Дань Великому Лесу

— Понятно... — протянул Славик. — Под Минском, значит. Бороним, значит. Ясненько.

— Вот ведь мерзость какая, — Васька сплюнул в сторону. Слюна была вязкой от пыли, а во рту — полынный, горький привкус дыма. Не наплюешься. — Казалось бы, лето на дворе. А дождит сейчас — как осенью. В точности такая же сырость и морось. Только что жарко.

— Природа плачет, — отозвался Славик, задумчиво изучая небеса. — Не нравится, понимаешь ли, природе на все эти трупы любоваться. Покойников хоронить нужно торжественно, в гробах с узорчатыми ручками, да и помирать они должны от старости, в окружении толпы родственников. А тут что? Ты глянь только. Пацанва совсем. Им бы жить да жить... — Славик подумал, что ему самому всего-то двадцать пять, тоже бы пожить еще хотелось. Но по сравнению с мальчишками в окопе он был уже стариком — мальчишкам не больше восемнадцати, а то и меньше. Это если по возрасту брать.

— Природа, говоришь, плачет? — удивился Васька, даже на локте приподнялся, с любопытством разглядывая собеседника. — Да ты, паря, поэт. Девкам, небось, стихи читал на скамеечках парковых. Девки это любят.

— Нет, не читал, — мотнул головой Славик. — Да и не пишу стихи. Никогда не получалось. Вот программу какую — это за милую душу. Или взломать что в интернете. Тут я тоже специалист.

— Ну, ясное дело, — завистливо протянул Васька. — Высшее образование. Небось, институт закончил. Да? — сам-то Васька только восемь классов и осилил, а потом не до того стало. Отец помер, мать с сестренками по хозяйству билась, ну так как же без мужской руки? Вот и бросил учебу. А что ж делать? Правда, говорил ему учитель физики, чтоб не бросал. Мол, дар у него свыше ко всяким физическим штучкам. Прям Ломоносов новый, не меньше. Да Васька только плечами пожал, да и пошел коровник ремонтировать. Ломоносова, небось, хоть рыбой кормили забесплатно. А тут никто не поможет, если сам горбатиться не будешь. Чай, не прежние времена. От каждого — по способностям. Вот Васька все свои способности и прилагал к хозяйству. Ну и мечтал трактористом стать. Почетная работа, все уважают, и заработки неплохие. Тогда б мать с сестренками не кусок хлеба в воде размачивала. А, да что сейчас думать. Отдохнуть надобно, пока фрицы в очередную атаку не пошли.

Славик, будто мысли его прочитал, посмотрел сочувственно, вздохнул.

— Ничего, Вась, ничего, — сказал утешающе. — Будет и на твоей улице праздник. И диплом университетский, и докторские корочки. Все у тебя будет.

Васька засмеялся, поглаживая винтовочный приклад. Ох, вот послал Господь соседа по окопу, обхохочешься. Малахольный какой-то. Жизни не знает, не понимает ничего. Правда, говорит занятно. Как есть поэт. Жалко, девчонки у Васьки нет, а то попросил бы, чтоб сочинил этот поэт какой стишок для нее. Васька б похвастался, сказал бы, что из собственной головы вымучил, вроде как от великой любви. Вот только странно, что не в форме парень этот. Рубаха клетчатая, теплая, таких и не видывал никогда, да штаны диковинные, да перстень золотой на пальце со странной фигуркой, выложенной камушками блестящими. Может, шпион какой? Васька с подозрением покосился на собеседника. Нет, не шпион. Вон глаза-то какие наивные. Пороха не нюхавшие. Студент, наверное, или инженер — это скорее всего. Сбежал, значит, на войну, как дитя малое. Дурень.

— Эх, поэт, поэт, — сказал Васька, присаживаясь. — Не будет нам похорон почетных в окружении родственников. Здесь и сгинем.

Вспомнил Славик голос неведомый, что гибель ему пообещал, смерть неминучую, и разозлился вновь.

— Хрен я сгину, — сказал злобно. — Хрен. Слышишь, Васька?!

— Да слышу я, слышу. Не ори. Толку-то орать...

