Дань Великому Лесу

Козломорд, посмотрев, как Славик лихо вино пьет, оскалился.

— Что ж ты, князь, хозяина не уважаешь? Чарку отобрал, вино выпил... Нехорошо, не по-княжески.

— А ты не по-хозяйски себя ведешь, — огрызнулся Славик, закатывая остатки рукавов. — Твои тявкалки гостя оскорбляют, а ты — ни ухом, ни рылом, сидишь только, лыбишься, как выпускник даун-класса.

Козломорд лапищей по столу хлопнул, аж столешница прогнулась, и трещина по ней побежала, как змея в пыли.

— Хозяина оскорблять?!

— А плевал я... — и Славик тут же плюнул прямо в наглую оранжевоглазую рожу.

Конечно, кинулись тут на него все. Нечисть визжала, пиналась, царапалась, пыталась достать Славика зубами, когтями и даже хвостами — у кого хвост особой, змеиной гибкостью отличался и в качестве плети мог быть использован. Но уж очень много было их, жаждущих добраться до княжеской шкуры. Больше друг другу мешали. Славик же, крякнув истинно по русски, зажевав злой винный привкус хлебной коркой, вспомнил детское увлечение дзюдо и боксом, да и пошел махать кулаками, руками, ногами, в общем всем, чем махалось в тот момент. Поганцы разлетались в стороны, визжа и вскрикивая, многие просто отползали к стеночке, зализывая шальные раны. Куница уже глаза не закрывала, подскакивала радостно на столе, хвостом помахивала, подбадривающе орала:

— Так их, князь, так! Вон того еще достань, он на меня косо посмотрел, и вообще у него клык сломанный и гнилой!

Как за дверью Славик оказался — сам упомнить не мог. И куница — мелочь мохнатая — на плечах ехала, вновь воротник изображая. В трактире все продолжалась драка, нечисть месила друг друга с полным удовольствием, вскрикивая и размахивая лавками. Посуда летала, как при семейном скандале.

— Так их, так! — продолжала орать куница, прыгая по плечам Славика.

— Тихо, Марта, — погладил зверька князь. — Не голоси. Им там еще надолго разбирательства хватит. А мы пока спокойно удалимся.

— Куда? — удивилась куница. — Ты ж их всех победить мог!

— Не-а, не мог, — отказался Славик. — Это все хорошо было, пока они дрались каждый сам за себя. А если б скооперировались, то просто живой массой задавили бы.

— Нда... — почесала куница ухо, бодро задирая хвост. — Ладно, князь, двигаем-то куда? К ведьме?

— Нет, Марточка, не к ведьме, — улыбнулся Славик. — Мне тут мысля в голову посетилась, пока я там Рэмбо изображал. Если я могу через время с легкостью прыгать, а задача моя — родину боронить, отечество от напастей избавлять, то надо бы в Берлин мотануть. В год этак сороковой, ну, в начало сорок первого. Чтоб черноусенького красавчика придушить по тихой грусти. И — никакой войны. И Васька цел, и Маринка в парадном платьице бегает. Мечта!

— Не-ееее! — взвыла куница. — Мы так не договаривались! Только к ведьме тебя отправлю, и никуда боле!

— Не договаривались? Ну, так сейчас и договоримся! — Славик привычно уже тряхнул куницу за хвост. — Давай, Марточка, будь хорошей девочкой, поехали под Берлин!

Хлопнуло, грохнуло, мир мигнул, и в глаза Славику бросилась яркая, разноцветная радуга, будто нарисованная. А вслед несся дикий вой козломорда:

— Мы еще встретимся, князь! Еще встретимся!

И черная невесомая пыль полетела в радугу, вырываясь изо всех окон Трактира-на-болоте.

* * *

Болотная ведьма, кряхтя, тащила с чердака плотно увязанный сверток. Выволокла на середину комнаты, распаковала, охая и вздыхая, поминая чертей и домовых.

— Забыла уже, какая пакость тяжкая, — постанывала она, сдирая ветхие, расползающиеся в руках тряпки. Под всеми покровами сверкнуло серебряно, мягко, и открылось зеркало металлическое, полированное колдовством, не иначе — на гладкой поверхности ни пылинки, ни царапинки, словно только-только от мастера. Зеркало обрамляли змеи золоченые с глазками рубиновыми, прячущиеся в лепестках цветов, тускло поблескивали острые змеиные клыки.

