Гессенская волчица-2

Вошедший флигель-адъютант доложил о прибытии Великого Князя Сергея Александровича. После получения приглашения Великий Князь размашистыми шагами вошёл в комнату, сначала приложился к руке Аликс, а затем — к руке Марии Фёдоровны. Исполнив долг веж­ливости, он вышел на середину комнаты.

— Что происходит? — обратился Сергей Александрович к обеим цар­ственным женщинам. — Мне сообщили, что тут крики и скандал...

— Можно подумать, Серж, Вы ничего не знаете о том, что Аликс объявила Ольгу Цесаревной, — ощерилась Мария Фёдо­ровна. Она уже начала было успокаиваться, но появление Вели­кого Князя взывало новый при­лив ярости. — Как Вы могли уча­ствовать во всём этом непо­требстве?

— Минни, я такой же верноподданный, как и Вы, и я не вижу основа­—

ний для таких неуместных высказываний. Аликс — само­державная Им­ператрица и вправе даровать титул своей до­чери...

Мария Фёдоровна буквально взорвалась после этих слов:

— Самодержавная? Самодержавным монархом был мой по­койный

муж и Ваш брат. Самодержавным был бедный Нико­лай... А Аликс за­няла российский престол, который по закону принадлежит Георгию! И Вы, Серж, приняли участие в этой не­достойной истории, самое прямое участие... Это Вы убедили несчастного Ники отдать такие безумные распоряжения!

Великий Князь посмотрел на Аликс, которая молча сидела, вжав­шись в кресло. Её синие глаза уже не были ледяными, они сверкали яростью. Сергей Александрович выдержал паузу и об­ратился к Марии Фёдо­ровне:

— Минни! Прекратите это безумие! Чего Вы желаете добиться своими столь необдуманными словами? Се­годня нам нужны не раз­доры, а единение. А Вы делаете всё, чтобы нарушить то, что было соз­дано Са­шей. Вместо единой направляющей воли, кото­рая должна ук­репить са­модержавие и изничтожить крамолу, Вы создаёте недоверие и вражду.

— Я хочу лишь одного, чтобы никто не смел даже помыслить похи­тить престол у моих сыновей! — истериче­ски закричала Ма­рия Фёдо­ровна.

— Успокойтесь, мадам, никто не посягает на право Ваших сы­новей, — по-русски произнесла Александра Фёдоровна. — Я вы­полню волю моего покойного мужа, она для меня священна. Но скажите, не­ужели Вы правда считаете, что Великий Князь Геор­гий может быть наследником престола, учитывая его тяжкий не­дуг?

Мария Фёдоровна тяжело опустилась в кресло. В её глазах читалось отчаяние и беспомощность. Михаил Александрович не вымолвил ни слова, стоял у стены, бледный и испуганный. Ему ещё никогда не при­ходилось присутствовать при таких вот ди­настических скандалах.

— Мой сын будет жить, провидение Господне спасёт Георгия, я верю в это, — еле слышно произнесла Мария Фёдоровна.

— Господи, да мы все молим Господа Бога за здоровье Геор­гия, Минни! — воскликнул Сергей Александрович. Его голос был таким ис­кренним, что даже у самого злейшего врага не возникло бы сомнения, что Великий Князь говорит правду.

— Но даже наши молитвы не в си­лах помочь, — продолжил он. — Ча­хотка не позволяет Геор­гию покинуть Аббас-Туман. И в данной ситуа­ции, как бы это не было больно, самое правильное реше­ние — чтобы Георгий отка­зался от прав наследования... В пользу Миши. Вы ведь не зря привели Мишу с собой, Вы нико­гда ничего не делаете просто так...

Разговор перешёл в мирное русло. Более двух часов они бе­седо­вали и, хотя лакеи потом рассказывали, что очень часто из кабинета доно­сились крики Гневной, в конце концов, все чет­веро при­шли к согла­сию. Вы­вод был таков — Цесаревич Георгий слаб здоровьем и потому наследовать престол не в силах. А по­тому он должен отказаться от прав наследования, уступив тако­вые младшему брату Михаилу.

Через неделю Императрица получила от Георгия Александровича прошение на Высочайшее имя с отказом от прав на пре­стол и прось­бой передать права на наследо­вание престола Вели­кому Князю Ми­хаилу Александ­ро­вичу.

Манифестом 1-го декабря 1895 года Великий Князь Михаил Алек­сандрович был объявлен Наследни­ком. Георгий Александ­рович, со­хра­нивший титул Це­саревича, оставался жить в Аббас-Тумане, где для него строилась роскошная резиденция.

Первый кризис в отношениях между Аликс и Марией Фёдоровной завершился внешне благополучно, но сам ход событий подска­зывал, что всё ещё впереди, и что две царицы ещё не раз схлестнутся между собой.

