Вместо костерка в мерзлой земле воронка метра два диаметром, да в полметра глубиной, на воронке березы рубленные буквой зет лежат — и вместо полянки маленькой — поляна большая — все кусты и подлесок метров на десять сбрило — только огрызки торчат.
А Никон чуть не плачет — и губами шевелит интенсивно.
С трудом — но поняли — недалеко мы от деревни.
Надо уносить ноги.
Выкатились на дорогу — еще тошнее стало — там провода какие-то на столбах — так провода снесло прилетевшим куском дерева. Все, тикать надо.
Вышли в Марьино, идем такие милые дети, невинный вид соблюдаем, а местные кулаками грозят и ругаются.
Никон приссал, да и мы — тоже.
— Надо уходить шустро — а то и впрямь мильтоны приедут. Пошли через поля аэрации!
Мы сдуру и согласились.
Поля аэрации оказались местом, куда сливали фекалии, а потом растили капусту. Везде снег, а на этих чертовых полях — жижа. Чуть-чуть не до обреза сапог. Ох, и замаялись мы по этой жиже продираться. Так потом и не собрались на "Пантеру" глядеть, ну его к черту это Марьино.
— Кого сопровождаем? — спрашиваю своего командира.
— Съемочную группу "Дом-3". А заодно "Остаться в живых" и "Последний герой".
— Это как?
— А так. Вторая компания уже такая — хотят быть сами по себе, не подчиняются директору завода, воду мутят — нахер с пляжа. На выселки. Кошка бросила котят — пусть вертятся как хотят. В мешках пара ружей. Рация коротковолновая. Жратва на три дня. Короче — набор "Счастье Робинзона". Понравится жить своим умом — на здоровье — одумаются — сеанс связи оговорен.
— А если разбойничать начнут?
— Виселицы видел у Завода?
— Нет.
— А они там есть. Так что — выбор их.
Один из пассажиров восклицает:
— Вы не имеете права так поступать с живыми людьми!
— Увянь! — веско велит Ильяс.
И тот вянет.
— Эй, живорезы — вот это местечко, что я говорил — обращается к Ильясу и мне водила — молодой парень, чернявый и покрытый густой многодневной щетиной. За рулем автобуса он выглядит аутентично, ни дать ни взять типовая маршрутка с типовым водителем. Тычет пальцем за окно. Там какой-то поселок вроде.
За окном — слева пожарище. Несколько домов сгорело — стоят коробки. У дороги валяется пара десятков тел — чуть ли не рядком — обгорелые, чернокопченые, в лохмотьях одежды. Поодаль — несколько таких же стоячих. Вроде даже двигаются.
— Во, второй с краю видите?
— Ага — отзывается глазастый Ильяс.
— Что, что там? — спрашивает с ужасом глядящий в окно пассажир.
— А бака — огнеметчик тут какой-то образовался — неторопливо рассказывает снайпер.
— Решил огнеметом зомби жарить?
— Йепп! Только не учел, что прожарить мозги в черепной коробке куда как не просто.
— Надо было ему с микроволновкой бегать.
— Да тоже результат аховый. Сейчас Марьино пойдет?
— Марьино. У наших тут блок пост был. Потом Морфеус пришел — и все, свалили.
— Почему Морфеус?
Водила задумывается.
— Просто он то ли черномазый, то ли горелый — харя у него черная. И двигается быстро. То есть двигался.
— Упокоили?
— Черт его знает. Гоняли его бэтром, вроде б подстрелили.
Марьино пустое. Ни людей, ни зомби. Только на выезде мелькает что-то неприятно быстрое, тут же скрываясь за домами. Не могу сказать что именно — то ли здоровенная собака, то ли некрупный зомби. Успеваю зацепить взглядом характерные детали человеческого костяка наполовину торчащего из канавы. Чисто обглодан. О, еще один поодаль. И еще вон, подальше от дороги, кучкой, сразу несколько.
