— Может, кувалдой его? — хмуро предположил Бритва, со злобою косясь на сундук. — Хороший удар любую волшбу сплющит-покорежит.
— Если господа позволят то у меня будет другое предложение, — робко вмешался историк.
— Выкладывай.
— Вот здесь... Где-то здесь у меня были ключи, — завозился старик, извлекая из груды тряпья и укладывая рядом с собою совершенно невообразимые вещи: стеклянную чернильницу, крохотный череп какой-то птицы, изящный женский сапожок, деревянную дудочку...
Откуда и, главное, зачем старик взял эти вещи, было решительно непонятно. Хорт хотел было уже одернуть горе-ученого, но тот с победным возгласом вытащил, наконец, связку с ключами.
— Вот! Вот они, проклятущие! Только не нужно его кувалдой, умоляю вас! — историк протянул атаману ключи, одновременно укладывая рядом с собою обломок ржавой сабли.
Хорт потянулся было к ключам, но вдруг резко отдернул руку и скривился, едва слышно застонав.
— Что случилось, господин хороший? Неужто зубы прихватило? — участливо заглянул ему в лицо возница, нервно теребя свою бородку.
— Не твоего ума дело! Ключи давай!
Старик часто закивал головою и снова протянул связку. Левая рука его рассеяно шарила по барахлу, извлеченному только что со дна телеги. Зацепив невзначай саблю, дед испуганно вскрикнул и сунул в рот порезанный палец.
— Тысяча похотливых кабрров, — выхватив ключи, провыл атаман. От острой боли его аж перекосило.
— Ой-ой, совсем, видать, худо вам, господин разбойник. Вам бы к зубодеру хорошему обратиться. Слыхал я, что в Кияже как раз есть знатный шептун, зубных дел мастер. Не то Инок, не то Инош его кличут... — залебезил историк.
Белый Клык и атаман переглянулись. Разумеется, держа в подчинении лучшего зубного колдуна, Хорт в первую очередь озаботился зубами своими и своих людей. И тот зуб, что сейчас заставлял его морщиться от боли, болел не просто так. По просьбе вожака, Инош вставил ему заговоренный золотой зуб, зачарованный на беду хитрым способом. Когда какая-то напасть начинала угрожать Хорту, зуб этот начинал побаливать. Чем ближе опасность, и чем большую угрозу она в себе таит — тем сильнее будет болеть зуб.
"Бедовый" зуб неоднократно уберегал атамана и его людей от несчастий, вовремя их предостерегая. И, судя по всему, сейчас опасность была нешуточной. Клык что-то пробормотал себе под нос и зашевелил пальцами, сплетая чары. Закончив, он обеспокоено взглянул на Хорта и покачал головой: никаких следов чужой магии окрест не было. И на дороге крыс-наблюдатель тоже никого не углядел.
— Так, слушать меня, други. Малыш с Бритвою хватают магов сундук. Хабар, Рыжий, Весел и Маркуш берут по коробке из тех, что потяжелее, да звенят пошибче — может книги какие ценные сыщем, или в тряпках да черепках золото укрытое. Комар и Костлявый с арбалетами встанут на дорогу, да будут смотреть в оба. Остальным перерыть телегу да всякие интересные мешки-сумки с собою взять. Потом разберемся, культурные там ценности или матерьяльные.
Старый историк с ужасом и недоверием уставился на атамана, даже пропустив мимо ушей вырвавшееся из его уст мудреное слово.
— Вы не имеете права! Это все является культурным достоянием королевства! — попытался возразить он, но Рыжий его резко оборвал тычком в бок:
— Слышь, дедуля, ты бы лучше помог да вещи из телеги выкинул. Может и сжалится атаман, оставит тебе пару книжонок да горшков битых. Или ты и впрямь где-то золотишко припрятал, а то и вовсе "пыльцу фей"?
— Да как вы смеете! Я уважаемый в столице человек, профессор кафедры...
— Эй, Айвен, — вмешался Хорт, — что-то наш прохвостор от жары уж больно разговорился. Заткни-ка ему рот.
