— Я-я?.. Стах...
— Что? — рухнул мужчина обратно под балдахин, да так, что я, подскочив, села. — Что, любимая? Ну, хочешь, мы его погулять отправим по саду? И вернется уже тогда, когда ты будешь готова.
— Кого? — хрипло уточнила я. — Сивермитиса Тинарры?
— Угу.
— Да ты... Стах, я быстро собираться не умею. У меня — волосы.
— Ну, это — не проблема, — бесцеремонно отбросив одеяло, потянул он меня с кровати. — Сам тебе их расплел, сам и заплету, — и вот тут я увидела полную картину действительности... в зеркале над комодом:
— Жизнь моя, пожухлый лист!.. Нет уж, я сама с ними что-нибудь сделаю, — и со всех ног подорвалась в купальню...
Нас, конечно же, пришлось ждать. Но, судя по лицам присутствующих, зрелище, представшее им, того стоило. С лихвой. Сивермитис, величественный Стахов отец, стоящий у письменного стола, сначала крякнул, ну прямо, как Хран, а потом попытался прочистить в кулак свое кентаврийское горло. А сам наставник, раз за него уже "высказались", молча, но, красноречиво, вздернул к потолку брови. Что же касается моей дорогой подруги, попавшей в эту компанию, вероятно "освидетельствовать факт" (хотя бы, с повторной попытки), то она просто открыла рот. Потом его закрыла и медленно растянула в улыбку, означавшую, видно: "ничего-ничего, главное, что явилась". Мы же со вторым виновником торжества обменялись взглядами, а затем, как по команде, оба уперли их в единственно сохранившего здесь невозмутимость — главного нотариуса страны.
— С высочайшего позволения, приступим, — тут же отмер седовласый кентавр. — От имени закона нашего государства и дворцового ритуального устава церемонию помолвки Неос Сивермитиса Стахоса, старшего сына Сивермитиса Тинарры, Зиновия, и гражданки Тинарры, Евсении Мира Ата считаю открытой. Возражения, неразрешенные вопросы и иные, противоречащие ей причины имеют место быть? — строго воззрился он на раненый лоб жениха, явно намекая на оные.
— Нет, — решительно поймал тот мою руку.
— И я не возражаю, — тихо поддакнула я.
— Угу... Тогда прошу вас, — отступил нотариус к стене.
— Благодарю вас, — Стах, увлекая за собой и меня, вышел на середину комнаты и грациозно опустился на одно колено. Потом приложил мою руку к своей груди... Попытка номер два. Интересно, получится ли у него и на этот раз также... Ой, стыдно то как... — Евсения Мира Ата, с того самого дня, как ты выкинула меня из своего окна, я понял, что судьбы наши связаны воедино и... — высокопарно начал он, постепенно переводя взгляд туда же, куда я сама сейчас с ужасом впялилась. — ... Любимая, — накрыл мужчина ладонью мои синяки на руке. — Любимая, закрой глаза... А теперь забудь обо всем на свете и представь лишь то, без чего твоя жизнь потеряет всякий смысл. То, без чего ты сама станешь лишь отломанной частью единого целого. И если это буду не я, то можешь смело об этом сказать... Говори.
— Нет.
— Нет? — выдохнул Стах.
— Нет, я не хочу без тебя. Я не хочу быть обломком.
— Это значит, вы... согласны? — осторожно встрял между нами кентавр при исполнении.
— Да.
И, возможно, мне показалось, но теперь выдохнули все здесь присутствующие. А кое-кто шмыгнул носом. После чего Стах с чистой совестью водрузил мне на палец кольцо, а нотариус с прежней беспристрастностью продолжил:
— Главный ритуал считаю оконченным. Теперь подпишем сторонами и их свидетелями предсвадебный договор, а Сивермитис его высочайше заверит. Прошу вас... Неос Сивермитис, вы можете выйти из символической позиции, — из какой позиции?.. Откуда выйти?
Далее загвоздка вышла лишь в одном месте:
— А как моя фамилия пишется? — скривя рот, поинтересовалась я у стоящего рядом Стаха.
