Дань Великому Лесу

Александр вспомнил ночь на берегу Евфрата, видение колдовского котла, в котором варились его великие воинские замыслы, и острый луч, сверкнувший во тьме, ослепивший глаза, заставивший идти на восток.

— Пока растет на нашей земле Великий Лес, не пройти тебе к нам, не видать нашей земли, — прошептал тихий голос, и на этот раз Великий Завоеватель понял слова. — Никогда не видать.

Тонко и яростно вскрикнул Александр и упал на ступени храма, закатывая побелевшие глаза. На губах его выступила пена, руки беспорядочно скребли по мрамору. Мудрецы печально улыбнулись, но никто из них не двинулся с места.

Глава вторая. Сосед и болотная ведьма

Славик открыл глаза. Голова болела нещадно, буквально лопалась от боли. Под черепом поселился дикий зверь с неисправной дрелью, и поворачивал с писком и хрипом свой инструмент, издевательски топая лапами.

— Всегда не любил шампанское, — буркнул Славик, охватывая голову ладонями, сжимая ее крепче. Может, если стиснуть как следует, то зверь с дрелью уберется, испуганный таким напором.

В квартире было пусто. И — что самое странное — никаких следов междусобойчика, так гудевшего накануне. Даже грязных тарелок в раковине не было. Только стояла у дивана бутылка из-под шампанского, насмешливо поблескивая темно-зеленым боком, враз напомнившим Славику травяные глаза девицы, подсунувшей бокал.

— И что там было, в шампанском? — удивился Славик. — Такие сны...

Он сел на диване, нашаривая тапочки. Фиг с ними, со снами, с тяжкого похмелья и не такое снится. А вот то, что исполнилось вчера двадцать пять — это уже серьезно. Пора о жизни задуматься. Ведь — ста-а-арость на пороге. Почти седая древность. Славик засопел печально. Жизнь после тридцати казалась ему медленным умиранием, и вот, с этого дня он уже переступил границу и начал приближаться к пугающему тридцатнику.

В дверь забарабанили.

— Тьфу, делать кому-то нечего, — Славик потер ноющий лоб. Судя по активности стука, Колька-сосед явился, местный алкаш, что живет этажом ниже. Когда-то Колька со Славиком в детский сад вместе бегал, потом в школу, да вот, спился вконец. Правда, иногда заглядывал к старинному приятелю на огонек: то сигареты стрельнуть, то денег на бутылку одолжить. Славик одалживал, хоть и знал, что безвозвратно. Но все время перед глазами вставал вихрастый мальчишка, поднимающий к небесам совок, как рыцарский меч, слышался его радостный крик, раскатывающийся по залитому солнцем двору, и Славик молча протягивал купюру, стараясь не видеть осоловелые Колькины глаза, подернутые красными прожилками.

— Князь, чего не открывал так долго? — Колька покачивался на пороге, хмуро оглядывая Славика. — Я к тебе, как к человеку, поздравить пришел, а ты... — он продемонстрировал початую водочную бутылку, и взгляд стал еще сумрачнее.

— Какой я тебе князь, — отмахнулся Славик. Совсем народ спятил, вчера эта девица, невесть откуда взявшаяся, сегодня вовсе Колька. — Да и пить я с тобой не буду. Не пью я.

— Совсем зазнался, князь. Двери не открываешь, в дом не зовешь, на пороге держишь, как бомжа какого, что за пустыми бутылками забрел, — Колькины глаза недобро сощурились. — Нет в тебе к людям простым уважения. А ведь приятельствовали когда-то. Мамаша твоя меня котлетами кормила, как сейчас помню. Хорошие котлеты были, вкусные. Моя-то мамаша так готовить никогда не умела. Ладно, пошли, что ли, выпьем, — Колька будто и не слышал отказа. — Пошли, князь.

— Да не пью я, не пью. Хочешь, котлеты дам? Не хуже, чем мама делала. Со вчера остались, — предложил Славик и уже начал поворачиваться к кухне, когда Колька размашистым движением саданул его в челюсть. Славик только охнул.

— Зазнался, князь, — повторил Колька, раскачиваясь, будто молился. — Совсем зазнался. Ну ничего. Я из тебя эту княжью дурь повыбью.

