Неоконченный портрет

-На кладбищах и то веселее. Серьезно, как ты вообще такое место откопал?

-Бегал много, — перейдя на другую сторону моста, он подставил спину пронизывающему ветру.

-Было от кого?

-Случается. Ты не подумай чего, — он усмехнулся. — Фирма веники не ворует. И не вяжет даже. И из окна ими не кидается...

-Ты рисуешь, да? Ты вчера говорил...

-Есть немного. Хочешь портрет заказать?

-Да куда я его повешу-то? Над кроватью, по утрам пугаться?

-Эй, полегче, полегче! — притворно оскорбился Макаров. — Ты ведь даже не видела мои шедевры!

-Если рисуешь ты так же, как ведешь себя с незнакомыми людьми...

-Единичный. Случай, — бросил он. — Чаще раза в год меня никто не преследует. Обычно...

Так и не закончив фразы, он замолчал на несколько минут, чувствуя, что что-то идет совсем не так. До того было как-то легче — что самозабвенно нести околесицу, что говорить чистую правду, которая будет, несомненно, воспринята ровно так же. С ней так почему-то не получалось.

-В кино хочешь?

Она чуть помолчала, вновь коснувшись очков. Странно на него посмотрела.

-Меня терзают смутные сомнения. Меня, кажется, сшиб на улице с ног подпольный миллионер.

-Обижаешь, — он наставительно поднял палец. — Выше бери.

-А выше — это куда?

-Выше — это... — он перешел на заговорщицкий шепот. — Выше — это...пока еще не придумал. Ну так что, ждем, пока нас зальет или направим стопы куда следует?

Когда они выходят на улицу, огни уже вот-вот должны начать гаснуть. Ее это нисколько не пугает — хороший признак, во всяком случае, для него. Хороший, да...что же такое...что же у него такое с головой сегодня...

Фильм он словно вообще не смотрел: в голове все время крутился свой, куда более важный. И актеры все знакомые — шесть ключей наперебой лезут со своими советами, наперебой пытаются согнуть его в свою сторону. Давно с ним такого не было, как же давно. Ей вот, кажется, весело — по глазам видно, по лицу, по голосу — сейчас он настолько напряжен, что чувствует малейшие того интонации. Она смеется, а его злость берет. Неужели придется и ее...неужели придется и это все...

Решить нужно сегодня, сейчас. Либо сделать все по уму — по первой это больно, но куда ж магу без боли — и со временем рана, как и те, что уже были, льдом порастет, либо...

Либо дать понять ведьме, что урок он понял. Но понял — не значит принял.

Решение принимается быстро — да что там, он словно всегда чувствовал, что так и решит. Назло, не назло...какая уже, к чертям, разница? Он себе хозяин. Он, а не змея железная, что спит под кожей...

Он себе хозяин. И все на том.

-Ты где живешь-то?

-Да недалеко, ты не...

-Тем и лучше. Пешком дойдем, значит.

-А тебя никто не ждет?

-Таких как я даже дома не ждут, — грустно рассмеялся он. — Нет, это не обсуждается. Показывай дорогу...

На улицу постепенно спускается тьма, тьма эта словно вытягивает из него всю злость. К черту, будь что будет. Он себе хозяин. Он, а не ведьма. И он больше не будет делать, как делал все эти годы, как делал со времен той самой неудачной попытки, того глупого, неуклюжего мятежа. Он больше не будет выбрасывать подальше то, что предлагает ему слепой случай — кто знает, может и в последний раз...

Наверное, неправильно так на нее смотреть, как на подачку судьбы — человек, как-никак. Живой. Еще бы вспомнить, что это когда-то значило нечто большее. Еще бы вспомнить да в голове удержать.

Вот. Точно. Вот оно что. От осознания хочется смеяться в голос, но она точно тогда его за безумца примет — если давным-давно еще не приняла. Зачем все это? Зачем он продолжает? То будет — нет, уже есть — его запоздалая контратака. Нет, пока что только забивка дыр, швы на раны, отцом и ведьмой оставленные. А вот если получится — кто знает, кто знает — может он рискнет снова. Может он снова решится на именование...

