Книга 1. Креация тропы

Холодно и сыро. Накрапывал мелкий дождик, струясь с ночного неба. Кто-то, глухо порыкивая, дергал меня за лодыжку, прокусив штанину и впиваясь острыми клыками в ногу. На груди я чувствовал чей-то язык, слизывающий с меня кровь.

Я открыл глаза и, приподняв голову, увидел как псина с мокрой свалявшейся шерстью вылизывала мою грудь. Когда я зашевелился, она оскалилась на меня, затем вцепилась зубами в мою грудь, намереваясь вырвать из нее кусок теплой плоти. Я вскрикнул от боли и ударил ее по голове, от чего псина, взвизгнув, отбежала к стене и, подняв загривок, зарычала на меня.

Вторая собака, та, что пыталась меня куда-то отволочь или просто хотела оторвать мою ногу, получила пяткой по носу. Но заработав по морде, она не отбежала, а еще крепче вцепилась в мою ногу и стала дергать головой. Тогда я уже сильней ударил второй ногой и бил до тех пор, пока она не выпустила из своей пасти мою лодыжку.

Злобно зарычав, на меня кинулась первая тварь и тут же получила когтистой рукой по глазам. Заскулив и поджав хвост, она метнулась из тупика прочь.

Я начал вставать, но ко мне подбежала шавка, которую я пинал, и попыталась вцепиться в горло.

Она бросилась на меня с глухим рыком, но я успел ее поймать обеими руками за шкуру на шее и, не видя иного выхода, сам впился зубами в ее горло. Вырвав кусок грязной и вонючей шерсти с кровью, я откинул от себя визжащее животное.

Собака стукнулась об стену и, жалобно скуля, забилась в темнеющую щель дома, а меня тут же вывернуло наружу, будто я съел горсть живых извивающихся червей. Скрутило похлеще каната.

Отплевываясь и вытирая рот тыльной стороной руки, я все-таки поднялся на ноги и, пошатываясь, поплелся из тупика. По темноте, под холодным мерзким дождем и по грязным лужам на скользкой мостовой.

Перед глазами все плыло, как на каруселях, и я несколько раз падал в лужи. С трудом держась на ватных ногах, я иногда останавливался и переводил дух, прислонившись к стене какого-нибудь дома.

Голова была совершенно пустая, и я ни о чем не думал, только хотел прийти в трактир. Лечь и постараться забыться на долгие дни и ночи.

Я не помню, сколько шел, но память меня не подвела и привела к черному входу в трактир. Ввалившись в двери, я увидел мальчишку, потирающего сонные глаза. Он, зевая, подкладывал дрова в еще холодную печь. Рядом, на двух тюфяках приставленных к кроватям, спали две женщины, прикрываясь тонкими одеяльцами. Когда мальчишка посмотрел на меня, его рот удивленно раскрылся.

− Тсс, − приложил я палец к губам. Еле выговаривая слова, пробормотал: — Я из девятой комнаты. Помнишь?

Он медленно кивнул и отошел в сторону, пропуская меня к лестнице.

− Что с вами произошло? — прошептал он, оглядывая меня с ног до головы. — Вы ранены?

Я хотел пройти мимо, не собираясь с ним разговаривать, но остановился и, повернувшись к нему лицом, шутливо произнес:

− Нет, парень, я не ранен. Я умер! И вновь родился!

Скорее всего, он увидел что-то жуткое в моем взгляде, потому что испугался и, бросив полено, которое держал в руке, вжался в стену.

− Демон... − забормотал он, − сгинь в пучине вод, потоках лавы, ветра и земли!

Я махнул рукой и направился к себе в комнатушку где, не раздеваясь, завалился спать.

Через какое-то время в дверь громко застучали, и властный голос хозяина потребовал немедленно отпереть ему.

− Открываю, − вяло произнес я, нехотя сползая с кровати. На улице уже забрезжил бледный рассвет. Чтобы не пугать хозяина своим видом, я закутался в одеяло и открыл дверь. За ней вырисовывался сам хозяин и мальчишка, с которым я говорил, когда пришел. Он прятался за трактирщиком и испуганно смотрел на меня.

