг друга сметаной с ложечки. Вымазались оба, как чушки. Зато смеху-то было! Сразу видно, что именно это Рождество было настоящим, а вовсе не то, в Зимнем, куда я с отцом вынужден был приехать.

Вот, блин, там и скукотища была! Рожи у всех кислые. Отец тоже губы поджал, а поздравлял с таким видом, будто повинность отбывает. Собственно, так, наверное, и было. Он даже подарков в этот раз вовсе никому не подарил. А на прошлое Рождество дарил. Совсем он разругался со всеми. Неудивительно, что его вот-вот свергать будут.

Так и не удалось мне убедить Николая в том, что он уже почти приехал. Надо не о проливах думать, а как голову на плечах сохранить. Только вот, сохранить голову, сняв корону, у него, по-моему, никак не получится. Не может он уйти на пенсию. Снимет корону — вскоре и голову с него снимут. Кому он без короны нужен-то?

А что будет дальше мне очень хорошо известно. Царя нет. Временное правительство. Дурацкие указы, развалившие армию. Рухнувший фронт. Брестский мир и...

Не печалься о сыне,

Злую долю кляня

По бурлящей России

Он торопит коня.

Громыхает гражданская война

От темна до темна

Много в поле тропинок

Только правда одна

Нда. Очень красивая песня. Романтическая такая. Из замечательного советского кинофильма. Я когда маленький был, сильно этот фильм любил, много раз смотрел его. Не понимал я тогда, о чём этот фильм на самом деле. И что эта добрая песня в действительности невероятно жуткая, мне тоже стало понятно лишь тут, в конце 1916 года.

А Николай, всё-таки, слегка невменяем. Или даже не слегка. Страна сползает в хаос, а он кроме этой дурацкой войны не видит ничего. Правительство в очередной раз поменял зачем-то. Хотя, может и к лучшему, что поменял. Иначе Бориса Владимировича со мной бы и не отпустили. А он, пожалуй, самый вменяемый из тех, что у нас есть сейчас. Во всяком случае, Лёшка в моей памяти не нашёл никого более подходящего. К тому же, Лёшка и сам с ним знаком, лично. И очень высокого мнения об этом человеке.

Да, хорошо, что он согласился со мной поехать. Одного-то меня отец бы точно не отпустил. Мне же двенадцать лет, куда мне?! Я и так-то отца едва-едва уболтал. Мама вообще чуть не в истерике. Как это? Куда ребёнка одного?! Но как-то справился я. Честно говоря, мне показалось, что Николаю несколько надоело то, что им жена вертит. По-моему, меня в Москву он отпустил в основном для того, чтобы доказать всем, что он может делать что-то, с чем его жена не согласна. Опять же, и обычная отцовская гордость. Сын растёт, помощник. Но всё равно, в одиночное плавание отец бы меня ни за что не отправил, молод я ещё. А вот под опёкой Бориса Владимировича — совсем иное дело. Кажется, Николай чувствует себя немного виноватым перед Штюрмером. Действительно, человек работал, вроде, даже справлялся, и тут на тебе — трах-бабах и в отставку. Конечно, ему обидно.

Зато теперь у меня есть такой могучий помощник — целый предсовмина в отставке. Опять же, губернатором много лет работал, знает, как это делается. А то, вообще-то, честно говоря, из меня генерал-губернатор — как из дерьма пуля. Но начинать-то когда-то нужно! Учиться мне надо. А лучше всего учиться на живом примере, наблюдая, как это правильно следует делать. Вот в таком ключе я отца и окучивал целых три дня, когда понял, что самостоятельно тот не вырулит даже с моей помощью. Главным образом потому, что помощь от меня принимать отказывается. Не верит Николай, что всё уже гораздо хуже, чем очень плохо. Не верит, хоть ты тресни.

Единственное, что мне удалось, так это добиться от отца приостановки до лета мобилизации. Новых новобранцев набирать пока не будем. Но вот демобилизовать уже набранные полки отец отказывается категорически. Пополнение, блин, на фронте ждут. Хотя какое это, на хрен, пополнение? Мужики с ружьями. Толку от них на передовой даже не ноль, а отрицательная величина. А ведь как полыхнёт, так эти мужики по стране расползутся. С оружием, блин.

Бьют свинцовые ливни,

Нам пророчат беду,

Мы на плечи взвалили

И войну и нужду.

Вот именно. Свинцовые ливни. Оружия да патронов навертели горы. Есть чем воевать. И белым хватит, и красным, и зелёным. Всем хватит. Много на фронте оружия. Фронт рухнет, но оружие-то никуда не денется. Мужики его с собой утащат.

За окошком темнеет. Декабрьские дни коротки. Скоро ужин. На фоне пролетающих мимо ёлок вижу в стекле отражение хмурой рожицы нового Московского генерал-губернатора. Своё отражение. Угу, я теперь генерал-губернатор города Москва. Хоть мне и всего двенадцать лет.

Это я тоже из отца смог выцарапать. Должность для Наследника вполне подходящая. А вот возраст не подходящий. Так что пришлось мне на помощника согласиться. Бывшего премьера Штюрмера Николай назначил товарищем генерал-губернатора. И мне учитель, и дедушке не столь обидно.

Разумеется, реально рулить Москвой будет Штюрмер. Я так, вроде украшения. Моя собственная подпись не значит ничего. Но это неважно. Главное, мне удалось свалить из Петрограда. Это, собственно, и было основной целью. Теперь даже если Николая и вынудят отречься, то отречётся он в мою пользу. А я в Москве. И попробуйте-ка ещё выцарапать меня из Кремля! Отречься за меня Николай не вправе. Пока же я жив, Временное правительство — пустое место. Они никто. Правда, если отец отречётся, мне поставят регента.

Кто будет регентом? Либо мама, либо дядя Михаил. Скорее, Михаил. Маму больно уж не любят. Старый козёл Распутин очень уж сильно её замарал.

Завтра Новый Год. Впервые в жизни буду отмечать его один, без семьи. Маму жалко. Мою. И Лёшкину тоже. Осталось два месяца. Два месяца. Если ничего не случится. Интересно, а того факта, что я умотал в Москву, не хватит на то, чтобы отложить свержение Николая на попозже? По-моему, не хватит. Больно уж прогнило всё. Но у меня есть ещё пара задумок. Надеюсь, как-нибудь до лета всё же проваландаемся. Всё-таки религия — это опиум для народа. А опиум — это обезболивающее. Авторитет у церкви сейчас, конечно, не тот, что раньше, но кое-что она ещё может. Вот пусть и поработает. Я же им выжал-таки из Николая разрешение на восстановление патриаршества.

И это было совсем не просто. Никак отец не хотел соглашаться поначалу. Упрямый. Опять пришлось мне своим божественным исцелением трясти. Втирал ему, что богородице обет такой дал, патриарха на Руси восстановить. В принципе, сама идея резкого отторжения у Николая не вызывала. Но и энтузиазма особого он не испытывал. Опять же, кандидатуру патриарха долго подбирали.

Остановились на архиепископе Виленском Тихоне. Почему на нём? Дык, Лёшка нашёл, что он и был у нас первым патриархом после восстановления патриаршества в 1918 году. Раз в тот раз справился — значит и сейчас осилит. Конечно, не так-то просто его в патриархи произвести. Согласия Николая мало. Но тут уж дальше дело техники. Пропихнём. Главное, отец не против. Сам Тихон тоже согласен. Митрополит Киевский и Галицкий Владимир, неофициальный глава церкви, также не возражает. А Питириму мы вообще ничего не скажем. Сюрприз такой ему будет. В общем, быть Тихону патриархом. А за патриарший клобук он российское самодержавие авторитетом церкви немного поддержит. Во всяком случае, так он обещал. Надеюсь, не обманет.

О, Колька пришёл. Чего там? Ужин? Ладно, Коль, спасибо. Сейчас иду. Ужин — это важно. Лёшка с Борисом Владимировичем довольно много общался раньше. Утверждает, что убеждать того лучше всего во время или сразу после еды. Он тогда немного благодушным становится. Вот и начну потихонечку. Конечно, сразу, с первой попытки, наверняка не получится. Больно уж моя идея смелая. Но я хоть начну пока ему потихоньку на мозги капать. Лёшка утверждает, что Штюрмер не столь упрям, как Николай. В принципе, убедить его можно. Хотя в то, что бывшего премьера удастся уговорить на придуманную мной авантюру, Лёшка не верит ни капли. Но я всё же попробую. Нужно, обязательно нужно склонить Штюрмера к сотрудничеству. Вторую половину кода открытия спецсейфа Николай сказал только ему. В одиночку мне тот сейф не открыть никак...

Глава 13

(Алексей)

— ...Не понимаю, как ты смог уговорить меня на такое?

— Борис Владимирович, голубчик, ради бога, ну не начинайте Вы снова! Всё же уже обговорено.

— Ох, Алёша! Эта твоя идея со встречным палом. Ну, не лежит у меня к ней душа! Ты же сам, своими руками, пожар разжечь хочешь. И меня ещё в это дело втянул. Как, ну как я мог согласиться на это безумие?!

— Борис Владимирович, отступать поздно. И потом, Вы же слово мне дали, что поможете.

— Помню я. Как я мог? Алёша, давай отменим всё? А бумаги сожжём.

— Нет. И потом, он уже едет сюда.

— Что ж с того? Обратно отправим.

— Нет.

— Алёша, ты не представляешь, какой это кошмар. Ты-то маленький совсем был, а я прекрасно помню, что у нас в пятом году творилось. Бунт черни — это страшно.

— Так я же как раз и хочу этот самый бунт предотвратить! Борис Владимирович, ведь не раз объяснял уже Вам!

— Ну да. Чтобы разбойники твой дом не сожгли, ты этот дом сам намерен поджечь. Очень мудро.

— Борис Владимирович, миленький, ну поверьте мне, пожалуйста! Ну, поздно уже тушить иначе. Вы же сами знаете, что в стране творится. Мы уже горим!

— Вот именно. А ты ещё больше огонь развести хочешь. Придумал тоже, "встречный пал". Бороться огнём с пожаром.

— Ну, полно, Борис Владимирович! Перестаньте. Скажите лучше своё мнение о Фёдоре Артуровиче. Справится?

— Алёша, я не больно-то с ним и знаком. Так, встречались несколько раз в Свите. Да и не военный я. И почему именно он? К тому же, так ли это умно, менять командующего, пусть и не слишком выдающегося, в столь трудный час? Может, оставишь старика Мрозовского в покое?

— Нет. Мрозовский как командующий Московским округом меня не устраивает.

— Всё равно граф не согласится. Обманывать государя он вместе с нами не станет, в сём я уверен. Это с тем бандитом может сработать наше с тобой жульничество. А граф Келлер — он не такой. Без настоящего указа императора он не согласится.

— Так ведь будет настоящий указ!

— Алёша! Ты меня понял, не притворяйся. Фёдору Артуровичу нужен НАСТОЯЩИЙ указ. От самого государя.

— Хорошо. Понял, Борис Владимирович. Вечером попробую ещё раз поговорить с отцом по телефону. Сошлюсь на Вас, скажу, что Вы согласны со мной в том, что Мрозовский не справляется и его нужно срочно менять. Договорились?

— Говори. Может, тут ты и прав. Я тоже предпочёл бы видеть Келлера на месте Мрозовского, если честно. Причём желательно и корпус его близ Москвы держать, время сейчас больно неспокойное.

— Снять с фронта целый корпус отец точно не позволит. Разве что несколько старших офицеров согласится в Москву перевести, в помощь Келлеру. А самого Фёдора Артуровича я хочу сегодня пригласить на ужин в Кремль. Раз уж он всё равно в Москве столь удачно оказался проездом.

— Против этого я не возражаю. Приглашай. Вполне нормальное желание отрока поближе познакомиться с боевым генералом и героем войны.

— Вот и договорились. Борис Владимирович, если Вас не затруднит, пошлите, пожалуйста, генералу приглашение от моего имени.

— Хорошо, я сейчас распоряжусь.

— Пока же оставьте меня. Мне нужно подготовиться. Думаю, его вот-вот привезут.

— Ох, Алёша! Наследник готовится к визиту какого-то уголовника! И ведь я сам, сам согласился на эту авантюру! Как я мог? Нет, ну как я мог?..

Борис Владимирович вышел из моего кабинета, а я сел за стол и выдвинул верхний ящик. Две абсолютно одинаковые голубые папки. Ещё раз проверяю содержимое. Не перепутать бы. Нужно было папки разных цветов взять. А то так и до ошибки недалеко. Достану ещё не ту случайно.

А Петька, чувствую, прямо трясётся весь. И на меня тоже это его волнение в предвкушении встречи передаётся. Ой, как он нервничает! Для него же тот человек, которого вот-вот должны привести ко мне — живая легенда. Он очень много читал про него и смотрел фильмов. Больше того. У Пети дома на его столе даже стоял небольшой бронзовый бюстик этого героя революции. Наверное, я с такой силой волновался бы, если бы мне довелось вдруг встретиться, скажем, с живым Александром Васильевичем Суворовым.

Ух, как же мы волнуемся! Только бы он согласился помогать! Как же всё сложно! Уговаривать мне приходится все стороны. Причём включая самого себя. Ведь тут как всё получилось? Я когда шерстил Петькину память в поисках информации о выдающихся исторических деятелях времён гражданской, случайно обнаружил, что один из самых видных революционеров в настоящее время находился в Москве. В тюрьме он сидел, честно говоря. А Петька-то как прознал о том, так сразу вспыхнул энтузиазмом. Непременно желал привлечь его к сотрудничеству.

Пожалуй, это был первый раз, когда я с Петром не согласился по какому-то важному вопросу. Поспорили. Чуть не поругались. Пётр, конечно, сильнее меня. Но и я при желании могу сильно ему осложнить жизнь в моём теле. К счастью, вскоре мы помирились. Компромисс нашли. Я согласился с Петькиной идеей, а тот взамен согласился с моей. Хотя и рожу корчил при этом недовольную.

П: Не выдумывай, Великий Комбинатор. Не было такого. Ничего я не корчил. Просто ты поначалу вовсе каких-то уродов выдвигал. То Деникина, то Корнилова. Ещё бы батьку Махно вспомнил.

Не обращайте внимания. Это он от волнения. Он когда волнуется, бурчать недовольно начинает, я сие уже давно заметил.

Петя после моего выступления на праздновании Рождества в Царском Селе взял моду меня Великим Комбинатором обзывать. Тем более что по возрасту я как раз подхожу. Остап Ибрагимович ведь примерно ровесник мне. И зря Петя песню хулил. Не подходит, мол, для Рождества. Глупости какие. Ну, не подходит. Зато песня сколь замечательная! Я этот фильм уже раз пять посмотрел. в некоторых местах ржал, как ненормальный. А когда в самый первый раз смотрел, даже смехом своим трижды Петра ночью будил случайно.

И ребятам песня понравилась. И родителям. Мама потом обняла меня и сказала, что теперь верит отцу и что я действительно вырос. Уже не мальчик, а юноша. Кажется, именно тогда, на празднике, всё окончательно и решилось. Мама смирилась с тем, что я без неё поеду в Москву. Ибо негоже генерал-губернатору прибывать к месту службы, держась за мамину юбку.

Наверное, не только песня помогла. Костюм ещё мой. Замечательный костюм мне сшили. Я в нём кажусь как-то выше и взрослее. Даже Петру понравилось, хоть он и равнодушен к нарядам. Но в этот раз как гимназистка минут десять перед зеркалом вертелся, разглядывал себя. А сёстры прямо-таки ахнули, когда я весь такой белоснежный и наглаженный пришёл в зал. И мама на меня как-то иначе посмотрела. Таким она меня ещё не видела. Особенно когда я, под аккомпанемент Ольги, начал петь:

Нет, я не плачу и не рыдаю,

На все вопросы я открыто отвечаю,

Что наша жизнь — игра, и кто ж тому виной,

Что я увлёкся этою игрой.

И перед кем же мне извиняться,

Мне уступают, я не в силах отказаться,

И разве мой талант, и мой душевный жар

Не заслужили скромный гонорар?

А ещё я и танцевать стал. Танцам меня учили, это я умею. Пётр, опять же, помогал. Нет, не танцевать помогал. Танцует он хуже, чем медведь на ярмарке. Моя шизофрения меня смелостью накачивала. Ведь Пётр, что ни говори, взрослее и опытнее меня. И с девочками ему танцевать уже доводилось. А у меня это первый раз был. Не знаю, решился бы я сам на такое без Петькиной помощи. А вот при наличии дополнительной накачки отвагой, я в танце приблизился к Ленке и за руку увлёк её за собой.

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей,

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

К моему удивлению оказалось, что Лена вполне прилично умела танцевать. Надо же, не ожидал от неё. Где научилась-то? Дочка истопника, и так здорово танцует. Конечно, до моих сестёр ей далеко, но всё равно получалось неплохо. Она довольно удачно поддержала меня.

Я же, глядя ей в глаза, продолжал:

И согласитесь, какая прелесть,

Мгновенно в яблочко попасть, почти не целясь,

Орлиный взор, напор, изящный поворот,

И прямо в руки запретный плод.

С последними словами куплета я резко дёрнул за руку партнёршу. А Лена молодец. Всё поняла и подыграла мне. Вот только то, что мы ни разу не репетировали с ней, чуть было всё не испортило. Я немного не рассчитал и едва не уронил её. Но всё же удержал и следующий куплет пел, наклонившись над Леной в моих объятиях:

О, наслажденье скользить по краю,

Замрите, ангелы, смотрите, я играю,

Моих грехов разбор оставьте до поры,

Вы оцените красоту игры.

Очень волнующе это оказалось. Лена. Так близко. Пётр потом, ближе к концу праздника, предлагал увести её куда-нибудь, где народу поменьше. И познакомиться там с ней поближе. Но... Я ещё не готов. Чувствую, рано мне. Впрочем, Пётр особо и не настаивал. Он сам не больно-то опытен в этом деле. Хорохорится, но я-то знаю, что он всего дважды в жизни целовался по-настоящему. Причём первый раз был даже не с Наташей. Меня ему не обмануть.

Да, Лена. Увижу ли я её когда-нибудь ещё? Не знаю. Но всё равно она теперь навсегда останется в моей памяти как Самая Первая. Её я не забуду.

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей,

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

А песня людям хоть и понравилась, но настоящий смысл её не уловил никто. Что и понятно. Пока не только не написана книга о Великом Комбинаторе, пока ещё даже не произошли многие события, сделавшие возможным само написание такой книги.

А может, они, эти события, и не произойдут? Или произойдут не так и не тогда, как в мире Петьки? Во всяком случае, мы оба, и он, и я, пытаемся как-то заставить Россию свернуть в сторону с пути, ведущего к безумной гражданской войне. Жалко только, что мы не знаем, что именно нужно сделать для этого. Единственное, до чего мы смогли додуматься, так это до того, что срочно следует как-то привести к власти людей, которые реально могут попытаться что-то изменить. Мы не знаем, что нужно делать, зато у нас есть информация о людях, которые возможно, повторяю, возможно, смогут отыскать для нашей несчастной страны менее кровавую дорогу.

Первым из таких людей стал бывший премьер Штюрмер. Я с ним был неплохо знаком и ранее, а Пётр ничего плохого об этом человеке сказать не мог. Собственно, он вообще ничего о нём не мог сказать. Совсем он его не помнил. И только я сумел отыскать в памяти моего партнёра миг, когда тот скользнул взглядом по висящей на стене музея краткой биографии Бориса Владимировича. Так вот и стал тот де-факто губернатором Москвы.

Вторым, как это ни странно, стал наш новый патриарх Тихон. Про него Пётр тоже ничего не помнил, ни плохого, ни хорошего. Я также почти ничего не нашёл в памяти Петра. Мне удалось обнаружить лишь то, что Тихон действительно был избран патриархом Московским и Всея Руси в 1918 году. Чего никак не могло бы произойти, если бы против кандидатуры Тихона возражал бы Ленин. А раз Ленин одобрил, то Петька мгновенно согласился с тем, что кандидатуры лучше Тихона быть не может. По мнению Петра, Ленин вообще никогда не ошибался.

Вообще, Пётр с этим избранием патриарха меня сильно удивил. Да и не только меня. Я-то думал, что процедура то долгая. Сначала Священный Синод должен принять решение о созыве Поместного собора. Потом этот собор должен собраться. Принять решение о восстановлении патриаршества. И лишь затем приступать к, собственно, выборам патриарха. Дело должно было растянуться на несколько месяцев.

Но Петька — жуткий циник. Сказал, что нечего тянуть столько времени, раз результат и так известен. А ещё он заявил, что совершенно неважно, кто там и как проголосовал. Важно только правильно подсчитать голоса. И действительно, при деятельной поддержке части церковной верхушки и молчаливом одобрении папы, Тихона мы сделали патриархом дней за десять.

Разумеется, эти так называемые "выборы" — чистой воды фарс. Но формально всё было по правилам. Было у нас и заседание Синода (даже два заседания по пять минут каждое), был и Поместный собор, была и клоунада под названием "выборы патриарха".

А он ещё меня Великим Комбинатором называет! На себя бы посмотрел. Остапу Ибрагимовичу такое и не снилось! Он патриархов не ставил. Хотя, конечно, на самом деле Петька жутко трусил. И я вместе с ним. Но внешне уверенный вид Петьке удалось сохранить и лишь только мне известно, чего на самом деле ему стоило во время избрания Тихона "держать морду кирпичом". К месту вспомнился очередной куплет песни, под которую мы с Леной танцевали на празднике:

Я не разбойник и не апостол,

И для меня, конечно, тоже всё не просто,

И очень может быть, что от забот моих

Я поседею раньше остальных.

Зачем вообще нам понадобилось связываться с этим Тихоном? Откровенно говоря, просто "про запас". Мы же не сказали ему, что патриархом тот стал бы и без нашей помощи, только на полтора года позже. Не нужно ему этого знать. Зато теперь этот, как выражается Пётр, "самый главный поп страны", считает, будто патриарший клобук он получил из моих рук. Что, вообще-то, полностью соответствует действительности. Прямо как в сказке про Ивана-царевича: "Не стреляй меня, я тебе ещё пригожусь!". Надеюсь, патриарх Тихон действительно пригодится в будущем. Хотя прямо сейчас я не знаю, чем он пригодиться может.

Но патриарх-то ещё ладно. По нему у меня с Петей разногласий не было. А вот мой гость, которого я сейчас с таким волнением жду... Жаль, что я не могу ничего скрыть от своего партнёра. По мне, так лучше бы было вовсе не находить в памяти Петра информации о том, что этот человек сидит в Москве в тюрьме. Это же кумир Петькин! Тот как узнал о нём, так рвался немедленно выпустить его на свободу.

Вот тут мы с Петром впервые и поругались довольно серьёзно. Одного и того же человека я считал опасным бунтовщиком, а Пётр — видным государственным деятелем. И для того, чтобы хотя бы начать подготовку к его освобождению, Петру сначала пришлось пол дня уговаривать меня. Уговорил. Но взамен я выпросил у Петра обещание помочь мне сменить командующего Московским военным округом.

С тем, что командующего нужно менять, Пётр был согласен. Нынешнего командующего, генерала Мрозовского, я сам почти не знал. Но о том, что в истории Петькиного мира во время революции он себя не проявил, об этом я знал доподлинно. Откуда? Да потому что Петька о Мрозовском ничего не помнил. То есть совсем ничего. Абсолютно. Хотя сам Пётр был коренным москвичом. Значит, в Москве в феврале власть пала практически без боя. И зачем нужен тогда такой никчёмный командующий округом? Менять однозначно. Только на кого?

Понятно, что нужен кто-то из действующих генералов. Не меньше генерал-лейтенанта. Пётр предложил Брусилова. Больше он, вообще-то, и не помнил никого. Но на Брусилова не согласился я. В памяти Петра мне удалось довольно много на него накопать. И то, как господин Брусилов вёл себя в феврале и марте 17-го, это мне совсем не понравилось. Нет, Брусилов нам не подходит.

И опять у нас с Петром вышла размолвка. Я предлагал известных лидеров белого движения, успешнее всего боровшихся за реставрацию монархии. Но беда в том, что у Петра была на всех них мощнейшая негативная установка. При упоминании таких имён, как Деникин, Колчак или Юденич партнёр чуть ли не плеваться начинал. Наверное, можно было его как-то и уговорить. Ведь, в конце концов, у Петра был пример того, как Наташа довольно-таки успешно перевоспитывала не кого-нибудь, а самого Гитлера! Можно было и с белыми генералами что-то подобное провернуть. Но внезапно нашлось иное решение. Причём нашлось оно совершенно неожиданно. Я это решение прочитал в газете "Московские ведомости".

Правда, Пётр не верит, что из этой затеи получится что-то путное. Говорит, что такой "союз ужа и ежа" окажется совершенно нежизнеспособным и вместе белый генерал и пламенный революционер работать не смогут ни за что. Я же надеюсь на то, что этот Петькин революционер откажется помогать такому символу российского самодержавия, как я. Всё же, я больше согласен с мнением Бориса Владимировича, чем с Петькой. Не нужен нам такой союзник. А то с таким союзником как бы не стало всё ещё хуже, чем было в прошлый раз.

Но я не плачу и не рыдаю,

Хотя не знаю, где найду, где потеряю,

И очень может быть, что на свою беду

Я потеряю больше, чем найду.

Пусть бесится ветер жестокий

В тумане житейских морей,

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей.

Это не я. Это Петька поёт. Волнуется он. И ему тоже песня нравится, хоть он и ругал меня за неё.

Да, так вот, возвращаясь к генералу Келлеру. Я о нём в газете прочитал. Он, оказывается, на пару дней в Москву с фронта приезжает. Отец ему очередное воинское звание присваивает — генерал от кавалерии, и хочет новые погоны вручить лично. Вот Келлера и вызвали в Петроград.

Петька о Келлере ничего плохого не знает. Для него это просто фамилия. Не символ, как Юденич или Деникин. Единственное, что я про Келлера смог нарыть в памяти Петра, так это то, что он самым решительным образом возражал против отречения моего папы в феврале. Да и то там всего пара строчек была. Просто упоминание о том, что генерал Келлер был одним из тех немногих, кто Временному правительству подчиняться отказался. Он до самого конца моего папу поддерживал. Но Петька ничего плохого о Келлере не слышал. Думаю, генерал как-то погиб в самом начале гражданской, вот большевики и не стали вываливать в грязи его имя, как имена иных лидеров белого движения.

А вообще, действительно очень удачно получилось. Келлеру же новое звание присваивает отец. Но с погонами генерала от кавалерии командовать корпусом ему уже становится немного не по чину. Невместно. А вот командовать округом — в самый раз. И тут я очень удачно влезу со своей идеей направить Фёдора Артуровича не обратно на фронт, а в Москву, командующим округа. Хуже Мрозовского он точно не будет. А коль удастся уговорить отца и некоторых его сослуживцев вместе с генералом к нам отослать, так то и вовсе замечательно было бы.

Нда. С Келлером-то всё достаточно просто получалось. И Пётр согласился, и Борис Владимирович не возражал, он тоже о нём высокого мнения. А вот с этим моим визитёром... О-хо-хо. Ну как же долго уговаривал я Бориса Владимировича согласиться! Ужас. Больше двух недель!

Но я, всё же, победил. Борис Владимирович, дал честное слово помогать, а вчера мы с ним вдвоём ввели каждый по своей половине кода, открыли Особый сейф и извлекли оттуда его содержимое. Ох, и надерёт же мне отец за такое дело уши! И всё ради чего? Ради какого-то бандита. А ведь мне он тоже не нравится. То лишь Пётр считает его честью и совестью эпохи, но не я.

