Дьюри

Книга 1

Часть 1

Подвешенные в обгорелой миске над пылающим огнем благовония "благовонили" ужасно. Иначе не скажешь. Но что поделаешь, если у хозяина дома, Элизиена, был "пунктик": ему казалось, что всё вокруг кишит духами. Духами-то оно кишело, конечно, но ему мерещились духи недоброжелательные.

Поэтому у него и на груди, кроме кожаных мешочков с оберегами, всегда чадила холодным дымком серебряная табакерочка с вонючим хилерийским табаком. Сколько раз я ему уже говорила, что находиться рядом с ним невозможно, но он лишь добродушно посмеивался в ответ, поправлял табакерочку на груди, и отвечал:

— Забей...

Гадкое словечко, но опять же — порой иначе не скажешь. А притащила его к дьюри я сама, теперь пожинаю плоды своего разгильдяйства. Это было моё первое, нет — второе слово, сказанное мной в этом непостижимом мире.

Хотя, что ещё можно сказать, если, только-только закончив полоть ненавистную грядку с морковкой по заданию партии во главе с бабушкой и пойдя искупаться на заброшенный пруд у себя на даче, ты начинаешь тонуть.

Это сейчас я могу посмеяться по этому поводу, а тогда, когда мутное, светлое пятно неба удалялось всё дальше, мне было не до смеха. И то ли дна у пруда не оказалось, то ли я не успела до него добраться, но помню лишь отвратительные водоросли, тину и свои беспомощные барахтанья в зелёной, тёплой воде.

Следующее, что я помню, это был мой полет вниз... Непостижимый полет! Откуда? Из озера!

— Эл, ну, убери ты с огня эту сковородку! — буркнула я, не в силах уже больше вдыхать жуткий, навязчивый аромат.

Элизиен, нахмурившись, помотал отрицательно головой.

— Не уберу, — ответил он и противно захихикал, — ты ничего в этом не смыслишь. Вот ползёт по тебе сейчас гнусный вейда, а ты и не знаешь! А мне и знать не надо, корень сныти болотной его отпугнет. А ещё сныть отпугивает порусей и болтунов.

Поруси и болтуны у дьюри — это наши русалки и водяные. Вейда — дух, что-то похожее на слизня... Я без конца спрашиваю Элизиена, что означает то или другое слово, услышанное мной здесь, и он отвечает мне, но отвечает загадками, недомолвками.

— Так это она так воняет? — проворчала я, сморщив нос, — недаром все болтуны разбегаются, я, пожалуй, тоже пойду...

Элизиен молчал. Может быть, даже и не слышал меня. Выбравшись из глубокого, плетёного из ивы, кресла, я лениво потянулась и плюхнулась обратно. Нет, идти мне здесь некуда.

— Элизиен, — проговорила я, — расскажи, как ты меня нашел.

— Я ж тебе рассказывал, — удивлённо посмотрел собеседник на меня.

Я вздохнула.

— Рассказывал. Ну, может быть, я тупая, не знаю. Только непонятно мне все равно: утопленница я или нет?

— А кто тебя знает? Если утопленники у вас с неба падают, тогда по-вашему ты — утопленница...

'Опять — двадцать пять', — подумала я. В который раз пытаюсь выяснить, что все-таки со мной произошло, почему я падала, утонув в озере, но Элизиен всегда очень уклончиво отвечает на мои вопросы.

— Где находится ваша страна, кто такие дьюри? — опять принялась я за свое. — Элизиен, я уже месяц нахожусь здесь и до сих пор не знаю, жива я или нет!!! — стукнула я кулаком по подлокотнику кресла. — И вернусь ли когда-нибудь домой, — уже тихо добавила под конец.

Элизиен, сидевший невозмутимо перед очагом, выложенным гладким чёрным камнем посреди комнаты, повернулся. Его глаза, не мигая, уставились на меня. Это было странное существо. Назвать его человеком теперь у меня не повернется язык, хотя на первый взгляд сходство бесспорное.