− Что с тобой опять случилось? — холодно спросил Бошек, заглядывая через мое плечо в комнату. — Парень какие-то небылицы мелет.

− Ничего не случилось, − покачал я головой и пожал плечами, скрипнув зубами от боли. — Упал по пьяни в лужу, вот и все.

Трактирщик пристально вгляделся мне в глаза, надеясь углядеть там правду. Я видел, что он мне не верит, и пытается понять, что я такого натворил. Однако постояв так несколько минут, он ничего не прояснил для себя и ткнул пальцем на кровать с мятой простыней, обильно измазанной кровью и грязью.

− С тебя десять медяков за грязное белье, − жестко произнес он и подставил ладонь.

Я оглянулся на свою постель, недолго посмотрел на влажное и вымазанное кровью белье. Потом повернулся к трактирщику.

− У меня сейчас нет денег, − сказал я и заверил его: — Завтра отдам.

Трактирщик покатал желваками

− Слушай, парень, − резко бросил он, − меня не волнует, что ты делаешь по ночам, и почему приходишь весь избитый и полуживой. Но очень волнует, что ты не платишь и своим видом распугиваешь посетителей. Однако твой учитель заплатил за тебя и поручился, что ты не устроишь мне неприятностей. И что я вижу?

− Заплачу! — несгибаемо произнес я, глядя прямо ему в глаза. — Но, только завтра.

Он нехотя кивнул, но злобно сверкнув глазами, процедил:

− Не заплатишь за белье и не приведешь себя в порядок — жить будешь на улице. И про завтрак можешь пока забыть. Понял?

Я не стал с ним спорить и говорить о том, что Гальтен заплатил за десять дней. Толку-то. Он мог вышвырнуть меня из комнаты немедленно, и никто его за это не осудил бы. Так что я кивнул и закрыл дверь. Вопрос, где взять деньги меня пока не волновал. Главное было отлежаться. А там, будь что будет...

Улегшись на грязную постель и, не испытывая при этом никакого отвращения, я погрузился в глубокий сон. За этот день я просыпался раз пять, делал по нескольку больших глотков из кувшина и снова отрубался.

Ночью я очнулся от нестерпимого зуда по всему телу и, особенно в районе колотой раны. Запалив свечу, я разделся, отметив при этом, что джинсы и трусы были полностью пропитаны кровью. Они успели засохнуть и превратились в заскорузлые изорванные тряпки. Рубашка, растерзанная хлыстом стала похожа на неровные ленты, скрепленные кое-как.

На мне самом была куча шрамов оставшихся также от хлыста и корка засохшей крови на месте, куда меня пырнули. Шрамы от хлыста уже заросли и блестели молодой розовой кожицей. А вот края дырки от кинжала еще не прочно срослись и бугрились коростами. При этом все дико чесалось.

Регенерация, мать ее!

Понимая, что чесать нельзя, иначе затягивающиеся раны раскроются и их заживление растянется, я пересилил себя и занялся стиркой. Вылил в тазик остатки воды из кувшина и бросил туда все свои вещи.

Я бы с удовольствием выбросил их в окно, но что тогда одену? Так хоть можно будет появиться на улице, пока не раздобуду что-нибудь приличней.

Кое-как прополоскав свои вещи, я развесил их по всей комнате и снова лег в кровать. Проснулся примерно в полдень, когда тихий стук в двери, почти шорох, выдернул меня из сна.

− Кто там? — спросил я, поднимаясь с кровати и заворачиваясь в одеяло.

− Я принесла еды, − прошептал тихий женский голос.

Открыв дверь, я увидел в коридоре знакомую официантку. Она несмело шагнула в комнату и поставила на стол два маленьких кувшинчика. Затем извлекла из кармана фартука кусок хлеба и положила рядом.

− Это что? — я показал пальцем на кувшинчики. — Хозяин ведь запретил мне столоваться, пока я не заплачу за стирку белья.

