— Долго ли мне тебя ждать?
— Шарка? — продрал тот узкие глаза и через мгновение уже сидел перед расплывшейся довольно подругой сердца. — Так ты ж в Тайриле осталась?
— В Тайриле?.. Ну, если ты и дальше будешь на меня просто пялиться, я, пожалуй, прямо сейчас обратно и отчалю... в Тайриль... Или?..
— Шарка. Любимая... Да что же это я?..
Через четверть часа все было покончено и пальцы "любимой" вновь сложились, как надо, выплетая на груди мужчины сложный узор знака. И сам он откинулся на подушку, до самого утра забывшись, нет, не во сне. Хотя, и после сна тоже можно встать и с разламывающейся на части головой и с ноющей болью во всех частях тела. Да и с провалом в памяти тоже можно встать после сна. А дриада вновь испарилась, шагнув прямо из пустынного проулка Букоши в заметно поредевший туман. Чтобы вынырнуть из него уже в нужном месте. Совершенно другом.
И вокруг сейчас был лес. Охранный. Бесенок дальше не двинулся. Лишь холодные пальцы ее отпустил, застыв терпеливо в ожидании у расщепленного молнией дуба. Потому что спешить больше надобности не было. По крайней мере, ему. Дриада же, обогнув высокий частокол местного капища, неслышно заскользила дальше, на небольшую лесную проплешину. Туда, где, из еще молодой июньской травы высился, похожий на горку из толстых каменных блинов валун. Ее жертвенный алтарь — кобь-камень. И вновь пальцы сложились узором, а потом припали к холодной поверхности, отдавая ей всю чужую ворованную силу, выплеснутую в самый счастливый человеческий миг, и еще в придачу свою, неприглядную, постыдную. До донышка, чтобы оставить себе лишь надежду не возвращаться сюда никогда.
А после она с разбега нырнула в озеро. И скользила там гибкой рыбиной, покуда хватило воздуха, смывая с себя, облаченной еще недавно в чужую личину, чужие же руки и губы. Хотя свои поцелуи тому, смуглому, не оставила. Ведь, дриады не целуются без любви... И выбралась, уже на пределе сил на срединный озерный остров, состоящий тоже из огромного камня, но, совсем другого — родного. Тишок пристроился рядом. Его любимое занятие — заплетать из мокрых спутавшихся волос дриады косицы. А она так и лежала, на спине, раскинув в стороны руки и глядя на звезды. А потом ей, вдруг, захотелось плакать. Обычно, она сдерживала себя, но сегодня... после этих глаз-тоннелей, ведущих к душевному теплу...
— Госпожа?..
— Да?
— Почему ты меня не просишь?
— Тишок-Тишок, расскажи мне...
— ... стишок?.. Почему ты плачешь?
— Не знаю... Это глупо. Ведь, утром я вряд ли уже что-то отчетливо вспомню...
Это было действительно, глупо. Потому что было платой. Платой за, хоть временный, но, покой. Потому что, когда три года назад начались ее ночные кошмары, и она неделю металась между жизнью и смертью, то мечтала лишь об этом — хоть недолгом, но, покое. А потом мудрый волхв ей помог, сжалился над богопротивной дриадой. Научил, как его обрести и что отдавать при этом взамен, беря у чужих мужиков, этих источников грязи, изгадившей ее душу и тело когда-то, их собственную силу. Это было и избавлением и лечением и справедливой местью одновременно... Так почему же сейчас ей так хочется плакать?..
ГЛАВА 3
Утро в мою светелку вошло вместе с Адоной. Потому как, первое, что я увидела, открыв глаза, была именно она, вся в пятнышках рассыпанного узорами занавески света, которые копошились в забранных узлом, медовых волосах дриады и играли на ее лице. "В общем, хорошее утро", — сделала я вывод и, сладко потягиваясь, села. А потом мне на лоб съехала тугая, как льняной шпагат, косица...
— О-ой... Тишок, — и, хмыкнув, отбросила ее обратно. — Новая работа — распутывать теперь. А знаешь, что?.. Надоели мне эти кренделя на ушах. Который год все с ними... Ну, не который, а уж год, так точно. Может, по-иному сподобимся? — и, дождавшись утвердительного кивка от Адоны, чмокнула ее в щеку, а потом поскакала, придерживая длинный подол рубашки, по ступеням вниз. — Доброго здоровья, батюшка Угост!
