Дань Великому Лесу

— Сам мешай... — Ванька лениво потянулся, да и вновь улегся, подложив под голову удобно свернутый кафтан. — Мне живот не болит.

— Сальца бы сюда, сальца, — затосковал Гаврюшка, вытряхивая из тряпицы пару луковиц и кусок хлеба. — Ты, рожа несытая, все сожрал. Теперь вот пустой кашей давиться. Эх, Ванька, Ванька, и как я тебя терплю — уму непостижимо!

— Так по-родственному же, дядя Гаврила, — отозвался Ванька, поворачиваясь на бок. В животе его уютно урчало съеденное сало, обволакивая нежно желудок. — А ты кашу-то помешай, не то и вправду понос прошибет.

— У-у-у, глаза бесстыжие! — Кривой замахнулся ложкой, да так и замер, задрав руку выше головы и выпучив удивленные глаза.

К костру приближался парень в странных, иноземных отрепьях. А уж портки-то, портки... Гаврюшка проглотил ставшую вязкой слюну. Ладно бы дырища на колене, и не такие видали, но вот из чего они пошиты, портки эти? И покрой дивный. Одно слово — немец.

— Ванька, Ванька, не спи, зараза! Глянь, сам дьявол явился! — богатому воображению Гаврюшки уже померещились копыта, выглядывающие из-под диковинных порток подходящего парня, да хвост, мотающийся сзади. Ванька же, приподняв голову сонно, глянул разок, да и захрапел вновь, будто усыпленный бесовскою силою. Гаврюшка побледнел, нащупывая лежащую рядом саблю.

— Здоровеньки булы, мужички! — бодро воскликнул Славик, подходя поближе.

— От и дурень! — возмутилась куница, принятая Гаврюшкой с перепугу за бесовский хвост. — Кто ж так здоровается? Поклонись, обалдуй, с вежливостью, ладошку к груди приложи. Перекрестись, в конце концов!

— А креститься как? У них, кажись, раскольники были... — растерялся Славик.

— Да это не у них, это позже... никониане там всякие, — заворчала куница и умолкла — сама толком вспомнить не могла все догматы веры. Ну да ей простительно, все ж животное.

— Ну, здравствуйте... — гораздо тише сказал Славик, приближаясь к Гаврюшке почти вплотную. Правда, тут же отошел на пару шагов в сторону: уж больно крепкий чесночно-сортирный дух валил от стрельца, прямо с ног сшибало.

— Ты это... ты не подходи... — Гаврюшка нашарил-таки саблю, выставил ее вперед себя, как баба метлу против крысы тычет. — Убью беса! — Кривой перекрестился и перекрестил Славика, что, конечно же, не возымело никакого действия. Гаврюшка даже успокаиваться начал, но смотрел все равно сторожко.

— Ну, если тебе так убивать охота, и убивал бы. Вон татарвы сколько за рекой собралось. Саблей своей ткнешь — точно попадешь в какую гадину, — Славик спокойно присел у костра, взял выпавшую из пальцев Гаврюшки ложку, помешал кашу в котелке, попробовал, скривился. — Слышь, мужик, а что у вас каша такая горелая? Или я чего не понимаю...

Гаврюшка, увидев, как бес кашу жрать начал, вовсе дергаться перестал. Всем ведь известно: нечистая сила кашу есть не будет; значит, парень этот, при всех его странностях, к бесам отношения не имеет. Ну, юродивый, скорее всего. Во время войны много таких-то появляется, у которых мозги набекрень сваливаются, не выдержав тягот и жизненных суровостей. Но когда оборванец заявил, что каша горелая, Кривой у него ложку из рук выдернул с возмущением: мало того, что к жрачке примазался, так еще и хает. Но как попробовал Гаврюшка кашу, так и взревел дурным голосом:

— Ва-аааанька! Скотина безрогая! Убьюуууу!

Ванька подскочил, ошалело глазами спросонья хлопая, да пику нашаривая. Потом увидел дядьку с перекошенной мордой, заулыбался искательно. Кашу, правда, пробовать отказался.

— И что за разговоры у вас такие, чуть что — убью, убью, — недовольно поморщился Славик. — Неужто иначе нельзя?

