— В данном случае это не только допустимо, но и рекомендовано.
— Надежда Николаевна, Вы действительно в порядке?
— В полном, коллега. Не поверите — в совершенном порядке.
И вытянув из корзинки под столом какие-то грязные тряпки и использованные чужие бинты, мотает их как попало, придавая умирающему — а я вижу, что пациент уже отходит — вид неряшливо сделанной мумии из трешевой фильмы.
За дверью короткий всплеск голосов — и в кабинетике появляются встревоженные Николаич и Андрей. И если Николаич ведет себя как положено, то Андрей меня удивляет не хуже Надежды. Ухмылочка на физиономии флегматичного снайпера вылезает такая злорадная и хищная, что впору любому вампиру, дорвавшемуся до бадьи со свежей кровушкой.
Вместе с ними врывается и товарищ умирающего — он растрепан, явно прорывался силой.
— Сволочи, убийцы, быдло, скоты!
— Вы тут пока с товарищем побудьте — говорит ему Николаич достаточно убедительно и кивает нам головой, однозначно требуя покинуть помещение.
Выходим. Андрей все так же скалится, чем вызывает внимательные взгляды патрулей.
— Милицию вызовите! Я видел, что здесь были менты — пусть делают свою работу — кричит из-за двери господин.
— Обязательно! — отвечает Старшой и тихо приказывает Надежде запереть дверь в медкабинет. Ключ дважды проворачивается в двери. И окошко в медпункте маленькое и высоковато.
— Так. И что дальше будем делать? — спрашивает прибежавший Михайлов.
— Получается так, что разбираться в происшедшем.
— Странное тут какое-то происшедшее — Михайлов смотрит подозрительно на Надежду с кровавыми отпечатками на халате.
— Давайте — ка пойдем в более подходящее место и там будем разбираться. А что скажет наша милиция?
— Ничего не скажет — это ваши проблемы, а мы не оперативники, не следователи, не прокуроры и не наша работа тут что-то расследовать. Мы тут вообще в гостях. — резонно отвечает маленький омоновец в берете.
Его худощавый напарник тоже тут, при этом замечаю, что он посматривает в обратную сторону — видимо непроизвольно и привычно стараясь не оставлять тыл открытым. Ну да. Можно подумать, что он простреленных не видал, видал конечно и потому зеваки из него не получится.
— Надежда Николаевна, что там произошло?
Сестричка странно смотрит в лицо Николаичу и вдруг начинает плакать навзрыд.
Как смертельно обиженная маленькая девочка.
Это сильно поражает всех, кто успел убедиться в ее железобетонном спокойствии за последнее время.
— Знаете, мне кажется надо бы расследование отложить до завтра. — вмешиваюсь я.
— Получается так, что у нас тут нет специалистов — и опер и судмедэксперт в Кронштадте остались.
Михайлов задумывается.
— А с чего это вы о судмедэкспертизе заговорили? Тот, со спущенными портками еще жив?
— В судмедэкспертизу входит как составная часть работа с живыми клиентами. И по времени даже ее больше — всякие ссадины, синяки и шишки описывать. Другое дело — не зрелищно это ни разу и не интересно вовсе. У меня вот только один случай и был — когда одна дама другой даме по морде мороженой курицей залепила — брякаю я не совсем к месту.
— Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть — хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь.
— Ну, я вообще-то не специалист... — мямлю я, понимая, что язык мой — таки все же враг мой и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь — учится молчать.
— Диплом есть? Есть. Курс проходили — проходили. Экзамен сдавали?
— Сдавал...
— И на сколько?
— Ну, на "отлично"...
— Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений — говна-пирога, это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть?
— Специфический. Очень специфический — осторожно отвечает маленький.
— Но с огнестрелом-то встречались?
— Это да... Только что здесь — то разбирать. Это ж не на Кеннеди покушение — стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает и свидетели есть. Что нужно-то?
Михайлов на секунду — другую задумывается.
— Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов.
— Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она — сама и расскажет, что там было.
— Уверены?
— Это не так чтоб уверен, женщины — они всякие фортели выкидывают. Может это ее любовник был, или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял?
— Да вроде как нет у нее мужа...
— Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете?
Тут мне приходит в голову, что вообще-то о своей сестре я не знаю толком ничего.
Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу.
Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации.
— Можешь что сказать по делу? — спрашивает Андрея маленький.
— Только с адвокатом — неожиданно отвечает тот.
Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера.
— Ты, зема, улыбочку-то эту убери. Примерзла у тебя улыбочка-то.
— Неа. Не могу, извини — все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей.
— А что так? Это я тебе прямо скажу — смотреть на тебя с этой улыбочкой — неприятно.
— Ага. Но пока не могу...
— Получается так, что сестру я заберу к нам — решает Николаич.