Как бы то ни было, арестант сейчас тут будет. Колька заглянул. Чего там? Уже привели? Охх... Ладно, вводите.

Чувствую, как Пётр перехватывает у меня управление телом. Всё правильно. Это его человек, ему с ним и договариваться. Всё, все свободны. Конвой тоже свободен. Мы должны побеседовать наедине.

Я встал из-за стола, улыбнулся, сделал пару шагов и протянул руку для рукопожатия. Вот он, легендарный герой революции. Стоит передо мной с небольшим потрёпанным чемоданчиком в руке. Ну, Петя, давай. Попробуй убедить его использовать свои таланты на укрепление российского самодержавия. Думаешь, получится?

Белеет мой парус такой одинокий

На фоне стальных кораблей...

Глава 14

(Пётр)

— Ну, хорошо. Руку Вы мне пожимать отказываетесь. Чай пить не желаете. Присядьте хотя бы.

— Спасибо, я постою.

— Что ж, воля ваша. Стойте. Скажите, а как Ваше здоровье?

— Не жалуюсь. Нормальное здоровье.

— Это хорошо. Хорошо, что у Вас крепкое здоровье, гражданин Дзержинский Феликс Эдмундович. Он же Астроном, он же Белецкий, он же Доманский, он же Переплётчик, он же Франек, он же Якуб, он же Яцек. Я ничего не перепутал?

— Ваши ищейки скверно работают, мальчик. Ты не назвал и половины моих имён.

— Допустим. Хочу Вас удивить, Феликс Эдмундович. Мой отец, император Николай II, подписал Высочайшее помилование для Вас. И это помилование сейчас тут, лежит вот в этом столе.

— И к этому помилованию, конечно, прилагаются ещё и тридцать серебряников, верно? Я отказываюсь.

— Отказываетесь от чего? Я ведь пока ещё ничего Вам и не предлагал.

— Этого и не требуется. Я всё равно отказываюсь. С вашим гнилым режимом ничего общего иметь я не желаю.

— Но выслушать-то меня Вы хотя бы можете?

— Зачем? Нам не о чем разговаривать. Для чего меня вообще привезли сюда? Что это за дурацкая идея? Неужели кто-то настолько безумен, что думает, будто предать идеи революции меня может заставить мальчишка, будь он хоть трижды царевичем?!

— Феликс Эдмундович, дорогой Феликс Эдмундович, прежде всего, уверяю Вас, что ни о каком предательстве речь не идёт. Больше того, я сам, да лично я сам во многом разделяю идеи социал-демократии. Учение Маркса — это прорыв. Дорога в светлое будущее.

— Твои шутки не смешные, мальчик. Это глупая шутка.

— Нда. Вообще-то, это не было шуткой. Но Вы правы, Феликс Эдмундович, из моих уст такие слова действительно звучат несколько двусмысленно. Может, Вы всё же присядете? Мне неудобно так с Вами разговаривать.

— Нет. Отправляйте меня обратно в тюрьму и покончим с этим.

— Хорошо. Попробую подойти к вопросу с иной стороны. Феликс Эдмундович, как Вы наверняка помните, во время массовых волнений в 1905 году в Москве, Петербурге, некоторых иных крупных городах, действовали так называемые советы рабочих депутатов. Верно?

— Мне кажется, достаточно скоро наступит миг, когда они снова начнут действовать. И тебе, мальчик, тогда уже станет совсем не до смеха.

— Блин. Да не смеюсь я! Феликс Эдмундович, в связи с крайне тяжёлой обстановкой внутри страны, было принято Высочайшее решение возобновить деятельность советов рабочих депутатов. Пока — только в Москве. В качестве эксперимента. Имея в виду, что в случае удачного завершения этого эксперимента, подобный совет будет создан в Петрограде, а затем и в иных городах. По всей стране.

— У вас ничего не получится. Можете забыть об этом. Глупая идея. Эти ваши ручные "советики" пролетариат не поддержит.

— Дорогой Феликс Эдмундович, попробую всё же удивить Вас. Формированием Московского совета рабочих и солдатских депутатов предлагается заняться Вам. Подождите, не возражайте! Дайте мне договорить. Прежде всего, что мы хотим получить на выходе? А хотим мы получить нормальный работоспособный Моссовет. Нечто вроде нынешней Московской городской думы с сильно расширенными исполнительными полномочиями. Московская городская дума будет упразднена и её функции полностью возьмёт на себя Моссовет. Также в пользу Моссовета будут существенно пересмотрены полномочия Московского генерал-губернатора. Разумеется, имущественного и национального ценза при выборах в Моссовет не будет. А вот кто будет пользоваться избирательным правом — вопрос пока открытый. Давать ли его неработающим женщинам? Служителям культа? Дворянам? Да-да, Феликс Эдмундович. Мир переворачивается с ног на голову. Возможно, вскоре дворяне лишатся даже избирательного права. Впрочем, по сравнению с пролетариатом их не так уж много и всё равно их голоса ничего не решают.

— И что, Николай согласился на ТАКОЕ?

— Откровенно говоря, он ещё не знает. Но Высочайшим повелением я Вас обеспечу, обещаю.

— Действующими законами Российской империи совет рабочих депутатов не предусмотрен.

— Ещё меньше этими законами предусматривается захват власти с помощью вооружённого восстания, сторонником которого Вы являетесь.

— Что-то здесь не так. Нет. Я отказываюсь.

— Ох ты ж, господи! Феликс Эдмундович, Вы хотите восстания ради самого восстания? Восстание это у Вас цель или средство добиться передачи власти в руки рабочих? Ну, так берите эту власть. Собирайте этот свой совет, думу распустим, не дожидаясь даже окончания её полномочий в июле месяце, и вперёд! Вот она, Москва! Вы много кричите о попранных правах трудящихся, о кровопийцах-промышленниках, о купцах-мироедах, о продажных судах и полиции. Ну, так исправьте! Сделайте что-нибудь, кроме возмущённых криков. Признаю, старая система власти изжила себя. Будущее — за советами. Но с чего-то надо же начинать! Создайте и возглавьте первый в стране нормальный горсовет.

— Пожалуй, я приму твоё предложение, царевич Алексей.

— Вот это другой разговор! Я тут приготовил...

— Ты не понял. Я принимаю предложение присесть. Но только его.

— А предложение встать во главе Моссовета?

— Главу совета не назначает губернатор. Его выбирает сам совет.

— Ой, Феликс Эдмундович, ну лапшу тут не надо мне по ушам развешивать. Я прекрасно знаю, как это делается. Сам недавно участвовал в выборах нового патриарха. Понятно, что горсовет, когда он будет созван, окажется слишком громоздкой и медлительной структурой, способной решать лишь самые общие вопросы. Текущие задачи будут решаться конкретными комитетами. Руководить же всем этим должен некий надкомитет. Допустим, Исполнительный комитет или Президиум. Не знаю, сами придумайте, как назвать. А для того, чтобы собственно совет хотя бы начать собирать, сначала нужно будет набрать этот исполком. Но ведь набирать в него людей первоначально будете Вы. Если же большинство в исполкоме будет у лично Вам верных людей, то и Председателем Моссовета с высокой вероятностью станете Вы. Я прав?

— И кого Вы предлагаете набирать в этот ваш совет?

— Не знаю. Думал, это Вы знаете. Могу только обещать Вам помимо личного помилования право на освобождение из московских тюрем любых заключённых, осуждённых по политическим или религиозным статьям. Любых, Феликс Эдмундович! Впрочем, Вам виднее, кого именно вводить в Моссовет в первую очередь. Тут я полностью полагаюсь на Ваше мнение.

— Освобождать из тюрем заключённых? То есть отменять решение суда?

— Отменять решение суда буду я. Вы предоставьте мне списки тех, кого, по Вашему мнению, следует освободить. Дальше я уже сам как-нибудь. Обещаю, что пересматривать Ваши списки и что-то менять в них я не стану. Полностью полагаюсь на Ваше мнение. Больше того. Если наш эксперимент окажется удачным и советы рабочих депутатов станут массово создаваться по стране, в этом случае возможна даже общая амнистия политзаключённых.

— А полиция? Кому будут подчиняться городовые?

— Мне. Тут пока изменения минимальны.

— И чего стоит тогда этот беззубый совет? Ещё одна говорильня? Та же самая городская дума, избранная иным манером.

— Совершенно верно. И вот тут, Феликс Эдмундович, мы с Вами переходим ко второму вопросу. Чтобы Моссовет мог как-то контролировать ход исполнения своих собственных решений, ему, безусловно, нужна своя собственная силовая структура.

— И что Ваше Высочество понимает под словами "своя собственная силовая структура"?

— Я уже не "мальчик", а "Высочество"? Расту. А по существу вопроса могу сказать следующее. Ведь в пятом году в Москве уже действовали рабочие отряды самообороны. Возродите их. Назовём эти рабочие отряды, допустим, "Красной гвардией". Оружие они получат с московских арсеналов. Правда, только ручное. Никаких пулемётов или, тем более, пушек.

— Бред какой-то. Сумасшествие. Наследник хочет вооружить народ? И жандармы будут спокойно смотреть на это?

— Стоп-стоп-стоп. Когда это я говорил, что хочу вооружать народ? Ничего подобного. Оружие организованно будет выдаваться не всем подряд, а лишь отрядам Красной гвардии. Которая находится в подчинении Моссовета. Кстати, раз мы подошли к этому. Феликс Эдмундович, я уверен в том, что для эффективного управления отрядами красногвардейцев, в составе Моссовета необходимо создать специальную комиссию. Комиссию по Чрезвычайному положению. Или Чрезвычайную Комиссию. И мне хотелось бы во главе данной комиссии видеть именно Вас, Феликс Эдмундович. То есть помимо руководства всем Моссоветом, желательно Вам было бы возглавить также и ЧК.

— ЧК?

— Чрезвычайную Комиссию, я же только что про неё говорил.

— Хм... Я не могу самостоятельно решать вопросы такого уровня. Мне надо посоветоваться.

— Феликс Эдмундович, Вы же член ЦК! Ну, какое Вам ещё нужно разрешение?

— Столь масштабный вопрос может быть решён лишь на пленуме.

— Чёрт. Ладно, собирайте свой пленум. Но пока он собирается, начните хотя бы подготовительные работы. Я Вас умоляю, время дорого.

— Без одобрения и даже без ведома ЦК? Нет.

— Тьфу. Феликс Эдмундович, а Вы не знакомы с нашим бывшим предсовмина, Борисом Владимировичем Штюрмером?

— Как-то не доводилось встречаться.

— Не возражаете, если он присоединится к нашей столь занимательной беседе?

— Да ради бога.

— Замечательно. Сейчас я приглашу его. Да, и не хотите ли чаю? С баранками.

— Хочу...

* * *

— ...Ффух... Лёха, рули ты дальше. Дай отдохнуть.

— Давай, шизофрения. Блин, я вспотел весь. Нужно рубашку менять.

— Лучше помойся сходи. Тогда уж и поменяем.

— Пожалуй. Какой человек, а?

— Да уж. "Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей."

— Что это? Откуда?

— Не помню. Стих какой-то. Может, Маяковский?

— Я такого у тебя не находил.

— Забей. А Борис Владимирович-то, каков хитрован! Тебе до него расти и расти, Великий Комбинатор.

— Тебе тоже. Да он бы, наверное, и настоящего Остапа Ибрагимовича уболтал.

— Конечно. Без него у нас точно ничего бы не получилось. Так повернул, что Эдмундыч сам влез в эти бесконечные обсуждения комитетов. Вроде, и не соглашался тот, а спорить начал. И потом как-то и сам свыкся с мыслью, что он председатель Моссовета. А как ловко Борис Владимирович вертел морковкой под названием "всеобщее избирательное право"! Сначала кусочек показал, потом до половины её достал, а затем и всю вытащил. Мастер, что и говорить.

— Петь, вот ты вооружать их уговорил всех, а ты уверен в том, что Красная гвардия и нас тоже заодно к стенке не поставит?

— Ни в чём я не уверен, Лёш. Просто эта гвардия всё равно в марте появится. Так что, какая уж тут разница? А так они, может, вспомнят, кто им помогал организовываться и откуда у них оружие. Да и не завтра же они появятся. Эдмундычу, наверное, недели две понадобится, чтобы что-то вменяемое собрать. А там, глядишь, и Келлер вернётся из Питера. Если же у Дзержинского совсем башню сорвёт, помощи у Келлера попросим. Уж пару вменяемых полков-то он, надеюсь, найдёт или соберёт под Москвой. А в Кремле нас так просто не взять. Штурмовать Кремль без тяжёлого вооружения — дохлый номер.

— Да они просто гарнизон распропагандируют. Им ворота изнутри откроют.

— Это не так просто. Зря, что ли, попы такую агитацию развели? В Кремле монахов да попов чуть ли не больше, чем солдат. Тихон молодец, старается. В самом крайнем случае, в Лавру сбежим. Как Пётр I.

— Слышь, Петь, а его ведь Петром Алексеевичем звали.

— Ну и что?

— Как, что? Почти как мы с тобой. Символично.

— Глупости. Совпадение просто. Пошли уже мыться! Надоело в мокрой рубахе сидеть.

— Сейчас. А уши нам отец всё-таки оборвёт. И за Моссовет, и за красноармейцев, и за ЧК. А особенно за сейф. Он нам для чего пароль сказал? Чтобы если что, в самом-самом крайнем случае... Мы же не успели до Москвы добраться, как у нас уже этот "крайний случай" произошёл.

— А разве не так? По-хорошему, всё это ещё полгода назад нужно было делать.

— Но отец-то не знает об этом! Ох, уши, мои уши!

— Да ладно тебе, уши. Борис Владимирович за такое вообще в Сибирь запросто загреметь может.

— Ну и пусть. Лучше в Сибирь, чем то, что с ним у вас случилось. Ему же меньше года осталось. Хотя, конечно, если в тюрьму не посадят его, может и дольше протянуть.

— Надеюсь. Хороший он человек. И сейф открыть разрешил, и Эдмундыча уболтал. Даже указы сам писал.

— Петь, может, он из-за этого так легко и согласился, а? Может, он всю жизнь мечтал императорский указ написать?

— Чего он, мальчишка, что ли, столь глупые мечты иметь? Хотя... Чёрт его знает. А батька твой, Лёш, всё-таки совсем безбашенный. Такого я не ждал от него. Десять бланков с подписями! Вороти, что хочешь! И ведь отвечать за всё, что мы наворотим, будет он. Подпись-то там его.

— Наверное, он не ожидал, что это не Штюрмер будет уговаривать меня открыть сейф, а я его. Помнишь, сколько раз он повторял перед нашим отъездом, чтобы на уговоры не поддавался я? Чтобы ему звонил, если что. А пустые подписанные бланки — это когда уже всё, край. Оружие последнего шанса. Сколько там их осталось у нас? Шесть, вроде?

— Угу. Зря мы четвёртый испортили. Можно было тремя обойтись.

— Ничего не зря! Ты что, не заметил, что ли?

— Чего не заметил?

— А того. Вспомни, когда Дзержинский сказал всё же, что согласен собрать и возглавить Моссовет и ЧК?

— Эээ... Когда внимательно прочитал указ из второй папки.

— Вот! Именно этот указ и стал последним пёрышком, что сломало спину верблюда. А как он вычислил то, что мы ему не все бумаги отдали, а?

— Да, блин, могуч. Шерлок Холмс, блин. По одному моему взгляду понял! Раз, говорит, приоткрывал папку, прежде, нежели мне передать, значит не уверен в содержимом. Ещё, значит, одна есть, похожая. А в ней что? Я только не понял, нафига ему эта бумажка. Мы ведь сжечь её предлагали. Он же с собой забрал. Переложил в первую папку, в самый низ, и унёс.

— Наверное, на память сохранить хочет. Думаю, очень у немногих людей дома хранится Высочайшее повеление об их собственной незамедлительной казни. Возможно, таких и вовсе нет.

— Возможно. А станет персонажем Истории, она и для музея сгодится.

— Так что не жалей о бланке, Петь. Не зря мы его потратили, ой не зря. Дзержинский понял, что играть мы будем серьёзно. Если понадобится — грязно. Ты же с Борисом Владимировичем три часа вокруг него хороводы водил, наизнанку выворачивался, уговаривая. А тебе достаточно было протянуть руку, и через десять минут Дзержинского к стенке прислонили бы. Прямо в Кремле.

— Дык, я хоть и пионер и в комсомол лишь из-за увечья вступить не успел, но не осёл же! Пионерский галстук на шее отсутствия мозгов не означает. Понимаю, что оставлять в живых враждебного Железного Феликса — глупость великая. Или он идёт с нами или... уже пришёл.

— Вот и он тоже понял сие. Он же, если разобраться...

— Лёха!! Задолбал! Хватит в носу ковыряться! Быстро, встал и пошёл мыться! Ты долго собираешься мокрым сидеть? Мало того, что неприятно, так ещё и простудиться можно.

— Ладно, ладно. Не шуми, Петь. Пошли мыться. Мне же и самому в мокром противно...

* * *

Глава 15

(Алексей)

Господи, помоги. Петя, не упрямься, пожалуйста. Знаю, что не веришь, но... Попроси и ты Его. Пожалуйста, Петя. Давай вместе. Кроме Него уже никто не поможет. Господи, что же натворили-то мы! Какие же мы ещё дети. Глупые дети. Помоги, господи!

Свечка. Ещё одна. Молиться. Мне больше не остаётся ничего. Как я глуп!

Отец едет. Что будет. Ой, что будет! Как же я боюсь за него! Папа. Бедный, несчастный папа. Я так люблю его. И пусть вчера он накричал на меня по телефону. Пусть. Я заслужил. Всё равно я очень его люблю и боюсь за него.

Но как же я глуп! Ведь чувствовал, чувствовал я, что эта Петина идея со "встречным палом" — дурость. Но позволил уговорить себя. И Борис Владимирович тоже хорош. Согласился с бестолковым мальчишкой. Ведь даже если мои и Петины годы сложить, то и тогда у меня возраст меньше тридцати лет будет. А он человек пожилой, опытный. И не остановил меня. Вот и сидит теперь тут вместе со мной.

В Лавру Петька сбежать собирался. Ага, сбежишь тут. Да и толку-то туда бежать? Что в Кремле сидеть, что в Лавре. Какая разница?

Революцию я до лета задержать пытался. Идиот. В результате, похоже, лишь ускорил её. Всего лишь четырнадцатое февраля, а уже началось. Только у нас тут пожар гражданской войны занялся не в Питере, как в мире Петьки, а в Москве. Москва горит.

Не буквально горит, не как при Наполеоне. Но... вскоре может и буквально загореться. Власть в городе сейчас не пойми чья. Отец отставил меня от генерал-губернаторства и вернул обратно должность губернатора Московской губернии Никите Татищеву. Вернее, издал указ об этом. А ещё приказал арестовать Штюрмера за измену. Оба приказа исполнены не были.

Татищева ещё до указа о возвращении ему губернаторства посадили в тюрьму. Вместе с некоторыми его ближайшими помощниками. И городского голову Челнокова. И бывшего командующего округом Мрозовского. До кучи ещё и предводителя дворянства Базилевского замели, хотя тот и вовсе ни при чём был.

Кто посадил? ЧК, кто же ещё. Эти две буквы рядом у нас постепенно начинают приобретать примерно тот же смысл, что и в мире Петьки. Уже и слово "чекист" возникло. Во всяком случае, в Москве его уже знают.

А вот Штюрмера арестовать не смогли, несмотря на указ императора. На свободе Борис Владимирович. Если это можно так назвать. Ибо покидать Кремль ему, равно как и мне, без предварительного уведомления о том руководства ЧК, настоятельно не рекомендуется. А ЧК — это не та организация, чьи настоятельные рекомендации можно игнорировать.

Красная гвардия вообще как-то удивительно быстро возникла. После того нашего разговора с Дзержинским прошло всего чуть больше недели, и на улицах Москвы появились вооружённые люди в красных нарукавных повязках. Причём сразу много. По-моему, там уже и без меня их появление готовилось.

Первое время всё было довольно мирно. У предводителей красногвардейцев имелись мандаты, подписанные товарищем губернатора Штюрмером. Так что видимость некоторой законности была. Во всяком случае, как-то препятствовать деятельности Красной гвардии полиция не пыталась. Но вот потом... Потом этот чёртов Моссовет появился.

П: Не ругайся. Мы, вообще-то, в храме. Меня прорабатываешь, а сам в храме ругаешься.

Ох. Прости, господи. Тут такие дела творятся, что свою голову того и гляди забудешь где-нибудь. На плахе, например. Хотя, конечно, ругаться в Успенском соборе нехорошо. Тут Петя прав, безусловно. Господи, прости меня, грешного.

Да, а председателем Моссовета Дзержинский так и не стал. У них там бардак страшный сейчас творится. Дзержинский создал свою ЧК и крепко сел на ней. Там у него в руководстве одни его старые знакомые бандиты.

П: Не бандиты, а соратники.

Ага, "соратники". Ещё сподвижниками их назови. Карбонарии. И председателем исполкома он тоже своего знакомого пропихнул, Виктора Ногина. А вот председателя всего Моссовета действительно честно выбирают. Петька жутко удивился этому факту. Отчего-то Дзержинский не пытается сам занять это место. Но поскольку выбирают честно, то и выбрать никак не могут. Моссовет уж почти две недели существует, а председателя у него так и нет. Вот я и не пойму, у кого в городе в настоящее время власть.

Назначенный императором губернатор сидит в тюрьме. Моссовет всё ещё на стадии формирования. Губернатор, которого этот Моссовет недоделанный вроде бы формально признаёт (потому что в ходу всё ещё мандаты с подписью Штюрмера), этот губернатор снят с должности указом императора.

В общем, анархия полная. Реально, как мне кажется, Москвой управляет сейчас странный и уродливый в своей неестественности триумвират. Первую скрипку играет в нём мой недавний знакомый и вчерашний арестант — товарищ Феликс Эдмундович Дзержинский. Со своей Красной гвардией он де-факто стал чем-то наподобие военного коменданта Москвы.

Мой папа командующим Московским военным округом назначил генерала Келлера. Я сам просил его об этом. Вот только в полном объёме исполнять обязанности командующего Фёдор Артурович сейчас не в состоянии. Он даже и в Москву-то опасается сейчас въезжать, иначе запросто может сесть в соседнюю камеру с Мрозовским. Да и Бориса Владимировича арестовать не смог Келлер. Хотя и пытался. Но посланная с именным высочайшим указом об аресте казачья полусотня к центру города не прошла. Её остановили и развернули отряды вооружённых рабочих. Дело едва до стрельбы не дошло. Впрочем, даже если бы казаки и прорвались к Кремлю, это ничего бы не изменило. Внутрь их всё одно не пустили бы.

Спина болит. И ноги гудят. Я с самого утра молюсь в Успенском соборе. Я вообще последние дней десять очень много молюсь. Неоднократно пытался убедить помолиться и Петю, но тот не может. Искренней, от души, молитвы у него не получается. Хотя мне молиться он никогда не мешает и не торопит меня. Очень может быть, что я со своими ежедневными многочасовыми молитвами — это последнее, что удерживает огромный город от сползания в кровавый хаос.

Ситуация усугубляется тем, что когда люди Дзержинского с липовыми высочайшими помилованиями ринулись освобождать из московских тюрем политзаключённых, то они, мягко говоря, несколько увлеклись. Фактически, получилось что-то вроде стихийной амнистии, причём на свободе оказались не только политзаключённые, но также и довольно большое число уголовников.

Здорово помог патриарх Тихон. Именно он был автором идеи попытаться отвлечь на меня внимание части горожан. Даже если я и не губернатор больше (хотя Моссовет считает губернатором именно меня), то и в этом случае я всё равно остаюсь Наследником. От этой должности меня никто не освобождал. И церковь в Москве начала кампанию по частичному отмыванию от грязи российского самодержавия.

В целом, поскольку отмывали меня, а не моего папу, то дело шло достаточно успешно. Со мной у народа ничего плохого пока не ассоциировалось. А то, что я разоблачил Колдуна и был чудесным образом Исцелён, очень сильно помогало, как говорит Петя, приклеивать мне к спине крылышки и привинчивать к голове нимб.

Честно говоря, слушать в церкви восхваления в свой адрес было достаточно неприятно. Какой я весь из себя такой-растакой замечательный. Но приходится терпеть. Да и газеты московские тоже будто бы внезапно вспомнили, что в стране, вообще-то, есть вполне законный Наследник.

Дополнительно масла в огонь подлила Петина выходка с телеграммой Циммермана. Это я её нашёл, без меня бы Петя и не вспомнил о ней. Наташа ему эту телеграмму передала, из Германии-1941. В мире Пети ведь во время Второй Мировой войны многие документы оказались утраченными, а в Германии 41-го года они всё ещё существовали. Вот Наташа, пользуясь своим высоким допуском, и лазила по закрытым немецким архивам. Она Пете старые документы передавала целыми папками и подшивками, не читая. А в одной из соседних с Петиной квартир был оборудован небольшой копировальный цех. Там аж двадцать человек занимались лишь тем, что непрерывно фотографировали и копировали все подряд старые документы из немецких архивов.

Вот в одной из папок и нашлась эта телеграмма. Андрей Степанович, историк, который руководил из Москвы-2028 Наташей в Германии-1941, чуть не запрыгал от радости, когда этот клочок бумаги в руки взял. Вот она, кричит. Настоящая! Подлинник телеграммы Циммермана! А потом он полчаса объяснял Пете, что это за телеграмма такая и как она на ход Первой мировой повлияла.

Так что, когда я напомнил Петру о той бумажке, он сразу решил срочно опубликовать её. А заодно ещё и в американское посольство послать полный текст фельдъегерем. Вреда я том не увидел и согласился. Так мы и сделали. Фельдъегеря отправили, газетчиков позвали. В том числе четырёх иностранных корреспондентов. Причём один из них был американцем.

Газетчикам Петя сказал небольшую речь о коварстве кайзера и рассказал, что у нас в Кремле стоит очень хороший радиоприёмник. А антенна выведена аж на флагшток Большого кремлёвского дворца. Про приёмник Петя сказал правду, про флагшток наврал, но это неважно, так как проверить такое довольно трудно. И показал зашифрованную телеграмму, которую нам удалось перехватить. А потом скромно потупил глазки и сказал, что он не только боголепый, но ещё и талантливый. Так что он эту телеграмму за пол дня сам расшифровал. Вот, пожалуйста, расшифрованный текст. Ах, какой коварный кайзер!

Сначала не поверили, конечно. Но Петя прямо сказал, что текст телеграммы уже в американском посольстве. Его быстро передадут в Вашингтон и пусть тамошние криптологи сравнят свой вариант телеграммы с нашим. Они одинаковые. А затем они, имея перед собой две версии одного и того же текста — зашифрованную и расшифрованную, легко расколют немецкий шифр. Поэтому врать Цесаревичу совсем незачем.

Ой, что тут началось! Газетчики толпой попёрли к выходу. А впереди всех с текстами телеграммы на немецком и английском языках — толстенький американский репортёр. Едва дверь не снёс, носорог такой. Так спешил сенсацию отправить в свою газету.

Моссовет к тому времени уже успел издать декрет о полной отмене цензуры печати в городе. И уже к вечеру были напечатаны экстренные выпуски многих газет. "Телеграмма Циммермана", "Германия подстрекает Мексику напасть на САСШ!", "Коварство кайзера", "Царевич вскрыл германский шифр!". Такие примерно заголовки статей были.