Что Гаврюшка, что Ванька, уставились на приблуду с недоумением. Надо ж как, не нравится ему! То каша, то разговоры. А и вовсе, откуда он тут такой взялся? Посреди войска, и никто не заметил... Может, все-таки, колдун? Колдуны могут христианскую пищу употреблять, ежели, конечно, не освященная она.

Ванька побледнел, за пику ухватился, наставил прямо в лицо ведьмака. Гаврюшка саблю покрепче сжал, а непонятный парень словно и не заметил всех этих приготовлений.

— Мужик, отпусти ножик-то, — предложил Славик Косому. — Присаживайся, поговорим. А ежели у тебя есть что выпить, так еще и посидим хорошо.

И как ведь уговорил, как обошел бес! Гаврюшка даже рот раскрыть не успел, а Ванька уже заначеный пузырь достал из сумы, тряпки с него смахнул, подышал на зеленое толстое стекло с благоговением. На икону б так смотрел, паразит!

Правда, когда Ванька, задрав к хмурым небесам тощую бороденку, задергал кадыком, проталкивая в брюхо водку, Гаврюшка саблю отложил в сторонку — но недалеко, чтоб под рукой была, ежели что, — и тоже потянулся за бутылкой.

— Ну, проглот, не жадничай, — даже залебезил перед племянником, заговорил ласково, прощая подгорелую кашу. — Дай и мне глотнуть!

Ванька, дядьку уважая, еще сделал пару глотков, да и оторвался от бутылки с сытой рожей.

— На, я че, не понимаю, че ли, — заявил, протягивая бутылку.

Через некоторое время всем было уже плевать на то, что каша горчит страшно. Закусывали ею, да нахваливали наваристость. Куница притащила некую зверюшку, не разбери поймешь что, одно понятно — в шерсти, но жи-ииирную, страсть! Зажарили ее на палочках. Ничего так зверюшка оказалась. А кунице внутренности кинули. Гаврюшке, правда, показалось, что куница человечьим голосом что-то буркнула недовольно, разглядывая потрошеную тушку, но, увидев нормальную звериную морду, решил — помстилось. Водка крепка была.

— А что, мужички, — через некоторое время вопросил приблуда, — помирать, небось, неохота?

Гаврюшка сразу построжел, нахмурился. Вот оно! — понял. Сейчас начнет бес прельщать, соблазнять царствами земными, уговаривать князю изменить, долг перед отечеством забыть. А Ванька — вот ведь дурень! — уже заенчил, слезу роняючи:

— Вестимо, неохота! У меня жена дома, детишки по лавкам скачут. Вон, дядька соврать не даст, — кивнул Ванюшка на Косого. — Огород, опять же... Эх, и хороший огород! За ним глаз да глаз нужен, а рази ж бабы досмотреть могут? С голоду попередохнут, ежели я в скором времени не возвернусь. А ежели и вовсе тут костьми лягу, так никого из семейства моего не останется...

И — вот глаза бесстыжие! — не в очередь водку отхлебнул.

Гаврюшка хотел было племянника оборвать, стукнуть его по раскормленному, красному загривку, да передумал. Правду ведь сказал гаденыш. Помирать никому не охота.

— Ясненько, — заявил приблуда, забирая водочную бутылку. Косой только проводил ее тоскливым взглядом: вот глотнет сейчас пару раз, и не останется ни капли, а выпить еще бы охота. — А помирать-то зачем?

Мужички, конечно же, объяснять начали про долг, про отечество, про татарву поганую, что в плен угоняет, в кабалу вечную.

— А силища у них огромная! — вздохнул Гаврюшка, поглаживая прохладную сабельную сталь. — Как же не помирать? Порубят нас тут...

— Ну, ребята, если жить хотите, отведите меня к вашему князю, к Воротынскому! — сказал приблуда, ухмыляясь красным, мокрым ртом, на котором еще водка не обсохла.

Тут совершенно явственно Гаврюшка услышал, как куница сказала: "Дурень безмозглый!". У Косого так челюсть и отвалилась.

— Фокус такой, — объяснил приблуда, поймав ошалелый взгляд Гаврюшки. — Звери не разговаривают. Взрослый мужик, а тени воображаемой боишься.