— Ну не-ееееет! — завопил Славик уже во весь голос, вкладывая в этот крик свой страх, растерянность и желание жить. — Не-ееееееет! Врешь, гадина, не возьмешь!

Словно отзываясь на его крик, ударила артиллерия, и снаряды завизжали, пытаясь настичь живые мишени. Взрывы вспахивали землю, поле вновь заволокло дымом, и из-за дыма послышался лязг танковых гусениц.

— Все, закончился отдых, — Васька вскочил. — Щас фрицы нас в блин раскатают.

— Подавятся таким блином, — сквозь зубы процедил Славик и вытер выпачканный грязью рот — его вновь окатило земляными комьями. — Хрен им всем.

— Весе-елый ты, — протянул Васька, устраиваясь поудобнее. Винтовка подрагивала в его руках. — А вот как прямо перед собой немца увидишь, посмотрю я, как запоешь. У тебя ж даже ножа паршивого нет.

— А я его руками! — бешеный азарт овладел Славиком, хотелось петь и смеяться. Да и потом, что опасного происходит? Сон. Еще один сон. Достоверный, правда, но все-таки сон. Мало ли что примерещилось. Видно, точно водка паленая оказалась, теперь вот маяться головной болью придется. Но это потом, потом. А сейчас даже охота досмотреть этот сон. Напинать поганым фрицам на полную катушку. Мало ли, что в реальности бой этот проиграли, мало ли, что пленных сотнями тысяч считали. Это там было, в книгах. А здесь все будет по другому.

— Руками, говоришь? — фыркнул Васька. — Ну-ну. Глянь вон, танки. Их тоже руками?

— А я, друг ты мой ситный, клялся эту землю от ворогов боронить, — заговорил Славик, и сам поразился своим речам. Но ведь записано русским по белому в паспорте — Полоцкий Всеслав Брячиславович, князь-волхв, значит, оборотень. Славик вспомнил, как волком бежал по лесам и дорогам, и расхохотался радостно. — Вот я и буду боронить! Так, что полетят клочки по закоулочкам! Бензин есть? — спросил он уже деловито и серьезно.

— А на хрена тебе бензин? — удивился Васька. — Ты это... молитву отходную читай. Самое время.

— Еще не время, — отрезал Славик. — Давай бензин. Будем коктейль Молотова делать.

Васька только и понял, что малахольный поэт надумал что-то инженерное, за этим и бензин требует. Ну, мало ли, может, что и толковое надумал. Их в университетах и не такому учат. Молотов — фамилия известная, правда, о коктейле слыхать не приходилось, но этим образованным виднее. Завопил куда-то в окоп, замахал руками, и вскорости передали небольшую канистру с бензином, поглядывая с любопытством и недоумением. Славик налил бензин в бутылку, оторвал клок от рубашки, заткнул горлышко.

— Спички есть?

Кто-то протянул коробок.

— Вот и ладушки. Ща мы им покажем, на какой горе мать Кузьмы свистит! Вы, ребятки, тоже бутлями-то запаситесь. Делайте, как я.

Васька подмигнул сгрудившимся солдатам, и все разбежались по окопу, заняли места свои, но у каждого вскорости оказалась в руках бутылка с бензином, заткнутая тряпичной пробкой.

— Винтовку-то покажь, — попросил Славик. Видывал он такие, знаменитые винтовки Мосина, которые стреляют, даже если их предварительно в грязи топить, но только в музеях, на витрине, подернутые чернотой и ржавчиной от времени, с почетными табличками рядом. А тут — живьем, можно даже в руках подержать.

Васька протянул винтовку, но смотрел сторожко. Мало ли. Может, все-таки псих. Или шпион. А ну как стрельнет?

Славик удивился — винтовка, несмотря на кажущуюся массивность, оказалась неожиданно легкой. Килограмма четыре, ну, четыре с половиной от силы. Приложив приклад к плечу, Славик ощутил неведомое ранее родство с оружием, словно и не винтовку в руках держал, а продолжение себя.

— А ну дай, — Васька отобрал винтовку, встряхнул ее, затвор гулко клацнул. Уверенным движением открыл затвор, достал из подсумка обойму с патронами, дунул на нее, вставил, одним движением большого пальца толкнул патроны, тихо хряснуло, и вся обойма вошла в винтовку, серебристый полумесяц, служивший креплением патронов, звякнув, отлетел в сторону.

Славик смотрел широко раскрытыми глазами: Васька не отводил взгляда от поля, а движения все были уверенными, плавными, словно щеголеватый курильщик доставал папиросу из узорчатого портсигара. Сквозь серые облака прорвался солнечный луч, коснулся винтовки, и алмазно сверкнул срез трехгранного штыка.

— Ну вот, — вздохнул Васька. — Видал? А ты говоришь — руками...

А первый танк уже разворачивался неподалеку, раскачивая пушкой, словно насмехался над всеми потугами невооруженных русских солдатиков, совсем мальчишек, которых бросили под гусеницы умирать. Вверху загудело, заревело, и бомба, сброшенная с самолета, влепилась прямо в окоп.

Славик заорал что-то невразумительное, перед глазами его все затянуло красно-черной злобной пеленой, и он рванулся из окопа, размахивая над головой бутылкой с бензином.

— Из-за остро-ова на стреже-ееень! — донеслось до солдат. — Вставай, страна огромная! Ур-рррааааа!

И то ли безумие заразительным оказалось, то ли воспоминания о Стеньке Разине, а, может, просто русская бесшабашность и презрение к врагу, но вслед за Славиком бросились все, крича и размахивая дурацкими бутылками.

Славик-таки добежал до танка, дивным наитием угадал моторный отсек, и швырнул в грязный загривок танка бензиновую бутылку. Вспыхнуло пламя, зачадило дымно, черно.

— Так-то, — сказал он, отряхивая руки. — Из-за вас, скотов, хорошую рубашку испортил. Сволочи вы все же.

Свистнуло что-то около уха, ударило в спину, и Славик с недоумением глянул на серое, моросью дождливой полное небо.

— Псих ненормальный! — зашипел Васька. — Тут же стреляют. Это ж не игрушки тебе!

Он оставил Славика валяться в грязи, а сам бросился вперед, стреляя и вопя нечто громкое и героическое.

— Добей их! — крикнул вслед Славик. Муть закрывала сознание. Грохотало так, что закладывало уши, а пороховой дым въедался в ноздри, и очень хотелось чихнуть.

Рядом упал солдатик, совсем мальчишка, сжимающий в руках такую же, как была у Славика, бутылку. Кровяное пятно расплывалось прямо по его лбу, и видно было, что пацан уже не встанет, он мертв, окончательно и бесповоротно. И Славик понял, что ничего гордого и героического не было в этой смерти, лишь кровь, грязь и ужасающая несправедливость.

— Моя земля! — зарычал он, и по рукам побежала черная, жесткая шерсть. — Моя! Не отдам!

Черный волк подхватил выкатившуюся из мертвых пальцев бутылку с бензином, сжал зубами скользящее горлышко, рванулся к ближайшему танку. Издали казалось, что держит в пасти волк не бутылку, а шар хрустальный, аж горящий в блеклом свете хмурого дня.

* * *

— Бли-ииииин! Гляди, че деется! — вопила куница, подпрыгивая нервно на столе. Лапки ее выбивали дробь, как заяц из бревна, а хвост мотался из стороны в сторону. — Щас этот оборотень твой ненаглядный под этим зверем железным подохнет! Как есть подохнет, точно тебе говорю!

В хрустальном шаре, медленно поворачивающемся на подставке, было видно, как бежал черный волк, встряхивая лобастой головой, как горела в пасти его бутылка.

— Этот дурень не иначе как думает, что сон видит, — недовольно буркнула ведьма, проводя хрупкой ладонью над шаром. — Ничего не боится. Собственно, как герою и положено.

— Так ведь раздавит его щас! — всхлипнула куница. — Помоги, ведьмулечка, а? Ну, что ж тебе стоит? Вытащи его оттудова. Там ему не место, сама ж понимаешь. Это ж князь Полоцкий, собственной персоной. Ему — другие войны назначены, а этот супротивник — даже оборотню не по зубам.

