МЕДНЫЕ КОЛОКОЛА
Оглавление
Глава первая 1
Глава вторая. 13
Глава третья. 27
Глава четвертая. 36
Глава пятая 47
Глава шестая 62
Глава седьмая. 76
Глава восьмая. 113
Глава девятая. 132
Глава десятая. 154
Глава одиннадцатая. 180
Глава двенадцатая. 205
Глава тринадцатая. 218
Глава первая
'Не падай духом — ушибешься!' (Народная примета)
'Чистотел собирай в полнолуние, сразу после захода солнца. Голой рукой не бери, надень рукавички из шерсти черной овцы. Железом к нему никогда не прикасайся, выкапывай медной лопаткой, а будешь его перетирать, так используй ступку каменную или бронзовую.
Сок чистотела храни в темной стеклянной или глиняной посуде.
Чистотел ядовит. Используй его осторожно, в малых дозах. Целебной силой обладают все части растения.
Чистотел — трава сильная. Будешь готовить с ним травяной сбор — клади его последним, не то он всем прочим травам в силу войти не даст.
А ещё чистотел называют царской травой, поскольку помогает он при самых черных немочах и болезнях'.
— Сла-авка! На помощь! Карау-ул! Сла-а-авка-а! Ты где-е?! Помоги-и-и!
От неожиданности мои руки дрогнули, тяжеленная лопата поползла вниз и влево, утягивая за собой большой темный ржаной каравай, который я как раз вынимала из печи. Я вздернула плечи, пытаясь удержать неуклюжую утварь.
— Ну, Славка же, помоги-и! — сдавленно провыл смутно знакомый голос. Во дворе что-то затрещало, свалилось, всполошились куры, истерично заорал всегда надменный петух, не своим голосом завопила вредная коза Манефа.
Ба-бах! Каравай покатился по некрашеным половицам, проворно убегая от вывалившейся из рук лопаты.
Я выругалась сквозь зубы, подхватила стоящий в углу у печи ухват и выскочила с ним наперевес во двор.
Перед домом творилось что-то невообразимое.
Куры, энергично подбадриваемые забывшим про спесь петухом, дружно лезли под крыльцо. Сам хозяин курятника нервно топтался рядом, бил крыльями и отчаянно шипел на бестолковых птиц. Заорал он, похоже, от души, голоса на окрики не осталось.
Манефа сосредоточенно пинала рогами свалившийся с лавки ушат.
На земле перед воротами угрожающе подрагивал рогами коровий череп; его лошадиный собрат висел на своем месте, зловеще полыхал пустыми глазницами и отчаянно сквернословил. Эти два черепа заговорила и повесила по обе стороны ворот ещё покойная бабушка Полеля, и на моей памяти не бывало такого, чтобы наши сторожа-привратники покинули отведенное им место или позволили себе сказать лишнее. Ну, то есть, со своими не позволяли, с домашними...
А на воротах висело нечто неописуемое — небольшое, покрытое клоками серой шерсти и грязно-белыми торчащими во все стороны лохмотьями; при этом оно сверкало вытаращенными желтыми глазами, сипело, издавало треск и упорно лезло во двор.
Я поудобнее перехватила ухват, обреченно вздохнула и шагнула вперед. Хочешь — не хочешь, а хозяйка этого хаоса — я (обычно этот постулат пытается оспорить мой петух, но так это же обычно, а не сегодня). Мне и вперед идти.
— Славка, ты бы от греха в дом спряталась, — обиженно пробубнил лежащий на земле череп, тщетно пытаясь разглядеть сидящего на воротах агрессора.
Трясущейся от страха ногой я отодвинула черепушку в сторонку и осторожно подошла поближе. Кошмар на воротах мне настойчиво кого-то напоминал.
Вдруг висящий на частоколе лошадиный череп несолидно ойкнул и замолчал, а растрепанное чудище ещё сильнее выпучило свои глазищи, судорожно оттолкнулось от тяжелой воротины и с громким треском сигануло мне на грудь.
От испуга я выронила свое грозное оружие, отшатнулась и попыталась оторвать от себя взбесившееся существо. Но оно изо всех сил вцепилось в меня острыми кривыми когтями (сотней, не меньше!), истошно взвыло, опять затрещало и сипло проорало:
— Славка, Славушка, это я, я, я, да помоги же мне, спаси-и-и!!!
