Дань Великому Лесу

— Да ты глянь только, глянь! — Славик повел рукой вокруг, пытаясь ухватить невидимку за ворот, ткнуть его носом в происходящее. — Молодые совсем! Сопливые! Им же еще жить и жить!

— Им жить, а другим — умирать? Так, что ли? Не-еееет! Эти двое туго свой долг понимают. Тебе б так. Ты вот на них смотри, запоминай и учись. Князь жизнь свою положит, а людей своих спасет. Даже самого распоганого смерда вперед себя поставит. Таков долг княжий. А ты — жить да жить... Эх, дурак, как есть дурак.

Голос умолк, а Славик поморщился недовольно. Поучения не радовали, и казалось ему отчего-то, что болотная ведьма ухмыляется неподалеку, скаля почерневшие редкие зубы, насылает ему видения разнообразные.

— Ну, чисто школьные уроки, — буркнул он обиженно, но в ответ только хмыканье усмешливое прозвучало.

А молоты меж тем почти что совсем смолкли, лишь в песнопениях волхвов звучала мелодия ковки, словно все еще громыхали тяжко по наковальне могучие кузнецы, поправляя последние штрихи колдовского оружия.

Старик-кузнец поднялся со своего места у горна, взглянул на вытянутый по наковальне меч, багрово светящийся на камне. По кромке меча пробегали бело-желтые искры, вспыхивая и потухая. Рядом лежал диковинный наконечник копья, похожий на изогнутый кинжал, блестящий черным пламенем. Старик протянул руку, провел ладонью над оружием, впитывая огрубелой кожей полыхающий жар. Кивнул одобрительно, и почерневшие, растрескавшиеся губы его растянулись улыбкой.

Два кузнеца, напрягая зачем-то могучие руки, блестящие от пота, подхватили щипцами меч и копейный наконечник, сунули их в белое пламя горна. Волхвы, собравшиеся около привязанных к столбам княжьих детей, запели громче, ритм песнопения изменялся. Славик вцепился в еловый ствол, чувствуя, как земля покачивается под ногами, разрыхляется выпирающими вверх корнями, странные белые цветы, светящиеся лунным призрачным светом, вылетели из почвы, как стрелы из множества луков. Диковинные плотные лепестки развернулись, и поляну залил тягучий, сладкий аромат, странным образом вплетающийся в песню волхвов.

Песня взлетала и опадала, затягивая всех присутствующих в магическое действо. Жертвы у столбов тоже пели, и высокий голос девушки дотягивался, казалось, до самого неба, касался звезд, раскачивал их в такт мелодии.

Славик увидел, как по краю поляны люди становятся на колени, утыкаются лицами в землю, лишь странные белые цветы стояли прямо и уверенно, словно и не качался весь мир.

Кузнецы отошли от горна, распростерлись на земле, даже старик опустился на колени, покорно опуская глаза, лишь двое, державшие щипцами оружие, остались стоять. Два волхва приблизились к ним, выхватили меч и наконечник копья, словно и не заметив жара. Оружие дивно блестело, будто облитое солнечными лучами. Повернув оружие в руках, показывая его всем присутствующим, волхвы вонзили тонкие сверкающие острия в тела жертв: в девушку — наконечник копья, в юношу — меч, рассекший тело наискось, от ключицы до середины груди.

Славик закричал страшно, протяжно, губы его поднимались яростным рычанием, зубы щелкали. Он чувствовал, как по предплечьям побежала черная шерсть, и бешенство при виде крови закрывало глаза черной пеленой.

— Стой, дурень, сто-ооой! — кто-то уцепился за рубашку Славика, повис на плечах. — Не двигайся!

Парень и хотел бы стряхнуть невидимку, да только покачивающаяся под ногами земля не давала упора, не позволяла решительно двинуться. Внезапно Славик понял, что длящийся в ушах крик — не его, а кричат все, стоящие на коленях вокруг поляны, и даже волхвы прервали песнопение, присоединившись к этому горестно-яростному крику.