— Под вашу ответственность?
— Да.
— Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен?
— Нет, только покой — отвечаю я, и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего — ничего. Ничего о ней не знаю. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно — полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А в таких конфликтах и стороны разные и люди там были самые разношерстные и вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит... Тем более, что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех тут стоящих мужиков спущенные штаны — признак чего-то сексуального. А для меня — в большей степени — скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. (Я ж пока в педиатрии корячился насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций — от витаминов до антибиотиков? То еще зрелище.)
А получил пациент полную обойму, причем хладнокровно выпущенную по ключевым точкам — в рот, чтоб не орал, в плечо, в колено, в живот. Как он еще после этого ухитрялся шевелиться — ума не приложу.
Может он и впрямь ее например хотел изнасиловать прямо в кабинете, на столе?
Или действительно муж какой-никакой?
Тогда почему Андрей так выглядит, словно ему жутковатый, но долгожданный подарок сделали?
— Точно? — Михайлов чует мою неуверенность. А откуда тут взяться уверенности — да те же омоновцы, глянув на наложенный по мошонке жгут, приплюснувший яички к туго перетянутому бедру при всем отсутствии у них следовательского образования не поверят ничему. Да, бывает такое, особенно у очень неопытных и невнимательных, когда напугавшись до усрачки жутким фонтаном крови из бедренной артерии одним махом прихватывают под жгут и мошонку. Но Надя не неопытный автолюбитель, кровотечения не было, да и на бедро не жгут кладут грамотные люди, а закрутку вертят... Вот окажется чертова Надька ревнивой сукой, а ее скажем бывший муж — невинной жертвой — так я буду прямым соучастником гадкого и тупого дела.
— Там же остался его друг. А кстати — кто это такие оба — двое? И пострадавший и этот... господинчик?
Михайлов стеклянно смотрит на меня.
— Из столицы. Весьма высокие гости. Перечислять титулы не берусь — там у меня их визитки лежат, так мелким текстом — на две страницы... Как минимум европейского значения птицы...
Еще интересней.
— Вот знаете — продолжает Михайлов — Больше всего я не люблю, когда делают из меня идиота. И сейчас у меня такое ощущение, что если и не все, то некоторые здесь именно этим и занимаются.
— Если уж признаваться — в тон ему отвечаю и я — то ситуация непонятная и идиотом тут я себя тоже чувствую.
— Не знаю, не знаю... Не пойму в чем тут штука — но вообще-то при тяжелораненом доктор как-то уместнее, чем тут на площади. А вы тут стоите, словно у вас в медпункте все как должно...
— Нечего мне там делать.
— С чего бы? Я вот слыхал, что при ранениях положено оказывать помощь. А ребята сказали, что перевязки наложены на фу-фу... Типа — отвяжись.
Черти глазастые. Хотя тут и образования не надо, видно, что халтура, да еще и нарочитая какая-то. И то, что бинты уже пользованные заметить — тож ума большого не надо.
— Чего молчим?
— Ну, а что тут скажешь? Я ж сказал — чувствую себя идиотом.
Николаич-то с Андреем ушли, Надежду уведя с собой, а я тут с омоновцами, да с комендачами — как рак на мели. Хорошо темно, да в ушанке, а то светились бы у меня уши малиновым светом...
— Почему помощь оказана херово?
— Почему-почему... да потому что безнадежник он. В лучшем случае до завтра дотянет — ляпаю я.
— И потому вы там оставили второго? Запамятовали, где карантин находится? — Михайлов явно свирепеет.
Омоновцы пользуются случаем и ретируются по-английски.
Ситуация глупее не придумаешь. И что особенно противно в таком положении — прав Михайлов, будь он неладен — причем по всем пунктам. Набираю в легкие воздуха.
— Вы правы. Причем полностью. Я растерялся. Как скажете — так и будет. Командуйте, Петр Петрович.
— Тогда так — раненого в карантин, под присмотр, по протоколу. И тащите своими силами. И делаете это быстро. Прямо сейчас.
— Так этот второй вой поднимет!
— Ваши проблемы.
— Ну. Ладно.
Вызываю Сашу. Прошу взять кого в носильщики еще и придти в медпункт.
Михайлов сопровождает меня к медпункту. Смотрит нехорошо, разозлился видно мужик от наших непонятностей. Я бы и сам разозлился. Да я и разозлился, только вот предмет для злости не определить. За неимением такового злюсь на самого себя.
Упираемся в запертую дверь. Подливается масло в огонь. Михайлов пыхтит, как паровоз — вот — вот тронется.
Вспоминаю, что ключ у Николаича.
И тут как раз какие-то жалобные причитания за дверью сменяются воплем.
— Доигрались, ребятки! Обернулся ваш безнадежник!
В медпункте грохочет и орет.
— Такую дверь без лома не вынесешь, старая работа — замечает старший патруля.
На шум опять собирается куча народу. К счастью поспевает Саша, Серега и Андрей — с ключом, слава богу.
Саша, встав на колено, открывает дверь. В медпункте — погром. Но московский гость оказался не так прост — сориентировался в обстановке и зажал своего обернувшегося дружка в угол столом, да еще и кушеткой сверху прищемил. Голосит не уставая, но кушетку держит твердо. Дружок, как и положено новообратившемуся, вяло машет целой рукой, но дотянуться не может.
— Давай. Того, что слева — говорит Серега Андрею.
— С удовольствием — почему-то отвечает тот и грохает одиночным.
Зомби с простреленной головой так и остается стоять, припертый в углу мебелью.
Голосящий затыкается после весьма увесистых плюх справа-налево. Его уводят патрули.
— Завтра мне — рапорт к планерке. Я знаю, что вы мне не подчинены напрямую, но настаиваю. Категорически настаиваю.
Михайлов поворачивается и уходит.
Публика потихоньку начинает рассасываться.
Стоим вчетвером. Потом запираем дверь и идем в салон. Говорить неохота.
Замечаю, что рядом с нами идет тот самый старичок — пчеловод.
— А Вы что хотите?
— Вам некогда было. А обещали мазь и таблетки — отвечает дедок.
И ведь действительно...
Возвращаемся в медпункт. Пока пасечник косит глазами на хаос и вертикального зомбака за баррикадой смазываю ему пораженную зону зовираксом. Потом пытаюсь вспомнить — где у Надежды лежат таблетки. К счастью зона полок в боевых действиях не участвовала, а порядочек у медсестры — прусский. Потому нахожу таблетки без проблемы.
Объясняю деду, чтоб мазал мазью пять раз в день, чтоб таблетки принимал — как сказано в аннотации и на всякий случай читаю ее. И чтоб не лапами лез мазать, а ватку использовал на палочке — ну и чтоб выкидывал после применения. Даю вату — палочки и сам настругает. Еще даю ему валерьянку. Может спать будет лучше, несмотря на боль и зуд.
Все. Теперь в салон.
— Это — весело тут у вас — замечает маленький омоновец.
— Ну, а у вас, что — скучно?
— Тоже весело. Но не так. Мы там друг на друге сидим и спим по очереди — как в подводной лодке. Соответственно — и веселье. А у вас тут — жилищная проблема решена в целом.
— Солоно вам пришлось?
— Эта — да, солоно. Кто ж знал, что раненых и укушенных изолировать надо по-другому. Работали-то как положено при карантине.
— А что вы и карантины обеспечиваете?
— Мы ж в любой бочке затычка. Когда медики сообщали о вспышке инфекции — так ОМОН туда в первую голову выезжал, а как же. Месяц назад оцепление обеспечивали — на железной дороге сообщили о вспышке карантинного заболевания — два вагона с пассажирами в тупик тут же и держали там, пока не разобрались, что это дизентерия. Это вы не знаете, а такое по стране постоянно происходит. Рутина. Тут у нас тоже с железной дороги началось, кстати. С Московского вокзала.
— Вот, похоже, что эта херь с Москвы пошла.
— Это не похоже, а точно так. С Москвы. Мы на несколько часов отстали всего.
— Как это определялось-то?
— Так пока связь была — уточнили. Задним умом крепки...
Хлебаем чай. В воздухе как топор висит напряженность. После того, как оценил ситуацию со стороны — мороз по коже. В двух словах — все плохо. Может быть, даже и еще хуже. Особо противно то, что в принципе я тут в начмедах, значит, отвечаю за то, что происходит в медпункте и за персонал. Впору Охрименко вспомнить, тот недавно в такой же мешок попал. Только вот он лично не участвовал в стрельбе своего подчиненного и никак ему не способствовал, чего про меня не скажешь.
Поговорить бы с Николаичем — так он куда-то ухрял. Надежда внизу сидит, отплакалась и замкнулась в себе. Андрей к ней пошел, вроде как есть что ей сказать. И Дарья там же.
— Это, к слову — у меня тут фурункул образовался — говорит мне маленький омоновец.
— Ну, надо полагать предлагаешь мне его вскрыть?
— Ага. Струменты у тебя надо полагать в медпункте?
— Ну, да.
— Так пошли?
— А до утра никак не потерпеть?
Маленький странно смотрит.
— Эта...Никак...Ага.
Делать нечего — плетусь обратно. Оба омоновца следом. Заходим в кабинетик, свет там так и горел.
— Ну. Показывай свой фурункул.
— Эта. Вот.
Продолжаю тупить. На предъявленной к осмотру руке есть пара гнойничков, но фурункулами их даже спьяну не назовешь. Смотрю на маленького вопросительно.