Девушка кивнула и произнесла шепотом:

− Я знаю. Но, Офрик рассказал что вы пришли весь избитый и в крови. А потом хозяин запретил вам завтракать. Поэтому я взяла на себя смелость и принесла вам втайне от всех еды. Ведь вам надо восстанавливать силы.

Она показала на кувшинчики:

− Здесь жидкая каша, а в этом кувшине — вчерашний суп.

− Спасибо, − растерялся я. — Но у меня действительно нет пока денег.

− Не переживайте, это бесплатно, − мило улыбнулась девушка.

− Тебя ведь могут за это наказать, — сказал я, а сам уже почувствовал запах пищи и с трудом сдерживал себя от того чтобы не накинуться на еду.

− Не беспокойтесь, − ответила она, оглядывая комнату, − никто не узнает. Хозяин только что уехал в порт. А Офрика я услала по делам.

− Офрик, это кто?

− Мальчишка.

Я кивнул благодарный ей.

− Как тебя зовут, добрая красавица? — спросил я, подражая картонному киногерою. Самому было тошно от этого.

− Тарша, − зарделась девушка, поправляя тугую косу пшеничного цвета.

− Красивое имя, − сказал я. — И я очень благодарен тебе за еду. Огромное спасибо!

Она коротко поклонилась и повернулась чтобы уходить, но я ее остановил, заметив порванную рубашку, свисающую со спинки кровати.

− Постой, Тарша.

Она обернулась и вопросительно на меня поглядела.

− Послушай, Тарша, ты не могла бы принести мне игу с ниткой?

− Конечно, − согласилась она, глядя на мои вещи развешанные по всей комнате. — Я принесу.

Она вышла из комнаты, а я накинулся на еду и залпом опрокинул в себя содержимое обоих кувшинчиков.

Кода Тарша пришла, я сидел на кровати, завернутый в одеяло, как буддистский монах и неторопливо поедал кусок хлеба.

Отдал ей кувшинчики и, взяв иглу с толстыми нитками, принялся чинить свою одежду. Ввиду полного неумения шить на это у меня ушло часа два. Но кое-как скрепив порванные края рубашки и джинсов, я одел их и, поглядевшись в маленькое зеркальце, отправился в город.

Пока я штопал вещи, обдумывал где взять денег чтобы оплатить стирку постельного белья. А еще я думал, очень усердно думал, как мне отомстить Золику? Где его найти, как и что с ним сделать? Единственный возможный вариант я видел только в том, чтобы выследить его в городе, а потом порвать его горло когтями и забрать все, что он у меня отнял. Вот только смогу ли я провернуть подобное? Упорно думалось, что не смогу. Однако другого выхода я не видел и потому решил положиться на удачу. И на свои когти.

Теперь они вылезали из пальцев моментально, стоило мне подумать о них, как рука превращалась в когтистую лапу. Сомнения насчет того что человеку не присуще такая звериная ипостась и желание рвать кого-то когтями, я отбросил практически сразу же. Раз они у меня появились было бы глупо их не использовать. А насчет того что свойственно человеку, а что нет, пусть думают те кого ни разу не грабили, не были по голове, не дырявили холодной сталью и не забивали хлыстом. Пусть думают и воображают себя великими гуманистами и человеколюбцами. Вся их кабинетная любовь пройдет, как только они увидят собственные кишки, разбросанные по полу. Или расчлененный труп ребенка, присыпанного снегом.

Нет, я не хотел никого убивать. У меня не было такого желания, в отличие от желания вернуть свое. Но ведь все понимают, что так просто прийти и потребовать обратно отнятое не получится. Пока человек не почувствует страха неминуемой и немедленной смерти, он и пальцем не пошевелит чтобы исправиться. Впрочем, я и не собираюсь никого исправлять. Кто я такой?

К тому же есть люди с добрым сердцем, не заляпанным алчностью и кровожадностью. Не будь добрых людей, не было бы вообще ничего. Люди бы уже давно сожрали друг друга. Останавливают мир от такого хаоса только огромные усилия людей, в которых еще сохранились понятия доброты и справедливости. И милосердия, наверное.