— Больно умная стала! — прикрикнула ведьма. — Все-то ты знаешь. И кому какие войны назначены, и все остальное. А я тебе вот что скажу: никто не знает, что на роду написано. А этому, — она кивнула на шар и нахмурилась обеспокоено — волк уже подобрался почти вплотную к танку, и жуткая башня поворачивалась, уставясь черным пушечным глазом в желтые глаза зверя, — этому вот всякие войны по плечу. И если оказался на этой войне, значит, там ему и место. Ведь не я решаю, куда его... Не я князя на это поле послала.

— А кто? — пискнула куница. — Всяко не с добром его туда отправили. Точно тебе говорю. Ты глянь, глянь только! В клочья разнесет. Видала я, как эти железки огнем плюются. И косточек от князя не соберу-уууут! — зверюшка завыла тонким, скрипящим голоском, будто по стеклу железным гвоздем потерли.

— Соберут косточки, не дергайся! — строго заявила ведьма, а у самой уже в глазах разливалось болотной лужицей беспокойство. Что-то шло не так. Когда собралась посмотреть на человека с судьбой необычайной, которую даже руны с трудом читали, не ожидала увидеть князя Всеслава. Но — а кому ж еще такой путь в жизни назначен? Только тому, кто клялся отечество свое боронить до последней капли крови, до последнего глотка воздуха. Знала ведьма — суждены князю битвы великие и малые, всякие, разные, и не привязан он к Колесу Времени, как другие, может перемещаться туда, где более надобен. Вот только странным было это перемещение, на поле бранное, к битве проигранной. Ведьма помнила Всеслава, доводилось уже встречаться, но был тот князь, которого она знала, постарше да поопытнее того, что увидела в магическом хрустале.

"Ох, так это ж в будущем он был старше! В его будущем!" — сообразила ведьма. — "А сейчас-то... а-яй! Это ж силы злые заманили его в ловушку. И коли не выберется, то не будет у нас ни посиделок с чайком да медовухой, ни разговоров неспешных. А со страной что будет-то? Охо-хонюшки... грехи наши тяжкие..."

Муторно стало ведьме, даже горло потерла, стишивая подступающую тошноту. Враг изначальный шутки с князем шутит, не иначе. Взял сопляка безмозглого, жизнью еще не тертого, швырнул посреди войск вражьих. И крутись, волчара, как хочешь, все равно помирать.

Задумалась ведьма, пальцы ее быстро бегали по поверхности шара. Вот железное чудище, что перло на волка резво, бесстрашно, закрутилось на одном месте, как собака, за хвостом своим бегающая. Волк запрыгал рядом, примеряясь — куда б бутылку швырнуть.

От ведра воды, стоявшего у стола, повалил пар. Плотные белые клубы поднимались к закопченному потолку хижины, опадали мутными, белесыми каплями. Ведьма обернулась. Мерзостная рожа, покрытая язвами, смотрела на нее из парового облака.

— Слышь, болотная, — заявила рожа. — Тебе вмешиваться не след. Отстань. Не твое это дело.

— Захочу, так мое будет, — огрызнулась ведьма. — Кто б командовал.

— Да я разве командую? — расхохоталась рожа. — Я так, напоминаю тебе о Законах Силы, которые даже ты соблюдать обязана.

— Никому я ничем не обязана! — освирипела ведьма. — Уйди.

— Я-то уйду, другие придут, — примирительно сказала рожа и неожиданно ловко плюнула в ведьму. Тугой черный комок свистнул над головой старухи, развернулся тонким покрывалом, окутал ее с ног до головы плотно. — Так-то, болотная. Попробуй с этим справиться.

Рожа злоехидно захихикала и пропала с легким хлопком. Вода в ведре запузырилась было, но успокоилась быстро, только мутная стала, и вонь от нее пошла, как от места отхожего.

Куница выползла из-под лавки, волоча хвост по пыльному полу, с волнением посмотрела на ведьму. Та стояла недвижимо, воздев руки вверх, только пальцы едва заметно подрагивали, и на самых их кончиках играли крохотные молнии.

— Что? Что? — куница подскочила к ведьме, завертелась у ее ног. — Ты только намекни, что сделать надобно? Принести что? Ты не смотри, что у меня рук нет, я ловкая.