Наши пассажиры встревожились, побледнели еще больше. Не повезло им, попали под раздачу. Я ведь не маленький, прекрасно понимаю, что пока мы тут с охотничьей командой и прочими такими же дураками носимся, спасая мир, ребята половчее нас устраивают себе сладкое будущее. Нет, конечно и Николаич и Ильяс — люди вовсе не простые, своего не упустят, а в карман положат, но по сравнению с некоторыми моими знакомцами по той, добедовой жизни, — пионеры-альтруисты, бессеребренники полные.
В блокаду от голода и холода умерли сотни тысяч человек, другие сотни тысяч погибли в невыразимо жестоких боях, которые немцы, прошедшие еще Первую Мировую сравнивали с мясорубкой под Верденом, но ведь были и такие, кто сколотил состояния, обзавелись роскошными коллекциями искусства и всякими ценностями... Я прекрасно понимаю, что в том же Кронштаде сейчас уже вполне себе орудуют шустрые ребята, и их потомки будут называть нас лохами. Как потомки удравших в Ташкент последнее время старательно поливали дерьмом воевавших в Великой Отечественной... Что-то меня на патетику потянуло, да и вообще расслабился. А это и понятно — на Ильяса глядя — он тоже не за окрестностями следит, а скорее за пассажирами. Нет, окна сеткой защищены, мы вооружены, но как-то это все на школьную экскурсию похоже.
Или все эти разговоры про этого Морфеуса — пугалки? Мороза на высылаемых нагнать, чтоб одумались? Но кости-то обглоданы. Не бутафория.
Места после Марьино — пустынные, пару раз поодаль мелькали деревушки, но мы шустро прем по прямому как линейка шоссе. Сворачиваем вправо, проскакиваем деревню.
— Авек плезир — Велигонты — меланхолически заявляет Ильяс.
— Следующая — конечная, Узигонты — в тон ему вторит водила.
И впрямь — скоро тормозим.
Пассажиры выгружается, водила глумливо подражает телеведущим, комментируя высадку. Мне почему-то противно это слушать, отхожу к буханке, около которой покуривают двое камуфляжных.
Здороваюсь, представляюсь.
Шофер бурчит что-то себе под нос, кидает сигаретку и лезет в кабину. Второй, рыжеватый, с белыми ресницами оглядывает меня с головы до ног, потом протягивает руку:
— Капитан Ремер.
Странно знакомая фамилия. Совсем недавно встречал.
Вспомнил! "Операция "Валькирия" — покушение на Гитлера.
Точно. Там как раз был майор Ремер — наш попутчик в чине чутка не дотянул до однофамильца. Отто Ремер, майор охранного батальона — тот, кто пустил под откос операцию "Валькирия" — потом отсидел три года в демократической уже ФРГ за то, что считал, что надо дружить с СССР, а не США.
Немцы давно делятся на две группы, одни считают как Бисмарк — с Россией лучше дружить, другие хотят в очередной раз "Дранг нах Остен" покорить славянских дикарей. Ремер как раз бисмарковские взгляды разделял. А вот антигитлеровские заговорщики — как раз не очень. Если бы они победили — скорее всего, наши союзнички быстро пересдали карты. Видно у них были личные счеты именно и только с Гитлером.
А вообще редкий случай, когда фронтовики могут исполнить свои фантазии по отношению к штабникам.
Вообще — то охранный батальон — это была команда выздоравливающих фронтовиков, что особенно пикантно — резервный батальон именно и был возможностью отдохнуть в столице, своего рода поощрением. И когда они херачили штабных прикладами — оттянулись, небось, исполнив заветную мечту каждого фронтовика.
Вижу, что героев вот уж именно реалити-шоу уже выгрузили. Почему-то их никто не встречает.
..................................................................................................................
— Ты что, даже бикини не одевала? — удивленно осведомилась Вера.
Покраснеть гуще у Ирки уже вряд ли бы получилось, потому внешне ответный удар напарницы она перенесла невозмутимо. Но это только внешне — и, пожалуй, только на мужской взгляд, достаточно бесполезный для оценки тонких душевных движений.
