Темная сторона Эмеральд Эберди

— Я ничего не жду. Делаю то, что задумал. — Он смотрит на часы. — Вовремя. Машина ожидает нас в половину третьего. Я не хотел бы опаздывать, Хантер. Ты закончил?

— Почти.

Мы с парнем вновь смотрим друг на друга. Рычу от гнева, а он дергает уголками губ и ухмыляется, как не умел до встречи со мной. Меня сбивают с толку его колебания. Если он намеревается меня убить, пусть уже сделает это.

— Чего ты ждешь?

— Да, Хантер, поторопись. — Сомерсет подходит к сыну и кладет на его плечо ладонь. Этот жест вызывает на лице парня странное, растерянное выражение. — У меня много дел.

— Хорошо.

Эмброуз выпускает меня из объятий. Выпрямляет руку и наставляет дуло пистолета на мое лицо, а я застываю, крепко стиснув зубы. Дышу тяжело и громко, и грудь у меня то и дело вздымается и опускается со свистом. Я сглатываю.

— Что происходит? — спрашивает Сет.

— Она была нам нужна.

— Была.

— Что изменилось сейчас?

— Просто убей ее, Хантер. Я понимаю, что ты увлекся той игрой, что вел, но сейчас в ней нет смысла. Все кончено.

— Я сомневаюсь..., сомневаюсь, что это правильное решение.

— Сомневаешься? — вопрошает Сомерсет, а я застываю. — Ты не можешь сомневаться, сын. Ты ничего не чувствуешь. Ты не умеешь чувствовать.

Хантер кивает. Пару раз сжимает пальцами пистолет, и щелкает взводимый курок. Я слышу, как Мортимер вновь выкрикивает мое имя, и вижу улыбку на лице Сета.

— Сделай это.

Выстрела все нет. Хантер глядит на меня по-прежнему свирепо, но почему-то я вижу что-то еще. Парень растерян. Он зол, он хочет меня убить, но он не понимает, по какой же причине его пальцы отказываются нажимать на курок. Я судорожно выдыхаю. Чувствую, что должна что-то сказать, правда, никак не могу найти подходящих слов. Лишь смотрю в его глаза и думаю про себя: опусти пистолет, Хантер. Опусти пистолет.

— Что ты делаешь? — вновь вмешивается старший Эмброуз. Спокойствие на его лице подлинно, но еще я замечаю некую спешку, будто ему не терпится прикоснуться руками к той вещице, что когда-то вернула его к жизни. — Нам пора идти.

Сомерсет прижимает ладони друг к другу. Наблюдает за сыном, переводит взгляд на меня и хмыкает, будто понял разгадку какой-то легкой задачки. Его длинные ноги стучат в такт моему сердцебиению, однако когда мы встречаемся взглядами, я не вижу ни страха, ни злости, ни намека на желание причинить кому-то боль. Сомерсет похож на машину, но не на маньяка, единственное, что для него имеет значение — достижение целей. Например, в данную секунду, его цель — избавиться от меня. А Хантер — новое препятствие.

— Почему ты ждешь? — спрашивает Эмброуз. — Выстрели. Просто нажми на курок. У меня нет времени. Прескотт умрет от ладана, Мортимер умрет от горя, остается лишь она.

— Но...

— Стреляй.

— Я не...

— Сделай это.

— Хантер, — все-таки срывается с моих губ. Делаю шаг вперед и замираю, увидев, как в его глазах проносится тень полной растерянности. Он стоит неподвижно еще несколько мгновений, а затем вдруг его руки с дикой тяжестью падают вниз.

— Нет, — отрезает он. Его плечи подрагивают, лицо блестит от капель пота. — Не могу.

— Что значит — не можешь?

— Прости, отец. Но я не убью ее.

Какое-то время отец и сын смотрят друг на друга, посторонившись от посторонних глаз и мыслей. Между ними вспыхивает непонимание, недоумение, однако затем Эмброуз медленно и спокойно кивает. Он говорит:

— Хорошо. — Переводит взгляд на охрану. — Избавьтесь от мисс Эберди.

Осматриваюсь и вдруг понимаю, что сразу несколько мужчин синхронно вынимают пистолеты. Они собираются стрелять, а я почему-то перевожу взгляд на Хантера. В глазах у него проносится ужас, и мне вдруг все равно на то, что он меня предал. Наверно, сейчас он сильно об этом сожалеет, пусть, как и я, не умеет чувствовать.