— И ты чтоб, не хворала. Зрю, бодра с утра, значит, в упряжь пора, — да, у нашего грозного волхва, иногда, стишки не хуже бесовских выходят, когда у него настроение соответствующее. — Вспоможение мне твое требуется, чадо, — а вот такое заявление уже ко многому обязывает, потому, как крайне редко оное звучит. — Послание будем слагать... душевное, ответное, — пригладил он свои длинные седые пряди и многозначительно расплылся, вставая со стула.
— А-а. Понятно...
Послания эти, "душевные", да ответы на них, носиться стали между весью Купавной и столичным Куполградом лет пять тому назад. И если поначалу вызывали у меня недоумение, как у неизменного их писца (батюшка Угост снисходить от своих рун до общего алфавита категорически отказывался), то со временем я привыкла. И даже втянулась в процесс, позволяя себе одиночные высказывания, хотя давно уже поняла для себя главное — здесь вопрос глубоко принципиальный. И тот, кто плюнет на это дело первым, тот и "проиграл". А позволить себе такое наш волхв никак не мог, потому что адресатом его был ни кто иной, как самый настоящий идейный супротивник — столичный католический чин...
— Значит, скреби так... С обращения начала?
— Ага. Все, как заведено: Ваше Преосвященство, — торжественно доложила я, уже предвкушая дальнейший текст.
Батюшка же Угост, распрямил напротив меня, сидящей сейчас за столом, свою худую спину, и снова качнулся с места, продолжив отмерять шагами всю длину комнаты. Иногда, в такие моменты, он неосознанно начинал хватать пятерней воздух в том месте, где когда-то еще была жидкая борода, увы, погибшая в неравной схватке с жертвенным Сварожьим(1) костром. Не везло батюшке Угосту на бороды — палил он их с наводящим на раздумья постоянством, а потом и вовсе чихнул на этот "волховецкий атрибут", обнажив на всеобщее обозрение свой длинный нервный рот с тонкими губами.
— Евсения, ты чего в меня вперилась? Глянь там, какая ближайшая... оказия.
Я тут же кинулась исполнять, выудив из стопки других бумаг плотный лист с "Церковным католическим календарем на 2632 год от начала мира", купленный лично мной же в Букоши лишь для этой цели. — Ближайший... — бегло заводила пальцем поперек убористого текста. — Одиннадцатого июня — День Святого Варнавы.
— Ну, так... — на долечку задумался старец. — Скреби своим пером: поздравляю с именинами того самого. И желаю соответствовать собственному кумиру(2), — ехидно хмыкнул волхв. — "Кумиру" не скреби... Он чем ославился то?
— Варнава?.. — вернулась я к буковкам. — Тем, что распродал все свое несметное имущество, и деньги за него общине благословил.
— Вот как?.. Скреби: желаю следовать его путем всему вашему Синоду(3).
— Батюшка Угост, а не обидится Его Прео...
— Еще чего! А как мне на Солнцеворот(4) папоротник с коноплей пожелать не перепутать? — гневно вскинул он на меня свои брови. — Так и скреби!
Нет, это Его Преосвященство, лишку, конечно, хватил. Мало того, что наш уважаемый волхв в травах лучше Адоны разбирается (я, как "ни рыба, ни мясо", не в счет), так у него в ту ночь и других важных дел хватает, чтоб папоротник на карачках караулить. Да он вообще в принципе, не цветет (у него, у папоротника, тоже свои принципы).
— Евсения!
— Ага. Уже дописываю... все-му Си-но-ду, — хотя, правду сказать, его тоже понять можно. Это я церковный календарь прикупила и все дела. А он там, в своей столице, какими источниками информации пользуется? Кто его в нашем весевом годичном цикле просвящает? Гадалка на потрохах?.. — Еще что-нибудь желаете добавить?
