Королевская кровь-8
Глава 1
Четверг, 29 января
Ночью, когда над восточными берегами Йеллоувиня только-только занимался зимний рассвет, провозглашая наступление нового дня на планете, в небесных чертогах богов завыл от бессилия ветер. Холодный и влажный, он с первыми лучами солнца прилетел к черным стенам обсидианового замка и принес с собой горечь полыни и запах стылой свежевскопанной земли, вкус тяжелых камней и горя. Обычно в это время он уже осматривал свои владения и выращивал на небесных полях серебристый эдельвейс и белый первоцвет, так любимый долгожданной супругой, а веселые духи-змейки тщательно взбивали облачные перины их с Водой ложа и шуршали-судачили о том, что скоро увидят они хозяйку.
Но сегодня все было иначе. Даже богам иногда нужно поделиться с кем-то печалью.
Мокрые стены, окружающие замок, покрыты были рытвинами и потеками когда-то расплавленной и вновь застывшей породы — память о том, как полыхал здесь в ярости Красный Воин, пытаясь проникнуть внутрь и отбить жену у похитителя. Тогда от ударов в небесах реками разливался огонь и содрогались небесные сферы, а сейчас здесь царили безмолвие и темнота. Обсидиан поглощал рассветное сияние восходящего солнца, одинаково щедрого и с земными обитателями, и с небесными.
Ветер, как шелковая змея со множеством хвостов, трижды обтек замок, закрытый облаком соленого дождя, по кругу. Гость не пытался выбить ворота, похожие на вогнутое черное зеркало, или перелиться через стены, он даже не стучал — просто замер клубящимся потоком у тяжелого входа, положив голову на призрачные кольца и прикрыв глаза.
Та, которая сейчас жила в замке хозяйкой и истово берегла свой покой от других братьев, вполне могла и не выйти к нему — она никогда не появлялась из-за черных стен раньше Вершины Года, когда вступал в силу его сезон, сезон Белого Инлия. Он и не просил. Просто ему было легче сегодня находиться здесь, чтобы не сорваться вниз, на Туру, и не изменить ход событий, разрушив их общую надежду.
Но ворота скрипнули — повеяло из-за открывшихся огромных створок холодом и пустотой. Богиня предпочла появиться в своем человеческом облике — в виде маленькой, даже крошечной на фоне огромных стен черноволосой женщины с голубоватой кожей, серыми глазами и поникшими чаячими крыльями. Она стояла, молчала, и ждала, и ветер, обычно игривый и теплый с нею, вздохнул печалью, затрепетав, и подполз ближе.
— Все-таки в нас стало слишком много человеческого, — с горечью проговорила богиня-вода, и голос ее был похож на шелест волн, набегающих на песок. По-матерински погладила ветер по призрачным чешуйкам. — Мне жаль, брат мой.
— И мне, — выдохнул Белый Целитесь.
— Побудь сегодня со мной, — то ли приказала, то ли попросила она. — Мне больно.
— И мне, — повторил Змей-Воздух. — И мне.
Солнце, коснувшееся края континента, через несколько часов добралось до столицы Йеллоувиня, Пьентана. На просторной веранде светлого дворца, наслаждаясь первыми лучами, уже сидели император Хань Ши с супругой и ждали завтрака. Циновки, на которых расположилась правящая чета, были самыми простыми, соломенными, и на веранде не было ничего лишнего и вычурного — простота, четкие линии, большие окна с видом на цветущие нежнейшим розовым и белым цветом сады. Слуги, накрывающие на низком столике такой же простой завтрак, двигались бесшумно и одеты были в темные одежды.
Один из них, мастер-старик, который служил у императора с тех времен, когда они оба еще были безусыми юношами, стоял у низкого столика на коленях и аккуратно, умело смешивал в плоском чайничке ароматные травы и чай. Господин его следил за движением тонких рук с умиротворением. Обычно Хань Ши тоже молчал, терпеливо дожидаясь окончания церемонии, но сегодня его молчание было удивленным. И поэтому старый слуга едва заметно вздрогнул, когда мелодичный голос повелителя спросил:
— Ты чем-то смущен сегодня, Йо Ни?