Так я приобрёл славу удачливого криптолога-самоучки. А при отсутствии цензуры в печати достаточно скоро зазвучали пожелания увидеть на троне меня. Единственное, что несколько смущает сторонников этой идеи — мой юный возраст. Видеть же в качестве регента мою маму не желает, по-моему, совсем никто. Во всяком случае, московские газеты резко против этого.

Интересную позицию заняла наша церковь. Тихон, похоже, пытается сидеть на двух стульях сразу. С одной стороны, он признаёт законность власти моего папы, а с другой стороны его указы тихонечко саботирует. Так, церковь ни слова не пискнула против, когда ЧК арестовала старого губернатора и нескольких иных высших московских сановников. По-моему, Тихон опасается того, что если будет слишком громко возмущаться, то вполне может сесть рядом.

Хотя... Не знаю. Всё-таки, активность церкви в Москве в последние дни привела к заметному увеличению её влияния. Петя говорит, что попы бессовестно пользуются моим именем, размахивая им как знаменем, и пытаются заработать очки популярности этими бесконечными службами "во здравие боголепого царевича". Так что с арестом Тихона у ЧК могут возникнуть некоторые проблемы. Газеты писали, что позавчера, во время демонстрации, не менее четверти её участников вывела на улицы церковь.

Странная это была демонстрация. Петя говорил, что так не бывает. Не может быть. Посмотрев его память, мне пришлось с этим согласиться. Действительно, моя шизофрения такого раньше не видела ни в учебниках, ни вживую. Протестная демонстрация, совмещённая с крёстным ходом. Красные флаги мирно соседствуют с хоругвями. А рядом с лозунгами "Долой министров-капиталистов", "Вся власть Советам", "Долой империалистическую войну!", тащат "Господи, спаси Россию" и даже... "Боже, храни царевича".

Что удивило и меня и Петю, так это то, что на демонстрации не было лозунга "Долой самодержавие". Это ненормально. Так быть не должно. По-моему, тут Тихон виноват. Как-то уговорил Дзержинского, что сейчас такой лозунг был бы несколько неуместным. Действительно, нельзя же требовать отмены самодержавия и одновременно тащить по улицам мои портреты. А они на демонстрации тоже были. Мне после её окончания монахи Чудова монастыря парочку моих портретов принесли. И я испугался.

Мой портрет. Большой. В пол человека размером. Я в военной форме. Нарисовано не ахти как, но узнать меня можно. Явно рисовали с фотографии. Помню этот снимок, его летом сделали, когда мы с папой на фронт ездили. И всё бы ничего, но... у меня вокруг головы нимб нарисован золотой краской. Кажется, Тихон несколько перегнул палку. Обзаводиться нимбом мне как-то вот совершенно не хочется. И объяснения нашего патриарха меня хоть немного и успокоили, но не до конца.

А Тихон мне пояснил, что эти два портрета неправильные, остальные были без нимбов. А эти монахи реквизировали у излишне впечатлительных прихожан, попутно проведя среди них разъяснительную работу на тему того, что царевич хоть и "боголепый", но пока ещё не святой. И рисовать нимбы на его портретах не следует.

За свою личную безопасность я не опасаюсь. Во всяком случае, пока нахожусь за стенами Кремля. Кремлёвский гарнизон последние недели три подвергается усиленной идеологической обработке местными монахами, которых в Кремле больше, чем солдат. И за это время гарнизон сильно укрепился в вере. Внутри Кремля безоговорочно признают власть патриарха. А ещё тут у нас, в Кремле, сидит Борис Владимирович. Человек, указы которого Моссовет кое-как, со скрипом, но исполняет. И, наверное, будет и дальше исполнять, при условии, что Борис Владимирович мудро откажется издавать такие указы, исполнить которые Моссовет по какой-либо причине может не захотеть. Освободить Татищева, например, Борис Владимирович и не пытался. Понимает, что бесполезно.

Вот я и говорю, что реальная власть в Москве сейчас у странного и уродливого триумвирата. Дзержинский — Тихон — Штюрмер. Ну, прямо, вылитые лебедь, рак и щука. Москва испуганно замерла в ожидании. Что же дальше? Вся надежда на моего папу, который едет сюда из Питера.

Да, папа срочно едет в Москву, прервав своё участие в Петроградской конференции стран Антанты. Лишь у него одного достаточно полномочий, чтобы попытаться потушить пожар. И крайне желательно — не силой. Если будет приказ ввести в Москву войска — гражданская война начнётся немедленно. Пока же ещё стрельба не началась. Даже Моссовет, формально признавая власть Штюрмера, тем самым признаёт и самодержавие. Но я не могу представить себе, что сможет сделать мой несчастный отец, которому единственный сын подложил такую свинью. Стыдно.

Конечно, папа не в саму Москву едет. Вернее, в Москву, но не сразу. Поначалу он остановится в Лавре и попробует что-то решить оттуда. Тихон уже уехал встречать государя. К тому же, в Сергиевом Посаде сейчас находится штаб генерала Келлера. Господи, что же я натворил! Это ведь я всё начал! Если бы не я...

— Алёша, — тянет меня за рукав мой старый друг, а ныне денщик Колька. — Алёша, беда.

— Что случилось, Коль? Ты куда ходил так долго?

— Алёша, я по телефону разговаривал. С Лубянки звонили. Сам Дзержинский.

— Ты с Дзержинским разговаривал?

— Да. Он клянётся, что ЧК тут ни при чём. Это не его люди сделали.

— Что сделали? Да что произошло-то? Говори толком!

— Нападение на императорский поезд. Недалеко от села Струнино.

— Что?! Нападение?! Кто напал?!

— Пока толком ничего не известно. Дзержинский послал туда своих людей, уточнять. Но там же Сергиев Посад по дороге. Не факт, что Келлер пропустит их.

— А что с папой? Он жив?!

— Говорю же, неизвестно. Дзержинский сказал, что под проходящим поездом взорвали путь. Салон-вагон государя сошёл с рельс и перевернулся. Сие единственное, что он знает доподлинно. Алёша, позвони Келлеру. Возможно, ему известно больше.

— Господи. Господи, помоги!

П: Мне очень жаль, Лёшка. Действительно жаль. И я надеюсь, твой отец выжил. Потому что иначе... иначе нам очень трудно будет доказать, что мы действительно ничего не знали об этом. Не отмоемся же за всю жизнь, сколько бы её там ни осталось. Александр Павлович ведь так и не отмылся...

Интерлюдия I

В мерцающем свете свечи небритый мужчина, неловко отставив левую ногу в сторону, что-то шьёт. У них в палате опять отключили электрическое освещение. В последнее время такое происходит всё чаще и чаще. Страна экономит на всём, на чём только можно. Он знает об этом, потому и не возмущается, а покорно продолжает делать своё дело. Да что там шитьё! У них в лазарете даже хирургические операции иногда приходится выполнять при свете керосиновых ламп. Война.

Ужасная война. Великая Война. Но Германия не сдастся! Никогда. Мужчина верит, что гений кайзера приведёт его Родину к победе. Что бы там ни верещали, что бы ни придумывали враги Второго Рейха.

И даже то, что позавчера САСШ объявили войну Рейху, даже это не столь важно. Всё равно мы победим. Америка далеко. Пока ещё их солдаты доберутся до Европы. Да и сколько они пошлют? Три дивизии? Пустяки какие.

Нитка перекрутилась и за что-то зацепилась. Мужчина на табуретке нетерпеливо дёрнул рукой, и нитка оборвалась совсем. Теперь ему придётся вставлять в иглу новую. Он шьёт. Вышивает, вернее. Вышивать он не умеет, но приходится учиться на ходу. Ну и что? Сейчас, во время войны, многим приходится осваивать новые знания. Вот и он учится вышивать. Это необходимо.

Сегодня ему, как и всем выздоравливающим, выдали новую шинель. Невероятная удача! Похоже, в лазарет ожидают прибытие с проверкой какой-то шишки из Берлина, вот и подсуетились. И теперь нужно срочно вышить на шинели своё имя. А то могут и обратно отнять, когда проверяющий уедет. Потому и вышивает буквы раненый в ногу немецкий солдат на подкладке новой шинели. Хотя раньше он этим никогда не занимался и вышивать не умеет.

Мужчина вставил в иглу новую нитку и продолжил своё занятие. Скоро, очень скоро, буквально через пару недель, его выпишут из госпиталя, и он снова пойдёт в бой. Он — солдат. Солдат Второго Рейха. Его место на фронте.

А что будет после победы? Победы? Хм... Да, раненый мужчина в победе не сомневается. Вслух не сомневается. Но в глубине души понимает, что война уже проиграна. Он же не идиот. Спасти Рейх может лишь чудо. Например, если сейчас вдруг, волшебным образом, исчезнет один из фронтов. Лучше западный, он посильнее. Но можно и восточный. Война на два фронта для Германии гибельна, это молодой солдат понимает. Но где же взять такого волшебника, который уничтожит целый фронт врагов?

Правда, что-то происходит сейчас в далёкой огромной России. Там то ли русский принц убил своего отца, то ли вспыхнул мятеж в столице, то ли генералы составили заговор и свергли императора. Подробностей солдат не знал, то точно был уверен в том, что что-то в России происходит. Что-то важное. И важное не только для России, но и для Рейха. Возможно, это даёт шанс на победу?

Вероятно, кайзер и его генералы думали похожим образом. Не далее, как вчера у них в палате появился новый больной. Его сняли с проходившего мимо воинского эшелона. Смешно. Идёт страшная война, а у бедолаги Ганса аппендицит. Впрочем, война обычных человеческих болезней не отменяет. Зато Ганс теперь ещё несколько недель не попадёт на фронт. Возможно, этот аппендицит в итоге спасёт ему жизнь. Ему не придётся наступать на русские пулемёты.

Готовится наступление. Наверняка скоро будет новое наступление. И будет оно на восточном фронте, тут никаких сомнений быть не может. Откуда такая уверенность? А с чего бы ещё кайзер приказал начать переброску войск из Франции на восток? Ганс рассказывал, что их полк уже несколько месяцев сидел в окопах недалеко от французского города Аррас. Но неделю назад ротный построил их, приказал готовиться передать позиции соседям, а самим собираться в дорогу.

Сколько всего дивизий и откуда кайзер решил перевести на восточный фронт Ганс, конечно, не знал. Но сам факт того, что какие-то части сняли с позиций и отправили куда-то на восток, говорит о многом. Вероятно, генералы решили рискнуть. И не может того быть, чтобы это никак не было связано со смутой в России. Конечно, если у них там начались беспорядки, то можно надеяться быстрым решительным ударом опрокинуть фронт и вывести Россию из войны. А затем уже всеми силами атаковать англичан и французов. Если те не нападут первыми, пока западный фронт временно ослаблен. Впрочем, у кайзера есть на то генералы. Уж наверное они это предусмотрели. Либо... либо положение настолько отчаянное, что приходится хвататься за любую, самую призрачную возможность в надежде на удачу и стойкость немецкой армии.

Наконец, солдат закончил со своим рукоделием и встал. Подойдя к кровати, он наклонился, открыл тумбочку и вытащил оттуда жестяную коробку со своим сокровищем. Сахар. Самый настоящий сахар. Целых четыре куска!

В очередной раз солдат порадовался тому, что несколько лет назад бросил курить. Ведь настоящий сахар купить сейчас невозможно. Вернее, возможно, но по совершенно запредельной цене. Столько денег у солдата нет. А вот выменять сахар на папиросы можно. Через неделю в лазарете будет очередная раздача курева и тогда солдат снова попросит свою знакомую медсестру сходить поменять папиросы на сахар.

Солдат бросил кусок сахара в жестяную кружку, ещё раз пожалел о том, что чай у него закончился вчера, вздохнул, повесил на вешалку свою шинель и, хромая, вышел из палаты.

А пока он ходит за кипятком, в мерцающем свете свечи мы можем посмотреть, что этот мужчина вышил на своей шинели. Тем более, повесил он её так, что нам хорошо видна изнаночная сторона.

Неумелые стежки складываются в корявые, но всё равно легко читаемые буквы. Раненый немецкий солдат вышил на шинели своё имя: "ADOLF HITLER"...

Глава 16

(Пётр)

"Состояние стабильное, признаков ухудшения здоровья не наблюдается". Зашибись. Куда уж дальше-то ухудшаться? По-моему, ещё более здоровье ухудшиться не может. Хуже, чем у него, здоровье разве что только у трупа.

Хотя... А когда меня золотой чушкой располовинило, у меня что ли лучше было здоровье? Тут как посмотреть. С одной стороны, мозг мой не пострадал. Я пришёл в себя и всё осознавал. А с другой стороны, у меня не было ни малейшей надежды на выздоровление. А вот у Николая она всё-таки есть. Хоть он и в коме лежит уже больше двух месяцев. Когда придёт в себя и придёт ли туда вообще — непонятно. А светила медицинские лишь разводят руками. Голова, мол, предмет тёмный и обследованию не подлежит.

Вот и печатаются уже два месяца одинаковые бюллетени о здоровье государя: "Состояние стабильное, признаков ухудшения здоровья не наблюдается". И так каждый день, ежедневно.

Покушение не удалось. Вернее, удалось частично. Броня вагона выдержала, но когда сам вагон весь целиком перевернулся, Николай неудачно ударился затылком о медную ручку. И с тех пор в себя не приходил. Он может самостоятельно есть жидкую пищу, но ничего не говорит, никого не узнаёт и не пытается вставать. И сколько он в таком состоянии пробудет — никто не смеет даже предположить.

Лёшка весь извёлся, издёргался. Хочет в Лавру ехать, к отцу. Он там лежит, в Москву его решили пока не перевозить. Но в Лавру меня не пускают. Меня вообще никуда не пускают. Даже в церковь. Даже погулять. Ну, положим, церковь мне не особо-то и нужна. Да и во дворце есть церковь, пусть и небольшая. Но погулять-то! Только ночью.

И кто не пускает? Думаете, ЧК? А вот и фигушки! Борис Владимирович меня не пускает. Опекун мой ненаглядный. А Тихон с ним согласен полностью. Тебе, говорит, Алёша нельзя сейчас так рисковать. Случись, мол, что ещё и с тобой — всё окончательно рухнет. На тебе лишь сейчас вся российская государственность и держится. Ибо ты — символ. Знамя.

Ну, я, в принципе, согласен с ними. Мне на людях лучше поменьше светиться сейчас. А то мало ли в Москве больных на всю голову. Опять выстрелят. И второй раз может и не повезти так. Нда. Грудь почесал. Синяк сошёл там уже почти, но я всё помню. Да и Кремль в Москве-1917, это совсем не то, что Кремль в Москве-2028. У нас туда так просто не пройти. А тут это — проходной двор какой-то. И лавки тут, в Кремле, есть. И церквей много. И просто москвичи гулять приходят. Конечно, охрана на воротах стоит. В башнях и пулемёты установлены. Но револьвер в кармане вполне может кто-нибудь пронести.

Вот и сижу я, как сыч, в Большом кремлёвском дворце безвылазно. Ночью лишь выхожу, когда ворота в Кремль закрыты. И то с конвоем. Ладно, я не жалуюсь. Время появилось, так я пока считалку тут изобрести пытаюсь. А то скучно мне.

Думаете, не осилю? Ну, посмотрим-посмотрим. Конечно, я не пытаюсь создать ничего похожего на мою Соньку или Наташкину Белку, нет. Всё проще. Я когда расшифровку телеграммы Циммермана публиковал, то как-то головой не подумал, а как это, собственно, царевич сумел шифр вскрыть? Не могу же я говорить, что в собственных руках держал незашифрованный оригинал телеграммы. Вот и пришлось выкручиваться. Считалку, мол, я новую изобрёл. Ей и вскрывал.

Поначалу думал муляж какой сделать. Для журналистов. А потом подумал, подумал и решил — а чего муляж-то? Ну-ка настоящую сделаю! Вместе с Лёшкой, конечно. Один-то не осилю. Я же по вычислительной технике много чего читал. Подзабыл, конечно. Так Лёшка поможет. Он совсем хорошо в моей памяти ползать научился. Иногда такое находит, чего я и сам забыть хотел бы. Недавно эпизод обнаружил, где мы с Лёхой Кирилловым во втором классе запечатанную пачку сигарет нашли и на двоих выкурили её за гаражами. Мы — большие! Как я тогда домой пришёл — не помню. Совсем. Даже Лёшка этого найти не смог. Мне в тот раз скорую вызывали, тошнило меня сильно. А мама даже и не ругалась. Только плакала. Неприятно вспоминать.

Я отвлёкся. Так вот, считалка. Самое близкое, что есть сейчас — это арифмометр Однера. Они, кстати, в Петрограде выпускаются. Мне купили одну штуку, и я стал издеваться над ней. Разобрал, а теперь пытаюсь её сделать не чисто механической, а электромеханической. А то лениво всё время шпеньки руками передвигать. После, возможно, и слегка программируемой смогу её сделать. А чего? Не смейтесь. По нынешним временам программируемый арифмометр — это тоже прорыв. И Лёшка помогает, как может. Достаёт из моей памяти всё, что я хоть краем глаза видел по истории вычислительной техники. Всякие схемы музейных образцов. Он даже схему первой считалки герра Цузе, Z1, нашёл. Только она слишком сложная. Такое мы пока повторить не сможем.

А ещё у меня мысль есть "изобрести" шифровальную машинку "Энигму". Устройство-то я помню. И Лешка поможет. Причём можно сразу одну из поздних моделей изобретать, какие у нас лишь к концу войны появились. Наташка эти "Энигмы" часто в штабах встречала, вот я и залез из любопытства в Интернет, посмотреть, как они устроены внутри.

Зачем нам "Энигма" нужна? Эээ... Не знаю. Пригодится на что-нибудь. Честно говоря, мне просто скучно. Лёшка хоть кино может смотреть из моей памяти или книги читать. А я не могу так, я только вспоминать могу, а это совсем не то. Вот и сидит в кремлёвском дворце император всероссийский Алексей II в рабочем халате и с паяльником в руке.

Да, совсем сказать забыл! Я же теперь ещё и император. Правда, ущербный. С добавлением к должности слова "младший". Ну, да это не столь важно. Пётр I тоже некоторое время младшим царём был.

У нас тут что произошло-то? После ранения Николая страна в правовой тупик попала. Если бы он умер, то тут всё понятно. Гражданин Цесаревич, вот Ваша корона, пройдите к своему рабочему трону. Но Николай не умер. Однако работать царём явно не может. И не ясно, сможет ли когда-либо в будущем. И что делать? Такого в России ещё не случалось, прецедентов нет.

Николаю нужен регент. Но кто? Идеально подходил бы я, только я слишком молод. Значит, либо его мать, либо жена, либо брат. Бабушка Мария от регентства сразу и наотрез отказалась. Не хочет она в политику лезть, так и сидит себе тихонечко в Киеве. А вот Лёшкина мама не отказалась.

Больше того, когда эти идиоты в думе провозгласили себя временным верховным органом государственной власти в стране и издали декрет о созыве Учредительного собрания, мама сразу же ответила им своим указом о роспуске государственной думы. Причём указ она издала как регент своего мужа. А затем попыталась приехать из Царского Села в Петроград. Что было, по-моему, не слишком мудро, хотя и смело.

До Питера императрица не доехала. Да и что она стала бы там делать, я не представляю. И то, что мама по дороге в Петроград встретила отряд, который был послан думой, чтобы арестовать её, это, возможно, спасло маме жизнь. Сейчас она в Царском Селе, под домашним арестом, вместе с дочерьми. А девчонки, кстати, заболели корью. Все четверо. Жалко мне их.

Все эти события с первым роспуском думы и арестом императрицы произошли через пару недель после того, как Николая ранили. Представляете, в какую задницу мы въехали? Император недееспособен. Регент арестован, да и не считает мою маму регентом почти никто, кроме неё самой. Хотя формально она права. При отказе Марии Фёдоровны стать регентом, у неё действительно больше всего прав быть регентом при муже. Так что указ её о роспуске думы, теоретически, законен. Впрочем, дума через пару дней сама самораспустилась, оставив вместо себя какой-то невнятный "временный комитет", который вскоре плавно мутировал во Временное правительство. И пока они там увлечённо делили между собой министерские портфели, в городе появился Петросовет. Причём сразу два, которые друг друга не признавали. И один из Петросоветов сразу после своего основания постановил арестовать моего дядю Михаила, пока тот не свинтил из города и не объявил себя тоже регентом. Сейчас Михаил сидит в Петропавловской крепости.

Больше всего я, конечно, боялся знаменитого своим идиотизмом "Приказа номер один" и последующего за ним развала армии. Но нет. Этого приказа не последовало. Вернее, приказ номер один был, но был он совсем не похож на таковой в моём мире. Здесь Временное правительство этим приказом повелевало доставить в Петроград раненого Николая и меня. Выполнение возлагалось на генерала Келлера.

И Фёдор Артурович сделал свой выбор. Заявил, что верен государю и никакого Временного правительства не признаёт. Правда, кого он сейчас считает верховной властью в стране, генерал не уточнил, так как к жене Николая относился, мягко говоря, не слишком восторженно. А затем он с небольшой свитой приехал в Москву. Смелый человек.

Разумеется, он не просто так приехал. У нас в Кремле что-то вроде совещания собиралось расширенного. Дабы решить, что делать и как жить дальше. Низлагать ли Николая по состоянию здоровья или назначать ему регента? На совещание собиралась целая куча попов во главе с самим патриархом, делегация от Моссовета во главе с Дзержинским и Ногиным, бывшие депутаты государственной думы, московские капиталисты, просто знать, кого ЧК пока не посадила. Да, забыл сказать, что сразу после того, как дума фактически объявила о низложении императора, в Москву из Питера начали мигрировать несогласные с этим депутаты. В частности, клоун Пуришкевич приехал. Кроме него, ещё человек двадцать. Вот на это-то совещание пригласили и Келлера под гарантию безопасности от патриарха. Дзержинский пообещал того пропустить. Тем более что генерал-то, в свою очередь, никак не препятствовал эмиссарам Московской ЧК осматривать место крушения императорского поезда и даже разрешил тем посетить раненого Николая.

Ну, приехал Келлер к нам. Сам весь такой недовольный. Видно, что злится он на меня с Борисом Владимировичем. Считает, что это мы всю эту кутерьму начали. Он же не знает, что и без нас началось бы, только не с Москвы, а с Питера. Ну, а дальше-то что? Временное правительство в Питере, арестованный полузаконный регент в Царском Селе, арестованный кандидат в регенты в Петропавловской крепости, недееспособный император в Лавре и несовершеннолетний наследник в Кремле. Как быть?

Ох, и ору же там было! Ужас! Участвовало в совещании около семидесяти человек. Ну чисто заседание Моссовета. Там тоже бардак страшный. Бедный Борис Владимирович, который председательствовал, чуть не охрип, успокаивая спорщиков. А один раз какой-то благообразного вида попик даже подрался с одним из приехавших вместе с Келлеров полковников. Водой их разливали.

Знаете, кто Хитрый План придумал? Ни за что не угадаете. Мой старый знакомый, к которому в бане спиной поворачиваться опасно. Князь Юсупов. Он тоже к тому времени из Питера в Москву приехал. Попросил слова, встал и говорит. Не надо, мол, Николая низлагать. Вдруг, очнётся ещё. Давайте второго императора назначим.

И пока его тухлыми помидорами не закидали, торопливо продолжал. Прецеденты, говорит, были. Пётр I был младшим царём. И Иван III тоже стал соправителем отца и Великим князем в пятнадцать лет. И случай похожий. Отец-то его, Василий Тёмный, слеп был. То есть ограниченно трудоспособный. Чем не прецедент? Случай весьма похож на наш. Пусть у нас тоже будет младший император и соправитель. Очнётся Николай — так и ничего страшного. У него всё равно верховная власть. А мне пока по малолетству регента назначим. Причём раз императрица сама назвала себя регентом Николая, то она и не подходит. Нельзя же быть регентом сразу у двоих. Да и под арестом она, так что и по этой причине не подходит. И Михаил арестован, не может регентом быть. Кроме того, есть манифест Николая от 12-го года, в котором тот снимает с Михаила обязанность быть моим регентом в случае его, Николая, внезапной смерти. Потому, регентом кто-то другой должен стать.

Потом ещё часа два все ругались, но, в конце концов, так и порешили, поставить меня соправителем и младшим императором. Даже большевики согласились с тем, что вот прямо сейчас взять власть над всей страной они не готовы. Ленина тут не было, а Ногин и Дзержинский хоть и кривили рожи, но на второго императора согласились. Они тоже понимают, что иначе всё рухнет и вовсе не факт, что в поднявшейся буре уцелеет сам Моссовет. Его вполне может смыть. И их самих вместе с ним.

Конечно, всё бегом-бегом, скорее. Никакой подготовки к коронации. Опередить Временное правительство, пока они не наворотили чего-нибудь. Коронацию уже на следующий день назначили. У нас тут Великий пост идёт, короноваться нельзя. Так патриарх Тихон особое распоряжение на этот случай выдал. Нельзя, но в данном случае можно. Этот грех он на себя берёт.

Большая императорская корона была в Петрограде. Её возили туда, чтобы Николай в ней на открытии конференции стран Антанты присутствовал. Да так в Питере он корону и оставил. Меня старенькой Шапкой Мономаха короновали. Впрочем, так даже и ещё лучше было. Как бы подчёркивало это, что император я не настоящий, а младший.

Ещё на меня какой-то костюм доисторический напялили. Сказали, его ещё Пётр I надевал в особо торжественных случаях. Нашли где-то в кладовках это старьё. Тяжеленный, зараза. И жарко в нём. Да и мышами воняет. На пальцы мне перстней нанизали, на шее крест золотой в полкило весом, ещё цацки какие-то. В общем, я прям как ходячая ювелирная витрина стал.

Саму коронацию плохо помню. Устал я. И душно в Успенском соборе, туда народу больно дофига набилось. Помню, голову мне Тихон какой-то дрянью вымазал, напялил на меня знакомую мне по фотографиям Шапку, и вот я уже и император. Круто! А через полчаса после этого меня чуть не убили.

Чего там, Коль? Приехал уже? Ну, пусть заходит. Владимира Михайловича нет сейчас в Кремле, он в Лавру уехал. Так я уж сам. Дзержинский уже понял, что я не совсем кукла и Владимир Михайлович свои решения со мной согласовывает. Так что в крайнем и срочном случае можно заручиться моим согласием, надеясь, что Штрюмер его потом одобрит.

А вообще, Феликс Эдмундович какой-то нервный стал в последнее время. Работает, что ли, много? Или то на него так та статья повлияла? Я заметил, она его впечатлила сильно. У нас ведь тут цензура в Москве отменена. И помимо всего прочего, печататься стала и большевистская газета "Правда". Дважды в неделю. Пятьдесят тысяч экземпляров. Правда, это общий тираж. Чисто в Москве тысяч двадцать всего печатается.

И вот три дня назад в "Правде" опубликовали очередную статью Ленина. Я читал её. Нда. Мне кажется, Владимир Ильич несколько погорячился. Нельзя же так! Люди старались, хотели как лучше. А он Моссовет обозвал предателями, приспособленцами и трусами, а Дзержинского и Ногина и вовсе ласково повеличал иудушками и политическими проститутками. Вроде, он такое про Троцкого сказать должен был? А у нас получилось, что про Дзержинского. О, а вот и он сам.

