— Ни боже мой! Вот Вам и карты в руки!
— Я не могу позволить в такой момент прибирать власть в свои руки всяким армеутам и разным спасателям кошечек с деревьев!
— То есть не идете?
— Пусть идет Игнатьев — передайте ему, что я велел.
— Но получится. Игнатьев пропал без вести.
— Тогда Соколова!
— Хватит! Тридцать итальянок уже в относительной безопасности, так что нечего тут распространяться. Прекратите — оба! Предлагаю выбрать зам. по тылу — вот Хранитель фондов Заповедника — Францев Павел Ильич. Знает заповедник как свои пять пальцев и не допустит нанесения ущерба фондам. Кто против? — председатель обводит орлиным взором присутствующих.
Никто не против, даже уже достаточно засветившиеся либералы из музейных.
Оттуда слышно что-то вроде:
— Самая по нему работа — по туалетам бегать! Венец карьеры!
Гул однако начинается, когда полковник Овчинников начинает зачитывать после обязанностей новоиспеченного хозяйственника — обеспечение крепости материально-техническими средствами — продовольствие, вода, топливо, техника и так далее и обеспечение функционирования жизнеобеспечивающих систем, права — и вот тут -то возникает возмущение, потому как права даются серьезные — ему переподчиняются все хозслужбы, включая принадлежащие арендаторам, соответственно сотрудники музея — включая гастарбайтеров и много чего еще.
Не давая собранию увязнуть в обсуждении, тут же выбирается ответственный за оборону Крепости — это оказывается наш знакомец начарт — командир сигнальных орудий, которому переподчиняются и стрелки Внутренней службы безопасности музея.
Далее при минимальном перевесе голосов на Михайлова вешается комендантская служба.
Ну а комендантом после долгих и тошных споров становится — ну естественно -полковник Овчинников.
Последнее сообщение от коменданта на собрании — требование всем умеющим обращаться с оружием, сдать в течение двух часов сюда, в штаб Крепости свои военные билеты, военным пенсионерам — пенсионные удостоверения — или список, заверенный от Артмузея.
— Это еще зачем? На учет ставить?
— На учет и так поставим. Возможно, удастся получить оружие и боеприпасы в Кронштадте — сейчас приготовим приказ о мобилизации военнообязанных.
— Это ж будет филькина грамота, так не положено действовать.
— Давайте не будем спорить. Если под этот приказ нами будет получено оружие и боеприпасы и прочая поддержка от клешников, то я готов и на большие глупости.
После чего собрание объявляется закрытым. И лишних просят покинуть помещения, чтобы приступить к своим непосредственным задачам. Коротко и ясно.
Хранитель подходит к нам.
— Вы не можете поделиться продуктами? Это сейчас самое сложное в нашем положении. Сотрудники-то худо — бедно едой обеспечены пока, с собой принесли, да в Монетном и своя столовая есть, а вот туристы и беженцы...Сейчас еще и школьные каникулы, детей много. Попробуем что-нибудь сварганить, чтоб готовить горячую пищу, но не из чего. И потом надо обеспечивать доставку, безоружных посылать — бесполезно, а охранники... У них специфическая работа.
— Через час ответим, что можем Вам передать — разобраться с грузом нужно, у нас все внавал. Потом соответственно и решим, как быть. А полевой кухни у Вас в хозяйстве нет?
— К сожалению. Полевая кухня многие проблемы бы решила. А часа на разбирательство у вас нет. Судя по сообщению наблюдателя — с колокольни Петропавловского собора — мертвецы уже в поле зрения. И не один, а куда больше.
Пока держатся поодаль, но полагаю, что скоро мы с ними столкнемся. Так что через полчаса я к вам подойду с людьми.
— Хорошо. А как насчет нас на довольствие поставить?
— Как я помню, разведка обычно сама себя питала.
— Когда это мы стали разведкой?
Овчинников поворачивается к нам:
— А вот только что — Вы — смотрит на Николаича — назначаетесь начразведслужбы, Вы — глядя на меня — начмедслужбы. А начвора — вы уже видели — майор, которому вы кишки вымотали за пару сотен патронов...
