Неоконченный портрет

В метро почему-то еще холоднее, чем снаружи. Уже за полночь он вваливается на "Академическую", с раскрасневшимся от мороза лицом, глазами навыкате, потный и злой. Страх терзает — не перед тем, что в парке будет, нет — что охотник отстал, что слишком хорошо оторвался он. Сбежав вниз, скользит по серому граниту. В торцовой стене зала буквы аршинные — "Теперь все чудеса техники и завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия. В.И. Ленин". Вглядываясь в те буквы в ожидании поезда, человек с шестью тенями смеется, как безумный, хохочет до хрипоты. Но вот и поезд. Пора. Пора в пустые холодные вагоны.

Страх пробирает, и ничего с тем страхом не сделать. Поезд — он поезд и есть, что под землей, что поверх. Раскрываются двери вагона, но видит он только адские врата, надпись строгая — "Не прислоняться", но видит он только — "...входящие, оставьте упованья". Просто шаг сделать — всего-то шажок, и он уже там, внутри. Дьявольски тяжело шаг сделать — всего-то шажок и он уже в аду. А решаться надо, поезд — он может уже и последний. Закрывай глаза, не закрывай — а лица те все равно перед ними маячат. И крики те в ушах звенят под звон стекла и визг озверевших от крови духов...

Ввалившись в вагон, он нервно огляделся, чувствуя, что эти несколько станций могут довести его до такого же состояния, в которое он надеялся ввергнуть охотника. Ошибка? Да, определенно ошибка. С того самого момента, как он смылся ночью из особняка, чтобы самому разделаться с этим типом, чтобы самому вытрясти из него все. Как-никак, он его сразу узнал — один из тех, кому отец его продал. Один из тех, кто в его операционном театре сидел, записи делая. Один из тех, кто...

Страх перед поездами брал свое — только сейчас он понял, что вагон был далеко не пуст. Над реакцией он уже успел поработать, но тот, второй, был еще быстрее — Мотылек еще только вскидывал руки, как вокруг них затянулась серебренная проволока — толстая, чтобы не отрезать ненароком обе кисти — а его самого приперли к стене, украшенной старенькой картой метрополитена. Тот, второй, не торопясь скинул капюшон.

-Гляжу, совсем зазнался со своей ведьмой. Даже на звонок не ответил, — усмехнулся он.

-Да знал я, что ты в городе. Не до того было, — криво улыбнувшись, он взглянул в пока еще не желтые глаза Летичева. — Меня тут знаешь, убивать собрались.

-Ну не можем мы без приключений, — проволока ослабила хватку. — Докуда?

-До "Лесной". Часа два водил на хвосте, собирался в парк заманить.

-Так... — палец заскользил по карте. — Время еще есть, я так понимаю. Рассказывай.

-Вариант, в котором ты оставляешь семейные дела мне, я так понимаю, даже не обсуждается? — проворчал Мотылек, растирая освобожденные руки.

-Правильно понимаешь.

-И что, интересно, ты собирался сделать с тем фамильяром, что подпустил его к себе так близко? — ядовито бросила Августина. — По-дружески обнять?

Он не ответил — лишь тихо зашипел, когда холодные пальцы ведьмы в очередной раз коснулись его раны. Чудовищного вида шов из тоненькой серебряной нити был уже выдран из левого предплечья, да и кровь уже не шла — ну, почти. Концентрируясь не на боли, а на звуке, с которым красные капельки стукались о железный столик, он смотрел пустыми глазами на Августину, позволяя взгляду потонуть в извечной черноте ее одежд.

-Он предлагал беспроигрышный вариант, — наконец, пробормотал Мотылек. — Времени было завались, поэтому мы...пока ехали к парку, он успел заглянуть в будущее, рассмотреть все возможные ходы. Надо было только делать, как он сказал, и даже бы не задело.

-Но ты не стал.

-Но я не стал.

-И почему же? — закончив обрабатывать рану какой-то бесцветной гадостью с резким запахом, ведьма устало бросила бутылек из-под нее на стол. — Все-таки ты ему не доверяешь?