— Два слова и оба с большой буквы, — точно также уточнил он. — Мира...
— Ага. Я поняла.
А после подписей преисполненных миссией свидетелей и высочайшего росчерка Сивермитиса нам торжественно объявили, что отныне мы — жених и невеста со всеми вытекающими на ближайшие полгода последствиями (видимо, из оных весь договор и состоял). Полгода?.. Да в веси Купавной за полгода можно всех переженить, считая старух и проезжих.
— А-а...
— В Тинарре, любимая, принято свадьбы справлять зимой, — видимо, мой немой вопрос сильно отразился на физиономии. — К тому же событие такого уровня требует нехилой подготовки... Ну, что, ты жива?
— Жива. Я думала, все будет... страшнее.
— Так это еще не все — печать не поставлена, — оскалился мне мужчина, вновь подхватывая за руку. — Господин нотариус.
— Ну-у, — изобразил тот на лице несвойственные ему эмоции. — Утвержденным протоколом эта часть считается необязательной. Однако, при... желании обеих сторон, — вновь скосился кентавр на Стахов лоб, а потом, вдруг, вздохнул. — Священная, скрепляющая договор печать!
— Наконец-то, — смеясь, притянул меня Стах к себе. — Я надеюсь, ты — не против... невеста?
— А, что уж там. Позориться, так до конца, — первой обхватила я мужскую шею руками.
И не знаю, разубедили ли мы окружающих в "ненормальности" нашей пары (по мне, так я об этом еще раньше предупреждала), но сами для себя, своим поцелуем — "печатью" вывод сделали: главное не то, что произошло здесь, в этом кабинете, а совсем другое. То, что случилось немного раньше — в маленькой спаленке рядом. Последний и очень веский довод в пользу правильного выбора судьбы...
Я и не представляла до этого самого дня, что так можно радоваться за других. Искренне и бурно. Потому как желающих поздравить "свежеопечатанных" еще тепленькими собралось много. Особенно выделялся среди прочих Тагир. Точнее, кадка с разлапистым фикусом, которую он тут же, у двери кабинета, нам вручил (подтащил). За ним следом вперед выступила Стахова нянечка, облобызавшая сначала меня, а потом, отирающегося рядом с подаренным фикусом Тагира. Садовник от растерянности прослезился. Серафима, спустив очки со лба, прицелилась по новой... и Стаху тоже повезло. От местных горничных нам достались длинный шарф и теплые носки в полосочку. А кухарка Руфа, лукаво хихикнув, сообщила, что ее подарок — в главном праздничном пироге (после чего Стах почему-то, напрягся). Остальных поздравляющих вспугнул Сивермитис, которому надоело ждать с той стороны двери. И нас с женихом тут же сместили в сторону накрытого в зале стола. Один лишь фикус остался торчать в гордом одиночестве.
Но, поздравления на том не закончились:
— Я предлагаю первый тост — за наших обрученных. Даруйте им, боги, здравомыслие и терпение! — с выразительным прищуром, качнул своим бокалом Сивермитис. Мы же с его сыном, понимающе переглянулись:
— Ничего, любимая. Зато будет, что детям рассказывать.
— Ага, — крутя на пальце кольцо, вздохнула я. — О том, как их отец с подбитым лбом непрочесанной матушке в синяках официальное предложение делал.
— Целых два раза, не смотря на все его явные и до поры скрытые... достоинства, — добавил мне на ухо оный, после чего будущая рассказчица еще и густо покраснела. — Интересно, долго нам придется здесь сидеть?
— Да ты...
— Евся, а можно на колечко твое глянуть? Уж больно оно интересное, — сберегла нахала от пинка, сидящая с другой стороны Любоня.
Да мне и самой, честно сказать, стало интересно. Потому как кольцо это с овальной "монеткой" сверху, от "огладыша" подружки, нацепленного ей Ольбегом (и давно покоящегося на дне Купавного озера), сильно отличалось.
