Вой лишенного или Разорвать кольцо судьбы

Постоянно оглядываясь, следя за каждым шагом старца, Лутарг двинулся вперед. Сарин ступал осторожно, но уверенно. Ни разу не покачнулся, не развел рук, чтобы помочь себе, без затруднений преодолел прореху, и Лутарг непроизвольно задался вопросом, сколько лет его спутнику?

Он никогда не спрашивал старца о годах. Вернее даже, ни о чем не спрашивал. Единственным вопросом молодого человека был ультиматум в "Постое и ночлеге", и то непреднамеренный.

— А ты прыткий, — усмехнулся Лутарг, когда Сарин вслед за ним ступил на твердую землю.

— Годы тренировок, — отозвался старец с улыбкой. — Пока тебя сыскал и не такое пришлось преодолеть.

— Сколько тебе?

— Пятьдесят седьмой пошел, — без задней мысли ответил Сарин, но заметив изумление на лице спутника, пошутил: — Что, молод, для убеленного сединой?

— Да вроде, — пробормотал растерявшийся Лутарг, припомнив столетнего полуслепого Рагарта. — Думал больше.

Сарин расхохотался. Он и сам успел привыкнуть к тому, что встречаемые на пути люди принимали его за глубокого старика. Как иначе, если голова седа, а кожа выдублена ветрами?

Неприкаянная жизнь кочевника закаляет дух, но убивает тело. Он это проверил на себе. В свои почти шестьдесят Сарин был крепок духом, имел твердую руку, но выглядел, как потрепанное чучело — обветренное и отшлифованное непогодой.

— Так случается, Тарген, — сквозь смех выдавил мужчина. — Я моложе, чем выгляжу.

Посмеиваясь вместе со старцем, Лутарг все же не утратил внимание, и едва слышный хруст ветки за спиной мгновенно заставил его напрячься.

— Что...

Молодой человек поднял руку, останавливая своего спутника.

— Тихо, — одними губами произнес он, прислушиваясь к звукам леса.

Шум листвы, говор птиц, треск надломившейся ветки — не совсем привычное для Лутарга окружение. Едва покинув Эргастению с ее подземными жилищами почти незнакомыми с солнечным светом, он пугался каждого шороха, но спустя несколько дней попривык. Научился различать проявления природной жизни и искусственное вмешательство. И сейчас молодой человек был уверен, что уловил движение человеческого тела.

— Есть кто-то, — беззвучно проговорил Лутарг, взглядом приказывая старику замереть.

С этой стороны реки берег был крут, и некое подобие ступеней вело на более отлогую часть. Разглядеть, что там наверху не получалось, взгляд охватывал лишь первые несколько рядов деревьев, а дальше терялся в стволах и кронах, сквозь которые местами просвечивало голубое небо.

"Я — иду, ты — стоишь", — жестами показал Лутарг старцу и стал подниматься.

Он ступал бесшумно, сумел не потревожить ни один камешек, способный с шуршанием покатиться вниз к реке, и чутко вслушивался в каждый звук, даже в напряженное дыхание Сарина, следящего за ним.

Мужчина успел подняться до середины склона, когда они с криками появились в поле зрения. Их было семь человек видимых, но Лутарг подозревал, что большая часть банды скрывалась за деревьями и кустарником.

— Мальчишки, — пробормотал мужчина, продолжая взбираться наверх, несмотря на предупреждающий крик — "Стой, где стоишь", и нацеленные на него стрелы.

— Ты что, не слышишь? Стой! — грозно прокричал самый старший из них, когда сообразил, что добыча не намерена останавливаться.

Парень выразительно потряс луком, показывая, что преимущество на их стороне, и велел своему соседу нацелиться на старика.

Лутарг, усмехнувшись, замер в нескольких шагах от ватаги и, оторвав взгляд от земли, посмотрел на главаря.

Как только их взгляды встретились, мальчишка задохнулся, сглотнул и попятился, мужчина же широко улыбнулся и рванул вперед.