-Не ему. Его видениям, — тихо сказал он.

-Говори до конца.

-Не хочу им верить, — помолчав какое-то время, выдал Мотылек. — Нет судьбы. Нет и все. И никакие варианты я знать не желаю. Не хочу знать, как лучше, если...если то не я решаю.

-Даже если знание будущего поможет избежать смерти? — прищурилась Августина.

-Даже так, — упрямо повторил он. — Я ему...я ему так же сказал. Когда знаешь, как надо, все какое-то...тухлое становится.

-Лучше быть награжденным вот таким образом? — она легонько коснулась глубокой раны.

-На...наверное, — выдохнул он. — Хоть знаю, что сам виноват.

Никакого будущего. Никакой больше этой чуши. Никакой и никогда. Даже если мне суждено умереть, если я его знать не буду — молчи. Сам разберусь. Иначе я не лучше куклы на ниточке. По рукам?

-Похвальное решение, — усмехнулась Августина. — А теперь ответь мне на еще один вопрос, Мотылек. Что ты чувствуешь?

-Холодно, — будучи раздетым до пояса, он говорил это вполне искренне.

-Я не о том. Что ты чувствуешь?

Он медленно поднял взгляд — но ответа не было ни в глазах ведьмы, ни в окне, за которым, кружась, сыпались снежные хлопья. Молчать было невыносимо, с каждой следующей секундой ему все больше, все сильнее казалось, что он задыхается.

-Был Долежал. А стал Не Добежал, — со злостью произнес он, чтобы избавиться от этого ощущения. — В гробу долежит, скотина...

-Ты все еще не можешь сказать правду. Или не хочешь? Или все еще не понимаешь?

-Ему меня продали. Ему и тому старику с красной рожей. Они с отцом...

-Что ты чувствуешь?

-Я... — он поежился от холода, но его разорванную рубашку уже успели выкинуть, а отпускать его никто, похоже, еще и не думал. — Я ничего не чувствую.

-То-то же, — рассмеялась Августина. — Не подумай, что я отрицаю твое право на месть. Однако же, не всякая из них требует...так надрываться. Тебе достаточно было сообщить обо всем мне.

-За мной наверняка следил сегодня не только он. А системы защиты мастерской я еще плоховато знаю. К тому же... — он молча скосил взгляд на свою правую руку, туда, где под кожей сидел металлический браслет ведьмы. — Вы все знали. Множеством способов.

-Конечно, я знала, — пожала плечами ведьма. — И следила почти за каждым твоим шагом. Во всяком случае, до момента, пока на сцену вышел твой...друг. Дальше в этом уже не было необходимости.

-А есть необходимость...мне оставаться здесь сейчас? — словно вдохнув с холодным воздухом немного смелости, спросил он. — Я...я же все сделал правильно?

-Относительно, — задумчиво произнесла Августина. — Работу над ошибками проведем после. Есть у меня для тебя и иная хорошая новость — вся эта суета вокруг терминала начинает потихоньку сбавлять обороты. Сдерживающие системы, придуманные Двадцать Вторым, себя полностью оправдали и работают в штатном режиме. Думаю, если в ближайшее время не начнется война или на нас не упадет пара-тройка метеоритов, я смогу, наконец, вернуться к твоему обучению. Слышала, у тебя что-то не заладилось с Фруалардом? Понял, что руны — не твое?

-Понял, что изучать руны у него — это как проткнуть себя копьем. А применять по его указке — подвесить себя за то копье к потолку...

-Старая школа, — Августина пожала плечами. — Не волнуйся, "кровавого орла" своим студентам за ошибки в чертежах он не делает, то исключительно слухи. Наверное, — ведьма чуть улыбнулась. — Ты сбежал еще до того, как он начал морить голодом, да?

-Да, — он понурил голову. — Мне придется вернуться?

-Не думаю, — она поднялась со своего места. — В одном ты прав, Мотылек...здесь становится холодно. Пошли. Продолжим разговор у меня.