Славик шагнул вперед — единственный, кроме волхвов, стоящий на ногах. Девушка у столба приоткрыла глаза, уже подернутые мутноватой смертной пленкой, рука ее приподнялась, словно приветствуя, и с указательного пальца скатилось что-то, похожее на звезду, затерялось в густой траве. Голова девушки повисла бессильно, длинные пряди волос свесились вниз, шевелясь под легким ветерком, как водоросли, льнущие к берегу.

— Как было предсказано — жертвы принесены! — возгласил старший из волхвов, склоняясь в низком поклоне перед мертвецами, все еще удерживаемыми путами у столбов. — За оружие, долженствующее спасти племена наши, плата будет высокой, мы только начали платить. Лучшие будут уходить, чтобы остальные могли жить.

И вновь закричали, заплакали люди на поляне. Некоторые катались по земле, стуча кулаками, выдирая клочья травы, и белесые черви осыпались с тонких, шевелящихся корешков.

Волхвы, кланяясь почтительно, даже с каким-то страхом, приблизились к мертвым, с бережением вытащили колдовское оружие, уложили его в уже приготовленные пелены. Руна Дагаз полыхнула алым, кровяным блеском с белого полотна, предвещая перерождение. Меч и наконечник копья были завернуты плотно, увязаны продолговатыми тюками, и руны, вышитые камнями и бисером по ткани, сверкали, ловя звездный свет.

Конь вороной, с лентами черными, вплетенными в гриву и хвост, стукнул копытом нетерпеливо. Бледный всадник склонился с седла, прижимая правую руку к сердцу, протягивая левую, в которую и вложили волхвы драгоценный сверток. Всадник ударил каблуками в конские бока так, что скакун всхрапнул, поднялся на дыбы, замолотил тяжелыми копытами в воздухе.

— К кручам Борисфена скачи! — приказал старший из волхвов, кивая всаднику. Тот прижал сверток к груди, управляя конем лишь коленями, склонился почтительно.

— Все выполню, как договаривались. В точности исполню, не сомневайся, — прошелестел голос бесцветный, как и лицо всадника. Славику на миг померещилось, что не лицо человеческое над черным воротом рубахи покачивается, а морда козлиная, рогами витыми, острыми, увенчанная. Присмотрелся — нет, человек, только бледный очень, словно всю жизнь под землей провел.

Качнулся всадник в седле, и пошел конь с поляны, медленно, торжественно переступая тонкими ногами, а с самого края поляны взвился свечой, да и в галоп. Только грохот копыт по лесу прошел.

А Славику вновь козлиная морда померещилась. Будто раскачивалась эта гнусная харя над поляной, кривилась злобно, зубами щелкала. Не нравилось твари козломордой то, что волхвы тут наколдовали.

— А накося, выкуся! — отчего-то злорадно прошипел Славик, показывая козьей морде банальный кукиш. — Не по твоим зубам волхование это.

И тут же оборвал себя, недоуменно пожимая плечами — сам не понял, откуда мысль взялась, почему видение рассердило так и ехидство вызвало.

А волхвы меж тем вновь запели. Только на этот раз песнопение их не пульсировало, как сердце земное, а длилось протяжно, тягуче, печальными переливами обвивало княжьих детей на столбах. Когда же утих грохот копыт вороного коня, из жутких черных ран мертвых скользнули к звездам две полупрозрачные белые струйки.

— Души их, — зашептал жарко Славику в уши невидимка. — Окончательная смерть была, бесповоротная. Не возродятся они никогда на этой земле, да и ни на какой другой тоже.

— Ох, — только и сказал парень. — Да как же так? Это ж еще хуже, чем просто убить...

— А ты как думал? — грустно вздохнул невидимый собеседник. — Уж больно сильное колдовство волхвы учудили. Все племена защитить — это тебе не танцульки над кинжалом серебряным. Те, княжьи-то отроки, знали, на что шли. И другие потом пойдут. Все ради того же — людей спасти от смерти злой, неминучей.

Славик кулаки сжал, вглядываясь в заострившиеся черты девушки, стараясь запомнить каждый изгиб медовых локонов, а в глаза почему-то лез острый, колючий блеск кольца, упавшего с ее пальца и схоронившегося в траве.

