Мяу, или Береги хвост смолоду! (общий файл)

— Вас обманули, — ровным и таким же тихим голосом отвечал горожанин. — Королевский Ястреб быстр, но Огненный Вихрь оказался сильнее.

С этими словами собеседник Найлира оставил наконец в покое рыбину и повернулся к нам. Теперь я смогла его как следует разглядеть.

Он выглядел по меньшей мере на семь лет младше Ная — сущий мальчишка. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, круглое лицо, невыразительные водянисто-голубые глаза. С такой внешностью малому прямая дорога в шпионы — пока сотню раз не встретишь, не запомнишь.

— Но разве божьи люди интересуются скачками?

Светловолосый окинул взглядом рясу, в которую был облачен Най, и его брови поползли вверх. Сдается мне, совсем не то он ожидал увидеть...

"Ба, так он тоже революционер!" — скорее почувствовала, чем поняла я. Так-так-так, это уже интересно...

— Увы, все мы не без греха на этой земле, — с напускной скорбью вздохнул рыжий. Он приподнял капюшон, чтобы незнакомец смог разглядеть его лицо, — всего на несколько мгновений, но этого хватило. На круглой физиономии паренька, сменяя друг друга, отразились удивление, недоверие, радость и наконец — щенячий восторг.

Но стоило мне заглянуть в лицо Наю, как у меня пропал всякий интерес к незнакомцу. Я смотрела на рыжего во все глаза, узнавая его и не узнавая. Таким Хорька я еще не видела.

В нашей компании Верд был негласно признан вожаком, но для этого юнца Най сам был старшим — и это волшебным образом сказалось на его манере держаться. Всю его дурашливость и легкомысленность как рукой сняло. Найлир был серьезен, собран и предельно внимателен.

Я видела, как его глаза быстро и цепко оглядывали, буквально ощупывали рынок: нет ли слежки, не подслушивает ли кто? Меня он, конечно, вычислил в два счета, но прогонять не стал.

Да и сами глаза рыжего стали другими: из кусочков серого неба, освещенного солнечными лучами, они превратились в колючие льдинки, острые и опасные. Хищные.

— Мне нужно исповедаться, брат, — неожиданно произнес парень, нервно дернув щекой. — Когда ты сможешь выслушать меня?

— На исходе месяца ледяной луны [1] я приму твою исповедь. Ты знаешь, где меня искать, — прозвучало в ответ.

И тотчас Най развернулся и зашагал прочь, не оглядываясь. Вот так. Ни тебе "здравствуй", ни "до свидания"...

Я вновь обернулась к незнакомцу. Тот целенаправленно проталкивался к выходу, не забывая поглядывать по сторонам. И неудивительно. Была бы я революционеркой, мне бы тоже пришлось держать ухо востро...

Верда мы нашли на прежнем месте. Кинжал он, к моему величайшему облегчению, так и не купил, а стоило нам с рыжим приблизиться, как монах и вовсе заявил, что у него появилось неотложное дело, и канул в лабиринт торговых рядов.

Нет, ну надо же! Можно подумать, Светлоград — родной город не для меня, а для Хорька с монахом! У одного тут друзья-единомышленники отыскались, у другого — дела, не терпящие отлагательств... И когда только успели?!

Впрочем, долго над этим размышлять я не стала. У меня нашлось дело поважнее: руководить упоительным процессом — закупкой съестного, которой занялся Най. В том, что рыжим нужно руководить, сомневаться не приходилось. Не будь рядом меня — плакали бы наши денежки, всучили бы ему провизию не то что второй — третьей свежести!

Доказательство долго искать не пришлось — Хорька едва не облапошили у первого же колбасного прилавка. Правда, у рыжего было оправдание: кольцо копченой колбасы, которым он соблазнился, и впрямь выглядело весьма аппетитно. Но меня обманчивой внешностью не проведешь!

"Не бери, несвежая, — посоветовала я, не поворачивая головы. — По запаху чую".