Словно и не Колькины глаза глянули на Славика. Пронзительные, острые, и не было в них ни капли пьянства. Трезвость злобная, ядовитая. Черные глаза! А ведь у Кольки — Славик точно помнил — серые, серые глаза. Что ж творится?

— Княжья дурь, — Кольку заело, словно поцарапанную пластинку. — Повыбью. Никого не уважаешь. Думаешь, княжий стол тебя ждет? Не-ет, брат, не выйдет. Сдохнешь в капкане, волчью шкуру твою на воротник пустят, или на шубейку какой-нибудь деревенской крале, чтоб зимой ей красоту свою не заморозить. А то и плащ чей подобьют, опять же для тепла. Больше ни на что не годишься, князь.

— Ты что, совсем спятил? — растерялся Славик. Челюсть почти что и не болела. То ли несильно Колька ударил, то ли промазал по пьяни, вскользь удар пришелся. Но глаза-то, глаза... Вновь глянула чернота неба ночного, крутанулось где-то внутри созвездие, россыпью блесток посверкивая. Жуть фантастическая.

— Пошли выпьем, князь. За твой день рождения, — серые Колькины глаза вновь моргали неуверенно, пьяно, прижмуриваясь от яркого света. — Я проставляю, князь, пошли. За нас, хороших, за дружбу вечную, — он прищуривался, словно и не было никакого удара, никаких слов мутных, непонятных, похожих на пророчество безумной гадалки.

— Не пью я, — еще раз отказался Славик, окончательно теряя связь с происходящим. Казалось, крутится диск, крутится, перескакивает на одну и ту же фразу, и хриплый голос рок-певца повторяет все те же слова, давно надоевшие, и нет сил остановить этот диск.

Колька усмехнулся потерянно и пьяно. Славик вздохнул с облегчением. Померещилось. И глаза черные, и агрессивность Колькина непонятная. Да, алкаш он, конечно, но добродушный. В драки не ввязывается. Даже наоборот: как напьется, начинает весь мир любить. И чем больше выпьет, тем активнее любит. До навязчивости.

Туманные полотнища заколыхались вокруг Колькиной фигуры, смазывая ее очертания. Тусклая лампочка, едва освещавшая площадку, мигнула, рассыпала сноп искр и лопнула с оглушительным треском. За спиной Славика раздался еще один хлопок. В прихожей квартиры тоже разорвалась лампочка, разлетевшись льдистыми осколками по паркету.

— Шел бы ты домой, — посоветовал Славик Кольке, нащупывая дверной проем. Тьма навалилась душным одеялом. Окутала весь подъезд. Даже в подслеповатые подъездные окошки не заглядывали вечерние сумерки. Будто разом наступила ночь непроглядная, бессветная, беззвездная.

— Домой? — Колька захихикал как-то особенно противно. Славик почувствовал, как повлажнели ладони. Колькин смех наводил на мысли о склизких змеях, свивающихся в клубок, шипящих угрозою. — Сейчас пойду, князь, сейчас... вот еще чуть поговорим, и сразу же пойду. Тебе ж не жалко парой слов с другом детства перекинуться?

— Занят я, — извиняясь, сказал Славик, отступая в прихожую. Темнота пугала. Странно, он никогда не боялся темноты. Да и сосед казался уже каким-то монстром, в точности, как в ужастиках, которые они вместе смотрели в детстве, вскрикивая лихо в самых кровавых местах и подталкивая друг друга локтями для ободрения.

— Угу, — буркнул Колька, и перед Славиком закачались три белесых пятна, фосфорически светящиеся зеленоватым. Нижнее расползлось, растянулось ухмыляющейся зубастой пастью, верхние сжались горошинами, и два злобных глаза, ярко горящие, уставились на Славика.

— Что, князь, страшно? Коленки подрагивают, ручки потряхивает? Ну, признайся, Князь, ты ж уже почти что в штаны наложил. Вижу, вижу, сбледнел весь, как мукой обсыпанный.

— А пошел ты... — на этот раз Славик точно сказал, куда должен пойти сосед. Конкретный адрес сообщил, куда ни на собаках ни доехать, ни на самолете не долететь. Надо ж, как перепился бывший приятель. И куда всегдашнее добродушие делось?