"Пузырь", шаривший по телеге, ухмыльнулся и подскочил к возмущающемуся историку. Тот вскинул было руки, пытаясь защититься, но юноша оказался проворнее. Он выхватил из кармана кусок войлочной обмотки и сунул его в рот деду:
— Пчелы побрезговали, так хотя бы тебе пригодится. Ты, главное, особенно не принюхивайся, — дал он добрый совет старику.
— Малыш, не поднимай сундук слишком высоко, а то нашему цирюльнику неудобно. Хабар, ну что ты копаешься? Живо, живо кабрровы дети, пока нам хвосты не подпалили.
— Атаман, мне кажется, что наш профессор больше не будет шуметь. Ты ведь не будешь больше шуметь? — любезно поинтересовался Айвен, присев рядом со стариком на телегу. Тот утвердительно кивнул.
— Брось его, и займись сумками, — отмахнулся Хорт, — но посматривай, чтобы не задохнулся. Нам лишний покойник не нужен, а уж тем более — неупокойник. Кто их, профессоров этих, знает?
— Я вытащу кляп, а ты пообещаешь себя тихо вести. На вот, дедуля, яблочком угостись. У меня их много! — доверительно произнес "пузырь" и указал на сумку, набитую яблоками, собранными со дна телеги.
Дождавшись кивка, он вытащил кляп и сунул на его место огрызок. Ласково потрепав старика по щеке, он выпрямился и, осторожно ступая среди разбросанного по дну телеги мусора, двинулся к сумкам.
Выплюнув яблоко, историк тяжело вздохнул и бессильно уронил руки. Халат на нем распахнулся, обнажив бледную старческую грудь, покрытую длинными шрамами. Судорожно подхватив полы своего одеяния, возница неуклюже закутался в него, нечаянно сбросив локтем с телеги пару черепков. Снизу раздались сухие щелчки — разбросанные по дороге цветные камни пришли в движение, потревоженные упавшими обломками, и покатились, сталкиваясь друг с другом.
Хорт, погрузившийся в раздумья, услыхав этот стук вдруг встрепенулся и осмотрелся по сторонам, но вокруг, как и прежде, не было ни души.
— Все, отходим! Что не успели собрать ...
Но договориться он не успел — раздавшийся со стороны телеги оглушительный треск, сопровождаемый отчаянным воплем, заглушил его голос. Кричал Айвен. К нему уже сбегались остальные, пытаясь выяснить, в чем дело.
Как оказалось, одна из досок, видимо совсем прогнившая, проломилась, и левая нога юноши провалилась по самое бедро. Общими усилиями удалось успокоить орущего "пузыря" и высвободить ногу. Выглядела та просто ужасно: острые щепки изорвали в клочья штаны и исполосовали ногу. Зуб атамана снова начал покалывать.
— Эй, чего уставились, кабрровы дети? Ну-ка, живо, вернулись к работе! Здесь и без вас есть кому разбираться! — пинками да затрещинами разогнал Хорт разбойников и подозвал колдуна:
— Останови ему кровь и очисти от заразы. Боль можешь не снимать — будет ему наука. Сможешь все это сделать на ходу? — дождавшись ответного кивка, атаман скомандовал: — Все. Двигаем отсюда, да копытами пошевеливаем. Рыжий, передай свой сверток Комару, а сам помоги Айвену.
Отходил Хорт последним, внимательно наблюдая, чтобы его люди не оставили после себя ничего такого, что могло бы помочь чародеям-ищейкам их отыскать. Один за другим исчезали груженые награбленным добром фигуры под восстановленным Иношем мороком, чтобы никто не мог проследить, куда они направились. Посмотрел на жертву ограбления: старик все так же сидел на краю телеги, подтянув колени к груди, обхватив их руками и опустив голову вниз. Лица его не было видно из-за длинных волос, но плечи историка мелко сотрясались от рыданий. На какое-то мгновение Хорту даже стало жаль бедолагу, но он быстро выбросил эти мысли из головы — на большой дороге жалости и состраданию не место!
Атаман развернулся и зашагал в сторону леса, куда отправились остальные разбойники. Оказавшись под пологом, он увидел сидящего на корточках зубодера и стоящего рядом бледного Айвена.