Чайных дел мастер не ответил — его сознания коснулись мягкие ментальные пальцы и тут же удовлетворенно отпустили. Ничего кроме желания услужить господину и дружеской любви к нему, как к старому родственнику и великому правителю.
Старик поклонился, коснувшись лбом пола, и вышел, пятясь, сжимая в руках поднос с пятьюдесятью видами трав, из которых он все эти годы делал господину чай.
Дошло утро и до Песков — ныне влажных, сочно-зеленых, напоенных дождем. Сначала заглянуло солнце в Тафию, серебром высветлило широкое полотно великой реки Неру и скользнуло к белоснежному дворцу. Там, во внутреннем дворе, на мозаичной лазурной плитке тренировался дракон Четери, похожий на грозовой ветер — так быстр был он сам и его клинки, что за их движением и фигура Мастера казалось чуть смазанной.
Он смеялся, улыбался как ребенок, успевая в битве с невидимым соперником подставлять лицо солнечным лучам, и был так совершенен, двигался так красиво, что будь у солнца воля, оно бы задержало свой ход, чтобы полюбоваться на лучшего воина в мире.
А пока им любовалась жена, сонная, завернувшаяся в цветастое покрывало — и счастливо жмурилась оттого что этот мужчина — только ее.
Светило двигалось дальше над Турой. Вот посветлело небо и над Истаилом, городом Владыки Владык, и в дворцовом парке громче запели птицы, ярче запахли умытые росой цветы. Солнечные лучи проводили рваные грозовые тучи, скользнули по подоконнику покоев Владыки — и остановились, напоровшись на белые резные ставни.
И правильно. Нечего им там было делать — в страстной утренней неге сына Воды и Воздуха и дочери Огня.
Дошло солнечное утро и до Рудлога. Там, по заснеженным городам и весям уже кипела жизнь — люди спешили на работу, по магазинам, и в воздухе витало предвкушение наступающего праздника, Вершины года и скорой весны. Шумел и дворец — к празднику готовились и здесь. Тихо было только в Семейном крыле — королева и принцессы еще не проснулись после вчерашнего шаманского обряда по возвращению сестры и ночных откровений, связанных с их матерью.
Только принц-консорт Мариан Байдек встал, как обычно, в половину шестого, и отправился на зарядку с гвардейским отрядом.
Высветило солнце и крутые склоны гор Бермонта, пробежалось по снегам и хвойным лесам, разбрасывая радужные искры, по разноцветным ярким домам столицы, и достигло медвежьего замка. На каменном плацу уже занимались берманские и рудложские гвардейцы, и отголоски зычных команд подполковника Свенсена долетали до окон покоев короля Демьяна. Он спал рядом со своей женой, и пусть она была сейчас мохната и четырехлапа — не было слаще ему сна.
Через полчаса он проснется, потрется щекой о холку супруги, вдыхая ее запах и подавляя желание обернуться. Поднимется, не моргнув глазом, воткнет себе в руку иглу из выданных шаманом Тайкахе — и только выступившая испарина, на мгновение пожелтевшие глаза и мелькнувшие клыки покажут, как ему больно, — и пойдет заниматься нелегкими королевскими делами. Много их запланировано на сегодня. А матушка, леди Редьяла, будет следить за Полиной и обязательно сообщит, если она снова обернется в человека.
В столицу Блакории солнце пришло еще позже. Король Гюнтер нехотя одевался, тяжеловесный и мрачный поутру. Его тоже ждали дела, и он мечтал о поре, когда старший сын вырастет, закончит образование и можно будет удалиться от дел. Гюнтер очень переживал смерть сестры, винил и себя, и Луциуса, и предстоящая церемония памяти не прибавляла ему добродушия. А еще ему очень хотелось поделиться своим горем с Иппоталией — но он и так выбалтывал ей в постели слишком много государственных тайн, слушал советы, и его счастье, что он сам ее интересовал куда больше, чем его секреты или возможность влиять на управление страной.
