Гессенская волчица-2

— Я знаю эту историю, Аликс... Увы... И до меня доходили слухи, что прислуга Марии Фёдоровны привозит на "Полярной звезде" для продажи много ликёров и сигар, сыры и игральные карты, разнооб­разные ткани и консервы. В банках Копенгагена буквально вся её че­лядь, до горничных и лакеев включительно, имеют свои счета. А здесь, в России, весь этот товар, который попал без оп­латы пошлины, попа­дает прямиком в петербургские и москов­ские ма­газины.

Последние слова заставили Александру Фёдоровну заду­маться. По­лучается, что свекровь нагло использует император­скую яхту для того, чтобы её челядь незаконно обогащалась. И, таким образом, фактически за счёт русской казны, старая царица за­воёвывает любовь поддан­ных... А казне наносится ущерб, ибо таможенные пошлины не посту­пают... Алексан­дра Фёдоровна почти приняла решение сокра­тить выплаты на нужды свекрови. Но даже сестре она пока ничего не ска­зала, желая для начала посоветоваться с графом Игнатьевым и Сер­геем Александрови­чем.

Глава 9

Граф Игнатьев сидел за огромным столом под большим порт­ретом покойного Императора Николая Второго, от­кинувшись к спинке рез­ного кресла. В кабинете канцлера шло совещание. Министр внутрен­них дел граф Во­ронцов-Дашков сидел справа от канц­лера на коричне­вом кожаном диване, устало откинув­шись и нервно теребя пуговицу свит­ского сюртука. Директор Департа­мента полиции Плеве картинно стоял рядом, засунув правую руку за борт ци­вильного чёрного сюр­тука. Мундира он не любил и старался одевать его как можно реже.

Примерно в пяти шагах перед столом стоял навытяжку офи­цер, за­тянутый в тёмно-синий жандармский мундир с погонами подполков­ника и серебряным аксельбантом. Вызванный из Мо­сквы начальник охранного отделения Бердяев держал в пра­вой руке кожаный бювар с докумен­тами, но они не потребова­лись ему при докладе, так как со­ставленную справку он знал практи­чески наизусть.

Департамент полиции давно вёл учёт самого разнообразного рево­люционного элемента, имевшего склон­ность собираться на посиделки, произносить противоправительственные речи и чи­тать нелегальщину. Обычно, разгромив такой кружок, ограничи­ва­лись тем, что наиболее рьяных высылали из столиц, кого-то склоняли к сотрудничеству, кому то просто делали внушение. Но после цареубийства в ап­реле 1895 года новый министр внут­рен­них дел граф Воронцов-Дашков издал грозный циркуляр об усилении борьбе с анти­госу­дарст­венными эле­ментами. Он тре­бовал в самые короткие сроки покончить со смутьянами, заго­вор­щиками и бомбистами. По­лиция и жандармы по­лучили при­каз приме­нять оружие при малейшей по­пытке сопротивле­ния или попытке скрыться. Последо­вали массовые аресты, но подав­ляющее большин­ство аре­стованных через семь дней приходи­лось освобождать, ибо собрать доста­точные мате­риалы, позво­лившие бы устроить судебный процесс, не удава­лось.

Но вот в начале мая московским охранным отделением была рас­крыта террористическая организация. Получив осенью 1894 года све­дения о том, что в квартире в Тишском переулке, проис­ходят частые сборища учащейся молодежи, на которых произ­носятся речи террори­стического характера, старый жандармский волк Бердяев провёл бле­стящую операцию.

Проживавшие на квартире выпускник Московского университета Иван Распутин, студент университета Алексей Павелко-Поволоцкий, томские мещанки Таисия и Александра Аки­мовы и дочь отставного кол­лежского секретаря Анастасия Лукьянова были взяты под на­блю­дение. Московские филёры работали день и ночь, выявляя их связи.