— Ну-ну, князь, — протянул Колькин голос. Только со странной хрипотцой, высокомерной, тягучей, как темная патока. — Гордости в тебе куда как больше, чем храбрости. А уж знаний так и вовсе нет. Дитя ты неразумное. Схарчат тебя, даже косточек не останется, похоронить будет нечего. И ни-икто-ооо не узнаааа-аееет, гдееее могии-иилка-ааа тво-я-аааа! — дурашливо заголосил Колька, подмигивая огненным глазом, и тут же вновь стал серьезен и важен. — Верь мне, князь. Ничего хорошего тебя впереди не ждет. Только беды неисчислимые, предательство и смерть. Так что сиди, не рыпайся. Занимайся своими программками. Самое твое дело. О княжестве и не мечтай даже. Не для тебя это. Простой ты парень, как амеба болотная. А то вообразил себе невесть что. В волка перекидываться, на луну выть... Не дело это, князь.

Зеленоватые пятна взлетели к потолку, закружились. Жутковато было видеть два глаза, извивающихся вокруг ухмыляющегося рта.

— Фокусники, блин, — буркнул Славик, прикидывая — кто ж решил сыграть с ним такую шутку, да еще и Колькиной помощью заручился. Да и что это такое за фокусы? Голограмма, что ли? Как сделали поганцы? Вот, блин, Кулибины. Из самовара лазер соберут, а все чтоб людям беспокойство устроить.

Славик поднял руку, загораживаясь от мерзкой рожи, и в фосфорическом, зеленом свете блеснуло тяжелое кольцо, украшенное древней руной, плотно сидящее на пальце. То самое кольцо, что видел он на руке давешней девицы, да и во сне о Великом Лесе — тоже. Славик вздрогнул, ухватившись за палец, пытаясь сдернуть кольцо.

Светящиеся глаза приблизились к его лицу, вспыхнули острым, болезненно-белым светом. В уши ударил колокольный звон, странным образом похожий на хриплый высокомерный голос, медленно тянущий слова. Мерзко запахло сероводородом, будто кто яйцо тухлое разбил, да не одно, а десяток минимум.

— Я тебя отучу княжить, князь, — прогудел колокол. — Не хочешь по-хорошему слушать, так я тебе покажу твою судьбу. Убедишься во всем сам, маловерный.

Потом что-то еще вспыхнуло, погасло, и наступила тьма, изредка разрываемая, как молниями, искрами, что сыпались из разбитого патрона коридорной лампочки.

В темном подъезде всхлипывал Колька, внезапно протрезвевший и совершенно не помнивший, как попал этажом выше под двери соседа-программиста. И что он там делал. Вроде ж домой шел. Тихо и мирно, никого не трогая. И — где же сам сосед? Что ж творится-то, люди добрые?! Дверь в квартиру нараспашку, а человек пропал, как не было его вовсе.

* * *

Капли тяжело падали в ведро. Шлеп. Шлеп. ШЛЕП.

— Крыша протекает, — сказала болотная ведьма, тоскливо глядя в угол. — Отремонтировал бы кто. Осенними дождями по хате плавать будем, как по озеру какому. Вот только рыба не заведется. А жаль. Хоть бы толк какой был.

— Сама виновата. Распугала всех, а теперь жалуешься. Вон деревенские уже давненько нос не кажут. Все опасаются, — небольшой коричневый зверек вытянулся на лавке, слегка царапая некрашенную доску когтистой лапкой. Желтое пятно на горле казалось кокетливым галстуком. — А что до рыбы... — зверек быстро облизнулся, прижмуриваясь в предвкушении удовольствия, — так ты б ее заранее в бочку запустила. Как раз к осени бы и развелась в лучшем виде. Вкуснятина!

— Я еще от всякой куницы поучения выслушивать буду, — отмахнулась ведьма. — Лучше б залезла под потолок, да и заткнула дыру, а? Я тебе тряпку дам, в смоле вымоченную. Еще и заклятьем подкреплю, так будет крыша, как новенькая.

— Не... не дождешься... — лениво протянула куница, поворачиваясь на бок и взмахивая хвостом. — Не полезу. Я высоты боюсь.

— А сырости не боишься? — освирипела ведьма. — Простуды не боишься, я спрашиваю? Воспаления легких?