Если б на Ирку посмотрел бы сейчас стандартный мужик, то он увидел бы только голую смутившуюся деваху, ядреную, здоровую и вполне себе симпатичную. Правда любой нормальный мужик заметил бы тут же и вторую девушку, тоже обнаженную и тоже вполне себе симпатичную. После этого скорее всего у мужчины произошел бы легкий клин в башке и на минутку — другую случилась бы ситуация горемычного буриданова осла, намертво затупившего при виде двух равноценных целей. Если бы нормального мужика после этого тут же спросили — что там собственно происходило, то, разумеется, был бы получен достаточно полный обзор таких статей как рост, вес, размер грудей и прочие второстепенные детали. Ничего не поделаешь, чтоб мужчина стал наблюдательным, и хотя бы немного стал разбираться в женских нюансах поведения, моментально оценив мимолетную мимику и малозначащие на первый взгляд телодвижения, требуется жесткая и долгая наука, которую обычно постигают за десятилетия семейной жизни. Да и то при этом мужчины учатся понимать язык тела только одной женщины — жены. У особо толковых удается просекать еще одну — тещу.
Вот женщина — женщина бы с ходу выдала полный дамейдж рипорт о только что произошедшей в предбаннике стычке. Впрочем, как пишут умные люди — это заложено в мужчинах и женщинах с тех самых времен, когда их создавал Творец. Именно поэтому мужчине положено засечь цель охоты за километр, а женщине точно знать, где и чем в пещере занимается в этот самый момент каждый из ее пяти детенышей. И потому легкая, тут же исчезнувшая, гримаска на лице Веры, невольно выставленная вперед ножка и невольное, только обозначенное движение руки Иры, ее дернувшаяся нижняя губа и еще два десятка подобных деталей были бы для женского глаза так же очевидны, как для мужского что — нибудь очевидное, кинематографическое, на манер — этот тому дал в морду, да промазал, а этот ему сапогом по яйцам — хрясь! Тот и с копыт долой!
Вот и для женщины было бы видно, что та, которая потоньше, часто загорала топлесс, а вторая — потабуретистей — не загорала вообще и уж всяко не делала себе интимных стрижек. И что тоненькая только что уела свою подружку. Причем сильно.
— Пошли в парную... — пробурчала Ирка.
Она отчетливо понимала, что получила щелчок по носу.
Какое тут бикини, когда в лесу схроны строишь... Да тут летом такие комары, что их впору мышеловками ловить. И слепни. И оводы. Тут Ирка вспомнила чертового лося с личинками и ее передернуло.
— А я этим летом опять собиралась в Турцию — прощебетала, только войдя в парную, Вера.
В ответ Ирка шибанула ковш горячей воды на камни.
Как паровой котел взорвался. Пар рванул по парилке словно взрывная волна.
Вера, взвизгнув, вылетела обратно в предбанник.
Ирка присела, внизу было все-таки не так обжигающе, даже дышать можно было.
Потом добавила еще ковш. На душе стало полегче. Словно сама выпустила пар.
— Ты меня чуть не сварила! — возмущенно воскликнула Вера, когда напарница вышла из парной.
— "Чуть" не пуд, ничего не весит — спокойно ответила Ирина. И продолжила: "Сейчас нагреется, пар разойдется, можно будет попариться".
— Вот нафиг, я тебе не челябинский сталевар! — категорически возразила напарница, вовсе не желающая помирать в этой бане.
— Брось, попариться всегда полезно — дружелюбно ответила Ирка, опять почувствовавшая почву под ногами и от этого воспрянувшая на манер Антея. И подумала: "Эх, жаль, веников нет, я б тебя попарила бы. Ишь, в Турцию она собиралась. Сейчас я тебе закачу курорт. С бикини и подбритой мохнаткой! Мешком не перетаскаешь!"
Вера понимала интуитивно, что зря она ляпнула про Турцию. Но уж очень хотелось. И помыться тоже очень хотелось... Но ляпнуть про Турцию — все же больше.
..................................................................................................................