Поведение таких сборищ ему довелось изучить изнутри еще в Эргастении. Без главаря вся остальная банда становилась лишь гурьбой растерянных мальчишек неспособных принять решение. Это Лутарг знал наверняка, и потому, схватив старшего, на остальных просто перестал обращать внимания.

— В разбойников решил поиграть? — прорычал мужчина, выкрутив парню руку и отобрав лук. — А что кто-то умнее тебя окажется, не боишься?

Паренек, растерявший всю браваду, согнулся и жалобно скулил, не пытаясь вырваться.

— Давно промышляете? — спросил Лутарг, а когда не получил ответа, чуть сильнее вывернул кисть.

Мальчишка тут же пронзительно взвизгнул и запричитал.

— Нет, нет, впервой сегодня... Никогда больше... Пустите...

— Впервой говоришь? — в голосе мужчины отразилось недоверие.

— Да, да... Не ходили больше... Ай, больно!

— Больно — это хорошо. Раз больно, значит запомнишь.

Лутарг еще чуть надавил, чтобы идея с нападением на случайных путников, навсегда покинула голову парня.

— Я ведь и сломать могу, — добавил мужчина для острастки.

— Нет, не надо! Не буду больше! — жалобно завыл паренек, зажмурившись от страха.

— Хорошо, поверю.

Выпустив руку, Лутарг схватил парня за шею и развернул к себе лицом.

— Смотри на меня! — приказал он, когда главарь, не открывая глаз, повесил голову на грудь. — Живо!

Мальчишка вздрогнул, открыл глаза и заглянул в лицо удерживающего его человека. Зрачки парня были расширены от ужаса, на лице отражались страх и паника, и паренек сам не понимал, чего боится больше — самого мужчину или смотреть ему в глаза.

— Запомнил меня? Я тебя тоже. Еще раз поймаю за этим занятием, оставлю без руки. Ясно?!

Горе разбойник отчаянно закивал. Зубы его стучали, а слова застревали в горле, так что кивок был единственным доступным ему знаком согласия.

— Вон отсюда! — рявкнул Лутарг, отпуская свою жертву. — Чтоб не видел больше!

Мальчишка сорвался с места в тот же миг, как только почувствовал свободу. За ним следом бросились засевшие в кустах товарищи, не настолько трусливые, чтобы бросить своего главаря, но и не столь храбрые, чтобы попытаться его отбить.

Сарин, в этот момент взобравшийся на пригорок, успел увидеть только спину убегающего грабителя и довольную улыбку своего спутника.

— Что радуешься? — не понял старец, считающий поведение Лутарга безрассудным. — Ранить могли!

— Не могли, — не согласился молодой человек.

— Тебе почем знать?

— Я был на его месте, — отозвался Лутарг, поднимая с земли мешок и убирая в него лук и единственную стрелу. — Идем.

* * *

Это случилось, когда женщина узнала о нем. Она кричала, ругалась, говорила, что не будет жить с любителем детей, и тогда хозяин снял с него цепь и, наградив последним ударом, отвел обратно в пещеру.

За время его отсутствия там ничего не изменилось — те же лежанки на полу, та же подгнивающая куча у стены, тот же разлом в стене, вот только он в него уже не пролезет.

Он стал большим.

Едва хозяин ушел, из темноты раздалось злорадное шипение главаря: "Тварь вернулась", — тут же подхваченное мерзким хихиканьем приспешников.

Парнишка вздрогнул и приготовился к нападению. Он чувствовал напряжение и угрозу, исходящие от них, а еще он чувствовал их страх. Теперь он знал этот запах, так как сам провонял им насквозь, сидя в каморке надсмотрщика.

Когда они накинулись на него, он зарычал и вцепился зубами в чью-то руку. Укушенный взвыл и дернулся, чтобы освободиться, а он ощутил знакомый вкус крови на языке и кусок кожи во рту.

Сплюнул, получив удар в живот, но не согнулся. Боль уже ничего не значила для него. Без нее даже было неуютно, словно если ты не чувствуешь боли, то не живешь. Теперь для него боль являлась воплощением жизни.