— Это "Атма", — пояснил нашим склоненным макушкам Стах. — На щите выгравирована данная мифическая птица. С кенво значит, "душа". Считается, что после смерти души кентавров превращаются в желтых птиц и становятся охранителями своего рода. А по многовековой традиции Атма, еще и символ рода Сивермитисов. Так что ты теперь, как моя невеста, тоже — под ее защитой.
— Твой медальон... — оторвалась я от первого своего "оберега".
— Угу. И там тоже она, — кивнул Стах, а Любоня вдруг, вздохнула:
— Красиво... А мы с Русаном решили, что рукобитье в Купавной проведем. Пусть матушка порадуется... с отцом. Все ж, для него, без жениха я не осталась.
— А потом? — ёкнуло у меня невольно сердце.
— А потом, не знаю.
— Да какая разница, что будет потом? — обхватил Любоню за плечи Русан. — Может, на моей родине, в Барщике останемся. Может, в Медянске осядем. Работа для меня везде найдется. Но, как бы там ни было, на нашу свадьбу приедете? — на что мы с Любоней дуэтом выдали:
— Когда?!
— Когда? — недоуменно замер Русан. — В Ладмении свадьбы осенью играют, после праздника Уроженье... А что ты так всполошилась?
— Это у них — традиция такая, — умудрено покачал головой Стах. — Но, поверь мне, лечится.
— А-а!!! Мой жуб!
— Тишуня! — вмиг всполошились мы с Любоней уже по иному, а Стах облегченно выдохнул:
— Ну, вот и подарочек в пироге нашелся. Кстати, что это было?
— Покова... сеэбьяая, — многострадально донеслось из-под стола.
— Что у вас там опять стряслось?!
— Все нормально, отец. Просто, на этот раз Руфа осчастливила нашего Тишка.
— А-а, — понятливо скривился Сивермитис, обхватив рукой челюсть. — Тогда и я ему... добавлю. Ты там жив, водяной дух?
— Отец, мы...
— Да явите мне его, в конце концов! — пригнул он своим голосом всех сидящих, после чего, бесенок, решил сам добровольно "выявиться":
— Простите меня, — уже без пришепётывания пискнул он с моих колен.
— За что? За развал памятника древности с сомнительной славой? — прищурясь, уточнил старец. — Так, насколько мне доложили, в нем не один ты участвовал. Да и не об этом я теперь, — выдержав долечку, вдруг, улыбнулся он. — Я о твоих прежних заслугах. Иди сюда, не трясись... Во-от. Я долго думал и консультировался, чем тебя одарить, — в полной тишине начал Сивермитис. — Заслуги твои, действительно велики. И не важно, чем ты руководствовался, когда прямо или косвенно способствовал возвращению Кентаврийской Омеги. Главное, что делал это от души. Пусть она у тебя и... в общем, есть. Теперь по поводу награды. Насколько я понял, деньгами ты не интересуешься. А дарить тебе пруд при таком активном образе жизни, значит, обрекать его на бесхозность. Что же касается титулов или званий, то первых в Тинарре, кроме моего, никогда не было, а вот второе... Водяной дух Тишок, народ Тинарры, в моем лице благодарит тебя за храбрость и смекалку, проявленные в достойном деле и награждает почетным знаком "Золотого копья" с причитающейся к нему лентой для ношения. Подойди ко мне, малыш...
Знаковое копье и в правду оказалось золотым — тонкой брошью на красной ленте, обхватившей бесовскую шейку. После чего тот даже в росте своем прибавил (гордо прошествовав обратно под стол). А после настала очередь моей дорогой подруги, которая, в придачу к такому же "украшению" получила еще и денежный вексель (на кружева и платья). Но, судя по Любониным округлившимся глазам...
— Подружка, рот закрой, — глядя на это дело, не без удовольствия хмыкнула я.
— Евся... Русан... Стах... Счастье...
— Здоровье, дружба и семья, — смеясь, закончил за нее Его Высочество. — Любимая, а ты не расстраивайся. Сивермитис не имеет права награждать членов своей семьи. Даже будущих. Но, зато тебе достался главный приз.
— Это ты себя имеешь в виду? — расплывшись, уточнила я.
— Нет, конечно. Я про фикус, — вполне серьезно уверил меня нахал.