— Нет! — кричит он, рвясь вперед. Он обнимает меня, закрывая собой от пуль, а меня все равно пронзает боль в спине под лопаткой. — Нет!

Его рука взмывает вверх. Звучат выстрелы, люди в черной одежде валятся вниз, как домино, а я падаю на Хантера в поисках опоры. Он обнимает меня рукой, поддерживая за талию, и грохот прекращается, когда в его обойме кончаются патроны.

— Эмеральд? — спрашивает он. А я покачиваю головой.

— Все в порядке.

— Это просто удивительно, — говорит Сомерсет, подходя к нам медленными шагами. Он касается пальцами губ и хмыкает. — Ты изменился. Изменился из-за нее. Странно, ведь со мной никогда не происходило ничего подобного. Возможно, дело в том, что твоя мать была человеком. Тогда это объяснило бы многое.

— Мы должны уйти. — Хантер непоколебим. — У тебя есть машинка, отец. Ты добился всего, чего хотел. А я не могу..., не могу стать твоим врагом.

— Ты не станешь моим врагом. Такого пункта нет в моем плане. Я распланировал все до мелочей, Хантер, и ты знаешь, что у меня нет времени на выяснения наших отношений.

Зал кружится. Рана на моей спине жутко ноет, и я невольно откидываю назад голову, не в состоянии стоять ровно. Неожиданно слышу голос Венеры:

— Родди.

О, нет. Нет! Она слабо пытается привстать, но вновь падает вниз, приложив бледное лицо к мраморному полу. Ее рука тянется ко мне, а я качаю головой. Только не вставай, не вздумай шевелиться! Он ведь убьет тебя, Венера, он убьет тебя!

— Эмеральд, — вновь шепчет она, зажмуриваясь от слез, что катятся по ее щекам. Мне становится очень плохо. — Прости меня. Пожалуйста.

— Прескотт. — Выдыхает Сомерсет. — Очнулась. Пожалуй, это признак того, я должен удалиться. Харрисон, не одолжишь мне свой пистолет? Никогда прежде не держал в руках современное оружие. Наверно, это увлекает. Правда, мисс Эберди?

— Очень.

— И опять ваш сарказм. Спасительный, как никогда. — Сет берет браунинг и неопытно наставляет его на меня. Затем пожимает плечами. — Что нужно сделать, чтобы он работал?

— Отец, — вспыхивает Хантер. Его рука сама поднимается с пистолетом, но мы знаем, что ничего из этого не выйдет. — Не делай этого.

— Не делать чего?

— Позволь нам уйти.

— Не глупи. Вы никуда не уйдете.

— Зачем тебе машинка? — спрашиваю я, подавшись вперед. — Чего ты добиваешься?

— Поэкспериментирую.

— Ты и без нее справлялся.

— Тогда у меня был один образец. Теперь их будет больше. — Сомерсет смотрит мне в глаза, фальшиво улыбаясь. Наверно, этот человек и триумфа не испытывает. — Мне очень жаль, что все закончится для вас таким образом. Я тоже был молодым, и тоже любил. Но у любви есть огромный минус — она делает нас слабыми и безвольными. Вы бы уяснили это, прожив почти двести лет. Но, боюсь, не каждому выпадает такая возможность.

— Сомерсет, — взвывает Цимерман, ступая вперед, — это же твой сын.

Эмброуз беззаботно пожимает плечами.

— Я знаю.

Он выпрямляет спину. Втягивает воздух и стреляет на выдохе, как опытный стрелок, побывавший на войне, участвовавший в дуэли. Его руки твердые, а выстрел точный, пуля летит ровно на меня, будто ее притягивает магнитом. Но неожиданно нечто невидимое не позволяет ей долететь последние несколько десятков сантиметров. Она замирает и падает.

По залу проносится глухой треск. Окна распахиваются, пол содрогается от толчков, стеклянный купол истошно трещит над нашими головами, будто взвывает о помощи. Тут же я перевожу взгляд на Венеру, но она больше не лежит на полу. Она решительно глядит на Сомерсета, вытянув перед собой избитые руки.

— Прескотт.

Она кричит. Волны от ее голоса отталкивают нас, припечатывая к ледяным стенам, и удерживают к ним привязанными, словно веревками. Но Эмброуз не шевелится. Он стоит напротив нее, нетронутый силовым полем, и спрашивает:

— Что значит жизнь, коль нету ей конца?

