Неоконченный портрет

Там, под тусклым светом ламп, он понял то, чему его так и не смогли научить дома, понял, чем его пугал полковник — и чем хотела бы видеть его Августина. Понял, что можно тепло улыбаться тому, кому через несколько часов ты будешь вводить полный шприц какой-то жуткой густой гадости, вызывая судороги, боль и пару записей в блокноте дежурного. Понял, что можно сочувствовать кому-то и жалить его же заклятьем, после которого несколько дней невозможно вспомнить толком, кто же ты такой. Понял, что можно совершенно искренне желать спасти чью-то жизнь — только лишь для того, чтобы стать ее хозяином. Понял, что можно чувствовать что угодно, когда ты, наверное, ничего не чувствуешь вовсе. Он понял, что такое настоящий маг. И страстно, дико, до боли в черепе захотел оттого им не становиться.

Холодный дом мало волновали его желания, а ведьму — и подавно. Прикосновения пальцев в перчатках — не шелковых уже, но бездушных медицинских — вызывали оторопь и готовность к новой боли, безразличные взгляды поверх хирургических масок и из-за стекол медных шлемов, украшенных защитными рунами — страх перед неизвестностью, ведь Августина очень редко тратила свое время на то, чтобы объяснить ему суть очередной процедуры.

Он справился. Справился на удивление ведьмы и ее коллег. Но выходя из комнаты, где провел столько слипшихся воедино дней, он не мог не думать о том, что оставил там что-то — что-то, чему никак не мог подобрать названия. Одно можно было сказать точно — терять это неизвестно что он начал еще дома. Легче, правда, от этого не становилось.

Высокая черная дверь выглядела ужасно тяжелой и массивной, но открывалась удивительно легко — пусть и не без легкого покалывания в пальцах. За нею он уже бывал, но это не значило, что сейчас ему было проще — если Стальная ведьма вызывала его ближе к ночи, через несколько часов после того, как заканчивала свои дела, это по обыкновению ничего хорошего не значило. Либо она в очередной раз недовольна темпами его реабилитации, либо...

А, чего там гадать. Ответы за дверью — и чем раньше он начнет их получать, тем лучше. Одобрительный шепоток кого-то из ключей придал ему еще больше уверенности в себе — и Мотылек потянул дверь на себя, через несколько секунд уже начав тонуть в мягком ковре.

В этой комнате почти всегда был приглушен свет — в какой-то момент он стал подозревать, что во время бумажной работы она использует какое-то иное освещение. Частью кабинет, частью спальная — ничего особо важного тут, похоже, не держали, разве что от вмурованного в дальнюю стену люка веяло какой-то совершенно зверской магией. Люка, по-хорошему, он видеть был не должен и, честно говоря, и не видел — о нем рассказал один из ключей, съевший целый легион собак на преодолении любой защиты — от магической до смехотворных для него человеческих средств. Стоило только приспустить незримый поводок, отдать свои глаза ему на пару мучительных минут — и все наиболее примитивные тайники уже лежали словно на ладонях. Высокий стол, перьевая ручка, чернильница, аккуратные стопки бумажных листов, черная башня старинных часов в углу, две коротких полки, коробка одинаково дорогого и древнего на вид — снова подсказка ключей — табака...интересно, откуда его ей привозят? Кровать, скрытая за темно-зеленой тканью, небольшой гладкий столик и извечная пара пузырьков с пожелтевшими от времени этикетками...

-Проходи, — Августина вернула его в реальность одним коротким замечанием — голос у нее был сейчас не усталый, скорее какой-то расслабленный. — Нам нужно поговорить, Мотылек...

Эти слова не предвещали ничего хорошего — в последние пару месяцев он был рад тем дням, когда она вообще не появлялась дома. Что же она...хотя и так все ясно. А теперь посмотрим, угадал ли он.

-Мне доложили, что вчера ты в очередной раз сбежал, — чуть повернув кресло в его сторону, ведьма мрачно уставилась на Мотылька. — Это уже третий раз, когда мне о том сообщают. Ты понимаешь, в чем твоя ошибка?

-В том, что я до сих пор не нашел способа сделать так, чтобы сообщать было не о чем? — рискнул он, озираясь в поисках чего-нибудь, на что можно было бы сесть — и, как всегда, не нашел.

