Дань Великому Лесу

— Оборотень-оборотень-оборотень! — прокатилось по лесной чаще.

Ухнул филин, как захохотал. То ли действительно смешно ему показалось, что человек в волка обращается, то ли приветствовал хищника могучего.

— Ну что, Марта, пошли отсюда, — взмахнул хвостом волк. Куница оглядела его внимательно, осталась довольна: сильный волк получился, а огромный какой! Тут и тигр не очень страшен.

Волк, широкими прыжками помчался вглубь леса, куница ехала с удобствами — на его спине, вцепившись покрепче в жесткую, густую шерсть.

О кинжале они забыли, и так и осталось колдовское оружие торчать в земле под елью. Тускнели рубиновые глаза, позолота осыпалась со змеиных хвостов.

Козломорд возник у ели с легким хлопком воздуха. Белка, увидав его страшные, рыжие глаза, заверещала дурным голосом.

— Уймись, визгунья, — отмахнулся козломорд. — Не уймешься — заклятием приглажу так, что шерсти не соберешь.

Белка, подумав, умолкла, прильнула к ветке, постаралась слиться с хвоей и древесной корой, внимательно наблюдала за козломордом. А тот, легко выдернув из земли оборотнический кинжал, захохотал глумливо:

— Ну что, князюшка, эту ляльку я, пожалуй, с собой заберу. Посмотрю, как ты будешь без него выкручиваться.

Белка закрыла глаза от ужаса.

Еще раз негромко хлопнуло, и козломорд пропал. Вместе с ним исчез и серебряный кинжал с рукоятью в виде переплетенных змей.

* * *

— Долго еще? — спросил волк, уныло глядя на солнце, выкатившееся над лесом. Хотелось есть, но вместо еды был только снег, и волк схватывал морозные комья на бегу. — Ты говорила, что вот-вот нагоним, так где ж она?

— Скоро, скоро, — успокоительно сказала куница, озираясь. — Вот недавно совсем она здесь была. След еще не остыл.

— Хорошо тебе, ты вчера мышей ела, — позавидовал волк, сглатывая голодную слюну.

— А кто тебе мышей не давал? — сделала наивные глаза куница. — Да ты погоди, денек без еды — это не голод. Вот найдем твою красулю зеленоглазую, так и на охоту сходим. Косулю завалим. Нажрееееемся! — куница мечтательно закатила глаза и свалилась в экстазе с волчьей спины.

Волк, выскочив из лесу неожиданно для самого себя — лес закончился резко, словно отрезали кусок ножом, даже не заметил, что потерял подружку. Впереди виднелась деревенька, спрятавшаяся меж невысоких, пологих холмов, прилегающих к лесу. А в овражке близ деревни...

Волк зарычал злобно, и пена показалась из его пасти.

Он увидел девчонку, завернутую в драную телогрейку, и двух здоровых мужиков, что держали ее за руки. Девчонка тонко вскрикивала, вырываясь, а один из мужичков уже приноровился штаны расстегивать.

Черная пелена с кровавыми проблесками заслонила мир, и волк рванул к овражку, не обращая внимания на дикий визг куницы, несущейся следом.

Глава девятая. Через поле, через лес

Глухо и мягко ударило неподалеку — с еловой лапы свалился снег, подняв белую, сверкающую на солнце пыль. Маринка даже не вздрогнула, лишь глянула исподлобья на ель, сморщилась недовольно. Неделю почитай пробиралась по лесам, насмотрелась всякого, так что уже падающие с деревьев комья снега не пугали. Это ерунда, совсем не страшно. Только неожиданно бывает.

В желудке заурчало, и Маринка споткнулась, чуть не упала, подхватила пригоршню снега, сунула в рот, сдувая снежинки с овчинной варежки. Влажная прохлада растеклась по языку, промораживая изнутри щеки. Вкуса Маринка не чувствовала, да и какой вкус у снега.

Маринка выругалась, ткнув палкой в осинку, и тут же извинилась перед деревцем. Оно-то чем виновато. Сама сглупила, подошла к деревне близко. А ведь предупреждали, чтоб обходила селения стороной, на глаза никому не показывалась. Даже браунинг дали и аж четырнадцать патронов к нему.