— За семь сотен, за семь...
Овчинников тяжко вздыхает... Горек хлеб отставника, командующего хрен знает кем... Но он сдерживается, считает до десяти, наверное и мирно говорит:
— Ладно уж Вам. В одной лодке сидим. А теперь, когда на нас две с половиной тысячи людей — тем более.
Ну, удерете Вы с командой. А дальше что? Выжить, безусловно, выживете. А через сорок лет как жить будете? Я не в плане совести, это десятое дело. Я про физический уровень.
— Знаете, товарищ комендант, зря Вы меня агитируете. Меня вон докторица уже ночью просвещала, спрашивая, у какого племени лучше шансы выжить — у которого десять воинов и одна женщина, или один воин и десять женщин... Только это все зря, я и сам не маленький, хорошо все понимаю. Но обеспечить в день минимум две с половиной тонны жратвы — это непросто. К тому же я понимаю — кормить детей. Тут свято. А кормить дармоедов, вон как у Вас за спиной сидит — с какой стати мне корячиться со своими людьми?
— Да как Вы смеете! Вы умеете одно, я другое! Вот и выполняйте свои обязанности!
Вы обучались воевать, а я нет — вы обязаны защищать нас!
— Я так думаю, комендант, надо вводить карточную систему. Иначе не разберемся и сдохнем тут бесславно.
— Да пожалуй что... Павел Ильич — значит списки всех, отдельно трудоспособных, отдельно владеющих оружием — и имеющих боевой опыт. Доктор — разворачивайте медпункт, Павел Ильич место покажет.
— Не пойдет. Доктор нам в группе самим нужен. Тут он у Вас будет сидеть йодом царапины мазать, а нам он нужнее.
— Что сами-то скажете, Эскулап, носиться на выездах или Вам тут больше нравится сидеть?
— Здесь, как я знаю, есть медпункт при Монетном дворе. Насчет сидения меня тут — не мой уровень. Вполне хватит медсестры. Только ее усилить надо, среди этих двух тысяч точно есть медики — медсестры, например. А на выезде может быть и серьезнее ситуация.
— А если что серьезное будет здесь? Чтоб по вашему уровню?
— А с серьезным здесь я сам не справлюсь. Одно дело рану забинтовать или кровотечение остановить на выезде. Инфаркт лечить в полевых условиях или операции на Комендантском плацу голыми руками делать... Надо налаживать связь с Кронштадтом, если у них есть больница — надо договариваться, чтоб у себя они принимали наших.
— Резонно... Сегодня был разговор с комендантом Кронштадта. Ситуация у них тяжеленная. Но говорят, что справляются. Очень просили прислать докторшу. Мне это честно говоря не нравится — два врача лучше, чем один. Значит, организуйте работу здесь — и поедете к мореманам договариваться. Обещаете вернуться?
— Почему спрашиваете?
— Жизненный опыт. Если в Кронштадте справились с ситуацией — там жить будет легче. А найти себе оправдания — тем более, что Вы тут особо и не связаны ничем.
— А Вы?
— У меня семья сейчас в городе. Велел им не выходить. Не выходят. И таких много.
— Ясно. Землю есть не буду — но вернуться обещаю.
— Тогда приступайте. Павел Ильич сейчас провернет аферу с топливом — обеспечим МЧС-ников и себя заодно — и на Кронштадт. Кстати — сейчас у нас в музее идет работа по подготовке колесной техники. Из экспонатов две БРДМ на ходу скоро будут. За сутки обещали управиться, да и мужики с Монетного Двора взялись помогать, а там действительно мастера феномены. Так что у разведки будет дельный транспорт. Учтите это.
— Учту. С детства мечтал на ваших машинках покататься.
— Вот и хорошо...
Из открывшихся дверей кто-то кричит: — Тут доктора? Там женщине плохо!!!
Ну вот и началось...
Началось, однако, еще хуже — на выходе нас поджидала довольная собой Крыса подвальная. По его словам — хорошо поработали, в связи с чем не пора ли ему поднять звание? Все пожитки из машин уже перетащили в магазинчик, даже и рассортировали, все пучком, токо Няку девки забрали. Сейчас с ней там в тюрьме играются.