— У меня организм стойкий, — ответила куница, прикрывая глаза. Разговаривать ей не хотелось. Всегда одно и то же. Стоит только начаться небольшому дождику, как болотная ведьма сразу начинает жаловаться на застарелый ревматизм, головные боли, хруст в суставах и прочие болячки. А и не удивительно. Ведь три сотни лет сравнялось ведьме. Что уж тут говорить. Куница столько жить не хотела. Долго, нудно. Скучно, одним словом. Да и лениво. Правда, когда сама родилась — не помнила. Только и осело в памяти, что смотрит она — малюсенькая совсем — в глаза с прозеленью девицы рыжекосой, а что дальше было — и не упомнить. Но, видно, не так и давно это было. Молодая совсем, седины в шерсти не проблескивается.

Ведьма заохала, держась за поясницу, подняла тяжелую крышку расписного сундука, полезла внутрь. Во все стороны полетели разноцветные тряпки, холщовые мешочки, стянутые узорчатыми тесемками, терпко пахнущие травами. Куница зашевелила носом. От сухого летнего аромата захотелось чихнуть, но она сдержалась, потерев переносицу лапкой. А то потом не оберешься ехидных подмигиваний, да разговоров о том, что стойкости к простуде никакой нет. Еще опять погонят щель в потолке заделывать, под тем соусом, что насморк начинается от сырости и холода. Оно бы, конечно, надо помочь ведьме. Да только с лавки слезать неохота.

— Колдовские зелья ищешь? — поинтересовалась она у болотной ведьмы. — Думаешь, ревматизм свой каким притиранием вылечишь? Типа вытяжки из желчного пузыря речной жабы. Или отвар из мочи новорожденных мышат, — куница захихикала, представив подобное лекарство. — А еще можно змеиные хвосты да цветы репейника, в полнолуние собранные, под воскресным дождиком расцветшие. Получше рыбы будет. Особливо на вкус.

— Не простой дождь идет, — проскрипела ведьма негромко, будто враз голоса лишилась. — Чую, что не простой. Что ревматизм... тьфу, ерунда. В мои-то годы его и замечать не следует. Так, мелкая неприятность, вроде лужи на дороге. А вот видения, что приходят нынче, пророческими оказаться могут. А ты все ерунду какую-то городишь. Хвосты жабьи... Тьфу! Где ты жабу с хвостом видала? Даже в чужедальней стороне таких нет.

— Так загляни в ведро с водой, — посоветовала куница, все еще хихикая. — Погадай на водичке-то. Может, соломинки, что из-за стрехи упали, сложатся в предсказание толковое. Бывало уже неоднократно. Вообще гадания у тебя неплохо получаются.

Она свернулась клубком, накрыв хвостом нос. Сделала вид, что засыпает, но круглый коричневый глаз внимательно наблюдал за ведьмой. Куница была любопытна.

Ведьма еще поохала, поахала, согнувшись крючком над широко распахнутой сундучной пастью, извлекла с самого дна сверточек небольшой. Обтерла его бережно от пыли и грязи, что от долгого лежания скопились.

— Опять развела бардак, — недовольно прошептала куница, оглядывая исподтишка разбросанные вокруг вещи. — А убирать и не думает. Дожидается, пока все плесенью покроется, да прахом рассыплется. Эх, жила бы я в палатах княжеских, да пила б молоко из серебряной миски с золотой отделкой по краешку. Да лежала бы не на лавке жесткой, а на подушках, узорами расшитыми, жемчугом речным разукрашенными. Во жизня была бы! Эх, не повезло мне, так уж не повезло, что и словами не описать.

Ведьма будто и не слышала. Развернула тряпицу черную, чумазую, полюбовалась на камушки разноцветные, огнем в ее ладонях вспыхнувшие, поковыляла к столу.

Руны — сообразила куница и быстро нырнула под лавку. Смотреть на гадание ей расхотелось. Страшное дело эти рунные предсказания. Случается, что рожи всякие собираются вокруг гадалки, а бывает и такое, что эти рожи нападать пытаются. Конечно, ничего особо плохого не сделают, но удачу могут отвести. А это само по себе нехорошо. Потом не то что молока в миске не будет, а радоваться станешь, если мышь тощая попадется раз в дней несколько, чтоб с голоду не помереть. Так что лучше на глаза этим рунным рожам не попадаться. Береженого, как говорится, даже лешаки хранят и русалки привечают.