— Желалось бы многого, — снова черпнул воздух рукой старец. — Только к Троице те пожелания приберегу. К их Троице. Понеже у нас и своя имеется. Ибо в истинной вере, взращённой древними славянскими родами гораздо ранее всех иных пантеонов, главным богом был и будет Триглав, единый в трех ликах — бога Перуна, бога Сварога и бога Святовита, — произнес он с большим воодушевлением и, вдруг, замолчал, уставясь исподлобья на высунувшуюся из-за занавески Адону. — Да что я вам вещаю?.. Заканчивай, чадо. Дел елико. И... сама в Букошь на почту его снеси.
— А когда? — растерянно распахнула я рот, провожая волхва взглядом до двери.
— Сегодня ж. Або запоздаем... с поздравлениями.
— Або запоздаем с поздравлениями, — скорчила я выразительную гримасу в ответ на удивление в глазах моей застывшей няньки. — А я уж думала, что, покуда он на озере, мне, как обычно, наружу из леса ни ногой... Ой, да все ясно, Адона — куплю там все, на что укажешь. Только... с кренделями-то как?..
Весь Купавная, доверчиво приткнувшаяся к основанию Рудных гор, опоясавших Ладмению с трех ее сторон, аналогично же ей, тоже с трех сторон была надежно охраняема. С востока — выше обозначенными горами. С северной стороны, через заливные луга — могучим Вилюем, берущим начало в поднебесных вершинах. А с запада — речкой Козочкой, скачущей по порожкам от самого своего "отца" и вплоть до нашего озера. Ее и на карте то нет, как и нашей веси — не велика для обеих честь. Зато есть там Букошь. По крайней мере, на той, что висит в пол стены на почте этого молодого, но, бурно живущего поселения. Хотя, еще совсем недавно было оно полуживой деревней в десяток домов и одну чахлую часовенку. Однако, после того как шесть лет назад на одном из изгибов Козочки весенними ливнями вымыло камни палатума(5), жизнь в Букоши круто изменилась. Точнее, деревни совсем не стало — сначала, часовенки, которую снесли из-за стратегического с точки зрения рудокопов нахождения, а уж потом и жилых домов, выкупленных у прежних своих хозяев новым. Приехал он из Бадука, где жил последние несколько лет, однако, говорили о нем многое и не всегда лестно. Да у нас вообще любят поговорить. Особенно про тех, кто врывается в привычную жизненную неспешность и ломает ее своими грандиозными планами. Звали этого "баламута" нашей сонной округи Ольбег. И по мне, так был он, хоть и на вид не совсем молодым и совсем уж неприятным, да счастливчиком редкостным. И не оттого, что являлся единоличным хозяином прибыльного местного прииска. А совсем по другой причине, думать о которой мне было нерадостно, так как именовалась она Любоней, без трех месяцев госпожой — хозяйкой новой Букоши.
Вот всего-то шесть миль, по укатанной дороге через злаковые поля да новый дощатый мост, а какая огромная разница...
— Э-эх, до заката бы обернуться... А-а-а-а!!! — подхватив выходную юбку, понеслась я со всех ног по склону с холма, глотая все сочные травяные запахи. А потом, вдруг, вспомнила о своей новой красивой прическе — толстой косе, обхватившей короной всю голову... И перешла уже на широкий размеренный шаг.
Еще в глубоком детстве, в редкие те случаи, когда приходилось мне выходить под высокое небо со своих тенистых лесных тропок, странное чувство всегда охватывало в первый момент. И будто даже к земле оно прибивало. Наверное, так ощущает себя птичка, которую выпускают из тесной клетки на простор. Ей и хочется на свободу и страшно, потому как нет там привычных углов, в которые можно забиться. Глупая птичка. Ведь, какой бы ни был угол, а рука хозяйская все одно до него дотянется. Вот и я так же... Хотя, сейчас, я уже не боюсь просторов. Просто ощущаю всем своим дриадским нутром, что не мои они, эти... как их там...равнины среброколышащиеся. Их, наверное, ветер любит. Оттого и лобызает. Да что ж я все с кентаврами то?..
— Евся!..
— Ой, л-ли! Какая ж тут красота неописуемая нарисовалась! — весело оскалилась я, застыв на обочине напротив остановившегося новенького рыдвана(6).