Глава 18

Александра Фёдоровна слушала очень внимательно, внимая каж­дому слову графа Воронцова-Дашкова. Илларион Иванович доклады­вал об успехах и неудачах своего ведомства по искоре­нению крамолы. Граф не любил все эти новомодные слова, "ре­волюция" или "социали­сты", предпочитая всё это именовать од­ним словом — "крамола". И вот сейчас он, изредка заглядывая в текст доклада, рассказывал Императ­рице и присутствовавшему канц­леру графу Игнатьеву, как много уда­лось сде­лать за про­шедшее время.

— Новые правила о евреях были приняты как нельзя вовремя, Ваше Величество, — заметил министр внутренних дел, перевора­чивая лист доклада. — Произведённые аресты и дознания пока­зали, что евреи не сидели, сложа руки, а уже приступили к соз­данию тайных сообществ, направленных против престола.

— Это новые бомбисты, Илларион Иванович? — спросила Им­перат-­

рица.

— Нет, Ваше Величество, это всякого рода смутьяны, которые поста­вили перед собой задачу возбуждать народ к действиям бунтовщиче­ского харак­тера. Они не готовят бомбы и никого пока не убивают, но систематически и целенаправленно ведут работу, в первую очередь, среди еврейских рабочих и мастеро­вых. В мае нынешнего года в Вильно они умудрились устроить собрание, на котором выступил их предводитель Юлий Цедер­баум, которого также именуют Мартовым. Этот мерзавец пыта­ется внушить еврейским рабочим и ремесленни­кам, что они наи­более гонимые и бесправные, и потому им необходимо объе­ди­няться в тайное сообщество.

Императрица сидела в инвалидном кресле-каталке и делала отметки синим карандашом в записной книжке, иногда задавая мини­стру во­просы по ходу доклада. Рассказав о создании ев­реями тайных сооб­ществ, Илларион Иванович стал излагать свои мысли относи­тельно дальнейших мер, которые были им намечены.

— Мои предшественники, — сказал он, — проявляли нетерпимое миро­любие ко всем этим болтунам и смутьянам. Подумать только, со­чине­ния господина Маркса и господина Энгельса ле­гально издавали в Рос­сии. Стоил ли удивляться, что всякие тай­ные общества и рабочие кружки растут, как грибы. В западных губерниях крамола зародилась из просветительских кружков и стачечных касс еврейских ремеслен­ников и рабочих, и, как дос­товерно известно, они уже готовились соз­дать особую еврей­скую партию. В конце мая я приказал провести аре­сты. Были аре­сто­ваны Юлий Цедербаум, Шмуэль Кац, Це­мах Копельзон, Арон Кре­мер, Абрам Мутник и ещё 78 человек. Все они уже осуж­дены Виленским военным судом и пойдут по этапу на ка­торгу. Каждому по десять лет и без права подачи прошения о поми­ловании...

— Скажите, Илларион Иванович, всё ли делает полиция, чтобы про­верить, нет ли связи между арестованными смутья­нами и бомбистами, убившими Блаженной памяти Императора Николая Александро­вича? — вклинился в доклад канцлер.

Граф Воронцов-Дашков отреагировал мгновенно:

— Государыня! Николай Павлович ставит резонный вопрос, и по­верьте, что Департамент полиции, охранные отделения, каж­дый жан­дарм, все заняты тем, чтобы установить личности тех, кто организовал

цареубийство. Увы, пока что результатов до­биться не удалось.

— Позвольте, Ваше Величество, — обратился граф Игнатьев. — Я уве­рен, Илларион Иванович, что нужно не просто арестовы­вать и отправ­лять на каторгу явных врагов престола, но нужно густым гребешком пройтись, чтобы вычесать и тайных смутья­нов, чтобы очистить Рос­сию-матушку. Не секрет, что в прежние годы многие студенты, раз­ного рода недовольные болтуны, брали участие в сту­денческих круж­ках, в демон­страциях, а вла­сти ограничивались высыл­кой, а потом и вовсе забывали о таких смутьянах. Время то прошло, но кто может поручиться, что в головах и в мыслях у этих деятелей?

Канцлер встал из кресла, ему было мало места. Его хитрые глаза сверкали юношеским задором, говорил он быстро, как будто бо­ялся не успеть высказать свои мысли, и если бы не его француз­ская речь, Им­перат­рица просто не успела бы понять, что предла­гает Николай Павло­вич.

— Думаю, имеет смысл брать на заметку каждого, кто хоть раз будет замечен в чём-то противоправительственном, будь то чте­ние запре­щённой газеты или же участие в сходке, — продолжил Игнатьев. — Я знаю, что Департамент по­лиции ведёт картотеку, но я говорю об ином подходе. Мало завести карточку на смуть­яна, следует при­стально наблюдать, чем этот субчик дышит, чем он занимается, с кем обща­ется. И если полиция не вполне уве­рена, что этот смутьян не пред­ставляет больше опасности, то вся­чески препятствовать тому, чтобы такое лицо продвигалось по жизни.

— Вы предлагаете следить до самой смерти за каждым осту­пив­шимся, Николай Павлович? — немного удивлённо спро­сила Императ­рица. — Ведь молодости свойственны заблуждения, ошибки, излишняя горячность и доверчивость. Со временем люди меняются, меняются их взгляды.

