Мяу, или Береги хвост смолоду! (общий файл)

— Ни капельки. Кошки не умеют стыдиться. Ну, погладь, жалко тебе, что ли? Руки сотрутся?

— Да не жалко мне, но... А, ладно! Что тебе объяснять, все равно не поймешь! Иди сюда, так уж и быть, горе ты мое шерстяное!

Этот диалог мы с рыжиком вели шепотом, дабы не раздражать монаха, вновь погрузившегося в раздумья. По этой же причине я нагло потребовала ласки от Ная — все равно без дела сидит, так пусть хоть какую-то пользу приносит!

Условия, выдвинутые Вердом, оказались много легче, чем успела предположить моя не в меру богатая фантазия. Числом этих условий было всего два — в скромности Верду не откажешь! Если б я могла выдвигать свои требования, уж я бы отвела душу!.. Но увы, такого шанса мне не представилось, и без того приходилось изо всех сил стараться быть полезной спутникам — неровен час, еще прогонят...

Но я отвлекалась. Итак, первое условие заключалось в том, что каждое утро перед рассветом монаху требовалось полчаса уединения для молитв — и мы должны были ему это уединение обеспечить. Где бы мы ни находились: в лесу ли, в трактире или посреди поля боя. Да-да, про поле боя он тоже упомянул! Эти полчаса монах должен иметь возможность побыть в одиночестве, предаваясь размышлениям о смысле жизни и беседуя с Огнеликим, — во всяком случае, нам он так сказал.

— Одиночество так одиночество, будь по-твоему, — покладисто согласились мы с рыжим. Я была знакома с ритуалами поклонников Эфа весьма поверхностно, Найлир, судя по всему, тоже, а лезть с досужими расспросами в чужую веру и демонстрировать тем самым свое невежество нам показалось просто неприличным.

Второе условие тоже оказалось не бог весть каким сложным: нам с Хорьком всего-навсего запрещалось расспрашивать Верда о его прошлом — разве что он сам захочет рассказать нам о какой-нибудь странице своей биографии. И упаси нас боги наводить справки о монахе за его спиной! Что нас ждет в этом случае, Верд умолчал, но вид у него был при этом такой, что я ни на миг не усомнилась: месть будет страшна. И, возможно, даже кровава.

Не знаю, что подумал на сей счет Най, но я, в общем-то, понимала монаха. Я и сама не любила вспоминать о себе-прежней: если все время думать о том, что потеряла, становится слишком больно, так больно, что жизнь теряет всякую ценность. Хочется забиться в глухую нору и покорно ждать там смерти. Но это — малодушие. Пока бьется сердце, нужно бороться за жизнь. И если этой борьбе мешают воспоминания — значит, нужно заглушать голос прошлого в своей памяти всеми доступными способами. И уж тем более не растравлять душу собственными рассказами.

Да, нежелание Верда рассказывать о себе мне было понятно. Правда, от острых приступов любопытства это понимание, увы, не спасало...

Итак, согласившись на эти условия, мы получали в спутники монаха, владеющего приемами ближнего боя и лечебной магией, и все, что от нас требовалось взамен, — это не лезть к нему с расспросами и ежеутренне в течение получаса прикидываться ветошью. Надо ли говорить, что мы согласились, не раздумывая ни минуты?!

И вот тут в думу погрузился монах — снова. Ему требовалось "обдумать ситуацию и принять взвешенное решение", — так он сказал. Нам с Наем оставалось только гадать о предмете его размышлений. Вернувшись наконец к обществу, Верд не обмолвился об этом ни словом.

Завтрак был скуден, даже по кошачьим меркам. Краюха хлеба (уже начавшая черстветь) и фляга воды на троих — не густо, правда? Я ела хлеб и брезгливо морщилась. Как раньше я могла это есть и повторять за всеми, что "хлеб — всему голова"? Сейчас мне казалось, что нет еды хуже. Вот если бы мышку или рыбку... Но ни рыбы, ни мяса в округе не наблюдалось, и выбирать мне не приходилось — не умирать же с голоду!