Он боднул кого-то и вместе с ним врезался в стену, под хруст ломающихся костей. Ему было все равно, он ничего не терял, калеча других, лишь возвращал каждый миг собственного унижения. Пусть он не мог ответить хозяину и плети, пусть не смог разорвать оковы и освободиться, но этим он отомстит, даже если потом придется умереть.

Он был тварью и волчьим отродьем. Зверем!

И чувствовал себя таковым, и хотел, чтобы все знали об этом. Хотел показать им всем, какой он на самом деле!

Они подскакивали к нему с разных сторон, били, пинали, а он терпел, отвечая тем, кого удавалась схватить, с каждым шагом все ближе подбираясь к смеющемуся главарю. Он собирался заставить того замолчать.

Никто больше не назовет его тварью, только он сам!

* * *

Они шли по петляющей среди деревьев полосе, постепенно взбираясь все выше в гору. Тропа была едва заметной, местами прерывалась, утопая в прошлогодней листве, или исчезала, смытая проливными дождями.

По эту сторону Гарэтки лес стал другим — более густым и темным. Лиственных деревьев становилось все меньше, они сдавали свои позиции не в силах цепляться за все более каменистую почву, а на их место приходила хвойная растительность, устремляющая ввысь голые стволы с игольчатой шапкой на макушке.

Лутаргу казалось, что они пересекли какую-то невидимую грань, разделяющую два мира — низины и гор. Здесь все было иначе — другой воздух, другие следы, другие растения и звуки, и все это вызывало в нем напряжение — телесное и душевное.

После встречи с маленькими разбойниками Трисшунку было решено обойти стороной, а потому ночевать пришлось под открытым небом.

Лутарг по пути смог обеспечить путников полноценным ужином, подбив двух зайцев, и сейчас, сидя у костра и вытачивая новые дротики, мужчина наблюдал за тем, как старик суетится над готовящейся пищей.

Мысли молодого человека все время убегали вперед к замку карателей и предстоящей встрече, которая в силу своей важности серьезно страшила его.

— Сарин, — окликнул старца Лутарг, в голове которого возник очередной вопрос, касающийся его предполагаемых родственников. — Говоришь, никто не знает, откуда они пришли, но ведь как-то шисгарцы появилось в замке. Не из-под земли же?

— Может и из земли, — отозвался старик. — Я видел хроники. В них сказано, что однажды ночью они просто появились, перепугав всех в Шисгарском замке. Он же старый очень — замок-то. Брошенный был, как и города, когда мы пришли. Так что тэланцы его просто заняли и сделали цитаделью в горах. Мало ли чего может оттуда спуститься.

— И что? — поторопил старца Лутарг, когда тот замолчал, задумчиво глядя на огонь.

— Из всех воинов отпусти только пятерых, остальных каратели оставили себе. А этим велели передать, что наступает месяц белого флага. Так все и началось, — вздохнул Сарин.

Они с Кэмарном не раз перечитывали эту историю и другие, пытаясь понять, с кем имеют дело, но так ничего и не решили. В хрониках не содержалось ответа на этот вопрос. За все годы существования побора, никто так и не смог выяснить, кто такие шисгарские каратели. У них было только имя данное народом и все.

Глава 9

Как всегда поприсутствовав при кормлении Гарьей тетушки, Таирия в крайне удрученном состоянии медленно брела в свои покои. Наблюдать за тем, как нянька поглаживает горло женщины и запрокидывает ей голову, чтобы заставить ту проглотить перетертую в кашицу пищу, было для девушки наказанием, назначенным ей же самой в качестве расплаты за вмешательство в то, куда лезть не следовало.

Каждый раз Ири вновь переживала боль и вину, каждый раз ее сердце заходилось в ритме самобичевания, но девушка упорно продолжала приходить, оставляя без внимания запреты отца, грозившегося запереть ее в случае непослушания, и уговоры няньки не мучить себя.