Долго спорили, рядили, думали, но порешили — вести приблуду к князю, к тому же, объяснял тот, что план у него есть, как татарву перебить, а самим живыми остаться. Очень этим Ванька соблазнился, ну а Гаврюшка, хоть с жизнью и попрощался заранее, все равно задумался о красотах окружающих, вспомнил бабу уютную, что возле кабака Федькиного живет. Подумывал Гаврюшка на ней жениться, да война помешала.

Так и повели приблуду, охраняя с двух сторон. С пикою да саблей. Приблуда, конечно, бежать не собирался, но Гаврюшка решил, что правильнее будет оружными его привести. Ежели вдруг окажется, что приблуда — соглядатай поганый, татарами засланный, или колдун какой зловредный, который только и хочет, что русскую кровь извести.

О чем приблуда с князем говорил, о чем договорился — ни Гаврюшка, ни Ванька так и не узнали. Только и поняли, что стоять на Оке не надо, снялось войско быстро да тихо, даже костры не затушив, отошло в сторону, пропуская татар.

— Неужто к Москве пропускаем? — вздыхал Гаврюшка, вспоминая свою несостоявшуюся жену. Ванька только зубы стискивал и бледнел злобно. У него ж семейство все на московских посадах осталось.

Но когда нападать начали на татарское войско, рвать его на части, как волки, что рвут матерого кабана, загоняя и обессиливая его, Гаврюшка с Ванькой повеселели.

— От это придумал князь! — восторженно говорили они, глотая водку на привалах. — Не дойдут гады до Москвы. Ох, не дойдут!

А приблуда пропал невесть куда еще до того, как войско с позиций у Оки снялось. Князь, говорят, искал его долго, но не нашел даже следов. Только и обнаружилась заячья тушка, лежащая у княжеского шатра.

— Куний подарок, — дружно решили Ванька с Гаврюшкой. — Князю зайцем поклонилась зверюга.

* * *

Козломорд сидел в любимом бархатном кресле, глядя в тарелку с водой.

— Ох, хитер ты князь, ох, хитер, — бормотал козломорд, и рыжие глаза его крутились в разные стороны. — От татар, значит, Русь оберег. Вот ведь гаденыш! Я-то думал, что ты там смерть свою найдешь, а ты...

Бесенок, смахивающий на небольшого кота, подлез к хозяину с поклоном, протянул книгу толстенную с золотым обрезом. Козломорд глянул в густые печатные строчки, прочел вслух:

— Битва 1572 года явилась вершиной русского воинского искусства шестнадцатого века. Князь Воротынский верно рассчитал, что сдержать врага на Оке не удастся, а если русские ввяжутся в прямое сражение, то будут окружены и уничтожены. Но если дать противнику прорваться за Оку, а затем внезапно атаковать его на марше, Девлет-Гирей утратит инициативу...

Козломорд перестал читать, глянул на бесенка озверело, схватил тяжелый том, впечатал его в круглую кошачью голову.

— Ты мне что подсовываешь, паразит? — завопил.

— А еще второго августа — день десантника, — мстительно сказал кошкоподобный бес, прячась под стол. — Аккурат в честь той самой драчки с Девлет-Гиреем. Вот!

И показалось ему, что старушечий смех заполнил Трактир-на-болоте.

* * *

Славик сидел на берегу реки с самодельной удочкой. Небольшой полосатый окунь проплыл мимо, неторопливо взмахивая хвостом. Стайка пескариков, удивительно толстых, зависла у самого дна, быстро тычась носами в песок.

— Хорошее место, — сам себе кивнул Славик. — Рыбное. Вон сколько их тут плавает. На уху точно будет.

— Котелка нет, — сказала куница. — Надо было у стрельцов стащить.

— Тебе б только стащить что... — лениво ответил Славик, положил удочку аккуратно, а сам улегся на землю, закинув руки за голову. — Хорошо тут, Марта. Спокойно так. А вот скажи, что за меч такой у Воротынского? Я все смотрел, смотрел... Знакомое что-то в нем есть.

— Знакомое? — ухмыльнулась куница, и усы ее дернулись вверх. — А ты про Великий Лес слыхал? Ты же, князь, Великим Лесом призван. Так напряги память.

Славик закрыл глаза, и давний сон пришел к нему опять. Вновь качались над головой ветви Великого Леса, снова тягуче и важно пели волхвы, на поляне горело жаркое пламя...