Выяснилось, что уже довольно длительное время Распутин соби­рает вокруг себя людей, настроенных противоправительст­венно. Ему уда­лось организовать террористический кружок, в который также вхо­дили студенты университета Степан Кроле­вец и Васи­лий Бахарев, учитель Рогожского городского учи­лища Иван Егоров и дочь коллеж­ского асес­сора Зинаида Гернг­рос. Через студента Ивана Войнарского Распутин добыл в уни­верси­тет­ской библиотеке учебники по химии, при помощи ко­торых со­бирался изготовить взрывчатые вещества для бомбы.

Первоначально Распутин замышлял убить Императора Нико­лая Александровича, который в мае 1895 года должен был посе­тить Мо­скву. Но в апреле, уже после цареубийства, планы поме­нялись. Теперь целью терро­ристов должна была стать Алексан­дра Фёдоровна.

О планах Распутина достоверно было известно студенту уни­верси­тета Николаю Пухтинскому и слушательнице аку­шерских курсов На­дежде Аракчее­вой, которых убеждали принять уча­стие в тер­рористи­ческой деятель­ности и которые высказались против тер­рора, однако властям ничего не сооб­щили.

После того, как филёры сообщили о том, что Распутин и Бахарев приступили к испытанию бомб, Бердяев распорядился произвести аре­сты и обыска. Все вышеупомянутые лица, кроме Зинаиды Гернгрос, были аре­стованы. При обысках была изъята гремучая ртуть, пикрино­вая кислота, азотная кислота разной крепости, металлическая ртуть, бертолетова соль, револьвер... Различные записи, касающиеся почти исключи­тельно приготов­ления и действия взрывчатых веществ, как-то: нитроглице­рина, пироксилина, пикриновой кислоты и гремучей ртути... Литера­тура противоправительственного содержания...

Выслушав подробный доклад Бердяева, граф Игнатьев тихо спро­сил:

— Вы уверены, подполковник, что арестованы все злодеи, при­част­ные к этой мерзопакостной организа­ции? Или Вы, как это принято у жандармов, кого-то из террористов оставили "на раз­вод"?

Бердяев испугался и побледнел:

— Никак нет, Ваше Высокопревосходительство! Я осознаю, что в сло­жившейся ситуации было бы пре­ступно оставить без­наказанным хотя бы одно лицо, замышлявшее цареубийство!

— Но почему же тогда эта... Как её? Гернгрос, что-ли... По­чему она не под стражей? — взорвался канцлер. — Во что Вы иг­раете, подпол­ков­ник? Я не удивлюсь, ежели на свободе остались и другие террори­сты!

Бердяев застыл, не смея ничего сказать. И тогда в разговор вме­шался Плеве.

— Ваше Высокопревосходительство, — обратился он к Игнать­еву, — позвольте мне доложить относительно госпожи Гернгрос. Я вижу, что Николай Сергеевич в смятении...

— Я слушаю, Вячеслав Константинович, — недовольно ото­звался канцлер.

— Дело в том, что госпожа Гернгрос — секретный агент мос­ковского охранного отделения с 1893 года. Кру­жок Распутина был раскрыт именно благодаря её стараниям. В настоящее время удалось залеген­дировать, что госпоже Гернгрос удалось, якобы, скрыться от полиции. Я уверен, что она ещё не единожды со­служит верную службу России.

Граф Игнатьев с невиданной для его возраста и телосложения пры­тью выскочил из-за стола и подошёл к Бердяеву.

— Ну что же Вы, голубчик, — обратился канцлер, — застыли, аки ста­туя? Нужно было сразу доложить, что это Ваш агент. Вы уж не сер­дитесь на меня, старика, за гнев... Сами понимаете, в ка­кое тяжкое время мы жи­вём и служим Государыне.

— Так точно, Ваше Высокопревосходительство, понимаю...

Канцлер вернулся за свой стол, приказал Бердяеву присесть, про­—

должил:

— Господа! То, что удалось изловить богомерзких злодеев, это пре­красно. Я буду просить Государыню наградить подпол­ковника следую­щим чином...

Бердяев вскочил с дивана и произнёс уставное:

— Рад стараться, Ваше Высокопревосходительство!

