Прикидываю, что сейчас поделывает братец с Мутабором.
Видимо эти мысли не мне одному в голову приходят.
Водитель, повернувшись к нам, спрашивает как раз о такой диковине, как "свой морф". Дался же он им, вот ведь. Сенсация! Приходится рассказывать еще раз, по возможности избегая скользких мест и придерживаясь канвы, данной Николаичем.
Уже и Кронштадт. Машина нас ждет. Инвалидная команда занимает места, залезаю вслед за ними — собираюсь прощаться с парнем на "Хивусе", но он машет рукой — велели ждать, скорее всего обратно вместе поплывем.
Несмотря на позднее время в больнице нас ждет несколько больше народу, чем заслуживает пяток инвалидов с сопровождающим. Получается короткая пресс-конференция, причем и главная здесь и начраз прискакал — и врачи многие. Вопросов куча, я как-то не представлял себе, что мой нелепый контакт с Мутабором вызовет такой ажиотаж.
Приходится спешно писать отчет. К моему счастью находится потертый диктофон — и мне остается наговорить все на пленку. Вроде есть, кому напечатать.
Дальше оказывается хлопотно — саперы разблокировали уже несколько зданий, освободили людей и на ремонтном заводе сейчас полный завал. Судорожно комплектуется несколько групп — в том числе и медицинская. Коллега — оториноларинголог, командовавший на берегу свалился с сердечным приступом, эвакуирован. Короче говоря — придется ехать обратно и работать там до момента, когда ситуация исправится, потому что там сейчас самый настоящий очаг санитарных потерь.
Времени хватает только на перекусить походя чем-то вроде бутербродов.
Меня несколько задевает, что врачи больницы остаются на месте — посылаются медсестры — три человека, пяток санинструкторов — и меня старшим. По дороге надо забрать братца, да и группу нашу перебрасывают обратно на завод. Сейчас уже идет замена охотничьей команды на базе МЧС на два десятка кронштадтских.
Пытаюсь выцыганить медкаменты и прочее, что необходимо в такой ситуации. Когда на руках несколько не то сотен, не то тысяч замерзших, голодных — и обезвоженных впридачу людей, многое понадобится. Мне толкуют, что уже послали, что можно и нужно. Тут вмешивается майор-танкист — как он появился, я не заметил.
— Пошлите туда еще старые газеты, ткань в рулонах, можно телефонные справочники и картона побольше.
Главная смотрит на него как на идиота.
— Мы все необходимое уже послали!
— То, что я перечислил, тоже лишним не будет. Кстати — надо также туда караульные тулупы, если есть, и валенки тоже. На тех, кто там сегодня корячился — одежонка не слишком-то теплая, а охрану налаживать надо будет.
— Но газеты-то с картоном зачем?
— От холода спасаться. Газетами — и газетной бумагой из телефонных справочников — эти, желтые страницы, например — можно неплохо подсушить сырую одежду и обувь, и утеплиться тоже можно. Просто напихиваешь ее под верхнюю одежку. Если не надо стоять, а лежишь или сидишь на чем-нибудь, сапоги надо подснять немного. Ткань нужна на портянки, носками все равно всех не обеспечишь. Если приходится стоять на замерзшей земле или утоптанном снегу или льду, надо набросать под ноги чего-нибудь. Картонные коробки очень хороши — один-два слоя дают офигительную разницу. Можно лапник, только его там сейчас не наберешь. Можно газеты опять же. Можно пакеты поверх сапог надеть. Но это не вместо картонок или других подстилок. При минус двадцати без снега мы спали на земле без обморожений. В сапогах. Приняв необходимые меры. А однажды я отморозил уши чуть не при нуле градусов и без особого ветра. Просто варежку раззявил, дурень. Так там сейчас таких дурней будет богато, вам разве это нужно? Лечить-то здесь придется. И не только обморожения — циститы там всякие, ангины, бронхиты, радикулиты, аднекситы и воспаления легких.
Главная смотрит на говорящего это офицера несколько благосклоннее.
— Хорошо, учтем. Мысль любопытная. Только сейчас уже груз укомплектован. Следующими рейсами. Эту макулатуру еще найти ж надо...
Медсестры уже собрались. Забираем санинструкторов (ну совсем мальчишки) — и отчаливаем. Или как оно называется. Если правильно-то, по военно-морскому?
Кроме людей — на корыто еще и пару мешков с медикаментами и перевязочным материалом закинули. Что в мешках — коротко докладывает сумрачная тетка — старшая у медсестер. Вроде все, что надо в таких случаях.
Тесно, зато тепло. Приходится еще раз озвучить, что там на заводе происходило. Один из санинструкторов в самом вроде неподходящем месте рассказа стал хихикать — получил от медсестры подзатыльник. Ну, пацан еще совсем...
Коротко инструктирую о том, чтоб заботились о своей безопасности. Они вооружены — у каждой и у каждого есть по пистолету, но признаются, что сами не пользовались, знания сугубо теоретические. Надо будет потом попросить Николаича и того же майора — чтоб в плане ответной любезности научили медперсонал пользоваться оружием. Времена, когда медики пользовались неприкосновенностью — закончились уже давно. Я уж не говорю про уголовников — раньше лепилу обидеть было реально западло, нынче — взятие медиков в заложники уже привычно. Но и вроде как патентованные военные стали вести себя совсем не по кодексу чести — наши, обжегшись на европейском отношении оккупантов к лекарям в Великую Отечественную сделали выводы — уже в середине войны каждый медсанбат старался сформировать у себя отделение санитаров из толковых бойцов (подбирали обстрелянных — из поступивших раненых) и всеми правдами и неправдами удерживал их у себя, а заодно разживался неучтенкой — в первую очередь автоматическим оружием, на что начальство смотрело даже не сквозь пальцы — а вообще глаза ладошками закрывало.
Доходило до того, что в медсанбатах были даже противотанковые пушки и несколько раз в конце войны медсанбатовские сами подбивали танки и бронетранспортеры немцев и венгров, прорвавшихся в тылы, или пробивавшихся из окружений...
А если кто что скажет насчет того, что это нарушение правил войны и тыры-пыры про Красный Крест — тому можно просто напомнить, что больше 200 госпиталей и медсанбатов были вырезаны и расстреляны в первой половине войны — когда они еще рассчитывали на то, что наш противник — нормальные люди и были безоружны...
Братца и Филю подбираем там, где я и предположил — на форте Александр Первый. Черт, хотелось давно тут побывать, читал про этот форт много, а видел только издалека.
Интересная история этого форта была. Когда его строили — он уже устарел, потому как гладкоствольные пушки уступили место нарезным орудиям. Да и защищал он внутренний рейд Кронштадта, а дотуда добраться противнику было очень непросто.
Потому и поместили в небольшом, в плане похожем на почку форте (если уж продолжать сравнивать с анатомией) чумную лабораторию. Чума сильно напугала человечество и производство противочумной вакцины было делом очень важным. Вот и содержали там лошадей — для получения сыворотки, проводили эксперименты и много чего успели. А что такое чума — видно было по истории болезни Выжникевича — заведующий Особой противочумной лабораторией Института экспериментальной медицины, Владислав Иванович Турчинович-Выжникевич заболел 3 января 1904 и умер 6 января 1904, за три дня сгорел от легочной чумы.
По тем временам — первоклассно оборудованная лаборатория со строгим режимом и своим крематорием, в котором сжигали все — вплоть до мусора и конского навоза — из лаборатории в мир выходила только вакцина...
И даже пароходик, обеспечивавший связь с Кронштадтом носил гордое название "Микроб".
Эх, вот будет свободное время — обязательно сюда напрошусь — интересно тут походить. Нет, конечно, похожее видеть доводилось — известный форт Байярд — такой же, только поменьше. И в Англии такие же есть, и в Америке... Их еще называли "каменные линкоры" — действительно на корпус корабля похоже и орудия ярусами ставились...
От всего этого отвлекает братец, залезающий в салон. Кивает и говорит:
— Направление — завод? Помощь беженцам? Медикаменты — наличие?
— Окстись, братец! Тут нет Мутабора, все живые.
— Тьфу. Черт! Момент. Перестройка.
— Как тут устроились?
— Есть тут помещение с печкой. И отчаянный дед — вроде как он бывший лоцман. Согласился остаться, а Мутабор — как собеседник деда вполне устраивает.
— Извините, Мутабор — это — тот самый морф? Про которого сегодня говорили?
— Он самый — отвечает за нас Филя, достаточно плотоядно посмотрев на спросившую медсестричку. Ну да, в его вкусе. Полненькая, светленькая. Самое то. И — главное — смотрит восхищенными круглыми глазами.
— Ой, как интересно!
Я уже собираюсь открыть рот для честного заявления вроде как "ничего интересного, он просто инвалид с изменением еще и обменных процессов", но вижу весьма выразительный взгляд Фили и решаю воздержаться.
Водолаз элегантно и бесцеремонно впихивается рядом с медсестричкой и начинает заливать.
— Как устроились? — спрашиваю братца.
— Нормально. К слову мясо очень к месту пришлось, не забудь теткам спасибо сказать.
— Слушай, а с чего морф вдруг согласился ехать? То упирался-упирался, а потом вдруг как щелкнуло.
— Да сам не пойму.
— А может из-за того, что стайное животное, человек-то?
— И?
— Ну. Мы его так уговаривали, что он почувствовал себя, скажем не лабораторным животным, а своим? Так, скажем, обрел компанию?
— Ага. Наша рота — дружная семья. По-моему — плетешь не ту святую. Скорее посчитал, что надоест нам его убеждать — кто-нибудь из политически неграмотных и пальнет. Может, посчитал, что так он будет в большей безопасности. Если в нем будет постоянная надобность, не припомнят художеств под руководством ныне беспокойного вивисектора.
— А может обещанное тобой руководительское кресло соблазнило?
— Кто знает. Тебя кормили?
— Сожрал пару бутербродов на ходу.
— А про меня забыл, а? Бутерброды с сыром были?
— Гм...
— Ясно. Забыл. Родственничек!
Братец поворачивается к нашим спутникам.
— Месье, мадам и мадемуазель! Я же не манж ну не все сис жур, но жрать хочется как из пушки. Может, кто удружить голодному, заброшенному всеми лекарю? Найдется ли у вас капля сострадания или на худой конец холодная котлета за пазухой?
— Вы еще забыли сказать, что сами вы не местные и извините, что мы к вам обращаемся — ехидно замечает старшая медсестра, тем не менее начиная копаться в своей сумке.
— Так низко я не пал, чтоб попрошайничать по-цыгански. Тем более что основной бизнес на нищенстве держат цыгане-люли. А они вроде и среди цыган — не почитаемы.
— Ладно, держите.
— Вот спасибочки!
В итоге нам насовали провизии — как раз на троих и хватило — Филя, разумеется мимо не прошел и трапезу с нами разделил.
Правда поесть спокойно не дали — вопросов было много.
Кронштадская медицина уже на морфов насмотрелась — причем на разных — оказалось, что и братца присутствующие знают — он препарировал несколько морфов у себя — на новом кладбище, названном в честь большого Пискаревского, где лежит 470 000 ленинградцев умерших в блокаду от голода, холода, обстрела и бомбежек, — Малой Пискаревкой.
Но вот появление более-менее разумного, да еще и выступившего союзником морфа — это их сильно удивило. По-моему даже посеяло всякие беспочвенные утопии, типа вечной надежды людей на практическое бессмертие. Хоть в каком виде, не зря же так были популярны дурацкие фильмы про вампиров. Только бесплатный сыр — как правило в мышеловке. Причем для второй мыши.
Во-всяком случае по одному морфу судить нельзя. Ну, мне так кажется...
Хотя заманчиво, конечно. Потому как вроде жизнь после смерти — и что там — один Мутабор ведает. Но мне так кажется, что тут не будет все так уж просто — пореанимал безнадежного — и вот он встает, говорит "Благодарность. Доктор. Коньяк. Завтра." и прет домой к радостным родственничкам. Вот что узнать надо точно — осознавал себя мой подопечный сразу или память потихоньку возвращалась. И что там такое было — при дрессировке того же Альманзора. Пряник какой был — ясно, а вот кнут? И ведь был кнут, совершенно точно — больно уж вивисектор был уверен в том, что морф его боится. Морф конечно жульничал, но ведь это показывает, что применяли по нему какую-то неприятность...
— Подходим, приготовьтесь высаживаться! — не оборачиваясь говорит МЧСник.
Народ начинает прибирать свои сумки, а старшая из медсестер раздает брезентовые котомки — точно, в таких были бахилы и рукавицы от ОЗК.
— Это зачем?
— Загажено на территории уже все сильно, а в цехах, где людей три дня держали — тем более. Без бахил — угадимся сильно, нам же там ходить придется..
А ведь и верно. Добавляю футляр в свою поклажу.
На берегу людно и довольно оживленно. Людей полно и видно, что грузы кучами. Встречает комендантский патруль из мореманов. Переваливаем сумки и себя в маталыгу, к которой нас привели патрули. Медпомощь никому не требуется — командование решило не проводить массовую эвакуацию.
Вместе с маталыгой отправляется несколько разномастных грузовиков. В холодном, сыром воздухе чад солярки и сгоревшего бензина звучат какой-то особенно тревожной нотой. Водила перед прощанием сообщил, что наши благополучно убыли в Ораниенбаум, их заменили присланные с Котлина люди, но вообще-то МЧС предпочло бы иметь дело с нами. Танк и БТР остался в усиление, да с собой кронштадтские приволокли серьезные стволы — и АГСы и пулеметы. В том числе и крупнокалиберные. Опасение, что какие-то залетные хамы начнут обижать, поэтому сейчас сильно ослабло.
К слову — не для передачи всем подряд — МЧСники таки нашли место, где можно разжиться СКСами и патронами к ним. Но об этом пока — молчок, там вроде есть еще много всего вкусного — наш Старшой об этом информирован, а вот кронштадтские могут наложить лапу — и целуйте веник! Потому им припомнили голодный паек с вооружением в самом начале и делиться не хотят категорически.
На месте требую от своей группы не расходиться и идем гуськом к стихийно образовавшемуся штабу — по имеющейся информации — аккурат в домике, где битые мониторы можно найти командира. Стараюсь идти там, где на снегу брюхом корпуса от БТР промятая полоса. Еще не хватает сейчас кому-нибудь на мину нарваться.
Первое впечатление — из рук вон плохое — толпа народу — кучами, группками, поодиночке — ходят, лежат, сидят где попало, в некоторых местах снега не видно. Бахилы мы натянули. Идти неудобно, но по запаху судя — народ не слишком заботится о том, где гадить, а может просто вытряхивали накопившееся за три дня в штанах дерьмо. Как это описано у капитана Франсуа из Великой армии Наполеона — во время отступления из Москвы многие европейцы так поступали — гадили в портки на ходу. И на ходу же и вытряхивали — потому как сядешь — замерзнешь, или толкнут — и не встанешь...
У немногих освобожденных хватает силы ругаться — но так как вообще людей густо — то ругань выделяется на фоне плача. Не выпустить всех — было жестоко, а сейчас помогающие захлебнулись в таком объеме работы. К тому же на периметре видна охрана, да патрули опять же — в итоге помошников кот наплакал, тонут они в массе нуждающихся.