— Я надеюсь, ты обо мне так, не о возе? — в ответ явила свои ямочки на щеках довольная Любоня. — Злазь к нам. В гости тебя не дождешься, так хоть на дороге словили. Сдвигайся, Галушка, — ну, конечно. На чем же еще моей подруге с сестрой раскатываться, как ни на таком шикарном "возе"? Да еще, как обычно, по таким нередким случаям, в сопровождении. — Доброго здоровья, Русан!
Рыдван дернулся, вслед за тронувшейся под кнутом кучера лошадкой, я тут же шлепнулась на мягкое кожаное сиденье. Главный же Ольбега грид(7), кивнул мне невозмутимо своей лысой лобастой головой и пришпорил вороного коня... Интересно, он всегда такой молчаливый или, лишь при исполнении?
— А ты куда? — открыли мы одновременно с Любоней рот и в голос же обе с ней залились. — Я — на почту. Да и по лавкам, — выдохнув, на этот раз опередила я подругу.
— И я... мы тоже по лавкам. Господин... Ольбег... — качнув подбородком, будто имя это из себя выталкивая, продолжила девушка. — велел мне подарок себе выбрать, на какой глаз упадет, а потом мы с Галушкой к нему заедем, ненадолго. В гости... А, хочешь, с нами? — вскинула она на меня свои голубые глаза.
— В гости? Тебе что, сестрицы мало?
Тон, с каким я этот вопрос задала, получился каким-то ехидным, даже помимо желания. И дело здесь было, конечно, не в моих сомнениях по поводу девичьей "скромности" Любониной. Да и вообще, в веси Купавной на досвадебное сожительство смотрели без всяких осуждений. Здесь даже самих свадебных церемоний было два варианта — если молодые из одного дома и, если из разных. А просто в "гости" эти самые мне совсем не хотелось. Пусть даже и из женского любопытства.
— Так, хоть по лавкам, — тут же сникла моя задушевная подруга. — Поможешь мне подарок выбрать, а то с Галушки то какой прок.
— Ну, надо же, — подала голос упомянутая, устраиваясь по удобнее сбоку от меня. — Чай гранит от бисера в силах отличить. А ты, Евся, схлопотала вчера от тетки Адоны?
— А то. Не зря торопилась. Как раз к раздаче подзатыльников успела.
— А-а, — со знанием дела, протянуло дитя. — Так-то ничего. Вот у нас матушка, чуть припозднишься, так завоет, громче ее разлюбимого сепаратора. А тетка ж Адона — нёмая. Какой от ее подзатыльников вред?
— Немая? — невольно вскинула я брови. Потому, как никогда про свое "сокровище" с этой стороны не думала. — Ну и что. Мне и взглядов ее выразительных хватает, — а еще глаз ласковых и рук теплых, не смотря на холодную ее дриадскую кровь...
— Евся, а ты чёй-то загрустила, вдруг? — дернула меня за жилетный шнурок Любоня. — Кто тебе такую косу красивую накрутил?
— Адона, конечно.
— Тетушка Адона у тебя мастерица. Как ты думаешь, если я ее очень сильно попрошу, она мне свадебную косу заплетет? Чтобы с розами там и лентами?
— Конечно, заплетет. А если Я ее очень сильно попрошу, она в твои "черноземные" кудри еще и цветов Ачишки(8) натыкает, — ...чтоб "молодой" первую брачную ночь с пользой для здоровья провел.
— Ой, да ладно тебе, — отмахнулась от меня подруга, не единожды испытавшая на себе "целебность" этого, произрастающего в большом изобилии вокруг Купавной, растения. — А почему бы и тебе не обжениться с Лехом? Перебрались бы с ним тоже в Букошь. Я бы попросила... Русана похлопотать пред Ольбегом за него. Он жешь парень зельный(9), стал бы тоже гридом. Да... Русан?
Мужчина, ехавший все это время в аккурат рядом с Любоней, глянул на нее внимательно и лишь вновь кивнул, а я в этот момент чуть из рыдвана на всем ходу не вывалилась. Жизнь моя, пожухлый лист! И почему я раньше этого не замечала?.. Наверное, потому, что не видала до сей долечки их так близко друг с другом. Иначе бы точно разглядела...