— Давай, колдун, делай свое дело. Да только смотри, не перестарайся.
Тот лишь хмыкнул в ответ. Ухватив "пузыря" за руку, старый чародей полоснул его острым ногтем по запястью, а когда показалась капелька крови, начал тянуть из юноши ману. Выкачанную ранее магическую силу колдун потратил на создание заклятия невидимости и на исцеление его разодранной ноги. А предстоящая волшба требовала огромных расходов маны — почти на пределах возможностей Иноша.
Все компоненты заклятия были уже готовы, и едва первые слова сорвались с губ, над головою все еще неподвижно сидящего историка тускло засветился магический символ и тут же растаял. Все. Фамильное заклинание, которое передавалось в семье колдунов-зубодеров от отца к сыну, одурманило разум несчастной жертвы, путая и стирая из его памяти события последних минут. Ограбление, лица и голоса разбойников — все это перемешалось, стерлось, растаяло вместе со знаком над головою старика.
...Пациенты Иноша-зубодера никогда не жаловались на болезненность лечения, хотя иногда обычные заклинания обезболивания оказывались бессильны. В таких случаях в ход шел "мыслекрут", как называл семейное заклинание сам колдун. Как оно работало, зубодер представлял смутно, но после него последние воспоминания у жертвы путались, детали терялись, а ощущения — в том числе боль, страх или голод — и вовсе пропадали. Что было, что не было — словно плохо запомнившийся сон.
Благодаря Иношу банда Хорта вот уже три года безнаказанно хозяйничала на дорогах Кияжа. Несчастные жертвы не запоминали ни лиц, ни голосов, ни даже количества грабителей — никаких примет. Тот же историк уже завтра мог стричься у Бритвы или чинить башмаки у Рыжего, не узнавая ни того, ни другого. Конечно, иногда жертва не поддавалась действию чар, но в таких случаях атаман не церемонился — Люркерское болото не даром считается бездонным, схоронит и еще одну тайну...
Солнце уже клонилось к горизонту. Посреди дороги стояла телега, в которую были впряжены две старые клячи. К лошадям снова вернулись слух и зрение, они беспокойно оглядывались по сторонам, прядали ушами и негромко фыркали, пытаясь привлечь внимание хозяина, сидевшего среди разбросанных грабителями вещей. Старик по-прежнему сидел, обхватив колени руками и опустив голову, а плечи его вздрагивали.
Тихий звук, издаваемый возницей и так беспокоящий лошадей, начал усиливаться. Сухие, покрытые густой сетью морщин, руки разжались. Легким движением головы историк отбросил назад длинные седые волосы, подставляя лицо ласковым лучам вечернего солнца. И по окрестностям разнесся его веселый и искренний смех...
Глава 3. От сумы да от тюрьмы — не зарекайся.
"Сижу за решеткой в темнице сырой,
В тюремных застенках — орел молодой..."
из письма тюремного стражника своей невесте...
Старый пес в последний момент увернулся от брошенного камня и сердито клацнул зубами в сторону обидчика, босоногого мальчонки лет десяти. Кияж встретил уставшего бродягу неласково. Сначала стражники у ворот, смеясь, швыряли в него огрызками на спор. Потом дородная дама плеснула кипятком, отгоняя собаку от детской коляски. И, в довершение ко всему, пес ухитрился забраться в жилище уличного фокусника, соблазнившись исходящими из-за двери ароматами. Некстати вернувшийся иллюзион совсем не обрадовался незваному визитеру, и наградил его колдовской чесоткой — нечего нос совать, куда не следует! Добрых два часа обтирался пес о каждый встречный угол расчесывая бока в кровь, пока действие заклинания не ослабло.
А теперь еще и этот привязался. Сорванец не отставал от собаки уже два квартала, преследуя в толпе и метко швыряясь в него камнями. Причину такой привязанности пес объяснить не мог — скорее всего, сорванцу просто было скучно, вот он и придумал себе такое нехитрое развлечение.
