Дань Великому Лесу

Пасторальные окрестности огласились неприкрытым русским матом.

— Ты куда меня забросила, дрянь мохнатая? — кричал Славик, встряхивая куницу за шкирку. — Я ж тебя о чем просил? О чем? Мне заразу эту извести надо. Чтоб никаких Гитлеров! Никакого рейха! Чтоб никакой второй мировой. Ни-ни! А ты... Эх, ты, Марта... Дура ты. Сразу видно, что не человек.

Славик отпустил куницу, даже поставил ее на землю бережно, легко шлепнул по заду и отвернулся, обиженный.

— Ну чего ты, князь, чего? — засуетилась Марта. — Ты вот сам подумай, княжеской своей башкой, ты немецкий язык знаешь?

— Нет, — ответил Славик, не оборачиваясь. — А какая к лешему разница? Я, между прочим, в английском неплохо ориентируюсь. Особо — в техническом английском.

— Во-во, — кивнула куница, забегая перед Славиком. Она уселась с самой умильной рожей, часто заоблизывалась, смотрела ласково. — Английский. Технический. Молодец, князь! А немцам, особливо разведке немецкой, контрразведке и всяким разным эссэсовцам будешь рассказывать, что ты — программист, поэтому в немецком языке ни разу неграмотный. Да? Не забыть бы еще упомянуть, что ты — русский программист. И государственная квартирка тебе обеспечена. Кстати, я забыла добавить, что из тюрьмы перемещаться не могу. Какие-то там законы межпространственного континуума. Если из тюрьмы — так только в другую тюрьму и никак не иначе.

Славик задумался. Все, сказанное куницей, было правильным и логичным, но авантюрная жилка внутри него дрожала, требовала активных действий. Он представил себя Тихоновым, с перекошенным ртом бьющего офицера СС по голове резиновой милицейской дубинкой, переодевающимся в чужую форму, и вот уже новый Штирлиц вышагивает по коридорам рейхстага в поисках обожаемого фюрера, а в кармане ловкая ладонь сжимает парабеллум с дарственной пластинкой: "Лучшему всаднику Буденного от Ворошилова".

"Тьфу, вот анекдот в чистом виде!" — отмахнулся Славик от видений.

— Ладно, Марта, логику твою я понимаю, — сказал он. — Даже принимаю, хоть и не хочется. Но — что мы тут делаем?

— Вот ведь дурак, — беззлобно фыркнула куница. — Мы в месте рождения твоего Гитлера, — Славик тут же буркнул: "Не мой он!", но не был услышан. — Значит, родился этот усатенький красавчик в городке Браунау, что от нас в пяти минутах ползком на четырех костях. Аккурат в 1889 году и родился. То есть, в том самом, где мы находимся. Ну, а что это событие произошло двадцатого апреля, думаю, ты и сам знаешь. Кстати, отмечу, что сейчас у нас девятое мая. Чудный денек, не правда ли?

— День Побе-еееды! — заголосил Славик, подхватывая куницу на руки и кружась с ней. — Вот это да! Марта, ты гений!

— То-то же, князь! — куница гордо задрала голову. Усы ее дрожали. — Запиши это куда-нибудь для памяти и перечитывай несколько раз в день. Чтоб не забыть.

* * *

В городе заблудились быстро. В самом-то деле, не будешь ведь спрашивать у всех прохожих и проезжих: "Простите, вы не подскажете, где тут проживает будущий немецкий фюрер? Ему несколько дней от роду, а кличут Адольфом". Приходилось соблюдать конспирацию.

— Ты, князь, особо не выступай, — наставляла куница. — Тут, конечно, еще и до первой мировой — как до Луны пехом, но все же, все же... Австрия. У них по жизни с Балканами беда. Все на Россию оглядываются, чтоб, значит, русские какую пакость не подсуетили. Так что делай вид, что ты — просто турист невесть откуда, больше молчи, в крайнем случае — мычи и объясняйся жестами, изображай глухонемого. Если уж совсем туго придется, то представься глухонемым нищим. А я пока побегаю, послушаю. От зверей люди не больно прячутся, а городишка — тьфу городишка, с Москвой не сравнить. Два притопа, три двора. Провинци-яаааа! Так что найдем твоего Адольфушку.

