— Богиня Солнца нам сопутствует, мой Император, — почему-то задумчиво произнес Менгалион, — а значит, и удача...
Иллиойз вяло махнул рукой, не повернувшись. Лишь золотая маска хохочущего паяца покачалась возле его лица.
С силой потянув меня в центр, Менгалион продолжал идти вслед за носилками, иногда снисходительно кивая толпе. Мне оставалось лишь следовать за ним под улюлюканье и кривляние масок, спотыкаясь и еле успевая. Попытавшись выдернуть руку, я услышала короткое:
— Следуйте за мной, эптери...
И Менгалион отпустил руку. Мне пришлось идти следом, надеясь, что толпа оттеснит меня от процессии, но возле неё прочно удерживалось пустое пространство. Мне же хотелось бежать. Бежать туда, где сейчас Милиен... Мальчишка, виновный лишь в том, что он дьюри.
Всё орущее и хохочущее шествие выкатилось на улицу. Потекло по дорожкам парка к воротам. Там император пересел в открытый экипаж и все шествие двинулось к площади в центре Галазийи.
В следующий экипаж сел Менгалион и обернулся ко мне. Наши глаза встретились. Маска визжащего демона выжидающе смотрела на меня.
Даже если я его сейчас убью, там Милиен и я не успею даже добраться до него. В этой толпе меня просто сомнут...
— Я не поеду! — крикнула я и отступила назад.
А по толпе вдруг раздался крик:
— Болотники! Бунт!
— На площади резня!
— Гони на площадь! — рявкнул Менгалион в спину возницы, обтянутую алой атласной тканью, взмокшую от невыносимой жары.
И в этом шуме, людском бушующем водовороте, подстегиваемом смертельным ужасом и звериной жаждой необычного редкого зрелища, голос дьюри прошептал, тихо и одновременно заглушивший в один миг всё остальное, словно переставшее существовать для меня:
— Садись же, Олие!
Менгалион — дьюри?! Или дьюри где-то рядом?! Не может быть. Нет. Но...
"Быстрее же...", — шептала я сама себе, забираясь торопливо в экипаж и то ли плакала, то ли смеялась. Боль за Милиена смешалась во мне с какой-то безумной радостью и отчаянием, ведь я готова была уже Менгалиона исполосовать мечом Визару, а он, может быть...
Вокруг была неразбериха. Толпы людей перемещались от дома императора к площади, кто-то вооружался, чем придётся, и бежал в центр города... кто-то благоразумно спешил домой, но уже не мог пробиться сквозь множество людей, движущихся ему навстречу, потрясающих оружием, орущих и цепляющихся яростно друг в друга. Громилы-ланваальдцы, сминая людей, пробивали по живым телам себе дорогу.
Экипаж выбрался на боковую улочку и теперь летел, трясясь по ухабам и рытвинам. А рядом со мной молчал Менгалион. И мне уже казалось, не послышалось ли мне... Не наваждение ли это. И был ли это твой голос, дьюри?
Вот уже и площадь. Море людей заполонило всё видимое пространство. Оно словно кипело. Островок эшафота посредине, оцепленный ланваальдцами. Худое тело мальчишки привязано к столбу. Защитный купол над эшафотом. Откуда у ивенгов взяться защитному куполу?!
— Силон, — вдруг проговорил молчавший до этого Менгалион, — магистр тайного ордена фрагов — большой любитель таких штучек...
Я обернулась. Менгалион неподвижно смотрел в прорези маски. Человек рядом со мной был совершенно чужим, ничто не говорило мне о том, что рядом дьюри. Но опять слышался голос:
"Это я, Олие. Я нашёл тебя..."
"Менгалион?"
Маска молчала. А я по-прежнему не чувствовала рядом дьюри. Его не было здесь, и он со мной разговаривал. Его голос завораживал, заставлял забыть обо всём...
И я замолчала. Что-то мешало мне. Не так всё было, что-то неправильно...
Экипаж остановился.
"Ты должна мне помочь, Олие..."
"Что же я должна сделать?"
Где ты, дьюри?! Почему я не чувствую тебя?!
"Я здесь..."
Менгалион встал и протянул мне руку.
"Ты со мной, Олие?"