— Меч! Тот меч, что выковали в Великом Лесу! — завопил Славик, разбивая криком видение. — Вот что у Воротынского в руках! С таким мечом ему поражения не знать!

— Точно, князь, — подтвердила куница. — Твоими молитвами теперь Русь от татар избавлена. Не оправиться нехристям от того, что с ними Воротынский сотворит.

— А меч-то, меч?

— А что меч... — лениво потянулась куница. — Пока — у Воротынского побудет. А потом, насколько помню я, в Кириллово-Белозерском монастыре его место. Разные полководцы к нему на поклон приходить станут. А и как же иначе, оружие Великого Леса, выкованное с одной целью — от ворогов землю родную защищать. Собственно, князь, ты — такое же оружие, только что не из стали...

Славик вновь закрыл глаза. Думать не хотелось. Перед ним вставали зеленеющие могучие деревья, открывалась тропинка, убегающая вглубь леса, туда, где плещется прозрачное озеро, и плывет по хрустальной воде зеленый лист кувшинки, и сам цветок, золотой, как солнце, качается на этом листе. А на берегу озерца сидит девчонка с глазами зелеными, как лист кувшинки. Сидит, охватив руками колени, смотрит в воду, а на пальце ее горит жарким золотом тяжелое кольцо, украшенное руной Дагаз.

— Маринка... — прошептал Славик. — Эх, Маринка, ты подожди, я вскорости буду...

— Не ной, не ной, — отозвалась куница. — Еще пару деньков рыбалки, и отправишься ты к своей Маринке.

* * *

Болотная ведьма прикрыла тряпицей магическое зеркало, и улыбка искривила старушечье лицо.

— Ну, князь, ты даешь! — сказала она, продолжая улыбаться. — И в этой битве смог поучаствовать, не ввязываясь в драку. Теперь я понимаю, почему тебя Великий Лес выбрал.

Ведьма сдернула тряпицу, посмотрела в гладкую, металлическую поверхность. Змейки, обрамляющие зеркало, высунули крошечные головки из цветков, зашипели, извиваясь. С тонюсеньких клыков потекли ядовитые капли. Ведьма загрустила, глядя на трупы, громоздящиеся на лугу под жарким, золотым солнцем. Повис в зеркале на дыбе князь Воротынский, и Иван Грозный, хмурясь недовольно и истерично, хватал князя за выступающие ребра, орал, брызгаясь слюной:

— Рассказывай, как на власть царскую умышлял! Небось, для того и разгромил хана, чтоб самому на престол воссесть!

Клонилась кудрявая голова князя, стекала по лицу кровавая струйка.

— Отчизну берег... — шептал Воротынский. — Не нужен мне твой престол, зачем... я воин, не царь...

— Врешь! — плевал в покрытое синяками лицо князя Грозный. — Все вы врете!

Широкая спина палача заслонила князя. Царь отошел в сторону.

— Давай, крути...

И мягким движением вздернул палач князя выше, выворачивая суставы.

— Покайся, — предложил дьяк, смотревший с испугом на зверство над героем воинским. Но что он мог сделать? Только рядом под плети лечь...

— Великий Лес, неужто нельзя без этого обойтись? — понурилась ведьма, подпирая худую щеку ладонью. — Ты ж посмотри, ужасы какие. Кровь льет. За что? Зачем?

— Только кровью жертвы можно купить счастье рода, — прошелестели листья невидимых деревьев, и болотная ведьма заплакала.

Глава восьмая. Колдовской кинжал

Славик потер мерзнущие ладони. На лес мягко падал снег, и еловые лапы топорщились из-под пенного белого покрывала, как рукава модницы из-под кружев.

— Слушай, мохнатая, куда ты на этот раз меня затащила? Вроде ж, собирались в сорок первый год вернуться. А где оказались?

— В сорок первом и оказались, — огрызнулась куница. — Вот только чуть промазала. Вместо чтоб в лето тебя вернуть, в зиму попала. Да ты порадуйся. Там-то точно погиб бы. А здесь поживешь еще.

— Ты мне гибель каждый раз обещаешь, — отмахнулся Славик. — Поживу, говоришь? Ну, это если не замерзну насмерть. Сама видишь, на мне шмоточки рыбьим мехом отделанные, а вокруг — мороз трескучий.