— Ты сама-то не высовывайся, — Славик нежно погладил куницу по мохнатой спинке. — На кошку смахиваешь только издали, а любая собака за тобой за счастье увяжется, да еще с подбрехом. Ну и не заставляй добрых и наивных австрияков размышлять — откуда взялась нормальная русская куница посреди их австрийской пасторали. Еще в шпионы запишут.

Так и разбежались в разные стороны, беспокоясь один о другом. Куница скользила тихо и незаметно, по лесной привычке прячась так, что и не враз углядишь. Тень мелькнула, так это не зверь, а солнечный луч от стекла отпрыгнул. Славик шел напролом, пялясь на окружающие дома как самый беззастенчивый турист. Правда, вскорости ему это надоело. Дома были похожи друг на друга, как яйца в одной корзине. Разве что к одному перышко прилипло, к другому — комочек грязи, а третье пометом измазано.

— Социализм есть унификация всей страны... — сердито бурчал Славик себе под нос, разглядывая одинаковые кирпичные строения. — Вот кабы действительно унификация, так вся Австрия уже была б социалистической. Тьфу на них. Никакой фантазии, никакой индивидуальности. Отливки с конвейера, аж противно!

Он с любовью думал о родном русском охламонизме, не признающем ни границ, ни невозможностей, о бесшабашности, когда шваркают на землю шапчонку и идут, поплевав на кулаки, в одиночку против стенки, и стенка рассыпается. Даже Колька-сосед вспомнился с нежностью. Вот ведь, пьянь болотная, грош цена человечишке, а с бутылкой в гости тянется, норовит приятеля угостить. Где такое за бугром увидишь? Да тут от тоски удавишься!

В момент самых лирических размышлений, когда Славик прислонился к беленому заборчику и рассматривал такую же беленую стену дома, его крепко ухватили за шиворот и встряхнули нещадно, сопровождая эти действия воплями явно нецензурного характера на совершенно незнакомом языке. Наитием Славик решил, что ругают его на немецком.

— Твою мать! — от неожиданности Славик даже забыл, что должен представляться безъязыким.

Краснорожий мужик, что держал его за шкирку, как нашкодившего котенка, растерянно выпустил парня.

Славик, недолго думая, шмыгнул вниз по улочке, стараясь не оглядываться. Вслед ему несся звериный рев, в котором он отчетливо узнавал слово "полиция".

— Нет, вот полиции нам не надо, без нее обойдемся, — приговаривал Славик, не замечая, что редкие прохожие шарахаются от него, с подозрением глядя вслед. — Мы уж сами с усами, особо Марточка. Вот усы так усы, куда там товарищу Чапаеву...

Он бормотал без перерыва, успокаивая себя монотонностью речи, пока с забора на него не бросилась коричневая гладкая кошка, злобно воя и норовя вцепиться в глаза. Славик шарахнулся, больно ударился плечом о забор и застыл, потирая больное место.

— Ты ж у нас глухонемой! — заверещала Марта ему на ухо. — А я тебя, глухого, немого, за пять кварталов услышала. Так матерился, что мужички пьяные у пивнушки заслушались бы. Тебя в пособии о русском мате печатать требуется.

Славик пытался оправдываться, но куница ничего не хотела слушать.

— Молчи, дурак, не говори ничего. И так весь городишко на ушах подпрыгивает. Твой знакомец раскормленный уже в полицию помчался. С жалобой, что объявился в городе грабитель и насильник, а, может, еще и убийца. Стоял, мол, этот жуткий тип напротив дома, высматривал, чего б украсть и кого б убить. Так что еще немного, и за тобой все честные австрийские граждане гоняться начнут с дрекольем. Князь, тебя когда-нибудь били палками?

Палками Славика не били. Да и вообще не били, разве что кулаком по носу, ну и на тренировках, конечно. Но живое воображение быстро дополнило недостаток опыта.

— Не хочу палками, — твердо сказал Славик. — Да и никак не хочу.

