Разложив на выскобленном столе книгу, я принялась освежать в памяти обряд прокола пространства. Так, вода колодезная студеная, полведра, у меня есть. Свеча наговорная обрядовая — тоже, ещё бабушка делала. Свет лунный скоро будет. Ага, теперь травы. Сверяясь с записями, я порылась в берестяных коробочках и придирчиво выбрала засушенные веточки шалфея и очанки, а из старинной резной шкатулки, перешедшей ко мне по наследству, осторожно достала небольшой кусочек драгоценного белого сандала.
Слова заклинания и пассы я помнила хорошо, как, впрочем, и всё то, что мне когда-либо довелось прочесть либо увидеть. Да, не зря бабушка Полеля заставляла меня изучать ее колдовские книги, даром, что на практике полученные знания мне тогда было не применить.
Теперь дело за малым: дождаться вечера и уговорить капризную принцессу.
Вспоминая, как это делала старая вещунья, я поставила перед зеркалом легкий столик и расположила на нем миску с водой, курильницу и свечу. Перед обрядом надо омыть 'окно в другой мир'.
Часто обмакивая домотканое льняное полотенце в миску, я скупыми движениями начала протирать гладкую холодную поверхность. Три плавных круговых движения посолонь — заклинание — три движения осолонь — заклинание, и так трижды три раза. Моя рука как будто стирала изображение — сперва смазались и исчезли мелкие предметы, потом стол с печью, затем растворились и стены, и на меня глянула слепая пустота. Уф-ф! Вроде, с этим всё.
Однако, отчитав положенные заклинания, я вновь намочила полотенце и продолжила обряд, только вместо колдовских формул стала говорить с артефактом сама — как чувствовала, как верила.
Зеркальце, свет мой, прошу тебя, услышь меня, послушай, покорись, помоги, исполни просьбу мою. Не серчай на меня, неумелую, бесталанную. Смерть бродит вокруг нашего леса, нашего дома, нашего мира! Покажи мне города и села, горы и веси, близкие и далекие. Не любопытствую по-пустому, но узнать хочу, что в большом мире творится. Прости меня, глупую, неразумную, вразуми от своей мудрости.
Полотенце в моих руках потемнело, подернулось нездоровым налетом, обжигающим кожу. Всё, больше не могу его держать! Может, хватит?
Я осторожно сложила ткань в миску, плеснула туда отвара княженики и задвинула под лавку. Пусть стоит, попозже запарю стебелёк-другой борца, щепотку чистотела и вымочу лён, вобравший в себя всё чуждое и недоброе, что могло прийти ко мне из Зазеркалья.
Потом березовой лучинкой зажгла свечу, в курильницу уложила малый докрасна раскаленный уголек, а на него — подготовленные травы и сандал. Ароматные завитки дыма неторопливо поползли по комнате. Уставившись немигающим взглядом в глубокий провал за стеклом и держа кисти рук перед собой (локти согнуты под прямым углом, пальцы сложены 'бабочкой' и обращены друг к другу), я начала выплетать заклинание. Формула была длинной, и произнести ее необходимо звучно, чётко и на одном дыхании. Но я не боялась задохнуться и сбиться, чудесная уверенность в собственных силах наконец-то явилась мне. Как это произошло, благодаря чему? Наверняка я этого не знала, но чувствовала, что слёзы, пришедшие ко мне в выморочной деревне, и смертельная схватка с нежитью, из которой мне удалось выйти победительницей, изменили и укрепили мою слабую и несмелую душу.
Так, первое заклинание произнесено. Пока стекло по-прежнему оставалось тёмным и безучастным, не отражая даже моего лица. Наоборот, появилось такое ощущение, будто наш мир начал по каплям просачиваться в иное пространство, уплывать в Зазеркалье.
Ничего. Не страшно.
Вру! Страшно, да ещё как!
Я плавно поднялась, шагнула к окну, резким движением отдернула плотную льняную занавеску, расшитую охранными рунами и настежь распахнула мелкоячеистую оконницу. Лунный свет яростно ворвался в комнату и хлынул, клубясь, через глухую поверхность зеркала, заполняя собой его тёмную бездну.