Вечер вошел в наш заполненный голосами зал вместе с зажженными канделябрами. И лишь тогда мы покинули стол. Праздничный пирог был давно и уже без опаски съеден. Как и многое другое, на разносах и тарелках. И вино в пузатых графинах успело смениться не раз, разливаясь на тосты. И мне под конец уже стало казаться, что все собравшиеся здесь сегодня и есть моя большая семья, сблизившаяся теперь настолько, что величественный Стахов отец больше не вгонял меня в краску. А давно уснувшая на стуле Серафима и вовсе знакома с самого детства. И даже немногословный нотариус напомнил мне одного из весчан. И все они были такими близкими... теплыми и... слегка размытыми...
А потом все, вдруг, разлетелось... на множество вспыхнувших звезд. И мы стояли на крыльце дома, задрав к темному небу головы, и смотрели на эти с треском разлетающиеся звезды.
— Евся...
— Да-а...
— Русан мне сказал, что они со Стахом договаривались как раз про эти шутихи, но потом... — качнувшись, ухватилась за меня Любоня. — пришлось бежать к кургану. Во-от.
— Да что ты?.. — не оторвав взгляда от неба, расплылась я. — Стах!
— Ну, да. Я вчера о шутихах вспомнил, когда про Гул-гору рассказывал. Они здесь остались еще с зимних праздников. И хотел тебя подбодрить перед помолвкой. Зато сегодня...
— Я тебя люблю. Я тебя так люблю, что еще немного и сама рассыплюсь на множество звездоче-ек.
— Как это? — поднявшись на ступеньку, обхватил меня за талию Стах.
— Ба-бах и все! — раскинула я в стороны руки.
— А вот этого не надо, любимая. Как же я потом тебя соберу?
— Ну, тогда держи крепче, — подтянулась я к мужским губам...
И мир опять поменял очертанья, плавно сменив небо в шутихах на потолок цветастого балдахина. А единственным, что я запомнила, на миг вынырнув из круженья, прежде чем окончательно в него унестись, были слова:
— Опять этот фикус. О-ой... ну, до утра полежит...
Июль в Адьяне пролетел, как множество красочных, сменяющих друг друга картинок. А сама она, отгороженная от остального мира высокими стенами, вдруг раздвинулась для меня до беспредельного мира, полного каждодневных открытий и радостей. Будто я наверстывала все то, чего в жизни своей прежней не знала или знать отказывалась. А теперь с жадностью и любопытством ребенка, поглощала, заполняя все пустующие полочки души.
Любоня и Русан вернулись в Ладмению через три дня после нашей со Стахом помолвки. И подруга моя обещала много писать. Мы, наконец, оторвались с ней друг от друга, прекрасно понимая, что впредь всё в наших новых жизнях будет по-иному. Правда, как это будет, обе пока представляли смутно. И я по ней очень скучала. Особенно в первые дни, потому как душевную "полочку" под названием "Любоня" занять было некому. Хотя, Стах очень старался, постепенно приучая меня к откровенности с ним и открытости. Как когда-то приручал к себе самому.
За весь этот месяц в столице мы с ним были всего дважды. По разным торжественным оказиям, предшествовали которым обязательные заезды по магазинам. И жених мой, наконец, воплотил свою мечту в реальность — купил мне платье "кружевное облако".
Что же касается моего дружка — рогатого "знаконосца", то, заручившись нашим со Стахом согласием, он нашел себе новое каждодневное развлечение. Правда, за пределами Адьяны. И звали его "Гуля". Хотя, судя по синякам и царапинам на бесовской физиономии, развлекалась как раз она, бывший скандальный глас Гул-горы. Вот именно об этом мы с бесом и усиленно спорили сейчас, стоя у раздвоенного высокого дуба недалеко от водопада:
— Нет, ну ты мне скажи, оно тебе надо? — подперев руками бока, сверлила я упрямца глазами. — Неужели тебе самому не надоело получать от этой фурии люлей? И главное, за что? За то, что ты ее каждый день пирогами с нашей кухни кормишь?