Я промолчала. Сквозь прозрачную суть купола я видела Милиена.
Мальчишка, будто зверёныш, озирался по сторонам и искал, искал глазами в толпе хоть одно знакомое лицо. Его длинные волосы были грубо обрезаны. Туника и штаны безнадёжно коротки сильно вытянувшемуся за эти годы Мильке... Почему в такие минуты отмечаешь то, что совсем не важно, словно цепляешься за обыденные мелочи, пытаяясь отвлечь глупое, безумно кричащее от боли сердце от страшной действительности?..
А толпа бушевала вокруг. Словно её что-то взбаламучивало изнутри. Людские водовороты кипели повсюду, закручивая своим течением десятки людей. Стоны и крики раздавленных несчастных, гортанные вопли ланваальдцев, отчаянный визг женщины прорезал болью дикий ор, стоявший на площади:
— Пощадите!!..
— Режь болотников!..
— Долой императора!..
— Смерть колдунам-дьюри!..
Менгалион медлил. Он словно чего-то ждал. А ланваальдцы, оцепив экипаж оттесняли с топорами в руках напиравших людей от эшафота. Руки их были в крови.
"Так где же твои друзья, Олие? Неужели ты была одна?", — Менгалион, сняв маску, смотрел на меня.
Друзья... Тебе нужны мои друзья, стерв... Все вы здесь стервы, готовые вцепиться в глотку беззащитному ради хозяина! И слава всем богам, я не знаю, где дьюри!..
— Я теперь всегда одна, Менгалион, — прошептала я, обернувшись и посмотрев в провисшие равнодушные глаза.
И его пощечина сбила меня с ног.
— Начинайте, — всё также глядя на меня, процедил Менгалион охраннику.
Через мгновение, растянувшееся для меня в вечность, вспыхнул хворост под ногами Милиена. Сухой... Быстрые языки пламени пожирали приготовленное на затравку, вмиг добравшись до брёвен. И мне стало страшно, вспомнив сразу всё, что я когда-то слышала о кострах, как вспыхивает от ветра несчастный факелом. Но ветра в куполе не было, и пламя медленно и верно подбиралось к ногам мальчишки, уже, наверное, обжигая их нестерпимым жаром...
"Визару, огонь, Визару, Менгалион, Визару, охранник, Визару, купол!!!", — закричало всё во мне от страха и боли, которая во мне разлилась жаром, будто я сама должна гореть за то, что это не я там, от злости на эту страну, ведущую войну с детьми, со своим народом... от отчаяния за себя, за мою доверчивость и бессилие...
И тианайский меч повис, задрожжав, в воздухе перед Милиеном. И разметал костёр... Пронзительный нарастающий вой древнего оружия заставил дрогнуть тупых ланваальдцев, удивление метнулось и погасло в глазах Менгалиона, и его голова скатилась на дно экипажа, заливая кровью мои ноги. Обезглавленное туловище наклонилось и стало сползать на пол. Рука его в агонии ухватила и сжала мою...
А меч уже иссекал купол, трясшийся под ним и оседавший. Вокруг бесновалось людское море, мелькали топоры и мечи, палицы и дубины.
Вскочив на сидение, я видела, как огромные людские волны напирали друг на друга, словно позабыв одинокого пленника на эшафоте. Крики затоптанных насмерть, визг раненых лошадей, которым резали ноги, боясь быть раздавленными... всё это было лишь тем страшным смятением, которое порождает в страхе толпа. Но было ещё что-то, неуловимое, что направляло этот бессмысленно кишащий муравейник в нужное кому-то русло. Множество людей в масках появлялись то тут, то там...
— Смерть стервам! — раздался клич, который заставил меня вздрогнуть, потому что показалось, что это голос Аро. — Режь наёмников!..
Я вдруг увидела Аро возле императора. Его меч мелькнул, тускло блеснув в свете факелов, и страшный животный визг Илиойза заглушил на мгновение все звуки. Его тело, рассеченное надвое, рухнуло под ноги отпрянувшей охране и тут же затоптавшей его.
— Убили Императора!..
— Богиня Солнца разгневалась на нас!..
— О Небо, пощади!..
У меня перед глазами мелькнул меч ланваальдца.