А сам смог бы так? — спросил себя Славик. — Вот так, зная, что впереди — лишь безнадежность и забвение. Смог бы? — И не нашел ответа, хоть и хотелось сказать, что не хуже он этих двоих, но не смог солгать сам себе. Просто не знал.

Волхвы, не переставая петь, кланялись, подходили к столбам, становились на колени, целовали руки мертвых. Старейшина колдунов обрезал золотым серпом веревки, и тела мягко упали на подставленные почтительно руки волхвов. Мертвецов бережно и почтительно уложили на расстеленные шелковые ковры, одели богато, роскошно даже, унизали пальцы кольцами, на шеи навесили ожерелья и цепи драгоценные. Славик только всхлипнул, увидев, как медовые волосы девушки заплетают в косы, вплетают в них жемчужины и ленты атласные, укладывают на груди девушки. Плакал не только он — всхлипывания и рыдания доносились отовсюду, словно страдал, заливаясь слезами, сам Великий Лес.

Трупы, одетые уже, как на праздник, положили в челны узкие, накрыли полотнами, рунами затканными — свадебными покровами, и руны те призывали благополучие молодой четы, плодовитость ее; и волхвы, сгибая старческие худые плечи под тяжестью мертвого дерева, понесли челны с поляны, а вслед им несся поющий плач.

Дивные белые цветы, заливавшие густым ароматом поляну, сжали плотные лепестки, как только челны, покачиваясь, удалились из виду. Люди, окружавшие поляну, потянулись вслед за похоронной процессией, подпевая волхвам, протягивая руки к мертвым, благодаря их невнятно и слезно.

Славик почувствовал, что лицо его мокро от слез. Он потер глаза сильно, до боли, до багровых пятен, тут же поплывших перед глазами. И эту красноту разбил острый, злой луч, сверкнувший из травы.

— Ну, иди сюда, парень, — позвал кто-то, и Славик увидел старого кузнеца, недвижимо сидящего у потухшего горна. — Иди, иди. Тут, похоже, для тебя подарок остался.

— А почему, дедушка, думаете, что для меня? — парень приближался к старику с опаской, косился сторожко. — Может, это для кого другого подарочек. А?

— Другие все ушли, — пояснил дед, сплетая узловатые пальцы. — А ты остался. Значит, еще не все дела твои тут завершены.

— А вы-то что сидите? — охрипшим враз голосом спросил Славик. Представился ему вампир злобный, который только и ждет, чтоб вцепиться кривыми вонючими клыками в горло. — Чего не пошли с остальными?

— Мне уже ходить незачем, — махнул рукой кузнец. — Моя работа вся закончена. Княжата жизнь свою положили, а я — душу отдал, всю силу, все мысли. Все в оружие, все — для славы племени, для жизни его. Здесь и помру, так же, как огонь в горне. Закончился я в тот миг, когда оружие началось, а огонь погас.

— Огонь и зажечь можно, — Славик выбросил из головы упырей, нащупал в кармане зажигалку. — Вот сейчас чиркну разок, и будет вам опять огонь. Хорошо, дедушка? — он уже крутил колесико, выбивая из кремня синеватую искру.

— Ох, княже, — усмехнулся старик. — Молодой ты еще, глупый по молодости. Неужто твой огонь колдовской заменит тот, живой, что трением добывали под волхования, чтоб этот горн зажечь? Спрячь свою волшебную штучку. Она тебе еще пригодится, а тут — без надобности. Лучше иди, забери свой подарочек, — и он кивнул на блестящую в траве звездочку.

Славик присмотрелся — кольцо, упавшее с пальца девушки, лежало на земле, зарывшись в рыхлую почву, лишь руна Дагаз, выложенная гагатом и рубинами, сверкала с мягкого красноватого золота.

— Тебе это, — покивал кузнец. — Точно говорю, что тебе. Чувствую.

Парень наклонился, и кольцо, казалось, само впрыгнуло в ладонь, прижалось рунными камнями к коже, прильнуло тепло и ласково, будто губы девичьи. Примерил Славик кольцо — тяжелое, крупное, видно, не на девичью руку назначенную, может, подарил друг милый — как раз на безымянный палец подошло, чисто обручальное.