Человеком ему, кончено, никогда не стать. Но свободным — вот за это стоит побороться.

-Телефон-то у тебя есть?

-Конечно, — ее голос звучит несколько обиженно. — Ты думаешь, я...

-Ничего я не думаю, — спокойно говорит он. — Специально, чтобы места в черепке хватило.

-Не поняла...

-На номер твой. Ты же скажешь.

-Выбор у меня, похоже, невелик...

-Это уж точно. Я знаю, как тебя звать, — натягивает он привычную хамоватую улыбочку. — Я знаю, где ты живешь, а сейчас еще и номер скажешь. Боюсь, медицина далее бессильна. А если и нет — симптомы-то лечить глупо...

-Знаешь, я понимаю тебя все меньше и меньше.

-Да я тоже с собой не всегда в ладах, — пожал он плечами. — Не бери в голову. Для таких как я, что-то человеческое — уже болезнь.

-Таких, как ты...

-Отбитых на всю макушку. И болезнь та не всегда хорошо кончается. Но! — он наставительно вздернул палец. — Мы не сдаемся. Ты сдаешься? Нет? Вот и молодец. Я и не начинаю даже. А теперь — номер!

-Или ты заболтаешь меня тут до смерти? — она неуверенно смеется.

-Приложу все силы. О, это будет мучительно...

-Хорошо, хорошо...только к ночи не звони, ладно?

Время прощаться. Чувство такое, словно какая-то чудная анестезия вдруг резко прекратила работать — и вот его уже гложет боль: тупая, тоскливая...

Но это нормально. Куда же магу без боли. Особенно когда маг решает наплевать на все, что ему с таким трудом вдолбили и вновь к людям тянется. Заслужил, все до капельки. От того, конечно, не проще ни разу, но и черт бы со всем этим.

Он сам себе хозяин.

И он ее просто так не отдаст.

Доктор Тройкин на вид совсем молод — иногда даже возникает вопрос, а не рано ли он оказался на своем месте. Другая черта, куда как более неприятная, сводится к тому, что все, буквально все, из него приходится вытягивать едва ли не клещами. Вот и сейчас, вместо того, чтобы дать конкретный ответ, он все роется в каких-то альбомах, папках...все пытается даже не смотреть на него...

Несколько минут Мотылек ждет — но терпения надолго не хватает. Наконец, устав тупо пялиться в окно, он поднялся со своего места, подойдя и нависнув над хлипеньким деревянным столом.

-Ну? — усталый, злой голос — этой ночью он спал меньше часа.

-Я... — доктор снова мнется, пытаясь, похоже, спрятаться среди бумажек. — Я не уверен, стоит ли вам сейчас говорить...понимаете, нужно проверить еще хотя бы раз...

-Давай, рожай уже, — Макаров вконец теряет терпение. — Когда там я коньки отброшу?

-Вы...вы должны понять — ваш случай в своем роде уникален, — пролепетал Тройкин. — В общем и целом...при соблюдении установленных ограничений...

-Ну чушь-то не неси, — фыркнул Мотылек. — Видел я, что ты там накарябал. То нельзя, это не можно...проще сразу в петлю, чем так жить.

-Вы должны понять, — повторил Тройкин. — Составленная мною программа позволяет увеличить шансы до максимума. Больше в вашем случае сделать нельзя.

-А если я пошлю твою программу ловить бабочек? — он оперся руками о стол, отгребая бумажки к себе. — Если я жить как маг буду, а не колоду деревянную из себя корчить?

-Еще лет пятнадцать, может, двадцать, — избегая смотреть ему в глаза, выдавил Тройкин. — Доживете до сорока при таком ритме — то уже будет чудом...

Молчание длилось недолго — около минуты. Потом Макаров громко рассмеялся.

-Ну и что ты меня стращал-то? — ухмыльнулся он, сдирая с вешалки куртку. — Я уж думал — все, караул, а тут на тебе.

-Послушайте, необходимо...

-Отлезь, — пролезая в рукава, коротко бросил Мотылек. — И больше по таким пустякам не звони. Взял моду мне нервы крутить...

