Неоконченный портрет

-Вы пытались с ним...с ними общаться?

-Да. Многие на удивление разговорчивы. Один даже оказался достаточно образованным малым, — тяжелый смешок. — Еще у одного повадки как у матерого уголовника, а третья...или третий — все угрожает меня задушить, отрезать мне голову и сделать с трупом такое, что в аду не опознают...кто-то пытается хитрить. Кто-то молит о пощаде. Кто-то угрюм и грозит нам всеми возможными на земле карами. Кто-то, черт возьми, напевает песенки. И все это — разом. Ты еще будешь спрашивать, почему я посетил его только три раза?

-Пожалуй, нет, — человек в свитере вновь сделал глоток из кружки. — А с ним самим вы говорили?

-Пытался, — помрачнел глава "Атропы". — Там...там почти не с чем говорить.

-Как это?

Вместо ответа Щепкин коротко махнул рукой — один из "глушителей", приблизившись к вмурованному в пол железному стулу, рывком сдернул с головы пленника черный мешок. Человек в свитере подался вперед, поправляя на носу тяжелые очки.

Пленнику на вид было лет двенадцать. Лицо распухло настолько, что представляло собой один большой синяк, глаза могли открываться лишь до узеньких щелочек. Грязные, растрепанные волосы свалялись комками и покрылись кровавой коркой. На лбу была приклеена частично уже отслоившаяся плотная бумажка, каждый миллиметр которой, кажется, был заполнен какими-то чудными буковками.

-Снеговой рвал и метал, когда узнал, что его все еще не отправили по тройке, — вздохнул глава Второй Площадки. — Держу пари, когда он узнал, куда едет тот поезд, то обгадился и полез на потолок.

-Кто его...кто его так отделал?

-Наши. Во время транспортировки был неприятный инцидент. Кто-то по дурости применил электрошоковое оружие, чтобы заткнуть его. Носителя вырубило, зато остальные...в общем, были жертвы. Сектор пришлось отрезать. Я все замял, но если Директорат узнает...

-Не узнает, — человек в свитере прищурился. — Можно мне с ним поговорить?

-Пробуй, — пожал плечами Щепкин. — Я уже наговорил свое...

-Здравствуй, — медленно произнес человек в свитере, взглянув в сощуренные глаза пленника. — Ты меня понимаешь? Если да, просто кивни.

Едва заметное движение окровавленной головы.

-Яков Павлович Брешковский, — тихо представился человек в свитере. — Чем я занимаюсь? Такими вот, как ты, я занимаюсь, — злости в голосе не было, только легкий интерес и легкая же усталость. — В настоящий момент отвечаю за белый сектор. В обычной ситуации я бы решал, что с тобой делать. Подать запрос на Первую, чтобы забрали и в порядок привели, и потом назад, полноценным членом, так сказать — с жильем у нас и всем, чем положено, или подать запрос...в другое место. Откуда тоже выходят, но только через трубу. В обычной ситуации, скрывать не стану — я бы выбрал второй вариант. Но твое дело — знаешь, наверное — ни разу не обычное...иначе бы ты тут и не сидел сейчас.

Молчание. Пленник даже не шевельнулся.

-Сколько ты человек угробил, знаешь?

Молчание. Короткий, не особо понятный жест — пленник попытался помотать головой, тут же породив дикий звон в цепях.

-Не знаешь или тебе плевать?

Молчание — совершенно глухое. Пленник опустил голову, щуря глаза от света.

-Зато я знаю. Знаю и то, сколько у нас ресурсов ушло на тебя, — продолжил Брешковский. — Что уже самолеты подняли, чтобы поезд тот снести...

Молчание.

-Жить-то хочешь?

Молчание. Короткое, нервное движение головы. Утвердительное — или, во всяком случае, отдаленно на него похожее.

-Я надеюсь, хотя бы свое имя ты помнишь?

-К...к-к-кххх... — меж с трудом шевелящихся губ пленника тек узенький ручеек крови. — К-к-с-сенофонт...