— Нет, Ваше Величество, я имел в виду нечто иное. Бывает у нас та­кое, что особа известна полиции, как открытый враг пре­стола, а в то же время спокойно учится в университете, посту­пает служить, получает чины... А там, глядишь, оказывается, что снаружи — министерский чиновник, а внутри — смутьян и враг самодержавия...

— Вы же знаете, Николай Павлович, что полиция не в силах и не вправе вмешиваться в деятельность университетов, — ответил граф Во­ронцов-Дашков. — Даже министр внутренних дел не в силах отчислить

нашкодившего студента.

Канцлер стал возражать по-юношески возбуждённо, для наглядно­сти приводя примеры:

— В своё время некто господин Туган-Барановский, обучаясь в Санкт-Петер­бургском университете, был активным участ­ником сту­денческого кружка, который организовал Александр Ульянов.

— Тот самый, Ваше Ве­личе­ство, который был казнён за подго­товку цареубийства, — пояснил он Импе­ратрице. — В 1886 году Туган-Бара­новского даже выслали из столицы за уча­стие в де­монстрации. Но за­тем этот субчик получил диплом Харь­ков­ского универ­ситета и посту­пил на службу в Департамент тор­говли и ма­нуфактур... А в прошлом году он был утверждён со­ветом Московского уни­верситета в степени маги­стра.

— Но как же следует поступать с подобными особами, Нико­лай Пав­лович? — спросила Александра Фёдоровна. — Ведь боль­шинство попа­дает под влияние смутьянов в молодые годы, бу­дучи студентом... А известно, что молодости присущ налёт эта­кого нигилизма...

Граф Игнатьев ответил, что он проходил курс наук не в уни­верси­тете, а в Пажеском корпусе, и там никаких нигилистов и смутьянов не было. Но при этом нельзя оставить без внимания, что больше поло­вины государ­ственных преступников побывали в университетах, хотя и не кончили в них курса, и именно от­сюда возникло стойкое народ­ное убежде­ние, что "студент бун­тует".

Канцлер говорил убедительно, с глубоким знанием дела, как чело­век, который изучал вопрос устройства высших учебных заведе­ний, искренне считая, что именно ненормальные условия делают уни­верси­теты бла­годатной почвой для появления смуть­янов.

Нигде в иных странах учащееся юношество не приобрело та­кой при­скорбной репутации, как в России. Но не связана ли та печальная роль, которая уготована российским студентам, с тем, что нигде выс­шее об­разо­вание не находится в столь ненормаль­ных числовых отно­шениях... Высшее и среднее образование в Рос­сийской Империи раз­вито крайне слабо, а вот число студен­тов весьма значительно. А ежели учесть, что в России стремле­ние к высшему образованию в зна­чительной мере усиливается желанием поступить на ка­зённое со­дер­—

жа­ние и получить сти­пендию...

Императрица слушала с большим интересом, и даже голов­ные боли, мучавшие её ночью, и усталость, ничто не могло отвлечь её внима­ние.

— В других странах высшее образование не даётся даром, — отметил граф Игнатьев, — и притом, чтобы с содержанием. У нас молодой чело­век, поступая в университет, чувствует, что у него есть только права и ни­каких обязанностей. Никто не контроли­рует его занятий. Я не пред­ла­гаю заподазривать всех студентов в уча­стии в противоправительст­вен­ных акциях, но нельзя отри­цать, что условия наши очень способст­вуют тому, чтобы именно в среде студентов всякие смутьяны всего легче находят себе по­собни­ков и пристано­держателей. Необходимо устано­вить дея­тельный контроль за занятиями студентов, а сами учеб­ные заве­дения полезно было бы перенести подальше от столиц. А для кон­троля со стороны полиции нужно ввести обязательное свиде­тель­ство о благонадёжности, без которого никто не сможет по­ступить учиться в университет и не будет допущен к диссерта­ции, а тем паче к государст­венной службе.

— Ваше Императорское Величество! — осторожно вклинился в разговор Плеве. — Я полностью согласен с Его Высокопревосхо­дитель­ством, в полной мере. Увы, но среди чиновников всех рангов до­вольно много неблагонадёжных элементов. Там есть не просто либе­ралы, мечтающие о конституции и парламенте, как во Франции, но и откровенные смутьяны. Да что там гово­рить, ежели господин Кони заседает в Сенате...

— Вячеслав Константинович! — спросила Императрица. — А чем зна­менит этот господин?

Плеве скривился, как от зубной боли. Затем убрал гримасу и почти­тельно доложил:

— Ваше Императорское Величество! В 1878 году Кони пред­седа­-тельствовал на судебном процессе, который оправдал некую Засулич, которая перед этим дважды стреляла в петербургского градоначаль­ника. За такое покушение ей грозило от пятнадцати до двадцати, а бла­годаря Кони подсудимая была оправдана и ос­вобождена из-под стражи. Приговор был отменён, но Засулич удалось скрыться. Сейчас, как мне известно, она живёт в Швей­царии и занимается революцион­ной деятельностью.

— А Кони заседает в Сенате? — удивилась Императрица.