— Ме-э-э, — торжествующе проблеяла коза, в очередной раз наподдавая рогами по многострадальному ушату.
Я замерла и уставилась на прижавшееся ко мне чудовище.
— Стёпочка, это ты? — дрожащим голосом пролепетала я. — Ты что, заговорил?!
Мой кот был от ушей до задних лап опутан какими-то грязными то ли тряпками, то ли веревками. На его обычно пушистом, а сейчас обмусоленном хвосте висела трещотка, вроде тех, что частенько делали в деревне, где прошло моё детство, мальчишки. Перемазанная шерсть торчала во все стороны неопрятными клоками. Зверек тяжело дышал, его испуганное сердечко отчаянно колотилось под моей рукой.
— Миленький, да кто же тебя так?! Да как же это?! — бормотала я, пытаясь освободить несчастное животное от опутавших его лохмотьев.
— Не, Слав, без ножа не распутаешь, — авторитетно поведал валяющийся в сторонке коровий череп. А его напарник завозился на заборе и внезапно захохотал басом. Я бы даже сказала, учитывая его происхождение, заржал двусмысленно:
— Во-во, может, что-нибудь лишнее отчекрыжишь этому гуляке, меньше болтаться невесть где будет!
Остальные черепа-охранники, помельче, щедро украшавшие наш частокол и до этого момента скромно помалкивавшие, тоже оживились, закивали, захихикали:
— Давай, Веславушка, давай, милая, займись Степкой!
Кот страдальчески закатил глаза, слабо дернул задней лапой и выразительно обмяк у меня на руках. Да, голубчик, сочувствия ты у наших костяных морд не дождешься!
Я мрачно зыркнула на развеселившийся забор.
— А ну, тихо тут у меня! Распустились! Делом займитесь! Может, враг к нам подбирается, или нежить какая, а вам лишь бы зубы скалить!
— Да ладно тебе, Слав, нет никого рядом, — лениво протянул лошадиный череп.
— А ты смотрел? — огрызнулась я. — Или всё больше зубы скалил да в скоромных словах упражнялся?
— А я всегда, кстати, смотрю, мне ничего не мешает, — сухо отрезал череп. — Три синицы на рябине, лиса в ельнике, белка на сосне — вот и все вороги лютые! Более никто на нас не покушается.
— Попробовали бы только! — вразнобой загомонила 'группа поддержки' с частокола.
Вот что с ними говорить? Упрямые, как бараны (впрочем, каковыми некоторые и являлись при жизни). Но дело свое поганцы знают — муха без спроса не пролетит! Я вздохнула, подхватила с земли перепачканный ухват, прижала к себе покрепче страдальца-кота и побрела в дом.
Освобожденный от пут Степка лежал на лавке, на пестром лоскутном коврике, изредка приоткрывая то один, то другой нахальный глаз и тихонько постанывая. Впрочем, за его пошатнувшееся здоровье можно было не опасаться — лапы целы, хвост на месте, ран и ушибов нет, а что грязный и лохматый, так это дело легко поправимо. На полу уже стоял ушат с теплым травяным отваром.
Мой домовой-доможил Микеша, сердито бормоча что-то себе под нос и с грохотом перекладывая посуду и утварь, убирался в избе. Выроненная лопата, оказывается, успела наделать дел: жбан с запаренными веточками багульника и еловой хвоей перевернулся, и, ясное дело, настой растекся по всему полу. Любовно замешанный и испеченный каравай попал в духовитую лужу и размок. Жалко-то как! Выпечкой для еды занимался Микеша, не подпуская меня без особой нужды к своему хозяйству. Но хлеб, необходимый мне в знахарском деле, я пекла только сама, добавляя в тесто нужные травки, читая сложные заговоры. Теперь же размокшие корки можно было только лишь скормить Манефе. Если та ещё согласится.
— Степ, полезай мыться.
— М-м-м...
— Степка, не кривляйся, а не то за хвост, да в ушат.
— Ох-ох-онюшки...— надсадно проскрипел кот. — Злая ты, Веслава, недобрая. Жестокая. Друг, можно сказать, при смерти, а ты — с угрозами. Нехорошо!