— Чудненько! — обрадовалась куница, и глаза ее игриво блеснули. — Значит, делаем так...

* * *

Третий день Славик колол дрова. Также он чистил свинарники, мыл полы, в общем, выполнял всю грязную работу, которую только мог найти. Одет Славик был в невообразимые отрепья.

— Марта, ты что, огородное пугало ограбила? — воскликнул Славик, когда впервые увидел будущий костюм. Куница даже не смутилась, честно созналась в грабеже на ближайшем поле.

— А что ты хотел, князь? Коли с чьей веревки стащим тряпье, так весь городишко знать будет, как ты выглядишь. А в этом... ну, нищий и нищий. Мало ли. Забрел в город. Подзаработать охота. Главное показать, что ты человек трезвый, просто не повезло в жизни. Глухонемой. Потому и ходишь абы в чем.

— Ну, ладно, — согласился Славик, натягивая на себя огородные тряпки, и тут же взвыл, укушенный шальной блохой.

— Не ори, князь, тебе еще повезло. Тут всякая живность есть. Так что одна махонькая блошка не стоит воплей, — утешила его куница.

На этот раз Марта отправилась с ним, изображая ручную зверюшку, привязанную сердечно к своему глухонемому хозяину. Славик гугукал, активно размахивал руками и кормил куницу хлебными корками. Хозяйки умилялись, глядя на нищего, так нежно любящего свою непородную кошку.

И все бы ничего: полиции не попались, работы хватало, еды тоже, даже обживаться начали потихоньку в этом времени, Славик уже с пятого на десятое понимал, что ему говорят, особенно, если эти слова подкреплялись выразительной жестикуляцией. А одна дама из розового особнячка с пузатенькой колоннадой, даже глазки строила Славику, томно вздыхала, и, когда кухарка выдавала работнику миску с едой, все норовила пройти мимо, потрепать глухонемого по плечу.

— Чего это она? — удивлялся Славик. Он лично ничего привлекательного в себе не находил. Одет невесть во что, грязный, вонючий, наверное, хоть и старательно мылся в реке каждое утро.

— Понимаешь, князь, некоторые женщины считают, что у глухонемых... — куница смущенно поперхнулась, но, махнув лапкой, закончила: — ... мужские достоинства у них поболее, чем у нормальных людей. Ну, не только у глухонемых, а вообще у всяких убогеньких. Болтают, что у дурачков — больше, чем у кого иного.

— Так она что?! — замер Славик, и густой, кирпичный румянец разлился по его лицу. — Она на меня, как на призового быка смотрит?

Марта захихикала.

Больше в розовый особнячок Славик не заходил, хоть кухарка, отыскав его к вечеру на речном берегу, помогла стирать тряпье и долго уговаривала прийти, показывая руками горы неколотых дров и немытой посуды. Когда же это не помогло, начала расписывать прелести хозяйки. Увидав, что сама кухарка поглядывает как-то масляно, Славик забрал у нее тряпки и сбежал.

— Ну и что ты деру дал? — хохотала куница, едучи на плече Славика. — Чего бежал, князь? Одна баба краше другой. У хозяйки глазки кошачьи, к переносице съехавшиеся, а кухарка в двери боком пролезает, предварительно выдохнув. Как бы повеселиться мог, князь!

— Я тут не для веселья, — огрызнулся Славик. — Ты вот посмотри лучше, неделю уже тут болтаемся, а толку никакого. Разве что мускулатуру накачал на этих дровах.

Куница посерьезнела, нахмурилась, усы ее встопорщились строго.

— В кабак надобно идти, — решила она. — Вот представь сам, княже, папеньке твоего Адольфа годочков пятьдесят-пятьдесят два будет. А маменьке — двадцать. Да и вовсе, он третьим браком женат. Как думаешь, когда винные пары ударяют в головы, болтают о такой парочке, или как? К тому же, папенька пьет, как сивый мерин, вымотавшийся за плугом.

— И откуда ты столько всего знаешь? — восхитился Славик. — Из тебя даты и события сыплются, как из исторического романа. Заслушаться можно.

— Училась, — скромно ерзнула лапкой куница. — Меня ж не просто так вывели, а из яйца высидели.