В камере становилось все холоднее и холоднее. Он давно уже потерял счет часам, что провел в ней — а может, то были не часы, а дни — кто знает? Ему было холодно — эта мысль вытесняла все прочие, глушила даже боль от побоев. Впрочем, одно она вытеснить не могла — голоса, что слышались из-за двери его темной камеры.

Камеры, которая так напоминала ему ничуть не менее холодный и страшный подвал родного дома...

-Это невозможно и ты это прекрасно знаешь.

-Ты и "невозможно" в одном предложении ох как нечасто стоят, Константин.

-Моих "стрел" тоже редко разделывают под орех, да еще так. И тем не менее, он оказался на это способен.

-Не стану скрывать — это одна из причин моего интереса к твоему трофею. Мне не меньше интересно иное — почему он все еще жив, почему вы не вывезли его куда-нибудь в море, где можно было бы без особых проблем бросить даже одержимого такого класса...

-Ты ведь знаешь ответ. Я потерял "стрелу", а мальчишка...он выкосил посланные за ним отряды, как траву. Прорывов, подобных тому, что он организовал внутри поезда, нам уже лет пять не приходилось заколачивать. Если не все десять.

-Тогда почему он все еще не у нас? Почему его еще не разложили на столе, не облепили амулетами и не зашивают внутрь контрольную схему? О, Константин...неужели я застала один из тех редких моментов, когда тебя терзает неуверенность?

-Меня ничего не терзает. Кроме, разве что, мыслей о пассажирах, большую часть из которых мы даже выдать для похорон не сможем...

-Имела удовольствие ознакомиться с вашим отчетом. Если тебя не затруднит, передай Крылову, что с метафорами у него становится все лучше и лучше, но он все-таки не роман пишет...

-Давай не будем уходить от темы. Я не могу передать заключенного такого уровня просто так — это не какой-то там мелкий психик, который взглядом свечки зажигает.

-Даже...

-Да, Августина. Даже тебе. Даже — смейся, сколько влезет — по старой памяти.

-Допустим. Но как глава Первой Площадки могу я осмотреть того, кто в скором времени, возможно, окажется на попечении одного из наших институтов?

-Десять минут. Я прикрою глаза на десять минут, но потом — уж не обессудь.

-Какая неслыханная щедрость с твоей стороны...

Скрип тяжелой двери. Узкий лучик света проникает в его темницу вместе со звуком тихих шагов. Он не видит вошедшего — сложно что-то увидеть в этом тесном мешке, стягивающем голову...

-Что ж, — тяжелый вздох, усталый голос. — Я вижу, ты и правда их хорошенько напугал. Встряхнул до самых косточек...

Голос приближался, равно как и шаги. От него не веяло такой неприкрытой угрозой, как от голоса того человека, что навещал его раньше, что все время говорил о каких-то "стрелах" и чудовищности его преступления. Говорил так, словно мало было кошмаров, наваливающихся на него каждый раз, когда он волей-неволей закрывал глаза и отдавался сну, кошмаров, что преследовали его под стук колес и чьи-то вопли...

-Не бойся, я всего лишь посмотрю, с чем придется работать, — голос был уже совсем близко — будучи совершенно окоченевшим, он почти не чувствовал легких прикосновений к его лицу, почти не замечал аккуратных пальцев в шелковых перчатках, стянувших с его головы плотную черную ткань. — Господи. Они даже...

Она отдернула руку, словно он был каким-то скорпионом. Что-то тихо сказала — кажется, выругалась. Притворила дверь, прежде чем вернуться к нему.

Глаза постепенно привыкали к темноте, но видеть ее легче не становилось — сплошь обряженная в черное, она почти сливалась с его холодной камерой.

-Как был полковником, так полковником и остался, — мрачно усмехнулась она чему-то. — Сидит на пороховой бочке, и думает, что сможет из нее себе отсыпать, да вовремя слезть...

Очередное краткое, едва ощутимое прикосновение — холод чуть отступает, он снова чувствует...да хотя бы свое лицо — разве этого мало? Жаль только, что глаза никак не открыть до конца...