-Вы что, не понимаете, насколько это серьезно? Послушайте, есть еще небольшой шанс...я могу подать запрос на один экспериментальный препарат...

-В трубочку запрос свой скрути. И засунь поглубже вместе с препаратами, — небрежным пинком отворив дверь, он обернулся уже на пороге. — Двадцать лет — это ж вагон с горкой, и еще останется. Эх ты...медицина...

Дверь хлестко хлопнула за спиной. Залитый белым пустой коридор жалил глаза, отчаянно пытаясь встать на дыбы. Ноги почему-то утратили такое важное качество, как возможность сгибаться. Доковыляв до холодной железной скамьи, он упал туда, привалившись к стене.

-Еще лет пятнадцать, может, двадцать, — пробормотал он в пустоту. — Игру придется ускорять — я прав, господа-товарищи?

-Ну, чего там тебе выдали? — ехидно интересуется телефонная трубка. — Как здоровьице?

-Не дождетесь, — отходя от стола так, что провод опасно натягивается, бросает в ответ Мотылек. — Сам-то как, Киноварь еще мозги не заела?

-Ни разу. Только кое-кто из начальства. Думаю, буду на неделе мимо проезжать, хоть в этот раз постарайся без погромов, а?

-Разнообразия ради, попытаюсь. Но сам знаешь, как оно бывает...

Прощаются они быстро — у каждого своих дел невпроворот. И не только тех, о которых рассказываешь. Прикрыв дверь, он зажигает свет, окидывает взглядом царящую в мастерской разруху. Набросками он сегодня занимался весь день, но сейчас понимает, что их легко можно отправить в печь — и без них справится. Найти бы хоть один нормальный холст, а дальше дело пойдет. И натура никакая не нужна — ключи на то есть, чтобы образы ловить. Захлопнув дверь совсем плотно, перерывает он бумаги, раскрывает шкаф, вытряхивает из стола все, что нам накопилось...

Сегодня точно не до сна. Сегодня он начнет рисовать портрет.

Над городом осеннее небо, удивительно чистое в этот вечер. Отсюда, с крыши высокого дома, где так удобно порою прятаться — удалось заметить однажды, что браслет ведьмы, стоит оказаться на достаточной высоте, начинает выкидывать разные несусветные кренделя, в числе которых и невозможность его с точностью засечь — вид открывается красивый, но уже успевший поднадоесть. Здесь тихо, сюда не долетает все, что творится внизу, а если и долетает, то жалким, задушенным напрочь эхом. Во многом именно поэтому он полюбил давно это место.

-Почему тебя птицы так не любят?

Она сидит, прислонившись к какой-то распухшей антенне, в своем привычном ветхом пальтишке, и пытается говорить, не надрываясь, но при том быть громче, чем воющий ветер.

-Не знаю, — вглядевшись в выжидающую своей минуты стаю ворон, он чуть прищуривается. — Всегда так было. Когда мало — разбегаются, когда много — смелеют, заразы, пытаются глазки вынуть...

-Думаешь, наверное, что-то нехорошее, — предположила она, словно высматривая что-то в темнеющем на глазах городе. — Или делаешь. Ну, в их глазах. Я вот помню, когда совсем маленькая была, нашла игрушку в парке...пингвин или что-то такое...чуть не заклевали. Думали, видимо, что кого-то из их детишек утащила...

У вечера густой запах бензина и дождевой воды. Закатывающееся солнце устало смотрит на город с высоты — недолго, впрочем — у него свои дела. Ему случалось торчать на какой-нибудь крыше и до утра — исключительно потому, что в тот день не хотелось идти домой, возвращаться к ведьме. Душная ночь на расстеленной по железу мятой рубашке — попробуй тут засни, когда луна все льет и льет без продыху свой свет тебе в глаза — а потом туманное утро, и трава вдоль какой-то дороги, тяжелая, как волосы...нет, не графини — удивительно, но ему удается выгнать ее из своих мыслей — сейчас удается. Странно, как такое возможно, но сейчас Стальная ведьма в его сознании проигрывает один бой за другим: годами наслаивавшиеся друг на друга образы рвутся, словно ветхое тряпье.

-Странно, что ты...