-Раны скоро заживут, — Стальная ведьма вновь курила, хотя в ее покоях и без того было настолько душно, что уже через несколько минут у него начало стучать в висках. — Не стану врать, что в твоей жизни не будет новых, но, надеюсь, ты научишься минимизировать свои потери во всем. Это основы выживания, Мотылек.

-Я запомню, — по обыкновению, он остановился на некотором расстоянии от ведьмы, чувствуя спиной грань ее стола. — Я...

-Знаешь, как я получила это? — Августина убрала волосы с лица, обнажая застарелый ожог. — То есть цена секундной расслабленности. Она могла мне стоить и большего, — она вздохнула. — Когда-то мы все были слишком легкомысленны. Все...

Он молчал, ожидая продолжения — выцарапывать из ведьмы кусочки ее прошлого было в последнее время занятием тяжелым — но сейчас, похоже, у нее было далеко не такое скверное настроение, как в начале зимы.

-Я раздумывала, что мне стоит сделать в твоем отношении после этой...трагикомедии, что ты и твой друг устроили ночью, — протянула Августина. — Но мне понравился твой ответ после. Я вижу, что действительно не ошиблась, когда решила забрать тебя.

Он молчал — просто не знал, что сказать. Но глаза его расширились от удивления — а глаза ведьмы заблестели, как у змеи.

-Подойди ближе, сделай милость.

Стараясь не кашлять от дыма — эту привычку он выработал очень быстро — он сделал несколько шагов к ее креслу.

-Вот что я тебе скажу, Мотылек — не одни полукровки что-то знают о танцах на грани, — улыбка ведьмы вышла крайне неприятной. — Им, правда, это дается с рождения, а мы...что ж, мы узнаем все только с годами. Я родилась еще в том веке. И не прожила бы этот, если бы... — она сделала длинную паузу. — Мотылек, мы все что-то сжигаем, чтобы не сгореть самим. Ближе.

Еще шаг. Теперь он стоял прямо перед ней, а графиня бесцеремонно разглядывала его, словно какую-то затейливую картину.

-Я говорю тебе это, потому что просто не люблю ложь без веского повода. Я никогда не была с тобой особо добра, да и вытащила тебя из лап полковника я далеко не потому, что во мне проснулась жалость, — резко схватив за руку, она притянула его к себе, холодные пальцы поползли к наспех забинтованной ране. — Если бы тебя не резал заживо твой отец, если бы твои родные не продали тебя, как вещь, если бы ты не выпотрошил больше сотни человек и не свел с ума в два раза больше, если бы ты не ходил со смертью за плечом всерьез — каждый день, каждый час — ты был бы для меня не привлекательнее мушки-однодневки, — она улыбнулась, запуская пальцы в его рану — глубоко-глубоко. — Равно как и я никогда не научилась бы приказывать, если бы не научилась прежде подчиняться, не научилась бы жить, если бы не умирала во вшивых вагонах, не научилась бы бороться, если бы мне не пришлось проделать тысячу километров на коне, спасая свою шкуру от красной падали...

Его лицо было перекошено, но он молчал. Молчал, вспоминая, как учили еще дома. Боль не уйдет. Не расслабляться, никогда не расслабляться. Молчать и желать для себя еще большей...

-Мы те, кто мы есть. И я рада, что в тебе я не ошиблась, — так же резко отпустив его, ведьма откинулась назад в кресле. — Что ты предпочитаешь ходить со смертью даже вопреки моим приказам. И не ищешь путей попроще, потому что знаешь — они не для тебя. Что ж...ты действительно будешь моим учеником. Ты это заслуживаешь.

Он молчал, чувствуя, как вниз, к пальцам, стекает теплая кровь.

-Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Когда засыпаешь?

Он встретился с ней взглядом и понял, что не может не ответить.

-Их. То, что я с ними сделал, — прохрипел он почти против своей воли.

-Что ты слышишь?

-Стук колес.

-Чего ты боишься?

-Того, что полковник был прав.

-А именно?

-Что его ничто не заглушит.

Стальная ведьма рассмеялась — коротко и тихо.