Когда его серьезное, с почти немигающими глазами лицо уставилось на меня там, над озером, в которое я падала, провалившись в свое, мне стало совсем плохо. С одной стороны, я отчетливо понимала, что утонула в своем пруду, как последняя идиотка, с другой — я вывалилась из своего пруда в чьё-то небо и повисла в воздухе, похоже, по воле этого... нечеловека. Висела я головой вниз и молчала, у меня вообще такая реакция на страх — я теряю голос. А дьюри подошел по воде, шлёпая громко босыми ногами, перехватил меня одной рукой за пояс и так и пошёл, словно я бревно какое...

Я рассмеялась вслух. Элизиен удивлённо посмотрел на меня.

— Я вспомнила, как ты испугался, когда я заговорила с тобой первый раз...

Открыв широко рот, он беззвучно рассмеялся.

— Я уронил тебя, — кивая головой, смеялся Элизиен. — Немножко уронил...

Ну, да, так и было, немножко уронил, когда я вдруг проговорила: "Чёрт!", а немножко потому что, когда я уже чуть не вписалась лицом в землю, он опять меня подвесил в воздухе и заботливо спросил: "Не ушиблась?", на что я ему, вися вниз головой, с достоинством ответила: "Забей". Это очень понравилось дьюри, и он также, вот как сейчас, беззвучно рассмеялся.

— Элизиен, почему ты так странно смеёшься — беззвучно? — спросила я.

— Потому что шишилла услышит, — опять удивление мелькнуло на лице дьюри.

Ну, надо же, удивляется... моей глупости, наверное, — не знаю, кто такой шишилла.

— Это такой пушистый, с блестящими глазками? — спросила я наугад.

— Не-ет, — ещё больше прикрыл глаза от удивления Элизиен и заговорил тихо и таинственно, — он безглазый и холодный, как лягушка, и двигается на твой голос всё ближе и ближе, ему нужно тепло, и он движется к тебе, и ты замерзаешь...

Голос Элизиена понизился до шепота, и мне стало не по себе. Но останавливать его не хотелось.

— Шишилла живет под старыми корягами у дорог, троп. Он ждёт тебя долго, замерзая там, в темноте своей норы. Он издалека услышит тебя, и пойдет, потянется навстречу. Помню, я был совсем молодой, глупый. Лето стояло жаркое, а мне холодно. Я костер запалил, а всё равно мёрзну. Не просто мёрзну, двигаться не могу, чувствую, конец приходит, а дров я все подбрасывал и подбрасывал, и вдруг — отпустило. Потом знающие сказали — видно с дровами в костёр синий мох попал, его запах отогнал шишиллу. А ты говоришь, воняет! Тут... — дьюри похлопал нежно по табакерочке на груди, — у меня всё: и синий мох, и сныть, и потрошки бородатой жабы, рога дохлой улитки...

— Фу-у-у, Элизиен!!! Лучше бы я не знала, что у тебя там! — зажмурилась я, представив, что вот уже месяц дышу вялеными потрошками дохлой жабы, и такое омерзение передёрнуло меня, что я даже глянула на Элизиена — не обиделся бы...

Но нет, дьюри сидел на земляном ровном полу, как ни в чём ни бывало, скрестив ноги и вороша красные угли в очаге, переворачивая большие, белые луковицы, которые после того, как их испечешь, на вкус сладкие и сочные.

На улице давно стемнело. В узкие окна, распахнутые на обе створки, смотрела недавно взошедшая луна, и я в который раз себя спрашивала, почему здесь, под моим прудом, в чужом небе она тоже есть?

Когда Элизиен меня притащил вымокшую и полуживую сюда, к себе домой, то казалось, что мы очень долго пробирались через непроходимый лес, которому не будет никогда конца. Дом его оказался обычной землянкой, очаг был выложен прямо в полу, и, когда затрещал огонь, наполняя дымом небольшое помещение, дьюри посмотрел на огонь и сказал:

— Дыму — дымово. Ступай на волю...

Пламя вдруг выровнялось, и дым потёк вверх, уходя в отверстие в крыше. Я смотрела на это дикими глазами. Зачем ему я — полумёртвая от страха, посиневшая утопленница? Наглотавшись вонючей воды из пруда, проболтавшись вниз головой, пока дьюри меня тащил по лесу, я тогда чувствовала себя отвратительно. И когда послышалось быстрое шлёп-шлёп-шлёп по полу, я перепугалась окончательно.