Ведьма установила зеркало, подперев его сзади лавками, покачала, чтоб увериться — не упадет, а то ведь тяжеленное, рухнет да и задавит. Зажгла тонкие, витые свечи. Слабый аромат иноземных цветов поплыл по комнате вместе с дымом, окутывающим вычурную зеркальную раму.

— Ну, ладно, — покивала старуха, словно соглашалась с какой-то невысказанной мыслью. — Пожалуй, можно и позвать. Столько лет не обращалась.

Она монотонным голосом читала заклятия, а в глазах проскальзывал испуганный огонек неуверенности. Сова под потолком закачалась, будто ветер подул в комнате, свечное пламя наклонилось, стало изжелта-фиолетовым, и в зеркале изобразилась козлиная морда, увенчанная гнутыми острыми рогами. Козломорд сидел в глубоком кресле, обитом вишневым бархатом, уже потертом, из дыр торчала волосяная набивка. Он наклонился вперед, глядя прямо в глаза болотной ведьмы, ухмыльнулся, оранжевые глаза сверкнули.

— Любушка! — воскликнул козломорд, всплескивая мохнатыми лапами и картинно закидывая ногу за ногу. — Сколько ж лет не виделись! А ты все краше да краше становишься, — он умильно оскалился, прижмуривая глаза.

— Не трать время, — отрезала ведьма, но руки ее подрагивали. — Все равно комплиментами ничего не добьешься.

— Хм... — вроде бы даже удивился козломорд, покачал копытцем из стороны в сторону, царапнул когтями кресло, от чего образовалась еще одна прореха в обивке. — А для чего ж тогда звала? Поди зеркало давно пылью покрылось, а вот достала. Значит, что-то очень надобно. Что?

Ведьма смутилась, отвела взгляд, изображение сразу начало тускнеть, словно паутиной покрываться, трескаться.

— Эй! Потеряешь сейчас! — крикнул козломорд. — Забыла уже, как разговор поддерживать? Опростилась совсем, кроме приворотных чар, поди, ничего и не помнишь. Или там на покраденную вещь, от зубной скорби, — он явно насмехался. Но ведьма на смех его ехидный внимания не обратила, лишь послушно уставилась в зеркало. Изображение дрогнуло еще раз, и паутинные трещины осыпались. Вновь рисовался козломорд четко, ясно, будто сидел тут же рядом, в комнате.

— Да знаешь ты, что мне надобно, — буркнула ведьма сердито. — Это ж кто-то из твоих меня сглазом припечатал так, что ни вздохнуть, ни охнуть.

— Ну, а если и из моих? — не стал особо отпираться козломорд. — Нечего лезть было, любушка, куда тебя не просили. Почто князю помогать удумала?

— Так ведь сама земля его требует! — всплеснула руками ведьма. — Ты ж знать должен, что против Судьбы не попрешь.

— Земля, может, и требует, — согласился козломорд. — А тебе-то какое дело? Ты ж ведьма, любушка, ведьма! Пакости делать назначена. А что сотворила? Ась? Ладно, от меня-то ты чего хочешь?

— Противоядия, — опустила глаза старуха. Противно было ей унижаться, а что ж делать, помирать ведь тоже не хочется. Тем более, когда впереди почитай еще семь сотен лет жизни, никак не меньше. — Видишь же, удалось мне сглаз хитрый в сторону отвести, но щит дрожит, трескается, вот-вот сломается. Сколько продержится еще — не знаю. А как рухнет, так и мне не жить.

Расхохотался козломорд глумливо.

— Есть у меня противоядие, есть, — заявил. — А вот что взамен отдашь? Голову князя отдашь?

— Окстись! — от неожиданности ведьма и сама перекрестилась, чем вызвала опасное дрожание металлического зеркала и недовольный вопль козломорда. — Ты ж все знаешь, ведомо тебе, что князя просто так не убить, а если извести каким хитрым манером, так ждут землю беды неисчислимые, коли не совершит он положенного количества подвигов.

— А мне что за дело до этих бед? — удивился даже козломорд ведьминой наивности. — По мне, так чем хуже — тем лучше.