-Какая примитивная попытка поймать тебя на чувстве вины. И надо же, она все еще работает, — выдохнула Августина вместе с дымом. — С другой стороны, если бы не эта вина, боль и страх, было бы и в половину не так интересно.

Она притягивает его к себе, мягко, но невероятно холодно запускает руки во взлохмаченные волосы.

-Мы все что-то сжигаем, чтобы жить. Я наверное, сожгла слишком много. Две мировые войны, одна гражданская. Моя душа выжжена ненавистью до золы...

Ключи беснуются. Он чувствует запах дыма и смерти.

-...но не нужно бояться. Не тебе. И уж точно не сейчас.

Сон. Безумный сон во мраке, липкая, холодная, болезненная, как глубокий разрез раскаленным лезвием, лихорадка, кружащая его голову, как ледяной ветер — снег за окном. За окном тьма. За окном — свобода. Холодная, грязная, колючая, но — все-таки — свобода...

Под ногами скрипел снег — тяжелый, грязно-серый.

-Чего ради все это? Скажешь уже, нет?

-Скажу. Для того тебя и нашел.

Большую часть времени они идут молча. Лицо одного сковано каким-то странным напряжением, в глазах второго читается плохо скрываемая усталость пополам с интересом. Сегодня они не веселятся, как раньше, как позволяли себе даже в бою — сегодня что-то иначе, что-то неуловимо изменилось. Что-то словно висит в воздухе — тяжелое, но неосязаемое — и давит, и давит...

-Я тебе говорил, что знаю, когда умру?

-Сам выискал? Или за тебя сделали?

-Сам. Когда только научился. Решил залезть так далеко, как только смогу.

-Ну и дурень.

-Быть может...

-Ну и как это случится? Расшибешь лоб о Часовую Башенку?

-Как — не знаю. Знаю лишь когда. Конец восьмидесятых. Восемьдесят шестой, может, седьмой. И знаю, что если я этого избегу, умрут миллионы других.

-Только не говори, что уже готовиться начал.

-В свою смерть мне почему-то не заглянуть. И все, что с ней связано тоже не разглядеть. Пытался, представь себе. Несколько лет уже пытаюсь.

-И чего?

-Не могу разглядеть, что причиной. Вообще не могу. Все вижу, что захочу, а это нет. Что ты через пять минут поскользнешься, например, вижу. А тут — чернота одна. А так не бывает, понимаешь? Мы этому столько учились...

-Значит, ты еще не доучился. Выше головы-то не взлетишь.

-Быть может. Но ты другое послушай. Помнишь, недавно Директорат слетался?

-Ну?

-Решил я ту кофейню поглядеть. Занял дом напротив и зарылся на пару часов вперед. Если сосредоточиться, можно как кино смотреть, знаешь...

-Ты от темы не беги. Дальше-то чего?

-А ничего, — вдруг зло произнес Летичев. — Чернота одна. Та самая.

-Погоди, — Мотылек даже сбавил шаг. — Что значит...

-Что слышал. Думаешь, мог бы объяснить, стал бы попусту языком трепать? Я, знаешь, уже насмотрелся всякого. Ну боль там, ну смерть, ну еще чего — труха это все. А тут просто... — он замялся. — Не знаю. Как...рана, что ли. В которую все утекает без возврата. Бездна, пустота, небытие, которое отрицать уже некому — как хочешь, так и называй, слаще вряд ли станет. Отродясь такого не видел.

-Думаешь, оно по тебе?

-По всем. По всем нам, я уверен. По всему роду людскому. Но не знаю я, что это есть такое, как сразить его, как бороться. Одно тогда знал — войди я в кофейню эту чертову в тот день, не говорили бы мы сейчас. Одно сейчас знаю — не найдем, что с этим делать, все и поляжем. Я, ты, все...

-Что будем делать?

-Я навел справки. В тот день встреча была в крайне узком кругу. Только несколько людей — и ни одного нашего. И был там Сам.

-Я правильно понял?

-Не сомневайся даже. Первый секретарь. Кай. И провалиться мне на месте, если не внутри него та бездна сидит, если не он смертью нашей стать хочет.