— И куда интересно все предыдущие подевались? — интересуется у меня Ремер.
— Я совсем без понятия. Ты про сельских жителей?
— Нет, тех, кто тут выжил — эвакуировали. Я про предыдущий завоз — восемь человек было, штрафников, как я слышал.
Водила автобуса, продолжая свой как — бы репортаж, информирует незадачливых участников реалити — шоу о том, что им стоит взять свои мешки и идти дальше в деревню и обустраивать свою жизнь по собственному желанию, тут нянек нет. Наши пассажиры затравленно озираются. Даже за мешки не взялись еще.
— Какие же вы суки! — не удержавшись, заявляет один из выгруженных.
— В тютельку — отвечает ему Ильяс.
— Поехали! — это уже водитель из буханки торопит. Автобусоводу еще хочется поглумиться, но Ремер вскакивает на свое место. Буханка нетерпеливо гудит, разворачивается. Мы трогаемся следом.
— Как-то сурово очень! — вырывается у меня.
— Зато наглядно. Кнут и пряник — старая метода. И ничего лучше не придумали — весьма равнодушно отвечает Ильяс.
— Азиат ты просто, жестоковыйный.
Ильяс хмыкает. Потом совершенно спокойно заявляет:
— Любое общество если хочет жить спокойно не может обойтись без репрессий. И обязательно репрессии будут. Слово тебе это знакомо?
— Ну, разумеется.
— Так вот — и можешь и эти мои слова высечь на полированном камне — где человек — там и жестокость. Разница только в том, кто репрессии устраивает — бандиты или полиция. Если государство сильное — то полиция. Как в Америке. Если государство слабое — как у нас было — то бандиты и всякая сволочь, на фоне которой бандиты — просто ангелы. Но кого-то обязательно будут плющить. Вакаремас?
— Не вполне.
— Тогда слушай...
Но договорить ему не дает водила, дав по тормозам весьма резко, отчего мы хватаемся за автоматы. Сначала я не вполне понимаю, в чем дело — потом вижу — к нам по дороге — оттуда, откуда мы прибыли едет во всю мочь одинокий велосипедист. Машет рукой, отчего велосипед начинает мотыляться по дороге, явно к нам едет.
— И много же у вас тут идиотов — замечает водила.
Мысленно я с ним соглашаюсь. Велосипедист наконец подъезжает к нам, барабанит в дверь. Переглянувшись с Ильясом, водила дверь открывает. Запыхавшийся парень — мы видим, что он очень молодой — вваливается в салон.
— Автомат мой верни! — заявляет он, глядя на меня.
Какой еще к чертям полосатым автомат?
— А пони и красный фургончик тебе не нужен? — ляпаю от неожиданности первое пришедшее в голову.
— Шёнен, ты б сначала спросил разрешения присутствовать, поприветствовал старших. А то словно бака — гайдзин какой-то вломился тут — замечает наш снайпер.
— Автомат мой верни!
Вот же заладил.
Вспоминаю, где я его видел. Он был самый борзый в охранении — еще его приятели с мертвячки, подвешенной за ногу на дереве, трусики пытались снять. Точно, забрал я у него автомат, было такое. Поди вспомни, куда этот автомат потом делся... Да небось Ильяс же и оприходовал.
— Ты как без автомата выжил во время штурма?
Парень зло смотрит. Молчит.
— Э, поехали, время — говорит снайпер водиле.
— А пассажир? Он за проезд не платил!
Бибикает нетерпеливо буханка.
— Короче, парень, дело такое — мы едем по делу, цацкаться с тобой времени нет. Автомата твоего у нас нет. Но мы можем и придумать толковое, если ты нас убедишь в том, что оно того стоит. Или вылазь — твой лисапед еще не остыл, мотор греть не придется. Сё?
— Мне мой автомат нужен!
— Доктор, чего он к нам прицепился? Твой пациент что ли?
— Ну, тебе я рассказывал. Это тот — из охранения, борзый.
— Не помню. Давай, вылазь.
— Я не могу... без автомата...