— Садитесь, подполковник, — перебил его канцлер. — Обезвре­женный кружок террористов — это несомнен­ный успех, гос­пода... Но может ли кто из присутствующих дать гарантии, что таких вот кружков больше нет? Действовал ли Распутин едино­лично, по собственному усмотре­нию, или он как-либо связан с теми, кто убил Государя Нико­лая Алек­сандровича? — обвёл граф Игнатьев строгим взглядом всех присутст­вующих.

— Ваше Высокопревосходительство, — отозвался Плеве, — я уве­рен, что московский кружок действовал са­мостоятельно и к царе­убийству первого апреля не имеет отношения. Но мы землю рыть будем, чтобы тща­тельно отработать все эти мо­менты.

— А вот времени то у нас и нет, любезный Вячеслав Констан­тино­вич, — ответил канцлер. — Илларион Ива­нович, — обратился он к графу Во­ронцову-Дашкову, — крайне необходимо произве­сти дознание, как можно скорее, чтобы передать этих субчиков в руки военного суда. Общество ждёт от нас жёстких мер по от­ноше­нию к подобным мер­завцам.

— Военного суда? Но коим образом? — недоумённо спросил граф Во­ронцов-Дашков.

— "Положение о мерах к охране­нию го­сударственного по­рядка и об­щест­венного спокойствия" ещё никто не отменял, Ил­ла­рион Ивано­вич, — усмехнулся в усы канцлер. — Вы, как ми­нистр внутренних дел, можете пере­давать дела на рассмотрение в во­енный суд для суждения по за­конам военного времени и требо­вать рас­смотрение при закрытых две­рях. Военный суд даёт нам сокращение сроков производства и от­мену апелля­ции и кас­са­ции. И военный суд даёт этим субчикам един­ственно возмож­ный приговор по статье 279-й Воин­ского устава о на­казаниях — смерт­ную казнь через повешение...

— Но для такого порядка необходимо, чтобы местность была объяв­—

лена на положении усиленной охраны, Николай Павло­вич... Иного случая законом не предусмотрено...

Министр внутренних дел встал с дивана и подошёл к столу. Было видно, что он не совсем понимает, к чему клонит граф Иг­натьев.

— Илларион Иванович! Что Вам мешает сегодня же объявить Мо­скву на положении усиленной охраны? Или телеграфировать Вели­кому Князю Павлу Александровичу, чтобы это сделал он? Хоть се­годня и Духов день, придётся поработать во славу От­чизны и про­сить Госуда­рыню утвердить такую меру...

— Но будет ли это законно, Николай Павлович? — спросил министр. — Злоумышленники были арестованы в тот момент, когда положение уси­ленной охраны не действовало... Это мо­жет вызвать ненужные пере­суды. Все мы прекрасно понимаем, что во­енный суд — это про­форма, и что все эти одиннадцать мо­лодых людей будут обречены на виселицу. Пепел Ивана стучит в моём сердце, и я, как никто другой, хочу истре­бить всю эту сволочь. Я никогда не прощу им смерть моего сына! Но не вызо­вет ли такой шаг власти опасное возмущение в обще­стве? Го­сударю Николаю Павловичу так и не простили пятерых пове­шенных де­кабристов.

— Юридическая казуистика меньше всего меня волнует в дан­ном слу­чае. Закон даёт нам возможность об­ратиться к военному суду, так по­чему же мы должны чего-то стесняться? Ведь это просто случай по­мог ох­ранному отделении обезвредить зло­умышленников. А если бы тер­рористам удалось реализовать свой пре­ступный замысел? Нет, Ил­ла­рион Иванович, общество ждёт от нас именно жестокости. Я говорю о здоровой части об­щества, а не про либеральных интеллигентиков. Пора препо­дать жестокий урок, чтобы впредь все знали, что не только за совер­шённый акт террора, но уже за приготовление к таковому лю­бого ждёт висе­лица. А впредь нужно быть готовым к воз­мож­ным су­дебным процессам, а для этого нужно самым сроч­ным образом новое Уго­ловное уложение о наказаниях и изме­нения в уголовное судопроиз­водство. Мыслимо ли, чтобы госу­дарст­венных преступников судили присяжные?