Как вскоре выяснилось, это были еще цветочки. Ягодки пошли потом — когда я доела причитающийся мне пресный, отвратительно сухой кусок, царапающий горло, и возжелала запить его. Вода была — превосходная, чистая, колодезная вода, но — во фляге. При всех своих талантах пить из таких емкостей я не умела.

Я грустно смотрела на булькавшую содержимым флягу. Выгравированная на ее металлическом боку сова в ответ безмолвно таращилась на меня, как мне казалось — злорадно.

Спас меня от мучительной жажды, как ни странно, Найлир. Видно, мой скорбный вид тронул рыжего: внимательно поглядев на меня и поколебавшись пару мгновений, он протянул мне руку. Нет, не для того, чтобы я ее пожала. Ладонь была сложена лодочкой и, как оказалось, вполне подходила в качестве блюдца — из нее было удобно лакать воду. Ведь умеет этот парень быть галантным и заботливым, когда хочет! Нет, чтобы всегда таким и оставаться...

После символического завтрака перед нами встал насущный вопрос: что делать дальше? В кои-то веки наши мнения на этот счет совпали, и после недолгого совещания решено было закупить в городе провизию и все, что может понадобиться в пути (и на что хватит денег), переночевать на постоялом дворе, а назавтра поутру двинуться дальше.

— Все это, конечно, правильно, — задумчиво проговорил Верд, почесывая подбородок, — да только одному из нас, не буду показывать пальцем, лучше бы на людях не появляться. Уж очень похожие портретики на всех заборах висят — я, пока за водой ходил, пять штук насчитал.

— Может, мне здесь до утра остаться, подождать вас с Бьялой? — без особой уверенности в голосе предложил Най.

— Даже не думай! — возмутилась я. — Ты здесь один замерзнешь, оголодаешь и обязательно влипнешь в какие-нибудь неприятности! Мне будет спокойнее, если ты будешь рядом.

Най смутился, но спорить не стал. Понимал, что я права.

— В таком случае, его нужно замаскировать до неузнаваемости, — резонно заметил монах.

И почему я сама об этом не подумала?

— Точно! Его можно девочкой переодеть, — невинно заметила я. В эту минуту я остро жалела, что у меня нет густых длинных ресниц, которыми можно наивно похлопать. Говорят, мужчин это умиляет. — Волосы у него в меру длинные и... — я осеклась под зверским взглядом Хорька. Ну что я говорила — без ресниц такие разговоры и заводить нечего! — Ладно-ладно, шучу! Где мы тут приличное платье возьмем? Не гулящей девкой же тебя наряжать... Ай! Не дерись! Что я такого сказала?!

— У меня есть план получше, — ухмыляясь от уха до уха, заявил Верд. И, выдержав театральную паузу, продолжил: — Мы его оденем монахом! На пару дней я, так и быть, одолжу ему свою рясу. Накинет на голову капюшон, объясним это каким-нибудь обетом — никто и не будет интересоваться его лицом.

— А разве ваш бог позволяет монахам снимать рясу и отдавать ее другому человеку? — недоверчиво уточнила я. Слышать о монахах, готовых добровольно расстаться со своей одеждой, мне еще не доводилось.

— В исключительных случаях даже монахам позволено многое, — медленно проговорил Верд. — И потом, я ведь не навсегда ее отдаю. Выйдем за городскую стену — стребую обратно.

Предположение, что Наева физиономия никого не заинтересует, будь он хоть в рясе с капюшоном, хоть в доспехах со шлемом, показалось мне спорным, но ничего лучшего на ум никому из нас троих не приходило.

Казалось бы, выход найден. Но Най вдруг смутился.

— Я... Моя одежда... э-э-э... несколько не в лучшем виде... — промямлил он.

Я смотрела на Хорька во все глаза: мне еще не доводилось видеть его в таком смущении. Да и что не так с его одеждой? Рыжего обуяла внезапная забота о чистоте наряда? Так ведь мы не на званый ужин идем, Верд как-нибудь переживет пару-тройку пятен на штанах.