Степа, наконец, открыл оба глаза и укоризненно уставился на меня. М-да, если его не знать, так ведь и поверить можно, устыдиться. Но я всё же не даром третий год сама знахарствую, да и у бабушки Полели сколько лет училась. И со Степкой давно знакома... меня не проведешь! Тем временем кот с отвращением принюхался к отвару, скривился и выразительно покосился на меня.
— Даже и не думай, — сурово проговорила я. — Валериану не добавлю.
— Ну, хоть чуточку, — умильно заглянул мне в глаза Степан. — Ну, хоть самую капельку! Так быстрее поможет!
— Нет! — я была тверда. Какая, к лешему, валериана коту, скажите мне на милость?! Но нахал явно лелеял в цепкой кошачьей памяти тот давнишний случай, когда я, еще совсем неопытная знахарка, выхаживая крепко побитого жизнью и покусанного блохами тощего облезлого кота — только что найденного самого Степку,— перепутала рецепт и добавила в настой для приготовления лечебных примочек корешок заветного растения... вот радости-то всем было!
— Злая ты, — снова завел кот. — Не хочешь помочь. Не любишь, должно быть! — и красиво уронил голову на лавку.
— Степочка, ну что ты, маленький, конечно, люблю, — заворковала я, надеясь отвлечь раненного бойца от скользкой темы. — Ты мне лучше скажи, а как же ты сумел заговорить?
Кот призадумался.
Два года я пыталась научить его пользоваться человеческой речью. Читала над ним из толстой бабушкиной колдовской книги, творила сложные заговоры, в полнолуния купала в лунном свете, часами сидела, уставившись на Степу, стараясь осуществить 'мысленный посыл', о котором мне толковала бабушка Полеля. Все без толку. Колдунья из меня никакая. Это факт.
— Скажи мне, Степушка, — настаивала я. Кот задумчиво поводил вокруг взглядом, примерился половчее почесаться и, наконец, изрек:
— Стресс, должно быть!
— Во-во, это точно, стресс помог! — проворчал из-под печи Микеша. — Давно надо было березовым полешком да по темечку! А ты всё с ним — тары-бары-растабары!
Эти двое давно вели по отношению друг к другу полноценную войну, старательно изматывая противника взаимными мелкими придирками, подколками, каверзами и насмешками. Кот, как правило, обвинялся в лени, обжорстве, вороватости и стремлении уйти в загул, а домовой, соответственно, в занудстве, жадности и неистребимом сутяжничестве, причем Степка с его богатой мимикой и изобретательностью прекрасно обходился и без слов. Иногда это вялое и малорезультативное противостояние перерастало в широкомасштабный вооруженный конфликт, причем обе воюющие стороны принимались друг на друга ябедничать и пытались привлечь на свою сторону союзников, то есть меня, чем доставали страшно. Правда, когда ими изредка заключалось перемирие, то от этой парочки принимался рыдать весь дом...
— А тебя, нежить, давно пора стукнуть чем потяжелее, чтоб ты только замолчал! — лихо отбрил Микешу Степан, однако углубляться в дискуссию не стал, а вместо этого, скорчив страдальческую мину, плюхнулся в ушат с отваром, щедро обрызгав и меня, и пол, и лавку. Домовой аж взвыл от злости, видя такой беспорядок, и, теряя лапти, со всех ног кинулся затирать брызги. Кот же, насмешливо ухмыльнувшись, неторопливо и старательно повернулся к сопернику спиной и завозился, устраиваясь поудобнее.
— Ну так, Степа, что же с тобой всё-таки произошло? — сделав строгое лицо, спросила я. Не расхохотаться, слушая их перебранку, было очень трудно, но я справилась. — Давай-ка, рассказывай.
— Ну, всё началось с того, что я попал в засаду, — вдохновенно начал кот. — В западню!
— А строили ее, поди, на мамонта, не меньше! — ехидным голосом подхватил шибко грамотный домовой. На досуге он любил порыться в книгах, оставшихся от бабушки Полели, и недавно, похоже, ознакомился с описанием зверей и птиц, живших в баснословные времена. Книга к тому же была снабжена большим количеством очень живописных картинок.
— Я не знаю, кто такой мамонт, — с достоинством промолвил Степан, не поддаваясь на провокацию противника, — однако, должен заметить, что ловушка была сделана мастерски!