— Ну, здравствуй, твоё Величество, — приветствует он меня. Всё нормально, он меня так называет, когда мы одни. Это у него вроде шутки.

— Здравствуйте, господин карбонарий, — а это я в ответ пошутил. Тоже нормально, он не обижается.

— Как здоровье? Больше не стрелял никто? — толстый намёк на тот случай после коронации.

— Бог миловал, Феликс Эдмундович. Здоровье хорошее.

— Вот и славно.

— Присаживайтесь. Чайку? Или кофе?

— Чайку, Алёша. Ты ведь знаешь. Да вот Коля и несёт уже. Благодарствую, Николай.

Колька ставит на стол поднос с двумя чашками, встаёт по стойке "смирно", щёлкает каблуками, кивает, и выходит за дверь. Красиво у него получается. Я бы не смог так.

— Так с чем пожаловали, Феликс Эдмундович? Что-то срочное?

— Ну, не то, чтобы так сильно срочное, но...

— Не томите, Феликс Эдмундович. Что там у Вас?

— Сегодня из Швейцарии письмо мне с верным товарищем передали.

— Что-то важное?

— Да. Хочешь взглянуть?

— Если Вы не против.

— Вот, смотри. Написано по-немецки. Перевести?

— Не нужно. Я понимаю немецкий.

Так. И что тут? Письмо не слишком большое. Отчего-то бумага рыбой воняет. Нелегально переправляли, должно быть. Группа товарищей. Германское командование согласилось. Через Швецию далеко и долго. Кайзер лично дал указание пропустить прямо сквозь линию фронта. Личные гарантии безопасности до русских позиций от кайзера. А, понял. Кто-то едет в Россию из Швейцарии и этого кого-то немцы пропускают через свои позиции. И кто это? Ага, вот список пассажиров спецвагона. Кто?!!

— Феликс Эдмундович, они собираются ехать сюда, к нам?

— Да, Алёша. Думаю, они уже едут. Не забывай, письмо ещё нужно было доставить мне.

— Вот эти люди? Все они? — показываю я последнюю страницу письма со списком.

— Да, эти люди. И я хотел бы попросить помощи.

— Какой, Феликс Эдмундович?

— Мне нужен мандат с подписями регентов, предписывающий оказывать предъявителю его всяческую помощь и содействие. И литерный поезд. Их нужно встретить прямо на линии фронта.

— Полностью согласен с Вами, Феликс Эдмундович. Встретить необходимо. Это крайне важно. Я бы даже сказал, архиважно, — Дзержинский как-то странно посмотрел на меня. — Что? Я что-то не так сказал?

— Да нет. Просто ты мне сейчас напомнил одного человека.

— Феликс Эдмундович, умоляю, забросьте все свои дела. Займитесь этим прибывающим вагоном. Это — невероятно важно. Пошлите своих лучших людей. В крайнем случае, поезжайте даже сами. Но, умоляю, не потеряйте их. А мандат Вам будет. И поезд. Хотите, я Фёдору Артуровичу позвоню, он поможет ещё.

— Спасибо, этого не нужно. Достаточно мандата. Я уж как-нибудь силами ЧК справлюсь.

— Ну, Вам виднее.

— И хорошо бы мандат побыстрее. Я боюсь опоздать.

— Не сомневайтесь, Феликс Эдмундович. Специально на такой случай у меня есть чистый бланк, подписанный обоими регентами. Сейчас всё будет.

— Они так доверяют тебе?

— Доверяют. Но сначала я им должен позвонить и спросить разрешения. И лишь потом могу использовать бланк. Минуточку... Центральная?.. Император на проводе. Связь с Лаврой, пожалуйста. Пусть найдут там регента Штюрмера. Срочно!

А пока Бориса Владимировича ищут, я держу возле своего уха телефонную трубку, а взгляд мой вновь падает на последнюю страницу того воняющего рыбой письма, что принёс мне Дзержинский. Там неровным почерком написаны имена всех тех, кто едет к нам из Швейцарии. Фамилии людей указаны с немецкой педантичностью в алфавитном порядке.

И в конце списка, одним из последних, написано столь поразившее меня имя: "Ульянов, Владимир Ильич". Он едет сюда! Ленин! Мы спасены!!

Глава 17

(Алексей)

* * *

— ...Лёха, да задолбал ты со своим гундением! Фамилия ему не нравится, видите ли!

— Петя! Ну как можно человека с такой фамилией назначать комиссаром особого корпуса?

— А чем плоха эта фамилия, а? Ну, чем плоха? А Рабиновича можно назначить? А Шмайкерзона какого-нибудь? Можно? А этот чем тебе не нравится?

— Петя! Ну, он же...

— Это не он! Сколько раз ещё повторять тебе, что это не он?! Даже если товарищ Булгаков писал свою книгу по реальным фактам, всё равно это не он!

— Петя!

— Что "Петя"? А командующий восточно-иранским фронтом кавалер ордена Ленина генерал-лейтенант Власов, как тебе, а? И это я ещё про Гитлера не вспомнил. История меняется, пойми же! Одни и те же люди в разных условиях ведут себя совершенно по-разному! И этот тоже, я уверен. Тем более что фамилия — это наверняка совпадение. Наш — реальный человек, а Булгаков своего придумал.

— Всё равно он не нравится мне. Может, попросить заменить?

— Лёха, не дури. Его Дзержинский рекомендовал. Менять комиссара из-за придумок пока ещё не существующего писателя — явный бред. Лучше скажи, что на обед заказать? Только, чур без молока!

— Петя! Я люблю молоко!

— А я — нет.

— Какой ты... нехороший партнёр. Я молоко хочу, Петь. Ну, пожалуйста.

— Тогда чтобы я этого бреда не слышал больше! Без вины человека охаивает только по одной его фамилии. Алёш, нехорошо.

— Ладно, мир. Не буду впредь. Действительно, может человек-то и хороший...

* * *

Вот. Так и стал товарищ Швондер комиссаром особого корпуса. И не смейтесь! Ничего смешного тут нет. Нормальный человек он. Я видел его, приходил он ко мне представляться прежде, чем убыть на задание. Самого Дзержинского в Москве нет сейчас, тот вчера в Могилёв уехал, в Ставку. Руководить операцией по встрече Ленина. Правда, о действительной причине поездки Дзержинского в Ставку знают очень немногие. Так-то считается, что он просто в составе делегации от Московского правительства туда поехал. Как старший группы от Моссовета.

Мы с Петей считаем, что сейчас основная задача — удержать фронт от сползания в хаос. Если завтра фронт рухнет — Катастрофа неизбежна. А эти идиоты из Питера продолжают раскачивать лодку. Вчера в Москву доставили очередной манифест Временного правительства. Он уже лично меня касается. В Петрограде официально объявлено, что покушение на моего папу сделано по приказу преступной клики, обманом захватившей власть в Москве. Главные злодеи — Штюрмер, Дзержинский и... патриарх Тихон! Да, Тихона тоже пытаются вывалять в грязи. Они даже до того договорились, что утверждают, будто бы и я сам знал о готовящемся преступлении, но не сделал ничего, чтобы предотвратить его.

Боже мой, как бы тут гражданская война пошла не в виде "красные против белых", а в виде "Москва против Петрограда". Петроградский гарнизон почти в полном составе перешёл на сторону Временного правительства. Часть Балтийского флота — тоже. В Кронштадте арестованы все высшие офицеры, и власть перешла к самопровозглашённому Совету солдатских и матросских депутатов, который также признал Временное правительство.

Дело уже даже и к расколу церкви идёт. Снятый Тихоном бывший митрополит Петроградский и Ладожский Питирим, открыто отказался подчиняться, а самого патриарха обвинил в организации покушения на государя и объявил Тихону анафему. За что в ответ немедленно получил от патриарха встречную анафему.

В Москве, правда, насколько мне видно из Кремля, власть патриарха сомнению не подвергается. Ему ещё и тот случай с покушением на меня помог дополнительно укрепить веру в городе. В типографиях Московской епархии огромным тиражом аж в пятьсот тысяч экземпляров выпустили листовки с описанием "Чуда на Лобном месте".

Это со мной чудо случилось. И хоть я сам был в самом центре событий, но даже и мне иногда кажется, что это, возможно, есть истинное Чудо. А Петя не верит. Говорит, совпадение то было. Но слишком уж оно невероятное, совпадение это. Судите сами.

После моей коронации в Успенском соборе, меня, под звон колоколов, вывели на улицу, а затем, в окружении высшего духовенства, я вышел на Красную площадь и прошёл к Лобному месту, где, как предполагалось, должен был лично принимать присягу. И вот там-то всё и произошло. Конечно, меня охраняли. Солдаты Кремлёвского гарнизона держали проход, а полиция оцепила само Лобное место. Но всё равно это не помешало некоей скорбной на голову террористке выстрелить в меня.

Пуля мне в грудь попала, я не удержался на ногах и упал. Слышу многоголосый рёв толпы. Вот кто-то первым истошно заорал: "Царя убили!!!". Ор подхватывают другие голоса, слышны выстрелы. Надо мной взволнованно склонился патриарх. Какой-то монах бросился на колени рядом с моим телом и пытается расстегнуть платье Большого наряда. Что сделать достаточно не просто.

А мне не больно. Ну, почти не больно. Я ощупал свою грудь, догадался, что произошло, а затем встал на ноги. Площадь ревёт. Оцепление с трудом сдерживает толпу. В то, что я не убит и даже не ранен поверили далеко не сразу. Так что процедура принятия присяги растянулась в тот раз больше, чем да два часа.

Церковные типографии работали всю ночь. И с рассветом по городу начали распространять листовки с описанием Чуда. Москвичи же валом двинулись к церквям, молиться о моём "здравии". А чего о нём молиться? Я себя отлично чувствовал. Пуля ведь мне в грудь попала. Прямо в центр огромного и старинного, времён ещё Алексея Михайловича, креста из чистого золота. Он у меня на цепи, поверх платья висел. Тяжёлый. Грамм шестьсот, должно быть, весил. Так что я лишь синяком отделался, а крест получил заметную вмятину в том месте, куда пуля попала. Вот об этом в церковных листовках и было написано.

П: Ещё бы. Такой случай попы не упустили бы ни за что. Сам крест святой защитил! Символично, однако.

Петя, не нужно иронии. Может, так оно и на самом деле было. И против фактов ведь ты не поспоришь. Действительно, пуля в крест же попала! Так из револьвера нарочно с двадцати метров из толпы да навскидку редкий стрелок сможет. Это если специально в крест целиться. А вот случайно... случайно можно и попасть.

П: Я и говорю, это случайно произошло. А попы сразу и подхватили: император под защитой Его! Царя спас крест православный! Даже слушать противно. Врут ведь всё. Обычный нелепый случай представили как божественное вмешательство.

Да ну тебя. Не слушайте этого атеиста. А я всё равно Верю. Просто так такой случайности произойти не могло. Это Знак. Знак мне, что дорога моя угодна Ему.

Хотя, справедливости ради следует признать, что этот случай действительно больше всего пошёл на пользу патриарху Тихону. Он так умело преподнёс сей случай с Чудом народу, что авторитет церкви в Москве возрос весьма существенно. Думаю, теперь даже и у ЧК не хватит сил арестовать Тихона. По крайней мере, это наверняка приведёт к массовым волнениям в городе. Всё бы хорошо, но одновременно с этим автоматически я сам как-то незаметно начинаю выдвигаться в разряд если не святых, то уж праведников-то точно. И если завтра я умру по любой причине, моя канонизация практически неизбежна. Я действительно стал символом новой России.

Да вот, хотя бы ту же террористку взять, что стреляла в меня. У неё же в револьвере не один патрон был. Я думал поначалу, что от повторных выстрелов меня спасло то, что я сразу упал на спину после первого же попадания. Оказалось, не так. Второго выстрела она не успела бы сделать всё равно. После крика "Царя убили!" толпа буквально растерзала её. Там и хоронить-то особо нечего было. От неё осталось даже меньше, чем от Распутина. Того-то хоть шашками рубили, а эту — голыми руками порвали. Её даже опознать не смогли. Так и не поняли, кто это был. По обрывкам одежды и длинным волосам на уцелевшем фрагменте черепа ясно, что женщина. Точнее узнать возможности не представилось. Лицо у головы не уцелело.

А жаль. Если бы опознали, возможно, это позволило бы как-то продвинуться и следствию по делу о покушении на моего папу. Весьма вероятно, что оба этих покушения связаны между собой. Но, увы. Дело о взрыве императорского поезда зашло в тупик. Железнодорожник, который послал в Александров из Твери телеграмму об отбытии литерного поезда, напился пьяным, упал в реку и утонул. Крайне подозрительная смерть, но это всё, что смогли раскопать следователи.

Скорее бы Пасха уже. Кушать хочу. Мяса хочу. Но нельзя. Никак невместно мне. Я вообще Великий пост почти как монах соблюдаю. Никаких послаблений мне. За мной ведь постоянно наблюдают. Лишней булочки не перехватишь. Даже завидую немного солдатам особого корпуса, что завтра с утра отбывают в поход. В походе-то пост можно и не соблюдать. А в то, что им придётся вступить в реальный бой, я не верю. Нет, всё же хоть уже и половина апреля прошла, но гражданской войны пока не началось. Первыми казанцы не нападут на наших.

Да, вы же не знаете! Тут вот какое дело. Когда Временные в Питере подняли самый натуральный мятеж, мои регенты — Штрюмер и патриарх Тихон — издали манифест, которым переносили столицу Российской империи из Петрограда в Москву. Разумеется, временные этого не признали, и сейчас у нас тут де-факто образовалось два государства. Российская империя со столицей в Москве и Российская Республика со столицей в Петрограде. Правда, Временное правительство что-то там неуверенно вякает о созыве Учредительного собрания, которое и определит будущий государственный строй в стране. Но как-то уж больно неуверенно они это делают. Такими темпами Учредительное собрание лет двадцать собираться будет.

Что удивительно, фронт при этом пока ещё держится. Но, по-моему, это лишь потому, что немцы не пытаются наступать. Просто сидеть в окопах солдаты пока ещё способны. Но любые активные действия, мне кажется, нам категорически противопоказаны.

И московское и питерское правительства послали в Могилёв свои делегации. От нас из крупных фигур помимо председателя ВЧК (да, она уже стала Всероссийской) Дзержинского отправился ещё и митрополит Киевский Владимир. Киев практически сразу отказался подчиниться Временному правительству и заявил о своей верности императору. Киевский митрополит был в очень хороших отношениях с Тихоном, а ещё в Киеве жила сейчас моя бабушка и папина мама. Хоть она в политику явно и не вмешивалась, но самим фактом своего пребывания в городе влияла на решения Киевского губернатора и зарождающегося Киевского горсовета.

У нас ещё оставался последний чистый бланк с папиной подписью. И из него мы сделали указ о наделении генерала Алексеева полномочиями главнокомандующего сухопутными войсками в случае внезапной смерти или болезни папы. А ещё Борис Владимирович и патриарх Тихон уже своей властью регентского совета при мне присвоили Алексееву титул Князя Могилёвского.

Конечно, грубый подкуп. Но Временные не могли предложить ему и такого. Остаётся надеяться лишь на то, что наша делегация сумеет убедить его хотя бы сохранять нейтралитет в начавшемся столкновении двух столиц.

Конечно, мы тут сложа руки не сидим. Силами церкви и вылезших из подполья социал-демократов агитацию ведём, особенно в крупных городах. Только вот и Временное правительство делает то же самое. И если церковная агитация с их стороны не выдерживает никакой критики, то эмиссары от социал-демократов, эсеров и анархистов действуют едва ли не лучше наших.

С социал-демократами ситуация вообще непонятная. Кажется, у них там ещё один раскол намечается. На меньшевиков и большевиков они уже давно поделились. Теперь вот ещё часть партии, сторонники курса Дзержинского и Ногина, имеет особое мнение, не совпадающее с мнением как упёртых большевиков, так и меньшевиков. Не появилась бы тут у них ещё одна фракция РСДРП, которой в Петином мире вовсе не было.

Чтобы хоть как-то помочь нашим агитаторам, по предложению Дзержинского мои регенты неделю назад утвердили новый государственный флаг Российской империи. Это по его задумке должно было показать народу, что ветер перемен веет всё сильнее. Москва уже встала на новый путь развития, в то время как консервативный Питер всё ещё цепляется за отживший своё старый режим.

Ну и что, что у нас в Москве самодержавие, а в Питере — республика. Зато в Питере флаг — старый триколор, ассоциирующийся у народа с затянувшейся войной, а в Москве — новый, пролетарский флаг, символ перемен.

Петя со своим эскизом флага вылезал, но флаг СССР-2028 зарубили сразу. Серпа и молота на нашем флаге не будет. Всё же, монархию мы сохраняем. У нас тут даже новым губернатором Москвы Штюрмер поставил отъявленного монархиста Пуришкевича. Ничего, что клоун. Зато умный. И вообще колоритный политик. Сейчас и нужен такой, на публику работать. Поэтому и развивается над Большим кремлёвским дворцом уже пятый день наше новое знамя — ярко-алое полотнище с золотым двуглавым орлом в углу. И именно с этим знаменем завтра отбывает в сторону Казани особый корпус под командованием Келлера.

Вспомнил, как генерал принимал из моих рук знамя его нового корпуса. Ничего, не плевался особо. Встал на колено, поцеловал. Ну, флаг поменялся в государстве. Что ж с того? Пётр I тоже флаг менял. Империя-то осталась, хоть и с новым флагом.

Завтра, как я уже говорил, Фёдор Артурович со своим корпусом отбывает к Казани. Корпус он из шести наиболее боеспособных полков московского округа сколотил наскоро. Конечно, по собственному признанию генерала, до его старого фронтового корпуса новому — как до Пекина пешком, но по сравнению со средними тыловыми частями он ещё неплохо смотрится. Особенно после того, как в части стали массово прибывать уполномоченные Моссоветом комиссары с мандатами ЧК. Полковые и ротные солдатские комитеты очень быстро призвали к порядку и дисциплина в войсках, по словам Келлера, поднялась с уровня "ужасно" до состояния "неудовлетворительно". Думаю, тут он несколько преувеличивает.

Как бы то ни было, но завтра все шесть полков под командованием генерала Келлера и с корпусным комиссаром Швондером выезжают в Казань. Мои регенты назначили Фёдора Артуровича новым губернатором Казани. А Швондер, по приезду, должен будет организовать казанский горсовет. Причём даже если там таковой к тому времени уже будет существовать, Швондеру поручено его распустить и сформировать заново.

Конечно, можно было бы послать Келлера и Швондера в Казань просто вдвоём, без войск. Только с мандатами. Но не факт, что Временное правительство не сделает того же самого. С шестью полками за спиной московские кандидаты на посты губернатора и председателя горсовета будут выглядеть не в пример убедительнее.

Спрашиваете, отчего именно Казань, а не, скажем, Омск, Екатеринбург или иной какой город? Почему такое внимание именно Казани? Отвечаю. В настоящее время в городе Казани сосредоточена большая часть золотого запаса Российской империи. И прочно сесть на это золото представляется нам тут делом архиважным. Оттого и отослали мы от Москвы шесть наиболее боеспособных полков. В конце концов, штурма Москвы в ближайшее время пока не предвидится.

Кстати, насчёт штурма. А пора бы уже. У них там на четырнадцать часов начало намечено. Поправка на разницу в часовых поясах. Ага. Точно, уж полчаса, как должны были начать по плану.

Блин. До последнего свой план в секрете держали. И зачем? Мы что, в газетах бы о нём печатать стали? Только сегодня утром шифрограмма пришла. Отчего-то не в Кремль, а в Лавру. Они там что, не понимают, что настоящая власть у нас в Кремле обитает, а вовсе не в Лавре?

Ой, телефон звенит! Да! Да, император Алексей! Что?! Всё же начали? Массированная артиллерийская подготовка? Готовность к атаке? Что ж, пошли им Бог удачи...

Интерлюдия II

— ...А нормального хлеба нет?

— Нету. Скажи спасибо ещё, что этот остался.

— Он же чёрт знает из чего сделан! Опилки какие-то, что ли.

— Ой, какие мы неженки. Привыкай, у нас теперь часто такой привозят. Радуйся, что хоть этот ещё есть.

— А масла нет?

— Ты бы ещё про мясо вспомнил. Масло только в офицерской столовой бывает. А мясо — что сам поймать сможешь. Ворону там или крысу.

— Что, вообще больше нет ничего?

— Кипятка могу налить. И эрзац-кофе есть.

— Кофе?

— Эрзац. У нас не любят его, вот и остался потому.

— Что, так плохо?

— Ужасно. Мой тебе совет, лучше просто кипятка возьми. К этому "кофе" привычка нужна. А в первый раз кто пробует его, тех почти всегда тошнит.

— А фельдфебель сказал, что меня тут покормят.

— Мне твой фельдфебель не указ. И потом, я же кормлю тебя. Вот, эрзац-хлеб, вот соль, кипяток есть. А больше извини, ничего нет.

— Я думал, похлёбку какую дадут. Или кашу.

— Похлёбка была. На костях сварена. Три дня назад лошадь артиллерийскую ранили, её добили, а кости нам, в столовую для низших чинов. И потроха нам, но их ещё позавчера съели. А кости есть пока. Завтра опять на них похлёбка будет.

— Постой. А мясо где? Не из одних же костей лошадь была!

— Мясо — офицерам, известное дело.

— А в госпитале нам дважды в неделю мясо давали.

— Счастливчик. Я же вот хоть и повар, а мяса, бывает, неделями не вижу. А простому солдату лишь то достаётся, что сам добудет.

— Странные тут теперь порядки. А до госпиталя у нас кормили хоть и не до отвала, но мясо иногда в миске было.

— В госпитале долго лежал?

— Четыре месяца.

— Во! А за четыре месяца много чего случилось. Опять же, от интенданта зависит, что он достать сможет. Да ты садись, чего стоя-то жуёшь?

— Спасибо.

— Тебя как звать-то?

— Адольф. Адольф Гитлер. Вторая рота первого батальона.

— А меня Гансом зовут. Я тут недавно, третий месяц всего в полку. Как ваш старый повар самодельным шнапсом отравился, так меня сюда на замену перевели. Я из последнего призыва ведь. Так-то и не брали раньше таких стариков, как я, но раз уж тотальную мобилизацию кайзер объявил, то теперь всех подряд метут.

— Раз кайзер сказал, значит так нужно Рейху!

— Кайзеру, конечно, виднее. Только вот что я тебе, Адольф, скажу. Солдаты Рейху нужны, тут спору нет. Но кто их кормить-то будет, солдат этих? Оттого и хлеб такой поганый и мяса вовсе нет, что в тылу работников почитай, что и не осталось. Одни дети да старики совсем уж древние.

— Ничего. Всё равно мы победим. Слушай, Ганс, а той похлёбки на костях вовсе не осталось? А то мне трёх кусков хлеба маловато.

— Не, какой там! Ничего, уж и котёл помыли. Ты сам виноват, чего опоздал-то? Не помнишь, что ли, что обед в полдень у нас? А ты притащился чуть не к двум! Вот тебе и наука. Другой раз не опаздывай!

— Я не нарочно. Нога у меня ещё не совсем зажила, хромаю немного. От станции медленно шёл. Думал, подвезёт кто. Но ничего в сторону нашего батальона не ехало.

— Не повезло тебе.

— Ага. Ганс, я вот смотрю и не пойму никак. А первая рота-то где? Они же раньше всегда где-то недалеко от нас стояли. Сейчас наших, я вижу, вон в том жёлтом здании поселили. Но из первой роты что-то не видно никого.

— Ха, так на передовой они. Уже месяц, как их в окопы отправили. Ты готовься, скоро сменять их нужно будет. Может, уже на следующей неделе. Вас в окопы, а их обратно в казарму.

— У нас же, вроде, резервный батальон. Мы во второй линии должны стоять. С чего это нас — и в окопы.

— Это ты командира полка спроси. Или Людендорфу письмо напиши. А то и самому кайзеру. Они тебе ответят. Они так тебе ответят, что сам в окоп попросишься.

— Всё равно странно это.

— А чего тут странного, если восьмую дивизию с фронта сняли и увезли куда-то. Мы сейчас не только свои позиции держим, но их бывшие тоже.

— Как сняли? Целую дивизию? Почему?

— Знаешь, мне как-то забыли о том доложить. Но наша первая рота сейчас точно в окопах другой дивизии. Я тебе больше скажу, по слухам, и дивизия, что нас с тыла подпирала, тоже сменилась недавно. И аэропланы наши тоже как-то реже летать стали.

— Это как же так? А если англичане всё же решаться на штурм? Нам что, подыхать тут всем? Из-за чьей-то дурости, а то и предательства!

— Ты, потише. Не говори так. И вообще, то не нашего с тобой ума дело. А войска с фронта уж точно не на курорт повезли. Если у нас тут войск стало меньше, значит, где-то их стало больше. Может, скоро мы так англичанам и французам двинем, что им не до наступления будет. Да и тихо у нас тут, на нашем участке. В воздухе аэропланы воюют, но на земле почти что и не стреляют. Мы тут сидим, можно сказать, как... А это ещё что такое? Гром, что ли?

— Проклятье! Как же я не вовремя вернулся-то в часть!

— Что это? Адольф, ты такое слышал раньше?

— Слышал, Ганс. Я такое уже слышал. Это наша смерть идёт.

— Что?!

— Это артиллерия. Десятки стволов. И солидного калибра.

— Артиллерия? Наша?

— Нет, Ганс. К сожалению, не наша. И судя по мощи налёта, я опасаюсь, уж не оказались ли мы с тобой, Ганс, на направлении основного удара. Ты готов умереть за Рейх и кайзера?..

Глава 18

(Пётр)

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля.

Просыпается с рассветом

Вся советская земля.

Да, как говорит моя Лёшкина часть, "чудны дела твои, господи". Советская земля. Кто бы мог подумать? Император страны советов. Мир сошёл с ума. Тем не менее, это факт. Николай всё ещё в коме, хоть врачи и неуверенно вякают что-то о "положительной динамике". А мои регенты, тем временем, рожают декреты и манифесты один за другим.

Про перенос столицы в Москву и про смену флага Лёшка уже рассказывал. А неделю назад они выдали декрет о создании советов рабочих и крестьянских депутатов по всей империи с передачей им части функций губернаторов и градоначальников. Российская империя стала советской.

Только это какие-то неправильные советы. Не такие, как у нас в СССР. Особенно сильно это заметно по отношениям советов с Церковью. Об отделении церкви от государства никто и не заикается. Наоборот. Советы формируются при активном участии в этом процессе церкви. Тихон жужжит, как электровеник. Ежедневно сотни телеграмм рассылают по стране за его подписью. Он обязательно хочет иметь хотя бы наблюдателя в каждом совете. А ещё лучше — чтобы в состав совета входил и делегат от церкви. В Сергиевом Посаде же наместник Лавры архимандрит Кронид и вовсе избран председателем горсовета.

Хотя, конечно, чем дальше от Москвы, тем порядка меньше. Здесь-то у нас Пуришкевич с помощью ЧК и жандармов всех построил. Да, пока не забыл. Его председателем Моссовета утвердили. Такой вот компромисс нашли. А то депутаты там совсем переругались друг с другом, выбирая председателя. И тогда Штюрмер издал указ конкретно для Москвы, как для столицы, в виде исключения, председателя горсовета не выбирать, а утверждать представленную императором кандидатуру. После чего сам же, как мой регент, предложил Пуришкевича. Депутаты его утвердили, и теперь он одновременно московский губернатор и глава Моссовета.