Венера морщится от боли, но все же отвечает:

— Конец у всех один и тот же. Как ты и говорил.

Ее руки подрываются вверх.

— Нет! — кричу я слишком поздно. Невидимые волны растут над моей сестрой и вдруг становятся гигантской силой, вырвавшейся наружу. И тут же вместе с каплями дождя на головы Венеры и Сета осыпается стеклянный ливень из безобразных и кривых осколков.

— Нет, нет! — все ору я, рвясь вперед, но Хантер не позволяет мне сойти с места. Меня крепко удерживают его руки, пусть я и извиваюсь изо всех сил. — Нет, пусти меня к ней!

Дикий грохот сопровождает мои вопли. Поднимается пыль, звучит дребезжание. Нас вновь припечатывает к стене, только на этот раз ужас, и мы прижимаемся друг к другу так тесно, что даже воздух не проникает к лицу. А я все кричу. Не могу поверить!

Мы долго не встаем. Лишь когда пыль немного оседает, я срываюсь с места и бегу, спотыкаясь и падая в груды стекол и обломков. Венера лежит в центре. Я припадаю рядом с ней на колени и хватаю ее за ладонь. Сжимаю крепко-крепко.

— Что ты сделала? — спрашиваю я сбивчиво. — Что ты сделала?

На ее лице кровавые подтеки, все тело усеяно впившимися в него осколками, но еще я вижу, что в ее шею — чуть ниже яремной впадины — вонзилось широкое битое стекло, оторвавшееся от купола, когда-то обрамляющего крышу, и моя голова резко падает назад. Непроизвольно. Я стискиваю до крови губы и испускаю едва слышный стон.

— А я д-думала, — неожиданно шепчет девушка, задыхаясь кровью. Я перевожу на нее взгляд и храбро стискиваю зубы, — думала, что герои не умирают, Р-р-родди.

— Нет, — протягиваю я, поглаживая ее волосы, — ты не умираешь, что ты Венера, все в порядке. С тобой все хорошо.

— Мне очень холодно. Оч-чень.

Она крепко зажмуривается, из ее глаз градом сыплются слезы, а я чувствую, как моя грудь воспламеняется от жуткой боли. Меня трясет. Я наклоняюсь к Прескотт, и не знаю, что делать, просто сбрасываю с ее тела обломки. Сбрасываю и сбрасываю. Такое чувство, будто их бесконечное количество. В какой-то момент во мне взрывается ярость, и, рыча, я кладу обе руки на грудь Венеры, сгорбившись так сильно, что сводит спину.

— Прости меня, — шепчу я. Ох, как же больно! — Пожалуйста, прости меня.

— Р-родди...

— Я должна была тебя защитить. Я должна была! Венера, только смотри на меня! Ты ведь слышишь? Да? Я так виновата, я..., я привела тебя и бросила. Я не умею чувствовать, ты понимаешь? — Из моих глаз неожиданно льются слезы. — Я ведь ничего не чувствую.

Сестра сжимает мои пальцы. Она поворачивает голову в бок и, как мне кажется, она смотрит на Саймона, но он без сознания. Ее подбородок дрогает.

— Он...

— Да, он рядом. — Вытираю локтем глаза. — С ним все в порядке.

Она кивает. Тянется к нему рукой и вдруг замирает. Я стискиваю дрожащие губы, и зажмуриваюсь так крепко, что сводит лицо. Нет, нет.

— Венера? — спрашиваю я, распахнув глаза. — Венера? Венера! О, нет, пожалуйста, не делай этого, слышишь? Вернись, Венера!

Но она больше не смотрит на меня. И на Саймона она тоже больше не смотрит. Мне никогда еще не приходилось испытывать нечто подобное. Я раскачиваюсь и поднимаю ее голову, и прикасаюсь к ней лбом, и стону, будто дикое животное. Мои губы повторяют ее имя. Наверно, я все еще надеюсь, что какое-то волшебство вернет ее ко мне, но ничего не происходит. Она холодеет, ее зеленые глаза прозрачные и тусклые, и, кажется, она больше не дышит. Так оно и есть. Венера Прескотт умерла.

— Эмеральд.

— Нет! — рявкаю я, огрызнувшись на Мортимера, будто дикий пес. Неистово сжимаю в руках ее маленькое тело и думаю: как я могла это допустить. — О, Морти. Морти, что же я натворила? Нет, Венера, посмотри на меня! Посмотри!