— Ты гляди, Маринка, стреляй в любого, кто приблизится, — наставлял ее дядя Миша, командир партизанский, собирая в дорогу. — В любого, девочка. Чтоб следов твоих никто и не увидел, чтоб не знал никто, что ты прошла этим путем. Уж больно важную бумагу несешь.

— Во всех стрелять? — удивилась девочка. — И в своих тоже?

— А сейчас для тебя своих нету, — нахмурился дядя Миша строго. — Все чужие. Вот отдашь бумагу кому следует, там уже — твоя воля. Хошь стреляй, хошь — пусть идет, жизни радуется. А до того — ни-ни, ото всех хоронись.

Маринка только головой покивала, вроде как поняла, о чем речь. Но через несколько дней дороги через лес так захотелось на людей хоть глазочком одним глянуть. Просто чтоб увериться — не одна она на свете, не только елки неохватные в мире существуют, есть еще кто-то, кроме зверей диких. А то уже мниться всякое начало от пути долгого да от усталости. Вот и подобралась к деревеньке близко. Заходить и не думала — наказ дяди Миши накрепко в голове засел. Но глянуть: как бабы к колодцам с ведрами идут, как дымки из труб тянутся. Просто на жизнь человеческую посмотреть так хотелось, хоть плачь.

Ну и затаилась в овражке за деревней, посматривая сторожко по сторонам. Да только, видно, плохо смотрела. Подобрались эти двое незаметно, тихонько. Может, охотники, привыкли по лесам дичь гонять. Один Маринку за локти схватил, на ноги вздернул со смехом глумливым. Второй, бормоча что-то, уже и штаны расстегивать начал.

Ох, война... Раньше-то и речи ни о чем подобном не было. Чтоб мужики здоровые на четырнадцатилетнюю девчонку кинулись? Да ни в жисть! Но нынче времена лихие, жестокие. Многие последнюю совесть потеряли. В мирные-то времена страх был, а теперь...

И не вывернулась бы Маринка. Лежать ей в овражке этом, брошенной, как сломанная кукла, за ненадобностью. Даже не похоронили бы, землей бы не присыпали. Разве что снегом чуть забросать могли. И браунинг не спас бы — как достать оружие, когда за руки крепко держат? Да случай помог. Выскочила собака громадная, черная, невесть откуда. Оскал страшный — вся морда стянута бешенством, с клыков слюна капает, аж дымится на морозе. И где прятался такой здоровый? Ведь снег белый, черного-то пса издали должно быть видно. На мужиков бросился молча, без лая, даже без рычания. Того, что за локти держал, ударил плечом, с ног сбил, резво так за шею куснул, а потом уж и на второго кинулся. Мужик, в штанах своих запутавшись, и сделать ничего не мог, только завопил дурным голосом, тонко, пронзительно, в смертном испуге, и тут же забулькал, захлебываясь собственной кровью — пес ему горло вырвал. Маринка дрожащими руками браунинг достала — а ведь думала, что уже ничего и не боится, но жутким показался пес черный с пастью окровавленной. Голову повернул, на нее глянул желтым глазом, Маринка чуть оружие не выронила. Но зубы сцепила, аж до боли, уставилась в ответ упрямо. Пес губами дрогнул, клыки показал будто бы в усмешке, да и поскакал легко по снежной целине. Маринка с перепугу аж прижмурилась. Не собака это была, не собака. Волк громадный!

Только где ж видано, чтоб волки черными были, да с воротником белоснежным? Ох, странные дела творятся нынче...

Маринка уже и размышлять над странностями не стала, огляделась — живых вокруг нет, да и рванула к лесу вслед за диковинным волком. А котомка-то так и осталась валяться рядом с загрызенным мужичком. Хорошо еще, что бумажка, которую дотащить нужно было, в воротник тулупа зашита.