Рыжий послушно вернул кольцо на место.

— Запашок-то у нее несвежий, — доверительно сообщил он торговке.

— Да ты что, парень! Ты в своем уме?! Эта колбаса вчерась еще бегала!

Возмущалась тетка очень натурально. Человек, пожалуй, поверил бы — вон и Най засомневался, глянул на меня искоса. Но, хвала Двуликой, кошачий нюх — не чета человеческому.

"Мясо, из которого эту колбасу сделали, "бегало" в лучшем случае месяц назад. И подохло от старости и многочисленных болезней", — просветила я рыжика на ходу, торопясь уйти подальше от недобросовестной торговки. Обиженная, она разорялась в три горла, но я и не думала прислушиваться к ее заверениям в собственной честности и непогрешимости — и Найлиру не позволила. Еда — особенно в дороге — самое главное, тут излишняя доверчивость, равно как экономия и торопливость, не уместны, это вам любая кошка скажет!

Но что это?.. Я остановилась и покрутила головой, прислушиваясь. В гомоне рыночной толчеи даже кошачье ухо различало лишь отдельные фразы: "Знаменитый художник... Рэм Светлоградский... Запечатлел природу малой родины..."

Я не колебалась ни секунды. Легонько куснула рыжика за ногу, отвлекая от созерцания кондитерского лотка.

— Чего тебе? — от неожиданности Най лягнулся не хуже породистого скакуна, мое счастье, что я успела отскочить в сторону.

"Купи мне картинки!"

— Чего-о-о?!

"Картинки, говорю, купи!"

И куда только делась моя бережливость?!

Рыжий внимательно поглядел на меня, судя по всему, решая, не перегрелась ли я на солнышке. Я не отвела взгляда.

— Да на кой они тебе сдались?!

"Видишь ли... Это наш художник, светлоградский... То есть раньше он был наш, а потом уехал в Миргород. Но периодически приезжает и запечатлевает окрестности..." — мысли путались, я не знала, как объяснить рыжику, чего я хочу, и оттого речь вышла скомканной.

— И что?

Неудивительно, что Най меня не понял. Я бы сама себя не поняла.

"И то. Вдали от родных мест я буду любоваться на милые сердцу луга и перелески и мечтать о возвращении на землю отцов и дедов..."

Я подпустила в мысленный голос драматизма и возвела очи к осеннему небу, надеясь, что не слишком переигрываю. Рыжий ошалело воззрился на меня, но, видно, решив, что с сумасшедшими кошками лучше не спорить, покорно поплелся следом, к торговцу живописью.

Прилавок был уставлен и увешан картинищами, картинами, картинками и картиночками в рамах и без оных, на холсте, дереве, бумаге и шелке. Были там и неправдоподобно прекрасные портреты (по большей части — членов королевской семьи и всяческих столичных знаменитостей), великолепные пейзажи, очаровательные натюрморты, завораживающие батальные полотна...

То, что мне было нужно, скромно притулилось стопочкой на краю прилавка. Рэм Светлоградский писал картины исключительно на бересте, на листках в ладонь размером. И никогда не повторялся. Один и тот же пейзаж он умел запечатлеть в разное время года и суток, с разных ракурсов так, что никому и в голову не пришло бы сравнивать изображения.

Я заставила рыжика набрать с десяток картинок — благо стоили они недорого.

— Ну, только попробуй недостаточно часто любоваться на них! — пробурчал Хорек, небрежно запихивая бересту в сумку. Никакого уважения к произведениям искусства!

"Можешь не сомневаться, так внимательно, как я, эти картины еще никто не разглядывал!" — усмехнулась я про себя, стараясь думать как можно тише.

Наконец провиант на первое время и необходимые дорожные мелочи были закуплены, сумки — собраны, заказ у портного — получен.

Последнее было особенно приятно: Верд, не мешкая, переоделся и предстал перед нами совсем другим человеком — вполне себе приличным и даже привлекательным, не имеющим ничего общего с прежним подозрительным типом — любо-дорого поглядеть!