— Ну, ещё бы, — ехидно ввернул Микеша. — Во что попроще наш красавец ни в жисть бы не попался!
— Да, мастерски! — внезапно распалился кот. — Ее было никак невозможно заметить! Я шел себе по тропинке к нашей поляне, домой шел, заметьте, и вдруг — раз! Что-то налетело на меня, скрутило, опутало! Я стал вырываться, но путы были крепки!
— Ну, я ж и говорю: на мамонта, — прокомментировал мстительный домовой, презрительно поводя мохнатыми ушками.
— Микеша, — укоризненно попросила я, — ну дай же Степе рассказать, не вредничай.
— Так вот, — продолжил кот, расправляя когтями размокшую в воде шерсть, — совсем вырваться я не мог, тем более, что появился Некто!
— Кто-кто? — скрипуче захехекал домовой. — Никто? Совсем-совсем никто? И, должно быть, стра-а-ашный!
— Дурак ты, Микешка, — всё-таки обозлился кот. — Тебе говорят: Некто. Значит — кто-то. А ты — неуч!
— А ты, должно быть, Кот Ученый, — совсем развеселился домовой. Ему удалось-таки раздразнить противника. — Вот только сегодня заговорил — и уже магистр! Ай да Стёпа!
— Микентий! — я подбавила в голос металла. — Я тебя о чем-то просила! Степа, продолжай, пожалуйста.
— Так вот, Некто, — кот бросил на домового торжествующий взгляд: что, съел, ушастый? — Этот Некто был большой и лохматый. Такой рыжевато-серый... Он попытался меня схватить! Даже схватил! Сунул меня в мешок, скрутил и стал что-то делать с моим хвостом. Но не тут-то было! Этого я уже не мог стерпеть! Я извернулся и вцепился в него всеми своими когтями, вырвался и был таков! — повествуя о своих героических подвигах, кот всё больше раздувался от гордости.
— Это был какой-то зверь или нежить? — я попыталась вклиниться в прочувственную балладу. Но кот лишь отмахнулся.
— Попробовав моих когтей, негодяй взвыл и ударил по мне какими-то искрами. Я думаю, молниями! Вот, хвост обжег! — Степа всё больше входил в роль. Скоро придется выпускать на него домового, а то сам не угомонится. Зря, пожалуй, я так старалась научить его разговаривать. Болтливый кот — то ещё, оказывается, удовольствие!
Но тут Стёпка, по-видимому, решил продемонстрировать нам боевые раны и высунул из ушата свою гордость. Вместо роскошного пушистого хвоста из воды появился тощий мокрый прут. Увидав глаза Микеши, озарившиеся чистой радостью при виде этого позорища, кот смутился, прервал монолог, засуетился в лоханке и пробурчал:
— Ну, всё, я уже чистый, вытираться буду.
Оставив Степана сушиться на печке и доругиваться с домовым, я тихонько вышла из избы и села на серые от времени ступеньки. Было тихо. Куры с петухом куда-то попрятались, коза Манефа, поддавая любопытным носом, старательно выковыривала размокшие корки из птичьей кормушки. Домовой-дворовой Випоня, мелко переступая куриными лапами, убирался во дворе. Коровий череп уже висел на месте, воинственно посверкивая глазницами. Побитый ушат аккуратно примостился на приступочке у колодца. За высоченным, почти черным от старости и непогод частоколом теснился лес, еще пустой, едва начавший набирать почки после зимы, а пока скромно жмущийся к гордым вечнозеленым соснам. На оголенных ветках росшей у ворот березы увлеченно пререкались скворцы.
Я подперла подбородок кулаками и крепко задумалась. Если искры-молнии Степке не примерещились с перепугу, не приснились и не присочинились для красного словца (а, похоже, мой свежезаговоривший котик был очень даже склонен к устному творчеству), то нас всех, а именно меня и моих домочадцев, скорее всего, ожидают нехилые проблемы. Получалось, что Степан наткнулся в моем лесу на не особо дружелюбного настроенного мага, скорее всего — некроманта, которому зачем-то потребовался либо весь кот в сборе, либо отдельные его части. А ни для чего хорошего это понадобиться не могло...