Наконец, добралось солнце и до Маль-Серены. Высветило остывшее за ночь море, заиграло на серых волнах бледными пятнами, коснулось спины вовсю уже ныряющей в прохладной воде царицы Иппоталии. Сегодня она была не одна — с ней в море пошла наследница, Антиопа, и две любимые дочери Синей набирались сил перед дневной церемонией. В этот день праздновали годовщину коронации Иппоталии, и всему семейству предстоял проезд по улицам и конные игры на огромном стадионе.
Перед тем, как коснуться острова морской царицы, рассвет накрыл и Инляндию. Но страна туманов и тут оправдала свое прозвище — вся она была закрыта плотной мглой, кое-где переходящей в дождь и размывающейся только на побережье, и переход к новому дню произошел незаметно.
Леди Шарлотта Кембритч, урожденная Дармоншир, проснулась от звука шагов в собственной спальне. Постель скрипнула, прогнулась, под веками вспыхнуло сияние — кто-то сел на край кровати, включил ночник. Графиня открыла глаза. Рядом расположился его величество Луциус Инландер, уже чисто выбритый, свежий и одетый. Словно и не спал меньше нее.
— Поднимайся, Лотти, — проговорил он нетерпеливо, — священник ждет нас.
Леди Шарлотта приподнялась, сонно щурясь от яркого света. За окном только-только начинало сереть.
— Как ты решителен, — пробормотала она с сомнением. — Так быстро после похорон... Нужно ли торопиться, Луциус?
— Я не хочу ждать, — отрезал король и тут же добавил чуть мягче:— Я еще вчера все решил, не спорь, Лотта.
— Как будто с тобой возможно спорить, — она с ироничной нежностью погладила его по рыжим волосам, по щеке, и Луциус едва заметно улыбнулся, взял ее ладонь, прижался губами и отпустил .
Графиня посмотрела на часы, затем на любовника — уже с легкой укоризной.
— Полвосьмого утра, Лици.
— Вот именно, — Инландер тоже взглянул на часы. — У тебя пятнадцать минут, милая. Я в девять должен быть на завтраке в Форштадте, а днем памятные мероприятия у могилы Магдалены.
— Пятнадцать минут для дамы на утренний туалет? — леди Лотта, несмотря на ворчание, уже накидывала роскошный кружевной пеньюар. Встала. — Ты меня за одного из своих гвардейцев держишь, Лици?
— Я и так дал тебе поспать. Поторопись, — невозмутимо повелел его величество и пересел в кресло. — Лотти...
Она обернулась у входа в ванную комнату, подняла брови.
— Через год я устрою тебе такую свадьбу, что о ней еще век будут говорить, — пообещал он почти виновато. — А сейчас одевайся.
Часовня Белого Целителя располагалась в прибрежном имении Инландеров, на узкой каменистой скале, высоко поднимающейся из моря, что сейчас взбивало у ее подножия ледяную крошку. Построенная из белого камня, за годы покрывшегося соляными узорами, почти вросшая в гранит, она, казалось, парила в воздухе.
Через двадцать минут после пробуждения леди Шарлотты в гостиной ее покоев появилась придворный маг Инляндии, выглядящая еще более сонно, чем скороиспеченная невеста. Виктория с невозмутимым лицом поприветствовала короля и улыбнувшуюся ей графиню и перенесла их к часовне. Леди Лотта, ступая рядом с будущим мужем и чувствуя, как уверенно он сжимает ее пальцы, краем глаза заметила сияние над головой, обернулась — волшебница двигала руками, а их с Луциусом вместе со строением накрывало несколькими хорошо видимыми переливающимися щитами.
Короля с невестой у открытых дверей встречал старенький священник. Обветренное лицо его было покрыто морщинами, глаза выцвели, как бывает у тех, кто всю жизнь живет на море и всматривается в сияющий горизонт, но спина была прямой, и руки, которыми он благословлял гостей — крепкими.