Старая Гарья была единственным человеком, кто хоть как-то мог прорваться через отстраненность сестры вейнгара. Только ей удавалось поднять добровольно отказавшуюся от жизни (хоть и затворнической) женщину на ноги, чтобы помыть, переодеть, перестелить постель или вывести на свежий воздух. Но даже тогда широко распахнутые серо-зеленые глаза оставались пусты и бездушны, смотря на мир и не видя его.

Страшное зрелище, лишающее присутствия духа.

Все разладилось в жизни Ири с того самого дня, как тетка отказалась разомкнуть веки, предпочтя променять реальный мир на мир иллюзорный. Отношения с единственным родителем испортились, больше не было задушевных разговоров и выполненных обещаний. Отец перестал быть для нее только отцом, он стал правителем — вейнгаром, и совсем другим человеком — жестким, требовательным, а местами и беспричинно жестоким.

У Таирии словно глаза открылись, и девушка смогла увидеть многое из того, что ранее предпочитала не замечать.

Вечно понурая и тихая прислуга, напрягающаяся при одном виде вейнгара. Страх в глазах советников, спешащих на зов отца. Оплеуха, полученная гонцом, принесшим дурную весть. И все это лишь малая часть того, на что Ири обратила внимание, а потому мысли об оставшемся сокрытым от нее — пугали.

Услышав позади себя торопливые шаги, Таирия, не желая встречаться с кем-либо, поспешно свернула на внутреннюю балюстраду.

"Лучше удлинить путь, чем отвечать на вопросы по поводу покрасневших и припухших глаз", — решила она.

Вдохнув свежего, благоухающего цветами воздуха, девушка печально улыбнулась — зацвел гиацинт любимый цветок тетушки — и, держась за перила, стала спускаться по лестнице, чтобы пройти знакомым маршрутом через дворцовую теплицу.

Здесь было тихо и спокойно. Таирии передавались покой и умиротворение с заботой взращенных цветов и деревьев, никогда не знавших непогоды внешнего мира. Каждый розовый куст был тут окружен любовью и ласкою, и отвечал на них бурным цветением, каждая виноградная лоза, бережно обвитая по удерживающему каркасу, дарила богатый урожай.

Дойдя до ажурной скамейки, притаившейся в тени кустов сирени, Таирия услышала голоса где-то впереди себя, и, не желая, пересекаться с их обладателями, присела на скамью, предоставляя разговаривающим возможность спокойно удалиться.

Как всегда погожим весенним днем крыша теплицы была раздвинута, и теплые солнечные лучи поигрывали на зеленых листочках. Было что-то невероятно интимное в этой световой ласке, такое глубокое и насыщенное, что Ири почувствовала себя обделенной. Ей хотелось чего-то большего, того, что в данный момент отсутствовало в ее жизни. Быть может, счастья или любви? Она не разобралась.

— Ты уверен, что это он? — услышала Таирия знакомый говор.

Люди приближались по соседней дорожке, идущей по другую сторону сиреневого куста, и теперь девушка могла отчетливо слышать, о чем идет речь.

Голос отца Ири признала моментально. Сегодня он был резок, и стальные нотки, пронизавшие интонации вейнгара, заставили ее передернуть плечами в недобром предчувствии.

Этот его тон ничего хорошего не предвещал.

— Нет, господин, но это единственное объяснение. Каратель склонился перед ним. Все пятеро говорят одно и то же.

— Они видели его глаза?

— Нет, он был в повязке.

— Повязке?

— Да. На пол лица, как слепой.

Вейнгар грязно выругался, и Таирия в удивлении широко распахнула глаза. Отец никогда не позволял себе такого. Или она опять ошибается? Девушка растерянно вздохнула, уже не зная во что верить.

— Ты должен найти его! Должен убедиться, и если это действительно он — убрать. Мне все равно, как ты это сделаешь! Даже если самому придется отправиться за ним! Понял?!

— Да, господин.

— Если он выжил в пещерах, и старый дурак нашел его, то обязательно приведет посмотреть на мамочку. Мы не можем этого допустить!