— Какую Няку?
— Да кошку из клетки! Ее так девки называли.
Валентина белеет как полотно и неловко — мешком — садится на ступеньки лестницы. Что это она?
— Мурка... Она же укушена! Она инфицирована!
— Бежим! — Я и Михайлов галопом несемся к тюрьме. Николаич остается с обезножевшей Валентиной, куда-то лихорадочно звонит. По дороге Михайлов цепляет парный патруль из своих орлов и те несутся с нами.
В тюрьме все как-то слишком нормально — нет, конечно, кто-то из детей ревет в голос, кто-то переругивается по — женски на высоких тонах, но все спокойно — и рев, по звуку судя 'дай, а то не заткнусь!', и перебранка рутинная. Охранник — из Михайловских же -взъерошен и потен, но без ужаса в глазах.
— Обстановка? — это Михайлов.
— Кошмарная! Смените меня, а? Тут же одни считай бабы — и то им не так и это, я ж им не нанятый. Не поверишь — требуют, чтоб я им мебель двигал. А тут все привинчено и к полу приколочено! Я им — мужики закончат работу — пусть и двигают — так дармоедом обозвали...
— Кошка где?
— А вон — у девчонок. Они ее сейчас до смерти загладят.
Подбираемся к куче малышни. В центре действительно наша Мурка. Вполне благополучного вида. Обычно она так поет песни, когда нажрется до отвала.
— Уффф... — громко выдает Михайлов.
И переведя дух, продолжает — Девочки, кисе надо своих деток проведать. Доктор, возьмите кису на руки.
Девчонки начинают канючить — но шеф охраны тверд как скала. И мы торжественно отбываем с Муркой на руках. Вообще-то тут что-то не так. Кису кусали, судя по рассказам Валентины уже явно больше, чем сутки назад. И кисе — хоть бы хны.
Киса довольна собой и жизнью, на вид совершенно здорова. Но царапины на морде есть.
Непонятно.
Увидев нас с котейкой, Валентина медленно розовеет. Приятно видеть, как ее синие губы возвращают прежнюю окраску, а то жуть что было.
— Совершенно не понимаю... Больше суток прошло. В тепле. Она должна была обратиться еще до погрузки в автобус...
— Вообще-то Валентина Ивановна Вы так больше не надо — это Николаич.
— Конечно. Но что с кошкой было делать?
— Предупредить бы моих — они бы и присмотрели. А то сами понимаете...
— Да, конечно. Но я боялась, что Вы это воспримите как нелепую сентиментальность.
— После того, как Вы сутки живность потрошили? Бросьте. Ну да ладно, хорошо то, что хорошо кончается. Значит, не все укусы зомби смертельны?
— Или не для всех — смертельны. Надо посмотреть. Мурка пока пусть в клетке поживет.
— Не тяжело ей будет?
— Нет, наша главврач цветы любила. А Мурка в горшки гадила, есть у нее такая прихоть. Потому приказано было ее убрать вон из поликлиники. Но сторожа и санитарки ее любили — она ласковая и постоянно в полуподвале крыс давила. А там у нас раздевалки, комната сторожей и санитарские. Поэтому ее днем прятали в коробку, а ночью она гуляла. Последний год — никто из сторожей ни одной крысы не видал.
— А главврач?
— Ну, за Муркой убирали, так что все были довольны.
— Слушайте, там человеку плохо, а вы тут с кошкой рассусоливаете!
— Иду, иду!
С человеком все оказывается просто — закатила тетка истерику аккурат у туалета. Нормальную такую истерику, с воем, криком и валянием по земле, чего я давно не видал.
Но позы театральные, не обмочилась, колотится о землю осторожно. И чашка холодной воды в физиономию оказалась самым действенным лекарством. Я-то боялся, что диабетичка или сердечница. Бог миловал... Пока миловал. Но две тысячи человек — весной, на холоде, да в неудобстве обязательно выдадут...