Ох, и суровый же дедечка оказался! Что-то он уже не очень на клоуна кажется мне похожим. Гайки прямо с первого дня закручивать стал. Но по-умному. Всё в рамках старых, никем не отменённых пока, законов Российской империи. Оказывается, законы-то у нас вполне себе были. Не идеальные, понятно, но были. Просто полиция и суды нередко эти законы трактовали, скажем так, весьма творчески. А вот с приходом Пуришкевича в Москве всё изменилось. Он перетряс руководство городской полиции и судейский корпус. Состав последнего вообще изменился чуть ли не на сто процентов. Причём подавляющее большинство старых судей отправились не в отставку, а по камерам. Это Пуришкевич приказал провести ревизию старых дел.

Сейчас суды в Москве вообще работают в круглосуточном режиме. Слишком много дерьма всплыло за последнее время. Причём хитрый Пуришкевич с правильной стороны начал чистить город. Сначала самых больших воров пересажал. Одним из первых осуждённых после утверждения Пуришкевича губернатором стал Татищев, бывший губернатор Москвы. Новое руководство полиции быстро сообразило, в какую сторону стал дуть ветер, и материальчик на Татищева шустро принесли Пуришкевичу в клювике. Прилично у них там было на него собрано. Широко воровал человек. С душой, можно сказать. Просто раньше делу ход не давали. А теперь вот дали. И получил князь Татищев то, что и заслужил по Российским законам. Лишение чести и дворянства, конфискация имущества и двадцать лет каторги. А после того, как бывший князь прямо в зале суда обозвав меня щенком, совершил иное преступление — оскорбление Величества, приговор пересмотрели и двадцать лет каторги непринуждённо превратились в двадцать пять.

В газете "Московские ведомости" недавно фотографию напечатали, я видел. На ней с лопатой в руках запечатлён уже безусый и наголо побритый заключённый в арестантской робе — Никита Татищев. Он сейчас в песчаном карьере работает, недалеко от Москвы. И он там далеко не один такой. Я же говорю, суды круглосуточно работают. Добывать песок Татищеву уже помогает почти вся бывшая администрация Московской губернии. И старое руководство полиции тоже там. Не считая тех, кто сам застрелился или кто в Питер успел слинять.

Да, Питер. Как-то отношения с северной столицей у нас совсем испортились. Лёшка за сестёр уже боится. И за маму. От них давно вестей не было, телефон им отключили. Последнее, что мы знаем о них — небольшая заметка в "Петроградских ведомостях". Сёстры выздоравливают после болезни, но им и маме запрещено выходить из отведённых им комнат в Александровском дворце.

Это в газете недельной давности написано было. У нас в Москве с питерскими газетами напряжёнка. Мне-то, конечно, привозят. Но в свободной продаже в городе их нет. Прямое железнодорожное сообщение между столицами прервано. Хотя через Тверь мы и общаемся. То есть Николаевская дорога от Москвы до Твери вроде как императорская, а от Твери до Питера — уже республиканская, признавшая Временное правительство.

Впрочем, всё это весьма условно. Нельзя сказать, что севернее Твери императора уже не признают. Нет, признают. Просто император, как бы, не совсем законный. Царь не настоящий! Сомнения у людей вызывают указы Штюрмера. Кто он такой? Самоназначенный регент в спешке коронованного несовершеннолетнего императора, который, весьма возможно, пытался убить собственного отца? Очень уж на попытку узурпации власти похоже. Может, Временное правительство всё-таки законней? Оно хоть на основе избранной думы формировалось. А Штюрмер сам себя назначил И. О. императора. Причём ещё неизвестно, что там в Москве с бывшим царевичем, а ныне младшим императором, происходит. Жив ли он вообще? Вот в таком ключе обычно и ведут на местах пропаганду агитаторы от Петросовета.

Мы им, правда, тем же самым отвечаем. Только с уклоном в мистику. Богоизбранный царь, его святой крест спас, он колдуна разоблачил. А потом ещё: за малых да сирых заступается, угнетателей покарал, заворовавшихся чиновников пересажал. О том, что тюрьмы Москвы переполнены, наши агитаторы обычно скромно умалчивают. Ведь сидят там не только "угнетатели и кровопийцы". Пролетариев тоже немало. Говорил же, Пуришкевич с бывшей администрации лишь начал. А так москвичи его уже "лысым чёртом" называют ласково. Забастовки объявлены вне закона, а за саботаж, особенно на железной дороге, червонец получить можно легко и непринуждённо.

Но массовых выступлений после моей коронации в Москве пока не было ни разу. Продовольствие в городе есть и даже цены вроде как немного снизились. Опять, то Пуришкевича да Дзержинского заслуга. За спекуляцию продовольствием или попытку необоснованно придержать его на складах пятнашка с конфискацией в Москве — самый распространённый приговор.

А вот в Питере с продовольствием не очень. Хреново там с продовольствием, если честно. Конечно, не как у нас в блокаду было, нет. До такого далеко ещё. Но карточки на хлеб, масло, мясо и сахар уже ввели. И это ещё пост сейчас! То есть меньше мяса нужно. Цены же на хлеб, даже по карточкам, в Питере втрое выше московских.

Ну и, конечно, фронт. Война. Война продолжается, несмотря на раскол страны в тылу. Штюрмер говорил мне, что уже устал отбиваться от англичан и французов. Они постоянно требуют от нас хоть какой-то активности. Причём требуют не только у нас, но и в Питере. Они, блин, разделились. В Петрограде же конференция Антанты проходила, с которой Николай резко в Москву дёрнул, меня за уши таскать. И часть участников делегации притащилась в Москву после того, как у нас тут новая столица образовалась. А часть осталась в Питере. Хитрые, блин. На всякий случай оба правительства окучивают. Потому что ещё непонятно, чьи приказы станут выполнять на фронте.

В принципе, я англичан понимаю. Авиаразведка доносит, что немцы снимают части с восточного фронта и отправляют куда-то на запад. В общем-то, союзники нас неслабо выручили в этот раз. У нас же тут явно какая-то крупная бяка планировалась немцами против нашего северо-западного фронта. Там наша разведка засекла подход к немцам подкрепления. И весьма значительного подкрепления. Пересчитать это подкрепление даже с точностью до дивизии не смогли, но было понятно, что это наверняка неспроста.

А теперь немцы обратно поехали. На запад. Покатались на поезде, что называется. Но, видимо, у них на западе совсем всё худо. Сейчас кайзеру уже не до наступления на восточном фронте. Нужно спасаться от катастрофы на западном. Да и тон английских газет прямо-таки восторженный. Позавчера написали, что линия Гинденбурга прорвана в двух местах.

Странно. А в моём мире такого точно не было. Лёшка нашёл, что хоть наступление Антанты на западном фронте и было, но оно было совсем не таким, как здесь. Во-первых, началось оно там на две недели раньше, чем тут. Во-вторых, американцы в нём не участвовали, хоть войну Германии уже и объявили. А здесь несколько американских полков уже в Европе. Ну и, в-третьих, самое главное, там это наступление фактически провалилось. Как говорится, "встреча закончилась вничью". Здесь же прорвана линия Гинденбурга. А это почти катастрофа. Ничего удивительного, что кайзер снимает части с восточного фронта.

Англичане да французы нудят: давайте наступайте мол. Хоть как-нибудь. Чтобы не давать снимать с фронта войска. Но мы тут в Москве как-то особого энтузиазма в этом вопросе не проявляем. Какие-то вот мутные вести из Могилёва приходят. Что-то темнят генералы. Дзержинский в своей самой первой телеграмме из Ставки сообщал, что там трётся дофига делегатов от Временного правительства. И имеются у меня подозрения, что если в Могилёве как-то с Петроградом смогут договориться, то нам в Москве станет совсем неуютно. Дзержинский придёт, подробнее расспрошу, что там, в Могилёве, и как.

Кстати, а где Дзержинский? Он же обещал с утра приехать ко мне. Я, правда, не знаю, когда он вчера вернулся. Может, ночью. Может, спит ещё. И где же, наконец, товарищ Ленин?! Где?! Он его привёз или нет? По телеграфу Феликс Эдмундович как-то очень уж туманно сообщал о нём. Я так и не понял, встретил он Ленина или нет.

Звонок. Кто? Да, конечно, пусть проходит. Он один? Спасибо. Лёгок на помине. Нарисовался. К сожалению, один приехал. Значит, товарища Ленина я пока не увижу. Всё-таки, он в Москве или нет? Ленин! Подумать только, скоро я увижу настоящего Ленина и даже буду говорить с ним! С самим Лениным!!

А: Да успокойся ты, ненормальный. Сейчас описаешься от восторга.

Молчи, царская морда! Это же ЛЕНИН!!

— Феликс Эдмундович, дорогой, ну наконец-то! Я прямо извёлся от нетерпения. Здравствуйте.

— Здравствуй, Алёша. Ждал меня?

— Конечно! У Вас усталый вид, Феликс Эдмундович. Вы когда встали сегодня?

— Ещё и не ложился.

— Вот как? Не бережёте Вы себя, Феликс Эдмундович. Так что с Вашей поездкой? Вы встретили вагон?

— Да. Немцы действительно пропустили его через свои позиции. А вот с нашей стороны чуть до стрельбы дело не дошло.

— Но обошлось?

— Обошлось. Честно говоря, бардак страшный. Кому войска подчиняются, сразу и не поймёшь. Вроде, мандаты с подписью Штюрмера не оспаривают. Но и бумажкам от Керенского с Родзянко также иногда подчиняются. Там, похоже, каждый сам решает, каким указам подчиняться, из Москвы или из Питера. Да и на железной дороге всё точно так же. Бардак! Хотя это и к лучшему было?

— Отчего же?

— Да тот вагон, что немцы пропустили, мои ребята фактически угнали. Удачно получилось. Был вагон — оп и нету. А так как с нашей стороны фронта этого вагона никто не ждал, то он вроде как лишний, ничейный. Его и искать-то не станут, не ждёт его никто. И ехали всё больше ночами, потому и долго так добирались. Зато уж точно никто не узнает, куда вагон делся. А теперь и найти его почти невозможно.

— ?

— Сгорел он, вагон этот. Ребята в тупик его оттащили на каком-то глухом полустанке, да там и сожгли. Всё! Нет больше вагона!

— А пассажиры?

— Их в закрытых автомобилях в Москву привезли. Ночью. И сразу ко мне, на Лубянку.

— Для чего такие сложности, Феликс Эдмундович? Приехали бы днём, на вокзал. Амнистия же была по политическим статьям.

— Не нужно на вокзал, Алёша. Там среди пассажиров много известных и авторитетных в партии товарищей. Теперь же где они — никто не знает. С немецкой стороны вагон уехал, а куда потом у нас делся — поди докопайся ещё. Россия — она больша-а-ая. Порядок на дорогах ужасный. Мало ли, что там по дороге произойти могло.

— А где они сейчас?

— Так, всё там же, у меня на Лубянке, в подвале. На всякий случай, никуда вывозить не стали. Ну, а уж там-то не найдёт никто.

— Хм. А могу я увидеть одного человека?

— Которого?

— Ульянов Владимир Ильич. Он же — Ленин. Знаете такого? Он же должен был приехать.

— Знаю, как не знать. А вот называть меня проституткой — это нехорошо. Зря товарищ Ленин так написал, зря.

— Так могу я его увидеть?

— Хм... увидеть. Это будет несколько затруднительно. И потом, тебе разве недостаточно моего слова? Он действительно приехал. Я его знаю в лицо, так что ошибки не было. Точно, он.

— Простите, а отчего же мне нельзя с ним увидеться?

— Как тебе сказать. Бетон уже часа два, как закончили класть. Я сам клал, с двумя помощниками. Умаялись втроём-то. Зато уверенность есть, что кроме нас троих никто место не знает. А эти двое — надёжные товарищи. Конечно, бетон можно и снять. Только зачем?

— Извините, Феликс Эдмундович. Я на минуточку потерял нить разговора. Какой бетон? При чём тут бетон? И куда вы его клали?

— Разумеется, поверх захоронения. В подвале.

— Захоронения кого?

— Да вот этих самых, пассажиров. И парочка моих людей с ними лежит. Из тех, у кого языки слишком длинные.

— Вы что, Феликс Эдмундович, Вы... Вы их расстреляли?

— Через две недели VI съезд РСДРП, я ведь говорил. Слишком опасно было допускать их на него. Сейчас я примерно представляю себе расклад сил в ЦК, и он меня устраивает.

— А как же Владимир Ильич? Который Ленин. Его Вы тоже...

— Его — самого первого. В моём присутствии. Потому и говорю, что посмотреть на него теперь трудно. Там не только бетон снимать нужно, там ещё и могильник весь придётся поднимать. Ленин на самом дне лежит. Да и зачем тебе на него смотреть?

— Ленин...

— Это страшный человек, Алёша. И он никогда не пошёл бы на сотрудничество. Он взорвал бы страну и развалил всё то, чего мы успели достичь. Договориться с ним тебе и Штюрмеру не удалось бы ни за что. И зря он назвал меня проституткой, зря.

Вот так. Как-то я вот ну совсем этого не ожидал. Товарищ Ленин расстрелян по приказу Дзержинского! Ну... ну, у меня просто нет слов. А кто теперь будет лежать в Мавзолее?

А: Знаешь, Петя, если всё так и дальше будет продолжаться, то, мне кажется, есть приличная вероятность того, что в Мавзолей придётся лечь нам с тобой...

Глава 19

(Алексей)

* * *

— ...Как-то я себе его иначе представлял, Петь. Какой-то он молодой слишком.

— Конечно, молодой. Ты ведь его по моей памяти представлял, а я его живьём только в 41-м году видел. И фотографии ещё видел, но они ещё позже в большинстве своём сделаны были.

— Несерьёзно он выглядит. Даже нелепо в этой рясе.

— Это да, тут я согласен. С маршальскими звёздами он гораздо эффектнее.

— Петь, а курить ему можно теперь?

— Чёрт его знает. Ты ведь спец по церковным делам, чего меня-то спрашиваешь?

— По-моему, нельзя. И жениться нельзя.

— Думаю, он с этим сам как-нибудь разберётся. И потом, это же партийное задание. Его партия на этот пост поставила. Сейчас ведь не 46-й год, а всего лишь 17-й. И товарищ Сталин в партии всего лишь один из многих.

— Ага. Один из многих в одной из многих партий.

— Да, ну. Не напоминай. Базар какой-то. Я думал, на съездах РСДРП всё культурно. А они там едва не передрались. Прямо, анархисты какие-то.

— Угу. А ещё объединять собирались партию.

— Эти объединятся, как же. Был бы Ленин жив — другое дело. А без него чёрта лысого они теперь объединятся. Вместо объединения ещё одну фракцию завели себе.

— Петь, а я тут посчитал. Теперь получается, что в РСДРП самая малочисленная фракция — это большевики. А самая многочисленная — меньшевики. Смешно, верно?

— Смешно. И наши ещё посередине между ними.

* * *

Вот так и бывает. Одной из основных задач проходившего в нейтральной Твери VI съезда РСДРП была попытка объединения фракций. Попытка сия провалилась. Вместо объединения произошёл новый раскол, и теперь в РСДРП уже три фракции. К существовавшим ранее добавилась фракция "монархическая". Она же — "имперская".

П: Лёшка, ты будто политинформацию проводишь в классе.

Не мешай, шизофрения. Сейчас моя очередь рассказывать. Говорю, как умею.

Так вот. РСДРП(и), как несложно догадаться, это те, что поддерживают курс, взятый Дзержинским и Ногиным. То есть, строим социализм, но от монархии пока не отказываемся. Всё же Россия — страна с многовековыми монархическими традициями. А бесправный император (я, то есть и мой несчастный папа) — очень удобное знамя.

В основном в новую фракцию переползли бывшие большевики. Но и несколько меньшевиков тоже. 1-й секретарь ЦК РСДРП(и) сейчас товарищ Бухарин. Выполз откуда-то. Почему-то, Дзержинский не возражает. А Бухарин уже успел сочинить и опубликовать в "Правде" огромную статью с теоретическим обоснованием возможности построения "монархического социализма". Мы с Петей честно пытались её прочесть, но не смогли. Я там вовсе ничего не понял, а Петя заснул.

Ещё из известных большевиков в РСДРП(и) вошёл Иосиф Сталин. Его Дзержинский откуда-то вызвал в Москву. А уже после съезда Сталину ЦК поручил весьма странное, на мой взгляд, поручение. Он назначен особым представителем ЦК РСДРП(и) при Русской Православной Церкви. И по настоятельной просьбе ЦК и Моссовета его в виде исключения Тихон рукоположил в сан епископа. Правда, епархией никакой не поставил руководить. Сталин теперь просто вокруг Тихона трётся и согласовывает деятельность Церкви с действиями социал-демократов.

Но самое интересное не это. В РСДРП(и) вступил знаете кто? Пуришкевич, вот кто! Причём его сразу же кооптировали в состав ЦК! А после его обращения через печать к единомышленникам, в РСДРП потянулась пока жиденькая, но всё усиливающаяся струйка черносотенцев. Больше того, после долгих переговоров с Пуришкевичем по телефону, заявку на вступление в партию прислал из Казани по телеграфу сидящий там на золоте генерал Келлер. Заявка была молниеносно рассмотрена и в тот же день генерал стал членом РСДРП(и) и кандидатом в члены ЦК. По-моему, глупость. Ну какой из Келлера коммунист, да ещё и кандидат в ЦК?! Бред. Впрочем, Бухарину виднее. Думаю, это всё из-за золота. Там ведь у Келлера в Казани больше семисот тонн! Вот коммунисты и задабривают его.

Несколько слов про пока ещё самую многочисленную фракцию РСДРП, про меньшевиков. Они захватили почти 90% голосов в Петросовете и окопались в северной столице. Главные у них там сейчас Зиновьев и Рыков. Считают, что буржуазная революция не завершена. Царя надо досвергать, провозгласить республику, а потом уже пытаться как-то провести мягкую передачу власти от буржуазии советам.

А где же большевики, спросите вы. Большевики, простите, привычно ушли в подполье. Ибо и Московское и Питерское правительства считают их деятельность в настоящий момент вредной и деструктивной. Насколько известно, главные у большевиков — это Ворошилов и вернувшийся в Россию Троцкий.

Большевики гнут прежнюю, ещё ленинскую линию. Поражение в войне и плавный перевод империалистической войны в войну гражданскую. Со свержением самодержавия, вооружённым захватом власти в России, а затем, на базе России, и с мировой пролетарской революцией.

П: Такое, блин, впечатление, будто товарищи Троцкий с Ворошиловым где-то сумели посмотреть фильмы "Неуловимые мстители", "Бумбараш" и "Чапаев". Они себе гражданскую войну точно по этим фильмам представляют.

Не говори глупостей. Они просто не понимают, в какую пропасть толкают страну.

В основном, большевики на фронте сейчас. Агитацию пытаются вести. И это самое страшное. Алексеев докладывает, что дисциплина ужасна. Немцам достаточно нанести один мощный удар и фронт рухнет. Воевать солдаты не желают, война всех достала уже.

Хотя Алексеев — тот ещё кекс. Себе на уме. Думаю, он о военной диктатуре мечтает. С собой во главе, ясное дело. Над приказами из Москвы и из Питера в войсках уже откровенно смеются. Ибо приказы эти нередко бывают диаметрально противоположными.

Авторитет Москвы на фронте во многом держится на Церкви. Убрать её и... вполне возможен поход нескольких дивизий на Москву с целью, например, "освободить томящегося в неволе императора Николая". Но Церковь пока ещё с нами. Так что в этом свете идея назначить товарища Сталина представителем ЦК в Церкви не лишена логики. Он ведь, став епископом, всё равно остался полноправным членом ЦК РСДРП(и) и членом редколлегии "Правды".

Найти же на фронте несколько дивизий, способных выдвинуться к Москве, вполне возможно. Это с немцами солдаты не горят желанием воевать. А вот освободить пленённого императора... на это солдат уговорить можно. Если бы не Церковь.

С немцами же воевать получается совсем плохо. Товарищ Троцкий слабо представляет себе, что такое гражданская война не на киноэкране, но агитировать массы умеет превосходно. Множатся случаи неповиновения солдат офицерам.

А недавно курьёзный случай произошёл. Бориса Владимирович так достали союзники по Антанте своим нудением, что он послал телеграмму Алексееву с категорическим приказом наступать. Поскольку практически одновременно телеграмма с похожим приказом пришла и из Питера, то в Могилёве решили так сильно не зарывать и всё же наступление начать. Маленькое такое наступление. Скорее, разведку боем.

И что вы думаете? Два российских полка были остановлены одной немецкой ротой. Большинство солдат просто отказались вылезать из окопов под пулемётный огонь. Хорошо ещё, что Борис Владимирович такой дипломат хороший. Поскольку о масштабах наступления и о потерях врали командиры на всех уровнях, то до Москвы весть о нём добралась уже в таком виде: "Силами двух пехотных дивизий при поддержке артиллерией атаковали позиции противника. Встретили мощный оборонительный рубеж. Рассеяв до полка противника, организованно вернулись на исходные позиции с минимальными потерями." Об истинных масштабах боя узнали лишь через Церковь. Священники в полках были. Но, понятно, до союзников довели официальную версию, полученную от Алексеева.

Кстати, а что там у союзников-то? С тех пор, как Антанта убедилась в минимальной нашей боеспособности, они практически перестали информировать нас о своих планах. Нечего с нами координировать. Мы уже ни на что не способны, только на одном месте сидеть и держать около себя какое-то количество немцев. Поэтому самые свежие данные о ходе войны на западном фронте в Москве и Питере получали из английских и французских газет. И мне уже должны были принести вчерашние. Где они тут? Ага, что пишут?

Мать честная! А ещё крупнее не могли заголовок сделать? "Передовые части фельдмаршала Хейга вышли к Рейну!!!". К Рейну?! Это же уже чёрти где. Это сама Германия уже! Конечно, эти самые "передовые части" скорее всего, просто пара разведчиков, да и Рейн ещё нужно форсировать, речка-то не из мелких. Но, сам факт. Англичане вышли к Рейну! Это что же, всё? Войне скоро конец?

* * *

— Не туда ты смотришь, Великий Комбинатор.

— Как, не туда? Хейг вышел к Рейну!!

— Да хрен с ним, с этим Хейгом. Французскую газету возьми.

— И что здесь?

— Да не так! Переверни обратно, как было. Эти бестолочи умудрились зафигачить самую важную новость на последнюю страницу. Идиоты.

— Ну, а тут что?

— В самой правой колонке, сверху читай.

— Ну и что? Подумаешь.

— Балбес. Да не привязывайся ты к датам! Они уже совсем не те, что в моём мире были. У нас там в июне 17-го Хейг хрен знает где топтался. А тут на Рейне уже! Тут просто всё раньше началось. Но само начало точно такое же, как и у нас. Сроки лишь не совпадают.

— Да что началось-то, Петь?

— А ты подумай. Только, чур, мои мысли не подсматривать!..

* * *

Глава 20

(Пётр)

Да, зря мы заходили туда. Лёшка только расстроился. Но приехать в Лавру и не зайти к больному Николаю — совершенно невозможно. Это я понимаю. Мне, чего-то, тоже жалко его. Может, это Лёшкины эмоции наползают на меня. А может и нет. Лежит в постели, такой худой, бледный. И усы с бородой ему сбрили. Наверное, чтобы кормить было удобнее, сам-то он не может.

Хотя врач говорит, что улучшения есть. Николай уже пытается садиться и может жевать. Так что пока ещё есть надежда на то, что он вылечится. Не могу даже и представить себе, что будет, если Николай вдруг придёт в себя. За то время, что его с нами нет, страна уже изменилась до неузнаваемости.

И не только наша страна, весь мир! Войне конец, это уже всем ясно. Силы Антанты вышли к Рейну и даже форсировали его, захватив на восточном берегу два плацдарма. Сбросить наших союзников обратно в воду остатки немецкой армии не могут.

А неделю назад Алексеев из Могилёва всё-таки дал отмашку Колчаку начать давно подготовленную, но неоднократно откладывавшуюся Босфорскую операцию. И это была наша победа. В смысле, победа Москвы над Питером. Я имею в виду то, что операция всё-таки началась. Причём даже по большому счёту нам не важно, увенчается ли она успехом. Важен сам факт того, что Черноморский флот вышел в море. Ведь Временное правительство было резко против.

Конечно, я имею в виду сиюминутные интересы. В долгосрочной перспективе, разумеется, захватить контроль над проливами, и включить Константинополь с состав империи было бы весьма желательно. Гражданская война, похоже, откладывается. Брестского мира, во всяком случае, не будет точно. Да и господам большевикам на фронте теперь будет крайне непросто вести пораженческую агитацию.

Чего-то я как-то что-то не то сказал сейчас. Я ведь пионер. И почти комсомолец. Для меня слово "большевик" всегда, сколько себя помню, было синонимом словосочетания "хороший человек". Раз большевик — значит наш. А теперь я как-то большевиков местных уже "нашими" не считаю. Ну и каша у меня в голове!

А: это у меня в голове каша. А Троцкого ты и раньше хорошим не считал.

Ну, Троцкий да. Его потом разоблачили. Но Ворошилов-то! Он вообще у Кремлёвской стены похоронен был! А как же Ворошиловские стрелки? Их что, не будет теперь, да?

А: Получается, что не будет. Будут какие-нибудь Келлеровские стрелки. Разве название так важно? И ведь ты сам приводил в пример предателя Власова, который из-за вмешательства Наташи предателем не стал. Другие обстоятельства — другие и поступки людей.

Может, ты и прав. Раньше я как-то и представить себе не мог того, чтобы Дзержинский выступил против Ленина.

— Алёша, — Штюрмер трогает меня за плечо, — Алёша, у тебя глаза молодые, взгляни. Кажется, летят.

— Где?

— Вон, левее колокольни.

— Да, похоже. Больше тут, вроде, и нечему летать. Точно не птица и не аэроплан.

В Лавру я сегодня приехал. Впервые за много дней вышел на улицу днём. Недалеко, правда. Автомобиль меня у самого крыльца ждал. Потом была поездка до оцепленного полицией перрона на Ярославском вокзале, погрузка в бронированный салон-вагон и поездка в нём до Сергиева Посада.

Мы тут сегодня высоких гостей ждём. Они прямо в Лавру прилететь должны. Если штурман у них не заблудится, конечно. Хотя, теперь уже не заблудится. Раз я их увидел, то и они тоже должны сверху Лавру видеть. Дирижабль, конечно, штука здоровая. Но Лавра ещё больше дирижабля, её ещё раньше наверняка сверху заметно было.

А началось всё 17 июня. Именно в этот день в Киле взбунтовались не желавшие идти на верную смерть в самоубийственный бой моряки Кайзермарине. Что это такое, я прекрасно знал. Именно с этого в моём мире и началась Ноябрьская революция, приведшая в итоге к созданию Веймарской республики.

Здесь же Ноябрьская революция в Германии началась почти на полтора года раньше, чем у нас. 17 июня, как я уже сказал. Смешно. Ноябрьская революция началась в июне. Только она как-то неправильно началась, вяло слишком.

Не знаю, возможно, всё дело в том, что случилось это на полтора года раньше. Не дозрела ещё Германия. И вместо взрыва, как в моём мире, получилось горение. Я где-то читал, не помню где, что если нарушить условия хранения ядерной боеголовки, то она может сработать не штатно. Цепная реакция запустится, но нормального взрыва не произойдёт. Получится какой-то недовзрыв. Даже термин помню. Такая боеголовка называется "шипучка". Вот и с Германией что-то подобное произошло. Революция случилась, но... неуверенная какая-то.