"Визару, свободу принцу дьюри!", — всё кричало во мне.
Но вдруг туша наемника повалилась на меня, заливая кровью из раны, хлынувшей густым чёрным потоком. Кто-то выдернул меня в последний момент из этого ада, и лицо Аро насмешливо улыбнулось мне...
Милиена не было видно на эшафоте. Там не было видно ничего. Обезумевшие от страха женщины и дети толклись и кричали на возвышении, куда из суеверного страха никогда не ступила бы их нога, если бы не ужас, охвативший всё нутро, ужас перед разъярённой толпой, которая, не зная, кто прав, а кто виноват, начинает пожирать сама себя.
Но император и Менгалион были мертвы, и сопротивление наемников быстро угасало. Толпа рассыпалась на кучки, ожесточённо сражающиеся между собой, лишь слободская беднота радостно кричала и обнималась, видя, как отступают ланваальдцы...
Меня кто-то тащил куда-то за руку, маска давно спала и была безжалостно затоптана. Люди удивлённо оборачивались на меня и останавливались. Мне же было уже всё равно. Я знала, что Милиен в безопасности, знала... потому что дьюри рядом... Это он тянул меня за руку, пробираясь сквозь толпу. Дьюри, мой свергнутый король, который и в чужой стране, нашёл друзей, и которого приветствовал сейчас с ликованием чужой народ.
* * *
"Я так долго тебя искала, дьюри...'
"Это я тебя искал..."
Аро обернулся. И рассмеялся:
— Поссторонись! Рыбные отбросы со слободы, во век не отмоетесь, эптерис!..
И я засмеялась и проворчала:
— Да он похоже двух слов связать не может, Алоиза!..
И мы снова смеялись и вдруг замолчали оба...
Повозка с пустыми мусорными корзинами тряслась по тёмной дороге. Пыль стояла такая, что деревья вокруг казались сказочными чудовищами, тянущими к нам руки. А нам было всё равно...
— Где сейчас, Милиен, дьюри? — спросила я.
— У Никитари.
— А Никитари...
— Это Мастер Мишо Хезуи, Олие.
— Я так ошиблась, дьюри. Менгалион...
— Менгалион лишь светское имя Силона, верховного жреца фрагов. Это его ты видела тогда в Затерянном Городе у Слойе.
— Это он украл мою флейту. Тогда... В детстве. Но теперь он мёртв.
Дьюри улыбнулся.
— Сомневаюсь, Олие.
Эти слова заставили меня замолчать. И яростный визг беснующегося злобного существа, раскатившись над болотами, утробно ухнув в глубинах трясин, возник ниоткуда и также неожиданно затих в ночи.
— Силон давно мёртв, — задумчиво проговорил дьюри, — поэтому убить его невозможно, Олие. Но он очень стар, и, думаю, именно меч Визару, своей древней сутью надолго вверг его в мир теней. Он не знал, что ты в силах управлять существом, таким же древним, как и он. Но. Иди ко мне, О... — вдруг прошептал он.
И время остановилось. Замерло. Лишь бешеный стук сердца. Моего и его...
Скоро дорога кончилась. Потянулись долгие, трясущиеся под ногами гати. Воздух был гнилостный и тяжёлый. Невысокие строения показались уже к утру. Восход солнца окрасил распушившиеся верхушки камыша, который здесь был намного выше и служил укрытием для тех, кто сюда шёл за последней надеждой на спасение.
Повозка остановилась. И дьюри, сойдя с неё, повернулся ко мне. Кто-то налетел на него сзади, и Милиен повис на его шее. Мальчишка ногами почти доставал до земли, и брат, перехватив рукой его сзади, быстро поставил его перед собой и обнял.
— Ты стал совсем взрослым, Милиен, — тихо проговорил он.
И отстранившись, посмотрел на Мильку.
— Я знал, что ты придёшь за мной, — ответил Милиен, и от этого повзрослевшего, дрогнувшего по-мальчишески голоса у меня перехватило дыхание, — и я так рад видеть тебя опять, Олие!.. — вдруг он обернулся ко мне и обхватил руками и приподнял меня от земли, и осторожно поставил на место.
И рассмеялся.
— Опять я всё пропустил! — голос Никитари заставил нас всех обернуться.
Жители маленькой, затерянной в болотах, деревни высыпали все на улицу, и не было никого счастливее нас в этом мире. А вечером, в доме Аро, которого теперь не было и, наверное, больше никогда не будет, собрались все его друзья. И дьюри, отобрав у Клопа гитару, тихо пел:
Когда меня уже не станет,
Исчезнет след моих дорог,
Тогда златыми небесами
Миров невиданных чертог
Качнет, маня в дорогу вновь
Пусть не меня, не за тобою,
И флейта тихо запоет
Моей души-бродяги песню,
Тебя вдруг вспомнит и всплакнет...
Книга 3
Часть 1
* * *
Если бы мне теперь, в эту минуту, кто-нибудь сказал, что все испытания закончились, что теперь будет всем счастье, мой дьюри навеки только мой и мы с ним унесёмся в прекрасные дали, я бы лишь горько рассмеялась в ответ этому чудаку. Надо совсем не знать Харзиена, чтобы подумать такое. Чтобы решить, что он может нарисовать воздушный шар и улететь на нем, оставив посреди разыгравшейся бури корабль, на котором останутся все его друзья, останутся те, кто нуждается в помощи...
Раньше, когда в моей голове вдруг начинали бродить странные мысли, и я принималась искать ответ на вопрос, зачем живу на этом свете, то ничего путного в голову не приходило. Расхожие лозунги наподобие: "Жги! Прожигай жизнь!", " Видишь цель и иди к ней", "...великая чья-то мечта"... как-то не прижились во мне, вызывая смертельную скуку уже одним тем, что заранее программировали мою и без того короткую жизнь, пропитывая ее духом расчетливости...
И в эти тяжёлые для всех нас дни, когда казалось, что вал арестов, казней и страшных, неравных боев с военной армадой Ивеноги, которые прокатились по всей стране в ответ на бунт болотников, мне стало казаться, что я знаю ответ на этот свой вопрос. И жизнь моя — это путь. Все цели мои — лишь вехи на этом пути, складывающиеся во что-то большее, невидимое отсюда мне теперешней...
* * *
Деревня, затерянная в болотах, тянулась длинной чередой наспех сколоченных домов, шатров, покосившихся шалашей. Дымились очаги. Душное марево стояло в воздухе. Вереницы людей, больше похожих на тени, измученных, израненных, ползли по пыльной дороге со стороны города. Они шли и шли вот уже который час, и, казалось, не было им конца. Дети, сидевшие на плечах у обессиленных взрослых, или бредущие тут же рядом с ними, боязливо жались к руке взрослого, вздрагивали, когда раздавался чей-то громкий возглас, крик... Или принимались без причины плакать, размазывая грязные слезы по худым щекам... Жители деревни подхватывали детей на руки, разводили вновь прибывших по домам. И на потемневших уставших лицах беженцев появлялись улыбки.
— Я помогу, здесь недалеко лазарет, — проговорила я худой, почерневшей от жаркого солнца уллалийке и взяла на руки заплакавшего слабенько, из последних сил, малыша.
Та пыталась успокоить его, но малыш плакал и плакал, мать же сама едва держалась на ногах.
— Сейчас... сейчас, маленький, — шептала я, быстро шагая к навесу, где уже видела Брукбузельду.
И оглядывалась. Женщина пошла за мной, за ней потянулись другие. И гемма Лой лишь качал головой. Уставшие глаза его, однако, улыбались. И подмигнули мне...
Лазарет устроен под большим навесом. Я подолгу остаюсь здесь и, повторяя движения, действия геммы Лоя, стараюсь во всем помогать ему. Иногда пациентов много, как сегодня, но это случается не всегда. Прибывающие вновь и вновь люди стараются не задерживаться здесь. Кто-то спешит вернуться в город, в свой дом, оставленный без присмотра в смутное время, кто-то торопится покинуть эти места совсем, боясь преследования себя и близких. А кто-то уже спешит на помощь друзьям, оставленным там, в Галазийе и сюда пришёл лишь затем, чтобы влиться в эту людскую струю, несущую дух свободы и неповиновения, словно чтобы получить талон на смелость и удачу.