Тогда я впервые увидела Мильку. Милиена... Мальчишка выбежал навстречу Элизиену, шлёпая маленькими босыми ножками, выбравшись из подпола, где он, похоже, прятался, и обхватил дьюри за колени. Тот беззвучно рассмеялся и взял малыша на руки. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Милиен.

Так и началось мое знакомство с дьюри — со знакомства с маленьким Милькой. Только после того, как я кивнула головой и улыбнулась, Элизиен назвал себя:

— Элизиен.

Маленький и большой дьюри были не похожи друг на друга. У ребёнка были прямые, чёрные, как смоль, волосы, падавшие ему на плечи, смуглая кожа, пристальный, серьезный взгляд удивительных светло-серых глаз и очаровательная грация, как у игручего котенка. У Элизиена же — чёрные, с проседью кудрявые волосы, обрезанные грубо до плеч, стянуты полоской кожи и всё равно топорщившиеся в разные стороны. Ходил он совершенно бесшумно, в его взгляде, движениях, таились угроза и настороженность. Он, словно опасаясь чего-то мне неизвестного, иногда вдруг бросал свой застывший взгляд вокруг, поверх моей головы или выходил на улицу и вновь вскоре возвращался.

Вот и сейчас, оборвав себя на полуслове, он вдруг замолчал. Прислушавшись к чему-то, он встал и, кинув быстрый взгляд в сторону Милиена, спавшего в гамаке, подвешенном к потолку, в углу комнаты, бесшумно подошел к двери.

Безотчетный страх заставил меня встать вслед за дьюри, но он, быстро вернулся и, улыбнувшись, сказал:

— Показалось. Пора спать.

Поскольку гамаков было только два, то с того дня, как в доме появилась я, Элизиен спал на полу, растянувшись во весь свой немалый рост на волчьих шкурах.

Засыпал он почти сразу, я же ещё подолгу ворочаюсь. В этой оглушительной тишине каждый треск, шорох гонит сон прочь. Смутные ночные тени мечутся на стенах, ухает филин и сверчки... Десятки, сотни сверчков оглушительно пилят своими скрипицами. Пилят и пилят... Все мозги пропилили. Их много, они окружают меня, вокруг одни сверчки, скрип их челюстей слышен уже совсем близко...

Я проснулась. Кромешная тьма в доме и скрип. Жуткий, навязчивый. Что так скрипит? Где Элизиен? Вдруг от окна метнулась тень, стало светлее. И тишина.

Заплакал Милиен.

Выбравшись из своего гамака, я подошла к нему и взяла на руки. Уткнувшись мне в шею, Милька быстро затих. Оказавшись рядом с очагом, я поняла, что скрипела болтавшаяся из стороны в сторону миска с благовониями, которая, ещё раз качнувшись, остановилась. Глаза мои, привыкшие к темноте, еле разгоняемой луной, лихорадочно искали и не находили в доме Элизиена. В приоткрытую дверь потянуло сквозняком. На холодном земляном полу ноги быстро замерзали. Толкнув дверь, я почувствовала, что что-то держит её с той стороны.

Ребенок сладко засопел под ухом, и я, положив его в гамак, укутав одеяльцем из звериных шкурок, вновь вернулась к двери.

Прислушавшись к тишине леса, я ещё раз осторожно толкнула дверь и замерла. За ней кто-то зашевелился. Послышался глухой стон, шорох... Не зная чего ожидать, я стояла, прижав к себе топорик Элизиена на длинном древке, который прихватила впопыхах для защиты. Но за дверью всё стихло.

И всё-таки страх за Элизиена пересилил мой страх за себя. К тому же дверь на этот раз легко подалась, и я, высунув голову, безумно боясь получить тут же по ней, сразу увидела дьюри. Он лежал под дверью своего дома, неловко согнувшись и повалившись на бок.

И тут над головой раздался чей-то шумный вздох. Мощный удар в спину внезапно сбил меня с ног. Отлетев с какой-то нечеловеческой силой в сторону, я сдавленно вякнула, ударившись боком о дерево и крепко получив рукоятью собственного топорика. Стараясь не замечать боль, жаром разлившуюся по телу, я уставилась в непроглядную тьму, окутавшую лес и поляну, на которой стоял дом Эла.