Второе заклинание далось мне куда тяжелее. Не хватало воздуха, слова норовили застрять на языке, голос начал слабеть и подрагивать. Отчаянным усилием воли я довела до конца магическую формулу, при этом плавно сближая пальцы рук. С последним звуком я резко развела руки в стороны, одновременно поворачивая их ладонями к темному стеклу и направляя на него бурлящую — я явственно ощущала это! — силу, скопившуюся на моих пальцах.
Медленно, очень медленно, словно нехотя безликий мрак иномирья начал складываться в некое подобие тоннеля, стены которого удерживала текущая с моих рук магическая сила. Сперва эти стены казались сотканными из тумана, из лунного света, но постепенно они приобретали плотность и текстуру, на место изменчивости и прозрачности приходила уверенность и устойчивость.
Я слегка пошевелила руками. Переливчатый тоннель стал чуть шире, потолок пошел вверх, и в глубине зеркала вспыхнула яркая точка и начала разрастаться, приближаясь.
Передо мной простиралась широкая пустошь. Лунный свет заливал ее, а магическое стекло подхватывало серебристый поток и так усиливало его, что было непонятно, то ли это светит невозможно яркая луна, то ли тусклое солнце из последних сил пробивается через тучи. В этом мертвенном освещении была видна каждая прошлогодняя сухая былинка, каждый ком непаханой земли. На ветвях одиноко растущего дерева сидели две вороны, а в неглубоком овражке возилась какая-то нечисть — можно было даже распознать ее тусклую, неживую ауру.
Уверенно удерживая тоннель, я попросила:
— Покажи мне Синий Луг!
В окнах домов самого большого и многолюдного из наших окрестных сел не светилось ни огонька. Да, конечно, в деревнях ложатся рано, но не настолько же! Вон, Ванька мой до сих пор читает, сидя в спаленке под присмотром Микеши (а чтобы не сунулся ко мне посередине обряда!)
Печально знакомая картина.... Не воркуют в тени плетней парочки, не брешут собаки, нигде не возится на насесте неугомонный петух. Тишина. Только поскрипывают на ветру открытые нараспашку двери изб, да створки незапертых деревенских ворот изредка хлопают друг об друга, словно челюсти голодного великана, пытающегося ухватить добычу.
— Теперь покажи мне Березовку... Сосновку... Долгие Бороды... Селец...
Окрест Черного леса не осталось никого. Везде лишь опустевшие улицы, темные заброшенные дома, безмолвие, безлюдье да распахнутые настежь двери и ворота. Ни человека, ни зверя.
Да! Нежити, кстати, я тоже почти не обнаружила — кроме той одинокой, что возилась в овражке, мне на глаза попались лишь пара-тройка вялых упырей у старого буевища, да праздношатающийся по полю волкодлак. Маловато как-то будет для обычной синедолийской местности!
Борясь с подступающими слезами, я попросила:
— Зеркальце, милое, а покажи мне теперь столицу нашу Преславицу.
Уф-ф! Хвала богам, стольный город был полон жизни. Несмотря на неранний час, по улицам болталось довольно много народа. Двери харчевни 'Монах и Подкова' постоянно хлопали, впуская и выпуская клиентов. Вывеска, натуралистично изображающая толстого стриженного кружком монаха с гигантской подковой в могучей руке, выразительно подрагивала, намекая на свое заветное желание дать кому-нибудь по голове. В луже у низенького заборчика, огораживающего харчевню, нежилась упитанная свинья.
Я переместилась к одним из городских ворот. И тут всё спокойно. Зачинив ворота на ночь и заложив их здоровенным брусом, удалые стражи порядка слегка расслаблялись, запивая принесенный из дому женами либо детишками ужин мутным бесцветным напитком, добытым явно в ближайшей корчме. Объемистая бутыль с пойлом ходила по кругу. Сидевший в углу хитроглазый стражник уже неспешно перетасовывал новенькую колоду карт — вечер собирался продолжиться очень даже нескучно. Было совсем не похоже, чтобы в городе ощущалась тревога, или что войска приведены в состояние повышенной готовности. Напротив, в поведении людей чувствовалась привычная сытая расслабленность.