-У нас с тобой мало времени, поэтому буду честна до конца. В их руках ты долго не протянешь. По твоей вине погибло столько людей, что у полковника нет иного пути. Он тебя разотрет в пыль или сделает своей "стрелой", взамен той, что ты уничтожил. Не стану тебя обманывать — это тоже жизнь, но такая, что хуже любой смерти. К тому же... — рука в перчатке легла ему на плечо, легонько щелкнув по цепям. — Такая жизнь — позор для таких, как мы с тобой. Позор для любого мага.

Слова проникают в его череп, но тот словно выскоблен дочиста, там словно резвится ураган — значение этих самых слов он понимает через пень-колоду, если вообще понимает.

-Я могу тебя вытащить. Могу попытаться исправить то, что с тобой уже сделали. Я не даю невыполнимых обещаний — лишь попытаться, не более. Но со мной у тебя куда больше шансов, чем с ними.

Это кажется невозможным, но ему становится теплее — настолько, что он даже вновь начинает чувствовать боль. К боли он привык, привык еще дома, боли он радуется — ведь единственный способ ее выдержать — принять и желать себе еще большей, лишь тогда не сломаешься, лишь тогда сможешь...

-Я знаю, что ты вовсе не бессловесная марионетка. Тебя отправили на смерть, но это вовсе не значит, что тебя ничему не учили. Скажи мне — кто? Кто все это проделал? — она легонько ткнула его пальцем в грудь.

-Отец, — тихо хрипит он, с трудом шевеля распухшими губами. — Он говорил...так же, как вы...

-Почему выбрали именно тебя?

-Я...я — третий, — зубы — нет, его всего — сводит от боли, когда он, наконец, выговаривает то, что терзало его так давно. — Я третий...

-Понимаю. Незавидная участь, — откуда-то из своих одежд она достает небольшой флакон — красивый узорный флакон, в котором плещется нечто цвета морской волны. — Если хочешь, я могу закончить все для тебя, здесь и сейчас. Этот яд невозможно отыскать, особенно в уже мертвом теле.

Отвечать слишком больно — и он просто мотает головой, пытаясь отстраниться от цепких пальцев.

-Быть магом — ходить со смертью. Думаю, уж это ты должен знать. Что ж...прямо сейчас у меня нет возможности узнать, что в тебе говорит — банальный человеческий страх перед ней или же воля к жизни. Но надеюсь, что я трачу на тебя время не напрасно. Если хочешь жить, то у тебя лишь два пути. Один ведет к "стрелам". Другой — ко мне. Я не обещаю тебе слишком многого — лишь возможность быть тем, кем ты рожден. И не склонять своей головы перед людьми. Ну что, кто мне ответит? Человек или маг?

-Я...я хочу жить...я...я согласен.

-На все?

-На...все...

Она рассмеялась — долгим, отчасти грустным смехом. А когда заговорила вновь, в голосе ее не было и капли веселья.

-Вот тебе и первый урок. Никогда не говори магу таких вещей, иначе рискуешь стать чем-то даже ниже, чем человек. Что ж, спишем эти беспечные слова на твое состояние...в конце концов, возможно, я слишком многого от тебя хочу.

-Но вы...вы заберете меня...отсюда?

-Конечно, — ее голос чуть потеплел. — Но ты должен меня простить.

-За...что...

Она не ответила — лишь рывком схватила его за подбородок — и, разжав челюсти, влила в его пересохшую глотку добрую половину флакона.

У зарешеченных ламп вились мухи.

-Как он?

-Сегодня утром уже говорил. Состояние средней тяжести...во всяком случае, относительно того, что с ним было два дня назад.

-Уже выяснили...

-Никак нет, товарищ полковник. Может, аллергия открылась — в конце концов, ему у вас такие коктейли кололи — там черт ногу сломит, а не разберется, на что он так прореагировал. Может, с собой кончить подумал — нализался там свинцовой краски с дверей...если бы кое-кто не вмешался...

-Она...она еще с ним?

-Да. Как пришла ночью, так до утра с ним и просидела. Когда я зашел, ему даже на глаз лучше стало...