-Что не боюсь? — она чуть улыбнулась. — Был один человек...давно... — она на миг замолкает. — Друг семьи. Он как-то сказал — даже падая метров с пяти, уже можно извернуться так, что и не встанешь. Так чего бояться сильнее, когда их не пять, а скажем, пять сотен?

Простые живые глаза за старыми очками обращают в пепел тяжелую вуаль. Ветхое пальто и смешной, большую часть времени висящий на горле, платок, разбивают в пух и прах черные одеяния ведьмы и его одеревеневшие пальцы, что их касаются, пока на хозяина наползает болезненная, холодная лихорадка. Слова, так мало значащие для мага почему-то одерживают уверенную победу над многосложными строфами никак не выходящей лирики очередного заклятья. Чудеса да и только.

-Можешь ответить мне на один вопрос?

-Конечно. Ты...

-За что бы ты могла убить человека?

Лицо ее меняется — ей самой, вероятно, кажется, что это проходит совершенно незаметно, но ключи не обманешь.

-Ну и вопросы у тебя. Ты к чему это вообще?

-Да так. Ты ответь все-таки.

-Не...не знаю, — она поежилась. — Никогда о том не думала.

-А если бы выбор был — ты или они? Если бы ты их вообще не знала при том?

-Я тебя...я тебя не понимаю...

-Когда-то давно я вляпался в одну...катастрофу, — пробормотал он, услав взгляд подальше, в сторону города. — Много людей тогда погибло, я сам чудом живой выполз. Мог бы и еще кого спасти, знаешь. Мог ведь, точно мог. Но они умирали, а я только глазами хлопал. А потом и вовсе убежал. Бежал, пока ноги не отказали.

-Ксе...

-Не люблю это имя. И все сокращения. Зови Мотыльком, хорошо?

-М-мотылек. Слушай, то, что ты говоришь...если ты снова выдумываешь какую-то историю, чтобы меня впечатлить, как пару дней назад...

-Да надо оно мне, — он рассмеялся. — Часто ночами их вижу. Всех, кто там остался. Они мертвы, но они кричат. Я чего это говорю — не тебя потешить, и уж никак не самому...выплакаться, — он снова усмехается. — Просто нельзя иначе. Нельзя не знать.

-Не знать чего?

-Того, что такому как я и могилы-то жалко. Ну, я бы не дал, как ты — не знаю, — хлопнув в ладоши, он отряхивается, словно сбрасывая с себя неприятные мысли и слова. — Ладно, шут с этим всем. Пошли вниз. У меня вроде еще чай оставался.

-Чаепитие со сдвигом, вот уж точно, — пробормотала она, поднимаясь. — Я уже не знаю, чему верить, чему нет...

-Одному можешь, — он криво улыбается. — Мне с тобой хорошо. И я...ч-черт, — наружу снова вырывается смех. — Веришь, нет — они уходят, пока ты рядом.

-Кто?

-Кошмары те, — смотрит он на нее, как на полную идиотку. — Все, все, ходу отсюда, а то точно заклюют, — отворив ржавую дверь, он прыгает через ступеньки в кромешной темноте. — Пошли вниз, пташечка, еще по чашечке...

Дни текли медленно, словно воск с едва тлеющей свечи. С ночами было хуже: успевать надо было не только на проверку адресов и всего остального, что подбрасывала время от времени "Аврора" — Августина старалась дистанцироваться от дела настолько, насколько это было вообще возможно, оставляя за собой право, конечно, вмешаться, когда убийца будет обнаружен. В том, что он все еще не покинул город, графиня почему-то была до сих пор уверена — однако с ним никто причинами этой уверенности не делился. Рецепт Веселкова — горький как уксус кофе с коньяком — после этой смеси не то что спать, глаза закрыть было делом непосильным — спасает в эти ночи от сна. Когда возвращается — снова, снова неудача, снова за воздух они схватились, снова то ли информации не хватило, то ли еще чего — сна все равно бесполезно ждать, но и не ждет он, нет. Включив свет, возвращается к портрету. Уже немного осталось — совсем немного — только бы не сорваться в третий раз и не начать все с нуля. Только бы не сорваться.