— Голодай, голодай, дура, — буркнула себе под нос Маринка, перекатывая языком заледенелый снежный комочек. Прошлым днем хоть ягоды попадались. Там пригоршня, тут веточка. Рябина алые гроздья свешивала, словно уговаривала: съешь меня. Маринка и ела. Под кустом потом, правда, долгонько сидела, живот ноющий поглаживая. Но все ж еда. На верховом болотце, замерзшем, клюква попалась, сладкая по морозу, багровая, как кровяные капли — в точности такие же кровянистые кружочки были вдоль следа черного волка. Маринка сразу, как увидела клюквенные шарики, почувствовала, что дурнота накатывает, но укусила себя за палец сердито, так обошлось. Да и не ко времени все эти рассусоливания, испуги да обмороки нежные. В лесу никто не поможет, никто не пожалеет. А есть надо. Морщилась Маринка, хоть и сладкой была клюква, но ела, силком в рот ягоды вталкивала, себя поругивая нехорошо. Под елкой брусника отыскалась. Так что вчерашний день, хоть и голодноватый был, но все ж ничего. Можно сказать, что витаминный. А вот нынче уже — ни ягоды, ни травинки, только комочки снежные. Да еще голова болела от яркого солнечного света, переливающегося радужным разноцветьем по снегу.

От ходьбы по морозу пить хотелось постоянно. Язык пересохший распухал, заполняя весь рот. Маринка лизала снег, заталкивала в рот небольшие пригоршни, морщилась — горло перехватывало холодом, а как, не приведи Господи, болезнь подкрадется? Так и помирать в этих лесах, что ли?

Помирать не хотелось. Да и не верилось в близкую смерть.

Ветка орешника хлестко ударила по плечу, и Маринка споткнулась, запутавшись короткой лыжей в торчащем высоко корневище. Хорошо еще, что успела на палку опереться, а то валяться бы со сломанными лыжами, уж это точно. А тогда попробуй пробраться по этим буеракам, заметенным снегом. Только ноги зазря переломаешь.

— У, дура! — выругала себя вслух Маринка. — Под ноги смотреть надо, а не в небеса пялиться и воспоминаниями заниматься. Дойти сначала надобно, а уж потом и вспомнить то или это можно. Внукам, значит, рассказать. Как сказку, небывальщину. Пусть бы слушали, да дивились.

Мысль о внуках показалась четырнадцатилетней девчонке такой веселой, что она расхохоталась, ослабленно приседая в сугроб, похлопывая себя ладонями по бокам.

— Вну-уууукам! — хохотала она, закрывая лицо колючей варежкой. — Ох ты ж! Надо ж как! Внукам! Ото ж удумала! — Маринка вдруг перестала смеяться, потянула из-за пазухи облезлый кожаный шнурок. На шнурке мягким золотым блеском светилось массивное кольцо, украшенное камнями. Девчонка потерла пальцем алый рубин, улыбнулась мечтательно. Глупо, конечно, вспоминать про того солдатика, что подарил перстень, может, убили его давно, косточки в земле гниют, но вот ведь, вспоминалось. — Вернуться обещал... — шепнула Маринка, не слыша собственного голоса. Надела кольцо на палец, полюбовалась. — Сказал — обязательно. Сказал — просто так не дамся, вернусь, этим меня не ухайдакать. Сказал — помни, не забывай никогда. Вернусь за тобой — сказал. Я помню! Ты не думай, я все помню... И кольцо никому не показала, да. Ведь только покажи — отберут... А я не отдам никому. Ни за что! — она продолжала водить пальцем по кольцу, оглаживая каждый изгиб, касаясь каждого камня. Руна Дагаз вспыхивала ласково от этих прикосновений, будто обещала что-то девчонке, может — исполнение желаний. Кто их знает, эти руны...

Над головой возмущенно застрекотала белка, перепрыгивая с ветки на ветку. Прокушенный орех свалился прямо на нос Маринке, заставив ее засмеяться вновь.

— Ну ты, лохматая! — окликнула девочка белку. — Куда зимние запасы подевала? Поделись, а? Или сама забыла, куда все попрятала? — с белками такое частенько бывает. Набьют дупло-кладовочку всякой разностью, а потом и забудут. Мозгов-то — куда как меньше, чем ядрышка в лесном орехе, вот и памяти нет. Но найти беличью кладовую Маринке хотелось. Там бы и орехи, и ягоды сушеные, и грибы. Все лучше, чем снег морозный пережевывать.

Она задрала голову, высматривая среди ветвей пушистый хвост, но только получила еще одним гнилым орешком по носу. Видно не судьба полакомиться беличьими запасами.