— В общем, вот, — неловко закончил Най и, стянув куртку, встряхнул ее перед нами.

Несколько секунд мы с Вердом молча изучали причину Найлирового смущения.

На куртке во всю спину щерилась рваными краями прореха. Я не оговорилась, именно "щерилась" — вид у нее был исключительно злорадный, казалось, будто куртка ухмыляется. Еще прошлым утром она была целехонька — но, учитывая, сколь богатым на события выдался вчерашний день, странно было, что прореха всего одна.

Разглядев пострадавший предмет одежды во всей красе, Верд кашлянул.

— Это не беда! — преувеличенно оптимистично заявил он, ободряюще похлопав Ная по плечу. — Кое-как шить я умею, да и иголка с ниткой у меня в кармане где-то завалялись. Вот только в котором?..

Монах запустил руку в один карман, в другой, не нашел искомого и, вздохнув, заключил:

— Придется, видно, все вытаскивать на свет божий. Вы не удивляйтесь, у меня тут с собой кое-какие пожитки...

— Пожитки — в карманах? — поднял рыжие брови Най.

После призыва "не удивляться" я насторожилась. И не зря.

Вздохнув, Верд принялся выкладывать из многочисленных карманов рясы, которые обнаружились даже в широких рукавах, свое имущество — прямо на солому, устилавшую пол.

Под нашими изумленными взорами на позапрошлогодней жухлой траве возникли:

— кружка жестяная погнутая;

— ложка деревянная расписная с щербатым краем;

— ножи перочинные, две штуки, вынутые из-за голенищ сапог;

— короткий кинжал с затейливой вязью на клинке (на ум сразу пришло утверждение, что эфисты — люди незлобивые и всепрощающие, а вслед за тем — еще яркое воспоминание о недавней драке с триозерскими бандитами);

— котелок походный закопченный, одна штука;

— смена белья нательного;

— мешочек с душистым травяным сбором — для чая;

— тщательно укутанная в несколько слоев плотной ткани коробочка с солью;

— огниво;

— расческа с несколькими недостающими зубцами;

— фляга для воды (или для чего-то покрепче?);

— уже знакомый нам кошель с медикаментами (сдается мне, в нем тоже помещается куда больше, чем кажется на первый взгляд...);

— и, венцом образовавшейся горы вещей, — порядком потрепанный молитвенник и янтарные четки.

Моток ниток с воткнутой в него здоровенной иглой, по Великому и Несокрушимому Закону Подлости, отыскался на самом дне самого последнего кармана.

Но, честно говоря, меня это уже мало заботило. Мое воображение потряс котелок (как, о Двуликая, ну как он уместился в кармане?!), после которого остальными предметами монашеского обихода меня было уже невозможно удивить — хотя получившаяся в результате куча и поражала размерами. Невольно закрадывалось подозрение, что монах — человек из плоти и крови лишь до пояса, а вместо ног у него — тележка, в которой он возит свой скарб. Не-е-ет, без фокусов с пространством здесь не обошлось, нюхом чую! "Немного пожитков" у него! Да походный офицерский набор скромнее будет! А уж на армии, а в особенности на офицерах, в Архельде не принято экономить!

Я бросила взгляд на Найлира. Рыжий был ошеломлен не меньше моего.

"Рот закрой", — мысленным шепотом посоветовала я. Благодаря постоянной практике новый способ общения давался мне все лучше, позволяя передавать интонации и регулировать "громкость".

Хорек послушно подтянул отвисшую челюсть. На монаха он теперь взирал почти с благоговением. Я — с подозрением. Согласитесь, нелегко вот так сразу свыкнуться с мыслью, что от попутчика, малознакомого и весьма загадочного человека, можно ждать чего угодно, включая пространственную магию. Если ему под силу такие фокусы... Кто знает, не умеет ли он чего-то еще более впечатляющего? И не захочет ли испытать это "что-то" на нас с Хорьком?