-Молодец. И в этом тоже, не скрою, — она чуть улыбнулась. — С другой стороны...ты ведь понимаешь, что далеко не каждый имеет возможность возвращаться из школы на машине с личным шофером?

-В этом все и дело, — тихо, но вполне отчетливо, сказал он. — Слухи всякие ходят...

-Только не говори мне, что тебе есть дело до болтовни, распускаемой людьми.

-Но ведь я с ними...

-Их значение сложно преуменьшить, — оборвала его ведьма. — Прошло уже достаточно много времени, но ты, кажется, до сих пор не понял толком, чем владеешь. Сила, которую человек даже в самых смелых мечтах не может представить, знания поколений и поколений прежних носителей, знания самих ключей, в конце концов! Все это — твое, все это — для тебя, все это лежит на расстоянии вытянутой руки, но ты почему-то все еще боишься просить то, что другой взял бы силой и навсегда. Ты почему-то все еще не можешь, пусть даже ваша связь и настолько прочна, что дальше уже попросту некуда, получить доступа к тому, что знают они. И это меня огорчает. Сильно огорчает, Мотылек. Если бы ты это уже сделал, эти люди были бы тебе не нужны. Неужели ты этого не понимаешь?

Именно потому я и не прошу. Именно потому я...

-...даже если мы предположим на минуту, что тебе действительно нравится находиться среди людей — почему нет, в конце концов, твое магическое воспитание было формальным, обрывочным и неумелым — ты ведь должен понимать, что все, что я делаю — я делаю исключительно ради твоей собственной безопасности?

-Я понимаю, что... — он не говорил, вдруг в очередной раз ослабив контроль — и позволив тому, что должно было быть беззвучным, воспользоваться его губами. — ...все стараемся потуже затянуть накинутую удавку? Эти попытки делают мне честь, но...бред собачий. Он не мешок золота, охрана ему не нужна. В конце концов, уж я-то могу за себя постоять...

-Я так понимаю, это дружное "нет", — усмехнулась Августина. — Приятно видеть, что хоть с кем-то у тебя получается наладить контакт. Эти усилия я ценю. Возможно, в скором времени они даже будут вознаграждены...

-Я ничего особого не делал, — пожал он плечами. — Просто, если можно...я прошу, не надо машин. Не надо водителей. Когда я...когда я жил дома, я добирался домой пешком без всяких проблем. Даже затемно. Я в состоянии себя защитить.

-Мне бы стоило ответить на эти слова иначе, — помолчав, ответила она. — Показать тебе, что ты совершенно неправ. Но, к твоему счастью, у меня сегодня нет настроения слушать чьи-то крики. Что ж, я подумаю над твоей просьбой какое-то время. Возможно, у меня найдется иной способ защитить тебя от беды — и нужды в посторонних для него уже не будет...

От этих слов ощутимо повеяло угрозой — но сейчас он смолчал, надеясь, что, разговорившись, Августина выдаст что-нибудь еще.

-Директорат сейчас очень осторожен, — медленно проговорила она, подтвердив его мысли. — Один из самых масштабных проектов последних десятилетий близится к завершению. Первый секретарь собирается загрести нашими руками как можно больше, — в голосе ведьмы внезапно зазвенела холодная ярость. — Пока что проект идет по плану, но я более чем уверена, что лет через пять все наши планы начнут расходиться, как швы на лоскутном одеяле. Хорошо, если не дойдет до полноценной междоусобицы...мнений касательно использования терминала больше, чем мух у них под потолком...

-Терминала? — переспросил Мотылек.

-Скоро узнаешь. Если повезет, в ближайшие два-три года, — вздохнула ведьма. — А пока тебе хватит и следующего знания. Через несколько дней у нас снова совещание. Будет весь Директорат, кроме, конечно же, первого секретаря. Будут и другие...те, кто вложился в наш проект по-крупному и не хочет, чтобы все пошло прахом. С одним из них я встречаюсь накануне...не самое приятное семейство, пусть и малочисленное. В начале века мы с ними то и дело играли по разные стороны доски.

-Нам что-то угрожает?

-Нет. Но стоит быть настороже, тебе в том числе. Особенно тебе. Вот что еще...у него есть сын, на пару лет тебя старше — контактов с ним, как прибудут в город, по возможности избегай.

-Могу я спросить...в чем опасность?

-Прежде всего — в дурных идеях, которые плавают в их в общем-то вполне здоровых головах. А некоторые идеи имеют тенденцию распространяться, как сорная трава...держись от них подальше, ты понял мои слова?

-Конечно. А как...как их зовут?

-Летичевы, — ведьма откинулась в кресле. — Надеюсь, ты запомнишь...

Улочка была узенькой и безлюдной — хотя, если говорить откровенно, ее и улочкой-то было назвать стыдно. Так, продуваемый всеми ветрами проход меж двумя домами, с одной стороны сужавшийся так, что даже два человека не смогли бы пройти там вместе, что уж говорить о машинах. У обшарпанных дверей подъезда дрались за объедки несколько бродячих собак неприятнейшего вида — когда с одной стороны в проход скользнула тень, а затем появился и ее хозяин, им хватило поднять морды — не издав ни звука, они в ужасе бросились прочь...

...натолкнувшись на второго незваного гостя — этот и вовсе отбрасывал не одну тень, но великое множество — и вызывал ничуть не меньший ужас. Жалобно скуля, они рассыпались, разбегаясь в разные стороны, забиваясь в щели между зданиями и утыкаясь мордами в запертые двери.

Двое мальчишек остановились на некотором отдалении, награждая друг друга оценивающими взглядами. Один — тот, что был постарше — имел пепельно-русые, аккуратно подстриженные волосы, и носил одежду странного покроя — определенно импортную. Второй — на вид несколько костлявый, взлохмаченный, стоял, позволяя ветру играться с полами его пальто, из-под расстегнутого воротника проглядывали странные рисунки на коже.

Внимательные серые глаза одного на краткий миг сменили цвет. В глазах другого вынырнуло наружу и вновь спряталось что-то, чего у людей в глазах отродясь не бывало. Тишину первые несколько минут нарушал только шелест подгоняемых ветром газет да отчаянный вой собак, пытавшихся, похоже, просочиться сквозь двери подъезда к спасению от двух чудищ, надевших на себя человеческие тела.

-Трудно жить под конвоем? — тот, что отбрасывал несколько теней, улыбнулся, не отрывая взгляда от глаз собеседника — и не моргая.

-Не то слово, — второй сохранял спокойствие — и так же спокойно продолжал терпеть чужой взгляд, отражая своим. — А тебе?

-А я своего вчера навестил, вечерком — и замок в квартиру эпоксидкой залил со стороны подъезда. Думаю, так и сидит — если он про то позорище доложит, его же в шею попрут...

-Халтура. Я болванку с собой протащил, из металлолома, и в машину сунул под чарами. Ее в гостиницу и везут.

-У кого халтура, и вон той псине понятно. Мне вот говорят, что можешь делать без магии — так и делай, проживешь подольше. Не инструмент, но образ жизни, чтоб его...

-Старая школа?

-Даже слишком. Ей больше сотни, я слышал.

Глаза слезились уже у обоих. Медленно сощуривая и вновь широко раскрывая их, оба умудрялись держаться дальше. Не нужно было слов, не нужно было объяснений — каждый прекрасно видел и чувствовал, с чем столкнулся. И каждый впервые встречал того, кто был способен не отводить от него глаза.

-Значит, вот от кого мне сказали держаться на расстоянии...

-Забавно. Мне сказали ровно то же самое.

Моргнули оба одновременно — и оба же рассмеялись.

-Не выдержал взгляда — даже не думай звать на дуэль — он уже сильнее тебя. Так, кажется? — тот, что отбрасывал несколько теней, сделал шаг вперед.

-Точно так. Похоже, разрешение друг дружку прикончить мы теперь уже имеем, — улыбнулся второй одними серыми глазами. — Будем пробовать или так помучаемся?

-Лучше, конечно, помучаемся. А то сам понимаешь...ладно мы — мы много не навоюем, а вот те, что за нами — весь город в могилу утащат.

-И то верно. А ты где так научился?

-Я-то? А, на тиграх, в зоопарке.

-На тиграх?

-Ну да. Не видел, что ли?