Внезапно луна вышла из-за туч, и необычное зрелище повергло меня в ужас. Кто-то непомерно большой, присев на корточки, шарил рукой в доме через открытую настежь дверь... И в этот момент раздался плач Мильки. Он словно подстегнул меня. Сжав длинную рукоять топора, я рванула туда, где чудовищных размеров существо добиралось до плачущего в темноте дома ребенка... Мне показалась бесконечной поляна, ноги проваливались в какие-то норы, спотыкались о кочки... Вот уже он рядом, он не слышит меня. Его огромная туша шевелилась в темноте. Стоявший на коленях, он был сейчас совсем близок, его шея... Вот он крякнул довольно, и отчаянный визг Мильки обдал меня жаром... Мой топор с силой опустился на загривок чудовищу, и ещё раз, и ещё... Хруст костей и вязкое хлюпанье... Опять визг Милиена... Верзила неловко повалился вперед, дверь затрещала под его тяжестью.

И стало тихо. Лишь слышно было, как всхлипывает уставший уже от страха и плача Милька. Руки мои дрожали мелко-мелко, но лихорадочно сжимали древко топора. Жуткая мысль, что я сейчас кого-то убила, не давала мне предпринять что-то, и только икающие всхлипывания мальчишки заставили очнуться.

— Сейчас, Милька... — прошептала я, — подожди, малыш... Милиен, я здесь, — крикнула я уже громче. — Не бойся, я сейчас приду...

Ребенок затих. Стали слышны его легкие шаги, он ищет меня в темноте. А мне надо найти Элизиена, может быть, он ещё жив. Куда отбросил его этот урод?.. Зачем ему нужен был Милька?

Наткнулась на Элизиена я внезапно. В темноте выйдя к кустам по правой стороне поляны, мне сразу показалось, что я слышу его хриплое дыхание. Элизиен лежал ничком.

— Эл, как ты? — прошептала я. — Что же мне с вами, дьюри, делать? Одного тушей неподъёмной в доме завалило, другой сам валяется, откликнуться не хочет. Ты, Элизиен, безответственная личность... развалился тут, а Милька?! Кто будет пацана спасать? — болтала я чушь несусветную, сама чуть не плача от отчаяния, пытаясь сдвинуть рослого Элизиена с места.

Мне отчего-то казалось очень важным быстрее оказаться в доме, страх очутиться в этом шумящем тёмными кронами чужом лесу нос к носу с ещё одним таким здоровяком придавал мне сил, и я тянула дьюри, ухватив его подмышки. Когда его рука вдруг ухватилась за мою, меня словно кипятком обдало...

— Эл!.. — зашипела я, говорю же — голос теряю от страха. — Ты как?

Рука его дрогнула, сжав мою.

— Подожди... — Элизиен опять замолчал, и я испугалась, что он больше ничего не скажет, но он заговорил, а я, наклонившись, вслушивалась в его тихие слова, и страшно мне стало вдруг, потому что я поняла, что теряю его навсегда, а он всё шептал тяжело: — Видно не зря ты свалилась на мою голову и значит... не суждено мне увидеть Милиена на белом ардагане... Жди Харза... Никуда не уходи от дома... Опасайся большеротых, они ненавидят дьюри и убивают их...

И Элизиен тихо вздохнул и затих. А я вдруг остро почувствовала, что осталась одна. Странная пустота в голове, когда не знаешь, что делать дальше, куда идти, не знаешь ничего, что ждёт впереди...

Стук в окно разбудил меня уже под утро. Светало. Ночью я, кое-как забравшись в узкое окно, уснула на шкурах на полу, слабо удивляясь сама себе: там, на поляне — труп Элизиена, за дверью — огромная мёртвая туша. Но деваться мне было некуда. Здесь же в доме меня ждал Милька. Мальчишка сейчас сопел рядом, даже не подозревая, что в его жизни произошли такие перемены. И теперь рядом с ним вместо отца непонятно кто, хотя я не знаю даже, был ли Элизиен отцом Милиена.

Стук в окно повторился. Ну, в конце концов, не враг же стучит в окно? Враг уже давно вломился бы в дом, — хрупкое желтоватое стекло не стало бы для него препятствием.