— Кто я для них? — усмехнулся он горько, — представитель исчезнувшего навсегда народа. Меня помнят лишь те, кто шёл со мной плечом к плечу в бою, кто помнит моего отца. Я им благодарен. Остальные же не прочь поиграть в кровавые игры в борьбе за власть. Но и это не самое страшное, О, — оборвал сам себя Харз, — Милиен...
Эх... как душа испуганно заметалась, задёргалась, испугавшись услышать страшное.
— Нет, дьюри! — прошептала я, — только не говори, что его школа находится именно в этом отростке, который именуется Северной Уллалией...
Засунув руки в карманы, Харзиен помотал головой:
— Так близко к ивенгам я бы его не оставил, он далеко оттуда... Был. Теперь его там нет. Зееран сегодня прибыл оттуда. Милиен пропал...
* * *
— И виноват в этом я. Только я. — Дьюри теперь стоял ко мне спиной.
А за окном занимался рассвет. Осенний, холодный, безголосый. Очень рано и очень тихо. Лишь двери где-то скрипнули во дворе. Звякнуло ведро. Полилась вода. Все, как обычно.
Меня всегда ранит больше всего эта обычность, равнодушно длящаяся даже тогда, когда тебе кажется, что время остановилось. А дьюри продолжал говорить:
— Взявшись писать законы, строить школы, больницы, я забыл о том, что следует начинать с армии. Теперь у меня ничего нет, О...
— Ну да, зачем мне нищий король, — проворчала я, потянув его за рукав туники.
Он быстро повернулся ко мне.
— Ты, как и тогда, в первый наш день, можешь оставить меня, — быстро проговорил он, — я помогу тебе вернуться.
Вот сейчас самый раз психануть... но именно сейчас он был мне дороже всего на свете. Почему?.. Не знаю. Хоть и так прямолинейно отправил меня восвояси. Я ведь знала, что и объяснять он мне ничего не будет. Он считает, что возле него быть опаснее, поэтому проще обидеть посильнее, чтобы быстрее отстала. Сама раньше так делала...
— Даже не надейся, что обижусь. Вопрос закрыт, дьюри.
Он вдруг рассмеялся. И наклонившись, поцеловал.
"Мне надо было это услышать."
"Понятно... Э-эй, полегче!.."
Ну да... Люблю я тебя, дьюри, а когда ты такой, теряю голову совсем...
"Нет, это я люблю тебя..."
Неведомая сила приподняла меня над полом, и глаза наши встретились. Опять морочит. Или мне это только кажется... Дьюри был теперь везде. Его глаза, его руки... Разве я смогу жить без него?..
Холодный ветер листал разбросанные по полу бумаги. А воздух был горячим...
* * *
Не хотелось даже шевелиться... Дьюри рядом, и кажется больше ничего и не надо. Но мысли назойливо лезли в голову...
— Харз...
— Олие...
Мы даже заговорили одновременно. И рассмеялись. И опять замолчали. Теперь Харз ждал.
— Что теперь будет, дьюри?.. — сказала я тихо.
— То, что должно случиться — произойдёт, Олие. Я должен найти Милиена. Даже если не знаю, как это сделать, — ответил Харз.
— Если не знаешь, что делать, делай то, что должен, — вспомнились мне вдруг слова Висы Лэи. — А что ты ответишь послам северных уллов и тиану?..
Поднявшись с дивана, дьюри подошёл к столу. Высокий, худой, в белой, распахнутой на груди, тианайской рубахе, с рассыпавшимися длинными волосами, он сейчас совсем не походил на короля. Он больше похож был на странника, который хотел бы всё бросить и отправиться в путь, но ему не давали это сделать, и он злился.
Глядя на карту, упрямо прищурившись, дьюри сказал:
— Вазиминги никогда силой не удерживали власть. Поэтому уллы и сообщают о своем уходе из подданства, не сомневаясь в моём согласии, просто сообщая об этом. Но я встречусь с ними и спрошу, что заставило их сделать это, не виноват ли я перед ними в чем-то. С тиану же всё сложнее. Не слышал я, чтобы Аруазия принадлежала когда-либо им, и Зееран говорил мне об этом, и Никитари...
— Я никогда не видела возле тебя других помощников, советников. У тебя их нет, или я слишком мало здесь нахожусь и не видела их? — этот вопрос возникал у меня давно, и теперь, я вновь отметила, что дьюри слишком одинок для короля.
Харзиен посмотрел на меня удивлённо и улыбнулся:
— Все эти помощники, министры, советники... лишь повод, чтобы приняться сдирать с народа три шкуры налогов и сборов. Короли дьюри никогда никакой платы не брали. Вересия слишком мала, слишком разные народы здесь живут, чтобы заставить их жить по одним правилам. Представь себе уллу, который не хочет платить налоги, ты его просто не найдешь. Магия... — пожал он плечами.
Я вспомнила Никитари, превратившегося в кота, и улыбнулась.
— Но ты сам пришёл к выводу, что тебе нужна армия, армии нужны военоначальники, оружие, еда, одежда. Как ты обойдёшься без сборов? — ответила я.
Дьюри кивнул головой:
— Да, и король Вересии обратится к народу, и они вместе решат и эту несложную сложность. Если беда угрожает твоему дому, ты отдашь все, чтобы кто-то защитил тебя. Это кстати не позволит королю вести захватнические войны, — рассмеялся Харзиен. — На самом деле были у нас и советники, и целый двор приживал, но, сколько их не корми, не наряжай в богатые одежды, толку от них мало, ум их беднеет во столько же крат, во сколько растёт богатство! После Смутного времени, в 505 году, когда был свергнут Агазейл III, Вересия выбрала сама короля из народа дьюри, отправив за принцем Вазимингом, моим прадедом, посланников. Дьюри никогда не были близки ко двору из-за своих странных взглядов на власть...
Я кивнула.
— Да, я читала про эти времена...
— Вот!
— Но как же ты поступишь теперь, когда народ разбегается в разные стороны? Ты дашь развалиться всей стране? — пожала плечами я. — И с кем ты будешь решать все вопросы, если народа нет?
Дьюри стал серьезен. Засунув руки в карманы кожаных брюк, он молчал некоторое время. Потом, отойдя к окну, сказал:
— Я буду с ними разговаривать. У короля есть право на вопрос и ответ, и я воспользуюсь этим правом. Если же целый народ заставить жить по своим, чуждым ему правилам, можно получить войну...
— Но тиану... как можно отпустить тиану? Ведь они просят центральную часть Вересии. А если за ними стоят ивенги?
— А они и стоят за всем этим! — ответил Харзиен, с силой рубанув воздух ребром ладони. — И Милиена забрали они. Самое скверное то, что они скорее всего продадут его в рабство. Вот здесь...
Харз опять вернулся к карте, я подошла, и он обвёл узкую полосу на границе ИвЕноги:
— Здесь у ивенгов, в приморской области Ной, идет торговля. Корабли приходят со всех концов света за рабами. Страшное место. Добраться туда со стороны суши почти невозможно — на многие километры непроходимые болота.
Он замолчал. А я опять спросила его:
— Что теперь будет, дьюри?
— То, что должно случиться — произойдёт, Олие...
А я уже слушала его в пол уха. Снизу, со двора, в открытое окно доносился шум множества голосов. Через секунду я была у окна. Несколько десятков воинов в полном военном облачении, с оружием толпилось в большом пространстве двора. Они переговаривались негромко, слышалось всхрапывание лошадей, Никитари строго отчитывал невидимого мне сверху кого-то:
— Что значит ухожу из сотни? Ты сам-то понял, что сказал, дубина? Тебя кто сюда поставил, кто доверил тебе защищать страну свою? А-а! Народ! То-то и оно, что народ! А народ-то это кто? Калипея твоя с детьми — народ, сосед по дому — народ... А ты им, значит, хватит мне на вас пузо рвать... И пойдет твоя Клипа в рабство на рудник в Ивеноге! Так что ли?..
Воин односложно огрызался в ответ, потом стало слыхать одного Никитари, потому что все стихло. Я услышала, как открылась и закрылась дверь в комнату — Харз вышел.
Слышно было, как звякала упряжь, стремена на оседланных лошадях, скрип колеса колодца, и вдруг откуда-то от входа, который мне не был виден, раздался голос дьюри.
— Пока я искал нужные слова, чтобы отыскать путь к вашим сердцам, друг мой и учитель Никитари-лой, их нашёл! Всё, что есть у меня, это вы и ваше доверие...
Кто-то оборвал его:
— А ивенги за доверие ещё и платить обещают! Одними словами сыт не будешь!..
После этих слов я уже не могла быть сторонним наблюдателем и, схватив меч дьюри, оставленный им, побежала, сломя голову, вниз, чтобы быть там, рядом. Харзиену придется туго, а рядом только Никитари...
* * *
Широкие двухстворчатые двери были распахнуты настежь. Я увидела из-за спины дьюри воина, который, положив руку на рукоять меча, злобно огрызнулся на слова Никитари. Учитель короля стоял совсем рядом с ним. Оба были одеты в доспехи, король же перед ними стоял, как был в своей белой рубахе. Холодный осенний ветер трепал её, но дьюри не замечал холода, он тихо проговорил:
— Сначала ивенги продадут в рабство твоих детей, его детей, — король повел рукой в сторону воинов, не вмешивающихся в разговор, но слушавших настороженно, — потом моего брата Милиена, — голос его дрогнул, — а потом этими деньгами заплатят тебе за то, что ты защищаешь их спины от меня...
Воин зло сузил глаза, видно было, что слова Харза лишь обозлили его еще больше, но он понял, что чаша весов спора теперь накренилась не в его сторону, теперь не было гула недовольных голосов за спиной. Повисла тишина. Недобрая. Тяжёлая. Но известие об исчезновении маленького принца оказалось той неожиданной каплей, от которой эта тишина на какую-то долю стала другой.
— Ты клевещешь на меня, король! — зло прохрипел улла и вынул меч, тускло блеснувший в слабых лучах утреннего солнца, — тебе придётся ответить за это!
— Неужели и за это тебе заплатили?.. — грустно усмехнулся дьюри. — Подумай, что ты скажешь своим детям, Ширше-лой?
А Ширше уже рассёк воздух острым клинком и наклонил голову, злобно глядя исподлобья на короля.
— Ты забыл свой меч, Харзиен, — тихо сказала я, держа меч дьюри на вытянутых руках.
Никитари, протянувший было свой меч безоружному королю, встретился со мной глазами и как-то совсем безрадостно подмигнул.
Дьюри же, вынув свой меч из ножен, взмахнул им и, склонив голову, на мгновение коснулся лбом холодной стали. И древнее оружее вздрогнуло и заныло нудно, высоко. Пронзительный звук нарастал, и толпа, во время спора было придвинувшаяся к дверям, теперь отхлынула назад, к воротам.
В центре двора появилось пустое пространство, и Ширше отступил назад. Его глаза неотрывно следили за дьюри. А король медленно наступал на него. И остановился, опустив меч, мрачно глядя на уллу, словно предлагая остановиться.
Улла же, не думая отступать, уже сделал шаг, бросив сильное тело вперед, и, казалось, сейчас пробьет клинком дьюри насквозь.
Меч дьюри вспорол холодный воздух, отвел удар, зло лязгнув, и взвыл, направленный от правого плеча через грудь противника. Но лишь скользнул по груди, и кровь брызнула из рассеченного кожаного доспеха, расшитого железными бляхами. Гул древнего оружия слился с гулом голосов.
Улла выругался и, занеся меч, опустил его сверху, рассекая зло пространство перед собой, но оружие опять только взвизгнуло, пройдя по холодной стали меча дьюри. И Ширше принялся наносить удары один за другим, стремительно наступая.
А я словно впервые видела лицо дьюри... Зла не было, был холод и расчёт.
Улла же, обманутый неторопливостью и нежеланием противника нанести смертельный удар, наступал все стремительней. Он налетал и отступал, а дьюри предупреждал его движения. Его меч всякий раз с тонким воем встречал оружие противника и жалобно скулил, словно просил хозяина отпустить его на волю.
Очередной выпад Ширше... король отступил вправо. Улла "провалился" вперёд... И умелый удар сзади рассёк, задев лишь мякоть, ногу воина. Улла упал на колено, заливая кровью гладкие камни мощеного двора, зло чертыхаясь.
А холодный ветер уже затянул тучами и без того неприветливое небо. Брызнул мелкий дождь, лупя по белой рубахе моего дьюри, который, опустив меч, подал руку упавшему...
— Не хотел бы я, Ширше-лой, чтобы ты был моим врагом, — проговорил он, когда улла, не хотя, подал ему руку, — жаль биться насмерть с таким смелым и честным воином...
Кто-то из воинов крикнул ему:
— Ага! Если денег заплатят!..
Король отыскал глазами крикнувшего и сказал, усмехнувшись:
— Зато он не ударил в спину. Ты свободен, Ширше-лой, Никитари поможет залечить рану и иди, коня своего бери — он твой... И вы, друзья, не держите на меня зла, легко было мне с вами в бою, за что и спасибо вам! — Харзиен наклонил голову, — а если и было что не так — простите.
Он замолчал. И все молчали. Только Ширше, которому Никитари перетянул туго рану, остановив кровь, поднялся и, доковыляв к своему коню, возился с упряжью, прислушиваясь к словам короля.
А дьюри, стоя по-прежнему в центре напряжённо молчавшей толпы, проговорил:
— Кто остается со мной?
Несколько голосов раздались сразу, потом ещё один, и ещё, и ещё, и ещё, и сердце моё радостно забилось, оттаивая понемногу... Я видела, как рассмеялся дьюри, и смех его подхватили...
Часть 3
* * *
Но уже через час стало ясно, что радоваться было рано. Из королевской сотни, призванной накануне Харзиеном, прибыла лишь треть воинов. Я видела, как мрачнеет дьюри, чувствовала, что вновь его грызёт желание всё бросить и исчезнуть. К тому же мысль о Мильке не оставляла его. Несколько раз он доставал всё ту же тонкую палочку из-за голенища высокого сапога, огонек вспыхивал на ней, и дьюри, не отрываясь, всматривался во что-то, видимое лишь ему одному. Встретившись со мной глазами, он лишь закрывал их на мгновение, словно давая понять, что пока ничего не изменилось. Малоприятное утешение, конечно. Но иногда и отсутствие перемен в радость.
Так прошло ещё два часа. Все в замке, да и в городе, который теперь был наводнён вновь прибывающими людьми, находились в каком-то лихорадочном ожидании.
— Всё идут и идут, — сказала я Никитари, стоя у окна угловой комнаты, куда вернулась сразу после боя дьюри с Ширше.
— Некоторые идут предложить свою помощь, некоторые — потому что Затерянный город пострадает меньше всего в войне, так всегда было, слишком мало он бывает открыт, — задумчиво ответил Никитари.
Он зашёл сюда за какими-то бумагами и уже торопливо выходил, когда бросил мне напоследок замечательную фразу:
— Не переживай, дьюри нас и не из такой передряги вытаскивали...
Ха, а батюшка-то Харза тогда как же?! Но Никитари, наверное, увидев моё чересчур озадаченное лицо, тут же исчез.
"Вытаскивали! А никто не поинтересовался, чего им это стоило?! Может быть, им помощь требуется!.." Но я-то точно помочь ничем не могла. Несколько раз я отправлялась вниз, во дворе толпилось много людей, соседние помещения замка тоже все были заняты. С одной стороны, это меня хоть как-то успокаивало — народ прибывает, а с другой стороны, я понимала, что этого количества воинов мало. Катастрофически мало. Скорее всего, это с опозданием и неохотой собиралась королевская сотня. Да, всё устройство королевского двора Вересии во мне вызывало отчаянное возмущение. Все будто ждали чуда от короля, не собираясь прикладывать к победе никаких усилий.