Я очень долго прошу ее очнуться. Потом меня все-таки поднимают с пола. Вдалеке лежит тело Эмброуза, и сквозь напухшие глаза, я замечаю, как к нему подходит Хантер. Я ничего ему не говорю. Мне все равно. Мне наплевать. Я вытираю руками щеки, плетусь за стариком, но, в конечном счете, останавливаюсь где-то в коридоре и припадаю головой к стене. Мои окровавленные руки оставляют следы на ледяном покрытии.

Люди умирают. За победу платят. Но кто выиграл? А, если выиграл, то что? Никогда еще я не ощущала себя такой разбитой и виноватой. Я потеряла сестру, но еще я потеряла себя в той комнате. Потеряла смысл в том, что когда-то его имело. Мне очень больно. И с яростью, с опьяняющей болью я все-таки признаюсь, что умею чувствовать. Но лучше бы мне никогда не знать об этом.

После похорон меня тянет в сон. Я иду за Морти, он следует к машине, а рядом тихо и медленно плетется Саймон, наспех одетый в черный костюм. Он очень редко говорит со мной, и я не обижаюсь, пусть мне неприятно. Мы добились многого: мы вернули машинку на место, уничтожили Сомерсета, мы обеспечили себе будущее, правда, совсем не такое, каким видели его когда-то. И вопрос до сих пор открыт: стоило ли оно того?

Мы доходим до машины. Но Блумфилд не садится с нами, и поэтому я выбираюсь из салона, недоуменно нахмурив брови. Мне нужно, чтобы он был рядом, но ему не нужна я.

— Саймон, ты разве не с нами?

— Нет, — он встряхивает головой, — не сегодня, Родди.

— Но..., поехали. Мне будет спокойнее, если ты останешься.

— Я хочу домой.

— Ладно. А завтра? — я с надеждой смотрю ему в глаза. — Завтра ты ведь приедешь?

Он пожимает плечами. Поворачивается ко мне спиной и собирается уйти, но я ловко беру его за руку. Сглатываю.

— Саймон, — мне трудно говорить. Горло колит, будто в него насыпали осколков. — Я не могу так. Прошу тебя, не отдаляйся. Мы должны справиться вместе.

— Наверно.

— Так и есть.

— Только есть одна проблема. Я не хочу с тобой справляться. — Блумфилд никогда не говорил мне ничего подобного, и я растерянно выпускаю его руку. — Я хочу побыть один.

— Не навсегда ведь. Правда?

— Не знаю.

— Что значит — не знаешь? — повышаю голос я. — Черт, Саймон, я тоже ее потеряла, я тоже скучаю, и мне тоже плохо. Почему ты так говоришь со мной?

— Потому что ты пообещала! — вспыхивает он и замирает. Мы глядим друг другу так, как никогда еще не смотрели. Враждебно. — Ты пообещала, что она не пострадает.

— Ты меня винишь?

— Нет.

— Тогда что ты делаешь?

— Я просто..., — он стряхивает с волос невидимую пыль, — просто оставь меня в покое. Мне надо понять, надо привыкнуть, и я не уверен, что смогу. Венера умерла, и, может, это произошло не по твоей вине, но по вине того, во что ты нас втянула. И я, Родди, ты всегда была моим лучшим другом. Но сейчас я не хочу тебя видеть. Прости.

— Прости? — усмехаюсь я и крепко сжимаю в кулаки руки.

— Да. Я пойду домой.

— Иди.

Он не уходит, смотрит на меня, а я вдруг понимаю, что все бросают друг друга, и не тогда, когда все хорошо, а когда все плохо. Люди эгоистичные и слабые, и они забиваются в угол и тихо страдают, вместо того, чтобы найти причину жить дальше.

— Иди! — вновь повторяю я, взмахнув рукой. Мне больно на него смотреть, и потому я уверенно отворачиваюсь. Не хочу больше его слышать.

Мы с Морти приезжаем в полупустой штаб и устраиваемся на кухне. Он вызывается приготовить ужин, а я безразлично пожимаю плечами. Слоняюсь по коридорам, невольно поднимаюсь на чердак и сижу там так долго, что не замечаю, как наступают сумерки. Мне сейчас наплевать на время. Боюсь, мне еще очень и очень долго будет на него наплевать.