— Чего? Куницы из яиц не вылупляются, — неуверенно сказал Славик, пытаясь вспомнить курс биологии.

— Так то куницы, — презрительно фыркнула Марта. — Это обыкновенные не вылупляются. А я... Я случайно вылупилась. Ведьма-то болотная затеяла василиска выводить, ну и вывела... меня. То ли злости ей не хватило, то ли дел вредных, но вместо василиска вылупилась из петушьего яйца куница. Во как бывает, князь. Потому я и говорящая, и все остальное.

— Ясно, — откашлялся Славик. Он представил процесс получения василиска, петушиное яйцо и жабью кровь, и почувствовал, как ум заходит за разум. На счастье из-за угла показалась покатая крыша кабака.

Двери питейного заведения были распахнуты настежь, а за мутно-желтыми стеклами угадывались силуэты посетителей, сидящих за плотно сколоченными столами на лавках.

— Не нравится мне здесь, — шепнул Славик. — Трактир-на-болоте напоминает. И двери раскрыты так же. Заманивают...

— Не боись, князь, — дружески ткнула Славика лапой в ухо куница. — Тут не болото. Заходи. Только рта не раскрывай. Слушай, запоминай, что болтают.

— Ну, это если пойму, — засомневался Славик.

— В крайнем случае я пойму, — пообещала куница и нырнула за пазуху приятелю. На всякий пожарный. Мало ли, пьяным мужикам зверюшку зашибить не фокус, а вот зверюшке потом тяжко может быть.

Кабачок встретил Славика негромким гулом и запахом пива. Он быстро объяснил хозяину, что требуется всего-то кружка пива, отдал монетку и забился в угол, где его не было видно. Хозяин еще некоторое время косился на гостя, морщился, видя его лохмотья, но деньги всегда деньги, а этот нищий честно заплатил за свое пиво.

Славик тянул густое, крепкое пиво, разглядывал некрашеный пол, закопченные балки потолка, всматривался в красные лица посетителей, пытаясь понять чужую, резкую речь. Получалось плохо. Но из того, что Славик понимал, становилось ясно, что ни о каком Гитлере речи нет.

— Эдак можно год тут просидеть, а потом узнать, что семейство переехало. Тьфу, вот ведь напасть...

— Проблемы, князь? — козломорд, игриво взмахнув длинным хвостом, плюхнулся на лавку против Славика. Тот вздрогнул, огляделся в недоумении: странно, но никто не заметил необычного посетителя, взгляды скользили по козломорду, скатывались с него ртутными, не прилипающими шариками. "Колдовство!" — понял Славик и поежился.

— Чего надо? — грубо спросил он у козломорда, бравируя собственной храбростью. Особый ужас вызывало то, что мужички не замечали не только козломорда, но и самого Славика, будто оказался он одним махом где-то в другом месте.

— Не волнуйся, князь, я всего лишь чуть изогнул пространство. Вот и получается, что оптическое излучение не прямо идет, а немножко боком. Потому нас и не видят, — козломорд нагло демонстрировал чтение мыслей и скалился при этом злоехидно.

— Ясно, — Славик попытался изобразить невозмутимость и полное наплевательство на жуткую козью морду. Получилось плохо, все же страх дрожал внутри облезлым заячьим хвостом. — Слушай, мужик, ну что ты ко мне привязался? Я ж тебя не трогал, жил себе спокойно, работал. Вдруг ты ни с того ни с сего накинулся, пакости строить начал. Зачем?

— Ах, князь, я тебе честно скажу, — козломорд наклонился над столом, отхлебнул пиво из кружки Славика, облизнулся длинным, черным языком. — Тут ведь дело такое, кто первым успеет. А кабы не я? Вот если б тебе все разобъяснили сразу, да отправили подвиги совершать, может, ты и насовершал бы целую кучу, а от меня только рожки да ножки остались. Так что я меры принял. Превентивные, — козломорд с удовольствием выговорил длинное слово и вновь облизнулся. — Самооборона, князь, не более того. Ничего личного, ты не думай. Ты мне даже нравишься. Иногда.