-Вот как...что ж, у меня сейчас дела, но...сообщи мне, как только он останется один. Не забудешь, надеюсь?

-Нет, что вы.

-Вот и прекрасно. Вот и прекрасно...

Глава "Атропы" пришел к нему под вечер — за окнами, по крайней мере, уже основательно потемнело. Захлопнув дверь, прошагал к его кровати, подтаскивая за собой небольшой стул. Он ничего не говорил — он старался даже не смотреть на полковника, ожидая, что тот, наконец, начнет очередной допрос сам или же просто уйдет, оставив его в покое. Даст ему хотя бы немного поспать...

-Воистину детские фокусы, — прошло не менее пяти минут прежде чем глава Второй Площадки соизволил заговорить. — И весьма...характерные для нее. Скажи мне вот что — оно того стоило? Пара дней ее внимания стоила того, что она с тобой сделала?

-Она...она ничего не делала, — глухо выдохнул он. — Это...внутренние повреждения. Распад уже...начинается.

-Распад, значит, — кивнул, словно и правда соглашаясь с ним, полковник. — Как вижу, ведьма уже написала для тебя речь. Готов поспорить, что даже достаточно продуманную, с учетом всех моих возможных ответов. Я, увы, речей не пишу — не до того обычно. Скажу как есть, а дальше сам думай, если думалка еще не подгнила. Она тебя не спасает. Ей на тебя вообще плевать.

-А вам...нет? — сам не понимая, откуда в нем это, он находит в себе силы и улыбается — криво, вымученно, жестоко. — Я...я не буду вашей "стрелой".

Вопреки ожиданиям, полковник лишь тускло улыбается ему в ответ. Ни криков, ни злости. Лишь эта улыбка да тяжелый взгляд — взгляд ненавидящий, но словно предназначенный не ему, а кому-то еще.

Даже сейчас, когда с утра до вечера в голове словно гудит пчелиный улей, для него несложно догадаться, кому именно.

-Не стану даже гадать, что она тебе рассказывала. Времени жаль, — глава "Атропы" ударил его по глазам своим тяжелым взглядом. — Думаю, что правду. Значит, и я скажу тебе ее же. Она — член Директората. Одна из тех, кого тебя послали убить. Одна из тех, из-за кого ты пережил...все это. Даже не думай, что я ищу тебе оправданий — некоторые вещи не прощаются...впрочем, для вас наше прощение, полагаю, всегда было столь же ничтожно, сколь и наша злость. Сколь и все остальное. Давай будем честными, а? Когда-то мы значили для вас не больше, чем моль, залетевшая в шкаф...

-Она говорила...как вы относитесь к магам.

-Без восторга, это уж точно, — пожал плечами глава "Атропы". — Позволь спросить...а ты-то сам все еще их любишь? Все еще чувствуешь гордость? По глазам вижу, что не очень...

-Но я маг.

-Чтобы быть мразью, магом быть вовсе не обязательно. Обычно это только помогает, — медленно произнес полковник. — Как в случае с твоим папашей, например. Если хочешь знать, в настоящий момент он в бегах.

Он только пожимает плечами.

-Твои старшие братья открестились от вас обоих так быстро, словно вас вообще не было, — продолжал полковник. — С тобой-то все давно ясно, а отец, я так понимаю, уже дал им все, что мог. Метка есть, ума не надо...

-Зачем? Зачем вы мне это все говорите?

-Чтобы ты, дурень, понял кое-что, пока ты — это все еще ты. И если хочешь собой и дальше оставаться.

-Я не стану вашей "стрелой"...

-Значит, станешь ее попугайчиком. Задатки, я вижу, у тебя превосходные, — оборвал его глава Второй Площадки. — Зачем, спрашиваешь? Затем, что твоя семья тебя использовала, как пешку, но даже размена хорошего с тобой не вышло. Затем, что тебе недолго осталось, если мы немедленно не прекратим сопли с тобой тут жевать и не решим, куда ты пойдешь в итоге. Затем, что у тебя шанс есть. Не только живым остаться, но и человеком сделаться...