Теперь можно было не опасаться косых взглядов. До сего дня Верда не подняли на смех только благодаря мощному телосложению: при одном взгляде на пудовые кулаки смех у весельчаков застревал в горле. Но сила отнюдь не внушала людям доверия, и всякий раз, когда монах выходил на улицу в своем костюме не по размеру, я боялась, что его остановит какой-нибудь особенно бдительный страж. Что могло за этим последовать, я старалась не представлять.

"Краса-а-авец! — оценила я. И, между прочим, ничуть не покривила душой! В новой одежде Верд и в самом деле был хорош. Я искоса глянула на Ная, печально утопающего в рясе с Вердова плеча, и великодушно решила: — Ты тоже красавец! — но не сдержалась и хихикнула: — Только изрядно поизносившийся..."

Все намеченное было выполнено, а впереди оставался еще целый вечер и ночь — последняя перед уходом из Светлограда. До этого я развила бурную деятельность, но теперь заняться было решительно нечем, и мне это не нравилось. Почему, спросите вы? Да потому, что праздность располагает к разговорам. Я отлично понимала, о чем меня спросят в первую очередь, и как могла оттягивала этот момент.

Но ничто не может длиться вечно. Вопрос должен был прозвучать. И он прозвучал.

— Портрет в комнате твоего отца... На нем была ты?

Я?.. Каштановые косы, голубые глаза, россыпь веснушек... Разве может быть что-то общее у кошки и человека?

— Да. Такой я была. Когда-то...

— Перед портретом горела свеча, — медленно, словно что-то подсчитывая в уме, произнес Най. — Значит, еще нет и трех лет.

Дался ему этот портрет! Решил извести меня своими вопросами? Разве не видит, как больно вспоминать?

Чтобы поскорее отвязаться, я отвечала отрывисто и сердито.

— Год назад. Это произошло меньше года назад. Тогда едва успел начаться златень.

Я замолчала. Не хотелось рассказывать о том, что мне довелось испытать.

Когда тебе всего семнадцать, страшно однажды поутру увидеть на руках короткую серую шерсть, которой накануне и в помине не было. Еще страшнее обнаружить на следующее утро, что шерсть подросла, а ногти странно отвердели и заострились. То, что я испытывала после, нельзя назвать страхом. Ужас, смешанный со странным болезненным ощущением нереальности происходящего, — вот что это было.

Изменения всегда происходили ночью, во сне. Проснувшись, я первым делом с ужасом осматривала себя. И не было дня, когда не замечала перемен.

Родители водили меня к колдунам, лекарям, монахам. Они верили в их могущество и способность избавлять и не от таких напастей. Но те, на кого мы надеялись, лишь разводили руками. Официальной лекарской науке мой случай был неизвестен. Монахи шарахались от меня, как от демона, и советовали изгнать из моего тела бесов. Посредством очистительного огня. Колдуны в один голос твердили, что это проклятие, и снять его может лишь тот, кто насылал. Но кто это — не мог сказать никто.

Мне советовали внимательнее присмотреться к своим недругам. Но откуда у девчонки из простой семьи такие враги? Ни один из моих знакомых не мог похвастать ни колдовскими навыками, достаточно развитыми, чтобы наслать проклятие, ни деньгами, позволяющими нанять колдуна. Снять проклятие не представлялось возможным.

И вот тогда, только тогда я поняла, что такое настоящий УЖАС, который рушит весь мир вокруг, после которого жизнь уже никогда не станет прежней. Я поняла, что обречена до конца дней своих жить в чужом теле, в котором оставалось все меньше человеческого.

Но сильнее страха за себя был страх за родных. Я знала, что за мной будут охотиться, что рано или поздно охота увенчается успехом и меня сожгут на костре как пособницу темных сил. Это случилось бы в ста случаях из ста, вопрос лишь времени. Но семью я еще могла спасти. И тогда я решила уйти — ночью, пока никто не видел. Как вор.

