Книга 1. Креация тропы

− Да ни чего, − махнул он рукой. — Люди говорили, что она, выйдя из таверны, сразу села на свою лошадь и ускакала.

− Значит, она, просто, бросила своих спутников и уехала? — удивился я.

− Конечно! — радостно кивнул Уль. — Ведь если она давно знала мастера, а так и было, то уж точно видела как он владеет оружием. Она не стала ждать результата драки, потому что знала, что тем трем воинам ничего не светит. Она же элементарно от них избавилась, причем его руками.

− Вот, сука! — констатировал я очевидный факт. Уль кивнул с таким видом, мол, а я тебе о чем!

− И не говори! — отозвался вдруг Гальтен.

Мы засмеялись и принялись сворачиваться. Отдохнули и хватит. Пора в путь дорогу, как сказал Гальтен.

Подняв кроссовки с земли, я не стал их одевать, вместо этого связал между собой шнурки и закинул в повозку. Потом залез туда сам и лег на облюбованное мной место. Телега развернулась и выехала на дорогу.

Гальтен правил лошадьми, рядом с ним сел его ученик и взялся расспрашивать своего мастера о каких-то образах. Я недолго их послушал, потом начал зевать, и махнул рукой на это занятие.

Муть какая-то! Решил, что будет лучше, если я посплю, а то глаза слипались, будто не спал неделю. Да и что было делать в такую жару?

Улегся удобней и, укачиваемый мерным движением телеги, моментально уснул.

И приснились мне сны. Наверное, самые реальные и в тоже время дико фантастические из всех, какие я когда-либо видел.

Сначала мне виделось, будто я верхом на лошади объезжаю ставшую лагерем армию. Я проезжал мимо хмурых воинов, сидящих около небольших шатров. Кто-то из них варил похлебку в больших котлах, кто-то чистил и натачивал свои мечи. Все они устало салютовали мне, а я с трудом вытягивал губы в ободряющую улыбку и кивал им в ответ. С некоторыми я говорил: коротко бросал рубленые фразы поддержки или прикрикивал на суетившихся около деревянного изделия солдат. Кажется, это было что-то вроде катапульты. Потом я неспеша двигался дальше и там уже всерьез ругался со своими офицерами. Распекал их за какое-то проваленное задание. Затем все мутнело, уходило на задний план.

И вот я уже мальчишка, невесело бреду за водой, за которой меня послала толстая тетка в грязном фартуке. Подхожу к колодцу и, прицепив деревянное ведро к толстой веревке, опускаю его вниз. Потом пытаюсь поднять его, вытянуть наверх, но почему-то не могу. Наверное, за что-то зацепилось?

Нагибаюсь посмотреть, в чем дело и вдруг, срываюсь в колодезную холодную воду. Кричу, барахтаюсь, но всплыть на поверхность не могу. Словно кто-то или что-то тянет меня вниз. Все быстрее и быстрее тону, проваливаюсь в темные глубины подземных вод. Однако замечаю что камень, из которого сложен колодец, теперь не грязно серого цвета, а прозрачный. Хрусталь...

Куда-то вдруг делась вода. И, соответственно, я уже не тону, а падаю. И скорость все увеличивается. Мне страшно, хочется остановиться, закричать и закрыть глаза. Но все по-прежнему. Я быстро лечу вниз по хрустальному колодцу, и уже вижу дно, но внезапно картинка распадается на дрожащие мерцающие куски и меркнет.

Я проснулся весь в холодном, липком поту и тяжело дыша, будто сделал многокилометровый забег. Надо мной стоял Уль и, с озабоченным лицом, всматривался в меня.

− Ты как? − участливо спросил он.

− Нормально, − отрывисто прохрипел я, принимая сидячее положение и проведя рукой по мокрым от пота волосам. — А что случилось? — в свою очередь осведомился я.

− Да ты орал, как недорезанный, − ответил парень, − вот я тебя и разбудил. Кошмар что ли приснился?

С трудом отходя от привидевшегося сна, я кивнул и вытер лицо полой свой рубашки.

− Кошмар − кошмарней некуда! — пробормотал я, вставая и намереваясь сходить отлить. И только тут заметил, что телега уже не движется по дороге, а стоит около каких-то деревьев.

Вылез из-под тента и спрыгнул на землю. В нескольких метрах весело трещал костерок. Около него что-то бормоча, возился Гальтен.

Дневной зной поутих, воздух посвежел. Местный аналог сверчков уже начинал свою трескотню. Стало заметно темнее и прохладней. Алый раскаленный шар почти опустился к горизонту, но еще не коснулся его. Солнце садилось, − вечерело.

Я отошел к изломанному полузасохшему дереву и, разглядывая трещины на нем, сделал свое дело. Потом двинулся в сторону костра, и только тут заметил, что стою босиком на сухой пожелтевшей траве. Немного подумав, одевать или не одевать, решил все-таки обуться, поэтому вернулся к фургону, в котором чем-то бренчал Уль.

− Что за паника такая? — спросил я парня, залезая в телегу и пытаясь вспомнить, куда закинул свою многострадальную обувь. — Уль, ты не знаешь, случайно, где мои кроссовки?

− Если ты про свою обувь, то вон они лежат, — он оторвался от копания в одном из сундуков и показал рукой в дальний угол телеги.

Я пробрался в указанное место и достал их оттуда. Затем вытащил из них свои вонючие носки и встряхнул ими. Тут же в воздух взвились мириады пылинок и прочего мусора.

− Так, что за паника-то? — снова спросил я и без особого желания принялся натягивать носки на ноги. Что поделаешь, не люблю ходить в обуви без носков.

− Мясо стухло, − сокрушенно сообщил Ульгаэль, − и хлеб тоже испортился. Теперь будем один сыр жрать, пока в мышей не превратимся.

− А что ты там ищешь? — я кивнул на сундук.

− Силки, − буркнул он. — Мастер приказал поставить на ночь несколько штук.

− Ясно, − кивнул я и, оставив Ульгаэля одного, ушел к костру.

Все-таки, мысли о последнем сне с хрустальным колодцем, упорно не отпускали меня. Что-то в нем было такое знакомое, уже виденное мною ранее.

Сидя у огня, я буквально расчесывал свою спутанную память, так меня зацепил этот колодец. Вроде бы где-то я его уже видел? Но где, блин, не мог припомнить.

Я, вообще, колодцев никогда в своей жизни не видел. Все свои двадцать четыре года, я прожил в городе. В деревнях бывал, на дачах тоже, но нигде и никогда колодцев не видел, тем более хрустальных! Так откуда же тогда ощущение что я его уже видел? И почему он так притягивает мои мысли? Это же всего лишь сон, кошмар, чтоб его. Сон...

Тут мои мысли завертелись, как мотыльки вокруг лампочки. Только крутились они вокруг сна, разрушая своими крыльями его паутину. Жужжали как надоедливые комары, пытаясь проникнуть в сердцевину того что я забыл.

− Бляха муха! — наморщив лоб, пробормотал я, мысленно вгрызаясь в пыльный кокон своей памяти, который содержал в себе ответ. Толстые, обтекаемые стенки кокона, я так понимаю, это был некий аналог кладовки памяти или архив, начали трескаться под моим напором.

Трещины, я погрузился в себя настолько, что уже видел их наяву, извивались молниями, секлись и расходились в стороны. Еще немного поднажать, отмахнуться от отвлекающих образов и всверливаться, давить пока не лопнут стенки кокона или моя голова.

Треск, сначала тихий, все разрастался и под конец уже был просто громом. Еще немного... И наконец, преграды рухнули и воспоминания хлынули в меня, заполняя собой засохшие от учебы ячейки памяти.

Я вспомнил!

...И пыль осела на устах,

И вспомнил маг пророчество изгоя:

"Что брат на брата, клинки зажав в руках,

Не видят в битве сей ни смыла, ни покоя"...

Глава V

Какая скверная история, подумал я, глядя на незнакомые звёзды в далеком вечернем небе. Вся моя, в целом не такая уж и плохая жизнь, превратилась во что-то странное и непонятное. Будто после перехода в этот мир что-то неуловимое поселилось во мне и тянет жилы.

Откуда-то появлялись вещи и мысли, которых знать я не мог. Они мелькали в голове как колибри — яркие и красочные и никак не давали себя разглядеть. Будто передо мной летала целая вселенная, а я не мог ее схватить, как бы ни тянулся. Она все время ускользала вместе с теми знаниями, что я увидел лишь мельком, точно подглядел в замочную скважину.

Я сидел у костра, отклонившись на полуобгорелое бревнышко. Кто-то здесь явно уже останавливался. С ветки рядом стоящего дерева свисала короткая, но толстая веревка. Видно кто-то делал здесь своим детям качели. А может быть, это была виселица для разбойников с большой дороги? Возможно, но мне почему-то было приятней думать, что здесь были все-таки качели.

Спине было неудобно, шея начинала ныть, да и в голове чего-то постукивало.

Положил под себя одну ногу и никак не мог заставить себя поменять положение. Развалился как переваренная картошка на горелом дне мятой и старой кастрюли, и не было сил хоть сколь-нибудь собраться. Как-то на периферии сознания обозревал окружающий себя незнакомый мир. Лениво, устало и одновременно потрясенно. Словно все это я уже видел ранее и забыл, или скорее, ожидал увидеть что-то подобное, но узрел нечто большее. Кто-то смотрел моими глазами на чужой мне мир.

Меня точно пыльным мешком приложили по затылку, а затем привели в музей. Еще не понимая и не осознавая себя как нечто целое, я усмирял и укладывал новые ощущения, бушевавшие во мне словно буря. И пытался примириться с моим новым положением.

Правда не все сходилось, и еще оставались огромные пробелы в понимании ситуации.

− Гальтен! — сипло окликнул я его. − У меня есть пара вопросов. Удовлетворишь мое любопытство?

Мой невольный старший брат лежа курил свою потертую старую трубку и, уставившись в огонь, о чем-то размышлял. Он неспешно посмотрел на меня, почесал свой сломанный нос и весело сверкнул глазами.

− Я гляжу, ты приходишь в себя, − он сильно затянулся и выпустил крупный клубок белесого дыма, который не распался, действуя по законам физики, а наоборот сформировался в тугой молочный шар и, неторопливо облетев мою голову, взмыл в небо.

− И что это было? — спросил я, кивая на шарик дыма.

− Это был ты, − вдруг посерьезнел Гальтен и впился в меня глазами. — Разве ты не чувствуешь себя другим, не таким как раньше? Не придай я силы дыму, он бы ни за что не превратился в шар. Но дым поменял структуру, хотя, по сути, он остался все тем же дымом. Так и ты: переменился, но остался таким же. То, что с тобой сейчас произошло это просто фрагменты родовой памяти и тебе еще предстоит во всем этом долго разбираться. Даже я много чего не могу уяснить до сих пор. Так что каша в голове тебе обеспечена надолго.

− Понимаю, — кивнул я и, кажется, действительно понимал. − А теперь позволь вопрос!

− Валяй. − Гальтен сплюнул далеко в сторону и затянулся.

− В самом начале, там где вы меня обнаружили, − начал я, − ты, кажется, упоминал, что на меня может быть охота? И, хоть, я только сейчас об этом вспомнил, мне все-таки интересно, кто на меня охотится и зачем?

Мастер покряхтел, словно древний старик и подсел ближе к костру. Потом как заправский лектор помахал перед собой трубкой и, вздернув подбородок, впился невидящими глазами в небо. Затем, играя фанатичного преподавателя, далеко запенсионного возраста, противно заскрипел голосом:

− Знаете, молодой человек, у каждого из детей Ардалиона, − тут он вновь взмахнул трубкой и я уже видел перед собой не мужчину в расцвете сил, а настоящего замшелого лектора, − есть одна интересная особенность: мы чувствуем себе подобных.

Немного пораженный его мастерской игрой я даже улыбнулся, вспоминая своих преподавателей из университета.

− В каком смысле?

Из костра, прямо к потертым, но крепким сапогам Гальтена, с треском вылетел небольшой уголек. Высушенная нещадным солнцем невысокая чахлая трава моментально запылала, превращаясь в пепел. Огонь, будто черная клякса, стал расплываться по земле, приближаясь к мастеру вплотную. Мужчина, не поднимаясь, лениво затоптал его, размазав золу по рассохшейся земле.

− Ну как тебе сказать? — уже серьезно задумался Гальтен, подыскивая слова. — Мы можем почувствовать присутствие друг друга.

Я почесал затылок, не совсем понимая, о чем он говорит.

− То есть, ты хочешь сказать, что ты знаешь кто, где находится?

Брат вздохнул и помотал головой.

− Нет, − произнес он, затягиваясь трубкой. Меня кстати, курить, совершенно не тянуло. — Я не это имел в виду.

− А что?

− Сейчас объясню на пальцах, − недовольно пробубнил он. — Если ты находишься в каком-то мире и в него, неподалеку от тебя, приходит, какой-нибудь твой, скажем так, сородич, ты его обязательно почувствуешь. В твоей голове будто щелкнет что-то и, даже если будешь спать, ты все равно ощутишь его появление. Мы с Улем были недалеко, потому я тебя и почувствовал. Уйти от встречи было трудно, раз мы седели на полянке рядом, поэтому я решил найти тебя первым. Я, правда, ожидал увидеть совсем другого человека...

Тут я немного задумался. Сначала я поразмыслил над возможностью, не напрягаясь засекать своих новых родственников. Такая вещь мне понравилась, но ничего особенного в этом я не увидел, вспоминая всякие маячки-пеленгаторы из моего мира. И только после этого до меня дошло, что Гальтен говорил про миры. Разинув рот в немом крике, я рукой остановил Гальтена и с трудом процедил:

− Погоди! Ты хочешь сказать, что мы можем ходить сквозь миры?

− Ну, да можем, − невинно ответил он, но видя, что я начинаю закипать, объяснился: — Правда, я не смогу тебя научить этому. До этого ты сам дойдешь вскоре. И нечего на меня так смотреть, точно я твою последнюю лошадь съел.

− Зараза! — буркнул я и замолчал ненадолго.

Не доверяя Гальтену, но, тем не менее, понемногу остывая, я тихо произнес:

− Я вспомнил свой сон. Там я шел по мертвому городу и в какой-то таверне встретил мужчину. Он обратился ко мне и сказал, что его подарок мне как сыну, находится в Каруше. Что это значит?

− Насколько я знаю, этот мужчина и есть наш общий отец, − сообщил мастер, вставая на ноги и потягиваясь. — А его дар обычно состоит из трех вещей: меч с ножнами, дангит и третья вещь сугубо индивидуальна − Свиток с несколькими полезными заклинаниями и кое какими записями отца, за который тебе может снести голову любой из наших родственников. Так что никому и никогда его не показывай!

− Что такое дангит? — спросил я, глядя, на вышедшего из леса, Уля.

− Тонкая каменная пластина, с ладонь размером, − пояснил он и достал из-за пояса серебристый прямоугольник. Когда он протянул его мне, я заметил, как на фоне света от костра на поверхности пластины заискрились прожилки. — Для связи с кем-нибудь.

Дангит оказался странным камнем. Приятный, чуть теплый и гладкий на ощупь, он казался немного тяжеловат для своего размера. Но больше всего было интересно то, что его прожилки постоянно меняли свой узор: то удлинялись, то укорачивались, извиваясь самым непредсказуемым образом. Стоило в них всмотреться, как они истончались и принимались вырисовывать на поверхности какие-то бессмысленные фигуры.