— Ну, здравствуй, князь, — поклонился старый кузнец. — Дождался я. Довелось еще увидеть того, кто будет защищать землю нашу от века до века, пока солнце восходит, да месяц светит. Ох и спасибо богам.

Славик расправил плечи, чувствуя, как от кольца что-то проникает внутрь, бередит самую душу, будит неведомое. Поднял он глаза к небу, к высоким насмешливым звездам, погрозил им рукой с кольцом, только сверкнула грозно руна Дагаз — руна перерождения. И опустил взгляд к земле, почувствовал родство изначальное.

И стал уже не Славик — Всеслав Брячеславович. Князь Полоцкий. Волхв. Колдун. Защитник. Оборотень.

Глаза его приобрели неведомую ранее остроту зрения, расступились перед взором леса, и увидел Всеслав всадника черного, плащом укрытого, лишь глаза, побелевшие от напряжения, сверкали из-под шлема, да конь переступал с ноги на ногу, нервничая, чувствуя настроение хозяина.

— Не видать тебе земли русской, — тихо, казалось бы, сказал Всеслав, но слова его разнеслись далеко, докатились до кручи над Евфратом, и дрогнул конь под всадником, затряс головой, и посыпались из-под копыт камни, сваливаясь в реку.

Всадник поднял руку, и волны реки свились спиралью, багровым засветилась вода, словно колдовской котел заварил мрачное варево, и вот-вот хлестнут из Евфрата молнии, распарывая небо и землю.

На крутой берег Борисфена выехал бледный человек на вороном коне. К груди он прижимал трепетно сверток, увязанный в полотна, затканные рунами. Рванул человек пелена, скрывающие ношу, и в руках его оказался меч, сияющий серебром и золотом, и наконечник копья, изогнутый хищно. Кумиры, стоявшие за спиной всадника, казалось, увеличились в размерах, разбухли, и серебряная голова одного из них сверкнула, взвились золотые усы.

Тот, на берегу Евфрата, закричал яростно и тонко, кусая костяшки пальцев. Колдовской котел в реке утих, распрямились водяные спирали, медленно поплыли ночные волны. Всадник приподнялся в седле, зажмуриваясь от боли — острый яркий луч, прилетевший с далеких берегов северной реки, ожег глаза.

— На восток! — закричал всадник — Великий Завоеватель, чье имя будет повторяться спустя многие столетия после его смерти. — Наш поход — на восток!

И армия за спиной Завоевателя дрогнула, перестраиваясь, а всадник все вглядывался вдаль, пытаясь рассмотреть — кто же разговаривал с ним на неведомом языке через моря и горы. Но лишь волны реки были видны ему, да шумели воины, бряцало оружие, всхрапывали кони.

Завоеватель пожал плечами, уже забывая о случившемся. Колдовское варево, расплескавшееся по реке, потеряло силу.

— Я завоюю весь мир! — воскликнул Завоеватель, разворачивая коня, вздергивая поводья, поднимая скакуна на дыбы. — Весь мир!

Годы спустя, уже в Индии, он понял, что мир — не один. Странные философы, приручавшие змей на мраморных ступенях лесных храмов, рассказали ему о разнообразии звезд, у каждой из которых таится мир, который он не сможет завоевать.

— И даже тут, в этом мире не все подвластно тебе, — сказали мудрецы, сидящие на ступенях храма. Сверху на них надменно смотрело человеческое лицо, украшавшее торс льва — статуя неведомого бога. — Есть земля, которую ты не сможешь покорить. Ты даже не вспоминаешь о ее существовании, ибо защита у этой земли такова, что ни один завоеватель не сможет овладеть ею.

Александр понурился, рисуя тонким прутиком в пыли неведомые знаки — руну Дагаз, означавшую перерождение. Мудрецы, увидев рисунок, переглянулись значительно.

— Где эта земля? — спросил Великий Завоеватель.

— Там, — махнул коричневой рукой один из мудрецов. — На севере.