В белой часовне перед небольшой статуей змееногого Белого Целителя, покровителя страны и династии, леди Шарлотту Кембритч, графиню Меллисент и его величество Луциуса Инландера назвали супругами. Король был сух и невозмутим — а вот графиню от речетатива обряда, далекого и ровного гула моря и свиста ветра в узких окнах святилища пробрала-таки нервная дрожь, которая закончилась, когда ее дрожащие пальцы почти до боли сжала крепкая рука. Луциус защелкнул традиционный брачный браслет Инландеров в виде кусающей себя за хвост змеи на запястье своей уже жены, подождал, пока она сделает то же самое, и с несвойственной ему мягкостью прижал леди Лотту к себе, целуя. Священник деликатно отвернулся
— Я все исправлю, — пообещал король, внимательно глядя ей в глаза. — Веришь, Лотти? Инлием клянусь, исправлю.
— Ты уже клялся, — прошептала она без упрека. — Не нужно, Луциус. Просто будь со мной. Я все вынесу, только не оставляй меня больше.
— Никогда, Лотти, — пообещал он уверенно. — Никогда.
Виктория вернула их в дом новой королевы Инляндии и осталась дожидаться монарха в гостиной. Афишировать тайный брак не стоило, и новобрачные сняли с себя браслеты, сложили их в шкатулку, чтобы надеть через год, на официальной церемонии. Его величество, несмотря на стремительно приближающийся завтрак, и королевские обязательства, и прочие важные вещи, все оторваться не мог от супруги — то сидел, курил свои сладко пахнущие сигареты и смотрел, как она переодевается в домашнее платье, то целовал ее и с нежностью прижимал к себе, и слова признаний, неловкие и немного высокомерные, очень странно звучали в устах этого человека.
-Я бы хотел провести этот день только с тобой, Шарлотта, — сказал он, когда времени оставалось совсем немного. Они стояли у окна, прижимаясь друг к другу, а за окном наконец-то сквозь туман начало пробиваться зимнее солнце. — Но не могу. Вечером приду к тебе, отпразднуем.
— Я все понимаю, Лици. Иди в свой ужасный кабинет. Иди же,— вопреки строгому тону, леди Шарлотте хотелось улыбаться, и чувствовала она себя неприлично, невозможно молодой. И, вопреки своим словам, тоже не хотела его никуда отпускать. Его величество словно не слышал ее — рассеянно гладил по спине и курил.
— Ты — моя жена, — проговорил он, наконец. — Я так спокоен сейчас, Лотти. Мне кажется, я никогда не был так спокоен. Люблю ощущение, когда я все сделал правильно. Как это ты согласилась после всего того, что было?
— Разве ты оставил мне выбор? — усмехнулась графиня, но увидела требовательный взгляд короля и повторила то, что ему зачем-то требовалось часто слышать:
— Просто я люблю тебя, Лици.
И от удовлетворения в его взгляде ее затопила тихая нежность.
Без трех минут девять Луциус все же ушел. А графиня, ощущая еще на губах его крепкий поцелуй, рассеянно выпила чаю, захватила драгоценных масел и пошла в часовню — молиться и благодарить богов.
Рано в этот день в Инляндии поднялись не только тайно брачующиеся. Лорд Лукас Дармоншир тоже встал ни свет ни заря. Четверг обещал быть насыщенным, и с утра, прежде чем звонить Марине и признаваться в собственном бессилии, нужно было решить несколько важных вопросов.
Но сначала его светлость, потирая ноющий от недосыпа затылок, спустился в дедов, ныне свой кабинет, и открыл тяжелую дверь в сейфовую комнату — фамильную сокровищницу с драгоценностями. Ярко вспыхнули огни по периметру, освещая светлые полки, заставленные шкатулками, подставками под украшения и ящичками с сокровищами. Справа, за мешочком с камнями, вернувшимися из Эмиратов, за опаловыми ожерельем и серьгами, привезенными для Марины из Форштадта, и прочими ценностями стояла почерневшая от времени шкатулка, принадлежавшая еще первому Дармонширу, брату тогдашнего Инландера. Эта шкатулка и ее содержимое было дороже всех драгоценностей герцогского рода вместе взятых, и не сгнила только потому, что на ней до сих пор держалось сильнейшее сохранное заклинание.