— Жадина ты, лохматая, — жалобно сказала Маринка белке, поправляя вожжу, крепившую лыжи к валенкам. — Что тебе стоило чуть хотя бы поделиться? У тебя ведь еще есть, я знаю...

Но белка ускакала, взмахивая пышным хвостом, не слушая голодную девчонку. Да и то, что ей до человечьего детеныша? Небось, если б бельчата голодали, никто из этих человеков не ахнул бы даже.

Маринка вздохнула, провожая белку взглядом. Обидно, конечно, ну да ладно. Вот только есть хочется...

Волчий вой заполнил воздух. Казалось, что стая волков несется со всех сторон, а в центре круга, который сжимают волки, она, Маринка. Девочка сбросила варежки, откинула лыжи в сторону, переступила поудобнее, прислоняясь к дереву — чтоб со спины хоть какая защита была, подняла браунинг, криво усмехаясь. Четырнадцать патронов. Ну что ж... Вряд ли волков больше. Значит, можно выбраться. Еще как можно. Клялась ведь, что бумажку с этим самым расписанием поездов донесет, куда следует, из рук в руки отдаст. На нее надеялись. Неужто подведет? Да никогда!

Маринке показалось, что невдалеке мелькнул черный здоровенный зверь, смахивающий на волка. Может, тот самый, что в деревне выручил? Один раз помог, вдруг да еще поможет, а?

— Волк, волчик... — позвала девочка. — Волчонок... Иди сюда... Вишь, окружили меня со всех сторон. А, волчик? Подмогни...

Звала, как собаку зовут. И волк пришел, уселся неподалеку, совсем по-собачьи обвив хвостом лапы, уставился на Маринку. Но вот странность — не в глаза смотрел, а будто кольцо изучал, на руну непонятную пялился.

— Это мне солдатик подарил, — зачем-то пояснила Маринка. — Ну, знаешь, бой там был... А я воды принесла. Вот он и подарил. Влюбился, что ли... — девочка рассмеялась смущенно, покраснела густо, даже лоб краской залило, покрутила кольцо, ощупывая осторожно камни. — А вот теперь, видишь, волчок, не дождаться мне солдатика. Волки нападают. Съедят. Видно, тоже голодные, мяса хочут. Во как...

Она еще говорила что-то, не обращая даже внимания — что именно говорит, лишь бы слышать собственный голос, да и волк, казалось, успокаивался, усмехался совсем по-собачьи. И вдруг запрокинул голову, раззявил пасть, завыл жутко. И тотчас со всех сторон раздался волчий вой, будто сжималось кольцо серых охотников, вот-вот уже из-за деревьев выскочат. А волк черный, повыв, уставился лукаво на Маринку, даже голову на бок склонил, только что не подмигивал игриво.

— Так это ты так выл? — догадалась девочка. — Ты меня испугал?!

Она шагнула к волку, протягивая руку. В солнечном луче мягко блестел золотой перстень, и руна Дагаз — руна перерождения — связывала осторожно световые блики.

— Иди ко мне, волчок, — Маринка уже представила, как этот волк стал — ее волком. Вроде домашней собаки, только куда как лучше.

Волк отошел чуть в сторону, изображая на морде не то что недовольство, но какую-то укоризну. Маринка понурилась. Вроде ведь и не думала даже волка на цепь сажать, как собаку дворовую, но видно уловил зверь мысль невысказанную, нехорошую, обиделся.

— Ну, не сердись, — Маринка села, прислонившись к еловому шершавому стволу. — Не злись, волчок. Не буду я тебя в будку сажать. Ты — вольный зверь. По лесам шастаешь. Делаешь, что хочешь. Волюшка! Это мы вот... Ну да мы — люди, нам так положено.

Девочка рассуждала серьезно, высказывая думанные-передуманные мысли, но при взгляде на желтые насмешливые глаза волка, эти мысли казались чем-то несущественным, легковесным, совсем уж детским.

— А ты что надо мной смеешься? — рассердилась Маринка, когда волк демонстративно зевнул и подмигнул горящим солнечным глазом. — Можно подумать, ты сам лучше понимаешь. Да и вообще, разве ты хоть что-то понимаешь?