— Комиссия Фриша уже передала в министерство юстиции проект нового Уголовного уложения, — ответил министр. — Я оз­накомился и должен заметить, что остался весьма и весьма обеспокоенным... Я не сторонник кровопролития, но все ведь есть предел, и если вчера проект Фриша был возможен для ис­пользования, то не уверен, что теперь это допустимо.

Канцлер обратился к Плеве:

— Вячеслав Константинович! Я пока не знаю, что там насочи­няли Фриш с его комиссией, но чует моё сердце, что либера­лизмом там ра­зит за версту, от их проекта. А потому я Вас прошу, посмотрите, что они там сочинили и доложите мне. Че­тырнадцать лет сочиняли, те­перь ещё год будут согласовывать и изучать, по­том ещё в Государст­венном Совете будут обсуждать. А времени то у нас нет совсем. Тер­рористы не дают нам вре­мени на раскачку.

— Слушаюсь Ваше Высокопревосходительство! — кивнул го­ловой Плеве. — Только либерального уложения нам сейчас и не хватало. В наших судах — либерал на либерале. Прокуроры многие вме­сто того, чтобы защищать устои государства, встав­ляют палки в колёса, ме­шают ра­ботать полиции. Ищут любые формальные по­воды, чтобы только освободить арестованных... Цепляются к каждому слову в про­токоле. Возникает закономер­ный вопрос, на кого эти прокурорские чины работают, на госу­дарство, которое исправно платит им немалое жалование, или же на кого иного.

— Я знаю, Вячеслав Константинович, а потому буду просить Госуда­рыню учредить особую комиссию для преобразования порядка управ­ления в Империи. Многое придётся менять. Мно­гое и многих.

— Ваше Высокопревосходительство, — продолжил Плеве, — прошу обратить особое внимание не только на террористов-бом­бистов, но и на разного рода кружки, в которых принимает уча­стие всё больше и больше людей. Революционная пропаганда проникает через нелегаль­ные интеллигентские кружки в ле­галь­ные про­светительские учрежде­-ния, в земства, в учебные заведе­ния.

— Что же это, — спросил граф Игнатьев, — это революция? Или это новая смута?

— Пока что это лишь подготовка к революции, — ответил Плеве. —

Не­сомненно, бомбисты представляют угрозу, но все эти любители вести задушевные беседы, рассуждающие о всеобщем счастье, пред­став­ляют не меньшую опасность для государствен­ных устоев. А мы пока что не готовы эффективно бороться с та­кими вот агитаторами. Всё за­канчивается административной вы­сылкой, но разве можно напу­гать револю­ционеров такой мало­стью? Нет, Ваше Высокопревосходи­тель­ство, нужно беспо­щадно карать и карать всех этих болту­нов. Все эти кружки, все эти разговоры и чтения — это те зубы дракона, из кото­рых мо­жет вырасти революция.

Совещание закончилось, утвердив графа Игнатьева в мнении, что действовать нужно быстро и жёстко, а иначе победить внут­реннего врага не удастся. Либеральные преобразования покой­ного Импера­тора Алек­сандра Второго не только не были оце­нены под­данными, но явно помо­гали тем из них, кто поставил своей це­лью расшатать устои государ­ства. Суд должен быть, прежде всего, верным и верноподдан­ным про­водником и испол­нителем самодержавной воли Монарха, должен быть солидарен с дру­гими органами правительства во всех их законных дей­ст­виях и начинаниях. Но ныне судьи и прокуроры пре­вратились в вер­ных защитников всякого сброда, проповедующего крамолу, а это зна­чит, что нужно незамедлительно выстраивать новую судеб­ную сис­тему, пусть далёкую от европейских образцов, но дейст­венную и эффе­ктив­ную ...