Но как ни многочисленно было имущество монаха, как ни глубоки его карманы, а для самого ценного в них не нашлось места — для съестного. Оглядев кучу еще раз и окончательно убедившись в этом, я разочарованно вздохнула. Ну как, скажите, можно путешествовать с таким грузом, позаботиться обо всем и не прихватить в дорогу еды — самого важного, самого насущного?! Эх, люди, люди...

Впрочем, моя печаль вскоре растаяла без следа. Впереди меня ждало еще одно развлечение — Верд и Найлир принялись штопать пострадавшую в схватке с триозерскими бандитами куртку. О, это было незабываемое зрелище! Наблюдая за ними, я от души веселилась.

Справедливости ради надо сказать, что, останься я в человеческом теле, вряд ли смогла бы сделать карьеру портнихи — умений маловато. Но заштопать что-то, поставить заплатку, починить одежду — без этого девушке из простой семьи, у которой нет армии слуг и сундуков с золотом в качестве приданого, не обойтись. И без ложной скромности могу сказать, что мелкое бытовое шитье мне удавалось неплохо. Лучше, чем сестрам.

Чего не скажешь о моих спутниках. Даже трехлетняя Ридда заткнула бы за пояс их обоих!

Верд шил мужскими, нетерпеливыми широкими стежками, мало заботясь о красоте и аккуратности. Результат был налицо: шов шел вкривь и вкось и скорее обращал внимание на прореху, чем скрывал ее. Со стороны создавалось впечатление, что над курткой потрудилась в хлам пьяная швея, к тому же явно рассорившаяся с рассудком.

Най сидел рядом и, как ему казалось, помогал Верду советами — на деле же только мешал. Удивляюсь, как Верд его не прогнал в три шеи уже через минуту. Иногда чтобы вынести рыжего, нужно обладать поистине ангельским терпением. Одно слово — монах...

Когда Верд гордо объявил "Готово!", самое большее, что я смогла из уважения к своим спутникам, — сдержать глумливое хихиканье. Прорехи на куртке больше не было. Был нарост, который горным хребтом возвышался над кожаной равниной. Особый шарм ему придавали белые нитки в сочетании с темной кожей — издалека их можно было принять за заснеженные вершины. Красота!..

Словом, такая замечательная куртка могла украсить собой любого. Но прежде чем надеть ее, Верд преподнес еще один сюрприз.

— Отвернись, — велел он, глядя на меня.

— Чего? — от неожиданности я решила, что ослышалась.

— Отвернись, говорю. Я не могу переодеваться при... даме.

— Тоже мне, стыдливая барышня, — нарочито возмущенно фыркнула я и, раздраженно махнув хвостом, повернулась к Верду спиной.

Но, честно говоря, мое возмущение было не так уж и велико. На самом деле мне было даже приятно: монах относился ко мне как к человеку. Кошек обычно не стесняются.

Некоторое время мне оставалось лишь ждать, когда наконец позволят обернуться, да слушать, как негромко переговариваются мои спутники и возятся с непривычными предметами гардероба. Особенно мучился Найлир: рясу он видел прежде исключительно на монахах, и справиться с ней самостоятельно оказалось не так-то легко.

Ожидание затягивалось. Я успела сосчитать в уме от одного до ста и обратно, перебрать в памяти события минувшего дня и — для облегчения дня наступившего — вспомнить все светлоградские улицы, какие знала, а монах с рыжиком все переодевались — как девицы перед первым балом, честное слово!

Когда, по моим расчетам, мужчины уж точно должны были покончить с переодеванием, Най великодушно объявил за моей спиной:

— Нательную рубаху можешь оставить при себе!

— Я и не собирался ею с тобой делиться, свою надо иметь, — парировал Верд.

Я возвела очи к прогнившим потолочным балкам. И после этого сильный пол смеет утверждать, что женщины долго одеваются?!

Но все когда-нибудь заканчивается. Пришел конец и моей скуке.

— Поворачивайся! — гордо велел Най. В этот момент я как раз решала, а не вздремнуть ли мне с полчасика.