За размышлениями я не заметил, как дошел до рыночной площади. Покрутившись по переполненному всяким людом рынку, я отошел в сторону амбаров и присел на валяющуюся чурку.

Мимо меня сновал народ. Шумливый, говорливый, веселый и угрюмый. Всякие люди проходили мимо, но никто не обратил на меня внимания, принимая за нищего. Я и не обижался, понимал что выгляжу очень похоже. Да и пусть лучше смотрят как на нищего, чем как на вора. Хотя в моем мире такая мысль выглядит сумасшедшей.

Я просидел так полчаса, разглядывая прохожих, пока меня не согнал с места какой-то мужик. Он подошел к амбару, около которого я сидел и, велев валить в другое место, открыл ворота. Я не стал связываться и ушел, понимая, что так я Золика не найду. Слишком надо быть удачливым, чтобы он прошел мимо меня и не узнал. А я совсем не хотел, чтобы он узнал меня и понял, что я тогда не загнулся. Если он поймет, что я не преставился, подобраться к нему будет гораздо труднее.

Исходя из этого, я прошел по рынку, стараясь держаться ближе к магазинчикам, и вышел на улицу, ведущую к восточным воротам.

Вот и яма в дороге, где сломалась телега, с которой я таскал мешки, а в уплату получил избиение хлыстом и ножик в печень.

Пройдя дальше, я остановился на развилке: в одну строну дорога шла к восточным воротам, другая уходила широкой ровной улицей в квартал богатых домов. Прямо отсюда было видно, что те дома сильно отличались от тех, что я видел прежде. Здесь были и трех— и четырехэтажные здания. Разной окраски, но с превалирующим белым цветом стен.

Так как мне не надо было за город, я ступил на ровную брусчатку и поплелся в северную часть города, разглядывая украшенные всевозможной лепниной фасады домов. Прекрасные узоры покрывали каждую стену, и чем ближе я приближался к центру этого района, тем богаче, выше и красивее становились дома.

По улице проехало несколько карет с крикливыми извозчиками. Мне пришлось притиснуться к самому забору, тянущемуся вдоль каждого дома, чтобы меня не сбили или не затоптали ненароком. Несколько богато одетых людей прошли мимо меня, приложив платки к своим благородным носам.

Дамы были в длинных, полностью закрытых от постороннего взгляда платьях. Щедро украшенные золотистыми, голубыми, и красными ленточками, платья подчеркивали фигуры каждой девушки или женщины. Девушки носили короткие шляпки в виде больших листьев, а женщины постарше надевали головные уборы с длинными полями и искусно вшитыми в них разными цветами.

Ходили они медленно, держась одной рукой за своих кавалеров. Те гордо выставив подбородки, даже если их несколько, вальяжно шествовали по брусчатке, отстукивая при этом каблуками. Всякий был при мече, одетый в яркие узкие штаны с бантиками на коленях и жилеты, обильно увешанные самоцветами.

"Высший свет этого города совершает променад, − иронично подумал я".

"Люди женятся, еб..ся, а нам не во что обуться!" Вспомнилась одна нецензурная фраза. Точно подмечено.

Я вышел к небольшому фонтану, стоящему прямо в центре небольшой площади. Все было красиво выложено плиткой и фигурки фонтана — два гордых парусника обильно изливались прозрачной водой.

Несколько пар сидело у фонтана, неспешно разговаривая. Некоторые дамы обмахивались веерами, хотя погода была совсем не жаркая, я бы даже сказал пасмурная. Солнца практически не виделось, хотя небо было несильно затянуто. Дул легкий, но прохладный ветерок, принося пряные ароматы моря. Странно, но почему-то в других районах я этот запах почти не чувствовал.

В целом картина была умилительная, это и красивые женщины и фонтан, и опрятные кустики, высаженные вокруг него. Вот только я не чувствовал себя здесь своим. Праздник жизни проходил мимо меня, не замечая во мне человека. Что ж! Может, он и прав, и я уже не совсем человек? Плевать. Сейчас мне было не до жалости к себе.