Великокняжеские палаты сияли огнями, к парадным ажурным воротам то и дело подъезжали нарядные крытые возки и богато одетые всадники на породистых конях в дорогой сбруе. Бал? Прием заморского посольства? Может быть.
Потом вместе с зеркалом я побывала в Березани-городке и в Сторожце, охраняющем порубежье Синедолии с юго-востока. Везде мир, порядок, благодать. Не чувствовалось беспокойства и в крепостях Перепутье и Городень, а также в попавшихся нам на глаза деревеньках.
Будто два разных мира стояли друг против друга — мертвый север с Черным Лесом на краю и вся остальная Синедолия. Нас словно накрыло зловещим пятном, убившим все, до чего оно сумело дотянуться. Выстоял лишь наш лес, что-то ему помогло, защитило.
А в мире живых о нашей беде, похоже, и не подозревали. Хотя... колокола исчезли повсюду! Я тщательно осмотрела все храмы — лишь кое-где на осиротевших колокольнях можно было обнаружить звон-другой — и это вместо привычного многозвонья-то!
— Зеркало, зеркало, покажи мне того, кто может справиться с этой напастью! — взмолилась я. В ответ артефакт сердито замигал, и изображение начало медленно тускнеть. А не задавай таких вопросов!
Спохватившись, я довела обряд до конца, ещё раз согласно ритуалу омыла студеной колодезной водой нравное стекло, прочла запирающее заклинание и устало сгорбилась на табурете, опустив голову на руки. С непривычки и от усталости у меня дрожала даже спина, слегка подташнивало; душа болезненно корчилась от ужаса, жалости и непонимания, но отчаяния не было.
Пожалуй, сегодня я впервые ощутила свою силу. Я смогла!
Тяжело поднявшись на ноги, я потянулась к зеркалу и прижалась лицом к его гладкой полированной раме: 'Спасибо тебе, что помогло, не отказало, не побрезговало'.
Зеркало возмущенно замигало, — что это ещё за вольности, что за панибратство?! — пошло радужными пятнами, а затем на нем появилось моё изображение.
С зелеными раскидистыми рогами и пышными усами.
Ну, всё! Где там у Микеши скалка лежит?!!!
— Значит, говоришь, окрест леса нашего никого не осталось?
Мы с лешим голова к голове склонились над большой картой Синедолии, красиво исполненной на мягкой светлой коже. По краям карта была изукрашена искусными рисунками: загадочные свитки, пухлые младенцы, дующие в трубы, щекастые ладьи с тугими парусами и развевающимися флагами. На местах расположения городов красовались замки с островерхими башенками на крыше, дороги змеились во все стороны, старательно опутывая пространство и бросая вызов времени. На месте болота сидела очень живописная лягушка размером с хорошего вола.
Словом, прекрасная карта! Жаль только, она пролежала в бабушкином шкафу никак не меньше ста лет. А может, и всех двухсот!
Лягушкино болото давно осушили, добывая торф. На месте деревеньки Преславицы вырос одноименный стольный град. Там же, где были нарисованы горделивые башенки, зачастую не осталось не только городов, но и собственно замков, одни развалины, да и те растащили практичные селяне — в хозяйстве, чай, всё пригодится! Часть лесов свели, а освободившуюся землю распахали под лён и гречу. Эти новости краеведенья поведал образованный Горыныч, в отличие от нас изредка всё-таки вылетавший за границы Черного Леса. Грач выглядел крайне сконфуженным: он ничего не знал про мор в соседних деревнях, и был крайне недоволен своей неосведомленностью.
А в остальном — карта как карта. Горы на западе и на востоке, причём те, что на востоке — крутые, скалистые; западные же невысокие, пологие, густо поросшие лесом, изобилующим дичью и нежитью, что и было отражено неизвестным картографом. На севере — глухие леса на сотню верст. С юга же и юго-запада граница Синедолии проходит по высокому берегу могучей реки Светлой. Дальше к югу лежат просторные степи, населенные какими-то не очень дружелюбными кочевыми народами.