У них там уже почти месяц самая натуральная гражданская война идёт. С применением артиллерии. Даже флот участвует. Большинство дивизий, что были сняты с восточного фронта, кайзер перенаправил на подавление восстания. Но получилось плохо, так как некоторые части перешли на сторону восставших.

В общем, к Вильгельму пришёл самый настоящий "аллес капут". И сейчас тот лихорадочно ищет способ уже не выиграть войну и даже не сохранить свои короны (императора Германии и короля Пруссии). Сейчас кайзер Вильгельм хочет хотя бы остаться в живых. А опасаться за свою жизнь у кайзера есть весьма веские основания. В Англии его уже объявили военным преступником. И попадать в плен к англичанам, да и к французам тоже, Вильгельму крайне нежелательно. Арест же людьми возглавившего революцию Карла Либкнехта, по моему мнению, также весьма прискорбно отразится на здоровье Вильгельма.

Сепаратный мир Германия нам уже предлагала. Штюрмер не согласился. Вот если бы такое предложение последовало до прорыва линии Гинденбурга — тогда да. Можно было бы подумать. А в настоящее время так явно надувать союзников, какими бы бяками мы их ни считали, в настоящее время даже я думаю, что это неуместно. Да и люди не поймут. В Москве народ тоже газеты читает, обстановку на западном фронте в целом представляет.

Босфорская операция, опять же. Колчак вот-вот начнёт штурм, а тут мы мир заключаем. Представляю, как этому в Питере обрадуются. Какой козырь! Ярлык купленного предателя на Штюрмера повесят мгновенно, он же немец по происхождению. И не отмоется он ни за что. Действительно, выглядеть это будет так, будто у страны в очередной раз украли победу.

В ЦК РСДРП(и) вариант с немедленным миром также забраковали. Но по другой причине. Там решили, что заключить с Германией мир сейчас — значит нанести предательский удар в спину германской Революции, каковую при отсутствии восточного фронта Вильгельм всё ещё может попытаться задушить.

Вот такие вот пироги с котятами. И что делать несчастному, обложенному со всех сторон Вильгельму? Лично я достойного выхода для него не видел никакого. Либо отречение и бегство, либо самоубийство. Без вариантов. Но чёрт возьми, какой умный мужик! Такого хода я от него не ждал. Да и никто не ждал. Куда бежать-то ему, где его англичане не достали бы, возникни у них такое желание?

Потому и стою я сейчас на площади в Лавре с малой Свитой. Рядом со мной стоит Штюрмер и мой старый друг Колька. Патриарх с кучей попов тоже тут. Впрочем, оно и понятно. Тут его территория. От Моссовета люди приехали. И сам Бухарин здесь. Отвёл чуть в сторонку епископа Иова (он же Сталин) и о чём-то шепчется с ним. Нда. Сталин в рясе и с посохом... феерично. Впрочем, чего ещё ожидать от свихнувшегося мира?

Официальная версия визита — прибыл проведать больного родственника. Он же ведь кузеном Николаю приходится. Хотя война всё ещё продолжается, и даже соглашения о прекращении огня не было. Но терять Вильгельму особо ведь и нечего. Решил ва-банк сыграть, видимо. Прибыл в гости практически в столицу противника.

На дирижабле Вильгельм прилетел. Прямо из Берлина. Во, как раз сейчас швартуется. Специальной причальной мачты в Лавре, понятное дело, нету. Как-то не залетают сюда обычно дирижабли. Пришлось одну из колоколен временно под причальную мачту переоборудовать, благо недостатка колоколен в Лавре не наблюдается.

Конечно, Вильгельм не совсем уж так с бухты-барахты прилетел. Тихон обещал ему личную безопасность. При условии, что тот не станет покидать территорию Лавры. Вообще, кайзер гостем нашего патриарха и одного из моих регентов считается. Хотя, зная Тихона, рискну предположить, что при необходимости тот своё обещание запросто и нарушит. А потом сам себе этот грех и отпустит. А чего, он же главный поп страны, ему можно.

А: Петя, не богохульствуй. Да ещё и в Лавре.

Ладно, извини. О, смотри, идёт. Быстро он спустился. Хм, чего-то как-то усы у него грустно повисли. Впрочем, оно и понятно. Ему сейчас впору новую песенку разучивать: "Войну проиграл, полстраны потерял, но до смерти рад, что остался живой!". Ой, что их так много-то? Я думал, с ним от силы четыре-пять человек будет. Он что, весь генштаб с собой привёз? Это кто такие важные?

А: Это генерал Людендорф и фельдмаршал Гинденбург, неуч!

Понятно. А те двое?

А: Рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег и принц Максимилиан Баденский. Остальных я и сам не помню по именам, хотя лица вроде попадаются знакомые.

Вильгельм же, тем временем, вплотную подошёл к нашей куче. Штюрмер вытолкнул меня чуть вперёд, а сам встал сразу за моей спиной. Справа и чуть позади меня патриарх Тихон, а слева — Бухарин со своими людьми. Сталин где-то в толпе попов растворился.

— Ваше Величество, — чуть склонив голову по-немецки приветствует меня кайзер Второго Рейха Вильгельм II. — Ваше Святейшество, — кивок в сторону патриарха. — Господа, — взгляд на Бухарина, — господа, Германия больше не может продолжать эту войну...

Глава 21

(Алексей)

* * *

— Петя, ну что вот ты натворил, а?! Кажется, я сейчас тут засну.

— Ты же спал ночью.

— Это сознание спало. Но телу-то тоже надо было дать хоть чуть-чуть отдохнуть. Охх.

— Лёха, не зевай так, челюсть вывихнешь. И вообще. На тебя все смотрят, а ты тут зеваешь на троне. Некрасиво.

— Знаю, извини. Это ты виноват! Как можно было забыть?

— Лёшка, ну я ведь извинился уже! Чего ещё ты от меня хочешь? И потом, это же у меня первый раз. Я как-то не подумал о том, что император не может смыться поспать со своего собственного дня рождения.

— Балбес ты, Петя. Ой, ну как же спать-то хочется! А ведь едва эти рожи закончатся, меня на службу в Успенский собор поведут. Потом делегаты поздравлять будут, потом парадный обед. А вечером ещё и бал будет. А я уже сейчас засыпаю.

— Не боись, Великий Комбинатор. Прорвёмся. Зато она заработала! Леха, она заработала, у меня получилось!

— Да и фиг бы с ней. Мне наплевать. Я спать хочу.

— Ничего-то ты не понимаешь, твоё величество. Скучный ты человек.

— Зато ты очень весёлый.

— Это да. Со мною не соскучишься.

— Во-во, я заметил. Это ж надо было додуматься не спать всю ночь перед таким днём! Ещё и руку мне обжёг.

— Паяльник очень неудобный. Никак не привыкну.

— У тебя этих паяльников уже штук двадцать. Коллекцию собираешь?

— Не. Ищу такой, чтобы удобно было. Пока не нашёл.

— А руки? Мне же с людьми стыдно за руку здороваться! Что это за дрянь такая? Я её и отмыть-то не могу.

— Смазка это.

— Чёрная?

— Не. Чёрная — это графитовая пыль немного въелась. И железо ещё.

— Немного? Вот это вот у тебя называется "немного"? Это я ещё руки помыл. Четыре раза.

— Ладно, не сердись. Зато она заработала!!

— Тьфу. С тобой бесполезно говорить. Во, смотри, князь Юсупов следующий. Сейчас он поздравлять будет.

— Хорошо, что мы на троне сидим. Руку можно не подавать.

— Ага.

— Я тебя, кстати, тоже поздравляю, Лёш. Не сердись. Я просто немножко увлёкся и сам не заметил, как неожиданно наступило утро.

— Ладно, не сержусь. Да и я тебя поздравляю, шизофрения ты моя увлекающаяся. Теперь это и твой праздник тоже. Но чёрт возьми, как же хочется спать!..

* * *

Петька — осёл. Изобретатель ненормальный. Вчера вечером он наконец-то сумел собрать какой-то блок, который у него никак раньше не получался, и загорелся скомпоновать всю эту хреновину целиком. Хреновина — это электромеханическая шифровальная машина типа "Энигма". Петя утверждает, что собранный им монстр по функциональности не уступает немецким серийным машинам образца 1944 года. Не знаю, как насчёт функциональности, но внешне совершенно не похоже. Немецкие энигмы — это такие аккуратные ящички, вроде увеличенной пишущей машинки. А то, что собрал Петя, похоже на... эээ... да ни на что это не похоже. Просто куча железяк, хаотично разбросанных по двум сдвинутым вплотную столам. С краю одного из столов стоит частично разобранная пишущая машинка. Всё это густо оплетено проводами, а когда Петя включает рубильник, эта куча начинает тихонько гудеть, а внутри неё что-то подозрительно шевелится и негромко пощёлкивает.

А ругаться на Петю бесполезно совершенно. Чувствую переполняющие моего симбионта счастье и гордость. Он собрал действующий прототип и даже смог зашифровать им песенку "В лесу родилась ёлочка", а затем расшифровать её обратно. Только вот эту свою победу Петя одержал уже в седьмом часу утра. Увлёкся он, видите ли. А я теперь мучайся.

У меня день рождения сегодня. Мне тринадцать лет исполнилось. И это мой первый день рождения, который я отмечаю не цесаревичем, а императором. Бедный папа. Как же я понимаю его теперь! Помню, как он ненавидел все эти торжественные поздравления, которые был вынужден терпеть. И хотя последние годы я, если позволяло здоровье, всегда сопровождал его, но мне тогда было легче. Поздравляли ведь не меня и я, когда мне надоедало, мог придумать предлог и сбежать. А сегодня сбежать я не могу.

Ещё и платье это дурацкое опять на меня напялили. На улице жарища, кондиционеров нет, а я в большом наряде париться вынужден. И спать хочется просто безумно. Всё из-за этого изобретателя. Причём он даже и сам ведь не знает, зачем нам нужна эта "Энигма". Он её просто так изобрёл, со скуки. Лучше бы какое устройство для контроля климата изобрёл, чем энигму. Жарко же!

Подарков мне надарили целую кучу. Чаще всего оружие дарили. Одних сабель четыре штуки. С другой стороны, а что ещё дарить императору страны, выигрывающей войну, верно? Хотя с войной, вообще-то, всё не так просто. Вроде бы как мы и победили, а вроде бы как и не совсем победили. И не совсем мы.

Борис Владимирович весь извёлся. Даже похудел несколько. Сейчас стоит рядом с моим троном и делает вид, будто бы всё хорошо. Но меня-то не обмануть ему! Я его хорошо знаю. Вижу, с каким трудом ему эти любезные улыбки даются. И явно он хочет куда-то свалить. Причём не спать, как я, а работать. Скорее всего, письма писать да указы сочинять.

Война практически закончилась. Хотя официально мир пока ещё не заключён. И даже соглашения о прекращении огня нет. Но реально лишь на немецко-английском и немецко-французском участках фронта иногда начинается стрельба. Англичане и французы выдохлись после своего последнего рывка и перегруппировывают силы. Сил сбросить их обратно в Рейн у немцев нет даже после подхода дивизий с востока. Вернее, сил-то номинально вполне достаточно. Воли продолжать войну у них нет и руководства единого нет. Вся верхушка второго Рейха во главе с кайзером сидит у нас в Лавре. Управлять же оттуда западным фронтом, мягко говоря, затруднительно. А самопровозглашённое правительство Либкнехта в глазах народа и армии всё ещё остаётся не вполне легитимным. Кайзер хоть и осёл безмозглый, но он хоть кайзер. А эти кто? Так что генералы на западном фронте оказались предоставлены сами себе. Какое уж в таких условиях наступление!

Австро-Венгрия тоже как-то плавно вышла из войны. Она просто сдулась. Вести оттуда приходят противоречивые и с большой задержкой. Разгром Германии крайне негативно сказался на и без того низком моральном духе солдат. А после того, как наши войска заняли Берлин, австрийская армия фактически прекратила своё существование. Нет, она не была уничтожена. Их армия просто... ушла домой. С оружием, понятное дело. И вероятность начала в ближайшее время революции в Австро-Венгрии Борис Владимирович оценивает как близкую к единице.

Удивлены, как это русская армия смогла прорвать фронт и так быстро, всего за месяц, оказаться в Берлине? И какими, интересно, силами осуществлялась эта эпическая наступательная операция? Отвечаю. Прорыв фронта и штурм Берлина осуществлялся силами двух пехотных и одного казацкого полка. От линии фронта до Берлина войска двигались около двух суток. Быстрее по пережившей войну на истощение Германии поезда идти не могли. Потерь в ходе берлинской операции наши войска не понесли.

Вот так. Вильгельм хитрый. Это он придумал. Понял, что вот-вот проиграет вообще всё, включая собственную жизнь, и пытается спасти хоть что-то. Если бы он просто капитулировал, то его, скорее всего, ждал бы арест и суд во Франции. С весьма вероятной верёвкой на шею в финале. Заключить мир только с Россией он не мог. Вернее, это мы не могли с ним мир заключить. Вильгельму оставалось лишь сидеть и ждать собственного ареста либо союзниками, либо восставшим немецким народом. А он вон как извернулся!

Формально война Германии с Россией продолжается. И в ходе этой войны мы штурмом овладели столицей противника. Справедливости ради следует отметить то, что наши союзники по Антанте подняли жуткий вой, когда узнали подробности этого "штурма". Но, как бы то ни было, 20 июля (по нашему стилю) над Рейхстагом русские казаки подняли красный флаг. От красного флага революционной Германии он отличался наличием на нём золотого двуглавого орла.

Зачем всё это? Я тоже сразу не понял. Мне Борис Владимирович объяснил потом. Ведь войну мы выиграли, тут вопросов нет. Скоро пора будет переходить к такому увлекательному занятию, как делёж трофеев и территорий. И вот тут русский флаг над Рейхстагом здорово усиливает позиции России, а заодно и долю трофеев. Захват столицы противника в глазах народа смотрится уж никак не хуже, чем прорыв могучей "линии Гинденбурга". Вот в Лондоне и взбесились. Борис Владимирович всю ночь с 20 на 21 июля в телеграфной комнате провёл. Переписывался одновременно и с Лондоном, и с Парижем и с Берлином, и с Веной и даже с Вашингтоном и Петроградом.

А Вильгельм за такую милую "шалость" получил твёрдые гарантии невыдачи его союзникам или Либкнехту. Только ему этого было мало. Он, как бы, желал вернуть себе Германию. Пусть и в урезанном виде и без колоний. Но Борис Владимирович настойчиво попросил кайзера несколько "урезать осетра". Хотя свою корону Пруссии кайзер себе всё-таки выторговал. Поскольку предложил кое-что такое, что нам очень сильно помогло.

Босфор.

Вильгельм практически сдал нам Босфор.

Как? Сейчас расскажу, мне тут Колчак тоже подарок на день рождения прислал. Очень оригинальный подарок. Он мне прислал целый сундук турецких знамён, захваченных им в фортах, защищавших Босфорский пролив. И к этой куче знамён ещё и письмо прилагалось. И даже несколько фотокарточек. Письмо явно было написано специально для меня. Адмирал, было заметно, не слишком доверял моим познаниям в искусстве ведения морских сражений, а потому постарался всё максимально упростить для мальчишки. Ну, возможно, он и прав был. А то я бы и вправду не понял. Нормальный же, развёрнутый отчёт, скорее всего, отправили в Могилёв.

Так вот, обо всём по порядку. То, что мы готовим босфорскую операцию, немцы, конечно, знали. Конкретные сроки операции не знали (ещё бы, мы их и сами не знали), но по поводу подготовки штурма были вполне осведомлены. И когда запахло жареным, Вильгельм предусмотрительно тоже начал готовиться. А то мало ли, как всё повернётся. Не сомневаюсь в том, что подготовил он несколько различных вариантов. Но тот, за который он купил у Бориса Владимировича корону Пруссии, показался мне вполне адекватной ценой.

Самым сложным было успеть предупредить Колчака, который уже вышел в море. Но успели. Быстроходная папина яхта с шифрограммой от Бориса Владимировича догнала наш Черноморский флот на рассвете, 14 июля, когда он уже почти вышел к Босфору. А дальше всё было как в шахматах, когда за обе стороны играет один человек. Победитель известен заранее.

Наш флот с максимальной скоростью двинулся к европейскому берегу, стремясь как можно быстрее сократить расстояние и своими орудиями подавить турецкие форты. На то, что несколькими часами ранее мощная радиостанция нашего флагмана "Евстафия" передала в эфир короткое шифрованное сообщение, турки внимания не обратили.

Под прикрытием береговых батарей из пролива выполз флагман турецкого флота — линейный крейсер "Султан Селим Джавус". Но наши его совершенно игнорировали, продолжая вести огонь лишь по фортам. А когда "Султан Селим Джавус" выбрал подходящую, по мнению его командира, позицию, он... спустил флаг.

На место упавшего турецкого флага тут же взвился флаг красный, и "Султан Селим Джавус", который сразу же вновь стал "Гебеном", практически в упор разрядил свой главный калибр по самому опасному форту, первым же залпом выведя тот из строя.

"Гебен" успел разрушить ещё один форт, прежде чем турки опомнились. А потом... потом ему стало очень грустно. Но утопить его всё же смогли. Не успели. Подошли наши броненосцы, транспорты с десантом, и к середине дня плацдарм на европейском берегу был захвачен.

Штурм же азиатского берега Колчак, в свете последних событий, предпринял вообще ночью. Небывалое дело! Этому способствовали подробные карты минных полей с "Гебена". Да плюс ещё и некоторые немецкие офицеры перешли на наши корабли, помогая маневрировать в исхоженном ими вдоль и поперёк проливе. Да, зря турки не сменили немецкий экипаж на свой.

Причём формально Вильгельм даже и не нарушил ничего и по-прежнему оставался союзником Турции. Как такое может быть? Так ведь "Гебен" же поднял не флаг кайзермарине, а революционный красный флаг. Вроде как, у них там революция на корабле внезапно случилась и весь экипаж в полном составе, включая командира, присоединился к восставшим немецким рабочим. Во, Вильгельм хитрый! Даже и революцию умудряется в собственных интересах использовать. Только чем он там ухитрился так заинтересовать экипаж "Гебена", что они пошли на такой риск — то мне не ведомо. Впрочем, это они сами между собой разберутся.

А вот с Дарданеллами ничего не получилось. Когда Колчак пересёк Мраморное море и вышел к проливу, то его там ждала, по выражению Пети, "птичка обломайтис". Турки оправились от предательства "Гебена" и сопротивлялись отчаянно. К тому же, они успели частично переставить минные поля. "Евстафий" получил два попадания, подорвался на мине, после чего Колчак операцию отложил. Сейчас десантный корпус Колчака готовится к штурму Константинополя, а в Севастополе полным ходом идёт погрузка на транспорты крепостных орудий Особого запаса и боеприпасов к ним. Босфор мы теперь точно без боя никому не отдадим!..

— Не спишь ещё, Алёша?

— Ох, Борис Владимирович, ну Вы прямо двужильный какой-то!

— Просто мне сейчас некогда отдыхать. Мы немного отвернули в строну от пропасти, но лишь совсем немного. Страна всё ещё в опасности.

— Так что Вы хотели, Борис Владимирович?

— Важные известия, Алёша. Очень важные. Я подумал, что нужно сообщить тебе, хотя уже и поздно и ты устал. Мне тоже тяжело этот день дался.

— Да уж. Поневоле порадуешься тому, что день рождения лишь раз в году бывает.

— Может, мне лучше завтра зайти?

— Да нет. Давайте уж, говорите. Раз уж пришли всё равно.

— У меня две новости, Алёша. Хорошая и плохая. Какую сначала?

— Хмм... Ну, давайте хорошую, что ли.

— Тебе прислали поздравительную телеграмму. Вот она.

— Эка невидаль! У меня этих телеграмм — целый ворох.

— А ты взгляни, от кого она.

— Меня уже никем не удивить. Даже от действующих монархов больше трёх десятков. И от папы Римского есть. А эту кто написал?

— Прочти, ты же знаешь немецкий.

— Давайте... Ничего себе! Что, правда, он сам? Прислал мне телеграмму?

— Да, Алёша. И основная заслуга в том, что такая телеграмма была отправлена, принадлежит товарищу Бухарину. Это именно он, лично, вёл переговоры. Правда, теперь нам придётся резко увеличить поставки продовольствия восставшим, а в ближайшем будущем в Берлине должен начать работу Совет рабочих депутатов. Политически всё безопасно. Букву союзного договора мы не нарушаем, так как помогаем не Рейху, с которым воюем, а восставшим, которые и сами борются против кайзера.

— А не слишком жирно? Всего за одну поздравительную телеграмму?

— Не жирно, Алёша. Личное поздравление от Карла Либкнехта, в котором он прямым текстом называет тебя российским императором, означает, что он признаёт законность твоей власти. А также и легитимность принятых от твоего имени решений. Поверь, это очень важно. Кроме того, и в РСДРП это укрепит твои позиции. Телеграмму обязательно нужно завтра опубликовать, дабы показать нашим собственным скорбным на голову революционерам, что коммунистическое движение в Европе не сомневается в твоём праве занимать российский престол.

— Эк Вы лихо завернули, Борис Владимирович. А плохая новость какая?

— С Питером совсем плохо.

— Я заметил. Керенский мне поздравления так и не прислал. Что, ещё хуже стало?

— Да. Они поняли, что проигрывают, и решились на отчаянный шаг.

— Что же там сделали?

— Сегодня правительство Керенского и Родзянко официально обратилось к странам Антанты с просьбой о военной помощи против, цитирую: "незаконно оккупировавшей Москву клики Штюрмера-Бухарина". Ведь у нас практически нет надёжных войск Алёша. Как ни странно, но самые надёжные и преданные сейчас — это отряды Красной гвардии Дзержинского. Плюс полиция. Ну и корпус Келлера в какой-то степени боеспособен. И это всё! Если не считать Колчака. Но корпус Колчака далеко, быстро его к Москве не перебросить. К тому же, у него иная задача. Нам сейчас необходимо, совершенно необходимо прочно закрепиться в проливах. Хотя бы в Босфоре, раз уж Дарданеллы взять не смогли.

— И как союзники отреагировали на таковое заявление наших северных не-друзей?

— Пока никак. Полная тишина. Хотя питерцы своё обращение даже в газетах опубликовали. И это очень плохо, Алёша.

— Отчего же?

— Это значит, что переговоры о помощи Антанты Временному правительству тайно идут уже давно. И наверняка они что-то там успели решить. Теперь вот последовала официальная просьба о помощи через печать и по радио. Думаю, уже завтра мы можем получить и ответ. Они просто чего-то ждут. Чего-то ждут. Но чего?

Зазвонил телефон на моём столе. А мне вставать лениво. В кресле так удобно.

— Борис Владимирович, если Вам не трудно, послушайте, а? Мне не хочется вставать, а это всё равно наверняка Вас. Мне в это время никто звонить не станет. Уверен, то Вас ищут.

— Хорошо, Алёша. Штюрмер у аппарата! Да! Да, Степан Михайлович! Да говорите же уже, что вы мямлите! Что?? Когда? Это точно? Сколько?? Откуда информация? Совпадает? Вот оно, значит, как. Хорошо, спасибо Вам, Степан Михайлович, я всё понял. Доброй ночи, отдыхайте.

Борис Владимирович преувеличенно осторожно положил телефонную трубку на рычаг, тяжело вздохнул, и устало опустился на стул. Какой же он уже старенький! Смотрит на меня. И взгляд такой... затравленный, что ли. Не подберу слова.

— Что там, Борис Владимирович? Что-то случилось?

— Случилось, Алёша, случилась.

— Что-то плохое?

— Да уж ничего хорошего.

— Вы мне скажете?

— Скажу. Всё равно завтра об этом все газеты напишут.

— И что там?

— Великобритания ввела в Средиземное море основные силы Гранд Флита...

Глава 22

(Пётр)

* * *

— ...Лёха, а может ну её нафиг? Как-то она мне не нравится. Высокая какая-то. И зоопарком от неё воняет.

— Не, нельзя. Я же атаман всех казачьих войск. Неудобно получается, казак — и верхом ездить не умеет. Раньше-то мне нельзя было учиться и это на болезнь списывали. Но теперь ведь можно! И даже нужно.

— А нафига? Может, лучше мотоцикл попросим, а?

— Ты же на мотоцикле тоже не умеешь.

— Мотоцикл проще. И потом, я на велосипеде умею. Думаю, это почти одно и то же.

— Петь, да не бойся ты её. Гляди, у Кольки же получается. Смотри, как носится! Давай, погладь её.

— Точно не укусит?

— Степаныч помнишь, что сказал? Что смирная. И умная. Погладь. Смелее!

— Попробую. Ой! Она на меня посмотрела. Слышь, Лёха, она ещё и дышит!

— Конечно, дышит. Она же живая. Петька!

— Чего?

— Ты что творишь?! Зачем откусил? Мы для кого морковку принесли?

— Блин. Забыл. Извини, она как-то машинально у меня откусилась.

— Балбес.

— Ладно. Надеюсь, эта Ёлочка не из брезгливых. Эй ты, копытное, слегка покусанную морковку жрать станешь?..

* * *

Как вы уже поняли, это я на лошади ездить учусь. Верхом. Зачем это мне — не знаю. На дворе давно двадцатый век, а я тут, как питекантроп какой-то, этот реликтовый вездеход осваиваю. Действительно, лучше бы мотоцикл дали. А ещё лучше — автомобиль. Правда, здесь ни того, ни другого делать пока не умеют. Вернее, думают, что умеют, но я-то ведь знаю, как нормальный мотоцикл или автомобиль должны выглядеть. Поделки местных косоруких механиков на продукцию горьковского автозавода начала XXI века похожи меньше, чем старый и больной проказой ишак на вот эту Ёлочку.

Красивая она, вообще-то. Вся белая. Только высокая. Я еле залез на неё. А Лёшка, паразит, не разрешил стремянкой воспользоваться, как мне хотелось. Невместно, говорит. Пришлось так карабкаться, прямо с земли. Ладно, взгромоздился кое-как, уселся. Седло неудобное. Жёсткое какое-то. Пожалуй, нужно было небольшую диванную подушку с собой прихватить. В следующий раз так и сделаю.

Ну, сижу. Дальше что? Как её двигаться заставить? Мой новый учитель верховой езды, старый казак Степаныч выжидающе смотрит на меня с земли, чуть шевеля своими роскошными седыми усами. Рядом с ним ещё пара казаков помоложе. Также прямо тут, в манеже, расположился на стульчике мой личный врач Деревенко. Просто на всякий случай. Я же верхом вовсе ни разу в жизни не ездил. И Лёшка тоже не ездил. Так что доктор вполне может понадобиться.

А вот сын доктора и мой денщик Колька верхом здорово умеет. Круги по манежу нарезает с довольным видом. Кольку, что ли, спросить, как эту скотину двигаться заставить? Лёшка, поросёнок такой, молчит, хотя наверняка знает. И Степаныч молчит. Сказал, что хочет посмотреть, как у меня первый раз самостоятельно получится. Я же только в кино видел, как верхом ездят. И читал ещё, но в книгах про это совсем мало. Просто пишут обычно, что такой-то вскочил верхом и поскакал. Ага, а как поскакал, если эта сволочь стоит на одном месте?

Про шпоры я знаю. Читал и в музее их видел. Но шпоры мне отчего-то не прицепили. Значит, должен быть альтернативный способ управления. Кстати, у Кольки тоже шпор нет, но он как-то справляется со своим транспортом.

По очереди понажимал на оба стремени. Нет, это явно не педали "газ" и "тормоз". Сказал Ёлочке: "Но!". Потом: "Тпру". Потом: "Полный вперёд", "Шагом марш" и, на всякий случай: "Поехали". Ничего не случилось. Стоит, зараза, на месте и ушами машет.

Может, за вожжи нужно подёргать? Или это уздечка? Да всё равно. Только мне казалось раньше, что эта вожжи-уздечка у лошади заменяет руль и тормоз одновременно. Ладно, хуже-то не будет, давай подёргаю. Дёрг!

И вот тут, наконец-то, эта бестолковая кобыла вспомнила о том, что она, вообще-то, работает тут транспортом, а не просто проедает казённое сено в конюшне, и приступила к выполнению своих служебных обязанностей. Она шагнула вперёд. А потом ещё раз шагнула. И ещё. Мы поехали! А потом я почему-то неожиданно оказался на земле.

Чёрт. Однако, больно. Падать с лошади — больно. Хочу мотоцикл...

Два часа спустя. Наконец-то это мучение окончилось. Руки болят, ноги болят, спина болит. То место, где заканчивается спина и начинаются ноги — тоже болит. А Лёшка доволен при этом, как слон. Чувствую его радость. Он, оказывается, всегда мечтал верхом ездить. Я же так и не понял, что в этом хорошего. Мотоцикл ведь удобнее!

Это всё граф Келлер виноват. Фёдор Артурович. Кавалерист, блин. Два дня назад, на устроенном в честь Келлера приёме, я случайно ляпнул, что не только не умею ездить верхом, но вообще ни разу в жизни в седло не садился. Графа чуть кондрашка не хватила. Как же так! Почему?! Немедленно исправить!

Я попытался как-то отмазаться, но не преуспел. Меня не поддержала ни свита, ни регенты, ни Колька со своим отцом. Даже Лёшка — и тот меня не понял. Хочет учиться. Вот и пришлось мне сегодня два часа общаться с этой травмоопасной кобылой. Сколько раз я падал с неё, даже и не помню. Раз двадцать, не меньше. Колька, паразит, всё время смеялся надо мной. А ещё друг, называется. Хорошо ещё, что Ёлочка такая спокойная пофигистка. Ей всё по барабану. Я упаду — она сразу останавливается и терпеливо ждёт, пока поднимусь и вновь вскарабкаюсь в седло. Мне специально такую спокойную подобрали, учиться.

Не знаю, может оно и к лучшему. Вдруг, пригодится когда и мне умение хоть как-нибудь ездить верхом. Время больно неспокойное сейчас. Мне ведь в скачках не участвовать и в кавалерийские атаки не ходить. Достаточно научиться хотя бы не вываливаться из седла.

Казаков, кстати, что учить меня стали, генерал Келлер и отрядил. Это из его корпуса люди. Говорит, знатные кавалеристы. В своём полку лучшие по этой части. Они вместе с генералом из Казани вернулись.

Да, вы же не знаете! Корпус Келлера вернулся в Москву на этой неделе. В Казани вроде бы как всё относительно спокойно. Горсовет во главе со Швондером контролирует ситуацию. Во всяком случае, так тот докладывает по телеграфу. Но золото оттуда решили всё же вывезти в Москву. Так Штюрмер распорядился. Он хочет Келлера с его полками в Москве видеть. А золото оставлять опасается. Вот и решил всё в Москву свезти.

Сложили золотой запас империи в подвалах Чудова монастыря. Тут, в Кремле. И охрану усилили там, понятное дело. Целую ночь машины разгружали.

А ещё до того, как золото прибыло в Москву, Кремль стали потихонечку превращать обратно в то, чем он и был изначально — в крепость. Потому что тут и император сейчас живёт, и золой запас хранится и один из регентов постоянно пребывает. В общем, Штюрмер решил, что хватит Кремлю уже проходным двором быть. Для народа пока что весь Кремль не закрыли, но и гулять где попало, как раньше, уже не позволяют. Да и лавки все с территории Кремля в две недели вывели. Ага, вывели. У нас, блин, как всегда, всё через одно место. Не знаю уж, как у них там это получилось — не то полиция излишне усердно помогала лавочникам "съезжать", не то это лавочники из вредности насвинили напоследок, не знаю. В общем, в результате, теперь на территории Кремля мы вместо лавок имеем некрасивые кучи брёвен и строительного мусора, местами даже обгоревшие. И кто, спрашивается, всё это будет убирать, а? Может, субботник объявить?

А чего. Это идея. Ленин же на субботнике вкалывал. А значит и императору не зазорно. Похожу с метёлкой, посажу какую-нибудь палку в землю. Потом картину на эту тему напишут. "Император Алексей II на всероссийском коммунистическом субботнике". Надо намекнуть Штюрмеру про субботник. Только вот боюсь, он не согласится. Не, сам субботник может и устроит. А меня не выпустит наверняка.

Я его спросил как-то, долго ли мне ещё ото всех прятаться. Говорит, долго. Пока мне шестнадцать лет не исполнится. Тогда он перестанет быть регентом, и я сам уже решать буду, что мне делать. А пока он за меня решает, то и не пустит никуда. Единственное спасение — это если Николай придёт в себя.

Ой, страшно представить, что тогда начнётся. Он же сразу попробует разогнать, а то и пересажать всю РСДРП. А Бухарин на это согласится? А что скажет Дзержинский? И полки Келлера тут ему не помогут. Комиссары в наших войсках начиная с уровня батальона и выше уже давно введены. Допустим, Тихон Николая поддержит. И что? Ещё неизвестно, за кем охотнее пойдут солдаты — за комиссаром или за священником. Во всяком случае, в Московском военном округе.

Не, если Николай очнётся, ему ни в коем случае резких движений делать нельзя. Ведь недовольных текущим положением дел хватает. В основном среди дворянства, которое не может не видеть того, что молодой император в моём лице их в качестве опоры трона уже, похоже, не рассматривает, сменив в этом качестве дворян на социал-демократов. В общем, посидеть бы Николаю в Лавре тихонечко-тихонечко. Только разве согласится он? Никогда. Нда. То есть, я ему, конечно, желаю выздоровления. Но потом. Когда-нибудь. Выздоравливать сейчас ему категорически противопоказано. Вернее, не ему противопоказано, а стране.

Мой кортеж через заранее распахнутые ворота в Кремль въезжает. Движемся к Большому Кремлёвскому дворцу. Надоел он мне. Может, тоже в Лавру переселится? Бухарин не одобрит. Нет, ну какие же уродливые кучи мусора теперь на месте бывших лавок! Положительно, нужно провести субботник, убрать всё это.

А что если субботник сделать не коммунистическим, а православным? Бесплатно убирать с улиц мусор и сажать деревья — это богоугодное дело или нет? Тихона спрошу, как увижу. Или Сталина. Который теперь епископ Иов. Хотя нет, он же уехал на той неделе. На него ещё одно партийно-церковное задание повесили. Товарищ Иов убыл на свою родину, на Кавказ. А вернее, даже ещё дальше. К Юденичу он поехал.

Юденич у нас Кавказским фронтом командует, если кто не в курсе. Ну, это называется так фронт. На самом деле, от Кавказа фронт уполз уже довольно далеко. Продвижение Юденича вглубь Турции ограничивается нашими возможностями снабжать его. В военном плане сопротивления ему практически не оказывается. Похоже, Османской империи больше не существует.

У них и так-то к началу этого, семнадцатого, года военное положение было безнадёжным, ну а после не очень честно захваченного нами Босфора всё и вовсе развалилось. Когда войска Колчака ворвались в Константинополь, центральная власть империи перестала подавать признаков жизни. Старенького султана Мехмеда V из столицы вывезти успели. Но вот куда привезли — неизвестно. Прячется он где-то. Если вообще жив. Он же пожилой и больной. Вполне мог и не вынести дороги и таких волнений.

А как тут не волноваться? Считавшийся неприступным Босфор захвачен. Пусть с помощью предательства, но захвачен ведь! На улицах столицы русские казаки, Юденич с востока приближается парадным шагом, так как помешать ему нечем. Ну и, для полноты картины, едва Колчак начал штурм Константинополя, англичане атаковали Дарданеллы.

Да, не зря Штюрмер с таким неудовольствием воспринял весть о Гранд Флите в Средиземном море, не зря. Как бы у нас тут новый виток войны не начался. Вся надежда на то, что англичане и сами от войны устали. У них тоже сил нет. Даже вот разваленную Германию всё додавить не могут. Но то на суше. А вот на море...

На море наш Черноморский флот Гранд Флиту — на один зуб. Правда, орудия Особого запаса уже выгружены и даже частично установлены. Сейчас Колчак усиленно минирует там всё подряд. Только вот этого мало. Не приходится сомневаться в том, что если англичане решат атаковать, то Черноморский флот они нам быстро перетопят. И Босфор отберут. Хотя в процессе весьма чувствительно и получат сдачи.

Ага, Босфор отберут. Только вот у нас ещё и Кавказский фронт есть. Османы разбиты. Что мешает Юденичу развернуться на юг, на Багдад? А оттуда уже и до Суэца недалеко. По суше. Только снабжать целый фронт по суше мы не сможем. С железными дорогами там, мягко говоря, хреново. Везти же припасы гужевым транспортом на такое расстояние и в потребных фронту количествах... К тому же, в Чёрном море будут безраздельно господствовать англичане и каждый патрон придётся переть по суше, через Кавказ.

Вот, собственно с этим и выехал к Юденичу товарищ Иов. На месте разобраться, насколько реально развернуть часть войск на юг и что потребуется для их снабжения. Он же кавказец. Местные реалии должен знать. Хотя там уже и не Кавказ, но всё равно близко.

Почему напрямую Сталин поехал на фронт, а не в Могилёв, в ставку? Да что-то вот могилёвские генералы нам в Москве всё меньше и меньше нравятся. Особенно Алексеев. Штюрмер подумывал снять его, да только опасается того, что издай он такой указ, части Западного и Северного фронтов могут открыто перейти на сторону Временного правительства, объявив Штюрмера самозванцем, а меня Лжеалексеем. А то почему меня прячут всё время? Потому, что я не настоящий, вот и прячусь от народа. А настоящего Алексея убили. И Николай вовсе не болен, а пленён. Чем не версия?

Приехали. Мы с Колькой дождались, пока солдаты лейб-конвоя выстроят живой коридор для прохода нас, вылезли из машины и по ступеням поднялись на крыльцо. Сейчас обед будет. Зайти, что ли, к Штюрмеру перед обедом? Да ну. Не хочу. Ему уже наверняка донесли, как я на лошади катался. Тоже смеяться станет.

Я переоделся, умылся и уже хотел вызвать лакея сказать, чтобы подавали обед, как в комнату заглянула Колькина голова и сказала, что со мной хочет поговорить мой ненаглядный опекун. Чёрт. Поесть не даст спокойно. У него что-то сверхважное из Берлина, от Либкнехта. Что-то такое, на что он без моего ведома ну никак не может решиться.

Обед откладывается, понятно. Ладно, пошёл я к Штюрмеру. Захожу в приёмную. Всё как обычно. Посетители, человек двадцать. В основном мужчины, но и парочка женщин имеется. При моём появлении все встали. Это тоже обычно, я уже привык. И тут БАМС!!

За моей спиной распахивается дверь и какой-то непонятный мужичок, едва не сбив меня с ног, пролетает мимо прямо к столу Степана Михайловича, секретаря Штюрмера. И орёт дурным голосом: "Срочный пакет от товарища Дзержинского!! Лично в руки господину регенту! Очень срочно!!".

Ненормальный. А по телефону позвонить нельзя было? Что там такого срочного? И куда охрана смотрит? Тут императора чуть не затоптали, а они в носу ковыряют? Ну, наконец-то. Не прошло и года.

Лейтенант и полдюжины рядовых лейб-конвоя врываются в приёмную. Мужичка хватают, но тот продолжает верещать, что его послал Дзержинский, у него есть пропуск и всё очень срочно. На шум из двери своего кабинета выглядывает Штюрмер и интересуется у лейтенанта, что тут происходит и кого они схватили.

Через пару минут всё выяснилось. Это настоящий посланник с настоящим пакетом. Оказывается, Дзержинский уже звонил по телефону и предупредил, что посылает человечка с важным пакетом. Только что на экстренном поезде доставили из Твери. Штюрмер сам виноват. Он закопался с очередным посетителем и про посланника забыл. Вот тому и пришлось чуть ли не с боем прорываться к нему.

Так что же он принёс-то? Мой опекун расписался в получении пакета и вместе с ним вернулся в свой кабинет. Я шмыгнул следом за ним. Ведь он сам же меня звал!

Штюрмер быстренько завершил разговор с чем-то недовольным толстяком, выставил того за дверь и сказал секретарю, что пока никого не принимает. А потом вскрыл этот загадочный пакет. Внутри оказался опечатанный конверт и записка. Записка была от Дзержинского, и в ней он просил срочно ознакомиться с документом в конверте. Документ пока секретный, но в ближайшие дни, после того как он будет согласован с Временным правительством, ожидается его публикация огромным тиражом с последующим распространением по всей стране. Это Дзержинскому из Петросовета переслали. Видимо, есть у него там кто-то, кто сливает информацию.

Вскрыв конверт, Штрюрмер выудил из него невзрачную бумажку серого цвета, сел в кресло и углубился в чтение. Блин, вот не вовремя-то как! И чего он меня сорвал? Сам без обеда пашет, так и остальные тоже так должны? У меня, между прочим, обеденный перерыв. Государь трапезничать желает, а вместо приёма пищи я тут вынужден сидеть и любоваться на то, как мой регент бумажки читает непонятные.

А Шрюрмеру эта новая бумажка явно не понравилась. По мере чтения её он всё больше и больше мрачнел. Вероятно, какую-то гадость написали. Наконец, чтение было окончено.

— ... твою мать! — сказал Борис Владимирович, раздражённо швырнул бумажку на стол, а затем грязно выругался.

И чего он так огорчился? Я протянул руку и взял эту бумажку со стола. Ну, и что тут? Читаю торопливо и неряшливо написанные карандашом буквы:

ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ

1) Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.

...

Интерлюдия III

— Ну, господа бывшие пехотинцы, сапёры, артиллеристы, кавалеристы, а ныне военнопленные, кто хочет сегодня поработать? Напоминаю, выполнившим полторы нормы — усиленный паёк.

Старший барака номер восемь, ранее в чине фельдфебеля служивший в полковой столовой, привычно оглядел строй понурых оборванцев, своих подчинённых. Он ещё раз порадовался тому, что вовремя, сразу после прибытия их группы в лагерь, успел подсуетиться и занять такое тёпленькое местечко, как старший барака. И теперь ему, в отличие от всех остальных, не приходится трудиться по четырнадцать часов в сутки на полевых работах. Его задача — лишь наблюдать за тем, насколько качественно они работают, покрикивать на нерадивых, да следить за выполнением нормы. Норма — это важно. Очень важно. За недовыполненную дневную норму англичане вполне способны урезать, а то и вовсе отобрать паёк. Такие случаи в их в лагере уже были. А вот за перевыполнение нормы паёк обещали выдавать усиленный.

Правда, никто пока этих усиленных пайков не видел. Перевыполнить норму в полтора раза ещё никому не удалось ни разу. И обычная-то норма на первый взгляд кажется совершено нереальной. Но как-то справляются с ней, хоть и на пределе сил. Вечером, после возвращения в барак, люди буквально валятся на нары. Позавчера же один человек и вовсе упал прямо в строю, когда они после работы возвращались с поля в лагерь. Упал, и не смог подняться сам.

Повезло парню, что и говорить. Соседи не бросили его. Подняли и на руках дотащили до барака. А иначе британцы наверняка расстреляли бы его. Так же за ночь он немного оклемался и вчера вышел на работы вместе со всеми. И хотя бывший фельдфебель заметил, как вчера другие пленные немного помогали в поле ослабевшему товарищу, вмешиваться он не стал. Зачем? Норму ведь барак выполнил, и он вновь получил свой полуторный паёк, положенный ему как старшему.

Где сейчас этот парень? Сегодня не свалится? Фельдфебель ещё раз оглядел строй и нашёл того стоящим во второй шеренге. Взгляд усталый, голодный, но при этом злой. Да, этот не сдастся и не смирится. А как же он ненавидит англичан! На конвой смотрит так, что кажется, вот-вот бросится и вцепится в глотку зубами. Впрочем, в лагере почти у всех похожее отношение к британцам. Ну, кроме тех, кто уже сдался и мысленно похоронил себя. Их сразу видно, у них глаза потухшие.

Бывший фельдфебель пересчитал людей в строю и, убедившись в том, что все на месте, скомандовал поворот направо и начало движения. Сейчас шесть часов утра, а поесть им дадут в одиннадцать. Будет получасовой перерыв на отдых и приём пищи.

У внешних ворот лагеря к строю присоединился британский конвой — полудюжина охранников с винтовками и ещё четверо с собаками. Краем глаза фельдфебель заметил, какой полный ненависти взгляд метнул в них тот молодой солдат, которого едва не расстреляли позавчера из-за потери сил. Как же его зовут-то? Некоторое время фельдфебель пытался вспомнить имя этого счастливчика, спасённого от расстрела товарищами, не вспомнил, плюнул на это дело и спокойно пошёл дальше во главе колонны.

И чего, спрашивается, так злиться на англичан? В лагере было несколько человек, переведённых из французских лагерей. Так они рассказывали, что по сравнению с французами англичане ещё ничего. Даже кормить не забывают, если работать хорошо.

Особенно же жуткие слухи ходили об американском лагере. Доподлинно ничего не было известно, но проверить на собственной шкуре правдивость этих слухов не желал никто. Говорили, будто бы американцы в качестве лагерной охраны использовали негров. Так те вообще натуральные звери. Издевались над пленными с потрясающей воображение жестокостью.

Бывший фельдфебель, вспомнив о наводящих ужас одним своим видом заокеанских охранников, решил, что по сравнению с другими лично для него война окончилась не так уж и плохо. Он жив, здоров, занимает хлебное место в лагере военнопленных. Для миллионов его сограждан всё завершилось много хуже.

Да и лагерь неплохой. Работать приходится не в шахте или каменоломне, а в поле, на уборке урожая. Сегодня они картофель убирать будут. Немецкий картофель, посаженный немецкими руками, будет собран немцами же, а достанется всё англичанам. Что ж, это война. Если бы Центральные державы победили, то сейчас французы точно так же собирали бы для немцев французский картофель.

Зато небольшая часть собранного урожая шла на прокорм собравших его пленных. Это означало, кто кормёжка в данном лагере была чуть лучше, чем в тех лагерях, которые на полевых работах не использовались. По крайней мере, овощи были свежими. Их не нужно было ниоткуда привозить.

Примерно через полчаса колонна немецких военнопленных подошла к полю, на котором им сегодня предстояло работать. Пара подвод с кучей пустых мешков и с лопатами уже ждала их тут. Ближе к вечеру подъедет ещё десятка два — вывозить собранный урожай. Так было каждый день. Привычно разобрав с подвод мешки и лопаты, голодные оборванные немцы, выстроившись неровной шеренгой, принялись за сбор урожая.

Британские охранники тоже привычно оттянулись к краям поля, постаравшись заранее занять места в тенёчке, дабы меньше страдать днём от пока ещё жаркого сентябрьского солнца.

Ну, а бывший фельдфебель, как обычно, прохаживался среди копавшихся в земле соотечественников, периодически подбадривая наиболее медлительных пинками. Его взгляд неожиданно вновь зацепился за того самого худого и небритого солдата, о котором он думал утром в лагере. И вот тут в памяти фельдфебеля всплыла его фамилия. Имени фельдфебель вспомнить не смог, а вот фамилию вспомнил. Фамилия грязного оборванца с лопатой в руках была Гитлер...

Глава 23

(Алексей)

— ...Борис Владимирович, ну можно без меня там обойтись завтра, а? Я на Ёлочке хочу кататься. Я уже не падаю с неё, даже когда она рысью идёт.

— Не падаешь? Точно? А в чём у тебя сегодня штаны были испачканы, когда ты вернулся?

— Ну, почти не падаю. Так можно?

— Нет.

— Ну, пожалуйста.

— Нет. Не дури, Алёша. Когда можно — я тебя всегда отпускаю. Но завтра без тебя никак не обойтись.

— Ну почему? Моя подпись всё равно ведь ничего не значит.

— Значит. В данном случае значит. Подписывать должен ты. А мы с его Святейшеством всего лишь твою подпись подтверждаем.

— Я потом подпишу, вечером. Вы там место просто оставьте, я и подпишу.

— Алёша, головой-то подумай своей немного. Ты просто обязан там быть. Лично. Кроме всего прочего, там ещё и киношники будут. Часть церемонии, самая торжественная, будет снята на киноплёнку. Для потомков. Это же уникальные кадры. И фотографировать вас будут не раз завтра. Так что давай, не упрямься. Наденешь Большой наряд.

— О нет! Только не это. Я его ненавижу.

— Не упрямься, говорю. Наденешь. А затем ещё господин Мешков тебя причешет нормально. Ты же не хочешь выглядеть чучелом в учебниках истории. Завтрашние твои фотографии наверняка попадут и в учебники и в энциклопедии.

— А я на лошади кататься хотел...

— Алексей! Послезавтра покатаешься. А завтра ты будешь творить Историю.

— Ну, хоть чуть-чуть, а?

— Нет! На вот, почитай. Я специально принёс его сюда.

— Что это такое?

— Сценарий написали тебе. Как себя держать, что говорить, что делать. В общем, читай. По хорошему, тебе это наизусть нужно выучить.

— Борис Владимирович! Когда?! Я не успею! И я спать хочу. И у меня ноги болят.

— Не дави мне на жалость. Ты сам виноват. Меньше кататься нужно было.

— А можно я...

— Нельзя. Всё, хватит препираться. Тем более, чай ты уже выпил. Идите в свой кабинет и работайте, Ваше Императорское Величество.

Вздохнув, я взял пачку машинописных листов и уныло побрёл к выходу из малахитовой столовой. Уже в дверях не удержался и тихонько буркнул себе под нос:

— Сатрап.

— Я всё слышал, — раздался сзади голос моего опекуна...

Вот так всегда. Птичка обломайтис. Раньше я думал, что это у Наследника жизнь тяжёлая и жутко завидовал Кольке, который в любое время мог пойти куда угодно, совершенно не заботясь о конвое и пристойности. А теперь я уже и себе самому, каким я был год назад, завидую. Быть императором — это ещё хуже, чем быть Наследником.

Умом-то я понимаю, что Борис Владимирович прав, я должен присутствовать. Но как же хочется кататься! А приходится вместо катания опять надевать эту воняющую мышами робу и тащиться на невероятно скучную церемонию. Вот интересно, а чего этот Большой наряд так странно пахнет? Что трудно постирать его?

П: Лёха, ты чего? Такое наверняка не стирают. Как его стирать-то, ты подумал?

Думаешь, нельзя стирать? Ну, может ты и прав. Всё равно, надевать его противно. Пахнет.

Пришёл в свой кабинет и залез с ногами на гостевой диван. Блин, тут страниц пятьдесят будет. Встать. Поклониться. Улыбнуться. Смотреть в сторону газетчиков. Пожать руку. Брр. Скукотища такая. Конечно, наверняка суфлёр будет. Мне подскажут. Но всё же прочитать надо. Хоть примерно знать буду, что делать. Интересно Вильгельм тоже сейчас сценарий учит? Наверное, так. Завтра, согласно моей части сценария, мы с ним будет главными актёрами на этом спектакле.

Гм, а спектакль довольно длинный. На целый день. С самого утра и до вечера всё расписано чуть ли не по минутам. Почётный караул, шествие, флаги, оркестры, парадный обед, бал. Много всего ребята из министерства Двора сочинили. Ага. Они сочинили — а мне всё это тащить. Блин. Даже в туалет просто так не отлучиться! Всего три окошка по десять минут на целый день мне оставили. Придётся стараться поменьше есть и пить. А я-то ещё думал, отчего папа на всяких торжественных приёмах так мало ест, отщипывает по чуть-чуть, как воробей. Теперь понял. Ему отлучаться нельзя. Интересно, а он тоже сценарии учил или сам всё знал? Что-то я у него ни разу не видел ничего на такой сценарий похожего.

Да, папа. Уже конец сентября, а он так и не вылечился. Наверное, теперь уж и не вылечится. Доктора говорят, что не нужно терять надежды, положительная динамика есть. Но как-то неуверенно они это говорят. По-моему, просто успокаивают меня.

И от мамы с сёстрами больше месяца никаких вестей. Что там с ними — неизвестно. Мама. Хочу к маме. И девчонки. Хочу, чтобы мы опять, как раньше...

П: Лёха, а ну прекрати! Прекрати, кому говорю! Давай, я помогу.

Ух!! Да, удобно иметь такую шизофрению, как у меня. Контролировать эмоции получается здорово. Мощная волна бодрости и оптимизма от Пети мою хандру моментально развеяла. Реветь больше не хочется. Могу продолжать чтение.

Дальше что тут? Ага, присяга, моя речь (см. приложение 2). Где это приложение? Во, вот оно. Не очень длинная речь. Славно, славно. Только я всё равно не запомню, наверное. А по бумажке можно читать будет? Блин, тут пометка, что обязательно нужно выучить наизусть. Читать нельзя. Зараза. После речи что? Первое окошко для решения личных проблем нам с Вильгельмом, а затем торжественное богослужение в Успенском соборе. Сам патриарх ведёт.

Потом поздравления, подъём флагов, государственные гимны, выход к народу, возвращение во дворец. Вот, ещё не началось, а мне уже заранее надоело. Не хочу туда. Всё-таки скучная у императора работа. Эх, мне бы в кавалеристы пойти! Или хотя бы в пожарники, тоже неплохо.

И когда эта тягомотина оканчивается? Вот чёрт, написано, что как полностью стемнеет, будет фейерверк. То есть это до темноты тянуться будет. А начало в шесть утра. Да уж, весёленький мне завтра денёк предстоит!

Впрочем, событие действительно историческое. Завтрашний день будет днём выхода из войны Германской империи. В связи с прекращением существования оной. Интересно, а дату какую в учебники потом запишут? У нас завтра 25 сентября, но в самой Германии-то уже давно октябрь! Петя тут предлагал как-то на Григорианский календарь перейти, так Тихон на это категорически не согласился. Говорит, что пока он регент, такого не будет. Он не допустит.

Что любопытно, ни английских, ни французских официальных лиц на церемонии не ожидается. Их вообще приглашали или нет? От Римского папы представитель будет, от Либкнехта целая делегация, нейтралы всякие типа Швеции и Испании. Даже японца какого-то откопали. А англичан и французов нет. От них лишь журналисты, официальных нет никого. Подозрительно это.

Так что же завтра случается-то? Ха, по порядку расскажу сейчас, как хитро и изобретательно Вильгельм за трон цепляется. За хоть какой-нибудь трон.