Я плохо помню, куда пошла и что делала. Как мне посчастливилось не попасться на глаза охотникам на оборотней — до сих пор ума не приложу. В ту же ночь я забилась в какую-то дыру вроде моего последнего заброшенного дома (благо пустующих домов в нашей стране хватает) и просидела там до конца трансформации — не меньше недели, полной боли, ужаса и отвращения к самой себе. Откровенно говоря, я и не надеялась выжить. Но однажды поутру, проснувшись, осознала: все. Теперь я кошка.

Боль ушла, оставив после себя лишь слабость. Я все еще жила, и с каждым днем мне все меньше хотелось умирать. А для того чтобы жить, нужно есть.

Я смутно припоминала, что человек может прожить без еды дней шестьдесят. Ну, или, может, сто. Сколько может голодать кошка, я не знала, но догадывалась, что если и дольше, то ненамного. Делать было нечего — пришлось отправляться на охоту. Первую в жизни.

Так началась новая глава моей жизни.

Я вздохнула, прогоняя воспоминания. Незачем лишний раз их будить, настроения они не поднимут.

— Как ты это сделала?

Что-то в голосе Ная заставило меня поднять голову и насторожиться. Вид у рыжего был испуганный, я бы даже сказала — ошалевший.

— Что именно?

Вместо Ная ответил монах:

— Ты только что передала нам свои воспоминания. Целиком. Вместе с ощущениями.

— Что я сделала?!

— Мы увидели, услышали и почувствовали то же, что и ты в своих воспоминаниях. Может быть, и не с такой силой, как ты, но все равно это было... впечатляюще.

Я зажмурилась, потрясла головой и сосчитала до десяти, пытаясь успокоиться. Не получилось. Жизнь приучила меня к мысли, что все необъяснимое таит в себе угрозу, а подлости можно ждать даже от собственного тела. И то, что только что произошло, тоже не сулило ничего хорошего.

В окно любопытно заглянула луна. Мне показалось, что она насмешливо ухмыляется. О Двуликая, какое еще испытание ты приготовила мне? Чего ждать на этот раз?!

[1] Месяц ледяной луны — снежень, первый зимний месяц.

Глава 9

Спросите любую кошку, какое качество своего характера она считает самым пакостным, толкающим на необдуманные поступки и порой мешающим жить, и та ответит: любопытство. О, сколько раз из-за него я попадала в переделки, сколько раз давала себе обещание, что больше никогда, никогда не попадусь на удочку природной любознательности! Напрасно! Стоило на горизонте появиться чему-то интересному, как я тут же с головой пускалась в новую авантюру — наперед зная, что вскоре придется уносить лапы со всей прытью, на какую я только способна. Ничуть не сомневаюсь, что именно любопытство однажды меня и погубит.

Но не только кошкам свойственна эта коварная черта характера — двое, навязанные судьбой мне в спутники, насколько я успела убедиться, от отсутствия любознательности тоже не страдали. В чем-чем, а в этом мы были схожи! Впрочем, положа лапу на сердце, не могу сказать, чтобы это меня так уж расстраивало.

И вот теперь вместо того, чтобы готовиться к долгому и трудному пути, проверять припасы или на худой конец просто отдыхать перед дорогой, два взрослых человека и одна не менее взрослая кошка полночи азартно искали разгадку странного явления, объяснить которое не могли, выдвигая гипотезы, одна бредовее другой, и ставя эксперименты — под стать гипотезам.

Тот факт, что я каким-то образом ухитрилась передать собеседникам кусочек собственной памяти вместе со всеми чувствами и ощущениями, обескуражил нас, но ненадолго. Придя в себя, я испытывала уже не страх и растерянность, как в первые минуты, а нездоровое любопытство и желание докопаться до сути явления.

Сказано — сделано. Тем более что и Верд с Наем поглядывали на меня с плохо скрываемым нетерпением: им тоже хотелось выяснить, что это было, чем нам грозит и как его можно использовать (желательно — с выгодой).