Понурилась ведьма. Нехорошо все это, гнусности от нее требовали, а куда деваться... жить всем хочется, да еще как!

— Покажь лекарство-то! — потребовала. — А то знаю я твою манеру, наобещаешь с херову тучу, а окажется — с гулькин пупок.

— Да пожалуйста, любушка, — улыбнулся козломорд. Протянул лапу в сторону, подхватил фиал хрустальный, узорчатый. — Вот, гляди, тут спасение твое.

Присмотрелась ведьма к фиалу, и кривая улыбка перекосила ее лицо.

— Не то лекарство, рогатенький, — сказала ласково. — Это для тех, кто винопитием злоупотребляет.

Козломорд глянул на фиал в лапе и взвыл дурным голосом.

— Кня-яаааааазь! Сволочь! Скотина! Тварь подзаборная! Спер-таки пузырек!

Он орал еще что-то, ругался всячески, но ведьма слушать не стала. Присела в подобии реверанса быстренько, да и затушила свечи.

— Это Марточка его надоумила, — задумчиво сказала старуха, пеленая зеркало в обрывки ветхих тряпок. — Ну да он хороший мальчик, принесет бабушке лекарство. Ах, князь, княже, великая Судьба у тебя, но и тяжкая. Да я помогу, чем сумею.

А в Трактире-на-болоте бесновался козломорд. Нечисть затаилась по углам, кто-то даже под половицы забился. Боялись глянуть в рыжие, озверелые вконец глаза своего господина.

Глава пятая. Украденная победа

Над головой, со свистом отжимая воздух, пролетело ядро, плюхнулось где-то невдалеке, и оттуда раздались крики и стоны, будто кошке на хвост наступили. Славик огляделся недоуменно. Колышущиеся массы усеивали невысокие холмы, забивали распадки, словно разлила нерадивая хозяйка жидкое тесто, и пучится оно, волнуется, набухает пузырями. И низко прошивали воздух тяжелые чугунные ядра, с хлюпаньем врезающиеся в эти тестоподобные массы. Где-то пронзительно ржали кони, и этот звук напомнил Славику отчего-то крик морской птицы, тоскующей над волнами, и — неведомо каким вывертом сознания — женский плач. Кто-то ругался, витиевато и долго, хрипя сорванным голосом, кто-то просто орал на одной плаксивой ноте. И мерзкий, холодный дождь поливал осенний пейзаж, сбивая с деревьев буро-желтые листья.

— Эт-та куда нас занесло? — поинтересовался Славик. — Марта, глянь вокруг. Ведь никак не тридцать девятый год. Ну, никак. Ежели мы под Берлином, так тут тишь да гладь должна быть. Нет, не скажу, чтоб совсем уж кладбищенская, но не война.

Куница поднялась на задние лапки, вытягивая вверх мордочку. Влажный нос ее шевелился, подергивался, глазки блестели, хвост выписывал странные фигуры в раскисшей грязи.

— Слышь, князь, прав ты, — понурилась куница. — Ты тридцать девятый год просил, а мы — в шестидесятом.

— В будущем, что ли? — не понял Славик. — Эк нас... А разве в будущее можно?

— Нельзя в будущее! — завопила куница, подпрыгивая в непонятной ярости. — Нельзя! И не думай даже. По дороге растворишься в небытии, и вся недолга.

— Так где же мы? — начал злиться Славик. — Скажи толком!

— В тысяча семьсот шестидесятом году, — неожиданно тихо ответила куница. — Осада Берлина русскими войсками. Война с Пруссией. Понял теперь, князь?

— Ох и понял... — Славик сел прямо в лужу, охватывая голову ладонями. — Мать твою, мохнатая, но неужто нельзя было точнее прицеливаться?

— А я что? Я ничего... Я нормально. Хотел под Берлин — сюда и попали. А что год не тот... Так ведь рожа та рогатая, в Трактире-на-болоте, нас вслед заклятием погладила. Видал пылюку черную?

— Ну, видал. И что?

— А ничего. Это — заклятие следа было. Хорошо еще, что в нужное место попали, а то могли бы где-нибудь в змеиной яме очухаться. Или в айсберг замурованными.

— Ну да, а айсберг этот аккурат "Титаник" атаковал бы в самый лирический момент, да?

— Ну тебя, князь, — куница обиделась, демонстративно развернулась задом и уселась, сердито облизывая поникшие от влаги усы. — Всегда ты какую-нибудь гадость скажешь. Я к тебе всей душой, а ты ко мне — прям как фортуна, всей тазобедренной областью.

— Образованная... — протянул Славик. — Откуда такая на мою голову? Или нынче зверюшек у ведьм специально обучают?

— Так я ж с тобой уже путешествовала, — отозвалась куница не оборачиваясь. — Знаю, знаю, что не помнишь, а было. Только для меня это прошлое, а для тебя — будущее. Такая вот петля времени. Так что словечек я не от ведьмы нахваталась, а от тебя, княже.

— Нда... — Славик почесал затылок и вновь пригнулся. Очередное ядро разгладило волосы, и уши заложило расходящимся в стороны от металлической чушки воздухом. — Марта, ну, я извиняюсь. За все, что наговорил. И за маму твою — тоже извиняюсь. Но делать-то нам что?

— Ты князь, ты и думай, — огрызнулась куница. — А я у тебя на посылках.

— Точно, как золотая рыбка у старухи, — усмешливо согласился Славик.

Куница тихо зарычала, мотая хвостом в точности, как рассерженная кошка.

Густо затарахтело, и Марта подпрыгнула.

— Долго ты тут сидеть собираешься? — нервничая, спросила она. — Ладно, ядра летали. Такой бандурой еще попади по одинокой мишени, но сейчас-то картечь в ход пошла. Того и гляди накроет.

Славик поразился собственному спокойствию. Подумаешь, артобстрел, мелочи какие. После танковой атаки под Минском ему уже ничего страшно не было, вот только трупы видеть не хотелось.

— Гляди, гляди! — запрыгала куница, забыв все обиды. — Вон они, пушечки-то!

Огненные сполохи прокатывались у леса, словно кто-то быстро зажигал бенгальские огни.

— Картечью всегда поочередно палят, — со знанием дела заявила Марта. — Это ядрами могут все разом.

— А почему так? — заинтересовался Славик.

— Фиг его знает, — отмахнулась куница. — Одно известно — так делают.

— Ну и ладно, — согласился Славик равнодушно. — Поочередно так поочередно. А нам сваливать пора. Эту битву и без меня выиграют.

Он уже оценил противостоящие войска. Явственно было, что русская сторона имела неоспоримое преимущество, пруссакам только и оставалось, что забиваться в щели, как тараканам, сдаваться на милость победителя.

— На аккорд возьмут город, — сказал Славик, припомнив читанный в школе роман Толстого. — Так что, Марточка, давай перемещаться, подруга. Мне в другой год надобно. Княжеский долг зовет.

Куница съежилась, глянула виновато, даже хвост вокруг лапок закрутила винтом.

— Понимаешь, князь, не получится сейчас переместиться. Что-то у меня заклинило. То ли ведьминское колдовство ослабло, то ли дрянь действует, что нам в Трактире привесили. Время надо, чтоб очухаться. Тогда и переместимся, куда скажешь.

Славик так и осел. Одно дело — сохранять неколебимое спокойствие, зная, что в любую секунду можешь сбежать от опасности. И совсем другое — когда известно, что просто так не уйти.

— Дела... — задумался парень, оглядывая себя. Внешний вид его никак не подходил для восемнадцатого века. Драные джинсы и остатки рубашки сложно считать костюмом, в котором его примут за своего. А значит, если вдруг налетит какой гусарский разъезд, то попадет Славик прямым ходом либо под саблю горячую, либо под пулю, и хорошо еще, если заинтересуются господа гусары, заберут для допроса и выяснения обстоятельств. Славик лихорадочно пытался припомнить: была ли пытка в конце восемнадцатого века, или вежливыми разговорами обходились. При Петре Первом пытали — об этом тот же Толстой писал. А вот как насчет Елизаветы? С ней-то как было? Хотя, оно и без разницы, что там историки говорят. Ведь стоит Славику только рот открыть, да попытаться обсказать в подробностях свою историю, как тут же минимум в зубы получит, а стоматологов на горизонте не предвидится. Ну, или заключение пожизненное. Как особо опасный тип, шпион и пособник врага человеческого. С козломордом вино пил? То-то же...