Поскольку он в настоящее время пока ещё ни от чего не отрекался, то завтра им будет обнародовано сразу несколько манифестов. Для начала Вильгельм, как германский император, выведет из состава прусского королевства одиннадцать из четырнадцати провинций, а как король Пруссии сам с собой согласится. Королевство Пруссия съёживается всего до трёх провинций. В нём остаются провинции Восточная Пруссия, Западная Пруссия и Великое княжество Познанское. После чего король этой новой Пруссии просит исключить его королевство из состава Германской империи. Император Германии, понятно, снова не возражает, и Пруссия выходит из состава империи. А затем Вильгельм отрекается от короны императора Германии и умывает руки. Всё, революция в Германии победила. Дальше уже дело Либкнехта с товарищами наводить там порядок и решать вопрос с формой правления.

А что же Пруссия? Ну, Пруссия ведь в войне не участвовала. Участвовала Германия, но теперь Пруссия уже не является её частью, а потому сразу начинает делать вид, будто она тут совершенно ни при чём и вообще давно борется за мир во всём мире. Демагогия, конечно. Тем более, король Пруссии не сменился и на троне всё тот же одиозный кайзер Вильгельм. Сомнительно, что союзники оставят его в покое, не попытавшись додавить. Тем более, собственного военного флота у Пруссии не будет. Флот давно уже поднял революционные флаги и Вильгельму не подчинится. Думаю, особых проблем с высадкой десанта на побережье Пруссии у англичан не будет. Вильгельм это прекрасно понимает, а потому почтительно просит императора Российской империи (меня, то есть) включить его королевство в состав моей империи. Вот так. Независимым государством Пруссии предстоит пробыть минут пятнадцать. Она быстро-быстро перепрыгивает из одной империи в другую.

При этом Пруссия сохраняет широчайшую автономию. У неё будет свой король, своя армия, своя валюта. Но в то же время объявление войны Пруссии будет означать автоматическое объявление войны России. Отношения России и Пруссии будут напоминать отношения Великобритании и Канады.

Борис Владимирович много раз жаловался мне, каких трудов и нервов стоило ему убедить всех (включая своих собственных министров) пойти на компромиссы и сделать некоторые уступки. Итак, что же кто выигрывает и проигрывает?

Революционное правительство Карла Либкнехта получает, наконец-то, некоторую легитимность. Император отрёкся. Пора строить новую жизнь. Осталось лишь как-то остановить боевые действия на западе страны. Но договориться о прекращении войны Либкнехту будет всяко легче, нежели Вильгельму. Правда, Германии пришлось поступиться тремя не самыми мелкими провинциями. Зато реставрационные войска, с которыми отряды восставших воюют с переменным успехом уже не первый месяц, лишаются самого главного — знамени. Плюс, у недовольных сменой режима появляется место, куда им можно эмигрировать. Кому так уж нравится жить при монархии, те могут беспрепятственно переехать в Пруссию, к своему ненаглядному Вильгельму.

Вильгельм теряет почти всё. От могучей империи остаётся жалкий огрызок. Но этот огрызок — больше, чем совсем ничего. Борис Владимирович говорил, что очень долго пытался донести эту мысль до кайзера. Тот отчего-то считал, что раз мы пообещали ему оставить его королём Пруссии в обмен на Босфор, то это будет Пруссия в её нынешних границах. Но про неприкосновенность границ этого королевства Борис Владимирович ничего не говорил, когда торговался с Вильгельмом за Босфор. Отдать же Вильгельму всю Пруссию было совершенно нереально. Либкнехт никогда не согласился бы с этим. А если бы согласился, то его не поняли и сместили бы его собственные соратники.

А что получает Россия? Мы получаем беспокойного вассала и резкое обострение международной обстановки. Не приходится сомневаться в том, что такой передел Германии не найдёт ни в Париже, ни в Лондоне ни малейшего понимания. Одна надежда на то, что от войны устали не только Россия и Германия. И Борис Владимирович надеется, что начинать новую войну, едва-едва окончив старую, да ещё и с бывшим союзником, страны Антанты не решатся. Но Севастополь он всё равно дал команду укреплять и готовить к обороне на случай прорыва в Чёрное море британского флота.

Зачем он пошёл на такой риск и для чего вообще России нужна эта Пруссия? Всё дело в том, что Борис Владимирович считает, будто сейчас у России внутренних проблем больше, чем внешних. Основная угроза государству находится внутри наших границ, а не снаружи. И что, Пруссия в составе нашей империи как-то поможет их решению?

А вот и поможет! Народ, в массе своей, обычно положительно относится к присоединению к государству дополнительных территорий. И тут такой случай! Целое королевство вливается в состав империи! Мы же это дело распропагандируем через печать и по церковной линии. А о том, что присоединение формальное и Пруссия фактически остаётся независимым государством можно деликатно умолчать. Ну, умные, конечно, и сами это поймут. Но таких умников не так уж и много. Крестьянские же массы поймут лишь то, что войну мы выиграли и часть Германии присоединили к своей стране. Да плюс ещё Босфор и Константинополь. И это всё царь-батюшка в Москве навоевал. Если же в Москве не царь-батюшка, а Лжеалексей, а настоящая власть в Петрограде, то и Пруссию, и Босфор, и Константинополь придётся отдать обратно супостатам, с которыми три года воевали. Ну, и за кем охотнее пойдут массы?

Хотя, конечно, с этим декретом о земле Временное правительство нам здорово подгадило. Они таки издали его. Правда, об отмене частной собственности на землю и запрете наёмного труда, как в Петином мире, там не было сказано ни слова. И уже нашему правительству в Москве пришлось срочно издавать наш вариант декрета. В манифесте о земле от шестого сентября я высочайше отменил все выкупные платежи за землю. А вернее, не отменил совсем, а повелел выплачивать их полностью за счёт казны. Лишние проблемы с помещиками нам сейчас тоже совершенно не нужны. Только где денег-то на это взять? Но Борис Владимирович обещал что-нибудь придумать. Мне кажется, он хочет Турцию ограбить и на эти деньги земли у помещиков и церкви выкупить. Во всяком случае, из оккупированного Константинополя наши транспорты уходят переполненные реквизированным барахлом. Там же столица была. Много богатеньких жило.

А ещё завтра будет опубликован и манифест о поэтапной демобилизации. Это должно как-то сократить поток дезертиров, резко усилившийся после выхода декрета и манифеста о земле. И солдат ведь можно понять. Они устали, а тут землю раздают. Надо скорее бежать и захватывать что получше. А кое-где на местах уже случались самовольные захваты земли и даже погромы помещичьих усадеб. Пока это единичные случаи, но тенденция тревожная. Да и, честно говоря, не нужна нам уже пятимиллионная армия. Германии и Турции практически не существует. Австро-Венгрия мучительно, со стрельбой и резнёй, пытается разделиться на Австрию и Венгрию. Остаётся лишь Болгария. Она будет воевать с Антантой в одиночку? Не смешите мои тапки.

Интересно, а как Либкнехт будет из войны на западе выходить? Что ему придётся отдать союзникам? Опять будет позорный Версальский договор? А Веймарская республика теперь будет? Которую Гитлер должен в третий Рейх превратить.

* * *

— Лёха!!

— Чего тебе, шизофрения?

— Лёха, про Гитлера-то мы и забыли!

— Как забыли? Почему забыли? Я помню.

— Да ты не понял. Он же сейчас никто и звать его никак.

— Ну и что? Выберется, не сомневайся. Такое дерьмо всегда всплывает.

— Вот именно. Хочешь, чтобы опять через четверть века он новую мировую бойню развязал?

— Не хочу. А что делать?

— Давай его уничтожим!

— Как уничтожим?

— Физически. Убьём.

— Как ты это себе представляешь?

— Пошлём кого-нибудь.

— Кого? И куда?

— В Германию.

— Куда именно? Германия меньше России, конечно, но не настолько, чтобы там так просто можно было определённого человека найти. Кстати, может, его уж и в живых-то нет. Он ведь на западном фронте воевал, а там чёрт знает что творилось. Возможно, его уж и так англичане убили при наступлении.

— Это вряд ли. Ты, Лёш, верно заметил. Такое дерьмо всегда всплывает. Жив он, гнида фашистская. Жив, не сомневаюсь.

— Даже если так. Всё равно некого послать. А если бы и было кого, то как объяснить такое задание? Убить простого, никому не известного солдата. Да ещё и на территории чужого государства. Что это за бред?

— Хм... Верно. А что делать? Нельзя же позволить этой гадине снова силу набрать. Чтобы он потом опять весь мир кровью залил, как у нас.

— Петь, а если не убивать? Если просто нейтрализовать?

— Это как?

— Занять чем-нибудь, чтобы он не смог в фюреры пробиться.

— Чем занять?

— Ну... чем-нибудь. Он ведь художник. Вот и пусть рисует. Живёт и рисует.

— А в моём мире кто-то что, рисовать ему мешал? Он сам, добровольно, это дело бросил.

— Придумал! Петь, я придумал!

— Чего?

— Давай его сюда пригласим, в Москву!

— Точно! И тут убьём!

— Фу, какой ты кровожадный.

— А что мне, целоваться с этим уродом, что ли? И зачем он нам здесь, если не убивать?

— Давай его нашим придворным художником сделаем. Пусть портреты рисует. Или яблоки. Или речки. Да пусть что угодно рисует, что сам захочет. А уж за деньгами мы не постоим. Для такого человека никаких денег не жалко. Даже если он плохо рисует, то не важно. Всё равно все его картины по запредельным ценам скупим. Лишь бы он нарисовал их. И не стал фюрером.

— Лёха, ну голова! Здорово придумал. А как мы его пригласим? Если неизвестно, где он.

— Тут люди Либкнехта в Москве есть. Поговорим с Бухариным и через него просьбу передадим. Найти и пригласить господина Гитлера в Москву на должность императорского художника. С очень хорошим, просто чудовищным окладом.

— Можно. Слушай, а что если не одного Гитлера пригласить, а? Он же не единственной сволочью там был. И Гиммлера можно, и Геббельса. Вообще всю верхушку третьего Рейха к нам нужно попробовать перетащить. И третьего Рейха не будет.

— Молодец, Петь. Ты тоже голова. А то, может, они бы и без Гитлера организовались.

— Угу. А так у нас будут, под присмотром. Возможно, даже что полезное сделают. Геринга в авиацию отправим. Он, кажется, уже летает.

— Сейчас посмотрю.

— Лёш, я управление беру.

— Ага. Петь, а как же сценарий? Я ведь не дочитал.

— Да фиг с ним. Подскажут. Тут важнее дело. Ищи в моей памяти, я же про весь зверинец читал. Никто не скроется! Давай, ты диктуй, а я писать буду. Где карандаш-то? Ага, вот он.

— Ладно, как скажешь. Пиши тогда: "Пункт первый. Гитлер Адольф. Родился 20 апреля 1889 года в деревне Рансхофен. Отец — Алоис Гитлер..."

* * *

Глава 24

(Пётр)

Дождь. Серое небо затянуто серыми тучами. Серые капли стекают вниз по серому оконному стеклу. Вот сейчас можно плакать. Сейчас меня не видит никто. Но слёз нет. Закончились. Только всё равно мне очень грустно. Грустно и обидно. И Лёшка помочь не может. Даже наоборот. По-моему, мы накручиваем тоской друг друга. Он ведь тоже сильно привязался к нему.

Штюрмер. Борис Владимирович Штюрмер. Фактически, все последние месяцы он заменял нам с Лёшкой отца. Насколько твёрдо и жёстко гнул он свою линию во внешней и внутренней политике, настолько же добрым и заботливым был в личной жизни. Мне кажется, и сам он считал меня своим третьим сыном.

Лёшка нашёл в моей памяти дату его смерти в моём мире. Я думал, здесь он проживёт больше, так как там, у нас, его здоровье было сильно подорвано заключением в тюрьму. Однако, я ошибся. Он смог обмануть смерть лишь на месяц. На один жалкий месяц.

Наверное, всему виной та колоссальная ноша, что он тащил на своих плечах последние полгода. Я же видел, что работает он буквально на износ. Но не предполагал, что на самом деле человек уже стоит у края могилы.

И этот бесконечный день 25 сентября 1917 года, когда осколок Пруссии вошёл в состав России, а бывший кайзер Вильгельм формально стал российским подданным, этот день оказался последней каплей. Мне тоже этот день дался нелегко. И я в свои комнаты вернулся, едва волоча ноги. А Борис Владимирович, который весь день находился рядом со мной, Борис Владимирович не выдержал.

Утром 26 числа, когда я одевался к завтраку, зазвенел телефон в моём кабинете. Я подошёл, снял трубку, и услышал растерянный голос секретаря Бориса Владимировича. Тот сообщил мне, что мой регент ночью скоропостижно скончался. Очень усталый, Борис Владимирович глубокой ночью лёг спать, а утром просто не проснулся.

Нечто похожее наблюдал я тогда, когда ранили Николая. Суета, паника, растерянность, вздохи, показное сочувствие. А на некоторых рожах за этим сочувствием очень легко можно было заметить затаённую радость и злорадство. А ещё вопрос: "Что же будет дальше?"

У меня остался только один регент. Кстати, с этим регентом, святейшим патриархом Тихоном, мы тогда серьёзно повздорили. Долго не могли придти к согласию относительно того, где именно нужно хоронить Штюрмера. Тихон предложил на выбор несколько престижных мест на лучших кладбищах, на территории монастырей или в храмах, но я не соглашался. Похороны такого человека, как ни крути, дело политическое. Я хотел похоронить его у Кремлёвской стены, как это было принято у нас для наиболее уважаемых товарищей. А Тихон упирался и говорил, что так не положено.

В конце концов, Тихона всё же уломали. На помощь мне неожиданно пришёл товарищ Бухарин. Мне отчего-то показалось, что он и сам не прочь быть похороненным в таком месте. Ему-то саркофаг в храме никто не предложит, ибо атеист он. Вот и решил на всякий случай заранее создать прецедент.

Для могилы освободили и облагородили небольшой участок земли на Красной площади около стены Кремля. Патриарх, недовольно бурча, освятил его и 30 сентября 1917 года ровно в полдень гроб с телом моего опекуна под траурный бой московских колоколов опустили в землю. Старший сын Бориса Владимировича и я бросили на гроб по горсти земли, после чего могилу быстро засыпали. Позже установим памятник.

И вот, у меня теперь лишь один регент. Но патриарх Тихон, при всех его достоинствах, в одиночку руководить огромных государством не сможет. Ну нет у него опыта подобной работы. Руководство церковью — это совсем иное. Он всё больше вопросами идеологии и пропаганды занимался. Да и с внешней политикой страны Тихону явно не справиться. Не его это.

Впрочем, патриарх и сам это понимает. Нам нужен второй регент. Сразу встаёт вопрос: "Кто?". Кто-то из руководства РСДРП не подходит. Ну нет там просто людей подходящего происхождения, нет! У нас тут всё-таки пока ещё монархия, причём формально даже абсолютная.

Честно говоря, я в растерянности. Дядя Михаил всё ещё сидит в Петропавловке. Если он вообще жив. Вполне могли и удавить его тихонько. А больше как-то хоть относительно подходящих кандидатур я представить себе не могу. Лёшка тоже смог придумать только свою маму. Но она, во-первых, также арестована, а во-вторых, она уже сильно скомпрометирована в глазах света своей подозрительной связью с колдуном Распутиным.

За окном темнеет. Как незаметно пролетел день. Надоела эта неопределённость. Скорее бы уж выбрали бы хоть кого-нибудь. Сегодня шестое октября. Расширенное заседание регентского совета продолжается уже третий день. Помимо собственно совета, участвует в нём кабинет министров в полном составе, Бухарин, Ногин, Дзержинский, Пуришкевич, Келлер, несколько губернаторов не признавших Временное правительство губерний, представители могилёвской Ставки. Всего больше ста человек. Ну и срач, наверное, у них там происходит! Жалко, меня не позвали. Мне тоже интересно. Но в выборах собственного регента участвовать я не могу.

Чаю, что ли, попросить? Но только я хотел встать и позвонить в колокольчик, чтобы мне чаю заварили, как в комнату просунулся друг Колька с совершенно квадратными глазами. Выбрали, говорит. Второго регента выбрали. Но, говорит, такого он ну никак не ожидал. И кто же это? А Колька говорит мне, что сейчас сам увидишь. Тихон вместе со вторым регентом пришли представляться мне. Они оба уже тут, за дверью. А ещё советует с кресла, где я сижу, не вставать. Дабы от изумления не упасть. И, на всякий случай, лучше держаться за подлокотники.

Ладно, говорю, проси. Очень любопытно, кто это такой? Я его знаю?

Входит Тихон, а следом за ним...

— Ёпт!.. — непроизвольно вырвалось у меня. Да у них там что, коллективно у всех башни посрывало?! Это что происходило у них там три дня? Заседание регентского совета или шабаш обкуренных клоунов-полудурков? Кого они мне выбрали, идиоты?!

Рядом с патриархом Тихоном стоял и немного смущённо улыбался в усы мой новый регент, Фридрих Вильгельм Виктор Альберт Прусский, действующий король Пруссии и последний германский император...

Глава 25

(Алексей)

— ...Это невозможно, говорю же, невозможно!!

— У нас нет выхода, Ваше Святейшество. Ситуация выходит из-под контроля. Страна вот-вот погрузится в хаос.

— Упразднение монархии в России этот хаос лишь усилит. Монархические традиции и православная Вера — два столпа, на которых держится наше государство.

— Монархия полностью дискредитировала себя в глазах народа. Эта дикая выходка с назначением регентом Алексея бывшего кайзера стала последней каплей.

— Да, идея была неудачная, согласен.

— Неудачная? Да она просто безумна!

— Вы же сами были там, Феликс Эдмундович, сами видели, как это случилось. В этой безобразной свалке, в которой сцепились друг с другом боровшиеся за регентство великие князья, о благе России никто не думал. Главное, не отдать голосов конкуренту. "Кто угодно, только не он" — так считал почти каждый из претендентов. Голоса специально перетягивались на самого, как казалось тогда, невероятного претендента. В результате побеждает Вильгельм. Никто ведь не думал, что он на самом деле наберёт большинство голосов. Для меня тоже было шоком, когда я подсчитал бюллетени. Вы сами-то за кого голосовали?

— Гм... Как Вам сказать... Честно говоря, достойных кандидатов я просто не видел. Кандидатура господина бывшего кайзера действительно казалась непроходимой, вот я и...

— Вот видите. И Вы были далеко не одиноки в своём заблуждении, Феликс Эдмундович.

— В любом случае, теперь нужно срочно искать выход из крайне затруднительного положения, Ваше Святейшество. И иного пути, кроме упразднения монархии в России, я не вижу. Причём сделать это нужно срочно. Юго-Западный фронт уже объявил о безоговорочном переходе на сторону Временного правительства. В Киеве уличные бои, часть отрядов Красной гвардии переметнулась к эсерам. Непонятное брожение в чехословацком корпусе. Даже в Москве власть мы держим лишь авторитетом церкви при поддержке ВЧК. И поспешный переход Вильгельма в православие недовольство масс снизил незначительно. Москва — это не Париж, а Вильгельм — не Генрих IV. Монархия в России изжила себя. Император должен отречься.

— Да говорю же, это невозможно! Я, как регент, не имею права отрекаться за Алексея, настолько далеко моя власть не распространяется. Сам Алексей тоже не может отречься, он несовершеннолетний. И отречение, даже если его подпишут оба регента и сам Алексей, всё равно будет незаконным. Пока Алексею не исполнится шестнадцати лет, снять с него корону невозможно физически. Невозможно! Ни при каких обстоятельствах!

— Что ж, мне очень жаль, Алёша, — обращается Дзержинский уже ко мне. — Мне жаль, но... ЦК уполномочил меня заявить о немедленном упразднении монархии в России. Россия — более не империя.

— Россия — империя! — патриарх в волнении вскочил на ноги и заговорил на повышенных тонах. — У нас есть законный император, которому присягал народ. Никто, даже я, не в силах снять с него такое бремя. Никто!

— Я сниму.

— Как?

— Очень просто. Ты хороший мальчик, Алёша. Мне жаль тебя по-человечески, но... Ты император и символ. В некоторых случаях самодержец может снять с себя корону только вместе с головой. Твой случай как раз такой, Алёша. Веди себя достойно.

— Снять вместе с головой?!! Да Вы в своём уме? Вы что, хотите вот так хладнокровно убить ни в чём не повинного ребёнка?

— Я тоже человек. И ребёнка по-человечески мне жаль. Но император должен немедленно отречься. Любой ценой, любой. И жизнь одного, пусть даже самого замечательного ребёнка — невысокая плата за то, чтобы остановить сползание страны в кровавое безумие. Пойдём, Алёша. Я сделаю это не больно. Или сначала хочешь попрощаться с Его Святейшеством?

— Прокляну. Отлучение от церкви и анафема тебе и всем исполнителям — это самый минимум. Ты не боишься Его суда?

— Я возьму на себя этот грех. Это мой крест. Вставай, Алёша, пора.

— Вы... Вы забываетесь, господин палач, — Тихон в ярости сжал кулаки и с ненавистью уставился на Дзержинского. — Мы пока ещё в Кремле, а не на Лубянке! И здесь — моя власть. Моих людей здесь гораздо больше, чем ваших бандитов.

— Вы так считаете, Ваше Святейшество? В таком случае, быть может, Вам следует подойти к окну и пересчитать ещё раз?..

Орленок, орленок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди.

Навеки умолкли веселые хлопцы

В живых я остался один.

Господи, как же страшно-то! Меня ведь убьют сейчас. Убьют! Меня!! Но я же не хочу!! Петя!!

Орленок, орленок, блесни опереньем,

Собою затми белый свет.

Не хочется думать о смерти, поверь мне,

В шестнадцать мальчишеских лет.

Петя, что-то же надо делать! Петя!!

Но Петя не слушает меня. Он перехватил управление телом и покорно идёт следом за нашим будущим убийцей. Петя тоже не видит выхода из сложившейся ситуации. По-моему, он считает то, что сейчас с нами сделают, своим наказанием, карой за попытку вмешаться. Он не пытается сопротивляться сам и не позволяет это делать мне. Петя молча идёт и поёт красивую и страшную песню:

Орленок, орленок, гремучей гранатой

От сопки врага отмело,

Меня называли орленком в отряде,

Враги называют орлом.

Конечно, кроме меня этой песни не слышит никто. Вот мы вышли на улицу. Да, Кремль захвачен Красной гвардией. Разоружённые солдаты лейб-конвоя кучкой стоят в сторонке под охраной красногвардейцев. Красиво они нас сделали. И ведь без единого выстрела! А, ну понятно, конечно. Предательство, кто бы сомневался. Сволочи. Двое офицеров лейб-конвоя уже поспешили надеть нарукавные повязки с надписями "Красная Гвардия". А как же присяга?

Орленок, орленок, мой верный товарищ,

Ты видишь, что я уцелел,

Лети на станицу, родимой расскажешь,

Как сына вели на расстрел.

А Петя, похоже, смирился. Чувствую его спокойствие и какую-то отрешённость. Как-то бороться за жизнь он не желает. Он считает, что в том, что Гражданская война уже практически началась, виноват он сам. Петя не смог ни остановить, ни отсрочить её. И мне кажется, что у нас она будет ещё более страшной и кровавой, чем в его мире. Причем, скорее всего война охватит не только Россию, но и Германию.

Орленок, орленок, товарищ крылатый,

Ковыльные степи в огне,

На помощь спешат комсомольцы — орлята

И жизнь возвратится ко мне.

Пришли. Вот и всё. Всё. Я же не хочу!! Они сделают это со мной прямо у стены Большого кремлёвского дворца. Публично. Вон, и репортёры тут. Кинокамера? Ещё и снимать будут? Хотя с другой стороны, понятно. Если казнь провести публично, да ещё и заснять её на плёнку, то это существенно снизит вероятность появления в будущем Лжеалексеев.

Орленок, орленок, идут эшелоны,

Победа борьбой решена

У власти орлиной орлят миллионы,

И нами гордится страна!

По просьбе Дзержинского я безропотно поворачиваюсь лицом к стене. Сейчас...

Какое-то шевеление сзади меня. Со стороны караулки отчаянный крик: "Стойте, стойте!!". Взволнованные голоса, шум.

И робкая надежда на Чудо.

А потом... нет всё-таки Петя вовсе не такой железный пионер, каким хотел казаться. Когда нам сказали, что казнь пока откладывается, он не выдержал, и уселся прямо на грязные камни мостовой. Нам подарили жизнь!! Телефонный звонок из Моссовета остановил расстрельную команду в самый последний момент.

После примерно десяти минут выяснений и уточняющих звонков, едва не убивший меня Дзержинский подошёл ко мне и как-то буднично сказал, что убивать меня не будут, так как это потеряло смысл. Сейчас живой я полезнее, чем мёртвый. Дело в том, что полчаса назад в Троице-Сергиевой Лавре пришёл в себя император Российской империи Николай II.

Папа! Папа очнулся!..

Дальнейшие планы

Не буду скрывать, эта книга мне не нравится. Пытаюсь дописать, но энтузиазма нет. С огромным трудом вырулил из ямы, куда сам же загнал сюжет безумным ходом с Вильгельмом. Дальше что? Предлагайте варианты. Действия Николая, когда он осознает, что тут наворотили в мире, пока его не было? Выиграна война, Вильгельм в плену, захвачен Константинополь, присоединена часть Пруссии и полная жопа внутри страны.

Пытаться дальше писать сюда или ну нафиг его? Там не так много осталось, вообще-то. Конституционная социалистическая монархия с резким уклоном в православие, отправление Николая на пенсию или в монастырь, трудоустройство Гитлера и компании, а в конце эпилог примерно в духе "как я ходила на парад". Смачные эпатажные детали пропущу, а то не интересно будет. Дописать такое? Надо?

В любом случае, тут осталось совсем мало. Четыре-пять глав и эпилог.

Сам же я хочу переписать "Студентку" в основном в плане увеличения объёма. Там, например, старшие классы школы и учёба в институте почти не затронуты. Помню, мне так не терпелось добраться до финала, что это место я откровенно скомкал. Есть желание вернуться и дописать. Если кто-нибудь опишет мне какие-то любопытные воспоминания из собственной жизни советского периода (можно на мыло писать), попробую воткнуть их в книгу. Пол и возраст участников событий значения не имеет, всё равно поменяю их так, как мне удобнее.

И пофигу, что книга готовится к печати. А я поменяю. В договоре с издательством нет пункта, по которому мне запрещено было бы переписывать книгу. Возьму, и перепишу.

Чего мы, не матросы, что ли?..

Комментарии: 13, последний от 08/05/2021.

© Copyright Арсеньев Сергей Владимирович (sv_6789@rambler.ru)

Размещен: 13/02/2012, изменен: 16/07/2012. 342k. Статистика.

Роман: История, Фэнтези

Оценка: 3.88*88 Ваша оценка:

Популярное на LitNet.com Т.Ильясов "Знамение. Начало"(Постапокалипсис) А.Субботина "Проклятие для Обреченного"(Любовное фэнтези) О.Миронова "Межгалактическая любовь"(Постапокалипсис) Л.Джонсон "Колдунья"(Боевое фэнтези) В.Кей "У Безумия тоже есть цвет "(Научная фантастика) Т.Ильясов "Знамение. Час Икс"(Постапокалипсис) Д.Сугралинов "Дисгардиум 6. Демонические игры"(ЛитРПГ) Ю.Резник "Семь"(Киберпанк) Э.Моргот "Злодейский путь!.. [том 7-8]"(Уся (Wuxia)) Л.Лэй "Пустая Земля"(Научная фантастика)

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:

И.Мартин "Твой последний шазам" С.Лыжина "Последние дни Константинополя.Ромеи и турки" С.Бакшеев "Предвидящая"

Как попасть в этoт список

Сайт — "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"