-Не до того как-то было...

-А я-то грешным делом думал, что это меня в люди мало выпускают, — взлохмаченный шагнул вперед, протягивая руку. — Мотылек. Имя не проси — на одно имя столько проклятий засадить можно, как птичек на жердочку — что мне за разглашение шкуру внутрь вывернут.

-Александр, — преувеличенным жестом второй пожал протянутую конечность. — А фамилия моя — фамилия моя слишком известная, чтобы я ее называл...

-Оно и видно. Ну что, пошли?

-Пошли. Ох и всыплют же нам...

4. Грунтовка

Семьдесят пятый год с самого своего начала стал для него едва ли не синонимом слова "хаос". Ленинградский Клуб лихорадило, и он уже знал, что было тому причиной, он уже слышал эти слова — "Снежная слепота" — он уже знал, что за ними скрывается. Знал, в отличие — как же это смешно — от множества людей, которые вскоре отправятся на верную смерть, как и от тех, кому предстоит вступить в дело позже. Планетарный терминал. Дома он эти слова ни разу не слышал — обучали его вещам куда как более приземленным — но у ведьмы, особенно в последние полгода, он услышал и узнал достаточно, чтобы оценить масштаб грядущего.

Августина становилась для него все более понятной — пусть и медленно, пусть и по крупицам. Чем больше он узнавал о том, кто спас его от смерти — и от жизни "стрелы", что была куда хуже той, про того, кто приютил его, кто вплотную занялся его обучением — тем больший чувствовал страх. Разговорившись как-то со своим водителем — теперь он был нужен нечасто, лишь пару-тройку раз в год, когда того требовала ситуация — он получил интересное сравнение. Видавший виды оперативник "Атропы", сменивший род занятий из-за тяжелых ранений, рассказал, пожевывая дешевую папироску, что давным-давно, еще во время службы на какой-то подлодке, он испытал ровно то же самое: до той поры, пока он толком не узнал ее устройства, страшно не было от слова "совсем". Мотылек не мог не согласиться: с каждой новой историей, рассказанной тайком кем-то из коллег ведьмы, с каждым клочком прошлого, вырванного из нее самой, сердце замирало все чаще. Ее нельзя было недооценивать. Ей нельзя было открыто противостоять, не имея на руках действительно весомых карт. А поводов, как назло, становилось все больше...

Странная закономерность — чем лучше дела шли с ключами, тем хуже с людьми, в школе — проявляла себя сильнее с каждым месяцем, с каждой неделей. Он уже мог грамотно сформулировать приказ, наблюдая за тем, как тварь, в отцовском каталоге проходившая под словами "хрипок", "скрежет" и почему-то "разлив", играючи взламывает Замкнутое Поле, привык к тому, что этот же ключ, чьи последние три хозяина были в край пропащими уголовниками, матерится через слово как сапожник, но вот привыкнуть к тому, что держаться с людьми нужно совершенно иначе, чем с духами, получалось куда хуже. Даже Летичев, будучи полукровкой, каким-то образом находил общий язык с людьми — по крайней мере, его боялись не все — у него же это получалось все хуже и хуже. Возможно, причиной тому были участившиеся беседы с Поверженным — самый старый, самый могущественный из всех ключей, бывший не человечнее деревянной колоды и имевший склонность к долгим, перегруженным метафорами, речам, не оставлял попыток вылепить из него что-то свое. Возможно, причиной тому были вещи куда более приземленные: например, то, что в отличие от единственного существа, которое он мог бы, не покривив душой, назвать своим другом, его родителей никто и никогда не видел даже мельком, что позволяло строить самые различные теории на тему их отсутствия. Возможно, свою роль играло и то, что даже летом он был вынужден носить на людях одежду с длинными рукавами и не расстегивать воротник рубашки дальше первой пуговицы — но даже так, даже когда ему был подарен примитивный амулет для рассеивания чужого внимания — находились те, кто что-то успевал увидеть: боковым ли зрением, незаметно ли для него — это было не так уж важно. Важно было то, что слухи множились, а ему оставалось лишь продолжать жить, словно их не было вовсе — не опуская голову и становясь тем нахальнее и злее, чем больше ходило о нем жутковатых историй. До поры это помогало.