— Похоже, никого не осталось, дедушка, — вздохнула я и отчеркнула остро отточенным ногтем полосу на мягкой коже. — Вот отсюда и кверху — пусто. Ниже — живут себе люди как ни в чем не бывало.
— Слетать, что ли? — проскрипел Горыныч, переминаясь с лапы на лапу. — Хоть посмотрю сам, разведаю.
— Да что тебе неймется? — строго одернул его леший. — Славка вон уж съездила на разведку, едва ноги унесла. Теперь и ты хочешь поискать, не порхает ли там чего зубастого, с добрыми такими глазами? Или ты думаешь, что увидишь больше, чем ей показало зерцало магическое? Ну, это вряд ли.
Грач сверкнул глазом и обиженно надулся.
— Дедушка, — сменила тему я, — а почему Черный Лес не пострадал? Что его защитило?
Леший укоризненно посмотрел на меня.
— Это всё Полелюшку благодарить надо. Сумела она лес наш от чар враждебных сокрыть, охрану колдовскую сплести. Как ей удалось это сделать — ума не приложу! Ведь обычно со смертью мага рассыпаются и все наложенные им заклятья. А тут — на тебе! Всё стоит целым — целехонько. Многого ей эта ворожба стоила, на крови, чай, пришлось обряд творить, да ещё и собирать в узел тайные силы огня, воды, земли да воздуха, укланивать их! Только я про то мало чего знаю. Так — догадываюсь ...
Дедок пригорюнился.
— Только знаешь что, девонька, лес-то наш, вроде, нынче и не пострадал, это хорошо, да только в другой раз сеть охранная удара никак не выдюжит. Никак! — он строго поднял палец. — Ходил я всё последние дни, смотрел — совсем она истончилась, кое-где едва держится, а где-то уже и вовсе ее нет.
— А ее что, можно увидеть? — осторожно спросила я. Ничего себе!
— Можно, конечно, только смотреть надо правильно.
— А это как?
— Ну-у, это, как сказать-то? — леший поскреб в мшистом затылке. — Ну, этим, как его... колдовским зрением воспользоваться надо, во как!
М-да, очень понятно. Ладно, разберусь!
— Колдовское зрение — это когда ты можешь видеть магическую сущность всего, что тебя окружает: птиц, животных, людей, растений, и даже вещей. Увидишь сущности — сможешь увидеть и силы, их связывающие, — а это уже Горыныч, глядя на моё ошеломленное и растерянное лицо, прервал своё укоризненное молчание и снизошел до пояснения.
А ведь верно! Только теперь до меня дошло, что каждый раз, подъезжая к нашему лесу, я замечала исходящий от него приглушенный радужный отсвет. Прежде я не придавала этому явлению особого значения, считая его чем-то самим собою разумеющимся. Ну, мерцает себе, и мерцает, что ж такого?
А накануне, когда мы с Тинкой возвращались из Мутных Бродов, привычная переливающаяся дымка была почти незаметна...
— Так что же, дедушка, теперь, выходит, в Черный Лес любая нежить пробраться может? — вдруг дошло до меня.
— Нежить, нежить, — заворчал лесовик, — а что ты всё на нас валишь?!
Я смутилась. А и правда, ведь по большей части меня окружает именно нежить, от которой я ничего кроме добра и не видела. Не то, что от скандальной Манефы или вороватого Степки!
— Прости меня, дедушка, я не хотела никого обидеть. Ты же понимаешь, я не про вас, я про хищников, ну, вроде тех хлопцев, что меня сегодня в Мутных Бродах с хлебом-солью встречать вышли!
Леший похмыкал, повертел головой, да и раздумал дуться.
— Ты, Славка, за лес не боись! — он лихо глянул на меня и широким жестом бывалого вояки подкрутил зелененькую травку, по идее изображавшую ус. Та такого обращения не снесла и отвалилась. Старикан ничуть этим обстоятельством не смутился и быстренько приляпал растительность на место. — А я на что?! Да чтобы я свой лес от жмурья разного не оборонил?! А что ты думаешь? И обороню! Тут иного пастись надо... — усы опять печально обвисли: один, как и положено, вниз, а второй, приляпанный, как-то так вкривь и наискось.