Додумать не успеваю — у Иоанновских ворот какой-то крик и брань, причем нехорошая брань.
Вообще-то можно бы и не ходить... Но тут мало стволов и мой может оказаться не лишним. Оказывается брань из-за того, что в ворота прошло семейство, а в семействе двое мальчишек — и один из них перебинтован — кисть руки. Родитель говорит, что это он порезался, а охранники тычут пальцами в уже висящий лист с информацией (а молодец печатник!) и требуют отвести пацана в карантин, против чего выступают оба родителя. Пацаны ревут, отец матерится — охранники не уступают, а вокруг народу уже столпилось куча — глазеют. Надо бы вмешаться, но хорошо бы, чтоб охрана сама справилась. Нечего мне из себя изображать ангела небесного.
На помощь охранникам подоспевает тот самый милиционер с 'Кедром' — козыряет на ходу и разрешает идти с сыном папе. Маму с другим сыном отправляет на сборный пункт — на все требования не разъединять семью жестко отвечает об установленных карантинных правилах, а пытающегося качать права папу предупреждает — либо семья будет соблюдать правила — в Крепости — либо совершенно свободно может валить на все четыре стороны. Папа стихает от такой перспективы.
Встречаемся с милиционером взглядом. Он довольно неприязненно спрашивает: — Контролируете исполнение?
— Да. Должен признать — придраться не к чему. Грамотно работаете. Куда отводите на карантин?
— Идемте. И вы оба — тоже. Маме с сыном — по указателям — красные стрелки. В Артиллерийский цейхгауз — там пункт сбора. Получите горячий чай. (А это уже молодец Павел Ильич! Горячее питье — хоть и без чая и без сахара голый кипяток — и то очень помогает успокоить людей. А если с сахаром и заваркой — так совсем хорошо. Самое то.)
Токо вот не нравится мне толпа народу здесь. Не ровен час какой зомбак проскочит. Ломанутся они все в ворота — будут лишние травмы. Говорю об этом милиционеру. Он соглашается.
— Разгоню, когда вернусь.
Добираемся до Зотова бастиона. Внутри в казематах кучи досок и всякого строительного добра. Тут же прохаживаются двое патрульных — Михайловские. Внутри по казематам два десятка женщин, мужчин, детей. Кто перебинтован, кто забрызган кровью. С открытыми ранами никого. У каждого карантинного веревкой к ноге привязано что-либо тяжелое — например доска. Устраиваем тут же новоприбывших. Один из патрульных присматривает за этим, вполголоса сообщая правила поведения на карантине.
Выходим на улицу. Удивляясь, спрашиваю — когда это все раненые перебинтоваться успели.
— А они и не успели. Это уже мы тут их мотали. В основном-то у них ссадины, царапины, порезы. Укусы увидели у троих четко — они отдельно сидят — вон дверь. Ну, тут все друг за другом смотрят, мы их предупредили — так что спать будут вполуха, боятся. Да не беда — сутки и не поспят. Если что — охрана стрелять будет, как только человек помер. Тут ребята надежные стоят.
— Молодцы, я боялся, что все будет куда хреновее.
— Так не вчера родились. У меня вот к Вам личная просьба.
— ?
— У меня в машинке всего три патрона осталось. Может у ваших найдется пяток в долг? А то как голый.
— А у Михайлова не спрашивали?
— Он говорит, что у его людей по обойме на пистолет. А у вас вроде есть чуток.
— Погодите здесь, я спрошу схожу.
Николаич отслюнивает мне пяток красновато-коричневых тупоголовых патронов к ПМ. Вместе с нотацией, что мы и так тут всем все дарим и получается так, что скоро проторгуемся до дырявых портков. (Тут Андрей ржет мало не в голос) Потом правда отдает еще три патрона. Это из трофеев, после боя у магазина. Как я понимаю, у Михайлова и впрямь патронов нет. Но и мента, который добровольно взвалил на себя службу у Иоанновских ворот тоже безоружным оставлять нельзя. Правда со слов Николаича я понял, что этот мент не отсюда, приблудный какой-то и у ворот пасется не токо из чувства долга — ждет кого-то похоже.