Замерев на перекрестке, бывший королевский стравник принюхался: налево пахло выделанной кожей, свежей краской и кислыми растворами; из правого же переулка доносился аромат теплой пищи и прокисшего вина. Оросив угол соседнего дома — чем мудрый пес занимался от самых городских ворот, помечая обратный путь — он свернул направо. Мальчишка же, помявшись немного, махнул рукой и отправился восвояси, не желая испытывать свою удачу в так называемом Пьяном Переулке...
В отсутствие суровых и скорых на расправу Клыка с Хортом, Айвен разительно менялся. Сейчас он спокойно брел среди торговых палаток, жуя яблоко, и никто не узнал бы в нём затравленного "пузыря". Цепкий взгляд, упругая походка, уверенная улыбка на губах — не уличный воришка, а княжеский сын инкогнито, не иначе! Добыча была надежно укрыта по тайным схронам — негоже светить награбленное добро сразу же после налета. Хорт попросил юношу отыскать оценщика, который мог бы дать цену этим черепкам да книгам. Обычно обращались к Трехглазому, но тот ухитрился угодить в холодную вместе с Ловкачом, лучшим взломщиком банды Хорта.
...И ведь так глупо вышло — отмечая именины скупщика, они взяли крохотный кувшинчик галюновки у хешемского заезжего наемника, напились до зеленых бесов и начали их гонять по всему Рыбному кварталу саблями. Видения видениями, да вот только один из них как раз и оказался самым настоящим — фамилиаром хеонского демонолога. Хорошо еще, что стража гналась за приятелями аж от самого трактира, а не то чародей устроил бы самосуд: отдал их какому-нибудь демону, или вовсе превратил бы в бесов и сделал своими фамилиарами. Всю жизнь колдуну тапочки приносить да смертельно опасные зелья смешивать — то еще занятие. В общем, отделались они малым: заплатили демонологу по три сотни серебра с брата и сели в холодную яму на добрые две седьмицы...
Юноша убрался в сторону, от греха подальше: мимо несколько стражей вели какого-то оборванца, который тщетно пытался вырваться из их цепких рук, оглашая окрестности проклятьями. Айвен успел наткнуться на взгляд незнакомца: цепкий, пронзительный и насмешливый. От этого взгляда по спине вора побежали мурашки и сразу стало зябко.
— Смотри перед собой, руки на виду держи, — прикрикнул стражник на задержанного, и процессия прошла мимо.
Дожевав яблоко, юноша сунул руку в сумку за следующим, но яблока там не нашел. Зато нашел там еще одну руку. Чужую. Схватив воришку покрепче, Айвен обернулся. Позади него приплясывал от боли рыночный щупач по прозвищу Хорек — вор не только наглый, но и весьма неумелый, от чего часто бывал угрюм и бит. В том числе и своими коллегами по ремеслу — чтобы не позорил профессию.
— Эй, друг, да ты никак мне долг решил вернуть? — с деланной радостью воскликнул Айвен. Лицо Хорька же сразу осунулось и помрачнело:
— Это какой еще такой долг? Ничего я тебе не должен.
— Как это не должен? Две минуты назад ты мне задолжал шесть спелых сладких яблок и новую сумку.
— Пять яблок, кислых и червивых, — машинально поправил его воришка и погрустнел еще больше поняв, что выдал себя с потрохами.
— Ну вот видишь! — начал медленно, но неотвратимо выламывать ему указательный палец Айвен. — Я так понимаю, ты решил меня по такому пустяку не беспокоить и тихонечко положить в сумку двадцать серебряных полушек? Верно?
— Двадцать серебра?! Да я за такие деньги себе бочку золотых эрийских яблок куплю! — возмутился было Хорек, но тут же завыл от боли в выворачиваемом пальце.— Отдам десять!
— А пальцы новые ты себе за сколько монет пришьешь, а?
— Аааа... Пятнадцать полушек. Больше у меня нету.
— Ладно, давай пятнадцать, — сжалился юноша, отпуская руку незадачливого вора.
Монеты с тихим звоном перекочевали из одного кошеля в другой, и Айвен дружелюбно улыбнулся:
