Королевская кровь-8(прод в осн. файле 28.02)

Королевская кровь-8

Глава 1

Четверг, 29 января

Ночью, когда над восточными берегами Йеллоувиня только-только занимался зимний рассвет, провозглашая наступление нового дня на планете, в небесных чертогах богов завыл от бессилия ветер. Холодный и влажный, он с первыми лучами солнца прилетел к черным стенам обсидианового замка и принес с собой горечь полыни и запах стылой свежевскопанной земли, вкус тяжелых камней и горя. Обычно в это время он уже осматривал свои владения и выращивал на небесных полях серебристый эдельвейс и белый первоцвет, так любимый долгожданной супругой, а веселые духи-змейки тщательно взбивали облачные перины их с Водой ложа и шуршали-судачили о том, что скоро увидят они хозяйку.

Но сегодня все было иначе. Даже богам иногда нужно поделиться с кем-то печалью.

Мокрые стены, окружающие замок, покрыты были рытвинами и потеками когда-то расплавленной и вновь застывшей породы — память о том, как полыхал здесь в ярости Красный Воин, пытаясь проникнуть внутрь и отбить жену у похитителя. Тогда от ударов в небесах реками разливался огонь и содрогались небесные сферы, а сейчас здесь царили безмолвие и темнота. Обсидиан поглощал рассветное сияние восходящего солнца, одинаково щедрого и с земными обитателями, и с небесными.

Ветер, как шелковая змея со множеством хвостов, трижды обтек замок, закрытый облаком соленого дождя, по кругу. Гость не пытался выбить ворота, похожие на вогнутое черное зеркало, или перелиться через стены, он даже не стучал — просто замер клубящимся потоком у тяжелого входа, положив голову на призрачные кольца и прикрыв глаза.

Та, которая сейчас жила в замке хозяйкой и истово берегла свой покой от других братьев, вполне могла и не выйти к нему — она никогда не появлялась из-за черных стен раньше Вершины Года, когда вступал в силу его сезон, сезон Белого Инлия. Он и не просил. Просто ему было легче сегодня находиться здесь, чтобы не сорваться вниз, на Туру, и не изменить ход событий, разрушив их общую надежду.

Но ворота скрипнули — повеяло из-за открывшихся огромных створок холодом и пустотой. Богиня предпочла появиться в своем человеческом облике — в виде маленькой, даже крошечной на фоне огромных стен черноволосой женщины с голубоватой кожей, серыми глазами и поникшими чаячими крыльями. Она стояла, молчала, и ждала, и ветер, обычно игривый и теплый с нею, вздохнул печалью, затрепетав, и подполз ближе.

— Все-таки в нас стало слишком много человеческого, — с горечью проговорила богиня-вода, и голос ее был похож на шелест волн, набегающих на песок. По-матерински погладила ветер по призрачным чешуйкам. — Мне жаль, брат мой.

— И мне, — выдохнул Белый Целитесь.

— Побудь сегодня со мной, — то ли приказала, то ли попросила она. — Мне больно.

— И мне, — повторил Змей-Воздух. — И мне.

Солнце, коснувшееся края континента, через несколько часов добралось до столицы Йеллоувиня, Пьентана. На просторной веранде светлого дворца, наслаждаясь первыми лучами, уже сидели император Хань Ши с супругой и ждали завтрака. Циновки, на которых расположилась правящая чета, были самыми простыми, соломенными, и на веранде не было ничего лишнего и вычурного — простота, четкие линии, большие окна с видом на цветущие нежнейшим розовым и белым цветом сады. Слуги, накрывающие на низком столике такой же простой завтрак, двигались бесшумно и одеты были в темные одежды.

Один из них, мастер-старик, который служил у императора с тех времен, когда они оба еще были безусыми юношами, стоял у низкого столика на коленях и аккуратно, умело смешивал в плоском чайничке ароматные травы и чай. Господин его следил за движением тонких рук с умиротворением. Обычно Хань Ши тоже молчал, терпеливо дожидаясь окончания церемонии, но сегодня его молчание было удивленным. И поэтому старый слуга едва заметно вздрогнул, когда мелодичный голос повелителя спросил:

— Ты чем-то смущен сегодня, Йо Ни?

Чайных дел мастер не ответил — его сознания коснулись мягкие ментальные пальцы и тут же удовлетворенно отпустили. Ничего кроме желания услужить господину и дружеской любви к нему, как к старому родственнику и великому правителю.

Старик поклонился, коснувшись лбом пола, и вышел, пятясь, сжимая в руках поднос с пятьюдесятью видами трав, из которых он все эти годы делал господину чай.

Дошло утро и до Песков — ныне влажных, сочно-зеленых, напоенных дождем. Сначала заглянуло солнце в Тафию, серебром высветлило широкое полотно великой реки Неру и скользнуло к белоснежному дворцу. Там, во внутреннем дворе, на мозаичной лазурной плитке тренировался дракон Четери, похожий на грозовой ветер — так быстр был он сам и его клинки, что за их движением и фигура Мастера казалось чуть смазанной.

Он смеялся, улыбался как ребенок, успевая в битве с невидимым соперником подставлять лицо солнечным лучам, и был так совершенен, двигался так красиво, что будь у солнца воля, оно бы задержало свой ход, чтобы полюбоваться на лучшего воина в мире.

А пока им любовалась жена, сонная, завернувшаяся в цветастое покрывало — и счастливо жмурилась оттого что этот мужчина — только ее.

Светило двигалось дальше над Турой. Вот посветлело небо и над Истаилом, городом Владыки Владык, и в дворцовом парке громче запели птицы, ярче запахли умытые росой цветы. Солнечные лучи проводили рваные грозовые тучи, скользнули по подоконнику покоев Владыки — и остановились, напоровшись на белые резные ставни.

И правильно. Нечего им там было делать — в страстной утренней неге сына Воды и Воздуха и дочери Огня.

Дошло солнечное утро и до Рудлога. Там, по заснеженным городам и весям уже кипела жизнь — люди спешили на работу, по магазинам, и в воздухе витало предвкушение наступающего праздника, Вершины года и скорой весны. Шумел и дворец — к празднику готовились и здесь. Тихо было только в Семейном крыле — королева и принцессы еще не проснулись после вчерашнего шаманского обряда по возвращению сестры и ночных откровений, связанных с их матерью.

Только принц-консорт Мариан Байдек встал, как обычно, в половину шестого, и отправился на зарядку с гвардейским отрядом.

Высветило солнце и крутые склоны гор Бермонта, пробежалось по снегам и хвойным лесам, разбрасывая радужные искры, по разноцветным ярким домам столицы, и достигло медвежьего замка. На каменном плацу уже занимались берманские и рудложские гвардейцы, и отголоски зычных команд подполковника Свенсена долетали до окон покоев короля Демьяна. Он спал рядом со своей женой, и пусть она была сейчас мохната и четырехлапа — не было слаще ему сна.

Через полчаса он проснется, потрется щекой о холку супруги, вдыхая ее запах и подавляя желание обернуться. Поднимется, не моргнув глазом, воткнет себе в руку иглу из выданных шаманом Тайкахе — и только выступившая испарина, на мгновение пожелтевшие глаза и мелькнувшие клыки покажут, как ему больно, — и пойдет заниматься нелегкими королевскими делами. Много их запланировано на сегодня. А матушка, леди Редьяла, будет следить за Полиной и обязательно сообщит, если она снова обернется в человека.

В столицу Блакории солнце пришло еще позже. Король Гюнтер нехотя одевался, тяжеловесный и мрачный поутру. Его тоже ждали дела, и он мечтал о поре, когда старший сын вырастет, закончит образование и можно будет удалиться от дел. Гюнтер очень переживал смерть сестры, винил и себя, и Луциуса, и предстоящая церемония памяти не прибавляла ему добродушия. А еще ему очень хотелось поделиться своим горем с Иппоталией — но он и так выбалтывал ей в постели слишком много государственных тайн, слушал советы, и его счастье, что он сам ее интересовал куда больше, чем его секреты или возможность влиять на управление страной.

Наконец, добралось солнце и до Маль-Серены. Высветило остывшее за ночь море, заиграло на серых волнах бледными пятнами, коснулось спины вовсю уже ныряющей в прохладной воде царицы Иппоталии. Сегодня она была не одна — с ней в море пошла наследница, Антиопа, и две любимые дочери Синей набирались сил перед дневной церемонией. В этот день праздновали годовщину коронации Иппоталии, и всему семейству предстоял проезд по улицам и конные игры на огромном стадионе.

Перед тем, как коснуться острова морской царицы, рассвет накрыл и Инляндию. Но страна туманов и тут оправдала свое прозвище — вся она была закрыта плотной мглой, кое-где переходящей в дождь и размывающейся только на побережье, и переход к новому дню произошел незаметно.

Леди Шарлотта Кембритч, урожденная Дармоншир, проснулась от звука шагов в собственной спальне. Постель скрипнула, прогнулась, под веками вспыхнуло сияние — кто-то сел на край кровати, включил ночник. Графиня открыла глаза. Рядом расположился его величество Луциус Инландер, уже чисто выбритый, свежий и одетый. Словно и не спал меньше нее.

— Поднимайся, Лотти, — проговорил он нетерпеливо, — священник ждет нас.

Леди Шарлотта приподнялась, сонно щурясь от яркого света. За окном только-только начинало сереть.

— Как ты решителен, — пробормотала она с сомнением. — Так быстро после похорон... Нужно ли торопиться, Луциус?

— Я не хочу ждать, — отрезал король и тут же добавил чуть мягче:— Я еще вчера все решил, не спорь, Лотта.

— Как будто с тобой возможно спорить, — она с ироничной нежностью погладила его по рыжим волосам, по щеке, и Луциус едва заметно улыбнулся, взял ее ладонь, прижался губами и отпустил .

Графиня посмотрела на часы, затем на любовника — уже с легкой укоризной.

— Полвосьмого утра, Лици.

— Вот именно, — Инландер тоже взглянул на часы. — У тебя пятнадцать минут, милая. Я в девять должен быть на завтраке в Форштадте, а днем памятные мероприятия у могилы Магдалены.

— Пятнадцать минут для дамы на утренний туалет? — леди Лотта, несмотря на ворчание, уже накидывала роскошный кружевной пеньюар. Встала. — Ты меня за одного из своих гвардейцев держишь, Лици?

— Я и так дал тебе поспать. Поторопись, — невозмутимо повелел его величество и пересел в кресло. — Лотти...

Она обернулась у входа в ванную комнату, подняла брови.

— Через год я устрою тебе такую свадьбу, что о ней еще век будут говорить, — пообещал он почти виновато. — А сейчас одевайся.

Часовня Белого Целителя располагалась в прибрежном имении Инландеров, на узкой каменистой скале, высоко поднимающейся из моря, что сейчас взбивало у ее подножия ледяную крошку. Построенная из белого камня, за годы покрывшегося соляными узорами, почти вросшая в гранит, она, казалось, парила в воздухе.

Через двадцать минут после пробуждения леди Шарлотты в гостиной ее покоев появилась придворный маг Инляндии, выглядящая еще более сонно, чем скороиспеченная невеста. Виктория с невозмутимым лицом поприветствовала короля и улыбнувшуюся ей графиню и перенесла их к часовне. Леди Лотта, ступая рядом с будущим мужем и чувствуя, как уверенно он сжимает ее пальцы, краем глаза заметила сияние над головой, обернулась — волшебница двигала руками, а их с Луциусом вместе со строением накрывало несколькими хорошо видимыми переливающимися щитами.

Короля с невестой у открытых дверей встречал старенький священник. Обветренное лицо его было покрыто морщинами, глаза выцвели, как бывает у тех, кто всю жизнь живет на море и всматривается в сияющий горизонт, но спина была прямой, и руки, которыми он благословлял гостей — крепкими.

В белой часовне перед небольшой статуей змееногого Белого Целителя, покровителя страны и династии, леди Шарлотту Кембритч, графиню Меллисент и его величество Луциуса Инландера назвали супругами. Король был сух и невозмутим — а вот графиню от речетатива обряда, далекого и ровного гула моря и свиста ветра в узких окнах святилища пробрала-таки нервная дрожь, которая закончилась, когда ее дрожащие пальцы почти до боли сжала крепкая рука. Луциус защелкнул традиционный брачный браслет Инландеров в виде кусающей себя за хвост змеи на запястье своей уже жены, подождал, пока она сделает то же самое, и с несвойственной ему мягкостью прижал леди Лотту к себе, целуя. Священник деликатно отвернулся

— Я все исправлю, — пообещал король, внимательно глядя ей в глаза. — Веришь, Лотти? Инлием клянусь, исправлю.

— Ты уже клялся, — прошептала она без упрека. — Не нужно, Луциус. Просто будь со мной. Я все вынесу, только не оставляй меня больше.

— Никогда, Лотти, — пообещал он уверенно. — Никогда.

Виктория вернула их в дом новой королевы Инляндии и осталась дожидаться монарха в гостиной. Афишировать тайный брак не стоило, и новобрачные сняли с себя браслеты, сложили их в шкатулку, чтобы надеть через год, на официальной церемонии. Его величество, несмотря на стремительно приближающийся завтрак, и королевские обязательства, и прочие важные вещи, все оторваться не мог от супруги — то сидел, курил свои сладко пахнущие сигареты и смотрел, как она переодевается в домашнее платье, то целовал ее и с нежностью прижимал к себе, и слова признаний, неловкие и немного высокомерные, очень странно звучали в устах этого человека.

-Я бы хотел провести этот день только с тобой, Шарлотта, — сказал он, когда времени оставалось совсем немного. Они стояли у окна, прижимаясь друг к другу, а за окном наконец-то сквозь туман начало пробиваться зимнее солнце. — Но не могу. Вечером приду к тебе, отпразднуем.

— Я все понимаю, Лици. Иди в свой ужасный кабинет. Иди же,— вопреки строгому тону, леди Шарлотте хотелось улыбаться, и чувствовала она себя неприлично, невозможно молодой. И, вопреки своим словам, тоже не хотела его никуда отпускать. Его величество словно не слышал ее — рассеянно гладил по спине и курил.

— Ты — моя жена, — проговорил он, наконец. — Я так спокоен сейчас, Лотти. Мне кажется, я никогда не был так спокоен. Люблю ощущение, когда я все сделал правильно. Как это ты согласилась после всего того, что было?

— Разве ты оставил мне выбор? — усмехнулась графиня, но увидела требовательный взгляд короля и повторила то, что ему зачем-то требовалось часто слышать:

— Просто я люблю тебя, Лици.

И от удовлетворения в его взгляде ее затопила тихая нежность.

Без трех минут девять Луциус все же ушел. А графиня, ощущая еще на губах его крепкий поцелуй, рассеянно выпила чаю, захватила драгоценных масел и пошла в часовню — молиться и благодарить богов.

Рано в этот день в Инляндии поднялись не только тайно брачующиеся. Лорд Лукас Дармоншир тоже встал ни свет ни заря. Четверг обещал быть насыщенным, и с утра, прежде чем звонить Марине и признаваться в собственном бессилии, нужно было решить несколько важных вопросов.

Но сначала его светлость, потирая ноющий от недосыпа затылок, спустился в дедов, ныне свой кабинет, и открыл тяжелую дверь в сейфовую комнату — фамильную сокровищницу с драгоценностями. Ярко вспыхнули огни по периметру, освещая светлые полки, заставленные шкатулками, подставками под украшения и ящичками с сокровищами. Справа, за мешочком с камнями, вернувшимися из Эмиратов, за опаловыми ожерельем и серьгами, привезенными для Марины из Форштадта, и прочими ценностями стояла почерневшая от времени шкатулка, принадлежавшая еще первому Дармонширу, брату тогдашнего Инландера. Эта шкатулка и ее содержимое было дороже всех драгоценностей герцогского рода вместе взятых, и не сгнила только потому, что на ней до сих пор держалось сильнейшее сохранное заклинание.

Люк осторожно, почти благоговейно вынес ее из сейфовой комнаты, поставил перед собой на стол и открыл крышку. Пахнуло сухой древесной пылью. На вытертом бархате, тускло мерцая белым, лежали тонкие платиновые браслеты в виде кусающих себя за хвост змеев. По семейным преданиям, первому герцогу и его избраннице во время свадьбы даровал их сам Инлий Белый, и Люк был склонен поверить легенде — вес браслетов почти не чувствовался, зато от прикосновения по коже словно разряды пробегали, и тягучая головная боль на мгновение усилилась — и прошла. Последними, кто надел их как брачные украшения, были дед и бабушка.

"Знаешь, почему браслеты инляндской аристократии имеют такую форму?" — спрашивал у маленького Люка дед, позволяя внуку вертеть украшение на своем крепком запястье.

"Потому что наш покровитель — Инлий-змей, дед".

"Не только, — весомо объяснял его светлость. — Змей, кусающий себя за хвост — символ бесконечности пространства, а Белый целитель суть воплощение пространства, Лукас. В браке же этот символ предполагает бесконечную верность и любовь. И если любовь преходяща, то верность своей избраннице мы, блюдя честь рода, должны сохранять".

Да, честь рода всегда стояла для деда на первом месте.

Люк на удивление много помнил из разговоров со стариком... хотя какой старик? Кристоферу Дармонширу на тот момент было не больше пятидесяти.

В роду Дармонширов, конечно, были и гуляки, и верные мужья, как бывали и негодяи, и почти святые. Увы, благородный титул не гарантирует благородства натуры. Но, насколько Люку было известно, дед бабушке не изменял, и любовницу завел только после ее смерти.

Лорд Лукас аккуратно проверил целостность драгоценных артефактов, сложил их обратно в шкатулку и закрыл сейф. И закурил, стоя у окна и наскоро планируя утро. Посмотрел на часы — половина девятого. Марина должна еще спать. А он пока сам лично съездит за священником, который живет в соседнем маленьком городке у моря, объяснит ему деликатность ситуации и попросит провести тайный обряд. Подумает, как решить проблему с семьей Рудлог — либо вообще не говорить им пока о браке и смириться с тем, что Марина до официальной церемонии останется жить в Иоаннесбурге и встречи будут так же редки, либо поставить в известность и опять вызвать справедливый гнев ее родных.

Нужно еще отдать указания Леймину, пусть проверит часовню и парк, усилит охрану — не дай боги сюда проберется какой-нибудь настырный журналист или случайный турист. Или агент, работающий на Луциуса.

Воспоминание о шантаже его величества снова привело Люка в раздражение, и он с досадой вмял сигарету в пепельницу, закурил новую, успокаиваясь. Леймин, конечно, после своего провала в Эмиратах, прочешет всю округу, но чужих не пропустит. А он, Люк, помимо прочего, прикажет Ирвинсу, чтобы подготовили находящиеся этажом выше большие семейные покои. И еще необходимо срочно, по возможности деликатно, решить проблему с Софи. Потому что будет неуважением к Марине ввести ее хозяйкой в дом, где живет женщина, с которой он спал. Неуважением и большой глупостью.

Марина, Иоаннесбург

Удивительная вещь — человеческая психика. Вчера, после всех новостей и перипетий, я была уверена, что не смогу заснуть. Переодевалась ко сну и представляла, как всю ночь буду таращить глаза в потолок и думать о своей горькой судьбинушке. Но организм решил по-своему. Я заснула, не успев даже натянуть на себя одеяло, и сны мне снились забавные и светлые.

Несколько раз я все-таки просыпалась и за короткое время успевала испугаться предстоящему замужеству, позлиться на Люка, мрачно решить, что только я со своим везением могла попасть под сбой действия противозачаточных, вспомнить маму и улыбнуться отчетливо ощущаемому на севере живому огоньку Полины. Пусть слабому, как у новорожденной — такие же были поначалу у Васиных детей и сейчас у Мартинки, — но живому, живому! Теперь он точно не потухнет — Демьян обязательно сделает все, чтобы она вернулась насовсем. Да и я сделаю.

Но минута паники проходила, и сон снова обнимал меня крепкими теплыми руками — я растягивалась под одеялом, с удовольствием сжимала подушку и уходила в мир грез, где не бывает проблем.

И только с утра, проснувшись и посмотрев на часы, я поняла, что крепкий и глубокий сон — это тоже нервное. Часы показывали половину десятого, из-за штор падали косые полосы солнечного света, а на телефоне светилось два непринятых вызова от Кембритча.

Я поспешно набрала его, чувствуя, как от паники и желания закурить начинает потряхивать. Даже зубы заныли — я прижалась щекой к подушке, потерлась об нее, зажмурившись, и снова ощутила укол страха, когда услышала хриплый голос Люка:

— Доброе утро, детка. Только проснулась или пряталась от меня?

— Спала, — призналась я с нервным смешком. — Но спрятаться все равно хочется. Как дела, Люк?

"Ты знаешь, я беременна"

— Я прошу тебя стать моей женой, Марина, — проговорил он то, что я так боялась услышать. Хотя чего уже бояться-то?

"Я беременна, черт, черт, черт!!!"

— Ничего не получилось, да? — сдавленно спросила я.

— Меня сделали, детка, — просто сообщил он и замолчал. Как кажется, напряженно, а я все не могла заставить себя открыть рот и сказать "да".

— Я приду к тебе, — решилась я, наконец. — Поговорим. Хорошо, Люк? — В голосе появились просящие нотки и я разозлилась. — Мне надо тебе еще кое-что сказать.

— Ты заставляешь меня нервничать, — усмехнулся он. — Сейчас не скажешь?

— Нет.

"Потому что я хочу видеть твое лицо, когда ты узнаешь".

— Я приду через... — я взглянула на часы, -... к двенадцати, Люк. Сейчас, соберусь с духом, позавтракаю...

— Жду тебя.

— Угу, — уныло откликнулась я. Безалаберная свободная жизнь с каждой минутой отдалялась все явственней.

— Не грусти, детка, — насмешливо и чуть виновато сказал Кембритч своим неподражаемым голосом. — Я бы все равно добрался до тебя и вынудил выйти за меня замуж. И, клянусь, я рад, что это будет так скоро.

Я улыбнулась и закрыла от удовольствия глаза. И язвительно напомнила:

— Я еще не дала своего согласия, Люк.

Короткий, все понимающий смешок.

— Жду тебя, Марина. К двенадцати.

Я еще немного повалялась в постели, не желая вставать в новую пугающую жизнь. На тумбочке рядом с кроватью лежал мешочек с иглами — и каждый раз, когда я смотрела на него, по телу пробегал холодок.

Наконец я так устала бояться, что села на кровати, решительно сунула руку в мешок, закусила губу, закатала рукав пижамной кофты — и воткнула иглу в левую руку. По телу пронеслась обжигающая волна — и я застонала, упав на бок, глотая слезы и судорожно дергая ногами.

Это было невыносимо больно. Зато потом, когда ожоговые ощущения ушли, я как-то сразу успокоилась. Хуже этого точно ничего не может быть, поэтому я перестала оттягивать неизбежное, встала и пошла в душ.

За поздним завтраком собралась вся наша уменьшившаяся семья. Обычно в десять все уже занимались своими делами, но, видимо, крепкий сон после вчерашнего накрыл не только меня. И если Василина и Мариан были обеспокоены, как и отец, а Каролинку интересовало только то, какое я надену платье, то Алинка имела вид чрезвычайно рассеянный и немного безумный. Вилкой она ковыряла омлет с пряными травами, что-то шептала, сердито хмурясь и повторяя свою бессмыслицу. Иногда подносила кусочек ко рту, даже делала кусательное движение — но вилка уходила в сторону, а сестричка снова начинала бормотать.

— Ребенок, — позвала я настойчиво, когда так и не съеденный омлет шлепнулся обратно в тарелку. Алина вдрогнула, сфокусировала на мне взгляд. — Поешь, — я кивнула на пустую вилку, и она недоуменно перевела взгляд на прибор. — Будет обидно, если ты не сдашь твой жутко важный экзамен только потому, что от голода упадешь в обморок.

На лице ее отразился ужас, и сестричка поспешно начала поглощать завтрак. Василина с нежностью посмотрела на нее, улыбнулась мне.

— Не передумала?

— Нет, — надеюсь, голос мой был так же тверд и беззаботен, как мне хотелось. — Мы встречаемся с Люком в двенадцать. От него вернусь уже с браслетом.

— Я хочу поговорить с ним до этого, Марин, — настойчиво и даже немного повелительно проговорила Василина. Королева в ней проглядывала все чаще. — Мы должны защитить твои интересы в браке и согласовать срок официальной церемонии, обсудить приданое — принцессы Рудлог никогда не выходили замуж с пустыми руками. Кроме меня, — она с улыбкой коснулась плеча мужа, он повернул голову — и я залюбовалась тем, как они смотрят друг на друга. — Я бы хотела присутствовать на свадьбе, как и вся твоя семья. Пусть брак тайный и поспешный, это не значит, что мы не окажем тебе поддержки. Уверена, Ангелина тоже хотела бы быть рядом с тобой.

— А я не смогу, — грустно проговорила Алина, уже уничтожившая омлет и с наслаждением поедающая оладьи с вкуснейшим клубничным джемом и взбитыми сливками. Кажется, теперь от нервов у нее проснулся зверский аппетит.

— Василина, — умоляюще попросила я. — Я и так в ужасе. А если там будете вы, то церемония выйдет и вовсе скорбной. Буду думать, что меня под конвоем замуж ведут.

— Ну что ты придумываешь, — растерялась старшая сестра. — Мариш... я же говорила, я не заставляю тебя. Я же тебя люблю, и тут такое событие. Мне важно быть рядом.

— Прости, — пробурчала я с неловкостью. — Если хочешь, я позвоню тебе, когда мы с Люком поговорим. Дождемся вас и устроим церемонию для семьи. На самом деле мне будет приятно вас видеть, я просто язвлю от переживаний, ты же понимаешь?

Она кивнула, ничуть не рассердившись, и я продолжила:

— А приданое и прочие важные статусные вещи вы с Люком обсудите после свадьбы, хорошо?

— Хорошо, — мягко согласилась Василина, и остаток завтрака прошел очень мирно.

Вернулась в покои свои я к одиннадцати и, стараясь потянуть время и прогнать навязчивое желание покурить, выбрала из забитой гардеробной более-менее подходящий к семейной традиции наряд — красное короткое платье с пышной юбкой до колен, кружевным лифом и рукавами до локтей. Посмотрела на себя в зеркало — лицо было белым, большие глаза от ужаса стали еще больше, и вид я приобрела не свадебный, а агрессивно-жертвенный. Пришлось смягчить наряд широким жемчужным поясом с цветочными мотивами.

Время текло ужасающе медленно. Часы все еще показывали двадцать минут двенадцатого. Еще раз взглянула на себя в зеркало, улыбнулась — сердце билось как сумасшедшее и меня захлестывало радостью и паникой, — засмущалась, представив как явлюсь в этом к Люку, и накинула сверху белый плащ до колен. Надела туфли, тронула губы красной помадой, вдела в уши рубиновые серьги, взяла маску — и не выдержала, позвонила Зигфриду и попросила немедленно открыть мне телепорт в замок Вейн.

Лучше уж решить все поскорее. Иначе ожидание меня убьет.

Через десять минут, за которые я пришла в состояние нервной неадекватности, я вышла из портала в Дармоншире. Меня встречало знакомое уютное тепло замка Вейн — зал, украшенный гобеленами, чудесные витые светильники под потолком, зеркала в тяжелых рамах. И дворецкий, Ирвинс, который определенно был очень взволнован и поклонился мне куда глубже, чем стоило.

— Добрый день, Ирвинс, — дрожащим голосом проговорила я. — Отведите меня к его светлости.

— Моя госпожа, он завершает дела в своем кабинете, — учтиво сообщил слуга. — Позвольте, я предложу вам дождаться его в гостиной.

— Никаких гостиных, — отрезала я. — Проводите меня к кабинету, Ирвинс.

— Но... его светлость не велел... — дворецкий был в отчаянии, и я взяла себя в руки, ласково улыбнулась и пообещала:

— С лордом Лукасом я договорюсь, Ирвинс, и на вас он не будет сердиться. А вот я — буду. И сильно.

Это было несправедливо и некорректно по отношению к старику, но я уже была готова сама обежать замок, врываясь во все двери, только чтобы прекратить невозможное ожидание. И мне очень хотелось увидеть Люка.

Дворецкий дрогнул — склонил голову и проговорил:

— Прощу прощения, моя госпожа. Следуйте за мной.

Люк

Его светлость терпеливо дождался, пока разбуженный старенький священник завершит утренние дела и отправится с ним в замок. Машину пришлось вести очень медленно и аккуратно, чтобы старик, впечатлившись манерой вождения, не ушел раньше времени на перерождение.

Сверкающую красными бортами "Колибри" Люк оставил у парадного крыльца, почтительно проводил гостя в столовую, где они вместе вкусили превосходный завтрак, заодно деловито обсудив предстоящий обряд — и нужды часовни, конечно. Затем, вполне довольные друг другом, они разошлись: служитель отправился приводить в порядок часовню и готовиться к свадебному обряду, а Люк — лично проверять семейные покои и действия охраны.

Замок гудел. По лестницам вверх-вниз, запыхавшись, носились поджарые слуги и вспотевшие горничные, таская стопки полотенец и белья, шторы, ведра и тряпки. Саму лестницу тоже намывали, чистили ковры — видимо, Ирвинс под шумок решил увеличить масштаб срочной уборки. Из окон видны были люди Леймина — похоже, дополнительные силы были срочно вызваны из Лаунвайта, потому что было их не меньше сотни. Они прочесывали парк, часть встала в оцепление вокруг замка. Во внутреннем дворе, где среди серых ныне цветочных клумб, черных деревьев и чищеных дорожек находилась часовня, тоже вовсю кипела работа.

На кухне готовили праздничный обед и ужин, и так как конкретный повод никто не озвучил, как и количество персон — хотя о поводе догадаться по приготовлениям было нетрудно, — то повара в панике требовали от дворецкого более точной информации. Когда старик рискнул с этим вопросом подойти к Люку, тот усмехнулся и ответил:

— При хорошем исходе на двоих, Ирвинс. А на случай плохого проверьте запасы коньяка.

Как всегда бывает в спешке, не обошлось без проблем. Оказалось, что в семейных покоях барахлит верхний свет — и срочно вызвали бригаду электриков. Ирвинс находился на грани сердечного приступа, Майки Доулсон срочно отменял встречи и посетителей и бегал по поручениям Люка со скоростью, способной посрамить "Колибри". В часовне не оказалось чаш для жертвенных масел, и никто не мог вспомнить, куда они делись — пришлось вскрывать кладовые, чтобы поискать ритуальные предметы там. В лесу к свирепой радости охраны обнаружили-таки журналистов, жаждущих сфотографировать владения герцога и пробиться нахрапом к нему на интервью по поводу брака Ангелины Рудлог, и для бедных писак этот день стал, видимо, худшим в жизни. Их сначала допросил лично Леймин, а затем во избежание эксцессов отправили в полицейский участок за нарушение границ частных владений, строго приказав местным чинам продержать незваных гостей минимум до завтрашнего дня.

Ко всему прочему задерживалась Софи, и Люк напряженно поглядывал на часы — времени было уже одиннадцать. В кабинет тихо скользнул Майки Доулсон, которого и послали привести госпожу Руфин.

— Милорд, она подойдет с минуты на минуты, — коротко доложился секретарь. — У нее дочери разболелись после поездки на море. Сейчас у них врач и виталист.

Люк досадливо поморщился — переселять женщину с болеющими детьми не самый красивый поступок. Но необходимый.

Софи появилась минут через пятнадцать. Такая же фигуристая, очень загоревшая, томная, в обтягивающем ярком платье — теперь оно было зеленым. Но под глазами виднелись синяки, хоть и почти скрытые искусной косметикой, и рыжие кудри были в беспорядке, и взгляд обеспокоенным.

— Ваша светлость, — пропела она, приседая в книксене. Люк хмыкнул — и успела же зачем-то научиться за это время. — Я опоздала, вы не сердитесь?

— Нет, Софи, — проговорил он, кивая на кресло. — Садись. Нужно поговорить.

Женщина села, скрестив ноги, чуть потянулась, выставляя напоказ грудь.

— Прекрасно выглядишь, — отметил Люк, вставая и закуривая.

— Для вас, лорд Клевер, — ответила она своим грудным голосом. — Дадите сигарету?

Люк прислонился бедрами к столу сбоку от нее, протянул пачку, зажигалку. Софи закурила, быстро и настороженно взглянула на него.

— Что с детьми?

— Простуда, ваша светлость, — совершенно человеческим голосом объяснила бывшая проститутка. — Видимо, после тепла от нашей инляндской слякоти застудились. Но все равно спасибо вам за поездку. Мы же никогда не были на море, и девчонки так радовались! И Майки помог следить за ними.

— Майки от тебя в восторге, — небрежно заметил Люк. Софи махнула рукой с зажатой в пальцах сигаретой.

— Вижу, да на что он мне, ваша светлость? Мальчик чистенький, порядочный. Да он если узнает, чем я занималась, презирать меня будет. Тут же воспитание. А жить и бояться, что вот-вот прознает и все рухнет, я не хочу.

— Разумно, — нехотя признал Люк. — И что думаешь дальше делать?

— А вы оставьте меня себе, лорд Клевер, — мурлыкнула Софи и облизнулась. — Мне много не надо, только ваша защита и обеспечить будущее для девочек. Потребности я ваши знаю, что умею — вы тоже в курсе. Или, думаете, не понимаю, зачем вы меня вызвали? Конечно, не с моей историей в приличном доме жить, особенно если вы жениться собираетесь. Весь замок с утра об этом болтает.

Люк смотрел на нее со смешливым прищуром — не сказать, что он не ожидал этого предложения.

— Так ты богатая женщина, Софи. Зачем тебе вообще мужчина, тем более я? Тебе Билли клуб оставил. "Поло" ведь — золотая жила.

— Да шлепнут меня, ваша светлость, — грубовато высказалась Софи, — то, что на бумажках написано, это понятно, клуб мой. А по факту я ни связей не имею, чтобы его продать, ни силы его удержать. Слишком лакомое место. Пусть я школу не закончила, но понимаю, что стоит мне туда вернуться — и в течение недели уберут.

— И тут ты права, — Люк затянулся, выпустил дым. — Мне нужно было самому об этом подумать, раз я взял тебя под защиту. Я поговорю с Леймином. Напишешь на моего человека доверенность, он займется продажей. Деньги тебе переведут. А пока переедешь в другой дом, Софи, тут же, в Дармоншире, но дальше на юг, на побережье. Там купаются с мая по октябрь, спокойный город, детям будет хорошо. Вещи тебе собрать помогут, девочек перевезут со всей осторожностью, будет прислуга, охрана, няня, повар, сейчас с вами отправится и врач. И это нужно сделать срочно.

— Как скажете, ваша светлость, — Софи затушила сигарету, поднялась, шагнула вперед, оказавшись прямо перед ним, провела рукой по груди. — Но вы все же подумайте. Жена ваша про меня и не узнает, наглеть я не буду, зато спокойно сможете ко мне приходить, если вдруг в семейной жизни не заладится — я вас всегда встречу и приласкаю. Подумайте, — она взяла его руки, провела себе по бокам — он любовался этим представлением с усмешкой. — Неужто откажетесь?

— Я женюсь, Софи, — напомнил он беззлобно.

— Ай, — она махнула рукой, — сколько у меня таких бывало, ваша светлость. Сначала на прощание порезвиться приходили, мол, женюсь, больше не вернусь. А потом через месяц-другой снова у меня, только разве что браслет на запястье блестит. Но Софи умеет не навязываться. Я сейчас же уеду, не буду вас беспокоить. Спасибо за вашу доброту, лорд Клевер. Вы действительно хороший человек.

И она подалась вперед, обвила его шею руками и прижалась пухлыми губами к губам в сладком многообещающем поцелуе. По спине скользнул холодок — но Люк даже позволил себе пару мгновений удовольствия, прежде чем отодвинуть женщину от себя. Не то. Совсем не то.

И тут же понял, что чутье орет об опасности. В кабинете похолодало, от порога раздался сдавленный звук. Кембритч выругался и застыл — в дверях стояла Марина, бледная как снег, и глаза ее стремительно светлели. Рот ее был открыт, она пыталась что-то сказать, но не могла — одна рука дернулась к горлу, другая стянула маску, принцесса судорожно запрокинула голову, хватая ртом воздух.

Люк рванулся к ней — а Марина наконец-то вздохнула, и его обожгло, оглушило ледяным ударом. За спиной вскрикнула Софи — крик получился глухой, оборвался. Кабинет стремительно покрывался узорами инея, а перед герцогом, снова дернувшимся вперед, возник тонкий щит. За спиной третьей Рудлог, охая, ковылял подальше Ирвинс.

Принцесса снова судорожно вздохнула — и щит Люка мгновенно покрылся слоем льда. В кабинете потрескались стекла, начали взрываться лампочки на люстре, кувшин с водой. Кембритч колотился изнутри об щит — а Марина, вытирая слезы, на мгновение бессильно прислонилась к двери, провела по ледяным узорам рукой — и бросилась прочь.

Драгоценные минуты утекали, и Люк, разбив кулаки в кровь, все же сломал ледяную скорлупу. Оглянулся — Софи серая, сжавшаяся, лежала на полу и стонала. Герцог, вытирая кровоточащие кулаки о рубашку, бросился по коридору к лестнице — и остановился, услышав на улице знакомый рев мотора. Не поверив своим ушам, распахнул окно — его "Колибри", вихляя, как безумная, уже неслась, ускоряясь все сильнее, по узкой дороге от замка к шоссе. И была она уже очень далеко.

Краем глаза Дармоншир увидел, как из-за угла коридора кто-то осторожно выглядывает.

— Ирвинс! — рявкнул Люк, распахивая вторую створку окна и забираясь на подоконник. Дворецкий схватился за сердце. — Виталиста срочно в кабинет!

И его светлость средь бела дня, на глазах опешившей охраны, Леймина, застывшего в ужасе, и слуг, убирающих двор перед замком, прыгнул из окна, на лету оборачиваясь в огромного змея воздуха, и рванул за уносящейся машиной.

Марина

— Дура, какая же ты дура, — твердила я, до боли сжимая руль в руках. Машина неслась по дороге, подпрыгивая и почти взлетая на ухабах. — Доверчивая, влюбленная, безмозглая дура! Люди не меняются... поверила, что изменится для тебя, поверила, да?!!

Я резко вывернула на шоссе, чуть не потеряв управление — "Колибри" занесло, машина завизжала, пошла юзом, вырывая руль из рук — и я, мгновенно покрывшись холодным потом, кое— как удержала ее, понеслась дальше. На дороге лежал вязкий грязный снег — видно было, что ее чистили, но с тех пор, видимо, прошел еще снегопад. Машин было очень мало. И к лучшему. Не хватало еще устроить аварию.

"А история-то повторяется!"

Я всхлипнула раз, другой, изо всех сил сдерживаясь — и слезы хлынули потоком, выворачивая меня изнутри. Ну как же так? Что это за банальная, пошлая нелепица? Как мне забыть это, не видеть, вернуть ощущение нетерпения, страха и счастья, когда я осторожно приоткрывала дверь в кабинет, как вернуть невозможную нежность к этому мужчине, мое доверие вопреки всему разумному?

Я вытерла мокрые щеки и сильнее вдавила педаль газа. Рано или поздно должен мелькнуть указатель на Иоаннесбург. А нет — отъеду до ближайшего более-менее крупного города с телепорт-вокзалом и уйду к себе домой. И больше никогда, никогда никому не поверю.

"Ты и в прошлый раз это себе обещала".

Память услужливо подкинула картинку увиденного в кабинете, и я зарычала сквозь зубы. Ведь в первые секунды я даже не поняла, что происходит. А потом пришло осознание, в глазах потемнело и стало не хватать воздуха.

Горло сдавил спазм, я рванула из ушей тяжелые рубиновые серьги, со злостью бросила их в стекло машины и снова тыльной стороной ладони вытерла слезы, которые и не переставали течь. На руке остались разводы туши и помады. И белый мой плащ весь был в черных мокрых пятнах.

Как хорошо, что на улице оказалась машина, и я избавлена от унизительного выяснения отношений. Не хочу слышать его, не хочу видеть, ненавижу! Как хорошо, что я сообразила — телепорт мне никто не откроет, и решила бежать из замка. Как хорошо, что в замок зажигания были вставлены ключи.

На "Колибри" меня точно никто не догонит, даже если Кембритч поднимет в погоню всю полицию герцогства.

"А как ты вернешься домой? Что скажешь родным?"

— Вася обещала, что не будет меня заставлять, — пробормотала я. — Скажу, что поняла — он не мой человек. А там решим. Главное сейчас — добраться домой.

"Колибри" летела по шоссе вдоль моря на пределе моих возможностей. Я еле справлялась с управлением, и не могла себя заставить сбросить скорость. В зеркале заднего вида что-то мелькало — я сощурилась, пытаясь понять, что вижу, и выругалась. Почти над самой дорогой, метрах в двадцати над ней за мной несся огромный крылатый змей. И он, черт бы его побрал, меня догонял.

— Не хочу, не хочу, не хочу!!! — я прибавила скорость. Змей сложил крылья и рванул за мной как молния, как хищная птица, падающая на добычу. Там, где он пролетал, останавливались машины, люди выбирались из них, показывали вслед пальцами.

— Нет! — заорала я, чувствуя, как меня накрывает истерика и впиваясь ногтями в ладони, обхватывающие руль. — Не хочу!

В голове вдруг наступила тишина и ясность. Змей уже был почти надо мной и снижался, выставив кривые лапы — и я, понимая, что лучше умереть, что не вынесу ни разговора, ни звука его голоса, что случившегося слишком много для меня, в каком-то жутком спокойствии дернула руль влево и вылетела с шоссе в воздух с обрыва, у подножия которого кипело ледяное море.

Меня вдавило в сиденье, я увидела как стремительно приближается ледяная каша морской поверхности — и, вцепившись в руль, зажмурилась от страха и завизжала. Автомобиль дернуло, меня подбросило вверх. Я открыла глаза — вокруг клубился, завывал, гудел ураганный ветер, и машина дрожала так, будто кто-то в ярости тряс ее, пытаясь сломать.

Так и было. Я неслась в клубах ветра над морем, а "Колибри" скрипела от разрушающей ее бури, металл стонал и гудел. Вот покрылись трещинами стекла и рассыпались, в одно мгновение унесшись наружу. Загудела крыша — и рванулась вверх — я задрала голову, щурясь от слез, холода и яркого солнца — никого там не было, кроме ветра. Он не касался меня, но буйствовал, со злостью рвал на клочки машину, терзал хлопающие двери, пока не оторвал и их.

— Прекрати! — закричала я зло. — Прекрати, Люк! Ты достаточно сегодня натворил!

Ветер взвыл с такой яростью, что я сжалась. Лопнул ремень безопасности — меня выдернуло вперед, в воздух — а под моими ногами летела вниз, в море, красная измочаленная машина. Я даже двинуться не могла — меня сжимали невидимые жесткие руки, и ураган нес меня обратно к берегу, и я орала ругательства, выплескивая весь страх, всю горечь, всю ненависть к человеку, который в одно мгновение разрушил меня.

Меня опустили на дороге недалеко от замка — и пока я приходила в себя, переживая тошноту и головокружение, вокруг перестали со скрипом и грохотом валиться от ветра высокие дубы и тополя, а передо мной из туманных струй соткался Люк, и глаза его горели белым. Он был одет.

Я размахнулась и врезала ему по лицу, он перехватил мою руку, схватил за плечи, затряс, заорал, как сумасшедший:

— Дура бешеная! Как ты посмела!!! Как ты посмела!

— Одной бабой меньше, одной больше, какая тебе разница, — крикнула я в ответ, чувствуя, как сдавливает горло. — Ненавижу! Не смей меня трогать, не смей, Люк!

— Ненормальная! — он еще раз тряхнул меня и вдруг прижал меня к себе так, что я застонала — дышать было нечем. — Поверить не могу! Понимаю, почему твоя семья держит тебя под арестом — ты сама для себя опасна, Марина!

— Не смей орать на меня! — прошипела я, давясь слезами. — Отпусти!

Он отстранился, словно оглушенный, помотал головой — глаза его приобретали нормальный цвет — и снова до боли сжал мои плечи.

— Дурочка, — яростно процедил мне в лицо, — какая же ты дура, Марина. Разве хоть кто стоит твоей жизни? Как тебе вообще в голову это прийти могло?

Я не выдержала — разревелась, и стояла, обмякнув, захлебываясь слезами и ненавистью, и выплакивала свой страх, и свое дурное решение свести счеты с жизнью, и думала о том, что я могла быть сейчас уже мертва, как и ни в чем не повинный ребенок внутри — если бы не Кембритч. Люк так и сжимал меня, и молчал, пережидая мою истерику, и первый всплеск эмоций проходил, оставляя опустошение.

— Отпусти, — приказала я прерывающимся голосом, когда, наконец, могла говорить. — Ты мне противен, Люк. Отпусти! Разойдемся по-хорошему. Ты прав, я сделала глупость, непростительную глупость. И когда решила быть с тобой, и когда дернула руль в море. Спасибо, что уберег меня. Спасибо. Я должна тебе жизнь. Именно поэтому я ничего не расскажу родным. Просто разойдемся и все.

Кембритч чуть отстранился, взглянул мне в глаза.

— Детка, — проговорил он почти спокойно. — Я виноват. У меня достаточно бурное прошлое. Но я не изменял тебе, клянусь. Если хочешь, проверишь меня менталистом.

Я молчала. Я больше не верила ему. Мне было противно и едко.

— Женщина, которую ты видела — вдова моего партнера. Раньше... мы были близки, но потом все прекратилось. У нее двое детей, ее мужа убили, я обещал ей защиту и поэтому поселил в замке. И разговор у нас шел о том, что ей нужно переехать. Я не хотел, чтобы ты хотя бы каплю усомнилась во мне.

— Твои руки у нее на заднице очень способствовали моему доверию, как и твой язык у нее в горле, — не выдержав, процедила я. — Скажи, что она сама на тебя набросилась. А ты отбивался.

— Это звучит смешно, но это правда, — с раздражающей и немного растерянной иронией подтвердил Люк. — Мы уже прощались, она от избытка чувств решила меня поцеловать. Я опешил поначалу, потом отстранился. Марин... это недоразумение. Клянусь. Черт... я очень виноват. Прости, детка. Пожалуйста.

Я задумалась, прислушиваясь к своим ощущениям. Кембритч был очень убедителен. Я знала, что он умеет быть убедительным.

— Знаешь, — проговорила я, уже не делая попыток отстраниться, — а мне уже все равно, хотел ты ее или нет, любовница она тебе или нет. Достаточно того, что я видела. Я бы, может, и желала бы забыть и простить, но не смогу больше с тобой быть, Люк. Мне будет противно целовать тебя, у меня уже сейчас вызывают отвращение твои прикосновения, — я передернула плечами, глаза его сузились, и голос мой снова стал прерываться от сдерживаемых слез. — До этого... я шла сказать, что выйду за тебя, Люк, но теперь — нет.

— Марина, — сказал он потерянно, — ты обижена, я понимаю.

— Я раздавлена, — честно призналась я.— Уничтожена, Люк. Была любовь и нет. Мне жаль, что это случилось. Мне жаль и тебя, и себя. И ребенка жаль.

Глаза его стали непонимающими, затем он сглотнул, опустил виноватый взгляд на мой живот. Руки стали мягче.

— Ты беременна.

— Да, — всхлипнула я жалобно.

— Поэтому ты хотела согласиться?

— Я бы согласилась в любом случае, Люк. Но не теперь.

— Я тебя не отпущу ведь, Марина, — уверенно сказал он. Я нервно засмеялась.

— А что ты сделаешь, Люк? Будешь держать меня силой? Заставишь выйти за себя? Так за моей спиной Рудлог, и начнется война. Попробуешь уговорить? Что ты можешь мне сейчас еще сказать? Да и вообще, — горечь моя переливалась через край, и желание сделать больно было нестерпимым, — с чего ты взял, что это твой ребенок? Что ты у меня был единственным мужчиной?

— А я не был? — внимательно спросил Люк, глядя мне в глаза. Я не смогла соврать — опустила ресницы, отвернулась.

— Я иду домой, Люк.

— Стань моей женой, Марина, — проговорил он настойчиво. — Несмотря ни на что. Мы переживем эту ситуацию. Я сделаю все, чтобы ты забыла.

Я засмеялась, оглянулась на него.

— Ты меня не слышал? Я не могу, Люк. Мне противно.

— А как же ребенок? Ты думаешь, я позволю своему наследнику расти без отца?

— Не переживай, — сказала я, ядовито улыбаясь, — ты себе еще сделаешь, а я найду себе хорошего мужа, и ему — прекрасного отца. Любой аристократ Рудлога сочтет за счастье взять меня в жены даже с довеском.

— И ты пойдешь? — снова проницательно спросил он, не реагируя на мой яд, и я дернула головой и зашагала по дороге в сторону замка. Мне было так плохо, что хотелось только сбежать, и никакие слова не могли заставить меня остаться.

— Марина, — позвал Люк. — У Луциуса есть наши фотографии с Эмиратов.

Я, холодея, обернулась.

— Если мы сегодня не поженимся, вечером фотографии будут во всех газетах Инляндии.

— Боги, — простонала я, представляя себе последствия. — Как ты... как ты допустил?

— Я виноват, — снова сказал он, играя желваками, и я представила, какими глазами на меня смотрит Василина, и Мариан, и что они будут мне говорить, и что будут в народе говорить и про Ани, и про меня, и про всю семью Рудлог. Сжала кулаки, застонала от отчаяния.

— Все из-за тебя! Все из-за тебя, Кембритч! Боги... светлые боги...

Я опустилась на корточки, пачкая платье и белый плащ в грязи, закрыла лицо руками и снова заплакала. Услышала шаги — меня подняли наверх, и я зарычала, молотя его кулаками — куда попадала. Люк перехватил мои руки, снова прижал к себе.

— Я не хотел, чтобы тебе стало известно, Марин. Не хотел. Детка... ты же знаешь, что я люблю тебя.

"Да, любишь. Но это ничего не меняет".

— И без этого добивался бы твоей руки...

Он много говорил — я не слушала, я рыдала. Потом слезы кончились, и я обессиленно лежала щекой на его груди, принимая решение. Мне кажется, прошли часы — а Люк не шевелился.

— Я выйду за тебя, — сказала я сипло ему в грудь и вдохнула его запах, — а сейчас мне нужно привести себя в порядок и сообщить родным. Они ждут и будут присутствовать на обряде. Ты можешь позвать близких со своей стороны.

— Я рад, Марина, — с облегчением проговорил Кембритч.

— Но ты больше не прикоснешься ко мне, Люк, — спокойно продолжила я и подняла голову. В глазах его была усталость. — Я буду тебе женой, буду растить нашего ребенка — и на этом все. Надеюсь, у тебя хватит ума не афишировать своих любовниц. А к себе я тебя больше не подпущу. Не могу, Люк. Все. Все разбито. Брак наш будет либо на таких условиях, либо его не будет и пусть все катится к чертям.

Он долго смотрел на меня, потом невесело усмехнулся, отошел.

— Я сейчас соглашусь на это, детка. А потом поговорим. Я сумею тебя переубедить.

— Нет, Люк, — грустно сказала я. — Не сумеешь.

В замок мы возвращались рядом, не касаясь друг друга. По пути нам встретился какой-то страшный старик с выпученными глазами, поклонился мне, подал маску. Я отбросила ее — какая уже разница?

— Леймин, — проговорил Люк, — проследите, чтобы о случившемся не болтали.

Старик что-то буркнул, кажется "Уже сделано".

— Вы не находили, случайно, мой телефон? Мне нужно позвонить матери.

Леймин молча достал из кармана телефон и протянул Люку. Он нажал на кнопки.

— Матушка, — услышала я, — я сегодня женюсь. Да... не волнуйся. Потом все расскажу, времени нет. Жду тебя через час в Вейне. Захвати Маргарету и Берни. Церемония будет камерной...

Дальше я не слушала, ускорившись. Передо мной распахнули дверь замка. В холле было тихо и пустынно — будто все слуги попрятались. Ирвинс, бледный и тревожный, проводил меня в огромные, вычищенные, шикарные покои с огромной кроватью в спальне.

— Это семейные герцогские покои, госпожа, — тихо объяснил он. — Сейчас сюда придут горничные и замковый маг. Платье мигом почистят, вот увидите!

Он ушел — и я в ожидании горничных пошла в ванную комнату, напоминающую большой позолоченный музей. Умылась, сняв макияж и темные подтеки с лица, рук, шеи и декольте. Посмотрела на себя, красноглазую и серую, в зеркало. И твердо пообещала себе, что ни взглядом, ни словом не дам родным повода для беспокойства.

Василина на звонок откликнулась сразу, будто сидела у телефона.

— Сестричка, — сказала я жизнерадостно. — Мы договорились. Мне уже не терпится влезть в брачный хомут, поэтому жду вас в Вейне в час дня. Очень хочу вас видеть.

— У тебя все в порядке? — настороженно спросила проницательная старшая сестра.

— Придешь — сама убедишься, — беззаботно откликнулась я, сдерживая нервный смешок. — Конечно, я нервничаю, но я счастлива, Васюш.

— Я рада, — проговорила она мягко. — Мы будем, Марина.

Тихие горничные почистили платье и оставили его магу, лицо мое тоже привели в порядок. От Люка принесли украшения — рубины в золоте, серьги и ожерелье, и я равнодушно надела их — сил бороться больше не было.

Через сорок минут прибыли мои родные — и только боги знают, каких усилий мне стоило не выдать себя ничем. Их проводил к моим дверям сам Люк — я слышала его голос, но в покои он не входил. Была здесь и Ани, и ее муж, дракон Нории — его испытывающего взгляда я испугалась больше всего и умоляюще посмотрела на него — не выдавай, не говори!

Он чуть нахмурился и отвернулся, а потом и вовсе вышел вместе с отцом и Марианом, отговорившись тем, что не хочет мешать женским приготовлениям. Каролинка же, погрузившись в себя, сидела прямо в платье на ковре, и, поглядывая на меня, рисовала. И вид у нее был самый вдохновленный.

— Я кое-что принесла тебе, — проговорила Василина, разворачивая мягкий сверток. — Наклони голову.

И старшая сестра покрыла мои волосы красной кружевной полупрозрачной фатой, спускающейся ниже колен, закрепив ее на голове тонким рубиновым венцом.

— И я, — сказала Ани, надевая мне на палец золотое кольцо, украшенное драгоценным красным цветком шиповника. — Это мамино. Помни, кто ты есть, Марина.

— Я помню, — подтвердила я тихо. И на секунду позволила себе слабость — прижалась к ним, пытаясь напитаться силой и уверенностью. Потому что внутри я была совершенно опустошена и оглушена.

Но когда наступило время, я, расправив плечи, в красном, белом и золотом, как и положено невестам рода Рудлог, прошла по пахнущим свежестью лестницам замка Вейн и спустилась в окружении родных во внутренний двор замка. Там, у кованых дверей старой часовни, одетый в традиционный свадебный сюртук и брюки, ждал меня Люк, мужчина, который подарил мне самое солнечное счастье и сам же разрушил его. Там же стояли его родные — красивая черноволосая женщина была очень похожа на Кембричта и не могла быть никем иным, кроме как его матерью, а офицер с добрым лицом и юная девушка с колючим взглядом, были представлены как его младшие брат и сестра.

Мы поженились в маленькой, пахнущей сыростью и камнем часовне. Люк крепко держал меня за руку, а мне под ликами шести богов было зябко и страшно — они-то все видят! А если сейчас прервут свадьбу?

Но каменные статуи молчали, и текли под шестиугольным куполом слова старого брачного обряда. Мы поклялись друг другу в вечной любви — это звучало насмешкой, — мы дали обеты быть верными и беречь друг друга — и я едва удержалась от слез. На моем запястье застегнулся браслет в виде кусающего себя за хвост змея, я, стараясь не дрожать, застегнула такой же на запястье Люка. Выдержала. Все выдержала. Но впереди была пустота. Потому что когда он поднял фату и поцеловал меня, я не почувствовала ничего.

Свадебный обед тоже удался на славу. Маленькая столовая с множеством зеркал, на которых были выгравированы витиеватые гербы Дармонширов, была украшена цветами. Очень светлая, в бежевых и золотых оттенках, очень уютная и праздничная — можно бы умилиться, но сейчас это все было мне чуждо. За короткий перерыв после церемонии, когда мы готовились к обеду, я немного пришла в себя, но все равно окружающее воспринималось глухо и странно, как будто я сидела под стеклянным куполом.

Мы собрались за круглым столом, и беседа за ним текла вполне непринужденно, прерываясь на смену блюд. За первым все усиленно высказывали друг другу радость от столь неожиданного брака, не упоминая о его причинах, хотя вряд ли кто еще не знал о будущем прибавлении в славном семействе Дармонширов. От потоков словесной патоки казалось, что густой мясной суп приобретает вкус засахарившегося меда, а в ответ на очередное поздравление мне хотелось истерично смеяться. Но родные были искренни и немного обеспокоены, и я терпеливо слушала их, мило благодарила и получала еще несколько минут передышки.

Немного разбавляла всеобщее усердное ликование младшая сестра Люка, поглядывающая на меня так, будто планировала препарировать. Кажется, тут мы имели дело с самым отчаянным сестринским обожанием и вытекающей из него ревностью. Ее взгляды меня здорово отвлекали и развлекали. Приятно встретить чистую искренность там, где почти все немного (или много) лицемерят.

Бернард Кембритч тоже пришелся мне по душе. Он был слегка застенчив и добр, отдаленно напоминал старшего брата, и даже по нескольким фразам стало понятно, что он любит животных. Берни оказался отличным рассказчиком — это тоже их объединяло с Люком, и когда освоился, вся его застенчивость испарилась, и он довольно искусно развлекал нас армейскими байками.

Леди Шарлотта не была ослепительно красива, но на нее хотелось смотреть, и чувствовалась в ней та же порода, что и в Люке. А уж иронией и естественностью она меня покорила сразу. На старшего сына графиня взирала обеспокоенно и строго, со мной же держалась подчеркнуто ласково. Я даже немного торжествовала — приятно встретить еще одного человека, которого ему не обмануть никакими маневрами.

К первой смене блюд беседа приобрела уже деловой характер, и я только послушно кивала, соглашаясь со всеми предложениями и погружаясь в себя. Голоса беседующих звучали отдаленно и глухо.

— Я поговорю с Луциусом, — это Василина, — но, думаю, с его согласием проблем не будет. В ближайшее время сделаем совместное заявление для прессы, что дом Рудлог и дом Инландеров договорились о браке третьей принцессы и герцога Дармоншир. И во имя укрепления связей между государствами и высокого доверия свадьба пройдет в те же сроки, в которые планировалась церемония между Ани и Люком — через две недели.

— Это хорошая формулировка, ваше величество, — соглашался Люк.

— Но Марине до официальной церемонии необходимо жить во дворце Рудлог, — беспрекословно вмешивалась Ани. — И вам нужно до тех пор соблюдать все приличия...

Я сосредоточенно накалывала на вилку кусочек рулета из перепелки и, кажется, продолжала кивать, когда обсуждение уже закончилось, и только легкое прикосновение к моему затылку вернуло меня в реальность. Люк, отреагировав на мой взгляд, убрал руку, я улыбнулась тревожно замолчавшим родным и объяснила ехидно:

— Это я от счастья. Устала.

Люк усмехнулся, показательно поднес мою кисть к губам:

— Потом сможешь отдохнуть, Марина.

— Да уж, — откликнулась я, глядя, как губы его касаются моих пальцев, и ощущая, как чуть царапает кожу щетина, — надеюсь это последний подобный день в моей жизни.

Мне было дико тоскливо. Хорошо хоть что начавшаяся еще в парке головная боль вдруг прошла, как и не было ее. Иногда, правда, перед глазами все расплывалось и к горлу подступало удушье — но я усилием воли возвращалась в сознание и заставляла себя дышать. Я очень боялась, что либо Ани, периодически бросающая на меня внимательные взгляды, либо Василина все поймут и сейчас-то и случится скандал.

Но его не случилось. Люк был безукоризненно хорош в роли хозяина и источал именно тот уровень нежности, который нужен был, чтобы я не дергалась — и чтобы родные ничего не заподозрили. Иногда он прикасался ко мне — к пальцам, к плечу, галантно ухаживал за столом. Четкие выверенные движения. Именно так должен вести себя счастливый новобрачный, которому по этикету не положено слишком бурно выражать свои чувства. Люк на моей памяти всегда превосходно играл, когда ему нужно было.

Я тоже не отставала, хотя у меня внутри все болело от горечи. Отвечала обожающим взглядом на прикосновения, принимала короткие деликатные поцелуи в висок, и когда становилось совсем худо, когда хотелось сорваться и убежать, тянулась к его уху губами, касалась его и шептала неслышно: "Как же я тебя ненавижу". Да, это было глупо и по-детски жестоко, но мне становилось легче, перед глазами светлело — и я не удерживалась от довольной улыбки, когда видела, как болезненно твердеет линия его губ. Мне хотелось делать ему еще больнее — а скрывать это за лаской было даже забавно и наполняло меня каким-то темным азартом.

Игра и Люку давалась нелегко. Иногда он внезапно замолкал, ожигая меня коротким взглядом — тогда мне казалось, я чувствую, как у меня белеют от напряжения и злости скулы, — и, любезно извинившись, выходил на балкон покурить. Когда он возвращался, я уже успокаивалась и жадно раздувала ноздри, ловя желанный запах табака и испытывая нехорошее чувство вины.

Думаю, из нас получилась на редкость слаженная пара самых несчастных в мире лицедеев.

Иногда с ним выходили и другие мужчины, то по одному, то все вместе, и до нас доносились приглушенные их голоса. Рокотал Нории — почему-то от звука его голоса я успокаивалась, что-то спокойно и уверенно отвечал Мариан, слышались мягкие слова отца, реплики Бернарда, хрипло высказывался Люк. В его отсутствие роль хозяйки беседы брала на себя леди Шарлотта, и они втроем с Ани и Василиной справлялись превосходно, видимо, решив, что я слишком ошеломлена свадьбой и поэтому немного не в себе. Я же к концу так устала от происходящего, что мечтала только об одном — как вернусь в свои покои, сниму наряд и упаду в кровать. И так пролежу до следующего тысячелетия.

Люк

Его светлость позвонил королю Луциусу сразу после церемонии, когда гости разошлись по предоставленным им комнатам — подготовиться к обеду, освежиться. И они с Мариной тоже поднялись в семейные покои.

Рука принцессы была горячей и взгляд напряженным — и лорд Лукас молча оставил ее в спальне, выйдя в гостиную и на всякий случай не закрывая дверь. И набрал первый номер королевства.

— Ты меня порадуешь, Лукас? — спокойно вопросил король Инляндии.

— Я женился, ваше величество, — так же спокойно ответил герцог Дармоншир и потер брачным браслетом ноющую после пощечины Марины скулу. Удар у нее всегда был хорошим.

— Я доволен тобой, Лукас, — величественно сообщил Инландер. — Может, из тебя и выйдет толк. Теперь потрудись обеспечить себя наследником.

Марина, как-то бессмысленно побродив по спальне, села на огромное ложе боком к Люку, выпрямила плечи. И ему захотелось подойти к ней, ткнуться в колени, проломить ее обиду, еще раз попросить прощения. Но вместо этого он сухо ответил в трубку:

— Уже потрудился.

Все равно смысла скрывать нет. Узнает, не от него, так от матери.

В трубке замолчали и через несколько мгновений его величество, словно не веря своим ушам, переспросил:

— Марина Рудлог беременна?

— Да.

Опять молчание. Щелчок зажигалки, глубокий вдох, бормотание:

— Боги... значит, я все правильно понял...Лукас!

— Да, ваше величество? — терпеливо откликнулся Люк.

— Я очень тобой доволен, мой мальчик. Я награжу тебя.

— Фотографии, ваше величество? — не давая сбить себя в толку и пообещав себе потом подумать над реакцией короля, поинтересовался Дармоншир.

Марина, не сделавшая до этого ни движения, при слове "фотографии" повернула к нему голову — лицо ее было бледно на фоне красного платья, в огромных глазах плескались разочарование и печаль.

— Уничтожил еще с утра, как и обещал.

Люку показалось, что он видит, как Инландер довольно затягивается. Прямо как он сам, когда удачно провернул важное дело.

— Благодарю, ваше величество, — сухо проговорил он и не удержался: — Вы так добры.

В трубке раздался смешок.

— Не дерзи, Лукас.

— Простите, мой король, — ядовито сказал Люк, чувствуя себя преотвратно.

Марина отвернулась, плечи ее поникли, и она медленно сняла рубиновый венец, стянула фату и потерла пальцами виски, склонив голову. И пошла в сторону ванной. Люк сделал несколько шагов вперед — чтобы видеть ее — но она закрыла дверь, и он остановился, преодолевая желание эту дверь выбить.

— Все надо делать вовремя, Лукас, — наставительно говорил король в трубке. — Ты это поймешь. И выполнять обещания, если уж дал их. Шарлотта в Дармоншире?

— Да, — недовольно буркнул Люк. Инландер усмехнулся.

— Я дам тебе три ночи на брачные радости. Затем возобновлю наши уроки. О времени сообщу. Наслаждайся новым статусом, Лукас. Сейчас я должен уже ехать. И еще раз — ты очень порадовал меня. Ты даже не представляешь, как это важно. Все-таки боги милосердны и определенно любят тебя...

В трубке зазвучали короткие гудки, и Люк убрал ее в карман, прислонился плечом к дверному косяку. Из ванной вышла Марина, посвежевшая, собравшаяся.

— Ты теперь будешь следить за мной? — поинтересовалась она едко.

— Я боюсь за тебя, Марина, — искренне признался его светлость. Страх, который он испытал в своем кабинете, понимая, что теряет ее навсегда, и потом — видя, как "Колибри" летит с обрыва, до сих пор заставлял сжимать кулаки и колол в груди.

— Дай мне побыть одной, — резко сказала принцесса. — Я не повторю свою глупость, обещаю, — она зло усмехнулась. — Обычно я придумываю новые.

Люк кивнул, достал из кармана пачку сигарет, отвернулся.

— Я подожду тебя в гостиной.

— И не кури здесь, — сдавленно сказала она ему в спину, когда он уже закрывал дверь. — Иначе я точно тебя убью, Люк.

Первое, чему научил Кембритча Тандаджи — верить интуиции и затаиваться, если чувствуешь, что дело на грани провала. Не делать резких движений, не дергаться, вести себя спокойно, расслабленно, убаюкивая тех, кто начал что-то подозревать. И наблюдать, наблюдать и делать выводы. О том, где ошибся, о том, чем грозит ошибка и как все исправить.

"Думать, — монотонно говорил ему господин начальник, распекая за очередное рискованное предприятие, — выбей это себе на лбу, Кембритч, сначала думать, потом действовать. Отставить эмоции, включить разум. Иначе я укреплюсь в убеждении, что боги дали тебе твои великолепные мозги в насмешку. Как красивый автомобиль дикарю, который не умеет и не научится им пользоваться".

Люк раздражался, дергал головой, курил, преодолевая желание послать начальничка матом и уехать — и учился терпению. Впрочем, стоило только себе дать установку, и многолетняя привычка профессионального гонщика сохранять хладнокровие в любой ситуации перешла и в другие сферы жизни.

Сейчас дело было провалено с грохотом и жертвами, и по его вине. Слишком привык полагаться на удачу, проскакивать в игольное ушко.

И Люк по привычке затаился, наблюдая и анализируя. И выстраивая приоритеты.

Прежде всего — не дать дорогим гостям, спустившимся на праздничный обед, заподозрить неладное. И боги с ними, с ледяными глазами Ангелины Рудлог, которая определенно чуяла, что что-то не так, или с мрачным взглядом принца-консорта. Мать и красноволосый дракон — вот кто Кембритча беспокоили по-настоящему. Леди Шарлотта слишком хорошо знала сына, чтобы не понять, насколько он взвинчен и растерян сейчас, а Нории, хоть и действовал умиротворяюще, казалось, видел его насквозь.

Второе — не допустить, чтобы при всех сорвалась Марина. А она вполне могла дойти до точки кипения — и поэтому он контролировал и себя и ее, вслушивался в ее дыхание — слышал он его куда отчетливей, чем голоса общающихся за столом, — и отвлекал, когда резко втягивала ноздрями воздух или задерживалась на вздохе, словно готовясь сказать что-то, что уже не поправить. Но и она старалась — очень старалась. Иногда аура спокойствия прорывалась, и тогда она впивалась ему в руку ногтями или шептала на ухо слова ненависти — но он был рад и этому. Касается. Приближается. Хочет сделать больно. Значит не все равно, что бы она ни говорила. Мало что женщина может сказать в ярости. Особенно когда он так напортачил.

И третье, очень важное — оставить ее сегодня в замке Вейн. Рядом. Иначе Марина много чего надумает в его отсутствие, уверится в своем решении, и переубеждать ее будет в разы труднее. И Люк мучительно соображал, как это сделать изящно и не вызывая подозрений. Лучше всего думалось на балконе, да и от вкуса табака и свежего ветра с легкой моросью, ударяющего в лицо, становилось легче. И даже занывший, словно сдавливаемый холодными руками затылок почти прекращал болеть.

В один из таких выходов из-за стола поднялся и дракон. Вышел вслед за хозяином замка, прислонился спиной к холодной стене. Просто стоял рядом и молчал, с удовольствием вдыхая свежий воздух. От него волнами шло спокойствие. Посмотрел на подозрительно поглядывающего на него Люка, усмехнулся.

— Там, где все полыхает, не помешает немного умиротворения.

— Значит, не показалось, — пробормотал его светлость, затягиваясь. — Спасибо. Как вы это делаете?

— Мы сенсуалисты, как и серенитки, — пояснил Нории гулко. — Видим эмоции, можем подправлять их.

— И что? — напряженно и невнятно поинтересовался Люк. Но Нории его понял.

— Это ваше дело, — спокойно сказал он. — Ты выбрал себе огонь, тебе и укрощать.

Произнес он это с таким знанием дела, что Люк невольно улыбнулся. И кое-что вспомнил.

— Я ведь должен вам ящик коньяка, Владыка.

— Не припомню такого, — веселясь, ответил дракон.

Дармоншир махнул рукой.

— Это был обет перед самим собой. Пора бы его исполнить. Видите ли, сейчас такой период, когда мне нужно срочно сокращать количество долгов, чтобы не переломиться.

— Бывает, — без удивления кивнул Нории. — Мы, дети Воздуха, любим нагружать себя неразрешимыми проблемами. Благо, моему племени мать-вода дала больше выдержки и терпения.

— Да, — пробурчал Люк, — терпение мне сейчас не помешает.

Он затянулся, взглянул на дракона и замер, увидев прохладные переливы его ауры. Такое он видел только однажды, у царицы Иппоталии, и змеиное зрение воспринимало свечение куда отчетливей. Сейчас хватило один раз моргнуть и все пропало. Люк напряг зрение, сощурившись — и свечение появилось снова.

— Ты зря напрягаешь глаза, герцог, — Владыка склонил голову, наблюдая, как развлекается хозяин замка. — Расслабь и смотри сквозь меня.

Люк усмехнулся, отвернулся в сторону парка, снова затянулся.

— Вы тоже видите ауру? И мою?

— Вижу, — подтвердил дракон.

Его светлость поколебался.

— В ней нет ничего... необычного?

— Есть, — легко согласился Нории. — Твоя суть — это воздух, но он подавлен. Я такого никогда не видел. Ощущение, что у тебя два отца, герцог.

— Час от часу не легче, — невесело засмеялся Дармоншир.

— Такая аура вообще не может существовать, — говорил Владыка, всматриваясь в него багровеющими глазами, — ощущение, будто на тебя натянули вторую кожу и присушили намертво. Это издевательство над природой. Ты чем-то сильно искалечен, герцог. Не знаю, какое проклятие так сработало или чье воздействие. Но оно должно было убить тебя. Или по крайней мере свести с ума.

— Вполне возможно, что и свело, — Люк передернул плечами — затылок заныл сильнее, и он невольно оглянулся — интуиция просто вопила, что его ждет опасность. Дракон вдруг поднял голову вверх, принюхался, как животное.

— Я тоже чувствую это, — пророкотал он гулко. — Уж полчаса как. В воздухе пахнет бедой. Смотри.

Навстречу им, закрывая все небо, быстро катился вал черных туч, заворачивающихся циклоническим вихрем где-то далеко за горизонтом в сторону столицы. Потемнело, тучи потекли над головами — и тут же заревел ветер, усиливаясь до такой степени, что трудно стало дышать.

— Никогда такого не видел, — сипло проговорил Люк, выбрасывая сигарету — все равно не докурить было, в лицо сыпались искры.

— Я тоже, — откликнулся дракон тревожно. — Никогда.

Они вернулись в столовую как раз в тот момент, когда торжественно заносили пахнущий сливками и ягодами торт. Ветер бил в окна, и Люк потер заледеневшие руки, сел рядом с Мариной.

— Соскучилась? — любезно осведомился он, кладя ладонь ей на напрягшиеся пальцы и почти сразу же согреваясь. Слуги аккуратно разливали чай, раскладывали торт по тарелкам.

— Смертельно, — улыбнулась принцесса остро. Как укусила.

— Какой превосходный торт! — чутко вмешалась леди Шарлотта. — Правда, Берни?

— М...да, — недоуменно согласился Бернард, глядя на совершенно целый кусок на тарелке матери.

— Постараюсь больше не давать тебе скучать, — галантно проговорил Люк, непринужденно улыбаясь гостям.

— В этом ты мастер, — согласилась Марина, отворачиваясь.

— Да, — прозвучал ледяной голос Ангелины Рудлог, — крайне интересно узнать, что там внутри. В торте, конечно.

Через несколько минут у принца-консорта Байдека зазвонил телефон. Он извинился, достал трубку, посмотрел на нее, и, вместо того, чтобы отключить, поднялся и вышел под взволнованным взглядом супруги. А когда вернулся, по его посуровевшему лицу сразу стало понятно, что что-то случилось.

— Боюсь, нам придется завершать торжество, — проговорил он сдержанно в наступившей тишине. — Но мы немного задержимся здесь, с вашего позволения, герцог. Так как мы все уже породнились, утаивать ничего не буду, но прошу не распространяться. Звонил Стрелковский, затем пришлось поговорить с Тандаджи. Чрезвычайное положение. Сейчас проверяют дворец.

— Дети? — вскинулась Василина.

— Отправили в поместье, — успокаивающе сообщил принц-консорт. — Алину ждут в университете, закончится экзамен, перенесут к нам. Такие меры приняты потому, что произошел взрыв по нашему сегодняшнему маршруту. Мы ведь из-за обряда отменили поездку на открытие выставки в последние минуты. Но это не все — по поступающим данным, с полчаса назад в Лаунвайте совершено покушение на короля Луциуса.

Леди Шарлотта со звяканьем поставила чашку на блюдце.

— И на Маль-Серене тоже какое-то происшествие в центре, — продолжил Мариан. — Но там все оцеплено, нашей агентуре доступа нет. Тандаджи полагает, что возможна серия покушений, поэтому и просит задержаться здесь.

— Знать бы, что происходит на самом деле, — тревожно проговорила Василина.

— Узнаем, — спокойно сказал Байдек. — Стрелковский и Тандаджи будут докладываться каждые полчаса. А когда дворец проверят, можно будет вернуться.

Йеллоувинь

К обеду император Хань Ши приступал в превосходном настроении. Спасение от смерти вообще обычно способствует хорошему настроению.

Члены императорской семьи Ши в большинстве своем доживали до глубокой старости и, если не настигали их яд, нож убийцы или слишком рьяное желание наследника наконец-то надеть корону, легко перешагивали через столетний юбилей, оставаясь в крепком теле и здравом уме.

За наследников Хань Ши мог не беспокоиться — сыновей он воспитал достойно, и относились те к отцу со всем почтением, очевидно желая ему долгих лет и здоровья. Один Вей Ши тревожил его. То ли проявилась во внуке далекая кровь красной прабабки, что свойственны ему иногда были вспышки гнева, черствость, жестокость и высокомерие, то ли недоглядел император, и женщины семьи слишком избаловали долгожданного мальчика, но нынешний ученик Четери был совершенно не готов принять правление великим Йеллоувинем. Черты характера в нем с возрастом не смягчались, а усугублялись, и вотчина Желтого Ученого вполне могла через несколько десятков лет получить в императоры деспота. И явление сюда Мастера клинков, о котором в Йеллоувине издревле ходили легенды, было правителем воспринято как благословение.

Сейчас же мудрейший из тигров империи, кротко возблагодарив первопредка, снова расположился за столом, теперь уже в окружении всей семьи — за исключением Вей Ши, конечно. И опять ему прислуживал мастер чайных дел, Йо Ни, и разум его был так же чист и безмятежен, как и с утра. Потому что сегодня он хорошо послужил своему господину.

Три часа назад старик пришел к кабинету императора, терпеливо дождался, пока тот отпустит министров, и попросил об аудиенции. Хань Ши, не моргнув и глазом, принял его. Так как они каждый день четыре раза виделись за трапезами, дело, по всей видимости, было действительно неотлагательным, раз старый слуга не дождался обеда.

— Повелитель, — проговорил он с почтительным поклоном, и голос его от постоянного молчания был слаб и тих, — прошу выслушать меня.

— Сядь, Йо Ни, — певуче ответил император, и старик опустился на пол, — говори.

— Три дня как одолевает меня беспокойство, мой господин, и не мог я осознать, в чем его причина, поэтому и в мыслях моих ты ничего не увидел. Но сегодня я понял, что меня тревожит. Знай же, что за те пятьдесят лет, что я делаю для тебя чай, в чайной комнате ничего не менялось. В ней бываю лишь я и мои ученики, и вся тысяча трав лежит на своих местах, и каждую из них я могу узнать на ощупь и по запаху. Сейчас, перебирая запасы, я понял вдруг, что в запахе комнаты появилась едва заметная новая нота. Такая слабая, что я мог бы ее и не заметить. Я прошел вдоль всех сундучков, проверяя травы и чай — неужели, думал я, сюда прокралась сырость, или не дай боги, нашли ход грызуны? Но нет.

Хань Ши не торопил слугу. Торопливость вообще была ему не свойственна.

— Необычно пах твой любимый жемчужный чай. Именно его готовит тебе на ужин мой старший ученик. Он достойный мастер, но чтобы заметить то, что заметил я, ему не хватило возраста и опыта. Жемчужный чай этот делается из шестнадцати трав и чайного листа, что растет только на морских склонах. Есть в этом чае трава ункун, что способствует отдыху и хорошему сну. Траву эту собирают как только она пробивается весной сквозь землю, потому что если подождать месяц, запах ее становится более пряным, а поевшее ее животное умирает от коллапса мозга.

Взгляд тонко улыбающегося императора стал острым, как иглы.

— Мы, мастера чайных дел, знаем все свойства растений, знаем и то, что одно и то же можно сделать и ядом, и лекарством. Неделю достаточно давать напиток со зрелой травой ункун человеку, чтобы он умер от инсульта и никто не понял причину. Три дня, мой господин, тебя поили ядом. Ты волен казнить меня за то, что я сразу не понял, что происходит. Но прежде я хочу просить тебя узнать, кто подложил в чайный сбор зрелую траву. Потому что тридцать лет я учу старшего ученика и не верю, что это мог сделать он, сорок лет мы покупаем травы у мужа моей сестры и я не верю, что и он мог пойти на такое. Вся империя знает, что он поставщик императорского двора — стал бы он рисковать своим именем и жизнями родных?

Мастер чайных дел замолчал и прикрыл глаза, покорно ожидая, пока император медленно и аккуратно читал его воспоминания.

— Мы найдем тех, кто это задумал и выполнил, — словно нисколько не взволновавшись, кивнул Хань Ши. — Сейчас сюда придет Ли Сан. Повторишь ему то, что рассказал мне, Йо Ни.

Служба безопасности империи, возглавляемая Ли Саном, зашумела, засуетилась, как встревоженный пчелиный улей. За какой-то час было проведено расследование — и при ментальном допросе зятя Йо Ни был обнаружен блок на его памяти. С блоком пришлось повозиться, но в результате выяснилось, что с неделю назад, как раз, когда торговец собирал партию для отправки во дворец, к нему пришел гость не-йеллоувиньской внешности и принес мешочек травы. О приходе гостя торговец не помнил, как и о том, как его погрузили в странный транс и на его глазах трава из мешочка была высыпана в подготовленный к отправке сундучок.

Расследование продолжалось. Были опрошены все жители торгового квартала — и выяснено, что гость торговца, выйдя из чайной лавки, заглянул в одну из круглосуточных харчевен, заказал рис с утиной грудкой, занял закрытую комнату для обеда, чтобы его никто не беспокоил — а когда вернулся официант, помещение было уже пусто. Отследить магическое перемещение не было возможности — но работы оставалось еще много. Проверяли весь императорский дворец — а повелитесь Йеллоувиня, попивая восстанавливающий чай, думал, как лучше наградить Йо Ни и что при следующем королевском совете нужно будет сообщить о покушении коллегам. Хотя он, конечно, предпочел бы оставить это в тайне.

Бермонт

Демьян Бермонт в сопровождении Хиля Свенсена с самого утра отправился на южные границы страны — в долину в Медвежьих горах. Каждую зиму в эти даты в горных районах проводились учения, и он обязательно присутствовал на завершающем бое, оценивал подготовку войск и выполнение боевых задач, а после награждал отличившихся. В этот раз после завершения учений планировалось большое совещание с линдморами — его величество планировал распорядиться о подводе войск со всего Бермонта к горам и постройке укрепрайонов. Шаману Тайкахе Демьян верил, что такое чудовища из Нижнего мира знал — и понимал, насколько может быть опасен их массовый прорыв.

Его величество с линдморами и военными чинами расположились в палаточном командном пункте на скальной площадке, удачно выступающей из пологого заснеженного склона метрах в ста над долиной. С нее открывался превосходный вид на разворачивающееся внизу учебное сражение.

Солдаты, одетые в белые костюмы с опознавательными знаками, обороняли условный городок от двигающихся со стороны гор под противников, и бой уже подходил к концу — защитники выдержали указанное время, необходимое для подхода подкрепления, нападающие захватили несколько опорных точек, но вглубь городка продвинуться не сумели. То тут, то там за спиной его величества слышалось глухое рычание — когда отряды кого-то из линдморов выбывали из игры. Участвовал в учениях и отряд королевской гвардии.

Первый гулкий взрыв за спинами заставил гостей командного пункта обернуться — и тут же вслед за ним загрохотали еще взрывы. В километре-полуторах над площадкой в плотном слежавшемся насте взымались снежные столбы — шесть... восемь... — и эхо еще гуляло по долине, отражаясь от склонов, когда сияющий на низком солнце снег вдруг дрогнул, пошел горизонтальными сыпучими трещинами и медленно, словно неохотно, с утробным гулом двинулся вниз.

Долина замерла.

Лавина, ускоряясь и поднимая облако снежной взвеси, неслась вниз — и спастись собравшиеся на скальной площадке не успевали. Внизу звучали резкие, искаженные усилителями приказы солдатам отступать, укрываться в домах, придворный маг, присутствующий тут же, отчаянно пытался открыть Зеркало — но не получалось.

— Ваше величество! На снегоход! — рявкнул Свенсен. Хоть так попытаться выиграть время и жизнь короля. Хотя от лавины и на снегоходе не уйти.

Король, не слушая его, рванул к краю площадки, приложил руки к камню, прислушался. Если Драконий пик представлял из себя монолит, то эта гора была давно потухшим пологим вулканом, и склоны состояли из базальтовых пород, пронизанных микротрещинами.

Лавина с гулом уже клубилась чуть ли не перед самым носом короля — и он, прошептав короткую молитву божественному покровителю, ударил в край площадки ладонями, вложив в удар всю силу, какую мог. Земля дрогнула. Зазмеились вдоль площадки глубокие трещины, взметнулись вверх острые скалы — но лавина была такой мощной, что перехлестнулась через препятствия, пусть и хорошо потеряв в силе, и ударила по стоящим на площадке берманам. Все успели обернуться, включая короля — и их смело и поволокло вниз по склону, пока лавина не затихла острым языком в долине.

Демьян пришел в себя вверх лапами, с забитой снегом пастью. Снег был рыхлый, тонкий — его величество забарахтался, выбираясь, недовольно рыкнул, оглядываясь и отряхивая лапы. Снежный туман оседал, к ним со стороны долины ехали снегоходы со спасателями.

То тут, то там выкапывались, так же раздраженно ворча, снесенные с наблюдательного пункта линдморы.

Демьян обернулся, оставшись нагишом. Но холод его сейчас беспокоил меньше всего.

— Все живы? — рыкнул он, осматриваясь.

— Живы, ваше величество, — довольно бодро ответил кто-то из ближайших баронов.

Бермонт поискал взглядом Свенсена. Тот мрачно шагал к нему, одна рука висела плетью.

— Бросился меня закрывать вместо того, чтобы сгруппироваться, — раздраженно проговорил король-медведь.

— Мне хватило одного поломанного лавиной короля, — сухо ответил Свенсен. — Я счастлив, что вы целы, ваше величество.

— Это неплохо, — согласился Демьян, рассматривая обсыпавшийся склон. Перед учениями его, конечно, обстреливали пушками и весь опасный рыхлый снег успел сойти. Но взрывчатка, судя по всему, была заложена в плотном насте, который и сто лет мог пролежать. — Хиль. Отправь наверх группу ищеек поопытней. Пусть посмотрят, что там была за взрывчатка и возьмут след. Просто так сюда переместиться никто не мог, даже с ориентирами — все равно часть пути пришлось бы идти пешком или на снегоходах. Скорее всего, следы уничтожены лавиной. Все равно пусть носами землю роют, но найдут хоть волосок, хоть плевок. И опросите жителей. Скорее всего взрывы произвели дистанционно — значит где-то в долине скрывается преступник. И, — он все-таки обратил внимание на переломанную руку Свенсена, — посети виталиста.

— Сделаю, ваше величество, — подполковник поклонился, чуть поморщился от боли и отправился отдавать указания. К попавшим под лавину подъехали снегоходы, подали одежду — и они направились к мобильному телепорту, чтобы вернуться в замок Бермонт. Все прекрасно знали, что совещание король Бермонта отменит только в чрезвычайном случае. Попадание под лавину для его величества к таким случаям точно не относилось.

Инляндия

Луциус Инландер давно уже жил так, будто каждый день у него последний, а уж нехорошим предчувствием по утрам его тем более было не удивить. И сегодня он не удивился, хотя затылок сдавливало холодом — интуиция всегда загодя предупреждала его о проблемах и опасностях. Жаль, что заодно не сообщала, откуда эти проблемы ждать. Но ему было хорошо. Брачный браслет на руке Шарлотты Дармоншир немного притушил чувство вины, терзающее его величество долгие годы, а обряд в семейной часовне ввел в невозможное состояние счастья и покоя.

За завтраком в Форштадте короля Инляндии ждала еще одна радость. За столом, помимо Лоуренса присутствовали и старший сын с супругой. Оказалось, что кровь Василины действовала куда быстрее, чем можно было даже мечтать, и аура Леннарда сейчас сияла так ярко, что было понятно — его созревание не займет месяцы, скорее, какие-то дни. У наследника даже взгляд изменился — будто он замечал изменения в себе и прислушивался к ним.

Луциус перевел взгляд на младшего сына и едва сдержался, чтобы не поморщиться. Диана, жена его, не вышла к завтраку, сказавшись больной, и сообщила, что на церемонию памяти Магдалены тоже не поедет. Вот еще одна проблема — и проблема, созданная Люком. Уж чтобы понять это, Луциусу не нужно было взламывать сознание милейшей невестки, хватило нескольких уточняющих вопросов. Вчера тихая Диана, которая всегда казалась ему немного не от мира сего, с полными отчаянной решимости глазами попросила о приватном разговоре — и там потребовала обеспечить ей всю полноту власти в Форштадте. Иначе она подаст на развод и обнародует все скандальные выходки мужа.

Характера в ней не было никакого, и то, что она все-таки решилась, заставило его задуматься. Естественно, никаких обещаний он давать не стал, разбив ее требования в пух и прах, напугав, насколько требовалось, и отправив княгиню в ее покои. Не ей бодаться с потомком Инлия. И хотя шантаж звучал смешно и были тысячи способов заставить ее замолчать, он все же решил обратить на Форштадт свое внимание. Вероятно, ситуация действительно серьезная и нужно в ней разобраться.

Перед церемонией он еще успел поработать в своем кабинете, периодически спохватываясь, что застывает и со слабой улыбкой смотрит в пустоту. Звонок Люка, прозвучавший около часа, и вовсе поднял настроение его величества до состояния глубочайшего удовлетворения. Теперь у него есть и основной вариант наследования, и запасной — чего еще желать тому, кто считал, что род его прервется вообще? Луциус Инландер выкурил напоследок сладкую сигарету, удержавшись от звонка Шарлотте — увидятся вечером, успеет еще и поговорить, и прикоснуться, а сейчас не время, — встретил перешедшего в Глоринтийский дворец Гюнтера с семейством — и на церемонию на Холм Королей отправился совершенно счастливым.

Холм Королей, место захоронения Инландеров, поднимался посреди низинного туманного Лаунвайта. Когда-то это был просто холм с плоской верхушкой, а сейчас на нем возвышался роскошный белый купол королевского мавзолей. Туман доверху не доставал и это место почти всегда было освещено солнцем. Но сейчас над мавзолеем висели плотные тучи, шел дождь, и — Луциус нахмурился, пригляделся — в туманных струях кружили десятки странных огромных теней, похожих на птиц с длинными шеями. Он моргнул, затылок сдавило сильнее — но тени исчезли. Показалось?

Могила Магдалены Инландер, урожденной Блакори, располагалась внутри, у стены огромного шестиугольного комплекса. Большой купол опирался на изящные колонны, множество высоких окон было украшено витражами, а белые ступени широкого крыльца с обеих сторон охраняли каменные полозы. Ходили слухи, что здесь, в центре, под мраморными плитами пола, находится и могила первопредка династии Белых королей, божественного Инлия. Но это было неправдой. Тело основателя страны было захоронено на продуваемой всеми ветрами высокой скале над морем, и только члены семьи знали, где она находится.

Кортеж автомобилей остановился у ворот — и потянулись вслед за королевскими семьями придворные двух королевств, представители старшей аристократии, чьим долгом было участвовать в прощании с королевой. Шепотом обсуждались отсутствующие, в том числе и герцог Дармоншир — и слухи ходили самые разные, от того, что он снова подсел на наркотики до того, что попал в опалу из-за замужества Ангелины Рудлог. Были здесь и леди Виктория, и барон фон Съедентент — они, как придворные маги, двигались сразу за королевскими семьями и охраной, накрыв их сферами щитов.

Под высокими сводами королевского мавзолея перед саркофагом с каменным изображением Магдалены Инландер процессию ожидал священник. Начался обряд, и присутствующие затихли, склонив головы. Покойся с миром, белая королева, пусть милостивы к тебе будут боги и светлым перерождение.

Луциус шевелил губами, повторяя размеренные слова молитвы, и от каменного спокойного лица бывшей супруги пробирал короля неприятный холодок. По разноцветным стеклам витражей непрерывно стекала дождевая вода. Сыновья его стояли с тяжелыми лицами — к матери они оба были очень привязаны, Гюнтер раскраснелся и шумно выдыхал, его дети расстроенно смотрели на могилу. Закончилась служба, и Луциус склонился над саркофагом.

— Прощай, Лена, — сказал он вполголоса. — Хорошего тебе перерождения.

От могилы кольнуло холодом и смертью — и он поцеловал ледяную плиту, как-то одеревенев, и отошел, глядя, как подходят к могиле его сыновья, как склоняется над ней Гюнтер. В ушах вдруг зазвенело.

И буквально за секунду до случившегося Луциус Инладер все-таки почуял, что сейчас произойдет, и, сдавленно крикнув, дернулся назад, накидывая щиты на сыновей, и даже успел усилить свой — и тут в глазах полыхнуло белым — он инстинктивно прикрылся рукой, и склеп взлетел на воздух.

Взрыв был такой силы, что огромный мавзолейный комплекс разлетелся, как карточный домик, а в домах вокруг Холма Королей повылетали стекла. Звук прокатился по всему Лаунвайту — ухнуло гулко, тяжело, будто кузнец ударил по земле огромным молотом, и если бы жители могли видеть сквозь туманную дымку, они бы наблюдали, как валятся обратно на холм и вокруг него огромные куски стен здания, части саркофагов и статуй...

Мартин фон Съедентент единственный успел отреагировать на перекошенное лицо короля Луциуса — притянул ближе стоящую рядом Викторию, закрыл их обоих мощным щитом... и только потянулся набросить дополнительный на его величество Гюнтера, как их защиту смяло, взрывом оглушило до глухоты, ослепило и откинуло назад, впечатав огнем в разрушающиеся стены склепа — и понесло дальше. Барон, сжав зубы, крепко удерживал Викторию, укрепляя щит, волшебница пыталась стабилизировать полет, отправляя из-под щита в разные стороны "якоря" — но ничего не вышло — и она запустила заклинание левитации, подняв их высоко над растущим огненно-дымным грибом, над разлетающимися в разные стороны обломками. Гриб, вспухший огнем и черной сажей дыма, так же быстро выдохся — на могильном холме гореть было нечему. И маги медленно опустились вниз. В мешанину из камня, земли, стекла, обугленной плоти и клочков одежды.

Дождь закончился. Разошлись облака, и словно в насмешку засияло в окне голубого неба чистенькое радостное солнце.

Вики от шока даже слова не могла сказать. Они с Мартом молча и быстро шагали вперед под общим щитом, на который оседала каменная пыль, в надежде найти выживших — и понимая, что в этом пекле никто не мог спастись.

— Смотри в третьем спектре, — вполголоса сказал Мартин, — чтобы увидеть ауры. Если под завалами кто-то есть — только так сможем обнаружить. Но... вряд ли. Если бы я не успел укрепить щит, то и мы бы не выжили, Вик, а что уж говорить о других... секунды мне не хватило...

Она переключилась на магический спектр, огляделась — и к ужасу и удивлению обнаружила слева, в мерцающем от жара воздухе, мощное, судорожно подрагивающее белое сияние. Март уже шагал туда, Вики бросилась за ним, по горячим камням — и остановилась, словно налетев на стену.

За вонзившимся в пол огромным обломком купола лежал, наполовину придавленный им,

чудовищно обожжённый и искалеченный король Луциус — но, несмотря на страшные раны, он был еще жив. Грудь мелко поднималась и опускалась, пальцы на руке сжимались и подрагивали от боли. Его трудно было бы узнать — если бы не клочки рыжих волос и голубые глаза, устремленные в небо.

— Я сейчас обезболю, ваше величество, — с дрожью в голосе проговорила Виктория, запуская заклинание. Лицо короля чуть дрогнуло и расслабилось, он скосил на подошедших глаза, зашевелил губами, что-то пытаясь сказать и хватая ртом воздух. Вики встала перед ним на колени, на горячие камни, Мартин подошел с другой стороны, провел над телом короля руками, поджал губы, поморщился. Глаза Виктории наполнились слезами.

— В стазис, — тихо предложил Мартин. — Попробуем вытащить.

Губы короля дрогнули.

— Не надо, — прохрипел он.— Я не жилец. Я это знаю... Гюнтер... сыновья?

Мартин снова осмотрелся, взглянул Виктории в глаза, покачал головой.

— Все мертвы, ваше величество, — тихо сообщила волшебница.

Луциус с трудом сделал вздох. Глаза его туманились.

— Вот оно... — прошептал король... — воздаяние... Виктория... наклонись... трудно говорить...

Вики послушно наклонилась.

— Письмо, — проговорил он, сипло выдыхая и вдыхая. Его голубые глаза наливались белым сиянием. — Отдашь... новому королю письмо... клянись... то, что найдешь у меня в кабинете... в сером конверте...до этого не открывать...

Он со стоном потянул воздух, захрипел, скалясь.

— ... верю тебе, поставь защиту... если кто откроет раньше, чтобы сгорело... если попадет не к тому, чтобы сгорело...

— Все сделаю, жизнью клянусь, ваше величество, — со слезами пообещала Виктория.

— Шарлотта, — король задыхался, втягивая воздух обожжёнными легкими, — скажи... прости... скажи... я верил что... не уйду...

Он сделал еще два выдоха, силясь что-то сказать — и замер, глядя в небо.

Прямо над ним заворачивался иссиня-черный циклон из туч, распухший уже на полнеба. В центре огромного вихря светилось небесное окно, и там, паря в солнечных радостных лучах, ждал его призрачный змей с сияющими крыльями. Брат Гюнтер. Вместе по жизни — и в смерти вместе. Рядом парили тени его детей и детей брата — и они ждали, чтобы уйти туда, откуда нет возврата, и ему казалось, что он слышит их клекот и призывные тонкие крики. И Луциус Инландер, судорожно вздохнув последний раз, замер, вырываясь из искалеченного тела, и, расправив изорванные крылья, рванулся вверх, к родным. Но оставались внизу еще несколько якорей. Посмертный его циклон закрыл уже, наверное, всю Инляндию, и призрачные змеи, облетев места, которые любили при жизни, начали подниматься ввысь, в иные сферы. А тот, кто был Луциусом, хотя и чувствовал уже непреодолимый зов небесного отца, нашел в себе силы, чтобы вновь спуститься к земле и ураганным ветром полететь в Дармоншир.

В столовой, в которой сидели новобрачные и гости — только-только принц-консорт сообщил о покушении в Лаунвайте, распахнулись от удара ветра все окна, и занавески взлетели до потолка. Люди вскочили — а ветер, разметав все вокруг, ласково и строго потрепал герцога Дармоншира по макушке и плечам, стиснул его в крепких объятьях, погладил по животу испуганно сжавшую кулаки Марину Рудлог — и с невиданной теплой нежностью окутав сжимающую серебряную ложечку бледную леди Шарлотту, скользнул поцелуем по ее губам... и навсегда унесся в зовущее его небо.

Маль-Серена

Королева Иппоталия, управляя колесницей, запряженной четверкой лошадей, медленно двигалась мимо бушующих от восторга подданных к месту проведения конных игр. Почти вровень с ней ехали колесницы ее дочерей, за спиной — мужей. Пахло свежескошенной травой, цветами и морем. Солнце радостно высвечивало мостовую под копытами жеребцов и пышные кроны деревьев, играло в иссиня-черных волосах царицы, касалось ее полных губ — и прекрасная дочь Воды величественно наклоняла голову в ответ на приветствия обожающих ее серенитов.

Царица сегодня была тревожна — ей не нравился ветер, теребящий ленты и флаги и отчетливо отдающий гарью, и океан словно чувствовал ее настроение, покрываясь мелкой раздражающей рябью. Ей бы вернуться в морскую тишь, прислушаться к себе, подумать, понять, что ее тревожит. Но, увы, именно в этот день много лет назад царице посчастливилось быть коронованной, и сейчас времени привести чувства в порядок не было.

Тогда, в день коронации, Талия чуть не утопила остров под цунами. Ее старшая сестра вдруг обнаружила в себе желание уйти служить Богине в храме, а не управлять государством, и пришлось Иппоталии, не прошедшей малую коронацию и уже замужней, принимать венец. И учиться справляться с вмиг обрушившейся на нее стихийной силой.

Хорошо, что тогда присутствовали на коронации и ее мать, и Гюнтер, и Луциус, и другие монархи — и сумели сдержать ее мощь, привели в себя. Именно тогда она обратила внимание на веселого широкоплечего и громкоголосого блакорийского короля — и меньше чем через неделю началась их связь, которая и продолжалась до сих пор. Он был женат, она замужем — но отношения удалось сохранить в тайне.

Да, она взяла еще двоих мужей, как и полагалось по статусу, и не обижала их — мужья были достойными, не слащавыми, крепкими мужчинами из знатных аристократических семей, и отношения в семье были самые уважительные и теплые. Но любила она только одного. И, поглядывая на своих троих дочерей, улыбалась: cильное семя потомка Воздуха не могло не прорасти в ее чреве. Тем лучше, тем могущественнее будут ее потомки. И разве может разгневаться на нее мать-вода, сама не устоявшая перед Инлием-Воздухом в далеком прошлом?

Колесницы царской семьи прибыли к стадиону, и Иппоталия ступила на устланную цветами брусчатку, ласково похлопала ближайшего жеребца по холке — и направилась к крутой лестнице, ведущей на царскую ложу. Ветер ударил царицу в лицо, чуть ли не заставив покачнуться, взвыл сердито — и она, оглянувшись, нахмурилась — со стороны Инляндии надвигался чернейший вал туч. И ступила на первую ступеньку. Ветер словно взбесился, стегая ее по обнаженной правой груди, по ногам в сандалиях с высокими ремешками, трепая край хитона — но она поднималась дальше. За ней проследовали домочадцы — а стадион, заполненный до краев, почтительно встал, приветствуя появившуюся в царской ложе правительницу и подпевая начавшемуся гимну страны.

Талия любила бывать здесь. Ощущать дрожь земли от скачек и любоваться прекрасными жеребцами, словно созданными из мощных штормовых волн. Смотреть на колышущееся море людей на фоне самого настоящего моря — стадион находился в центре Терлассы, на высоком берегу, и белые колонны и портики его амфитеатра прекрасно оттенялись водной лазурью.

Гимн стих, царица опустилась на место. Замершие по кругу участники конных игр двинулись мимо царской ложи, останавливаясь, прикладывая руки ко лбу и к сердцу — и каждого дочь Синей приветствовала, милостиво кивая — были здесь и матерые чемпионки и чемпионы (мужчинам не запрещалось участие в играх), были и совсем молодые. Зрители восторженно приветствовали своих любимцев, которых громко объявляли и показывали на четырех огромных экранах, магически подвешенных над полем. В воздухе отчетливо пахло возбуждением и азартом, и Талия глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Тучи со стороны Инляндии уже накрыли полнеба, и начался ливень, растекающийся по погодному куполу стадиона. Здесь не чувствовалось ни ветра, ни сырости — но запах гари навязчиво лез в ноздри, вызывая уколы страха.

Шествие участников игр еще не закончилось, когда скрипнула дверь в ложу. Царица оглянулась — к ней направлялась охранница, а за дверью виднелась крепкая фигура генерала Дареии Адамииди, начальницы службы безопасности. Опытная безопасница не хотела мелькать перед камерами, чтобы не волновать народ.

Охранница остановилась у кресла, и Талия, улыбнувшись очередному участнику, склонила голову, показывая, что готова слушать.

— Простите, моя царица, — шепнула женщина почтительно, — госпожа говорит, очень срочная и важная новость.

Талия сдвинула брови, но поднялась — и старшая дочь, Антиопа, мгновенно переключила внимание толпы на себя, бросив следующей участнице белую ленту в знак поддержки. Народ восторженно взвыл, а царица тихо вышла из ложи в опоясывающий стадион коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь, и вместе с Дареией направилась к окну.

— Моя госпожа, — напряженно доложилась генерал. — Тяжелые новости. По нашим сведениям, около двадцати минут назад на церемонии прощания в Лаунвайте произошел взрыв. Все присутствующие погибли, включая его величество Луциуса и его величество Гюнтера... охрана стадиона усилена, здесь все проверено, но все же прошу вас вернуться с семьей во дворец Зеркалом...

Талия побледнела, кивнула, разворачиваясь — нельзя было отлучаться надолго, чтобы не обижать народ... и ее оглушило взрывом, сбило с ног, выбрасывая с разрушившейся стены стадиона — и через секунду вверх, под истошный ор испуганных, рванувшихся к выходам людей поднялась огромная чайка, пронзительно, яростно вопя от горя. На месте царской ложи дымился огромный провал. Погодный купол разрушился, и мощный ливень хлестал по полю, а столб дыма ураганным ветром дергано уносило в сторону моря, пригибая почти к самой земле. Сквозь гарь и мглу видно и слышно было, как с истерическим ржанием носятся по полю обезумевшие лошади, калеча людей и натыкаясь на стены.

Талия, пришедшая в себя в крепких объятьях ветра, закричала, завопила, камнем падая вниз, так низко, как смогла, пока почти не стала терять от дыма сознание — и то, что она увидела на месте царской ложи, заставило ее взвыть, метаясь в стороны — и от резких взмахов ее крыльев начало сходить с ума и море, поднимаясь высоченными волнами, обрушиваясь на берег невиданными валами.

Царица спустилась еще, прижалась к изуродованному телу старшей дочери, пачкаясь в крови и саже — и снова поднялась вверх, кружась, как обезумевшая. И снова рухнула вниз, не обращая внимания на усиливающиеся крики людей. Дочери... мужья... зятья... охранницы...

— Ан-ти-о-па! — кричала чайка, как молитву повторяя имена своих детей. — Ла-ри-сса! Ис-си-о-пея! Богиня, моя богиня, да за что же?!!!

Кровь тех, кого она растила и кормила грудью, кого обнимала и в болезни, и в радости, заставила ее обезуметь — и тело на голом инстинкте, чтобы избавиться от боли, бросило ее к морю. Царица, пролетев над чудовищными волнами, рухнула в зеленоватую прозрачную воду, обезображенную пеной — но и там не нашла она покоя. Зеваки, собравшиеся на набережной, оттесняемые оцеплением, наблюдали, как далеко впереди бушующий океан наливается ядовитой сияющей зеленью, а огромные валы с ревом, в котором ясно слышался невыносимый, горький, тонкий женский крик, поднимаются все выше и, неохотно, сталкиваясь, начинают двигаться по кругу, образуя гигантский водоворот, иссекаемый ливнем. От пристани с режущим уши скрипом и скрежетом начало отводить, а потом и отрывать яхты и корабли, которые как щепки пошли по дуге, море начало отступать... а из центра водоворота поднялась в воздух огромная, туманная, словно сотканная из воды женщина с прозрачными крыльями за спиной. На месте глаз были у нее черные провалы — а вместо рук из плеч исходили десятки водяных плетей, шевелящихся, как щупальца осьминога.

— Проклинаю, — прошептала она, и шепот этот шелестящим эхом пронесся над Маль-Сереной, — матерью-Водой проклинаю всех тех, кто стал причиной смерти моих девочек. Не будет вам отныне покоя на Туре! Вода станет вашим врагом, вашим судьей, вашим палачом. Захлебывайтесь, тоните, умирайте от жажды! Смерть! Смерть всем!

От нее пахнуло арктическим морозом — валы водоворота вокруг мгновенно покрылись тонким льдом, тут же полопавшимся, ливень на несколько мгновений превратился в снежную бурю, и холодовой вал проклятия, прокатившись по толпе людей и сделав из набережной каток, ушел в мир. А морская царица повернула слепое лицо с черными провалами глаз к собравшимся на берегу людям — среди них сновали полицейские, приказывая разойтись, мигали огнями пожарные и спасательные машины, но народ, словно завороженный, все прибывал и прибывал, хотя валы водоворота поднимались уже вровень с высоким скалистым берегом.

— Стоит ли жить, — крикнула Талия пронзительно, по-чаячьи, — когда я не смогла защитить их? А вам, мои люди, стоит ли жить? Мы поили вас любовью и одаривали счастьем, но вы не отвели от детей моих смерть...

Она захрипела, забилась в воздухе, суматошно хлопая водяными крыльями, хватая себя за волосы руками-щупальцами, и, словно не сумев обуздать себя, закричала, громко, тонко, на одной ноте. Валы водоворота обрушились в море — но не успели испуганные люди перевести дух, как вода стала стремительно отступать, обнажая мокрый песок, оставляя в ямах рыбу, морские звезды и крабов. На набережную, заполненную тысячами человек, упала тишина — и тут же взорвалась криками паники. Народ, как единый организм, отпрянул от ограждения и побежал прочь от моря. А далеко-далеко за спиной царицы уже вставала тоненькая белая полоска воды, совсем маленькая, если не понимать расстояние.

Слишком хорошо на Маль-Серене знали, что означает отступающий океан. Многие еще помнили коронацию ныне сошедшей с ума от горя царицы — и то, как уже успели попрощаться с жизнью, прежде чем огромные волны цунами, движущиеся на берег, были рассеяны.

В замке Вейн в Дармоншире слуги спешно закрывали распахнувшиеся от внезапного ветра окна, поднимали сброшенные со стола блюда. Хозяин замка, хмурый и настороженный, периодически вдыхал длинным носом воздух и дергал ртом — и почти так же вел себя дракон Нории. Над замком разворачивалась буря — наконец, ударил ливень, да такой, что за окнами воцарилась мгла.

Люк взял молодую жену за руку, невольно сжав ее, когда Марина попыталась вырвать ладонь, и очень любезно предложил гостям перейти в гостиную.

И в этот момент у Мариана Байдека снова зазвонил телефон. Он так и застыл в дверном проеме, выслушал говорящего, помрачнев еще больше, проговорил: "Да, конечно", — и обернулся к жене.

— Сейчас здесь будет Зигфрид, — сказал он. — Звонил Тандаджи, с ним связались из службы безопасности Маль-Серены, дали координаты. Иппоталии нужна помощь. Я пойду с тобой, Василина, поставь прямо сейчас щиты. Владыка?

— Конечно, барон, — пророкотал дракон. — Я помогу.

Василина вышла из Зеркала вслед за мужем, Нории и непреклонно шагнувшей в переход Ангелиной, и в первый момент чуть не оглохла от рева моря. По их щитам тут же ударило ливнем. На узкой полосе песка под обрывающимся скалистым берегом (наверху белело ограждение набережной) уже стояли невозмутимый император Хань Ши, сунув руки в полы халата, и Демьян Бермонт, сгорбившийся, как перед дракой, — глаза его были желты, он чуть слышно порыкивал. Оба тоже сверкали щитами. Тут же находились придворные маги Йеллоувиня, Бермонта и Маль-Серены, и несколько серениток, лица которых были белы от ужаса.

Перед прибывшими расстилалось обмелевшее море — жидкая грязь, ямы, трепещущая рыба, опрокинутые набок огромные суда — и дальше, метрах в трехстах от них, раненой птицей зависла в воздухе огромная женщина, сотканная из воды — в чертах ее с трудом можно было узнать величественную и ласковую Иппоталию. Рот ее был распахнут, словно в беззвучном крике, голова запрокинута назад. Она словно рвалась вверх, в небо, и крылья двигались назад-вперед, но руки-щупальца, вцепившись в грязь, удерживали ее, как натянутые вибрирующие цепи. А за спиной царицы, еще далеко, но уже заметно поднималась высоченная стена воды, увеличивающаяся с каждым движением ее крыльев.

Дракон Нории судорожно вздохнул, прижав руку к сердцу, с силой потер грудь. Хань Ши с пониманием повернул к нему лицо.

— Сколько горя, — пророкотал Владыка — лицо его кривилось, глаза мгновенно налились багровым. — Невыносимо. Ты не смог ей помочь, светлый император?

— Мне ее не блокировать, — с каменным лицом проговорил Ши. — Сейчас она невменяема, я не способен к ней пробиться ментально. Хорошо что ты пришел. И ты, сестра, — император величественно кивнул испуганной Василине. — Тяжелые времена настали, придется нам справляться вчетвером. Иначе она уничтожит и свой остров, и все побережье континента, и сама погибнет, иссякнув.

— Луциус? Гюнтер? — не веря тому, что она только что услышала, переспросила Василина.

— Мертвы, — коротко ответил император. Королева заморгала, сжимая ладонь мужа и пытаясь справиться с эмоциями, глубоко вздохнула, и спросила почти спокойно:

— Что от меня требуется?

— Как обычно. Усилить меня, — пояснил Хань Ши. — Я возьму твой огонь и снова попробую блокировать ее. Остальное — дело Бермонта. Получится блокировать — он заберет то, с чем она не может справиться, излишки силы, и успокоит ее. Главное — успеть до прихода волн. Владыка, сумеешь договориться с водой?

— Талия сильнее, — дракон лихорадочно втянул ноздрями воздух, глядя багровеющими глазами на поднимающуюся полосу воды, — утихомирить не смогу, задержать — да. Насколько хватит сил.

— Большего и не требуется, брат.

Дракон молча пошел вперед — и Ани двинулась за ним, прямо по хлюпающей грязи. Он остановился, обернулся, сказал что-то — ветер уносил слова в сторону. Василина прислушалась.

— Я твоя сила, — твердо сказала Ангелина и скинула туфли. — Со мной ты продержишься дольше.

Нории склонил голову на бок, что-то обдумывая и улыбаясь — старшая Рудлог не спорила, просто терпеливо стояла перед ним и ждала. И он кивнул.

Через десяток секунд они уже неслись под ливнем навстречу огромной волне — а Хань Ши, подождав, пока Василина коснется его плеча, поднял руки — и побежала от него сияющая желто-фиолетовая дорожка, накрывая Иппоталию цветным куполом. Царица дернулась, замерла и открыла огромные черные провалы глаз. Далеко за ее спиной на фоне стены воды завис белый дракон, кажущийся ужасно маленьким — он расправил крылья, держась почти вертикально, и Василина похолодела от ужаса, гадая, как же держится там Ани. Но крылья царицы не били более, и сама она становилась меньше, более похожей на человека — и волна цунами замедлилась, едва двигаясь вперед и окружая Владыку дугой.

Василина, ощущая, как охлаждается вокруг нее воздух — а дыхание, наоборот, горячеет, и от руки ее жар струится к Хань Ши, оглянулась — Мариан, любимый Мариан стоял в нескольких шагах позади рядом с Зигфридом, и лицо его было напряженным.

Впереди раздались шлепки — король Демьян сорвался с места и побежал вперед, к уплотняющейся, уменьшающейся Талии, по мокрому вязкому песку, перепрыгивая через ямы с водой. Сверху слышались голоса из громкоговорителей — полиция призывала граждан быстрее уходить вглубь острова, забираться на крыши высоких домов.

Тонкая рука императора под ладонью Василины мелко затряслась — и она шагнула ближе, почти прижавшись к старику. Дрожь прекратилась.

— Очень сильна, — прошептал Хань Ши почти с восхищением. — И ведь ментальные способности слабые, а никак, не пробиться мне к ней, давлением приходится... защищена ненавистью, вооружена злостью...

Демьян, чья фигура теперь казалась почти звериной, с невероятной скоростью несся вперед. Царица медленно опустила голову, посмотрела на него — рот ее искривился, и темные глаза ее полыхнули гневом.

— Оставьте меня, — прошелестела она на все побережье, — я имею право на воздаяние!

Демьян что-то прокричал, почти добравшись до нее, — и Талия яростно отмахнулась уже человеческой рукой. Король-медведь, снесенный мощным ударом, отлетел назад. Дернулся, едва удержавшись на ногах и выставив руки вперед, Хань Ши — а Василина вскрикнула — по телу словно ударили гигантским кулаком, и она упала, закашлявшись — из носа текла кровь, в голове звенело.

— Василина!

Крик Мариана. Она не смогла обернуться — упрямо подползла к императору, коснулась его ноги — и тут же ее вздернули наверх, ощупали. На руках мужа была кровь, он тяжело дышал — видимо, тоже досталось, и так и остался стоять, поддерживая ее.

Далеко впереди Демьян Бермонт поднялся из грязи, раздраженно зарычал и снова бросился вперед. Василина положила руки на плечи императору — и тот, тяжело выдохнув, зашептал что-то на своем певучем языке. Молитву? Заклинание? Сияние, исходящее из его рук, стало сильнее, плотнее, жестче, снова окутав царицу — и Иппоталия, окончательно вернувшаяся в свой облик, схватилась за голову, вся сжавшись, забившись в воздухе, и болезненно, пронзительно закричала.

Ани, сидя верхом на Нории и уцепившись за шип гребня, сначала услышала женский крик, а потом уже увидела, как почти остановившаяся волна вдруг поднялась еще выше, нависая над ними. Дракон тяжело, со свистом заклекотал, отлетел немного назад — иначе еще немного, и медленно двигающаяся стена воды поглотила бы их. Закружилась голова — от ощущения, что море встало на дыбы, от ощущения мощной и неуправляемой стихии. Волна вдруг резво понеслась вперед — и Нории сделал вираж, поднявшись в небо — Ани увидела, что за первой волной двигаются еще несколько и похолодела, осознав, какую мощь сейчас сдерживает ее муж. А дракон снова метнулся вниз и снова завис перед волной. Его огромное тело вздрагивало, он жалобно, низко застонал. Ани оглянулась — Талия находилась теперь совсем недалеко, метрах в пятидесяти, и принцесса видела не несущегося к ней Демьяна, и маленькие фигурки людей на берегу. Если Нории еще сорвется — волна дойдет до побережья!

— Держись! — жестко приказала Ангелина, обхватывая его руками, прикасаясь к горячей белой коже губами. — Держись! Не смей отступать!

Дракон дрожал, вдыхая и выдыхая, будто кузнечный мех работал. Аура его, огромная, прохладная, растекалась вдоль волны, сковывая ее — и Ани питала его своим огнем, отдавая все, что могла.

Королева Василина тоже со страхом смотрела на гигантскую волну, остановившуюся максимум в полукилометре от них. В глазах от напряжения двоилось. Плечи императора под руками каменели.

Демьян, добежавший до Талии, прыгнул вверх, к ней, протянув руку — коснуться бы хотя бы мельком, купировать срыв, забрав немного стихийной силы к себе — но она снова дернула рукой и снова он отлетел — и на этот раз вместе с Василиной рухнул и Хань Ши, с изумлением покачал головой, опираясь на тонкие руки.

Королева вытерла текущую из носа кровь, всхлипнула. Оглянулась на мужа — тот поднялся, подал ей руку, — на группку придворных магов и серениток — те жались к скале, окруженные массой щитов.

— Мы так ее не остановим, да? — спросила она отчаянно.

— Должны, — проговорил император. В его глазах появились золотые точки, движения стали плавными, тихими. Бермонт, обернувшийся в медведя, упрямо, на четырех лапах, обходил царицу по кругу — крошечный на фоне воды, — дракон словно застыл в стекле, судорожно махая крыльями.

— Должны, — повторил Хань Ши. — Но у нее нет якоря, нет того, за что я могу зацепиться, чтобы вернуть ее. Она не может мыслить сейчас — стихия разрывает ее изнутри.

— А дети? — вдруг спросила Василина, поняв, что бы ее заставило вернуться. — Неужели никто из родных не выжил? — она обернулась к серениткам.

— Внучки живы, госпожа, — ответила придворный маг почтительно, — они еще не выезжают, на церемонии их не берут. Но мы уже отправили их на континент. Если ее величество не остановится, разрушит остров и иссякнет, у нас хотя бы будет надежда.

Император одобрительно посмотрел на Василину и со вздохом поднял глаза к небу.

— Надо вернуть их и срочно, — озвучила королева очевидное. — Немедленно, — с силой повторила она, глядя на сомневающиеся лица серениток. — Я сама отведу их к ней. Только бы Нории продержался.

Нории держался — чувствуя на спине прижавшуюся огненную супругу, ощущая ее жар. Без нее он бы сорвался еще не прошлом вираже. Держался, дивясь и восхищаясь мощи, которую сумела призвать Иппоталия, и чувствовал, как выворачивает у него жилы, и как тело требует крови — и вновь и вновь аура подпитывается огнем Ангелины. Времени прошло не больше семи минут, а ему казалось что вечность. И каждая секунда давалась все труднее.

Внучку привели одну. Самую маленькую — ей было годика два, дочь младшей дочери Талии. Наследницей решили не рисковать . И Василина, взяв девочку на руки, сопровождаемая Марианом, с трудом зашагала по грязи к Талии.

Муж не спорил и не возражал. Да и не стал бы он запрещать в этом случае.

— Бабушка, — лепетала девочка, восторженно глядя на бледную, похожую на неживую Иппоталию, зависшую в воздухе — за спиной царицы трепетали полупрозрачные крылья, пытаясь справиться с удерживающим волны драконом. Медведь-Демьян, замерший за спиной царицы, увидел Василину, замер. Они подошли так, чтобы ливень и ветер дали их увидеть и услышать — и чем ближе подходили, тем заметнее было, что огромная волна тоже двигается вперед, едва ли не быстрее их, и Нории отлетает понемногу назад.

— Талия, — крикнула Василина царице. — Посмотри на меня. Талия!

Царица снова замедленно повернулась к ним, подняла руку, словно готовясь ударить.

— Ты помнишь, кто это, царица? — голос у Василины срывался, и она протянула перед собой девочку. — Ты помнишь, что остались те, кому ты еще нужна?

Дочь Синей пугающе долго смотрела на королеву. Затем губы ее разжались.

— Все... мертвы... — прошептала она.

— Да нет же! — с отчаянием крикнула Василина. — Не все! Талия, это Нита, дочь Кассиопеи! Твоя внучка! Видишь? Видишь?

Иппоталия качнула головой и снова подняла голову, не обращая больше на них внимания. И Василина, ругая себя и преодолевая нормальный для каждой женщины инстинкт, опустила девочку в грязь — та удивленно посмотрела на тетю серыми морскими глазами — и шепнула:

— Иди к бабушке, Нита! Обними ее! Обними!

Девочка засмеялась и побежала вперед — детский смех на фоне творящегося прозвучал жутковато. Василина, закусив губу, смотрела на то, как шлепает она по глубокой, взбиваемой дождем грязи — и Мариан позади нее подобрался, готовый прыгать, если что, и Бермонт подошел ближе.

Маленькая Нита все-таки упала. Попыталась подняться. Не смогла, забарахталась в грязи.

— Бабушка, бабушка! — заплакала она. Царица смотрела вперед. Василина не выдержала, всхлипнула, сжимая кулаки.

— Бабушка!

Талия снова повернула голову, с каким-то изумлением глядя на девочку — и вдруг рванулась вниз, и схватила ее на руки, и сжала крепко, обцеловывая. Затряслась, зарыдав — стена воды за ее спиной заходила ходуном, задрожала, заворачиваясь почти трубой, дракон рванулся назад, тревожно трубя... и успел лапой подхватить Бермонта, находящегося ближе всего, когда волна обрушилась...

— Василина! — услышала королева отчаянный вопль Ани. — Оборачивайся!

И королева, ощущая на лице уже мокрые брызги и холодея от ужаса перед накрывающей их, вцепилась в Марина, загородившего ее от бурлящей смерти спиной, закрыть глаза, истово желая, чтобы у нее появились крылья — и взмыть в воздух огромной красной соколицей, крепко сжимая мужа в когтях.

Через несколько минут все они стояли на опустевшей набережной — а внизу, у скалистого основания бесновалось успокаивающееся море.

Вот оно поднялось волной, выпуская из глубины своей царицу Иппоталию с маленькой девочкой на руках. Прекрасная Иппоталия — с седыми прядями в волосах, обнаженная, со все еще черными от горя глазами, благодарно и молча кивнула Мариану, предложившему ей свой китель, замерла, глядя на зияющий провалом стадион.

— Я не забуду этого, — проговорила она, и непонятно, что имела она в виду — помощь или убийство родных. — Горе лишило меня разума, братья и сестры. Я благодарю вас. А сейчас позвольте мне проводить родных в последний путь. Мы еще поговорим. Сейчас я хочу молчать.

Присутствующие молча склонили головы и начали расходиться в открывающиеся зеркала.

Чуть позже в замке Вейн произошел короткий, почти военный совет. Было решено, что Марина останется в замке, вещи ее перенесут сюда, на работу она пока не будет ходить. К настороженности старших сестер третья принцесса не стала спорить, лишь как-то горько улыбнулась и отвернулась к окну — а вот Мариан Байдек мог бы поклясться, что на лице Дармоншира отразилось самое настоящее облегчение.

Святослав Федорович с Каролиной немедленно отправлялись в Истаил к Ангелине, туда же срочно должна была уйти Алина. Связались со Свидерским и тот клятвенно пообещал сейчас же спуститься, прервать экзамен и напрямую отправить пятую Рудлог во дворец. Дети Мариана и Василины оставались в поместье, и на их охрану туда было брошено несколько отрядов боевых магов и военных.

А сама королева решила остаться во дворце. Как когда-то ее мать. И Мариан, сжав зубы, опять не стал спорить. У каждого своя служба. И каждый должен нести ее с достоинством.

— Мне нужно поговорить с тобой. Это касается Алины, — тихо сказала Ани Василине, когда они уже шли в сопровождении молодоженов к телепорту замка Вейн. День только-только перевалил за половину, а они все были вымотаны — Каролина испуганно жалась к отцу, Нории, потускневший, с заострившимся лицом и не успокаивающимся багровым цветом глаз, крепко держал жену за руку и невольно ускорял шаг. Люк, еще до импровизированного совета заметивший состояние вернувшегося с Маль-Серены дракона, настойчиво поинтересовался, не может ли он чем-то помочь — и Нории даже принесли свежую кровь, но этого было мало. Ему нужно было хорошо поохотиться — или побыть с женой наедине.

— Серьезное что-то? — тревожно спросила королева. Она тоже была оглушена — тем, что смогла за доли секунды обернуться, ощущением близкой смерти, полета, страшным выражением глаз Мариана, когда она опустила его на мостовую и обернулась сама — и когда он прижимал ее к себе так крепко, что пришлось сдерживать стон. От ее когтей на плечах мужа остались глубокие раны, но он словно не чувствовал боли — молча обхватил ее и не двигался. Раны потом залечил Нории, сам едва держащийся на ногах.

— Серьёзное, — Ани окинула тяжелым взглядом ушедшего вперед Дармоншира и Марину, взглянула на Василину — и та едва заметно опустила глаза. Тоже заметила. И тут же вздрогнула — у Мариана снова зазвонил телефон.

— Боги, — проговорила королева с отчаянием, — только бы плохое на этот день закончилось!

К сожалению, боги ее не услышали.

Глава 4

Иоаннесбург, Магуниверситет, все тот же четверг

С утра семикурсники Ситников и Поляна дисциплинированно, несмотря на каникулы, явились в тренировочный зал. Но лорд Тротт не пришел и на этот раз. Телефон у него теперь был выключен, и Зеркало, которое все-таки рискнули выстроить к нему, уже привычно вздулось пузырем и рассыпалось.

Студенты потосковали, решили не терять время и начали повторять уже пройденное, перемежая упражнения зевками. Все-таки язвительный и безжалостный в обучении профессор являлся куда лучшим стимулом, чем простое "надо".

Через пару часов Матвей заглянул в башню ректора. Секретарь Неуживчивая, увидев его выжидающее лицо, почти сочувственно пожала плечами. И добавила:

— Господина ректора не было еще, Ситников. И не знаю, будет ли сегодня.

— Спасибо, — гулко и невесело проговорил семикурсник. Ему почему-то казалось очень важным сообщить Александру Даниловичу об Алинкиных снах, но деваться было некуда. И время поджимало. Дома у родителей Светланы его уже ждали мать с сестренкой — он должен был попытаться открыть Зеркало в Тафию, а если не выйдет — поехать с ними через городской телепорт. И Ситников с тяжелым сердцем вышел из здания университета, покурил и открыл переход к тете и дяде, пообещав себе вернуться днем и попытаться найти Свидерского снова.

Максимилиан Тротт

Четверка друзей после эпичной драки Мартина с Максом проговорила до раннего утра — сначала Тротт рассказывал о том, что на самом деле случилось с Михеем и ним самим семнадцать лет назад, потом отвечал на вопросы, перешедшие в общие воспоминания. Кофе было выпито столько, что к утру оно стало давать обратный эффект. Первой сломалась Вики — уснула у Мартина на плече.

— Хочешь, оставайтесь здесь, — с трудом переступая через себя, предложил тихо Тротт. — Разложим диван, все равно на нем сидите.

— Ага, — шепотом фыркнул блакориец, повертев сломанной рукой, — запасаешься закуской на утро?

— Не смешно, Кот, — сухо проговорил Макс.

— Еще бы после почти суток бодрствования было смешно, — не смутился барон. — Спасибо за предложение, дружище, я прямо слышал, как твоя мизантропия бьется в истерике, пока ты озвучивал его. Но я откажусь. Вики будет спать в моем доме, понимаешь?

— Нет, — еще суше ответил Тротт. Мартин бросил веселый взгляд на Алекса, допивающего очередную чашку кофе, — тот усмехнулся в ответ, двинул рукой, и перед блакорийцем открылось Зеркало.

— Спасибо, Данилыч, — барон поднял Вики на руки, морщась от ноющей боли в руке, и ушел. А Александр остался. Помог Максу убрать посуду, подождал, пока тот домоет ее. Природник, наведя на кухне идеальный порядок, вернулся в гостиную и снова встал у окна, закурив и недовольно разглядывая потрескавшиеся стены, выбитую дверь, обсыпавшуюся штукатурку.

— Я завтра сам проведу экзамен, — нарушил тишину Александр. — Тебе лучше избегать университета, Макс. Там слишком много дармовой силы.

Тротт скривил губы, подумал-подумал и распахнул окно — в ночь. В гостиной сразу посвежело. Докурил. И только после этого повернулся и посмотрел другу в глаза.

— Нет, Сань. Ты либо веришь мне, либо нет.

— А ты-то сам себе веришь? — поинтересовался Свидерский напряженно.

Макс снова замолчал, раздумывая. И кивнул. Уверенней, чем ощущал себя.

— Я справлюсь, Данилыч.

— Ну хорошо, — Александр поднялся, направился к инляндцу, коротко дернувшему губами — словно предугадавшего то, что он собирается сделать. — Давай проверим тебя, Макс, — Свидерский протянул руку. — Дай мне докачать тебе источники. Если не сорвешься — я успокоюсь и больше не вернусь к этому разговору. Ты по-прежнему мой друг, но я не могу рисковать студентами. И ты это должен понимать.

— А если я тебя опустошу? — едко и зло спросил Тротт. — Готов рискнуть?

— Я — готов. А ты? Уверен, что справишься, или больше не появишься в университете? — в тон ему ответил Алекс. — Ну что? Что решаешь, Макс?

Звенящая пауза, разбавляемая только ледяным ветром из окна и шорохом деревьев. Взгляд глаза в глаза — напряженный, злой. И звучный хлопок, когда Тротт впечатал ладонь в ладонь Александра.

— Качай, — процедил инляндец. И задохнулся от потока хлынувшей в него энергии.

Через несколько минут Александр отпустил руку — резерв Тротта был полон. И Макс, подняв побледневшее лицо с каплями пота на висках, отшатнулся с громким выдохом, сжимая кулаки, окинул Алекса ненавидящим болезненным взглядом и, шатаясь, побрел на кухню. Раздался звук льющейся воды — Свидерский прошел следом и увидел, как друг, сунув руки под воду, умывается, трясет головой, заливая свежую футболку.

— Прости, — сдержанно проговорил ректор МагУниверситета.

— Убирайся, Алекс, — Макс не повернулся, ожесточенно плеская себе в лицо воду.

— Я верю тебе. Теперь верю, Макс. И ты, не терпящий сантиментов, поступил бы так же.

— Возможно, — Тротт выключил воду, достал белоснежное кухонное полотенце и стал вытираться. Повесил его на стул, брезгливо потянул с себя мокрую футболку. — Но проблема в том, Сань, что ты-то не можешь не понимать: моя выдержка сейчас никак не гарантирует, что я не сорвусь в университете. Или на улице. Или на наших очередных посиделках. Ты не Март, который, конечно, больше притворяется разгильдяем, чем является им на самом деле — но ему проще мне верить.

— Я понимаю, — согласился Алекс ровно. — Но теперь я готов рискнуть.

— Спасибо за доверие, — буркнул Тротт зло.

— Не за что, — усмехнулся Свидерский. — Мне пора. Очень надеюсь, что и ты научишься нам доверять, Макс. Тебе стоило рассказать нам обо всем куда раньше.

Тротт покачал головой, посмотрел на свои плечи, забитые защитными знаками.

— Куда раньше, — тон его был едким, — я бы не прошел твою проверку, Данилыч. Увидимся в университете.

Дом инляндца опустел. Он посмотрел на часы — было четыре утра. Спать не хотелось совершенно, и Макс занялся привычным успокаивающим трудом: протер пыль в лаборатории, пропылесосил осыпавшуюся штукатурку. После уборки сделал себе еще кофе — чтобы до занятий с Поляной и Ситниковым поработать еще в лаборатории, — и там-то, на диване перед столом его и сморило.

Проснулся лорд Тротт позже полудня. Непонимающе сфокусировал взгляд на чашке с остывшим кофе, посмотрел на часы и, очень недовольный собой, поднялся.

Экзамен по "основам стихийных закономерностей" должен был начаться через два часа.

Алина

— А бледная-то опять какая, — проворчал Аристарх, оглядывая пятую принцессу дома Рудлог. — И глазища испугаааныя! А что у нас с витой-то? Ой, довела себя, студентка-то бедовыя, до истощения, — он так истошно причитал, что Алинка краснела и одновременно хихикала, — как на ногах-то держишься? А ну быстро сдавать злодею последний экзамен, и потом чтобы на каникулах отоспалась и отъелась! А сейчас наклонись-ка. Ближе!

Алинка, тяжело вздохнув (по правде сказать, ее трясло от страха), послушно наклонилась почти вплотную к каменному глашатаю, и тот звучно поцеловал ее в щеку. Ощущение было такое, будто прохладной галькой провели по коже. В голове немного посветлело.

— На удачу, — подмигнул камен.

— Да не боись, козочка, — заорал сзади Ипполит. — Все ты сдашь! Сама видела, не такой уж и сатрап энтот рыжий! Перевоспитуется помаленьку!

Мимо них спешили Алинкины однокурсники, раздался дружный ор остальных каменов — "пять минут до начала пятой пары" — и она вздрогнула, крепче сжала рюкзачок и обреченно произнесла:

— Все, мне пора...

— Иди-иди, — поторопил ее Аристарх — и принцессу словно подтолкнули теплой воздушной рукой. Алина вздохнула и послушно зашагала к аудитории, ощущая, как сохнут губы от волнения, а внутри все холодеет и дыхание учащается — будто не хватает воздуха.

Одногруппники ее в аудиторию заходили тихо, организованно, все разговоры, звучавшие снаружи, как по волшебству, прекращались за несколько шагов до дверей. Алинка тоже зашла, пискнула "Здравствуйте, профессор Тротт", не удостоилась и кивка — и быстро-быстро поднялась наверх, подальше от него, на самый последний ряд.

Рыжеволосый профессор стоял у окна, сунув руки в карманы синих брюк, и следил за входящими ледяным взглядом. Лицо его по обыкновению было высокомерно-презрительным и вся фигура выражала недовольство. Вот он посмотрел на наручные часы, нахмурился — и словно в ответ на движение его бровей заорали камены, обозначая начало пары, захлопнулись двери аудитории — и на них появились цифры, начавшие обратный отсчет времени экзамена.

— Как вы знаете, мы пишем тест, потом отвечаем на мои вопросы, — проговорил Тротт, обводя взволнованных студентов тяжелым взглядом. В помещении стояла звенящая тишина. — Тесты, — листы с заданиями вспорхнули со стола, начали опускаться перед первокурсниками, — совершенно разные, поэтому списывать бесполезно. Услышу хоть слово — удалю из аудитории. На тест дается час. Приступаем.

Шелест опускающихся листов прекратился. Спланировал один и перед Алиной, и она поспешно схватила его — от волнения в глазах все расплывалось. Засопела, приходя в себя, вчиталась в первые вопросы, быстро пробежала все — и радостно, почти торжествующе хмыкнула:

— Да!

И тут же ойкнула, зажала рот ладонью и с ужасом посмотрела на профессора. В аудитории не могло стать еще тише — но стало. Студенты сжались, не поворачиваясь. А лорд Тротт холодно взглянул на ее ладонь, ей в глаза — и унизительно было от того, что прекрасно он понимал, как она его боится, — обвел взглядом затихших первокурсников, раздраженно стукнул ручкой по столу и снова начал что-то писать в своем блокноте.

О, как она разозлилась! И от злости этой ее полегчало, и стало мерзко, и захотелось прокричать все, что полезло в голову, ему в лицо. Ну как же это? Как можно так обращаться с людьми, что тебя боятся до визга и паники? Разве ему это может быть приятно?

Она сопела и яростно отмечала правильные ответы, почти не думая над вопросами, и через некоторое время полностью увлеклась тестом. Прошел первый десяток минут, полчаса... принцесса недовольно ежилась — в аудитории явно холодало. Но Алина этого не замечала. Рука еще выводила ответы, а сознание уже погружалось в странный транс. Внутри за какое-то мгновение разлилось холодное тянущее ощущение, кожу стало покалывать, а она все писала и писала, не замечая ничего вокруг. Пока не стало слишком поздно.

Профессор Тротт покрутил запястьем — его еще покалывало от недавней дружной вибрации сигнальных нитей Вики и Мартина. Правда, длилась она какие-то мгновения, почти сразу после того, как началась пара, а затем нити снова пришли в состояние покоя. Он на всякий случай периодически касался их — но нет, никакой опасности больше не ощущалось, все были живы. Сказав себе, что обязательно свяжется с друзьями после экзамена, он переключил внимание на аудиторию.

Студенты шуршали ручками, не поднимая глаз, и Макс, убедившись, что никто не оказался достаточно глуп, чтобы списывать, достал свои записи по текущим проектам, начал набрасывать формулу усиления настойки для ночного зрения.

Прошло минут сорок, когда в висках резко запульсировала кровь, и Тротт отчетливо почувствовал давление темной сущности. Глубоко вздохнул, переживая краткое головокружение, и сжал зубы, потому что запел, зашептал внутри дикий голод — как вчера, когда Саня испытывал его, — и подернулся воздух вокруг студентов белесым сиянием, и сразу ощутимо стало, какое количество энергии течет по старым стенам университета и сосредотачивается в его основании, под ногами.

Макс пережил этот приступ, выровнял дыхание, закрыв глаза. Похожее уже случалось, когда темные во главе с Чернышом пытались открыть проход в нижний мир — и потом, когда начали появляться устойчивые цветки-порталы. С этим он умел уже справляться. Усилил щиты. И только решил, что все закончилось — как голод рванулся изнутри с такой дикой силой, что он почти потерял сознание. Сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, выдохнул, приходя в себя, открывая глаза, и вздрогнул.

Студенты обмякали, с глухим стуком один за другим валились лбами на столы, свешивались со стульев, соскальзывали на пол. А в аудитории истошно пиликала сигналка и с каждой секундой становилось все холоднее.

Неужели все-таки выпил? Но как? Ничего не почувствовав?

Сверху раздалось тонкое восклицание — и он поднял голову. И замер.

За столом, недоверчиво оглядывая засыпающих однокурсников, сидела Богуславская. Аура вокруг нее пылала яркой тьмой, знакомой, родной тьмой — и именно к ней, не к нему, текла дымка энергии ее однокурсников и разноцветные струи стихий со стен аудитории. Принцесса явно видела их — коснулась одной, прерывисто вздохнула, перевела на Макса сияющие ядовитой зеленью глаза и с ужасом, жалобно прошептала:

— Профессор... профессор Тротт... что же со мной происходит?

Тротт пришел в себя, рванулся к ней из-за стола, создавая обратный щит — а ее вдруг затрясло, бросило на пол, и Алина застонала, корчась на верхней ступеньке, обхватывая себя руками. Аура ее будто взбесилась, полыхая то тьмой, то огнем — они сплетались, вгрызались друг в друга, и все сильнее и сильнее тянулись к ней потоки энергии.

— Помогите... — простонала она со слезами, поворачиваясь к нему с каким-то детским отчаянным доверием... — помо... ааааааааааааа!

Тонкий крик прервался — девчонка судорожно задергала ногами, глаза ее закатились — и Макс, взбегающий по ступенькам, бросил на нее обратный щит, отсекая каналы подпитки, накрыл плотными куполами спящих студентов. Принцессу выгнуло дугой, щит дернуло изнутри, будто под ним произошел взрыв — но он держался, и инляндец опустился рядом с девчонкой, прижал пальцы к ее вискам — чтобы усыпить, позволить пройти странно болезненную инициацию во сне. То, что это была именно инициация, он понял сразу — именно так должна была выглядеть пробудившаяся темная аура.

Но подавить Богуславскую ментально он не успел. Она снова распахнула глаза, согнулась, зарыдала прерывисто, хватаясь за него, царапая, и голос ее повышался, срывался:

— Больно, больно, лорд Макс, помогите! Пожалуйстаааааа!

По глазам полоснуло вспышкой тьмы — и Макса отшвырнуло назад, в стену аудитории над доской. Дверь в помещение распахнулась — Тротт, упавший вниз, увидел изумленного, сверкающего щитами, сжавшего мощнейшую Ловушку Алекса. Успел еще усмехнуться — его ведь пришел нейтрализовывать, — когда по аудитории пронесся еще один радиальный выброс энергии, снесший обратный щит над принцессой, выбивший из Макса дыхание. Загудели, завыли старые стены университета, и от них со всех сторон к Алине хлынул такой мощный поток стихий, что ее тоже впечатало в стену — и камень вокруг от радужного марева, от плотности заворачивающейся и всасывающейся в девушку энергии начал обугливаться. Вокруг нее полыхнуло тьмой и огнем, так, что ее на несколько секунд перестало быть видно — и все в одно мгновение стихло, будто в принцессе всего на секунду открылся вакуум, всосавший силы, равные резерву сотни старших магов — и схлопнулся, швырнув ее обратно на пол.

— Что происходит, Макс? — Александр, который благодаря щитам остался невредимым, задал банальнейший из всех вопросов. Отключил щелчком пальцем вопящую сигнализацию, выставил вперед руки, прикрыл глаза — чтобы ощутить, все ли в порядке с университетом в целом.

— Сам не видишь? — огрызнулся Тротт, снова поднимаясь наверх. Его колотило — от изумления, от неослабевающей тяги подпитаться, от чужого страха и слез. От своего бессилия.

— Щиты ты поставил? — поинтересовался Александр. Макс посмотрел на спящих студентов — от его защиты осталась лишь тонкая дымка.

— Да.

Он застыл наверху, потому что то, что он испытал, даже нельзя было назвать изумлением. Это было нечто стократ сильнее — и невозможнее.

— Спасибо. — Голос Алекса раздавался, как сквозь вату, а сам он, похоже, обходил студентов, проверяя их состояние. — Если бы не ты, то мы имели бы сейчас мертвый первый курс университета в полном составе. А сейчас, слава богам, здоровы, скоро проснутся. Она действительно темная? Вижу ауру, но поверить не могу.

Макс потряс головой.

— Да, — повторил он глухо, глядя на Богуславскую.

Сломанная кукла с совершенно другой внешностью. Тонкие руки, аккуратные губы — верхняя пухлой дугой, немного обнажающая передние зубы, а нижняя тоньше, меньше — отчего выражение лица чуть обиженное и хищное. Упрямый подбородок, слишком сильно выступающий вперед, ярко выраженные скулы, высокий лоб и широко расставленные глаза. Нос кажется маленьким. Волнистые светлые волосы, очень длинные, и сама вся тонкая, маленькая. Макс опустился на колени рядом, еще надеясь, что ошибся, провел рукой над ее телом, сканируя — все ли в порядке. И осторожно отвел пряди волос с ее лица. С очень знакомого лица, очень юного.

За спиной раздались шаги, рядом остановился Александр.

— Мне семь минут назад звонил принц-консорт, — сказал он. — У них какое-то чрезвычайное происшествие, поэтому он потребовал прервать экзамен и перенести Алину Рудлог во дворец. Я уже спускался, когда почувствовал сигналку. Жива?

Макс заторможенно кивнул. В голове плескалась пустота, и он никак не мог собраться с мыслями, и накатывало на него ощущение, что он вот-вот поймет что-то ужасающе важное.

И тут на него свалилось осознание.

Дочь королевы, из-за которой сорвался Михей. Из-за которой рухнула его собственная жизнь.

Сколько ей? Он никогда не интересовался, но ведь не больше семнадцати.

Темная.

Дочь Михея? Или...?

— Макс, — эхом его мыслей, очень осторожно проговорил Александр, — ты понимаешь, откуда в семье Рудлог могла взяться темная? Понимаешь?

— Посмотри, — попросил Тротт сипло. И снова коснулся светлых волос, бледного лица, на котором виднелись почти незаметные веснушки. Повернул голову к Александру — тот чуть сощурил глаза, переходя в первый магический спектр. И покачал головой.

— Ты не ее отец, Макс.

Инляндец выдохнул и закрыл глаза, переживая невозможное облегчение и приходя в себя.

— Надо переносить ее в храм, а потом будить, — проговорил Свидерский. — Хотя... пробуй сейчас, Макс. Подпитка у нее прекратилась, сейчас неопасна. Сможешь? Я позвоню ее родным. Черт, только этих проблем не хватало...

— Попробую, — Тротт потянулся к вискам принцессы, закрыл глаза. И с сожалением поморщился, увидев реальность, в которой сейчас находилась Алина Рудлог. Высокий папоротниковый лес. Влажные мхи, которых не могло быть на Туре. Кислые до оскомины ягоды янчерника, которые сейчас жадно срывала девушка. Ни на что не надеясь, позвал ее, потянулся всей ментальной мощью — но она не слышала, не реагировала. Разорвал контакт, снова поморщившись, сильно ущипнул ее за тонкую кожу на внутренней стороне плеча — там, где больнее всего. Тело дернулось, но глаза она не открыла. И он вздохнул.

— Боюсь, — сказал он, — здесь ее уже не добудиться, Сань. Она не реагирует никак на сигналы. Будто тело и сознание связаны лишь функционально. И еще, Саш. Похоже, Алина Рудлог и есть та беловолосая дар-тени, которую ищут сейчас псы императора на Лортахе. Именно ее я видел в своем сне в Лакшии. Только тогда у нее были черные крылья.

Свидерский устало посмотрел на друга.

— И ничего нельзя сделать?

— Можно, — Тротт осторожно поднял принцессу на руки и уложил ее на парту. Рука ее с тонким запястьем свесилась вниз. — Я все равно планировал ее искать. Сегодня же уйду в Нижний мир, там найду ее и научу, как подняться обратно. Только ее нужно изолировать от возможной подпитки. И меня, Алекс.

Александр еще раз представил, как будет сейчас объяснять все королевской семье, с усилием потер затылок ладонью и потянулся за телефоном — набрать своего секретаря. Но не успел — трубка завибрировала у него в руках, и Свидерский посмотрел на номер, поднес аппарат к уху, выслушал собеседника:

— К сожалению, я в ближайшее время вряд ли смогу перейти к вам. Записывайте, наблюдайте, сообщите в магкомитет, пусть усилят вас отрядами боевых магов, и будьте осторожны. Я свяжусь с вами как решу текущие дела. Благодарю за информацию.

Вздохнул, отключаясь, посмотрел на Макса.

— Звонил руководитель наблюдателей за порталами в нижний мир с помощью твоих камер, Макс. Сказал, первый раз такое. Отчитались все группы, расположенные у гор, от Милокардер до Северных пиков. Около получаса назад открылся первый портал и с тех пор открываются и закрываются непрерывно, гроздьями. И они все устойчивее.

— Понятно теперь, почему ее сорвало. И я чуть было к ней не присоединился, — буркнул Макс, еще раз проходясь рукой над телом Богуславской. — Хотелось бы узнать, в чем причина такой резкой активности.

— Начался конец света? — невесело предположил Алекс, уже набирая на телефоне номер Неуживчивой. Макс снова приложил пальцы к вискам Алины, слушая вполуха:

-... проректора по воспитательской работе и кураторов всех групп в аудиторию тысяча семь, немедленно, пусть проследят за тем, как просыпаются студенты. Я не смогу их дождаться — вынужден срочно уйти во дворец вместе с лордом Троттом. Да, я проверил, со студентами все в порядке. Объясните, что стражи университета решили подшутить, усыпив весь курс, и что экзамен переносится.

— Врать нехорошо! — укоризненно прогудело со всех сторон, и ректор досадливо буркнул в воздух, отключая телефон:

— Молчите уже. В долгу не останусь.

— Да шуткуем мы, — пробубнили стены, — не понимаем нешто? Вы, главное, девоньку-то разбудите. Слышь, малец? Мы тебя не выдавали, ты отплати, постарайся уж.

— Похоже, скоро каждая собака будет знать, — с раздражением проговорил Макс, отнимая руки от висков бледной Богуславской,— кто я такой.

Пальцы путались в светлых волосах, слишком длинных, спутанных, и непривычный облик первокурсницы тоже раздражал, царапал, как и непонятно откуда взявшееся чувство вины. И тревоги.

— Не от меня, — откликнулся Алекс, набирая номер принца-консорта. — Это я могу тебе обещать, — он отвлекся на голос в трубке. — Ваше высочество? У меня неприятные новости...

Около получаса назад, Инляндия

У подножия Холма Королей вовсю ревели сирены. К месту взрыва неслись десятки машин — от служб спасения до автомобилей госбезопасности. Закрылось уже лазурное солнечное окно в грозовом вихре над бывшей усыпальницей, и ураган набирал силу. Мартин при первых каплях дождя накрыл место взрыва щитом, и по куполу сейчас ожесточенно секло ливнем с градом. Сверкали молнии, и гул стихии заглушал вой маячков спасательных служб.

Вики, прикрывшая отошедшему королю глаза, пробормотала короткую молитву, поднялась с колен, прижалась к Мартину, и так несколько мгновений стояла, словно обессилев. Затем тряхнула головой, потерла запястьем глаза и открыла Зеркало.

— Куда, Вик? — напряженно поинтересовался Мартин.

— Исполнить обещание, — откликнулась она. Блакориец не стал ее останавливать — направился туда, где раньше находился выход, чтобы встретить машины.

В королевском кабинете засверкала и налилась силой ртутная гладь перехода — и оттуда тихо ступила на натертые воском полы измазанная гарью черноволосая волшебница. Дворец был мирен и тих, и не верилось, что хозяин этого кабинета больше не вернется сюда, не закурит сладкие сигареты, не будет диктовать указы, стоя у окна спиной к собеседнику.

Вики прерывисто вздохнула, вспомнив утреннюю свадьбу и несчастную леди Шарлотту, овдовевшую через несколько часов после обряда. К ней тоже придется прийти. Передать последние слова.

Мысли текли тяжелые, горькие, а волшебница аккуратно перебирала корреспонденцию на столе, пока не наткнулась на большое, увесистое письмо в сером конверте. Взяла его, повернулась вернуться к Зеркалу — и замерла, аккуратно подняв руки. На пути ее раскачивались, поднимаясь в ее рост, две белесые, полупрозрачные в полумраке кабинета змеи-овиентис.

— Добрый день, почтенные хранительницы, — вежливо поздоровалась Виктория и даже поклонилась, стараясь, однако, не делать резких движений.

— Недобрыйсссс, — горько прошипела одна, мотнув башкой.

— Мы ссссскорбим, — вторила другая.

— Вы уже знаете? — поразилась Виктория.

— Знаемссс, — прошипела одна из змей. — Ветер принессссс.

В окна кабинета бился ураган, залепляя их дождевой смесью. Сухо щелкали синеватые призрачные вспышки молний, освещая помещение, и тут же раздавались тяжелые раскаты грома.

— Знаемссс, — повторила овиентис. — Намсс пуссссто и холодно, колдунья. Но сссслужбуссс сссвою нессссем... Зсссачем ты пришшшшла ссссюда?

— По приказу вашего господина, почтенные хранительницы, — медленно проговорила Виктория и протянула вперед конверт. — Чтобы исполнить его последнюю волю.

— Посссссмотримсссс, — прошипела одна из стихийных духов воздуха.

— Проверимсссс, — зашелестела вторая. — Пусссссти, колдуньясссс...

Вики, поколебавшись, сняла щиты — и поморщилась. Одна из овиентис приблизилась вплотную, обвилась вокруг тела, прихватив и шею — чтобы сразу сдавить, видимо, если окажется, что волшебница врет, — и прижалась холодной башкой к ее виску. Голова сразу заныла, заболела. Вторая хранительница ждала неподвижно, только глаза светились голубым.

— Видимсссс, — прошипела овиентис, ослабляя хватку и возвращаясь на пол. — Веримссс. Зсссабирай то, зссса чемсс пришлассс, колдунья. И уходисссс...

Перед Зеркалом волшебница оглянулась. Змеи, белые, холодные, доползли до королевского кресла перед столом, на котором аккуратно были разложены бумаги, и сейчас оплетались вокруг резных толстых ножек. Замерли, застыли, положив вытянутые головы одна на рукоятку, другая на спинку. Лежали молча, как собаки, которые верят, что погибший хозяин вернется, и ждут у порога.

— А вы? — спросила все-таки Виктория.

— А мыссс будемссс жсссдать, — тихо прошелестела одна из овиентис. — Времениссс, когда ветерссс вернетссся в Глоринтийссский дворессс...

Рудлог

В спальне пятой Рудлог было тесно. Принцесса Алина лежала на кровати, рядом сидела королева — трясла сестру за плечи и, ничуть не стесняясь посторонних, всхлипывала. Ангелина, положив Василине руки на плечи, застыла, как ледяная скульптура, периодически сжимая пальцы до боли и не замечая этого. Впрочем, королева никак не реагировала — а Ани винила себя, что не рассказала семье сразу же, как узнала, что не предотвратила очередную катастрофу. И ей было так больно, что в спальне ощутимо холодело, а истощенный муж ее, Владыка Нории, хмурился, но не двигался с места. Не время. Потом. Он утешит ее, она излечит его.

С другой стороны на кровати расположилась Марина — она тоже не плакала, но была очень бледна и периодически начинала почесывать руки выше запястий и щеки. Его светлость герцог Дармоншир отошел к окну и наблюдал за происходящим оттуда — и ни на секунду они с женой не пересеклись взглядами. Но в эти моменты никому не было до этого дела.

Звонок ректора магуниверситета, сообщившего, что произошла чрезвычайная ситуация и он готов доставить принцессу Алину во дворец и рассказать подробности, прозвучал почти у самого телепорта. Марина категорически отказалась оставаться в замке Вейн, пока своими глазами не увидит младшую сестру и не узнает, что с ней произошло.

Семья спешно перешла в Семейное крыло дворца Рудлог. И когда рядом с принцем-консортом появились двое магов, один из которых передал Байдеку на руки изменившуюся сестренку, новоиспеченная герцогиня Дармоншир с усталой иронией проговорила:

— Так и знала, что если с Полей ситуация улучшится, тут же у кого-то из семьи ухудшится. У нас иначе быть не может.

Только что они все (присутствовали здесь и спешно вызванный Тандаджи, и присоединившийся к нему Стрелковский со срочным отчетом о происходящем в других государствах) выслушали краткий рассказ лорда Тротта о произошедшем на экзамене и дополнения от Александра Даниловича, пережив несколько минут недоверия, гнева и изумления. Василина так и вовсе возмущенно переспросила:

— Лорд Свидерский, лорд Тротт, вы утверждаете, что моя сестра — темная? Этого не может быть. У нас в семье никогда не было потомков Корвина Черного.

— Может, Василина, — вполголоса проговорила Ани. — Я об этом и хотела тебе рассказать. Нории видит ее темную ауру.

Дракон подтверждающе склонил голову, и королева растерянно осела на кровати. И на несколько секунд глаза ее сузились, пока она всматривалась в младшую сестру — и когда она вышла из оцепенения, губы ее дрожали.

— Это правда, — прошептала она. — Но... как же я раньше не видела? И кто... кто тогда ее отец?

— Думаю, — спокойно сказал Святослав Федорович, — единственный, кто способен пролить свет на этот факт — это Игорь Иванович.

Стрелковский в упор посмотрел на Макса — и инляндец поджал губы, отвернулся, чтобы услышать:

— Ничего конкретного я сейчас, к сожалению, не могу сказать, моя госпожа.

— Про Алину ты тоже знал, отец? — тяжело поинтересовалась Василина. Святослав печально покачал головой:

— Я всегда считал ее своей дочерью.

Вцепившаяся в него Каролина начала всхлипывать, затем и вовсе разрыдалась — "А я? А я?" — спрашивала она, и после небольшой суматохи Святослав Федорович увел умываться и отпаивать успокоительным совершенно впавшую в истерику дочь — для самой младшей Рудлог событий дня оказалось чересчур.

Пока длилась семейная сцена, Тандаджи, Стрелковский и Байдек по второму разу выслушивали Александра Даниловича и Тротта, и инляндец ощущал неприятный холодок из-за взгляда расположившегося в кресле дракона. Голодная тяга внутри не ослабевала, и ему с трудом давался разговор и нахождение рядом с людьми. Здесь он чувствовал себя душно и неуютно — слишком много рядом полыхало огня, слишком внимательно следил за ним красноволосый Владыка, да и спальня была маленькой для такого количества народа. С настоящей принцессиной кроватью: рюши на атласном белом покрывале, резные изогнутые ножки, балдахин на четырех столбах; с лепными птичками-веточками на стенах и очень девичьим будуаром, домашним платьем, небрежно брошенным на спинку стула, и смешными тапочками с шелковыми цветами на носках у порога. И внезапно среди этого бело-розового великолепия — тяжелый рабочий стол с целой кучей от руки отрисованых формул на стене перед ним, выписанными изречениями знаменитых философов, магов и ученых; высоченные книжные полки у стола, сплошь забитые не художественной, а научной литературой. Книги везде, книги на подоконнике, на стульях, на прикроватной тумбочке — там он узрел и собственную монографию о стимулятивных растениях с целым ворохом разноцветных закладок, и биографию с полным сборником научных статей. Дернул краешком губ то ли от удивления, то ли в усмешке, отвернулся.

— Лорд Тротт имеет опыт взаимодействия с темными, в том числе и с активными темными, и, как вы знаете, один из сильнейших менталистов мира, — повторил Александр, немного повысив голос — к нему на этих словах повернулись все присутствующие в комнате. — Он полагает, что в состоянии вернуть вашу сестру, ваше высочество.

— Но что с ней? — Василина нервно сжала руки. — Отчего произошел этот... срыв? Страшно подумать, что было бы, не окажись рядом с ней вас, лорд Тротт.

Инляндец мрачно кивнул, пропуская мимо ушей очередную благодарность. Он думал о том, что когда-то Михей непроизвольно воздействовал на него — ведь именно с ним рядом начались кошмары и Макс, не осознавая этого, тянул энергию из окружающих людей и магических предметов. И потом уже после изучения доступной про потомков Черного жреца информации стало понятно, что сильный темный способствует инициации соплеменников. Не стал ли он, Макс, несмотря на тщательное подавление темной крови и сокрытие ауры тем самым фактором, который пробудил сущность Алины Рудлог? Нет ли и в этом его вины?

Но вслух Тротт сказал:

— Мы полагаем, что это из-за открытия грандиозного числа порталов, ваше величество, которое было зафиксировано в это время и, как я понимаю, продолжается до сих пор. А вот что послужило причиной такого резкого и массового пробоя между мирами... что-то на Туре изменилось, что-то произошло...вероятно, это станет известно позднее.

— Это уже известно, — губы королевы задрожали и она отвернулась, снова пытаясь успокоиться.

— Сегодня около двух часов дня произошел взрыв в усыпальнице Белых королей в Инляндии, — пояснил принц-консорт, бросая тревожный взгляд на супругу. — Погибли и Луциус Инландер, и Гюнтер Блакори, и их наследники. Могло это спровоцировать появление порталов?

— Скорее всего это и спровоцировало, — Макс встретился глазами с Алексом, коснулся сигнальных нитей Вики и Мартина, и друг повторил его движение, успокоенно отнял пальцы от запястья. И словно услышав их безмолвный диалог, в разговор, испуганно вздохнув, вмешалась Марина:

— Александр Данилович, с Мартином... бароном фон Съедентентом ведь все в порядке?

— Он жив, ваше высочество.

— Ваша светлость, — поправила она и скривила губы, повертев браслетом на запястье. — Спасибо, Александр Данилович. Слава богам! Слава богам...

Взглядом герцога Дармоншира можно было бы резать сталь.

— Почему бы не обратиться к Хань Ши? — поинтересовалась Ангелина. Сильнее его на Туре нет менталиста.

— Безусловно, — согласился Тротт. — Но ваша сестра — темная. При плотном ментальном контакте она может присосаться к императору. Или к любому другому менталисту... или к ее величеству... Не нужно рисковать и провоцировать новый срыв.

— А вы не спровоцируете? — будто небрежно осведомился Тандаджи. — Почему, лорд Тротт?

Макс замолчал, снова остро ощущая взгляд дракона.

— Я умею защищаться, полковник.

— И вы уверены, что просто перемещение на храмовые земли и соответствующий обряд не поможет? — тем же небрежным тоном продолжал допытываться тидусс.

— Не поможет, полковник, — ледяным голосом ответил Тротт.

— Как вы можете быть уверены? — не отступал Тандаджи.

— Полковник, — с раздражением вмешалась королева. — Что вас смущает? Если профессор Тротт готов нам помочь, считаю, нужно хвататься за эту помощь.

Тандаджи едва заметно дернул губами и склонил голову, отступая.

— Профессор, — продолжала Василина. — Ее нынешнее состояние может быть как-то связано с ее кошмарами?

— Какими кошмарами, ваше величество? — напряженно поинтересовался Тротт.

— У нее уже бывали случаи, когда она с трудом просыпалась, — королева опять всхлипнула, Ангелина сжала руки на ее плечах — и Василина с благодарностью посмотрела на старшую сестру. — Она рассказывала, что ей снятся повторяющиеся сны — какой-то папоротниковый гигантский лес, тха-охонги, пауки. Мы думали, это от переутомления, да и что сестра впечатлилась записью появления тха-охонга с моего дня рождения. И агент Тандаджи, друг Алины, докладывал, что при нем она тоже проваливалась в кошмар.

Тидусс кивнул, цепко глядя на Макса. И снова пошел в наступление:

— Вы можете как-то объяснить эти кошмары, лорд Тротт?

Инляндец бросил быстрый взгляд на Алину. Вспомнил, как лежала она так же, обессилевшая, со слезами слез на лице после того, как он ментально взломал ее. Помолчал, принимая решение. Все равно придется рассказывать о готовящемся прорыве, о богах Лортаха и армии императора. Не ему, так Александру. И тот же Тандаджи с его дотошностью вполне способен сложить два и два. Особенно если с нехорошим подозрением разглядывающий Макса Стрелковский все же расскажет тидуссу подробно, что случилось семнадцать лет назад.

— Могу, — наконец, решился Тротт. — Если мне дадут гарантии безопасности. И обещание молчать о той части информации, которая касается меня.

— Вы понимаете, кому выставляете условия? — словно у умалишенного спросил Тандаджи. Байдек тоже взирал с сомнением, с подозрением.

— Ох, да прекратите, полковник, — с сердцем бросила Василина. — Алина сейчас важнее всего, что бы там ни было. Лорд Тротт, даю вам свое слово, что ничего из того, что услышано здесь, на моей земле, не будет использовано против вас. Надеюсь, — она обвела взглядом присутствующих, — все понимают, что я имею право сейчас говорить от имени всех.

Владыка кивнул — и лорд Дармоншир, глаза которого горели азартом, тоже поспешно склонил голову.

— Спасибо, ваше величество, — Макс ощутил холодок внутри. По мере того, как он говорил, лица присутствующих становились все напряженнее. — Вы правы, эти кошмары связаны с нынешним состоянием вашей сестры. Сейчас она видит то же самое, но это не кошмар, это иная реальность. Нижний мир, из которого к нам прорываются чудовища, и про массовый прорыв которых в будущем написано в предсказаниях. Подробнее вам про все расскажет Александр Данилович. Темные иногда попадают туда... во снах. И очень редко туда переносится их дух.

— И откуда вам это известно, лорд Тротт? — почти ласково поинтересовался Тандаджи. Макс поджал губы и заговорил, не обращая внимания на предостерегающе дернувшегося к нему Алекса.

— Потому что я сам темный, господин Тандаджи.

Со стороны сестер Рудлог раздался дружный злой и испуганный вздох — и там засверкало, засияло щитами, и ярость плеснула так, что Макса почти обожгло. Принц-консорт как-то мгновенно переместился к кровати, полуприкрыв телом королеву. Лицо тидусса удовлетворенно просветлело.

— Нелегализованный, — проговорил он и выпрямился, заведя руки за спину. Стрелковский воспринял новость почти без удивления. Чуть морщил лоб, словно складывал что-то в голове — и легкое недоумение на его лице сменялось уважением.

— Совершенно верно, — сухо подтвердил Тротт. — Единственный, кто может вывести принцессу оттуда. — Он повернулся в сторону королевы, которая смотрела на него с ужасом. — И я бы очень посоветовал не терять время, ваше величество.

Василина мотнула головой и закрыла лицо руками, тяжело дыша.

— Вы должны понять нас, лорд Тротт, — пришла на помощь сестре Ангелина. Щиты вокруг нее, впрочем, сияли не менее ярко, чем вокруг королевы. — Все темные, с которыми сталкивалась наша семья, были чудовищами. Как мы можем верить вам? Александр Данилович, как вы могли принять в университет нелегализованного темного?

— Лорд Тротт — мой друг и достойнейший человек, — отчеканил Свидерский жестко — как-то сразу вспомнилось, что он служил в армии. — Я мог бы сказать, что верю ему, как себе, но этого не требуется — за него говорит его репутация, опыт и биография. Вы ставите ему в вину его кровь — но не кровь делает чудовищем. Я понимаю вас, ваше величество, но лорд Тротт столько раз приходил на помощь дому Рудлог, что предубеждение против него несправедливо с вашей стороны. Уж простите меня, моя госпожа, за прямоту.

Он выглядел сейчас молодым мужчиной, и голос его был молод, но почти всем казалось, что сейчас их отчитывает человек куда старше их всех.

— Спасибо, Саша, — Макс едва заметно улыбнулся. — Ваше величество, времени на раздумья нет. Сколько потребуется на возвращение Богус... принцессы, я не могу сказать. Возможно, несколько дней, а, может, и недели или месяцы. Время в Нижнем мире течет иначе. И чем быстрее я там окажусь, тем лучше.

Королева тяжело выдохнула в ладони, отняла их от лица и взглянула на инляндца покрасневшими глазами.

— Лорд Тротт, — сказала она просто, — вы правы и простите нам эту сцену. Мне все равно, кто вы и никто не выдаст вашей тайны. Полковник?

— Да, ваше величество, — смиренно пробубнил Тандаджи.

— Профессор, дом Рудлог будет перед вам в долгу и вы сможете взять любую награду, какую захотите. Только верните Алину.

— Я приложу все усилия, — пообещал Макс сухо. — Прежде всего нужно обезопасить окружающих. От вашей сестры. — Королева нахмурилась. — Есть опасность, что проснувшись после длительного сна, она снова начнет поглощать чужую энергию. Очень желательно перенести ее в изолированное место. Идеально — в храм Триединого или на храмовые земли. И накрыть мощными щитами. Я бы хотел находиться рядом.

— Можно разместить ее высочество и лорда Тротта на территории монастыря в Песочном, на побережье, — включился в беседу Свидерский.

— Там, где сейчас Катя? — подала голос Марина.

— Да, ваша светлость, — откликнулся ректор Магуниверситета.

— Я поняла вас, — со вздохом проговорила Василина. — Так и поступим.

— И необходимо подключить ее к системе жизнеобеспечения, — так же сухо продолжил Тротт. — Иначе, если процесс возвращения займет больше недели, она просто умрет от истощения. Мне тоже это понадобится.

Королева взглянула на Тандаджи, тот кивнул.

— Медиков, охрану и размещение на храмовых землях для обоих мы сейчас же обеспечим, ваше величество.

— Тогда я, с вашего позволения, возьму из лаборатории необходимые мне препараты и вернусь. И еще, — Тротт поколебался. — Для поиска... для успешного поиска мне нужна ее кровь. Понюхать, попробовать. Хотя бы каплю, ваше величество. Клянусь, что это только для поиска. Кровный поиск самый надежный.

— Хорошо, — сказала Василина глухо. Погладила Алинку по волосам и встала — расправив плечи. — Приступим немедленно. Ани, я распоряжусь, чтобы вещи Каролины и отца собрали и отправили вам. И им лучше сейчас же перейти с вами в Истаил. Марина...?

Ее светлость герцогиня Дармоншир подняла глаза на сестру — та смотрела выжидающе, словно говоря "ты можешь остаться", — перевела взгляд на Алину, вздохнула — и на Люка, который так напрягся, будто готов был прямо сейчас броситься к ней и унести, пробиваясь сквозь охрану и все гвардейские отряды.

— Что же, — Марина тоже поднялась, потерла щеку, запястье над брачным браслетом. Глаза ее отчаянно блестели. — День свадьбы получился перенасыщен событиями, но жена должна быть рядом с мужем, правда? Пора идти наслаждаться новым статусом. Василина, не беспокойся за меня. Ты права — Алинка сейчас главное. А я загляну в свои покои. Прикажу свои вещи тоже собрать и переправить в замок Вейн. Заберу Боба, ну и заодно поинтересуюсь — вдруг моя горничная всегда мечтала принять инляндское гражданство.

Она наклонилась и ласково поцеловала Алинку в щеку.

— И все-таки, — в голосе третьей Рудлог звучала грустная нежность, — какой же она красавицей выросла, правда?

Профессор Тротт, вернувшись в свой дом, прихватил несколько бутылочек с тоником, инъекторы с антидемоническим репеллентом и несколько еще препаратов — на всякий случай. Покурил, проверил щиты — и перед выходом взял телефон и набрал Мартина. Чтобы не тревожиться там, внизу.

Блакориец ответил не сразу. А когда в трубке щелкнуло и он заговорил, голос прозвучал непривычно серьезно и тяжело.

— Я не могу сейчас долго говорить, Макс, — тихо объяснил он. — Мы с Вики в отделе безопасности Инляндии.

— Помощь нужна? — осведомился Тротт.

— Нет. Мы здесь как свидетели. Жду Вику, ее допрашивают сейчас... Взрыв случился, Макс. На церемонии прощания. Двух королевских домов больше нет. Подчистую. И большей части старшей аристократии...

— Я уже в курсе, Март. Хорошо, что вы с Вики живы.

Мартин словно не слышал его:

— Там, похоже, в саркофаге покойной королевы взрывчатка заложена была... и очень много, Макс, очень много... на Гюнтере моя защита стояла, а ты знаешь, что это такое, да и сам он не мальчик, как и Луциус... но все из семьи слишком близко к саркофагу находились, взрыв внутри контуров щитов произошел.

Барон помолчал, выругался:

— Я на Вику сразу кинул щит... виню себя, конечно — но на его величестве ведь и так моя защита была. И все равно бы не помогло. Но... черт... если бы догадался поплотнее, капсульный сделать... по контуру тела...

— Ты же не телепат, Март.

— Должен был, Малыш, должен! — с болью возразил блакориец. — Никто бы не смог... но если бы я догадался! Да что уже сейчас говорить...удивляет не то, что все погибли, Макс. А то, что Луциус еще после этого прожил около десяти минут. Остальных всех в клочья. А этот ... какая силища, Макс, какая кровь... черт... мальчишки у Гюнтера еще совсем дети были. Зачем это?

— Вспомни предсказание, Март.

— Думаешь, началось?

— Знаю. Саше звонили. Порталы стали открываться массово. Теперь понятно, с чем это связано. Полагаю, что до прорывов совсем немного осталось. Поставьте с Саней в известность власти, Март.

— А ты?

— А я вниз. Саша тебе все расскажет. Увидимся, Март.

"Надеюсь, что увидимся", — добавил он мысленно.

Еще через час в комнате скромного монастырского домика расположились двое — спящая принцесса со светлыми волнистыми волосами и рыжеволосый маг. Макс, наблюдая, как заносят медицинское оборудование, располагают вокруг кроватей, сканировал спящую Рудлог — нет ли проблем с жизненной энергией, не изменилось ли что в ее состоянии. Волосы Алины были чуть влажными — пока он отсутствовал, ее пытались разбудить ледяной водой. Находились здесь и королева с мужем, и начальник разведуправления, и ректор магуниверситета Александр Свидерский. Макс подождал, пока выйдет охрана, и с молчаливого согласия королевы уколол палец Алины иглой, коснулся выступившей капли крови, растер в пальцах, понюхал, потрогал языком, прикрыв глаза. И кивнул.

— Я запомнил ее, ваше величество. Сейчас я прошу всех уйти и в ближайшие два часа не появляться. Капельницы, медицинское оборудование пусть подключат через дня три, если мы не проснемся. Саша, когда все выйдут, закрой нас щитами. Пожалуйста, предостерегите кого-либо заходить под щиты иначе как по необходимости отключить капельницу либо промониторить состояние принцессы. Чем реже это будет происходить, тем лучше.

Скоро затих хруст снега под ногами уходящих. Алекс ушел последним, ободряюще похлопав друга по плечу. И Макс, подождав, пока их с Алиной накроет плотные купола щитов, лег на кровать.

От принцессы шло ровное тепло, перебивающее холодное дыхание темной ауры, и волны этого тепла убаюкивали. За окнами темнело, в стекла тихо стучали снежинки, и Макс, лизнув губы, на которых еще чувствовался вкус крови, наконец-то закрыл глаза и ушел в Нижний мир.

Марина

Я недолго пробыла в своих покоях. Казалось бы, только утром я еще чувствовала здесь все своим, родным, знакомым — а сейчас в гостиной казалось пусто и холодно. Я уже была чужой этому месту. И даже Боб, лениво и радостно гавкнувший со своего места, не сгладил это впечатление.

Мария, верная моя наперсница, даже лицом не дрогнула, узнав о том, что я переезжаю в Дармоншир, увидев брачный браслет на моем запястье и Люка, конвоирующего меня. Поздравила, как полагается, немного смущаясь и романтично вздыхая. А на предложение поехать со мной подумала и заявила:

— С радостью, ваша светлость. Вы же поднимете мне жалованье?

Клянусь, если бы она начала заверять меня в безграничной верности и обожании, я бы крепко задумалась. А подобная практичность как-то успокаивала.

— Конечно, — ответила я самым благостным и нежным тоном, — его светлость, мой муж, положит вам двойное. Он никогда не отказывает женщинам.

Марии хватило ума проигнорировать мой укол профессиональной улыбкой, а я почувствовала жгучий стыд. Что бы там ни было, негоже выставлять проблемы в отношениях перед слугами.

"Сначала думать, потом говорить, Марина. Думать. Думать".

Как будто это так легко. Я с шестнадцати лет это себе твержу каждый день. Кому-то боги дали сдержанности с избытком, как Ангелине, а у меня она набирается в год по капле и то путем невероятных усилий и самоконтроля.

Кембритч невозмутимо опустился в кресло, повертел головой, словно в поисках чего-то и вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Увидел мой свирепый взгляд...

— Извини, — сказал хрипло, пряча сигареты обратно.

Я, почти оскалившись, зябко повела плечами, отвернулась, трясущейся рукой открыла дверь и поспешила скрыться в спальне. Никотиновая ломка во всей красе.

Спальня встретила меня той же тишиной и отстраненностью, и я сняла украшения и платье, оставив его красным пятном на кровати, и тяжело опустилась на постель. Взгляд мой упал на мешочек с иглами — и тут меня как молнией ударило осознание, что не спаси меня Люк сегодня, я бы убила не только себя и ребенка, но и Полю.

О, боги.

Я обхватила себя руками и застонала сквозь зубы.

Я — чудовище.

Кажется, так я себя никогда не ненавидела.

Я вяло поднялась, пошла к гардеробу — выбирать себе более спокойный наряд... по пути глянула на себя в зеркало — живот был совсем плоским.

"А с чего он будет не плоским? Если зачатие произошло не больше двух недель назад?".

На бедрах еще виднелись следы крепких пальцев Люка, оставшиеся с выходных... и я, перебирая платья на плечиках, почувствовала такое отчаяние, что уткнулась лицом в одежду и застыла, пытаясь не заплакать. В глазах помутилось от острого чувства вины, от остаточного страха, от усталости, от горечи и разочарования. Как-то я внезапно потеряла контроль над жизнью и над собой.

Очнулась я от звука голосов за дверью. Скоро и сюда придут складывать вещи — и я быстро надела темно-синее платье, удобные туфли с пряжкой к нему и, прихватив мешочек с иглами, вышла в гостиную.

Мария развила сокрушающую скоростями деятельность, вызвав на помощь не менее десятка слуг, благо, они все были связаны магдоговором о молчании. Но это не мешало им бросать на меня взволнованные и любопытствующие взгляды. Ну и пусть. Хотя больше всего мне сейчас хотелось оказаться подальше от людей, забиться в какую-нибудь нору и там прожить лет сто. Но я светски улыбнулась Люку, подозвала Боба, потрепав подросшего пса по холке, и направилась к двери. Так мы и прошли в телепорт — я, мой муж и пес, которого он мне подарил.

У портала нас встречал Ирвинс. На лице его выразилась чудная смесь облегчения и некоторой опаски в мою сторону, и дворецкий поклонившись, объявил:

— Слуги готовы к представлению, моя госпожа, милорд.

Он нахмурился, бросил быстрый взгляд куда-то в сторону выхода из зала телепорта — и там раздался шорох, спешные шаги вниз по лестнице. Боб, радостно гавнув, сорвался с места и понесся за убегающим, кем бы этот бедняга ни был. Люк тоже посмотрел на двери, хмыкнул:

— Вы научились предугадывать мои приказы, Ирвинс?

— Стараюсь, мой господин, — скромно склонил голову пожилой слуга

— Вы поспешили. Марина, — он сжал мою руку, и неволей пришлось поднять на него глаза, — предлагаю отложить представление слуг на завтра.

— Спасибо, — проговорила я ровно. Лицо Ирвинса теперь выражало огорчение — но для еще одного длительного публичного действа я слишком устала.

— Оставьте телепорт рабочим, Ирвинс, — продолжил Люк, — и вызовите помощников — сейчас сюда начнут переносить вещи ее светлости. Все их нужно разместить в наших семейных покоях.

— Все сделаю, милорд.

— Где матушка, Ирвинс?

— В своих покоях, ваша светлость. Приказала ее не беспокоить.

— А Леймин?

— Ждет, пока вы его вызовете, милорд.

— Понятно. Ужин на двоих в мои покои, Ирвинс. Сегодня мы с супругой останемся там, пока семейные покои не приведут в порядок.

Люк кивнул и направился к лестнице, утягивая меня за собой. Я механически шагала следом, пока не запнулась и не выругалась самым неблагородным образом. Только тогда он чуть сбавил шаг.

— Я не хочу тебя оставлять, — сказал Кембритч, когда мы подошли к его покоям. Галантно открыл передо мной дверь. Я смотрела на стены, на пол — не на него. — Но мне нужно проведать мать. У нее сегодня... погиб на Холме Королей очень близкий человек. Затем я вернусь.

— В этом нет необходимости, — сухо ответила я, переступая через порог.

— Не глупи, Марина, — Люк взял меня за плечо, развернул, придержал, потому что я дернулась отодвинуться. Закрыл дверь. — Мы должны спать в одной кровати. Хотя бы сегодня. Ты же не хочешь, чтобы слуги шептались, что брак не консумирован? И потом очень удивлялись твоей беременности?

— Как удобно, — процедила я ядовито. — Как удобно всю жизнь игнорировать правила приличия, но использовать их сейчас, чтобы манипулировать мною. А то, что они будут шептаться о том, что ты привел сюда жену при любовнице, ты не подумал?

— Она мне не любовница, Марина, — с взбесившим меня терпением повторил Люк. — И уедет сразу же как поправится. У нее сильное обморожение.

Я рвано вздохнула и до боли сжала кулаки. Так она еще здесь?!

— Плевать. Ты с ней спал!— крикнула я.

— Это было давно.

— Когда? Месяц назад? Два? — презрительно бросила я и по вспыхнувшей в его глазах вине поняла, что, кажется, попала в точку. И снова дернула плечом:

— Не прикасайся ко мне!

— Марина, — он пытался говорить спокойно, но дыхание его утяжелилось, став нервным. — Мне нужна только ты. Разве ты не знаешь?

— Знаю, — прошипела я, сбрасывая наконец-то его руку. Схватила его за волосы на затылке, приблизилась почти вплотную и проговорила яростно прямо ему в лицо: — Но дело в том, Люк, что я безумная собственница. Твой чертов язык, твое тело, губы, — я перенесла ладонь на его губы, вжала с силой, — все должно принадлежать мне. Тогда и я твоя. Полностью. А если ты допускаешь к ним еще кого-то — ты мне не нужен. Убирайся!

Я оттолкнула его — очень унизительно, моя ладонь скользнула по его губам, его голова мотнулась назад — и он перехватил мою руку, сжал. Не больно, но чувствительно.

— Не нужно так со мной, Марина, — сказал он тихо. Я похолодела — зрачки его стали вертикальными, змеиными, и во рту мелькнули и исчезли клыки. Кембритч глубоко вздохнул, продолжил хрипло, немного шипяще. — Ты забыла — мое имя не Боб. Меня зовут Люк. Я вернусь сюда, и ты поужинаешь со мной. И потом мы ляжем в постель. Я не трону тебя сегодня, обещаю, но я обязан защитить тебя и ребенка от сплетен. Их и так будет достаточно. А завтра ты можешь переехать в семейные покои. По инляндской традиции мы можем жить отдельно, и я дам тебе эту возможность. Пока дам.

Он снова втянул ноздрями воздух, шагнул вперед, сжав меня за второе предплечье, уже до боли — коснулся губами моей шеи, вдохнул глубоко. Я застыла — потому что сейчас почувствовала, как он чудовищно силен, и с каким трудом пытается успокоиться. Мелькнула мысль ударить его, и по рукам уже потекло обжигающее пламя — но я стояла прямо, не дыша, словно сдерживаемая каким-то высшим инстинктом. И Люк, постояв так немного, потершись щекой об мои волосы, отступил, с трудом разжал пальцы, погладил мою сразу занывшую кожу.

— Я признаю твое право на обиду, — продолжил он уже нормальным голосом. — Я виноват, я оскорбил тебя, и сделаю все, чтобы ты снова стала моей. Но никогда, детка, никогда больше не смей обращаться со мной, как с лакеем.

Он ушел, оставив меня дрожащей от ярости, возбуждения и ошеломления. Кажется, сегодня мы оба поняли, что совсем не знаем друг друга.

Леди Шарлотта направилась к своим покоям в замке Вейн как только закончились самые сердечные прощания с гостями — что бы ни было, хоть небо падай на землю, а этикет и умение держать себя в высшем обществе никто не отменял, — и высокая делегация в сопровождении Люка и его молодой жены ушла в сторону телепорта. Графиня, оставив младших детей пить чай в гостиной, шла по длинным коридорам дворца ровно, стараясь не торопиться, сдержанно кивала на книксены служанок и поклоны слуг — и чувствовала себя так, будто несет тяжелый кувшин, полный едким и плотным, как ртуть, готовым перелиться через край горем. Стоит только чуть дрогнуть.

Луциус же наверняка знал, все знал. Сейчас вставали одна к одной все недомолвки и оговорки, и его спешка, и отчаянная страсть, и тоска в голубых глазах, и вина там же.

Одного он так и не узнал — что она его простила. Хотя наверняка понял.

Леди Лотта поднималась по лестнице, сжимая перила до белизны в пальцах, и думая, что нужно принять сердечное, потому что так сердце не болело никогда, и снотворное, чтобы заснуть, а дальше будет легче, лучше... но зайдя в свои покои, она не стала включать свет в спальне. Та была полна бесцветного серого сумрака. Графиня подошла к окну, глядя на бьющие в стекло косые струи бешеного ливня, приложила к стеклу ладонь и надолго замерла. Серо было за окном, серо в спальне, серо и бесцветно внутри. Душа выцвела в одно мгновение — когда прозвучали слова о смерти Луциуса Инландера. Любимого ненавидимого. Единственного.

Леди Шарлотта долго простояла так, наверное — вечность, и задохнулась, когда за плечи обняли знакомые руки, прижали к себе, выдохнула — сон, дурной сон! — развернулась. И наконец-то заплакала.

Это был Люк.

Он молчал, сжимая ее крепко, болезненно вздыхая, — выросший, любящий ее сын. До боли любимый ею, к стыду ее, гораздо больше, чем Берни и Рита. Растерянный и потерянный, и не знающий, что делать сейчас, и, вероятно, страшно опасающийся материнских слез, но пришедший сюда.

— Мне жаль, — бормотал он. — Жаль.

— Я не верю, — повторяла она. — Не могу поверить. Не верю!

И Люк снова растерянно проговаривал:

— Мне жаль. Жаль, мам.

Она горько улыбалась сквозь слезы и никак не могла остановиться — плакала, вспоминая сегодняшнее утро, и свое недоверчивое короткое счастье, и как не хотел Луциус уходить. Чувствовал же. Наверняка. Или точно знал?

Проклятая корона дважды забрала его у нее.

Все когда-нибудь кончается. И самые горькие слезы тоже. И силы. Леди Лотта, ослабев, почти повисла на сыне, и тот аккуратно усадил ее в кресло, налил воды.

— Оставайся здесь, матушка, — сказал он глухо. — Я не хочу, чтобы ты была в одиночестве. Прикажу Маргарете тоже остаться.

— Нет, — твердо ответила леди Шарлотта, хотя она так обессилела, что даже говорить было трудно. — Мне нужно попрощаться... увидеть все своими глазами. Я вернусь в Лаунвайт и доеду до Холма королей. А потом...мне нужно помолиться, Люк, побыть в одиночестве. Но я вернусь сюда. Больше мне там делать нечего.

— Я отвезу тебя, — Люк принял опустевший стакан, поставил его на тумбу.

— Нет, — еще тверже сказала мать. — Я возьму Берни. Ты должен быть с женой. Что ты еще там натворил, Лукас Бенедикт?

— Ох, мам, — сказал он хрипло, очень знакомым виноватым взглядом посмотрел на нее и склонил голову. И леди Лотта, снова задохнувшись от горя, встала, погладила его по волосам и мягко толкнула к двери.

— Иди, Люк. Иди. Я справлюсь, сынок.

Холм Королей был оцеплен, освещен прожекторами, и снизу, от дороги, было видно, как копошатся там люди, подъезжают машины следователей и медиков, подлетают листолеты спецслужб, как грузят найденные останки в спецавтомобили. Ураган рассеивался моросящим туманом, и водяная дымка, подсвеченная прожекторами, окутывала холм огромным сияющим куполом.

Леди Лотта, в плаще, темном платке и полумаске, выйдя из машины, в которой остался недоумевающий и встревоженный Берни, молча смотрела наверх — на белоснежные осколки, которыми был теперь усеян холм, и руины, в которые превратилась ранее потрясающая своей величественностью усыпальница. У линии оцепления графиня оказалась не одна: помимо зевак и возбужденных журналистов здесь собрались родные и близкие погибших, тихие, потрясенные. Те, кому повезло не присутствовать на церемонии. Большинство тоже было в полумасках. То и дело к кому-то из них подскакивал какой-нибудь бойкий репортер, совал в лицо микрофон, пытаясь вытянуть хотя бы пару слов. От журналистов отворачивались.

— Чудовищная трагедия, — патетично восклицала в камеру ведущая с одного из центральных каналов, — страна погрузилась в шок и скорбь. Глава управления безопасности лорд Розенфорд подтвердил гибель всех членов королевских семей Инляндии и Блакории за исключением княгини Форштадской, из-за болезни не сумевшей присутствовать на церемонии. Поиски исполнителей и заказчиков этого беспрецедентного преступления будут вестись до определения каждого участника... Как мы уже знаем, трагедия произошла и на Маль-Серене, взрыв был и в Рудлоге, и только по счастливой случайности никто не пострадал. Пока официально не заявлено о связи этих трех терактов. Когда состоятся похороны его величества и членов королевской семьи, сейчас неизвестно, но не раньше послезавтрашнего дня. После похорон и положенных дней траура состоится процедура божественного венчания на правление нового короля Инляндии из оставшихся аристократов первой крови...Сейчас начата работа по опознанию останков...

Из-за сверкания проблесковых маячков и вспышек фотокамер, выкриков журналистов, рева машин, взволнованных, пропитанных базарным любопытством шепотков зевак, горестного молчания родных и плотной пелены мороси стало не хватать кислорода, и леди Лотта, покачнувшись, упала бы на грязный асфальт, если бы ее не подхватил младший сын. Он неслышно вышел из машины и стоял за ней. И довез домой, и долго сидел рядом, ни о чем не расспрашивая и ухаживая за матерью, пока не убедился, что она выпила успокоительного и пошла спать.

Как быстро летит время, забирая то, что дорого. Вот и маленький Берни стал мужчиной, и его детство осталось позади.

Леди Лотта подождала, пока сын уйдет в свои комнаты и направилась в часовню, переодевшись в темно-фиолетовое платье. Вдовьи цвета. А незадолго до полуночи прямо в часовне появилась придворный маг Инляндии, леди Виктория. Вся посеревшая, выглядящая старше, чем обычно, с красными от недосыпа глазами. Она тоже еле держалась на ногах. Извинилась за поздний визит, облизнула сухие губы и попросила выслушать ее. И рассказала обо всем, что случилось под круглыми сводами усыпальницы. И о последних словах его величества.

— Простите, что не уберегла, — совсем тихо завершила придворный маг свой рассказ. Леди Лотта слушала ее, склонив голову.

— Если он не смог себя уберечь, то и вы бы не смогли, — графиня вытерла тонким платком снова полившиеся слезы и горько улыбнулась. — Вы не представляете, сколько в нем было мощи.

— Представляю, — прошептала волшебница. Глаза ее болезненно поблескивали в свете свечей. Маленькая часовня подавляла тишиной, и громко говорить казалось святотатством. — Леди Шарлотта... вы законная супруга его величества. Я могу свидетельствовать об этом, если вы пожелаете получить полагающийся вам статус и привилегии. Уверена, его величество настаивал бы именно на таком решении.

— Он умел настаивать, — согласилась леди Лотта все с той же горькой улыбкой. — Но что мне может быть нужно, когда его нет? Пусть тайна остается тайной. Спасибо вам.

Вики покачала головой, взяла ледяные руки леди Шарлотты в свои, поцеловала их.

— Простите, — прошептала она снова. — Если я могу что-то сделать для вас... хотя бы дать сейчас здоровый целебный сон... пожалуйста...

— Нет, — непреклонно ответила леди Лотта. — Пусть никто не знает и не узнает. Но я должна проводить его как положено жене.

Люк

Дым поднимался под потолок герцогского кабинета и тек в сторону открытого окна. В помещении было холодно, но его светлость курил одну сигарету за другой, ощущая непривычную растерянность, и не спешил закрыть створки.

Нужно было вставать и идти к Марине, но Люк все думал, пытаясь найти тот самый верный подход, тот идеальный вариант поведения, который сможет выправить ситуацию. Только бы не сделать еще хуже, как сегодня после возвращения из дворца Рудлог. Терпение, Люк, терпение и спокойствие. Все-таки ты счастливчик — Марина, несмотря ни на что, дала обеты, и она здесь, не осталась в Рудлоге. Теперь все зависит от тебя.

Герцог пробовал отвлечься. Только что из кабинета вышел Леймин, который донес имеющуюся на нынешний момент информацию по взрыву в усыпальнице Инландеров — всю, которую удалось достать. Погибли главы почти всех высших семей Инляндии. Где-то остались в живых дети, где-то внуки или племянники. Из действующих герцогов живы только он, Дармоншир, старик Ливенсоуз, слегший с приступом подагры, и Таммингтон, попросту опоздавший из-за забарахлившего телепорта. И последнему Люк был искренне рад.

— Софи Руфин пришла в сознание, — сообщил старик в конце разговора, неодобрительно вращая глазами. — Как я и говорил ранее, врач и виталист на восстановление дают не менее недели. Чудо, что она не лишилась рук. Но в медблоке замка есть все необходимые препараты и условия для ее восстановления. Дом для нее тоже готов. С детьми сейчас няня, они очень испуганы и подавлены.

— Слуги болтают? — кисло осведомился Люк.

— Легенды уже рассказывают, — буркнул Жак. — Внутри замка-то болтать не запретишь. Все считают, что супруга застукала вас с любовницей и устроила скандал. И то, что вы эту... женщину не удалили сразу же, чести вам не делает, ваша светлость.

— Да нельзя, — тоскливо сказал Люк и Леймин понимающе кивнул, — в любой больнице сразу же заинтересуются, откуда пострадавшая с такими повреждениями, доложат в полицию. Нужно избежать даже малой вероятности скандала. Это уже не говоря о том, что Софи могут искать, чтобы убрать и присвоить "Поло". И ... случившееся — моя вина, Леймин. Я обещал ей защиту. Так что как выздоровеет — переправим в подготовленный дом. А пока придется наблюдать ее здесь.

— Что-то вы... не учли, милорд, — старый безопасник явно хотел употребить более крепкое выражение.

Люк невесело хмыкнул.

— И не говорите, Жак.

Леймин ушел, а Люк еще некоторое время курил, размышляя и периодически морщась. Подошел к окну — закрыть его, вдохнул зябкую морось, брошенную в лицо порывом ветра, и внутри, в сердце, неприятно резануло. Тянуще, тоскливо.

И здесь беда. Кембритч действительно привязался к старому змею, несмотря на его деспотичность и бессовестные вмешательства в его жизнь. Люка наполняли восторгом их уроки, и уж если на то пошло, Луциуса он уважал как неизмеримо более сильного и хитрого соперника. И учителя.

Люк налил себе коньяка, вернулся к окну и отсалютовал воющему ветру.

— За тебя, мой король, — сказал он и выпил залпом. И налил еще.

Двумя этажами выше ждала его (или не ждала, что вернее) Марина, и его светлость опрокинул второй бокал и направился к выходу. Потому что если бы он остался еще немного, это уже сильно смахивало бы на трусость.

Часы показывали семь вечера, когда он зашел в свои покои. Пахло свечным воском и едой, но накрытый стол стоял нетронутым, сверкая хрусталем и драгоценной посудой, а посреди него раздражающе возвышался покрытый розочками и вензелями торт. В комнатах царила мертвая тишина.

Люк, чувствуя неприятный холодок тревоги, распахнул дверь в спальню. Там было темно, и косой прямоугольник света упал на кровать. Расстеленную. И его светлость подошел ближе, опустился рядом в кресло, достал из кармана сигарету и принялся крутить ее в пальцах.

Марина спала — бледная, прижавшая кулаки к шее, с припухшими веками и красными пятнами на щеках. Не притворялась, не пыталась так его наказать. И даже во сне не разгладилась горькая складка у ее губ. Сейчас, без щитов своей привычной язвительности и гнева она выглядела очень уязвимой. Он привык воспринимать ее как равную и постоянно забывал, что она на двенадцать лет младше.

Подумать только, беременна. Ему странно и немного не по себе от мысли, что будет ребенок, но пусть, пусть, что угодно, лишь бы привязать Марину к себе покрепче.

Люк потряс головой, пытаясь избавиться от мерзкого чувства собственной ничтожности, нечаянно сломал сигарету, раздраженно стряхнул с себя табачную крошку. На самом деле Марина была права — и в своем гневе, и в том, что не допускала его к себе.

— Я такой идиот, детка, — пробормотал он покаянно. Вздохнул и встал. Сцена должна была быть доиграна до конца.

Следующий час в гостиной его светлости творилось странное. Люк посидел за столом — сначала на одном стуле, потом на другом, положил себе на тарелки еды, поел с обоих блюд. Выпил вина из двух бокалов, с трудом уже съел два куска торта. И, промокнув губы салфеткой, пошел в ванну.

Там, слава богам, уже было одно влажное полотенце, так что священнодействовать тут ему не пришлось. Просто разделся, принял душ и вытерся вторым. Уже нагишом вернулся в гостиную, взял со стола острый ножик для резки фруктов и, вернувшись в спальню, надрезал себе руку чуть выше локтя и аккуратно потер ею о простынь у бедер Марины. Заклеил ранку пластырем, вымыл нож и вернул его на место. Выключил свет и лег рядом, прижался.

Рано для сна — но когда еще она позволит прикоснуться к себе? Если бы не его глупость... этот день мог бы быть совсем другим. Счастливым, несмотря ни на что. И сейчас Марина бы кричала под ним, и поднимала на него огромные, потемневшие от удовольствия глаза, и шептала бы всякие язвительные нежности в своем духе, и они вместе смеялись бы — и она бы полностью, вся бы была его.

"И сейчас моя", — думал он упрямо.

Боги, да ни одна из женщин, кроме этой, ничего в нем не задевала. Поцелуи, секс, касания ничего не значили. Он бы забыл об этом поцелуе сразу как он бы закончился.

"А если бы ты застал ее с кем-то? С блакорийцем?"

Уничтожил бы.

Люк усмехнулся даже с некоторой гордостью. Вот и она... чуть не убила.

Он прижимался крепче, мягко обнимал ее за талию, касался бедер, и ягодиц, и теплой груди — Марина была в сорочке, и хотелось содрать ее так, что в глазах полыхало, и он вздыхал тяжело ей в затылок.

Нужно было не поддаваться эмоциям, когда она там, у двери, оттолкнула его, а сжать и поцеловать, и отнести на кровать, и не отпускать пока она не забыла бы все обиды и все слова свои. Но нет...

Ты же всегда был умнее, Люк.

Нельзя было уходить. Нельзя было оставлять ее одной. И не уйти было нельзя.

Как же она пахнет... Мариной... так пахло на острове Иппоталии. Его любовью.

Вот она, такая какая есть, его женщина, страстная, едкая, очень искренняя и в любви и в ненависти, способная причинить боль — и не нужно ему другой. Да и не может быть другой. Как же хочется... вот так... поднять сорочку, прижаться еще сильнее ... боги...

Последнее он почти простонал. Замер, останавливая руку чуть ниже татуировки со своим именем. И закрыл глаза.

Марина все так же спала. Совсем вымоталась.

Через минуту в гостиной покоев его светлости снова зажегся свет. Счастливый новобрачный открыл окно, потек белесым туманом и вырвался в ледяную морось — полетать, устать, отвлечься.

Вернулся он часа через четыре еще более мрачный, чем улетал. Открыл бар и с похвальным упорством начал уничтожать щедрые запасы алкоголя. И снова думать.

Она любит лошадей... он подарит ей целую конюшню. И собак. Захочет работать... построит для нее больницу. Купит десяток лучших машин. Завалит драгоценностями. Если понадобится, будет давить на жалость. Не даст больше повода в себе усомниться.

Потому что именно сейчас, когда уже все случилось, понял, что страшно боится ее потерять.

Она любит его, любит. И простит.

Люк напился до невменяемого состояния за какие-то два часа, и, забравшись в постель, коснулся затылка Марины губами и почти мгновенно уснул.

Если бы кто-то издалека посмотрел на Туру этой ночью, и если бы этот кто-то умел видеть плотность стабилизирующих ее стихий, то он узрел бы как все тоньше и бледнее становится сияющая защитная сфера вокруг планеты. И как россыпями появляются сначала в горных районах, а потом все ближе к равнинам черные точки-провалы в другой мир.

Напряженно ждали в небесных чертогах возвращения брата-смерти могущественные боги Туры. Казалось бы, исполнились условия — и камень-застывшая рута двух противников послужил ключом, и кровь третьей принцессы Рудлог смешалась с черной кровью и была начертана руна открытия, и сила владык земных ослабла... а не усиливалась темная стихия, и никаких признаков того, что скоро появится в родном мире изгнанный, не было.

Слабела Тура, сильнее становилась ее связь с нижним миром. И богам оставалось только ждать, не закрывая проходы. Ждать и надеяться, что Черный жрец не развеялся в чужом мире, не иссяк и просто еще недостаточно крепка связь, чтобы он мог пройти обратно.

Если бы кто-то мог издревле проследить путь новых богов Лортаха, то он знал бы, что сущности эти, давным-давно вынужденные уйти с пережившей метеоритную катастрофу своей планеты, научились не только существовать в иных мирах, похожих друг на друга и поэтому периодически входящих в резонанс и соединяющихся подобно ожерелью, — но и обрели знания о пространстве и времени, которые можно получить лишь с опытом.

Сотни тысяч лет меняли они один мир на другой, высасывая его досуха — ибо не может не начать умирать планета, если туда пришли иные боги, — и за это время стали сильнее, и хитрости набрались много, и уловок, как проникнуть в новые миры, и способности пить энергию жизни, единственную совпадающую во всех мирах, и менять живых существ, и создавать боевые артефакты на крови. Мечтой же их было набрать столько силы, чтобы иметь возможность перекроить энергии очередного мира под себя и стать полноценными хозяевами, а не паразитами.

Вот и сейчас тщательно отслеживали они открывающиеся порталы на Лортахе, которые становились все больше и прочнее. Защита Туры еще держалась — двух убитых королей было недостаточно, чтобы открылся переход, способный пропустить такое сосредоточие энергии, каким были чудовищные боги Лортаха. Но порталы становились все устойчивей, и их прочности уже хватало на кое-что другое.

От храма в Лакшии поднялись вверх две насекомоподобные тени. Полупрозрачные, почти бессильные по сравнению с их владельцами. Сил их хватило, впрочем, чтобы унести с собой по несколько бережно хранимых мелких сфер из редчайшего во Вселенной металла, который на каждой планете (там, где его могли открыть) назывался по-разному. Боги Лортаха же называли его эновером.

Тени, невесомые, легкие, несущие лишь отголосок разума владельцев, направились туда, где начинал мерцать, открываясь, крупный цветок-переход. И как только он раскрылся, скользнули сквозь пространство на Туру. И переход пропустил их.

Скорость пришельцев была молниеносной, движения — отточенными сотнями подобных разведывательных полетов. Они за какие-то секунды облетели планету, отмечая крупные города и сея крошечные сферы из эновера там, где это было нужно, впитывая язык и особенности географии, ланшафт и карту дорог, укрепления, которые не могли быть ничем иным, как военными поселениями, оценивая уровень развития цивилизации и наличие божественных защитников. Среди тех, куда они приходили, были цивилизации на высочайшем уровне развития и совсем варварские, и магические, и немагические, и с целым пантеоном из сотен богов, и со всего одним. И все они были захвачены, высосаны и разрушены.

Не все удалось в этот раз — багровой громадой встал на пути одной из теней Красный, взмахнул огненным молотом на полнеба — и только и успела тень, что метнуть оставшиеся шары в пространство — куда упадут, и рассыпалась, уничтоженная. Вторая же заметалась между Целителем и Хозяином Лесов, оценивая силу местных богов — о, люди здесь не относились к ним наплевательски, — но на счастье ее открылся неподалеку маленький портал, и она скользнула в него, еле уйдя от оружия богов. И она успела посеять не все сферы. Но тех, что они успели оставить, должно было быть достаточно.

Возмущенные вторжением чужаков стихии успокаивались, восстанавливая свой ход, и над Турой снова воцарялась тишина. Сферы из эновера ждали своего часа. Две из них были посеяны над Лаунвайтом, обезглавленной столицей Инляндии.

Глава 6

Алина

Принцесса очнулась от кислого вяжущего вкуса во рту, с удивлением посмотрела на свою грязную руку, зависшую над кустом, усыпанном странными, крупными ярко-оранжевыми ягодами. Форма у ягод была примечательная, похожая на юлу, и пахли они грушей и ванилью, но вот вкус...

Живот свело, и Алинка, всхлипнув, начала быстро обрывать ягоды, торопливо засовывая их в рот. Не до гурманства сейчас. И старательно их прожевывать, продавливая толстую кожицу и морщась.

"А экзамен?"

Принцесса панически затрясла головой — и этот-то момент ее и накрыло воспоминаниями — сначала о холоде и дикой боли, похожей на удушье, о спазмах в животе, в диафрагме, в мышцах рук и ног, таких мощных, что казалось, остановится сердце, о потоках энергии, невероятно красивых и греющих, и бледном лице лорда Тротта, и царапинах на его руке, и капельках пота на висках.

И о том, как она его отшвырнула. И наконец-то пришло понимание — она опять провалилась в свои сны, опять в этом ужасном лесу!

Алинка зажмурилась, старательно представляя себе аудиторию и рыжеволосого профессора, прислушиваясь к себе, к окружающему, надеясь услышать голоса неотсюда, ощутить что-то своим настоящим телом. Вдруг повезет и ее сейчас все же вернет обратно?

— Лорд Тротт! — позвала она с закрытыми глазами. Вздохнула, набралась сил и закричала так же, как в прошлый раз звала Матвея:

— Про-фес-сооор!

Но ее не выбросило обратно, и даже раздвоения разума и ощущений не случилось. Пятая Рудлог хватала ягоды, глотая кислую вяжущую слюну и звала еще, кривя губы, пытаясь не всхлипывать и оглядываясь — не привлекла ли она какого-нибудь хищника. Во время очередного "Помогите!" над головой кто-то тонко заверещал, еще оглушительней, чем она сама, и Алинка с визгом подпрыгнула, метнулась в одну сторону, в другую, сильно хромая, спряталась за деревом. Крик затих — и тут же раздался с другой стороны, с третьей... сверху мелькнула летящая тень, и принцесса снова взвизгнула, пригнувшись и закрыв руками голову. Но крик не прекращался, есть ее никто не спешил, и она рискнула открыть глаза.

— Тьфу ты, — жалобно сказала она себе, сглотнув пережеванные ягоды и еле разглядев на поваленном гниющем стволе орущую зеленую птицу — пузатую, похожую на индюка, с раскрытым хвостом, выпученными глазами и желтыми кожаными наростами под глазами и на шее. Именно эта пташка и испугала ее до полусмерти.

— Надеюсь, ты не плотоядная, — пробормотала Алинка, выходя из-за огромного папоротника. Направилась к кусту — но тут птица легко вспорхнула и перелетела к кусту. И быстро-быстро начала склевывать с куста ее, Алинкины, ягоды.

— Пошла! Пошла вон! — принцесса замахала руками. Птица покосилась на нее красным глазом, лениво, совсем не боясь, отковыляла в сторону, снова противно заверещала. Ей вторили товарки с деревьев. Мелькнула мысль поймать, свернуть шею и поесть. Алинка, конечно, никогда этого не делала, но видела, пока они жили в деревне, как этим занимается Ангелина. И она бы тоже смогла... наверное.

Алина вздохнула — все равно нет огня, и потрошить нечем, даже если получится поймать, — и снова стала собирать ягоды, вздрагивая от каждого шороха. И думать. В голове прояснялось. Здесь, похоже, стояло утро — было даже свежо, и над мхами стелился тонкий туман. Она явно находилась не там, где ее чуть не сожрал огромный паук, но река была еще рядом — сквозь толстые чешуйчатые стволы папоротниковых деревьев справа просвечивала красноватая водяная поверхность, над которой тоже поднимались струйки тумана. Еще очень болела нога — принцесса, продолжая жевать, осмотрела себя и жалобно всхлипнула — по внутренней стороне голени шла рваная рана длиной с ладонь, неглубокая, но еще не поджившая — сквозь корочку сочилась сукровица.

— Еще только нагноения и гангрены не хватало, — понуро проговорила она и снова испуганно оглянулась. Ей все время казалось, что сзади подбирается паук или тха-охонг, или еще какое-нибудь чудовище. Но кроме орущих птиц вокруг никого не было.

Алина подумала-подумала, сплюнула на ладонь пережеванные ягоды и приложила к ране. Если эти ягоды такие вяжущие, то наверняка обладают антисептическим эффектом. Ранку тут же защипало, затянуло, и принцесса угрюмо стала снова собирать ягоды. Мозг никак не хотел вспоминать то, что произошло с ней-здешней, пока она-с-Туры была в своем теле.

— Давай, — бормотала Алинка, морщась, — вспоминай. Паук. Помнишь паука?

В голове что-то забрезжило — и тут же она взорвалась болью. И наконец-то пришли воспоминания.

После того, как ее выдернул из очередного кошмара Матвей на горнолыжном курорте, ее половинка, оставшаяся здесь (Алина так и не определилась, как себя разделять и ее немного подташнивало от ощущения, что она проживает сразу две жизни) почти сутки просидела в убежище под корнями гигантского папоротникового дерева. Затекли ноги, очень хотелось пить, и река была рядом, но паук — еще ближе, и Алинка лежала в своей норе, жалея себя и трясясь от страха. Огромный инсектоид то поднимался наверх, в свою паутину под кронами папоротников, то пытался выковырять ее, то на ее глазах ловил и жрал небольших зверей, похожих на мелких косуль. На поляне теперь сильно воняло кровью, паук, похоже, обожрался и отправился отдыхать, но ей все равно было страшно. И очень голодно. Алинка пыталась есть мох, но он был похож на траву, лизала влажные корни дерева, плакала и постепенно слабела.

На вторые сутки она дошла до такого отчаяния, что выползла из-под дерева, поднялась на дрожащие ноги и, ковыляя, пошла к реке, задирая голову и пытаясь разглядеть паука. Чтобы, если что, завизжать, оглушить его. Но чудовище не спускалось, и принцесса дошла до воды, с жадностью напилась, начала дергать водяные растения — неизвестно, как в этом мире, а на Туре корни их и основания вполне годились в пищу. Увидела на одном из корней что-то типа красных маленьких клубней и прямо там, в воде, вцепилась в него зубами. Они были скользкими, и на вкус как крахмал, приправленный тиной, но ей казалось, что вкуснее она ничего никогда не ела.

И тут-то раздался тонкий свист -на берег, быстро перебирая лапами, выбрался паучище, и сразу полез в воду. Алинка не стала раздумывать или застывать — тело само повернулось и бросилось прочь, через реку. Крылья суматошно колотили по воде, пока она, погрузившись по грудь, с трудом продвигалась вперед. За ней плескало, паук оглушительно, недовольно посвистывал-поревывал, и она, оглянувшись и увидев, что он от нее шагах в десяти, не больше, прибавила ходу, выскочила на берег и бегом рванула вперед, выискивая взглядом что угодно — нору, дупло, чтобы спрятаться, скрыться.

За спиной захлюпала грязь — она снова оглянулась, задохнулась от ужаса и еще прибавила скорости. Паук выбрался на берег и покатился вперед с невероятной скоростью.

Мхи мягко пружинили под ногами, хлюпала вода, голова кружилась и в глазах темнело от голода и слабости. Вот принцессу повело в сторону и она едва не свалилась, юркнула за толстый папоротник и застыла.

Паук с тонким присвистом прошел мимо — она подождала с полминуты, выглянула. Он топтался неподалеку, раскачиваясь на мохнатых ножищах и словно принюхиваясь. Принцесса тихонечко юркнула обратно... услышала близкий присвист, подняла глаза и замерла, сползая по стволу на землю, потому что прямо перед ней стоял второй паучище, еще крупнее первого. Он булькнул что-то, похоже, молитву своему паучиному богу за нежданную добычу, раскрыл челюсти, склонясь — чтобы схватить, сожрать, разорвать! Алинка попыталась завизжать — но горло от ужаса свело, и она засипела, вжимаясь в дерево, — как вдруг паука протаранили в бок, и вторые гигантские челюсти с хрустом выломали ему одну из ног.

Лес заполнился раздраженным свистом и клекотом. Чудовищные насекомые то разбегались друг от друга, то сталкивались, с остервенением отрывая друг другу лапы, куски брони, пытаясь попасть в сочленения внешнего скелета. Пару раз мохнатые туши проносились совсем рядом с принцессой, которая тихонько-тихонько отползала назад, пока не оказалась достаточно далеко от увлеченных дракой инсектоидов и не припустила по лесу вдоль реки дальше.

Бежала она, тяжело вдыхая влажный воздух, припадая на раненную ногу, по которой лилась кровь — от страха не заметила на пути пенек от папоротника с острыми краями и пропорола ее, — оглядываясь на далекий рев и свист. Ей казалось, что за ней гонятся уже оба чудовища, и остановилась Алинка только когда в лесу наступила тишина. То ли убежала достаточно далеко, то ли кто-то победил, то ли можно надеяться, что оба сдохли... в любом случае, больше бежать она не могла — согнулась пополам, восстанавливая дыхание. Сердце стучало, как ненормальное, в груди болело, и все тело было мокрым.

— А если тут еще один паук живет? — она со страхом огляделась, посмотрела вверх, пытаясь разглядеть зеленоватую паутину. Зеленый и черный, похоже, вообще были любимыми цветами местной фауны. Но паутины не было, и Алина похромала к воде. Смыла кровь — та текла, не переставая, — сорвала мха, приложила к ране. Напилась, жадно глядя на собравшихся на ее кровь рыб. И побрела искать убежище неподалеку.

Ей повезло — шагах в тридцати от реки лежал поваленный папоротник. Ствол был толстым, полым, и не под силу никакому пауку было бы прокусить его или забраться внутрь. Принцесса еще пошурудила внутри палкой — вдруг там живет какой-нибудь младший собрат паука или еще какая-нибудь живность. Но там было пусто.

А еще здесь очень знакомо и вкусно пахло грибами. Алина даже слюну сглотнула, обошла ствол и облизнулась, падая на колени. Там, из-под начавшей подгнивать древесины, росли высокие, сморщенные, похожие на родные лесные кружевные сморчки грибы. Целый подстволок грибов.

Она сорвала один, осторожно попробовала — и застонала от удовольствия. Ни горчинки, ни кислинки, приятный грибной вкус. Принцесса сорвала штук двадцать грибов, прижала их к голой груди и, памятуя о пауках, полезла внутрь ствола. И там уже жадно, захлебываясь слюнями и задыхаясь от голода, съела их все. Не остановил ее ни хрустящий на зубах песок, ни мысль, что не стоит так наедаться после голодания. И только когда последний гриб был доеден, а в желудке наконец-то поселилась сытость, Алина растянулась внутри ствола и стала думать.

Она не понимала, что с ней происходит. И воспринимала себя как Алину с Туры — вся память была при ней, и все знания. Но в то же время как, как могло быть так, чтобы она одновременно находилась и здесь, и там? Может, это все-таки странные сны? Или кто-то заколдовал ее?

Сломав голову и так и не додумавшись до чего-то понятного, она повернулась набок, вдыхая сыроватый запах подгнивающего папоротника и подложив руки под щеку, прикрылась пушистым крылом и продолжила думать.

Факт есть факт — она находится здесь, и ее могут ранить, значит, и убить тоже. Поэтому попытки понять, что происходит, оставим на потом. Сейчас нужно оценить текущую ситуацию. И как быть дальше? Рано или поздно она наткнется на какое-нибудь чудовище типа этих паучищ и не успеет убежать. И что?

Алинка вытерла снова покатившиеся слезы и тяжело вздохнула. Меньше эмоций. Анализируй, Богуславская.

Пауки — крупные, хищные, конкурирующие, стремящиеся уничтожить собратьев по виду. Вряд ли на охотничьих угодьях одного из них может обитать другой крупный хищник. Хоть в этом можно быть спокойной. И даже если они не поубивали друг друга, то оба очень ранены — каждый лишился нескольких лап как минимум. Значит, двигаться так же быстро не могут. И слава богам. Хоть тут немного повезло. А дальше... надо выживать. Выживать, наблюдать за местом, в которое она попала. И думать, как спастись. Может, здесь еще есть такие, как она?

Грибов хватило на несколько дней. Алинка потихоньку изучала окрестности, ела все, что могло быть относительно съедобным. И каждую секунду ждала, что вот-вот все решится. Что кто-то придет и спасет ее.

Ей снились сны. Там, в этих снах, она-с-Туры готовилась к экзамену, участвовала в возвращении Полины, завтракала за восхитительным, полным готовой еды столом. Там она была не одна. Точнее, та-Алина, была не одна. А она, та, что здесь, получается, никому не нужна? Ее забирать не нужно?

Надежда сменялась тоской и слезами, слезы — глухим отчаянием. Она так и жила в стволе — в нем оказалось хорошо прятаться от набегающих мощных гроз, из-за которых река разливалась почти до ее убежища, а папоротники раскачивались так, что казалось, сейчас обрушатся и похоронят ее под стволами. Существование ее свелось к первобытному поиску еды и избеганию опасностей. Принцесса нашла еще грибные полянки, выполола чуть ли не все водные растения вдоль берега, натыкалась на ягодные кусты, неоднократно видела и жирных птиц, и мелких оленей, и каких-то зверьков, похожих на грызунов, и крупную рыбу, и странных ящериц — на двух задних лапах, размером с гуся, с крыльями, которыми они, однако, не пользовались.

Один раз вдоль реки, спасаясь от дождя, прошло стадо тха-охонгов, и она тряслась в своем стволе, который несколько раз прошивали чудовищные лапы, и только чудом ее не задело.

Не видела Алина только людей. Но и пауков, слава богам, тоже видно не было.

В момент, когда она, Алина, "выпала" с Туры сюда, ее половинка как раз отправилась на очередную разведку, потому что в окрестностях она уже попаслась так, что выела все съедобное и условно съедобное дочиста, и в животе снова было пусто. И на заросли ягодных кустов она набрела буквально за пару минут до того, как половинки снова объединились...

Воспоминания закончились. Принцесса совала в рот ягоды и вздыхала. Докричаться до кого-то из своего мира не вышло. Неужели она тут застряла надолго? Или... — Алинку окатило холодом, — навсегда?

— Выберешься, — упрямо сказала она себе, — Тебя не оставят же просто так. Василина тебя вытащит. Смогла же в прошлый раз. Тебе просто нужно не умереть с голоду и не быть сожранной кем-то из местных чудовищ. У тебя есть грибы, есть вода, есть водяные растения. Есть где прятаться.

"А если не вытащат? — шепнул скептик внутри. — Если не получится?"

Она задрожала и обхватила себя руками.

— Значит, буду выживать здесь, — проговорила твердо. — И думать, как вернуться. Вернуться целиком. Как же это — оставить хотя бы часть себя жить здесь? А пока нужно собраться... нужно выживать...

Наглая птица опять заверещала прямо под боком, ткнулась ей в ноги, пытаясь добраться до ягод, и принцесса, сжав зубы, схватила ее, прижала к земле, скользя пальцами по зеленым коротким перьям, и, закрыв глаза, начала выкручивать ей шею. Птица билась под руками, царапая мощными лапами — и, наконец, затихла. И Алина, понуро посмотрев на нее, начала вспоминать все, чему учила ее Пол и что она успела вычитать в книгах по тематике "что делать, если ты вдруг оказалась одна в диком лесу, полном хищников, незнакомой флоры и фауны, не имея ни одежды, ни оружия, ни-че-го".

Она долго искала в реке острые камни, которые могли послужить ножом. Убиенная птица укоризненно лежала на берегу, сливаясь оперением с мхом. Увы, камней и так было немного, и все они были обкатанные, гладкие. Алинка прихватила с собой несколько найденных, вышла из теплой воды на берег и разложила их на своем "домике" — сломанном папоротниковом стволе. Пусть сохнут. Солнце уже поднялось высоко над головой, и стало жарко.

Затем она попыталась отковырять от папоротникового пенька один из острых обломков древесины. Вон как она пропорола таким ногу, значит, и птичью тушку сможет расковырять. Но засохшее острие держалось крепко, будто каменное, и сил не хватало, как она ни качала туда-сюда, ни била камнями. Этак птица стухнет, пока она себе что-то типа ножа достанет!

Алинка вздохнула, взяла тушку, села на мох, скрестив ноги, и принялась ее ощипывать. Это они в бытность деревенскими делали, но получалось у нее всегда плохо. И руки после такого болели. Перо шло плохо, скользило, надрывалась кожа, выступала кровь — опять вся испачкалась, но через час голая тушка уже лежала перед ней. И Алинка с силой насадила ее брюхом на торчащий обломок, протащила вверх-вниз, больше не разрезая, а разрывая, и, снова вздохнув, сунула внутрь руку и вытащила внутренности. И тут же сообразила, что нужно было делать подальше от места ночлега, чтобы не приманивать зверье! Подумала-подумала и выбросила в реку. Заодно и помылась.

Истерзанная, порванная пташка снова лежала на мху. Алинка осторожно отщипнула кусочек мяса, скривилась — есть можно, но как же противно. Надо все же попробовать добыть огонь.

В теории она действительно знала все. Взяла два подсушенных камня, набрала сухих папоротниковых листьев — идеальный розжиг, древесной крошки. И села чиркать камнями друг о друга, вызывать искры.

У нее даже получились искры. Даже пару раз занимался дымок над сухими измельченными листьями. Но огня — огня не было. Она и ругалась, и забрасывала камни куда подальше, и снова брела за ними, и снова упорно, долго сидела над розжигом — но ничего не получалось.

Апофеозом неудачного дня стали не только мозоли на руках и снова проснувшийся голод, из-за которого она уже готова была сгрызть тушку сырой. В сумерках, когда от мелькающих искр и сухого скрежета камней стали слезиться глаза, неподалеку послышалось странное ворчание и шелест. Она повернула голову, и, ахнув, бросила один из камней в сторону собравшихся мелких хищников, похожих на зубастых крыс, с урчанием объедающих многострадальную птицу. От нее уже шел отчетливый тухлый запашок. Крысозубы прыснули в сторону — и тут же вернулись обратно. Через десяток минут на поляне даже обглоданного скелета не осталось.

К Алине они не подходили, нападать не пытались, держались опасливо, и она очень надеялась, что это падальщики. И она не проснется наутро без ушей или пальцев.

Ночью ее, слава Богам, никто не тронул. Но спала она странно — казалось, что ее качает кто-то огромный в огромной же ладони, а темнота сверху вибрирует, зовет.

"Не бойся. Иди ко мне".

"Куда идти? — спрашивала она обиженно у темноты, пытаясь коснуться ее пальцами, которые обжигало холодом. — Кто ты?"

"Я твой отец, маленькая пташка".

Она фыркала во сне и сердилась. У нее один папа. И он точно не похож на это... нечто.

"А ты чудо, которое я ждал. Иди ко мне. Слушай... слушай, я зову".

"Я домой хочу", — плакала она.

Тьма проникала ей в голову, смотрела воспоминания, заново проживала всю недолгую жизнь и густо, горько вздыхала, отчего Алину подбрасывало в небеса, а в животе разливалось ощущение страха и полета.

"Я тоже хочу, птенец. Как там все изменилось. И как это Красный допустил... тебя. Внимай... за тобой идут. Человек из нашего мира. Запоминаешь?"

"Да", — сквозь слезы радовалась Алина.

"Верь ему. Он поможет. Больше никому не верь. И берегись".

"Но когда?" — жалобно спрашивала принцесса.

"Он еще далеко. А другие — близко. Берегись. Прячься. У меня почти не осталось сил... я не могу забрать тебя к себе. Берегись".

Проснулась она отдохнувшей. Только живот опять ныл от голода, и тело болело от жесткого ложа. Сон вспоминался обрывками, и Алина, поудивлявшись играм подсознания, пошла умываться.

Она не успела дойти до реки — раздалось громкое низкое жужжание, над водой мелькнула огромная тень, и принцесса застыла, спрятавшись за одним из стволов. Больше всего удаляющееся существо было похоже на... гигантскую стрекозу. А за ней метрах в пяти над рекой полетела еще одна и еще.

Именно о таких рассказывала Марина, когда вернулась, раненая, из вулканической долины. Только она не говорила, что на стрекозах можно сидеть.

На этих, на грубых седлах, зажав в руках поводья, сидели черноволосые люди, очень странно одетые — в какую-то кожаную варварскую одежду. У них не было крыльев, как у принцессы, но было оружие — мечи, ножи, и они внимательно смотрели вниз, по оба берега реки.

Алинка уже рванулась вперед, замахать руками, закричать — но сначала остановило то, что она совсем голая, затем вспомнился сон, и она осталась на месте. Пусть... пусть это глупо. Но их уже искали после переворота, и она привыкла не верить чужакам и прятаться. Не так уж давно все это было, чтобы она это забыла.

Стрекозы удалялись. Алинка перевела взгляд на прибрежный мох, отмечая и свои следы, и останки погрызенных ею и выброшенных на берег растений. Может, с воздуха это и не видно. Но если они спустятся?

Следующие пару часов она спешно маскировала следы своего пребывания здесь. Перья ощипанной птицы собрала и зарыла, прикрыв мхом. Убрала сушащиеся камни. К сожалению, следы убрать было не так легко, особенно там, где почва подболачивалась, но лес весь был перепахан прошедшими тха-охонгами, и была надежда, что на следы не обратят внимания, а потом их смоет разливающейся рекой и дождями. И все это время она спрашивала себя: правильно ли поступает? Не лучше было бы попробовать попросить у людей помощи? Мало ли что там приснилось?

Дни шли за днями. Алина так и не рискнула уйти с обжитого места, только стала осторожнее. Нашла себе еще несколько убежищ, где можно было бы спрятаться и от пауков, и от людей.Тщательно выбирала места посуше, чтобы не оставлять глубоких следов, пить к реке выходила только в сумерках. Она очень похудела и ослабела — пусть местный лес был щедр и на грибы, и на ягоды, да и живностью не обделен, но растительной пищи не хватало, а глупых птиц больше не наблюдалось — или свернутая шея одной из них убедила остальных, что новая обитательница — хищник, и надо держаться подальше.

Травоядных животных поблизости становилось все больше, и она все-таки рискнула — вернулась на полянку, где происходила эпичная битва пауков, и с облегчением увидела там останки обоих, выеденных изнутри. Когда подошла поближе, из-под панцирей прыснули знакомые уже черные крысозубы.

Зато в награду за риск и преодоление страха у Алины появилось что-то похожее на два кривых ножа. Она смогла легко отломить державшиеся на выеденной связке куски нижней челюсти того паучища, что был поменьше — и то они напоминали по размерам мачете. Но острые края рубили и пилили папоротник, хотя все равно нужно было приложить усилие. В любом случае лучше, чем ничего — в том числе для разделки зверья. Потенциальной разделки, потому что охотник из принцессы оказался никакой.

Алина скучала, боялась, голодала, наблюдала ночами за двумя местными лунами с берега реки, пряталась от гроз... и надеялась, надеялась что все же ее спасут. Потому что сама она ничего не может и не умеет.

А однажды утром она проснулась от человеческих голосов, и еще не осознав, что происходит, забилась в самый низ наклонно лежащего ствола, ближе к земле, скорчилась и затаила дыхание. Там была щель от лапы тха-охонга, и принцесса видела, как шагает мимо ее убежища, переговариваясь на незнакомом языке, группа из пяти мужчин, одетых так же странно, как те, кого она видела на стрекозах. Один явно был главным — на одежде виднелись грубые украшения, на пальцах — перстни, да и вел он себя высокомерно. Остальные явно его побаивались.

Осматривали они местность придирчиво и тщательно, кружа вокруг ствола, выходя на берег, окликая друг друга — как псы. Ночью прошла гроза, и снова выходила река из берегов, и следы, даже те, которые еще оставались, должны были смыться, но людей явно что-то тревожило, и они хмуро щупали мхи, нюхали воздух, топтались у реки.

Воняло от них, к слову сказать, отвратительно. К таким выходить не хотелось.

Алина укрепилась в своем решении, когда этих пятерых нагнала еще одна группа и главный первой группы начал отдавать указания. А осмелившегося почесать спину во время его речи вытянул плеткой по лицу так, что у него потекла кровь. Несчастный даже не сказал ничего и не попытался вытереться — опустил голову, что-то пробормотал и стал слушать дальше.

Люди ушли. Принцесса же весь этот день просидела в своем стволе. Ей хотелось пить и в туалет, а голод давно уже стал тупым, постоянным, но она не стала выходить. Очень было страшно.

Выбралась только когда стемнело — хорошо, что в этом теле Алина удивительно четко видела в темноте. Осторожно, шарахаясь от каждого шороха и стараясь не хлюпать по грязи, прошла к реке, светлеющей под сиянием двух восходящих лун, быстро попила, с тоской желая, чтобы здесь появилось хоть что-то похожее на фляжку — набрать воды с собой, и снова направилась обратно. Прошла уже шагов двадцать, когда мимо нее что-то пронеслось с жжужанием и свистом и ударило в папоротник на расстоянии вытянутой руки. Алина ахнула — то была толстая светлая стрела, — услышала за спиной резкие голоса и с ужасом обернулась. На другой берег реки в свете двух лун и полыхании факелов выходили люди, одетые как те, что она уже видела, и один из них готовился снова стрелять.

У Алинки ослабели ноги, и она застыла, прижав мокрые руки к груди и прикрываясь крыльями. Арбалетчика грубо окрикнул подбежавший человек, выбил из рук оружие — стрела ушла куда-то в реку, подняв фонтан брызг, — со злостью ударил его в лицо — и Алина наконец-то отмерла, рвано вздохнула, развернулась и бросилась в лес, не реагируя на крики, уже очевидно направленные ей.

У нее было в запасе несколько минут, пока люди перебирались через реку, и принцесса бежала, что было сил, пугаясь возникающих теней, спотыкаясь о кочки и холодея при мысли, что может забраться туда, где живет еще один паук. Здесь, под кронами гигантских папоротников, закрывающих свет двух лун, было совсем темно. Темнота давала ей надежду — если только те люди не могут так же хорошо видеть ночью, как она сама. Алина пробежала свое убежище — сейчас следы на мокрой земле и мхах точно будут видны, и ее легко смогут найти даже при свете факелов. Но там, впереди, было еще одно, на небольшом пригорке, и последнее — еще дальше, если сумеет добежать, если ее не догонят до тех пор.

Она оглянулась — далеко-далеко, среди деревьев, цепочкой двигались огни факелов. Преследователи выбрались на этот берег, и Алина невольно втянула голову в плечи и побежала еще быстрее.

Ее загоняли как животное — умело, уверенно, растягиваясь полукругом, и казалось, что людей становится все больше, будто к погоне присоединяются все новые группы. Один раз она увидела, как сверху, в светлом промежутке между кронами мелькнула крылатая тень — Алинка прижалась к папоротнику и снова бросилась вперед, стараясь не попадать в пятна лунного света на земле. Она пробежала мимо второго убежища — сейчас было очевидно, что там легко можно спрятаться, и его наверняка проверят, — задыхаясь, чувствуя, как по телу течет холодный пот, втягивая носом прелый и тяжелый запах зелени и жирной земли. Еще немного, совсем немного....

Мох и земля под ногами становились суше. Принцесса снова оглянулась. Люди бежали быстрее, чем она — видны были уже их силуэты, не только огни, и хорошо уже слышны возбужденные голоса, даже смех. Похоже, они не сомневались, что поймают ее. Да и как тут сомневаться... разве может она противостоять нескольким десяткам человек?

Алинка никогда не была сильна в беге... и все же бежала, бежала, надеясь только, что хорошо запомнила направление, когда изучала местность, и что ее память не даст сбоя.

В этом мире она уже бегала больше, чем за всю свою прошлую жизнь.

Уже казалось, что она больше не может сделать ни шага — но ноги будто двигались сами собой. Вот сейчас... кривое толстое дерево ... камень, похожий на яйцо... еще несколько шагов — она уже замедлилась и брела вперед, согнувшись, шумно дыша, слыша, как отчаянно колотится в груди сердце и отдает в виски — и все же нашла в себе силы добраться до строенного папоротника, кое-как подтянуться на слабых руках, цепляясь за развилку, забраться на нее и втиснуться в тонкую внутреннюю щель в одном из стволов. И прыгнула вниз, в полость.

Нашла она это убежище совершенно случайно — собирала под папоротником ягоды, а из развилки выпорхнуло несколько жирных горластых птиц. Алинка, решив, что там могут сидеть еще, полезла наверх — и обнаружила большую трещину в живом стволе, в которую она протиснулась с трудом и свалилась вниз, упав на сочленение между секциями полого папоротника. Внутри оказалось очень просторно — можно было сидеть, вытянув ноги — и, самое главное, в щель бы никак не втиснулся паук, и она была закрыта от взглядов двумя другими стволами. Края трещины были в потеках чего-то, похожего на застывшую хвойную смолу, внутри, в дупле, усыпанном перьями и птичьим пометом, находилось большое гнездо с яйцами, которые она выпила прямо сырыми, безо всяких угрызений совести. Это было настоящее укрытие. И теперь оно должно помочь ей... должно уберечь.

Пятая Рудлог застыла, прислонившись спиной к влажной внутренней поверхности папоротника, пытаясь отдышаться и боясь даже пошевелиться. Потом, потом она подумает о том, что может так навсегда и остаться здесь, умерев без воды. Она невольно облизнула губы — пить хотелось очень, хотя вроде как недавно пила. И прислушалась.

Минут через пять раздались голоса уже совсем близко, и полая стенка изнутри над ее головой осветилась красноватыми всполохами от факелов. Алинка затихла, как мышка. Ее начало трясти, бросая то в жар, то в холод, и зубы от слабости, ужаса и отчаяния застучали друг о друга.

Еще через какое-то время, показавшееся ей вечностью, голоса затихли. В них уже не слышалось превосходства и насмешки — скорее злость и раздражение. Алинка вздохнула, кое-как устроилась на боку, поджав ноги, укуталась в пух своих крыльев — как жаль, что не хватало закрыть все тело! — положила голову на разорённое гнездо и закрыла глаза.

"Другие близко. Берегись", — сказал голос из сна. Если это не ее галлюцинация и не голос отчаявшегося подсознания, то, получается, эти люди ищут именно ее? А если так, то они обязательно вернутся и поутру, когда будет все видно, и дай боги, чтобы ее следов не осталось поблизости.

Хотя все равно ведь будут... невозможно, чтобы не было. Значит, остается надеяться, что ее убежище не обнаружат. Не догадаются. И уйдут, и тогда она сможет выйти попить.

Ее снова затрясло — от понимания, что вполне могла в очередной раз умереть сегодня и даже не понять отчего, и никогда не увидеть родных больше. А вдруг она и так их больше не увидит? В этом мире почти всё пытается ее убить или сожрать.

Принцесса еще долго слушала далекие выкрики людей, пока они не удалились совсем далеко, и после этого несколько часов лежала без сна, грязная и вспотевшая, измученная, ослабевшая, с обидой и надеждой шепча имена сестер, Матвея, пытаясь представить, что вот сейчас она откроет глаза — и окажется у себя в спальне.

Но сколько она ни жмурилась — когда открывала, вокруг была все та же тьма.

Алина заснула, даже не заплакав. Слишком много она здесь плакала — и организм, видимо, понял, что это бесполезно.

Макс Тротт

Макс ушел под воду, вынырнул, отплевываясь и непонимающе вертя головой. Он держался обеими руками за лодку, находясь почти под ней — точнее, под носом. Зажатый между ног мешок пошел ко дну, пока Тротт, сцепив зубы, переживал поток воспоминаний. И тут же, осознав, почему и как оказался в столь необычном положении, снова нырнул под воду, наблюдая, как высоко в небе пролетают три огромных раньяра со всадниками. Один из них спустился ниже, сделал круг над лодкой — стрекоза легко боднула ее челюстью, лодка перевернулась и Макс, чтобы его не увидели, нырнул глубже, в илистую придонную муть, меж поваленных и затопленных остовов деревьев, чувствуя, как начинает гореть в груди от недостатка кислорода.

Размытый силуэт раньяра еще покружил немного над водой и поднялся ввысь. А Макс выжидал, пока в глазах не начало темнеть — и только тогда поднялся под перевернутую лодку, жадно вдохнул собравшийся под папоротниковым судном воздух. И снова отправился ко дну — теперь уже достать свой мешок.

Вынырнул, закинул через плечо мешок, угрюмо посмотрел на перевернутую лодку — и под палящим солнцем поплыл к берегу, вдоль которого Охтор и шел все это время. Навстречу ему с континента шла гроза.

Пока плыл, пытался сопоставить события здесь и на Туре. Время в обоих мирах, похоже, почти сравнялось. На Туре он пробыл после возвращения почти сутки. И здесь Охтор самостоятельно шел на лодке чуть больше суток. Мартин выдернул Макса с середины пути, и сейчас, если бы у него оставалась лодка, до тонкой полосы противоположного берега оставалось меньше дня.

— Чертовы раньяры, — пробормотал он и сплюнул соленую воду — море начинало штормить и в лицо плескали волны.

Три вытянутых летящих силуэта Охтор заметил незадолго до возвращения Макса. Они неслись в направлении далекой полоски берега, к которой он и шел на лодке. Раньяры пролетали мимо и раньше, но тогда нужды прятаться не было — они летели далеко над сушей, а его лодка легко терялась среди других редких суденышек рыбаков из прибрежных поселений. А сейчас его могли принять за слишком далеко зашедшего рыбака, а могли и откусить голову ради забавы — поэтому он схватил мешок и нырнул под лодку. И не зря, как оказалось.

Последние пару километров до берега Тротт, мокрый и мрачный, шел по пологому дну, лавируя меж склизких стволов, под секущим ливнем и рассекающими небо вспышками молний, под грохот грома, понимая, что в любой момент его может прошить зарядом. Но ему повезло — гроза быстро ушла вперед, и на песок, из которого в небо продолжали подниматься гниющие стволы, Макс вышел уже снова под палящим солнцем. Вылил из сапог воду, повесил их за спину, попил из фляги, перетряхнул мешок — и закрыл глаза, вспоминая вкус крови пятой принцессы дома Рудлог.

Его повело почти сразу же. Поиску его научил Михей — и потом понятно стало, что в том или ином виде он доступен всем темным. Даже ведьма Алекса и та, пусть кустарно, но использовала свою кровь, чтобы найти своих детей.

Макс пережил короткое головокружение. В районе солнечного сплетения тут же голодно затянуло, он даже оскалился, вдыхая воздух. Что делать, если этот способ работает так, что организм воспринимает носителя крови как жертву, и пробуждает хищные стороны дар-тени. Зато очень действенно. Конечно, лучше использовать кровный поиск при более близких расстояниях — но ему сейчас важно знать, жива ли она.

Он шагнул вперед, мягко и медленно повернулся всем телом в одну сторону, в другую, прислушиваясь и принюхиваясь. Вкус крови уже почти ощущался на губах и языке, когда его мягко толкнуло вперед, а под закрытыми веками появилась далекая пульсирующая красным точка.

— Жива, слава богам, — пробормотал он сипло. Потряс крыльями, сбивая капли соленой воды — и босиком, ровно, сберегая дыхание, побежал по берегу в сторону далекого леса.

Да, пока жива. Как же некстати ему встретились эти раньяры. Промедление, опять промедление. А теперь... боги знают, сколько времени у него займет добраться до места. Не меньше двух дней, даже если он на сон возьмет себе часа четыре — минимум, за который можно восстановиться. И сколько еще понадобится, чтобы найти принцессу? Она вполне может быть на другом краю леса, а это не прореженные чащи Туры, в которых, тем не менее, вполне можно заблудиться. Это первозданные и нетронутые места, в которые вряд ли забредал человек.

"Тем более, ее уже ищут и псы императора".

Да, слава богам, до столицы далеко — он шел до Лакшии почти три месяца от своего поселения, и залив Мирсоль находится от нее еще дальше. А вот с его возвращения и недели не прошло. То есть охонги, способные найти человека, до леса у залива еще не должны были добраться — пусть они двигаются в три-четыре раза быстрее человека, но до ближайшей твердыни Олиппа — как раз в которой его пытали — недели три пути, а ведь до нее нужно еще долететь гонцам с приказом отправить инсектоидов не поиски. Раньяры же, насколько он понял из разговоров служак в таверне, для поиска не приспособлены. Значит, есть шансы найти принцессу раньше. Хотя и помимо охотников опасностей там хватает — какова вероятность, что не приспособленная к жизни вне цивилизации Богуславская не попадется хищникам, не умрет от голода и жажды?

Тротт на бегу хлопнул крыльями и досадливо сплюнул. Нет, не поднимут еще. Рано. А жаль, очень жаль.

Макс бежал ровно, без усилий, и бег совершенно не мешал ровному течению его мыслей. Хотелось двигаться быстрее, но он сдерживался. В таком темпе он мог продержаться несколько часов, и дальше, передохнув, продолжить путь, а чуть ускорится — и тело даст сбой.

Он двигался так еще два дня, останавливаясь на короткие привалы — съесть несколько сухарей из вощеного мешка — из тех, что не успела попортить морская вода, выпить воды. Охотиться не было времени, да и бежать на сытый желудок непросто. Дважды спал, днем, когда натыкался на подходящие норы — зрение позволяло двигаться ночью, и не так выматывала жара. А на утро третьего дня Макс Тротт, высохший, почерневший и обветрившийся за время бега, ступил под кроны папоротникового леса, где должна была по предсказанию старой кровавой жрицы из Лакшийского храма скрываться Алина Рудлог.

Над размашистыми листьями гигантских папоротников наливались чернотой тучи — сейчас гроза шла с моря, и Макс с наслаждением вдохнул пахнущий свежестью воздух и подставил лицо струям дождя. Он все-таки загнал себя — потому что издалека уже видел, как кружат над лесом с пяток раньяров, и не мог не ускоряться.

Минута слабости закончилась — он закрыл глаза, снова вспоминая вкус крови, хищно облизнулся, раздувая ноздри, и досадливо поморщился. Теперь нужно уточнить направление.

Красная точка пульсировала справа. Принцесса была очень далеко. Но жива. И теперь он ее точно найдет.

Алина

Пятая Рудлог осторожно тронула языком влажную зеленоватую внутренность живого папоротника, потянулась за кусочком смолы, встав во весь рост — смола была кисло-терпкой и вызывала слюноотделение.

Хотя сейчас слюны уже не осталось.

Она пробыла внутри убежища всю ночь и полдня. И опасалась выйти — потому что люди возвращались несколько раз, бродили вокруг под то и дело набегающими грозовыми тучами, нервно переговариваясь, и Алина очень боялась, что кто-то заметит щель в стволе. Но пока ей везло.

Опять очень хотелось пить, а вдали снова слышны были едва уловимые раскаты грома. Ей казалось, что она с ума сойдет, если вода вновь будет так близко, а попить она так и не сможет. А уж о еде и думать было больно. Алинка жевала смолу, подавляя отвращение, грызла тонкие кончики перьевых осей, уже даже согласилась бы и на улитку, и на насекомое — но их тут не было.

Через пару часов по стволу снова забарабанил дождь, зашумел в кронах, заревел, прерываемый вспышками молний и громовым грохотом. Алина, сжавшись на дне своего укрытия, уговаривала себя не вставать, не раскрываться, но в голове уже мутилось от жажды, а гроза явно уходила вместе с возможностью попить, и принцесса, трясущимися руками цепляясь за край щели, уперлась ногами в разные стороны ствола и полезла наверх.

Вода лилась с небес, струями стекала с широких зеленых листьев папоротников, и Алина ловила ее ртом, набирала в ладони, пила, умывалась, радуясь до слез, то забывая о возможных преследователях, то испуганно озираясь. Тогда-то она и увидела смутный серый силуэт далеко меж деревьев, в ливневой пелене, метнулась за дерево — как назло, с этой стороны ей никак было не забраться наверх, а если она подойдет с другой, ее наверняка увидят. И принцесса схватила лежащую на мхе коряжистую палку и прижалась спиной к шершавой темной коре, испуганно замерев. Может, показалось? Ну пожалуйста, только бы показалось!

Шли секунды, тянулись минуты, гроза уже почти совсем стихла, а Алина все еще вслушивалась, опасаясь выглянуть — и все же очень осторожно сместилась, вытянула шею, краешком глаза пытаясь разглядеть есть ли там кто. Услышала шаги с другой стороны, повернулась, взвизгнула — и бросилась с палкой на какого-то огромного страшного мужика. Ее руку до обидного быстро и больно перехватили, выбили палку, развернули, вжав лицом в мокрый ствол — и она застонала, лягаясь назад, выворачиваясь, несмотря на боль и панику, лупя крыльями, даже головой долбанула назад, и локтем, обезумев от ужаса, как загнанное животное. Сзади выругались, что-то крикнули в ухо, еще, еще раз — она не слышала и не могла понять, борясь за себя, пока ее не зафиксировали окончательно, впечатав в ствол. И она, прижатая к коре, царапаясь об нее, продолжала молча, упрямо выкручиваться и пытаться колотить назад ногами.

— Тихо! — рявкнули над самым ухом. — Стоять! Тихо! Богуславская, не дергайтесь, богов ради, хотя бы десять секунд, иначе я за себя не ручаюсь!

Алина замерла, тяжело дыша и широко раскрыв невидящие от страха глаза. Захват стал мягче.

— Услышали меня? — произнес все тот же недовольный, раздраженный, самый чудесный в мире голос.

Она повернулась, коснулась саднящим затылком ствола, прижала руку ко рту, глядя на незнакомого черноволосого мужика, бородатого и странно одетого. За спиной его были два черных крепких крыла — из-за них с перепугу он и показался ей огромным.

— Лорд Тротт? — произнесла она тоненько, протянула ладонь и недоверчиво коснулась его мокрой заросшей щеки. И тут же отвела руку. Взгляд ее метался по его лицу, остановился на губах. Да, губы, тонкие, четко очерченные, поджатые, были его. И глаза... форма, и брови... и скулы.

— Вы тоже выглядите иначе, — сухо проговорил он, осматривая ее. Задержал взгляд на выступающих ребрах, присел, коснулся рукой раны на ноге, поджал губы еще сильнее. Развязал мешок, что-то доставая из него. — Поднимите руки.

Алина тупо, как кукла, выполнила его команду, слишком ошеломленная, чтобы стыдиться, и он довольно грубо натянул на нее какую-то одежду, похожую на очень просторную сорочку до колен и пахнущую морем.

— Еще раны есть?

Принцесса замотала головой, не в силах издать ни звука.

— Сколько вы не ели?

Она открыла рот, заморгала, с силой потерла кулаком глаза, всхлипнула и, стыдясь сама себя, с облегчением разревелась.

* * *

*

Очень далеко от них, в огромном, воняющем нечистотами, кровью и дымом лагере армии тха-нор-арха, императора Лортаха, царило возбужденное оживление. Сверху равнина, занятая наемниками и солдатами, напоминала гигантский клокочущий котел, из которого в небеса вырывались шум людских голосов и резкие приказы командиров, рев и свист инсектоидов, блеянье мелких местных коз и петушиные крики. То тут, то там со стоянки снимались целые отряды, сливались в полки и как бурлящие рукава течений направлялись в разные стороны. Сворачивались шатры командующих, к лагерю подвозили обозы с припасами, чтобы обеспечить солдат на первые дни. Тут же дымили костры с похлебкой для ожидавших своей очереди отрядов, наказывали плетьми преступников и скармливали охонгу подравшегося с тха-нором, и тут же наспех щупали лагерных девок — когда еще получится потешиться с бабой?

Войска делили на несколько армий, собирающихся у аккуратно положенных на землю на расстоянии десятков километров друг от друга сфер из эновера.

Их время еще не пришло. Зато пришло время вдохновенных речей и обещаний уставшим от ожидания солдатам, а также простейшего инструктажа. Говорили орхи — сержанты, помощники благородных тха-норов, передавали волю самого императора, и наемники, и солдатня слушала тихо, даже без шепотков — плетей получить никому не хотелось.

Несколько дней назад почти тысячу из самых знатных норов собрали в ближайшей твердыне, и там с ними встретился сам император. Он озвучил волю богов и приказал выстраивать войска, потому что врата в тучный богатый мир откроются в течение недели. И кратко расписал то, что дала ему увидеть божественная тень о другом мире.

Пока сидящие за длинным столом тиодхары — генералы — и собравшиеся за их спинами подчиненные из командирского состава благоговейно всматривались в свеженькие, тщательно прорисованные карты их будущего мира и слушали тха-нор-арха, тихие слуги обносили всех вязким, похожим на ягодно-травный кисель дурманящим напитком, что открывал сознание. Никто не посмел отказаться выпить его.

Император Итхир-Кас был потомком первого императора, пришедшего сюда с армией инсектоидных богов. Это был сухощавый высокий старик с седыми редкими волосами, впалыми щеками и выступающей челюстью — особенности придавали его лицу сходство с черепом. Взгляд его казался немного безумным — даже сыновья ежились, когда он смотрел на них: глаза его чуть косили, отличались цветом — карий и выцветший, почти розовый зрачок. Говорили, что его будущие жены и рабыни падали в обморок, когда он принимал решение пополнить свою женскую половину — так его боялись.

Но причина всеобщего страха, конечно, состояла не только во внешности, и не в том, что в этом мире, где до тридцати пяти доживали немногие, его, перешагнувшего семидесятилетний рубеж (и при этом легко до сих пор поднимающего тяжелый меч), пережившего множество покушений и казнившего, помимо знатных заговорщиков и двоих своих сыновей, воспринимали уже бессмертным. И даже не в жестокости императора и любви к кровавым зрелищам. Жестокость в этом мире воспринимали нормой. Боялись императора за свойство, которым, помимо долгой жизни в крепком теле, одарили боги всех потомков первого императора — подчинять своей воле людей, управлять их сознанием.

И сейчас, когда тха-норы испробовали специально поданное им зелье и, не в силах бороться со сном, опустились спать кто на стол, кто на пол огромного зала, император закрыл глаза, принимая в себя единственную вернувшуюся с Туры тень — и та несколько часов подряд впечатывала в мозги присутствующих нужные знания о языке, географии и устройстве мира, который им предстоит захватить.

Собравшиеся проснулись на следующее утро, и уже новыми глазами смотрели на карты, обсуждая тактику и стратегию будущих сражений. Уже не как верующие, а знающие, увидевшие новый мир своими глазами. Учитывали то, что в некоторых странах Туры сейчас холодно, рисовали планы передвижения, захвата городов и деревень для пополнения запасов и пропитания армий. Задача была сложной, но в победе никто не сомневался.

Мир, который им предстояло захватить для своих богов, слишком давно не знал войн. Армии даже самых развитых стран были маленькими, и даже военные механизмы и орудия не могли бы серьезно помешать продвижению стотысячных армий тха-нор-арха.

Беспокойство вызывали так называемые маги, но их было всего несколько тысяч — и рано или поздно они все будут уничтожены. А ради иномирных богатств, невиданных дворцов и устойчивой земли, на которую не надвигается неуклонно океан, стоило рискнуть.

Глава 7

Инляндия, Лаунвайт, 30 января, понедельник, Люк

Обычно в эти дни весь мир находился в состоянии радостного предвкушении праздника, наступления весеннего сезона Белого. Но в этот раз канун нового года был тягостным и мрачным, и не спасали ни сияющие огоньками гирлянд магазины и улицы, ни украшенные фигурками и лентами плетеные и шестиугольные "дома сезонов" на площадях, ни предчувствие весны.

Шли похороны в трех странах и поминальные службы по всей Туре. Были объявлены две недели траура в Инляндии, Блакории и на Маль-Серене, и другие государства континента присоединились к соседям, сократив дни траура до недели.

Похороны его величества Луциуса, принца Леннарда с супругой и князя Лоуренса проходили в напряженной тишине, среди поливаемых дождем закопченных осколков бывшей усыпальницы.

Для похорон расчистили место у самого края, там, где не было еще захоронений, вырыли ямы для простых саркофагов. Потом поместят их в мраморные, резные, восстановят и усыпальницу, а пока предстояло лежать последним Инландерам под открытым небом.

Собрались здесь оставшиеся аристократы Инляндии — и не все могли прятать свой страх и тревогу, и не оборачиваться нервно, ожидая взрыва, — несмотря на то, что служба безопасности дневала и ночевала здесь, а придворный маг, леди Виктория, сутки назад лично проверила все вокруг, поставила с помощью барона фон Съедентента непробиваемые щиты с сигналками, и еще раз прошлась по месту похорон, сканируя землю, за полчаса за мероприятия.

Прибыли и монархи из других стран. Только-только закончились похороны Гюнтера Блакори с сыновьями в Рибенштадте, и правители перенеслись сюда, из скованной морозом Блакории в плачущий дождем Лаунвайт.

Люк, прибывший сюда со всеми родными — за исключением Марины, конечно, — поглядывал на царицу Иппоталию — она тоже накануне хоронила свою семью, и сейчас ее лицо казалось восковым, застывшим, и тянуло от нее горем. Он запомнил ее полной жизни женщиной с ослепительной, свежей, притягательной аурой — так видел его змей на берегу Маль-Серены, а сейчас она больше напоминала статую. Смотрел он и на королеву Василину, так отчаянно сжимающую губы и неосознанно жмущуюся к мужу, что становилось ясно, каких трудов ей стоит не заплакать. На холодное лицо бывшей невесты, Ангелины Рудлог, и на невозмутимых правителей Песков, Бермонта и Йеллоувиня.

"Ведь они понимают, что это могли быть похороны любого из них, — думал он. — И все равно не могли не прийти сюда".

Да, сверкающие защитами, окруженные охраной — но они здесь, иначе всей Туре стало бы ясно, что их удалось запугать.

Под слова молитвы литой саркофаг с телом Луциуса Инландера начали опускать вниз, и Люк почувствовал, как сжались на его локте пальцы его матери. Берни и Рита стояли по обе стороны от них.

Присутствующие склонили головы, прощаясь. Были здесь и овдовевшая княгиня Форштадская, и молодой герцог Таммингтон. Не один Люк разглядывал окружающих. Он сам чувствовал на себе многочисленные взгляды присутствующих аристократов. Все гадали — кого же выберет корона после того, как закончится срок траура. Судя по кучкованию вокруг молодого Таммингтона, явно растерянного таким вниманием, самым вероятным кандидатом считали его. Впрочем, логично — из первой двадцатки он единственный остался в живых.

Люка очень подмывало поинтересоваться, не оборачивается ли милейший коллега по титулу змеем воздуха — аура у Таммингтона была крепкой, сияющей, но кто его знает, до какой степени она должна вырасти для оборота? Интерес был не из чистого любопытства, а из чувства самосохранения. Если оборачивается — значит, не слабее его, Люка, и это очень бы порадовало.

Инляндский престол Кембритча не интересовал ни в малейшей степени, а уж если совсем честно — вероятность получить его вызывала ужас, и поэтому различного рода недомолвки и загадки, связанные с отношением к нему Луциуса Инландера, а также усиление его крови браком с Мариной вызывали нехорошие подозрения. И если до частичного разрешения первого вопроса осталось несколько дней — уже в четверг будет готов анализ, где скажут, является ли он, Люк, сыном графа Джона Кембритча, то второе даже при утвердительном ответе может сыграть нежелательную роль.

Саркофаг ушел под землю, его накрыли сверху белоснежной мраморной плитой и флагом Инляндии — как и три других. Молитвенная служба закончилась, присутствующий тут же маленький оркестр тронул инструменты, ударами сердца бухнул барабан — и потекла над разрушенной усыпальницей Песнь Ушедших, как всегда вызывая своей тоскливой чистотой и солнечной, обнадеживающей радостью в конце ком в горле.

Люк поймал взгляд королевы Василины, почтительно склонил голову, и она едва заметно кивнула в ответ. Утром у них состоялся телефонный разговор — как члену семьи Люку дали личный номер королевы, и его светлость не постеснялся им воспользоваться, потому что вопрос был срочный. Василина Люка выслушала, подумала, о чем-то вполголоса посоветовалась с принцем-консортом и ответила герцогу согласием и обещанием содействовать.

— У вас с Мариной все в порядке, лорд Лукас? — ожидаемо-тревожно поинтересовалась она в конце разговора.

— Все прекрасно, ваше величество, — легко соврал он, — я счастлив и делаю все, чтобы и герцогиня была счастлива.

Королева с сомнением помолчала после его слов. Но, к его удивлению, вместо ожидаемых угроз и напоминаний, что дом Рудлог его в порошок сотрет, если он чем-то обидит жену, решилась на чуть большую степень откровенности. И голос ее был мягким:

— Марина очень сложный человек, лорд Лукас. Пожалуйста, берегите ее. Даже в моменты, когда ее... трудно любить.

— Мне не трудно, ваше величество, — усмехнулся он на этот раз вполне искренне. — Да и вы знаете, я сам не подарок.

— Да, — с почти незаметным упреком проговорила Василина. И повторила: — Берегите ее, Лукас.

Ушли монархи, разъехались с Холма королей аристократы, и Люк с семьей на машине вернулся в Дармоншир-холл, а затем телепортом перешел в замок Вейн. Настроение было премерзким. Впрочем, таким оно было все последние дни — с его свадьбы.

Марина замкнулась в себе и на все его попытки примириться отвечала равнодушием и холодностью, и не заставляли ее оттаять ни подарки, ни совместные обеды, ни цветы, ни прикосновения. Лишь один раз в ее глазах мелькнуло что-то похожее на радость — когда вчера, в воскресенье, в конюшни Вейна привезли ее жеребца, Пастуха Августа.

Марина ласково здоровалась с конем, гладила его по умной морде, не обращая внимания на Люка, затем сама несколько раз провела жеребца по кругу и с сожалением передала конюху, чтобы Пастуха выездили, дали размяться.

— Мне все равно не стоит сейчас ездить верхом, — объяснила она, когда Люк сопровождал ее в замок. — Но... спасибо.

— Чем я могу еще порадовать тебя? — спросил он, целуя ее пальцы. Марина дернулась, губы ее скривились.

— Ничем, Люк.

Его светлость терпеливо пробовал один способ за другим, терпел поражение, отступал и выжидал, старательно сдерживая тоску, раздражение, желание настоять на своем и заставить ее снова откликаться ему. Задача была сложнейшая — но ему ли бояться сложных задач?

Марина

Замужество — ужасно скучная вещь. Особенно когда мужа видеть не хочешь, на работу ходить запрещено из принципов безопасности (и разумных принципов), к сестрам наведываться в гости — сразу вызывать у них вопросы о том, почему это счастливая новобрачная не наслаждается сейчас замужеством. Можно было бы заглянуть к Кате, но Тандаджи обязательно доложит об этом Василине, и тоже будут вопросы.

Мартину с прошедшим взрывом не до меня и дергать его — некрасиво. За пределы замка выходить нежелательно, так как брак тайный. Можно, конечно, выехать в полумаске, но куда здесь выйти? Мне не хотелось ни в магазины, ни на концерты — хотя Люк с похвальной устойчивостью пытался меня развлечь. Разве что съездить полюбоваться на море, в которое я чуть не улетела с Колибри? Чтобы осознать свою глупость до конца?

Теперь, по прошествии нескольких дней мне было жутко жаль прекрасную машину. И себя было жалко. И Полю, и бедного ребенка, который мог умереть, еще даже в эмбрион не развившись. Как я могла обо всем забыть?

Впрочем, сейчас я бы уже не забыла — второй день я ощущала беременность. Начались легкие головокружения, так что по лестницам я спускалась, крепко держась за перила. Меня преследовала сонливость, а еще я литрами пила томатный сок и мне казалось, что я никогда ничего вкуснее не пробовала.

Единственной отрадой стали ежедневные чаепития с матушкой Люка, леди Шарлоттой. Она обладала замечательным чувством юмора и, несмотря на грусть и горечь, проявляющуюся в ее глазах, оказалась прекрасной собеседницей. Я забывала о своих тревогах и часто смеялась вместе с ней — над рассказами о детстве Люка, над острыми суждениями об инляндском дворе. Леди Лотта удивительным образом сочетала в себе аристократическую несгибаемость и мягкость, уступчивость, была крайне ненавязчива и добра. Сына она очевидно любила до безумия. Но в отношения не лезла, "мудрых" советов не давала, за что я была ей очень благодарна. Как-то так получилось, что я потихоньку, оговорками рассказывала ей и о маме, и о своем детстве, и даже о годах учебы и работы. Бывают такие люди, к которым проникаешься доверием сразу же.

Люк уехал на похороны короля Луциуса, а я гуляла с Бобом во внутреннем дворике замка Вейн, мрачно хлюпая резиновыми сапогами отвратительно-жизнерадостного желтого цвета по лужам. Сапоги мне выдали здесь — сама бы я, конечно, такой ужас никогда не купила. Мне кажется, у простых и непростых инляндцев так мало радости из-за постоянных дождей, что они специально делают свои плащи и сапоги ослепляющих оттенков.

Грязный Бобби, радостно виляя грязным хвостом, тащил ко мне палку, и я, подхватив ее ноющей от утреннего втыкания иголки рукой, бросила в сторону часовни. Посмотрела на тяжелые двери, вспомнила свадьбу и вздохнула.

Наутро после своей чудесной брачной ночи я проснулась в помятой постели рядом с отчетливо пахнущим вчерашним алкоголем Люком, прижатая к кровати его рукой и ногой. Несколько минут разглядывала лицо очевидно напившегося вчера мужа — все черты обострились, и он выглядел еще более некрасивым, чем обычно, а я все смотрела и смотрела на него, пока губы не начали подрагивать. Сожаление и гнев снова начали грызть меня, и я кое-как выбралась из-под Люка, полюбовалась на пятно крови на простыне — кто бы сомневался, что он все предусмотрит, — и пошла в душ.

В свои покои я переехала еще до того, как Кембритч проснулся. Сон немного приглушил вчерашние эмоции и горечь обиды, но все равно стоило вспомнить о том, что я увидела в кабинете, как меня с головой захлестывала тяжелая злость и слезы подступали к глазам, и голова начинала кружиться. Самое противное, что даже не застань я Люка в лучших традициях мелодрам (а я-то всегда думала, что так только в кино бывает), то рано или поздно эта сцена все равно бы случилась. Пусть после свадьбы, но я бы узнала, что эта женщина жила здесь все то время, пока он хотел и получал меня. И вряд ли моя реакция была бы иной.

А еще Мария, взявшая на себя роль ознакомления меня с положением дел в замке, сказала вчера:

— У этой Софи двое детей. Слуги болтают, что это дети хозяина, ваша светлость, и вовсе она не вдова, а давняя его любовница. Говорят, он заходит к ней справиться о здоровье каждый день.

Когда она ушла, я расколотила от ярости заварочный чайник. И так с самого представления слуг мне казалось, что горничные и лакеи с поварами смотрят на меня кто с жалостью, кто с жадным любопытством, и так и слышались шепотки и пересуды за спиной. Люк поставил меня в положение обманутой, достойной сочувствия, несчастненькой. А я терпеть не могла выглядеть жалкой. И еще меня трясло от ревности и злости. На Люка. На эту женщину, у которой хватило стыда оставаться здесь, на ее детей, на всех в замке, которые стали свидетелями моего позорного положения.

Бобби ткнулся палкой мне в колено, измазав клетчатые брюки, и я, отвлекшись от тяжелых мыслей и дикого желания покурить, снова кинула ее, развернулась и пошла в замок. Пес поскакал за мной.

Навстречу мне в холле попался Ирвинс. Такое ощущение, что все дворецкие в мире обладают способностью возникать на пути хозяев и сверхъестественным чутьем на них. Он тут же крикнул лакея принять пса и вымыть его, принял на руки мой промокший дождевик — голубой в желтых цветах — и зонт.

— Моя госпожа, желаете что-нибудь? — почтительно поинтересовался он, размещая вещи на вешалке и предлагая мне туфли.

— Нет, — слишком резко пробурчала я — но эмоции взяли вверх. — Да. Проводите меня к лазарету, Ирвинс. Там ведь сейчас находится... госпожа Руфин?

Дворецкий заколебался, я чувствовала это, но склонил голову и пошел вперед.

Зачем я шла туда, как отвергнутая склочная жена, ищущая бабской драки? Устроить скандал? Выбросить ее из замка? Уничтожить парой высокомерных фраз, облить презреньем? Или посмотреть в лицо своему страху и своей невозможной ревности?

Я толкнула дверь лазарета, что располагался на втором этаже, не дожидаясь Ирвинса, вошла внутрь. Здесь было очень чисто и тихо, и молоденькая медсестра замерла, поднося ко рту чашку с чаем, почтительно встал из-за стола и поклонился пожилой врач. В стороне приветствовал меня молодой мужчина с нашивкой виталиста, но я уже увидела чуть приоткрытую дверь одной из палат, направилась к ней и распахнула створку.

И посмотрела в лицо своему гневу.

Я видела Софи Руфин мельком, когда еще глаза не были застелены туманом ненависти и обиды, и запомнила ее рыжей и очень красивой. Сейчас, приподнявшись на койке, на меня с ужасом, щурясь, смотрела изуродованная молодая женщина, похожая на старуху из-за слезающей с лица, плеч и рук кожи и красных и серых пятен после обморожения. И это уже подживало — то есть бинты уже сняли, оставили только мази и виталистические процедуры. Красными были и глаза, губы ее вообще были похожи на какие-то клочья, волосы потускнели и напоминали паклю. Она со страхом прижимала к себе двух девочек, таких же рыжих, как она сама, и от Люка в них не было ничего. Это и неудивительно, если они были рождены не в браке, но я смотрела на них и понимала — нет, не его. Ни малейшей черточки.

Девочки начали плакать, и женщина, легко придерживая их, что-то зашептала сипло в макушку младшей. Видимо, гортань я тоже ей выморозила. При таких повреждениях удивительно, как она осталась жива.

У меня закружилась голова.

Злость ушла, сменившись растерянностью и осознанием того, что я лишь чудом не убила человека. И только чтобы не сбегать отсюда, давая повод еще большим пересудам, я подошла ближе. Женщина сжалась еще больше.

— За вами хорошо ухаживают?

— Да, госпожа, — просипела она. Девочки рыдали, глядя на меня, как на злую ведьму, и это было странно и некомфортно. Вблизи картина была еще более ужасающей. Конечно, в таком состоянии ее нельзя было транспортировать.

— Мне жаль, что так случилось, — еле выдавила я из себя.

Женщина опустила глаза.

— Вы в своем праве, госпожа, — прошептала она. — Простите меня. И не вините его светлость... это все я.

— Не стоит об этом говорить, — наверное, мой тон был все же далек от доброжелательного, потому что она дернулась и еще сильнее опустила голову. От плача детей у меня начало ломить виски, и я обернулась — за моей спиной стоял виталист.

— Какие прогнозы, господин...?

— Ольвер, — поклонился маг жизни. — Еще три дня, максимум неделя, и восстановление закончится. Останутся слабые рубцы, но они уйдут за первые полгода. Также возможны онемения в пальцах и конечностях и снижение чувствительности кожи, но и это пройдет. Можно было бы побыстрее заживлять, но тогда велика была бы вероятность грубых рубцов. Не беспокойтесь, госпожа. Я каждый день докладываю господину герцогу о состоянии больной.

Он говорил спокойно, будто и не знал, что именно я была причиной состояния Софи. И я кивнула, снова повернулась к койке. И снова заставила себя говорить:

— Если вам что-то понадобится, вы можете обратиться ко мне.

— Спасибо, госпожа, — просипела она в ответ. — Вы очень добры.

Я покачала головой и вышла. Весь запал прошел, оставив после себя усталость и грусть. Нет, Люк все также был виноват, и чувство вины не заставило меня закрыть глаза на то, как он со мной поступил. И отвращение к его прикосновениям и поцелуям никуда не пропало — после того, как он трогал другую, и неважно, кто там был инициатором, в процессе он участвовал вполне активно. Но я сейчас очень завидовала Ангелине и ее выдержке. Вот она точно никогда бы не дошла до того, чтобы кого-то покалечить или убить, пусть даже нечаянно.

Хотя... о Василине я тоже так думала.

Люк появился в замке во второй половине дня, о чем и сообщил мне Ирвинс.

— Его светлость, узнав, что вы не обедали, приглашает вас присоединиться к нему, — чопорно проговорил дворецкий, заглянув в библиотеку, на которую я сделала набег, отчаявшись развлечь себя.

Я задумалась — но не стоило давать прислуге повода болтать дальше. И кивнула:

— Я буду, Ирвинс.

Старый слуга поклонился и удалился.

Я положила книгу на столик, еще раз оглядела хранилище книг. Оно оказалось большим, уютным, и пахнущим как положено — старыми коврами, старыми книгами и старой древесиной.

Там я нашла несколько сокровищ — например, редчайший экземпляр "Полевой хирургии" прославленного военного хирурга Ясека Вяземского, которую я сейчас и читала. Дряхленький, очаровательный в своей любви к книгам библиотекарь выдал мне "Хирургию" с таким трудом, что я поклялась беречь ее почище всех сокровищ герцогства. Книга действительно оказалась очень доступной и подробной. Да, за двадцать лет медицина шагнула вперед, появились новые инструменты, методики, оборудование, но принципы— принципы не поменялись.

К обеду нужно было переодеться, так что в столовую я спустилась не меньше чем через полчаса. Слуги споро заканчивали накрывать на стол, Люк стоял у высокого окна, открыв его и вдыхая туман, и я поежилась — что за любовь к открыванию окон зимой? Но он уже увидел меня, закрыл створку, быстро подошел, поцеловал мне руку.

— Счастлив видеть, Марина.

— Я тоже, — любезно ответила я, с ровной улыбкой наблюдая, как он застегивает на моем запястье какой-то тяжеленный браслет из изумрудов. Любовь к дарению драгоценностей у Кембритча превысила все разумные пределы. Оглянулась, — слуги уже вышли, — отстранилась и пошла к своему месту. Люк отодвинул мне стул, сел напротив — но я больше не смотрела на него.

Суп из говядины с фасолью оказался восхитительным, как и фаршированный картофель с нежнейшей печенью, и я, поднося ложку ко рту, поняла, насколько я, оказывается, голодна.

Некоторое время мы ели в тишине. Слуг не было, поддерживать видимость общения было не нужно. Однако, когда я отложила ложку — от вкусноты даже настроение поднялось немного, Люк сообщил:

— Я общался с Василиной по поводу официальной церемонии. Пришлось поменять планы из-за смерти Луциуса.

— Как интересно, — вежливо откликнулась я. Он усмехнулся, и я опустила глаза. Все же Кембритч обладал воистину сногсшибательной харизмой, и было очень трудно не откликаться на его умение видеть иронию даже в напряженных ситуациях.

— Она согласны в ближайшие дни через пресс-службу заявить, что с Луциусом была достигнута договоренность о нашем с тобой браке, и что в знак уважения к воле покойного монарха бракосочетание будет произведено сразу после окончания срока траура.

— Правильно. Прикроем почившим наши грешки, — пробормотала я с изрядной долей едкости. Люк не разозлился. Он вообще проявлял удивительное терпение, и для меня служило определенным развлечением проверять границы его выдержки.

— Почивший, — сказал он с тем же ехидством, — был бы совсем не против. Если учесть, сколько усилий он приложил, чтобы этот брак все же состоялся.

— Бедный Кембритч, — с сочувствием откликнулась я, — принудили жениться.

— Я не против, — хрипловато сообщил он, — даже несмотря на то, что семейная жизнь началась не гладко.

— Нравится терпеть боль, Кембритч? — мое терпение кончилось раньше и потек самый настоящий яд.

— Злая девочка, — снова усмехнулся он, и я едва не запустила в него картофелем — я понимала бы его раздражение, злость, агрессию, но этот юмор и смешки делали мое поведение несерьезным, и злили — потому что выглядело так, будто и причина ничтожна, а я просто капризна и глупа.

— Мне сказали, ты ходила сегодня к Софи, — продолжил он, потому что я молча полосовала несчастный картофель. — Что решила?

— Что на ее месте должен был быть ты? — предположила я хмуро. Люк дернул уголком рта.

— Если бы заслужить твое прощение было бы так просто.

Я и это проигнорировала.

— Если ты о том, буду ли я настаивать на ее удалении из замка — нет, не буду. И я понимаю, почему ты ее оставил.

— Это радует, — хрипло проговорил Люк.

— А меня не радует, что меня обсуждают все, кому не лень, — отчеканила я, слыша уже, как злость начинает звенеть и в голосе.

— Прости.

Я ткнула ножом картофель и бросила приборы на стол.

— Ты поставил меня в совершенно чудовищную ситуацию.

— Прости.

— Нет, не прощу, — нервно проговорила я, чувствуя как снова вот-вот потекут слезы. — Это все дурная, глупая, ни к чему не ведущая игра. Изображать, что все нормально. Кто мне все эти люди, что я должна оправдываться перед ними и держать лицо? Почему я должна это делать, когда виноват ты? Я здесь совсем одна, заперта в этом замке, и это было бы не так жутко, если бы у меня был ты, но у меня и тебя нет!

— Я есть, Марин, — сказал он, вставая.

— Да нет, нет же! — крикнула я, опираясь ладонями на стол и тоже поднимаясь. — Я никогда не смогу этого забыть, Люк! Боги... как же я тебя ненавижу! Ненавижу!

Я, захлебываясь слезами, дернула скатерть в сторону — драгоценный фарфор полетел на пол вместе с обедом, зазвенели серебряные приборы, с жалким звяканьем треснула огромная супница — от нее по паркету покатилась волна супа. Люк в одно мгновение оказался рядом со мной, сжал, касаясь губами щеки — а я опять впала в истерику, и даже вспомнить не могу, что я кричала в этом болезненном, горячечном состоянии.

— Кричи, плачь, — говорил он хрипло мне в губы и впивался в них поцелуями, когда я на мгновение оказывалась способной его услышать и понять что происходит, — что угодно, Марин, что угодно...

Я пришла в себя, когда он уже тяжело дышал и сладко сжимал меня, прижимая ко столу и целуя так, как только он умел — что сознание уплывало вместе с волей и способностью мыслить. Дернулась, со злостью укусила его за губу, оттолкнула.

— Нет! — крикнула, сжимая кулаки. И уже спокойней добавила. — Нет, Люк. Нет. Нет!

Он вытер тыльной стороной ладони кровь с губы, вздохнул возбужденно, шагнул ко мне — и я приготовилась драться, когда скрипнула дверь — мы повернулись туда. Люк грязно выругался, рявкнул — убирайтесь! Ирвинс, застывший в проеме, лихо удерживал на закачавшемся подносе пятью пальцами целый чайный набор. Он бы и рад, видимо, был сбежать, но оцепенел от увиденного. На лице его было такая неописуемая смесь ужаса и изумления, что я фыркнула, сдерживая смех и сама поражаясь сумасшедшим сменам настроения, закрыла рот ладонью и быстро вышла мимо него из столовой.

Кажется, недавно я назвала семейную жизнь скучной. Клянусь, прыгать с парашютом было менее экстремальным.

Глава 8

Блакория, Северные горы, вечер понедельника, 30 января

Данзан Оюнович Черныш хрустел сочным яблоком, хотя очень хотелось налить себе воды из графина. Но он не рисковал. Вечером в четверг его почти до кругов в глазах сдавило обрушившимся мощным проклятием, и он ничего не смог ему противопоставить. Щиты оно прошило словно их и не было. И теперь, пока он не разберется, как проклятье снять и можно ли снять его вообще, придется жить так... на капельницах и фруктах с овощами.

И постоянно быть настороже. Ему хватило одного глотка воды, чтобы подавиться и чуть не умереть. Ему — умереть. Не завершив дела. Не вытащив этот мир из ямы, в которой он оказался из-за бездействия богов и их наследников.

Данзан Оюнович не был сентиментален, но периодически вспоминал свой институт и лошадей, оставленные лаборатории и незавершенные опыты. Но, как настоящий ученый, умел расставлять приоритеты и подавлять ненужные сожаления.

— Итак, что мы имеем, — проговорил Черныш, расправившись с яблоком. В обустроенной как гостиная маленькой пещере-келье (будь проклят Алмаз и бывшие друзья из старшей когорты, день и ночь пытающиеся отследить его) находилось около пятнадцати заговорщиков, и фрукты поглощал не он один. Большую часть из них тоже накрыло проклятьем — кто-то участвовал в похищении специалистов для изготовления взрывчатки, кто-то в выяснении графиков правителей, кто-то непосредственно в закладке орвекса или приведении взрывателя в действие. Сам Черныш проходил сквозь щиты, накрывающие усыпальницу на Холме Королей и ипподром в Терлассе незадолго до мероприятия, бросал стазис на охрану, чистил им память, и открывал проход для тех, кто умел установить взрывчатку. И все это время напряженно держал глушилку — то один старый коллега из старшей когорты, то другой периодически пытались засечь его.

— А имеем мы двух мертвых королей и практически вычищенный род Иппоталии. Жаль, что с ней произошла осечка.

— Как и с большинством правителей, — пробормотал Оливер Брин, невольно тронув катетер на кисти. Маг-виталист тоже не мог пить, и от этого, как и от напряжения последних недель сильно осунулся и постарел, напоминая уже не зажиточного аптекаря, а работника службы похоронных услуг.

— И цели мы, по всей видимости, не достигли, — продолжил Черныш невозмутимо.

— Думаю, у нас обнадеживающие новости, — осторожно возразил Брин. Осторожно не потому что боялся Данзана Оюновича — была в Брине при всей его невзрачности и твердость духа, и уверенность в своей правоте, а потому что при всей погруженности в общее дело весьма трезво относился к оценке результатов. И не любил шапкозакидательных настроений.

— Помимо открытия бОльшего, чем обычно, количества порталов? — осведомился Данзан Оюнович.

— Да. Я не стал сразу вам говорить, собирал информацию. Первое — мы все, даже я, хотя крови Черного во мне какие-то капли, ощущаем усиление голода и потребности подпитаться, как бывало когда открывался крупный переход между мирами. Если бы мы посещали храмы как легализованные темные, возможно, и не почувствовали бы, но сейчас...

— Сейчас тягу к чужой энергии не сравнить даже с ощущениями, которые появились после ритуала с кровью Марины Рудлог, и голод не утихает, — вмешался в разговор Константин Львовский, маг, который и привел третью Рудлог к заговорщикам.

— Именно, — кивнул Брин. — Значит, грань между мирами стала еще тоньше. На нас по-разному это воздействует, но, например, Дугласу, как самому близкому из нас к Гёттенхольдам, пришлось уходить к монастырю, потому что контролировать себя он уже не мог. На всякий случай все темные братья пьют настойки из растений с храмовых земель.

Черныш слушал внимательно, сейчас как никогда похожий на хищную птицу — блеском темных глаз, наклоном головы. Настойки были спасением, потому что опасности подвергались свои же, не являющиеся потомками Темного жреца. Например, сам Данзан Оюнович, чья аура светила и манила, как горячий и сытный маяк.

— Возможно, нужно немного подождать, — продолжал Брин. — Грань истончается. После смерти королевы Рудлога прошло почти семь лет, когда отток ее силы стал заметен и привел к изменениям стихийного фона на Туре и ослаблению Стены вокруг Рудлога.

— У нас нет семи лет, — сухо напомнил Черныш. — Еще год-два в лучшем случае, и Тура станет планетой нежити. И если смерти белых королей недостаточно, то можем ли мы позволить себе ждать, чтобы это понять?

Он осмотрел хмурые лица соучастников — и пожилых, и совсем молодых. Да, часть из них были фанатиками, но в основном здесь присутствовали обычные люди. И убийства для них, даже оправданные высшей целью, не являлись чем-то, с необходимостью чего легко было смириться.

— Не думайте, что я испытываю радость от того, что нам приходится делать, — резко проговорил Черныш. — Я близко общался с отцом Луциуса Инландера, неоднократно пересекался с ним самим и крайне его уважал. Но трудные времена требуют трудных решений.

— Мы все это понимаем, — сдержанно и сочувствующе сказал Брин. Остальные хмуро кивали. — Но есть еще кое-что, о чем вы должны знать, Данзан Оюнович. Дело в том, что после смерти белых королей у некоторых из нас начались очень странные сны. Сны о другом мире, о поселениях крылатых людей, очень похожих на вторую ипостась потомков Черного Жреца, дар-тени. Я бы не придал этому значения, если бы не массовость и навязчивость этих снов. Там мы... в другом теле, с другими воспоминаниями, Данзан Оюнович. И я вспомнил. Вспомнил о том, что рассказывал Роман Дмитриевич Соболевский о себе и о Фабиусе Смитсене.

Соболевский тоже видел подобные сны, и он утверждал, что там, в ином мире, в физическом теле неведомым образом существуют наши вторые ипостаси, связанные с нами ментально. У кого кровь посильнее или кто достаточно усилился — тот может видеть сны или даже, но тут он только предполагал, ментально путешествовать туда, в другое тело, в другой мир. А со Смитсеном случилось обратное явление. Он тоже долго видел сны о другом мире, и его дар-тени были доступны его воспоминания, а самому Смитсену — воспоминания дар-тени. К магии Фабиус никакого отношения не имел, сам происходил из Инляндии, о темных предках знал и наследовал даже родовой инвентарь, но предпочитал скрываться и сбивать периодическую тягу семейными настойками. Но ему не повезло — он отправился в экспедицию в горы, в район разлома, и пока его группа исследовала пещеры, в тех местах произошло одно из сильнейших землетрясений столетия с гигантским выбросом энергии. Группу завалило, а брат Фабиус впитал и эту энергию, выпил членов своей группы — и полученной энергии хватило на прорыв из нижнего мира его дар-тени. Мы можем только предполагать, почему он не сошел с ума — одержимые все слетают с катушек на почве бесконечного поглощения силы. Полагаю, из-за изолированности в пещере. Ему просто неоткуда было взять подпитки.

Фактически вышло так, что две личности слились в одну. И уже после этого началась его работа по поиску информации о возвращении вторых ипостасей на Туру. Именно он нашел пророчество старой ведьмы на поминальной плите одного из Гёттинхольдов, именно он первый предположил, что Черный жрец заключен в ином мире. Именно он начал объединять темных. Благо, ему будто потворствовала удача — его геологоразведывательная группа в первые же дни обнаружила бриллиантовый клад, которого хватило, чтобы сделать Смитсена богатейшим человеком и облегчить его поиски.

— Жаль, что удача не осталась с ним до конца, — немного иронично, но с уважением проговорил Черныш. Брин пожал плечами. В полумраке пещеры — света, увы, не хватало, — его лицо казалось совсем болезненным.

— Кто знает, что есть удача? Работу брата Фабиуса продолжил Соболевский, которого он и инициировал. И сейчас продолжаем мы с вами. Но я сильно отошел в сторону, Данзан Оюнович. Я сам, к сожалению, снов не вижу. Я слаб. Но те, кто видят и кто смог сориентироваться в новом мире, — он кивнул в сторону соратников и те снова закивали, — утверждают, что по поселениям дар-тени прошел слух, что император того мира собирается использовать открывающиеся порталы и идти войной на Туру. И что собралась огромная армия, в которой используются прирученные гигантские полумагические насекомые. А это катастрофа, Данзан Оюнович. Вы помните этих... стрекоз.

— Мы тогда потеряли большую часть братьев, которые были с нами, — буркнул Львовский.

— Тогда чудовищ было несколько десятков, — вторил ему Брин. — А если их будут тысячи? Стоит ли дальше раскачивать наш мир? Признаюсь... я засомневался. Поэтому нам нужно общее решение.

Черныш задумался, прикрыв глаза.

— Понимаю, — наконец, произнес он. — Но нужно расставить приоритеты. Любую армию можно уничтожить. Да и династии на тронах рано или поздно восстановятся. А вот мировую катастрофу с поднятием нежити, гибелью стихийной магии и изменением лика Туры мы вряд ли переживем. Поэтому, увы, вопрос уничтожения правителей остается открытым, как и возвращение черной первостихии. К сожалению, мы упустили возможность убрать оставшихся монархов на похоронах — слишком мало времени было на подготовку и слишком сильна там защита. Но работу нужно продолжать. И чем скорее, тем лучше — нужно успеть до коронации новых правителей в Инляндии и Блакории. Все согласны?

— Да, — проговорил Константин Львовский.

— Да, — поколебавшись, ответил Брин.

Несогласных не нашлось. Да и не могло найтись. Слишком далеко они зашли.

Йеллоувинь, вторник, 31 января, Королевский совет

На следующий день после похорон Луциуса Инландера монархи собрались у Хань Ши, в открытом павильоне на берегу озера, среди коричнево-черной и печальной поздней осени, как нельзя лучше отражающей всеобщее настроение. Почти облетевшие деревья отражались в туманной воде, и мирно и тихо было здесь — и как же это контрастировало со всеобщей тревогой.

Несмотря на то, что в павильоне не было окон, внутри оказалось тепло, и правители — а Василина и Владыка Нории с супругами, — а также главы спецслужб стран континента появлялись один за другим, выходя из наливающихся серебром Зеркал у черных дверей в павильон. Хань Ши, расположившийся в удобном кресле спиной к озеру, с тонкой улыбкой приветствовал высоких гостей. Они рассаживались в кресла у небольших резных столиков, и слуги сразу же предлагали им накидки из меха белоснежных горных барсов, горячий ароматный чай и сушеные сладкие цукаты. Разговор обещал быть долгим и тяжелым и наверняка потребуется подкрепиться.

Иппоталия явилась на срочный королевский совет последней, и Василина, крепко обняв ее, с тревогой вгляделась в белое лицо царицы. В воскресенье прошли похороны членов семьи Таласия Эфимонис — как и положено было, приняло их море, — и создавалось ощущение, что эти дни Талия не ела и не спала. На похоронах же Гюнтера вчера с утра от нее тянуло такой глубинной, выматывающей тоской, что Василине самой хотелось выть и плакать.

Седых прядей в черных волосах Иппоталии прибавилось, и не выглядела она больше сияющей, и когда появилась, на присутствующих опять напала такая черная удушающая тоска, что все спешно заблистали щитами. А Хань Ши, болезненно поморщившись, и вовсе укутался в несколько слоев защиты, как в драгоценный шелковый халат. Трудно пришлось тем, кто не мог поставить щит — один Тандаджи и его йеллоувиньский коллега как сидели, так и продолжали сидеть с невозмутимыми лицами, остальные же явно помрачнели и постарались держаться подальше.

Скуп был этот совет на эмоции. Не хватало сухого и высокомерного тона Луциуса Инландера, хохота и грубоватых шуток Гюнтера Блакори, да и обстоятельства не располагали к улыбкам. Выслушали хозяина встречи, Хань Ши, с бесстрастным лицом поведавшего о попытке отравления. Демьяна, чуть не погибшего под лавиной. Ищейки бермонтского короля определили и тип взрывчатки, нашли место, где прятался исполнитель, но самого его отыскать и опознать не удалось.

— Странно, почему взрывчатку не заложили на площадке, с которой вы наблюдали за учениями, ваше величество, — проговорил присутствующий тут же Мариан Байдек.

Демьян кивнул, признавая справедливость вопроса:

— Скорее всего, заговорщики изучили ход учений с прошлых лет, и решили действовать наверняка. Я далеко не всегда присоединяюсь к наблюдателям. Могу следить за ходом боев с верхнего этажа одного из домов или непосредственно участвовать в сражении. Если взрывать только наблюдательную площадку, то лавина бы не сошла. Так что заговорщики все точно рассчитали — лавина должна была накрыть и наблюдательный пункт, и занести долину. Мои люди работают, — расположившийся рядом с ним начальник тайной канцелярии Бермонта кивнул, — и в данной ситуации считаю верным обмен информацией и на уровне спецслужб. Сейчас я бы с большим интересом выслушал лорда Розенфорда и барона Ульцпрена. Полагаю, господа, у вас должно быть больше информации.

Все взгляды обратились на начальника инляндской службы безопасности и его блакорийского коллегу.

— Боюсь, ничем порадовать вас не могу, ваши величества, — проговорил лорд Розенфорд, склонив голову. — Мы знаем лишь то, что для закладки, как и в Бермонте, использовался орвекс. Игорь Иванович, — он кивнул в сторону Стрелковского, — предупреждал, что заговорщики, по всей видимости, получили орвекс, но, к сожалению, мы даже предположить не могли, каким образом его решат использовать. Устройство было с таймером. Видимо, его установили с расчётом на возможное опоздание начала церемонии, чтобы наверняка присутствовали их величества, но каким образом заговорщики смогли пройти сквозь щиты и сделать закладку так, чтобы их не заметила охрана... полагаем, там присутствовал сильный маг, который и смог вскрыть защиту и мгновенно отправить в стазис всю охрану. Уверяю вас, что усыпальница была окружена гвардией, на здании стояли щиты не самых слабых магов из службы королевской охраны, внутри велось патрулирование. Проверка на взрывчатку была произведена с утра. То есть закладка произошла за какие-то шесть часов между проверкой и церемонией.

— Мне докладывают то же самое, — вмешалась Иппоталия. Голос ее был ровным.— Все в царской ложе было проверено, стояла защита и охранники. Контрольная проверка состоялась за два часа до начала игр. За сутки в ложу не входил никто чужой. Взрывчатка, как показывает следствие, была прикреплена под моим креслом. Если бы не генерал Адамиди...

Она не опустила глаз — не тот характер был у прекрасной Иппоталии. Но горечь ее из-за потери и семьи, и преданной соратницы, плеснула через самую плотную защиту.

— Все верно, у наших врагов есть сильный маг. Один из сильнейших в мире, — волнуясь, проговорила Василина. — И нам об этом известно еще с момента похищения моей сестры Марины. Это фанатики. Они не успокоятся, пока не убьют нас всех ради своей цели. Или пока мы... не найдем их.

Присутствующие с удивлением посмотрели на мягкую и нежную Василину, впервые произнесшую слова о чьей-либо ликвидации. Она покраснела, но взгляд не отводила.

— Нам некуда деваться, — чуть тише, но твердо пояснила она. — Ведь, получается, покушения были на всех нас, за исключением Владыки Нории. Мы обязаны защитить наши семьи и наши страны.

— Думаю, если бы у них была возможность, они бы и в Пески добрались, — пророкотал Нории. — Но напрямую к нам не попасть даже сильному магу, если не на кого ориентироваться, а карты координат, по которым можно перейти без ориентации на человека, еще не составлено.

— И если их цель — возвращение бога, то ее они не добились, — продолжила Василина. — Значит, покушения будут продолжаться. Я предлагаю выслушать полковника Тандаджи, коллеги. Он доложит о расследовании взрыва в Иоаннесбурге. А потом, с вашего позволения, я приглашу Александра Даниловича Свидерского, ректора Иоаннесбуржского МагУниверситета. Он расскажет удивительную историю, которая связана с происходящим.

Тидусс ожидаемо не сказал ничего нового — закладка была на основе орвекса, взрывное устройство с таймером прикрепили под крышкой канализационного люка на дороге. Изучаются видео с камер наблюдения — устройство, судя по кадрам с уцелевших камер, закладывали ночью, но лиц заговорщиков ожидаемо не видно.

А вот речь Александра Свидерского, после звонка Тандаджи появившегося в павильоне, вежливо поклонившегося присутствующим и без лишних отступлений рассказавшего о том, что поведал ему о готовящемся нашествии и огромной армии в Нижнем мире Макс Тротт, вызвала неприятное удивление и оживление. Его расспрашивали, уточняли детали, пока он не повторил свой рассказ по частям несколько раз и с сожалением не пояснил, что может поделиться только той информацией, что дали ему. И что при всем уважении к присутствующим он не имеет права раскрывать источник информации, но клянется в его адекватности и благонадежности.

— Не слишком ли это... невероятно? — поинтересовался Хань Ши. — Я не хочу ставить под сомнение ваши слова, Александр Данилович, и вижу, что вы не врете, но принцип проверки данных еще никто не отменял.

— У меня нет причин не доверять тому, кто передал мне информацию, — с бесконечным терпением повторил Александр. — Он же не склонен к фантазиям. Полагаю, косвенным доказательством может являться то, что из провалов к нам уже выходили огромные инсектоиды.

— Думаю, я могу подтвердить слова лорда Свидерского, — хмуро вмешался Демьян Бермонт. Все перевели взгляд на него. — Вторжение случится, коллеги. Бермонт уже готовится к войне. Знающий, шаман Тайкахе, сказал ждать нашествия огромных тварей с гор.

— Спасибо, брат, — печально склонил голову Хань Ши. — Я слышал о мудром Тайкахе. Два источника информации — это уже повод действовать. Вопрос в том, выстоим ли мы? — с тонкой улыбкой вопросил император. — С тех пор, как более тридцати лет назад последний камень преткновения на континенте — Форштадт был закреплен за Инляндией, военных конфликтов не случалось. Наши армии достаточно сильны, чтобы при нужде обеспечить порядок внутри государства, но с тех пор как начались королевские советы и прекратились войны, армия далеко не так мощна, как хотелось бы. Пусть наши возможные враги находятся на варварском уровне развития, но если у них тысячи бронированных инсектоидов и сотни тысяч солдат, то сможем ли мы выставить больше? Выстоит ли наше вооружение против подобных монстров? Да и хватит ли этого вооружения? Василина, сколько у тебя на всю страну боевых листолетов, сотня?

Королева поколебалась.

— Да оставьте, коллеги, — мягко продолжил Хань Ши, — все мы знаем примерную численность вооружений друг друга. И в наших войсках используются те же модели, что и двадцать-тридцать лет назад. Сотня боевых листолетов — и это в самой большой стране мира, в Рудлоге. У нас, у остальных, и того нет.

— Не нужно говорить за всех, светлейший император, — проговорил Демьян суховато.

— Бермонт милитаризирован, — усмехнулся Хань Ши, — поэтому у вас, да, дела получше. Но все равно нам нужно усиливаться. Расширять производство, открывать склады с оружием. Спасибо за предупреждение, Александр Данилович. Главное теперь успеть.

— И еще одна новость, — сказала Василина в конце совета, когда все уже было обсуждено и приняты необходимые решения. — Сообщаю вам, коллеги, что сегодня вечером мы объявим о предстоящем скором браке моей сестры Марины и инляндского герцога Лукаса Дармоншира. Да, время не самое удачное, но Луциус Инландер жаждал этого брака, и из уважения к его последним желаниям мы решили, что брак состоится через две недели, сразу после окончания срока траура.

И пусть часть присутствующих способна была понять, что ее величество лукавит, все отнеслись к новости с подобающим пониманием и высказали надлежащие одобрения и поздравления.

Матвей Ситников, четверг-вторник

Матвей Ситников к решениям своим подходил очень ответственно. Решил, что нужно обязательно и срочно рассказать ректору о снах Алины — значит, обязан это сделать. Именно поэтому, доставив мать с сестренкой и родителей Светы через городской телепорт в Тафию (стихийные возмущения над Песками хоть и уменьшались постепенно, пока еще не давали магу его уровня построить Зеркало), он сразу с неловкостью извинился перед Светой и Четери и сказал, что в ближайшее время должен вернуться обратно.

Конечно, ему хотелось осмотреть и Город-на-реке, и огромный, пахнущий травой, речным ветром и цветами дворец Четери, но это все можно было сделать потом. Он, как единственный мужчина в семье, проверил, как разместили маму с сестренкой, — родные в тихой прострации бродили по роскошным покоям, рассматривали купальню и лазурные мозаичные бассейны, остался на обед, после обнял Светлану, пожал руку Четери и отправился обратно в Иоаннесбург.

Когда Матвей доехал до университета от городского телепорт-вокзала, было около пяти вечера. Экзамен у Алины должен был уже закончиться, но она не брала трубку. Зато взял Поляна.

— Ты не видел Алину? — поинтересовался Матвей, глядя в окно автобуса на серо-белые, сверкающие предпраздничными огнями зимние сумерки, в которые быстро опускался Иоаннесбург. — Не отвечает на вызовы.

— Так у них на экзамене ерунда какая-то случилась, весь универ шумит, даром что большая часть народу на каникулах уже, — возбужденно откликнулся Димка. — Слухи кипят. Мне уже человек пять позвонили. Мол, камены решили подшутить и первый курс отправили прямо на экзамене в сон. Вроде как все уже проснулись, их развезли по домам и в общагу под наблюдение виталиста. Может, Алина досыпает?

— Камены? — с сомнением пробасил Матвей.

— Угу, — Поляна явно что-то жевал. На фоне послышался женский голос. — Ну мам, — простонал он в сторону, — это же Матвей. Не подавлюсь! — он снова вернулся к разговору. — Кстати, профессор Тротт был на экзамене. Может, мы просто ему надоели, Матюх? Жаль, если так.

— Он бы сказал,что больше не будет заниматься, — уверенно ответил Ситников. — Он бы точно сказал. Так что тут что-то другое, Димыч.

Матвей еще поболтал с другом — обсудили взрывы в Рудлоге и в мире и попрощались, договорившись пересечься вечером. Ситников доехал до университета, но прежде чем подняться к Александру Даниловичу, подошел к каменам. Те, увидев его, шутковать не стали, но лица сделали чрезмерно непринужденными — Ипполит даже насвистывать что-то пытался, правда, выходило так, будто ветер в узкой трубе воет. Университет был уже пуст, и эхо выводило жутковатые повторы этого "свиста".

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Матвей, останавливаясь у каменных хранителей. Те делали вид, что не видят его. — Здравствуйте! — прогудел он куда громче и с нажимом — эхо с радостью прокатило почти командирское приветствие по коридорам.

— И чего орать, болезный? — прогнусил Ипполит, прекращая насвистывать. — Слышим мы все, не глухие. Чегось надобно?

Матвея отповедь не смутила.

— Не расскажете, что сегодня случилось с первым курсом?

— Еще один с допросами, — буркнул Аристарх недовольно.— Скучно нам стало, понятно? Вот и решили подшутить. Ничо с ними не сделается.

— И Алину усыпили? — недоверчиво и гулко уточнил Ситников.

— Ага, усыпили, — мрачно откликнулся Аристарх и замолк, поджав губы.

— Унесли давно уж во дворец твою зазнобушку, — сварливо вмешался Ипполит. — Рыжий и унес. Вместе с рехтором нашим. Деликатный вопрос, понимаешь!

— Александра Даниловича тоже нет? — кисло спросил Матвей, получил невнятное "угу", вздохнул и направился в общежитие.

Алина так и не отвечала на звонки. Ситников набрался решимости и вечером попробовал построить к ней Зеркало, но переход рассыпался, не успев сформироваться.

— Может, ее укрыли из-за террактов? — предположил Поляна, когда они встретились ближе к ночи и решили пройтись по центру и посидеть в баре. — Поэтому и окружили защитой, и не дают общаться по телефону?

— Может быть, — согласился Матвей. Он неохотно пил чай. Пива не хотелось.

— В любом случае, не беспокойся. Ее точно в обиду не дадут, — уверенно сказал Дмитро. — Наверняка там такая охрана, что и муха не пролетит. Ты, конечно, ей друг, но она же принцесса. Если сказали все контакты прекратить, куда она денется?

— Не знаю, как объяснить, — неохотно проговорил Ситников. — Чувствую я, что что-то не так с ней, Димыч. Внутри грызет все, не отвлечься, ни забыть. Может... ты у Тандаджи спросишь?

— Да ты что, — испугался Поляна. — Если бы у меня даже смелости хватило, то кто мне ответит? Скажет "Это не ваше дело, Поляна", и все.

А ночью Матвею приснился странный обрывочный сон, очень короткий и смутный. И были в этом сне и огромные пауки, и высокие деревья, похожие то ли на папоротник, то ли на бамбук, и странные птицы, и определенно не его, девичьи грязные руки, собирающие грибы. Будто он ненароком выхватил кусочек чужих воспоминаний — такое было ощущение.

Все выходные он пытался дозвониться до Алины и мрачнел все больше. Из-за усиливающегося чувства тревоги. Из-за снова повторившегося короткого сна — он прекрасно помнил рассказы принцессы про огромных пауков и странные леса в ее кошмарах и гадал — то ли он сходит с ума или так впечатлился ее историей, то ли сейчас он действительно из-за их связи видит то, что видит она. Получается, Алина до сих пор спит? Или как?

Ситников окончательно перестал что-либо понимать. В понедельник он снова ушел в Тафию — попросить Четери о разговоре. Мастер выслушал его без насмешки, кивнул.

— У моего ученика Лаураса кровная связь проявлялась так же, даже еще сильнее. Он всегда чувствовал, когда Седрик был в опасности, ощущал направление, в котором нужно двигаться, чтобы попасть к нему, изредка видел клочки того, что видит сейчас его король. Ты все правильно понял, Матвей.

Они сидели на резной скамье перед плещущим фонтаном, под теплым и ласковым дождем, омывающим лазурную плитку двора, и Ситников, вздохнув, признался:

— Мне тяжело из-за этого. Сейчас я понимаю, что это противоестественно. Будто я собака на привязи. Я не ощущаю, где я, а где инстинкт.

— Я обещал, что научу тебя потом, как снять привязку, — напомнил Владыка, любуясь прячущимися под соседней скамьей пестрыми пташками.

— Потом, — вторил ему Матвей угрюмо и вытер капли дождя с лица. — Сейчас мне все-таки нужно разобраться, Четери. Вдруг я нужен? Я пойду. Зайду к матери и снова обратно.

Он тяжело поднялся, пошел в сторону дворца.

— Ты все правильно решил, молодой Лаурас, — сказал Четери ему в спину. — Не сомневайся.

Ситников чуть приостановил шаг, кивнул и пошел дальше.

В ночь на вторник ему снова снились обрывки чужих видений. Люди в странной кожаной одежде и гигантские стрекозы. Бег по ночному лесу. Мужчина с черными крыльями. Эхо голоса Алины — "профессор Тротт?". Опять очень коротко, буквально несколькими кадрами — и все это сопровождаемое острым чувством страха, тревоги, тоски.

А во вторник после обеда ему позвонил ректор Свидерский.

— Ситников, — проговорил Александр Данилович в трубку, — я видел записку с вашим номером телефона еще в четверг, и Наталья Максимовна заверила меня, что у вас необычайной важности вопрос. К сожалению, из-за происшествия на экзамене первого курса я не успел с вами связаться. Сейчас у меня появилось немного времени. У вас действительно что-то сверхважное?

— Да, — Матвей выдохнул. — Это связано с Алиной, Александр Данилович. И с лордом Троттом. Скажите... есть вероятность, что они сейчас где-то в лесу, и там у профессора есть черные крылья?

Через полчаса Ситникова внимательно слушал полковник Тандаджи в своем кабинете. Задавал резкие вопросы, пытался ловить на нестыковках, требовал повторить то, что семикурсник уже рассказывал, что-то отмечал у себя в блокноте и задумчиво застывал, глядя в одну точку. Матвей несколько раз озвучил, зачем искал Свидерского после Алининого кошмара на лыжной базе, рассказал о своих коротких снах-видениях, о кровной привязке — все, что он знал со слов Четери и что ощущал сам.

Здесь же, в соседнем кресле, расположился Александр Данилович, который и привел Матвея в Зеленое крыло. Раз за разом ректор коротко подтверждал:

— Он говорит правду.

Но острый блеск из глаз тидусса ушел только когда Матвей согласился на ментальное сканирование — и Свидерский очень мягко просмотрел его воспоминания и снова подтвердил:

— Все так. Это действительно ему снилось.

Начальник разведуправления кивнул, потянулся к телефону.

— Ваше высочество? — проговорил он в трубку. — Полагаю, у меня важные новости об ее высочестве Алине. Да. Да, Мариан. Думаю, тебе нужно зайти.

Через несколько минут в кабинете появился принц-консорт Байдек. Поздоровался с присутствующими, попросил всех не вставать и выслушал сначала Тандаджи, потом Свидерского — и Матвею уже в который раз пришлось повторять все, что он уже говорил. Ситников выносил это с невероятным терпением. Благо, принц-консорт под сомнения его слова не ставил и новый допрос не устраивал.

— Полагаю, — сказал Тандаджи, когда семикурсник закончил, — мне сейчас стоит срочно приказать поднять архивы пятисотлетней давности и узнать о ритуале привязке личной гвардии к наследникам дома Рудлог.

— Не помешает, — согласился Байдек. — Но в срочности нет нужды. Я уже слышал об этом, Майло. Во-первых, о привязке рассказывала Ангелина после того как... — он замолчал, посмотрел на тидусса и Тандаджи понимающе кивнул. — Во-вторых, реставрированы обнаруженные принцессами воспоминания Седрика о войне с драконами. Там практически то же самое о чем рассказывала Ани... и о ритуале привязки тоже есть. Так что подтверждение существует.

— Спасибо, — Тандаджи что-то вычеркнул у себя в блокноте. — Итак, получается, у нас есть канал связи, по которому мы можем по крайней мере узнавать, в порядке ли ее высочество или нет. Как часто вам снятся эти сны, господин Ситников?

— Раз в два-три дня, — буркнул Матвей. — Это даже не сны... буквально обрывки по несколько секунд, господин полковник.

— Будете докладывать нам об этом, — приказал Тандаджи. — Вам щедро оплатят помощь, конечно.

Матвей поморщился, встал. Свидерский с усмешкой посмотрел на Тандаджи, с некоторой гордостью — на Матвея.

— Господин полковник, ваше высочество, — немного неуклюже, но твердо начал Ситников. — Алина — мой друг, и мне не нужны деньги, если я могу помочь ей. Я, конечно, буду рассказывать вам. Но как я понял, Алина сейчас спит и где-то находится под охраной...

Это прозвучало как вопрос. Лицо Тандаджи осталось каменным, и Матвей повернулся к Байдеку. Тот поколебался и кивнул.

— Понимаете, — так же с трудом продолжал Ситников, — я все равно себе места не нахожу. Поэтому я прошу вас... включите меня пока в число ее охранников. Сколько бы это не продлилось, я возьму академический отпуск... Александр Данилович?

— Решим, Ситников, — откликнулся ректор.

— Спасибо, Александр Данилович. Возможно, если я буду рядом, я смогу про нее больше видеть. Я и так буду вам помогать, но если возможно... я достаточно силен как боевой маг для своего возраста, не буду мешать. И могу любую клятву о неразглашении принести.

Тандаджи слушал его все с тем же невозмутимым выражением лица. Ситников замолк и в упор посмотрел на него.

— Что вы решите, господин полковник? — очень четко поинтересовался он.

Тидусс, чуть сощурившись, задумался.

— Я не против, Майло, — подал голос Байдек. — Аргументы убедительные, благонадежность студента гарантирует Александр Данилович, а о возможности хоть так отслеживать состояние Алины мы даже мечтать не могли. Думаю, Василина тоже будет "за".

— Что же, — проговорил Тандаджи. — У вас есть вечер на сборы, господин Ситников. С завтрашнего дня вы — сотрудник Зеленого крыла. И помните, что до возвращения ее высочества уйти от нас вам уже не удастся.

— Я и не уйду, — буркнул Ситников и с облегчением потер лоб широкой ладонью.

Ему еще пришлось встретиться с ее величеством Василиной — та приняла семикурсника с такой ласковой радостью, что он от тяжеловесного смущения стал совсем немногословным, но четко рассказал о том, что видел. Королева тревожилась, королева вздыхала и попрощалась с просьбой докладывать даже о самых незначительных видениях.

Матвей, уставший и голодный, выйдя за ворота дворца, позвонил Поляне и предупредил, что, скорее всего, надолго пропадет по важному делу, но всего рассказать не может. Телефон аж дымился от дружеского любопытства, но настаивать Дмитро не стал, лишь пожелал удачи.

А затем Ситников снова ушел в Тафию — благо, ему, как личному гостю Владыки Четерии переход через телепорт был бесплатным, — и праздничный вечер Вершины года провел с семьей. Матери он не стал врать, просто сказал что на некоторое время должен оставить учебу из-за секретной работы, но обязательно вернется и доучится, и что ректор университета в курсе и дал свое одобрение.

Утром Матвей вернулся в Иоаннесбург. Получил в кастелянной Зеленого крыла форму (и найти нужный размер оказалось очень нелегко), сдал все необходимые замеры и анализы на персональную идентификацию, подписал магдоговор — и штатный маг отправил его на монастырские земли.

Глава 9

1 февраля, начало сезона Белого целителя, Вершина года

Бермонт

В Бермонте весна календарная наступала на два-три месяца раньше, чем весна реальная, но это не мешало жителям радоваться увеличившемуся световому дню и праздновать поворот года к лету. Несмотря на то, что на северных территориях все еще продолжалась полярная ночь, народ жег высокие костры, пил горячее ягодное вино и угощал им огненных духов, плеская его в пламя — пусть напьются сладким медом и вином, наберутся сил, чтобы подняться в небеса и уговорить солнце не задерживаться.

Важно выступали в замках и селениях линдов -баронств Бермонта женщины берманов, гордясь округлившимися животами. Много детей зачиналось в Михайлов день, первое полнолуние августа, много и осенью, так что весна для потомков Хозяина лесов была временем плодовитым, материнским.

Зима в этом году уродилась мягкая, морозы и не лютовали-то совсем, и все знали кого за это благодарить — солнечную королеву, подарившую мужу свою любовь и жизнь, а стране — свое тепло. И снова звучали молитвы всем богам и Триединому вернуть ее, не оставлять короля без жены, а Бермонт — без королевы и наследников.

Его величество Демьян, несмотря на подготовку к войне, с утра принял участие в торжествах. Подданным пока негоже знать, что одно испытание, скорее всего, скоро сменится другим. К тому же все, кому нужно, уже были в курсе и к дуге Медвежьих гор, закрывающей Бермонт и от Йеллоувиня и от Рудлога, постепенно стягивались войска. Конечно, прикрыть больше двух тысяч километров пиков было невозможно, но одно дело — перебрасывать в случае атаки войска из ближайших районов, а другое — собирать по всей стране.

Но пока в столице было радостно и солнечно. Еще не закончились объявленные дни траура по погибшим правителям соседних стран, но жизнь течет своим чередом, и народ выходил на улицы праздновать. Демьян с матушкой и придворными после тщательной проверки службой безопасности посетили службу в Храме всех богов — и жена его, медведица, спокойно стояла под правой его рукой, слушая слова молитвы. Потом он провел праздничный завтрак с главами линдов — в том числе с сыновьями опальных линдморов, ныне пребывающих в медвежьем обличье, выслушал просьбы и милостиво разрешил короткие встречи с заложницами и детьми. Заодно объявил о предстоящих свадьбах — гвардейцы к брачному наказу его величества отнеслись со всем рвением, и чуть ли не треть заложниц уходила замуж. Матушка, леди Редьяла, строго следила, чтобы все было добровольно.

Линдморы его решение выслушали спокойно.

— Сестры наши и дети отданы тебе, — сказал один из них, — ты вправе решать их судьбу. Мы же, если позволишь, просим возможности не оставлять их без поддержки рода на свадьбе и дать им полагающееся приданное.

— Присутствовать родным на свадьбах позволю, — сухо согласился его величество, — как и встретиться невестам с матерями для наставления, но приданным девиц обеспечит мой дом. Раз я отец им теперь.

Оспорить слова короля не посмел никто.

Полина дремала в лесочке — утомившись от обилия людей и запахов вне замка, она с удовольствием сбежала в свой зеленый двор. Теперь Поля оборачивалась ежедневно, и могла почти час пробыть в человеческом обличье, а вот просыпалась всего на несколько минут — но все равно с каждым разом немного дольше, и Демьян знал, что раньше полудня оборота ждать не стоит. Вернется с празднования — скорее всего, найдет ее спящей уже в человеческом обличье. А там как повезет. Проснется или нет. Услышит его или нет.

На центральной площади Ренсинфорса перед замком нарастал гул и звуки музыки. Люди собирались на праздник и ждали короля. И его величество вышел из ворот замка в окружении старейшин и линдморов, под приветственные крики народа прошел к сцене и поздравил страну с Вершиной года. И никому, кроме магов и службы безопасности, не было известно, какие щиты укрывали его величество, как тщательно проверялось все вокруг. Затем поджег на центральной площади широкий соломенный круг, выложенный вокруг плетенного, украшенного игрушками и лентами Дома сезонов и символизирующий годовой ход солнца, легко перепрыгнул через стену огня — чтобы снять для супруги и матери пару украшений на счастье и удачу и вернулся обратно. За ним вслед начали прыгать и другие мужчины — как берманы, так и люди, и толпа шумела, ахала, аплодировала смельчакам. Где-то в стороне под звуки волынок и дудок уже начинались танцы — пусть официальные гуляния были отменены, люди принесли инструменты с собой. На площади пахло горячим ягодным вином, свежими ржаными сладкими лепешками и запечённым мясом, а его величество все поглядывал на солнце и на часы в стене здания городской администрации, и, наконец, поднял руку, прощаясь с народом и направился к замку.

Полина

Королева Бермонта проснулась на зеленой травке, как все эти разы от ощущения щекотки в левой руке. Сейчас собраться с мыслями оказалось проще, и Поля, преодолевая головокружение и щурясь от яркого солнца, приподнялась и с усилием села. И заулыбалась, обхватив колени руками и подставляя лицо солнечным лучам.

Скоро придет Демьян. А пока нужно постараться подольше не заснуть.

Она просыпалась уже четыре раза, и в первый, в часовне, даже не поняла, что это не сон — но осознание того, что Демьян жив, накрыло ее таким невыносимым счастьем, что Поля задохнулась и снова улетела куда-то в темноту. А во второй раз очнулась в их спальне, рядом с Демьяном, и уже осознанно ухватилась за ощущения его рук, и запаха, и голоса, обхватила шею мужа руками и замерла, вжавшись в него — только бы не истаял, не ушел, остался.

Он не уходил — почти робко целовал ее в волосы и что-то говорил. Она не слышала и не понимала — сознание ее мерцало, но Полина упрямо сжимала зубы и держалась за Демьяна, не желая его отпускать.

Слова его, наконец, обретали смысл, звучание, пробивались сквозь сонную, болезненную пелену и головокружение.

— Я с тобой, Полюш, — говорил он глухо ей в макушку. — Всегда буду, только вернись. Посмотри на меня. Я жив и ты жива.

"Откуда вернуться?" — захотелось спросить ей, но от мысленного усилия снова почувствовала, как улетает куда-то, будто теряя сознание. Вцепилась в мужа изо всех сил — но руки ее ослабли, и она заснула.

— Что со мной произошло? — прошептала она на третий раз. Щурясь от яркого солнца — очнулась она во внутреннем дворе замка, — все так же вцепившись в Бермонта. Спину кололо травой и пробивались в сознание птичьи трели и запах зелени, и голова уже не так кружилась. И руки Демьяна были крепкими, и сам он совершенно точно был рядом. — Я помню только ритуал, Демьян... дракона, сестер. Я болела? Я думала, я умираю.

Бермонт приподнял ее, усадил к себе на колени, и она, слабенькая, снова прижалась к его груди.

— Ты отдала мне всю свою виту, Поля, — глухо объяснил он, — поэтому твоя человеческая сущность ушла в кому. Слава богам, что ты пробовала мою кровь и обрела и берманскую ипостась. Иначе ты бы ушла насовсем. А так все это время ты была медведицей.

Полина помолчала, слабо улыбаясь. В голове становилось все яснее, и ощущение безудержного, ослепительного счастья не уходило.

— Я ничего не помню с момента ритуала. Много времени прошло? — она провела носом по груди мужа и чуть ли не заурчала.

— Больше полутора месяцев, Полюш. Только недавно Тайкахе удалось провести обряд, чтобы призвать твою душу. Теперь медведицы в тебе с каждым днем будет все меньше, а человека — все больше.

— И хорошо, — пробормотала она. — Жить вообще хорошо. Особенно с тобой, Демьян. Я бы не смогла, если бы не получилось.

— Поля, Поля, — глухо заговорил он, — как я ошибся, Поля... Как я виноват перед тобой...

Она отрицательно мотнула головой.

— Не надо, Демьян. Я все забыла, все. Это был не ты.

— Послушай меня, — попросил он с трудом. — Не жалей меня, Полюш, потому что я очень виноват и не стою жалости. Болезнь не оправдание. Достаточно было прислушаться к предупреждению Тайкахе, а я... Сделал тебе больно, почти убил, хотя обязан был защищать. Не знаю, что впереди — долго еще тебе возвращаться к полноценной человеческой жизни. Но если все получится, клянусь, что буду тебе лучшим мужем, клянусь, что скорее убью себя сам, чем трону тебя. Если бы я мог все изменить... если бы я мог быть менее самоуверенным. Но все уже произошло, и я понимаю, что моя боль — смешная малость по сравнению с твоей. Боги... если бы я узнал, что кто-то так поступил со своей женщиной, я бы его сам разодрал... а ты спасла меня, Поль. Спасла и имеешь право не терпеть меня. Я... пойму, если ты не сможешь жить со мной как с мужем, и не перестану восхищаться тобой и любить, жена моя.

Полина с усилием оторвала голову от его теплого, вкусно пахнущего плеча и с очень взрослым удивлением посмотрела на мужа.

— Я так тебя люблю, но никогда не думала, что ты такой болван, Демьян Бермонт, — с сердцем сказала она и снова прижалась к его плечу, засыпая.

Сейчас Полина сидела на траве и снова вспоминала этот разговор, и недовольно качала головой. Она столько пережила, перенесла, чтобы его вернуть — и страх его потерять, ежедневное отчаяние совсем отодвинули на дальний план случившееся в часовне. Рассудок милосерден — сейчас и боль, и ужас, и бессилие казались кошмарным сном, и пусть холодок пробегал по спине, когда Пол об этом думала, и внутри все сжималось, но... они вдвоем справились со смертью. Справятся и с их прошлым.

Раздались знакомые шаги, послышался запах чего-то вкусного, мясного, и на плечи ее опустилась тонкая ткань. Полина с усилием открыла глаза, сжала плед на груди, сощурилась, улыбаясь. Муж опустился на корточки, перед подносом с дымящейся едой — и картофель тут, и мясо, и овощи, и ягодный морс, и сунул руку в карман.

— С Вершиной года, Поля, — сказал ее Демьян, протягивая крошечную деревянную игрушку — медведицу с вырезанным на боку солнышком. — С новой весной.

Они ели как дикари — руками, сидя, скрестив ноги, около подноса, и вытирая пальцы о драгоценные кружевные салфетки, и Демьян рассказывал обо всем, что произошло пока она была в коме. О свадьбе Ангелины и дракона Нории — Полина чуть не подавилась, но подумала, и рассудительно проговорила:

— Тогда-то мне было не до других людей, а сейчас я понимаю, что у Ани было сильное чувство. Просто не думала, что она сможет... сможет принять его.

О объявленной помолвке и скором браке Марины.

— Алинку-то еще замуж не выдали? — смеялась она, догрызая кроличью лапку.

— Я не слышал ничего, — со сдержанной улыбкой отвечал Демьян, наблюдая за женой, — но ты сможешь сама с ними поговорить. Хочешь сейчас позвонить?

Поля задумалась.

— Сейчас я хочу побыть с тобой, — сказала она тихо и немного виновато. — Завтра, ладно? Я обязательно проснусь. Ради них проснусь. А сейчас осталось совсем немножко же, правда? Я уже чувствую, как начинает кружиться голова. Иди ко мне, Демьян. Расскажи мне еще что-нибудь.

Берман перебрался к ней за спину, обнял, и Полина откинулась ему на грудь, закрывая глаза.

— Что рассказать?

— Что-нибудь, — голос ее становился слабее. И сон накатывал, пока тихо, мягко, незаметно, и голос Демьяна потихоньку отдалялся, затихал...

— ... я ведь думал, что признал тебя своей в ту ночь, когда ты пришла за Лунным глазом, Полин.

Даже сквозь дрему она почувствовала смущение и заворчала. Демьян сжал ее крепче.

— ... тогда я чуть с ума не сошел. Понимаешь, ведь в нас так много звериного, а в нашем роду тем более... близость к Великому беру. И нас с детства учат, жестко учат сдерживать себя, свои инстинкты, иначе бы мы не смогли жить вместе с людьми. Традиции, правила, жесткая иерархия — это все призвано ограничить животное начало, чтобы оставаться человеком. А тогда... я никогда столько эмоций не испытывал. И адреналин, и возбуждение, и азарт охоты, и запах твой и вкус твоей крови, и то, что и ты мне ухитрилась пустить кровь, и совсем не слабой оказалась... а потом я понял, что это ты, и совсем потерял голову. Мне бы ловить тебя, а я даже шевельнуться не мог.

Полина заворочалась, устраиваясь поудобнее, мазнула губами по его груди.

— Я слушаю, — почти неслышно и сонно прошептала она. — Я еще здесь.

— Лишь потом, когда я тебя нашел и убедился, что ты станешь моей женой, успокоился.

— А если бы не согласилась? — то ли подумала, то ли спросила вслух она. Марево сна уже укачивало ее на своих руках, и в объятьях Демьяна было жарко и уютно.

— Я бы тебя уговорил, Поль. Знаешь, какие-то вещи понимаешь со временем. Я вспомнил потом, как изумляла ты меня во время нашего с отцом и матерью визита в Рудлог. Я был так воспитан, что твое игнорирование правил приличия и живость меня ввергали в шок. Ты была такой смешной. Такой громкой и навязчивой.

Полина недовольно, но без сердитости засопела.

— Сначала я от тебя прятался, а потом понял, что ты заставляешь и меня улыбаться и получать удовольствие от твоей требовательности и детского обожания. Я ведь был уже взрослым, девятнадцать лет, а ты из меня веревки вила. Помнишь, ты спросила меня — любил ли я тебя с детства? Тогда я сказал, что нет. Я правда считал, что все случилось именно в ту ночь, когда ты пришла за подвеской. А сейчас я думаю, что всегда тебя любил. Просто...ты же была совсем маленькой. И я совсем не воспринимал тебя как женщину. Даже не думал в эту сторону. Планировалось, что я женюсь на Василине, и мы вполне могли бы прожить жизнь в уважении и нежности друг к другу.

"Хорошо, что ты меня дождался".

Руки его держали крепко, и она совсем обмякла на его горячем теле, уходя в сладкую негу. И только краешком сознания еще слышала:

— Но... все же хорошо, что я тебя дождался. Что-то в этом есть свыше, Полли. Я десять раз мог жениться, но откладывал решение о браке, словно чего-то подспудно ждал. Да и, если честно, другие женщины никогда не зажигали мою кровь так как ты... моя Поля. Даже в полнолуние. Даже в Михайлов день. Ты спишь уже?

Она хотела сказать, что нет, но голос его почти затих, и глаза открыть она уже не могла.

— Спи, Пол. Хорошо, что у нас есть хотя бы эти минуты... спи...

1 февраля, Пески, Ангелина

Ранним утром в Пески со стороны океана пришел игривый ветер, и все — и люди, и драконы, чувствовали его свежее, радостное дыхание, смешанное с тонким волнующим ароматом эльвиэля. Страстоцвета, который всегда расцветал в первый день весны на песчаных приморских холмах. И Ангелина Рудлог, вставшая затемно и занятая делами, тоже вдыхала его — напоенный запахами свежести ветер отвлекал, звал на воздух, шелестя бумагами и обтекая магические светильники. И не помогали сосредоточиться ни кофе, ни обещание себе, что еще немного просмотрит информации о возможных кандидатах в набираемые министерства и пойдет в парк.

Владычица еще до того, как заняться делами, привычно заглянула в покои к Каролине, посидела немного на краешке ее постели, прислушиваясь к теплому материнскому умиротворению внутри. Сейчас Ани бывала так занята, что они могли целыми днями не видеться, но ей все равно было спокойнее, что младшенькая тут. К тому же за Каролинкой присматривал отец. За неполную неделю пребывания в Истаиле сестра загорела, посвежела и стала спокойнее. Да, пришлось в срочном порядке организовывать ей обучение на дому и приглашать из Рудлога достойных учителей, да, Кариша скучала по подругам в школе и старшим сестрам. Но у нее была своя отдушина, свой мир, в который она уходила с головой. Рисование. Дар, уже похожий на манию.

И сейчас на изящном столике около ее кровати лежало несколько набросков, неразличимых в сумраке, и на постели виднелся лист бумаги на планшете, карандаши. Ани взяла планшет в руки, присмотрелась — рисунок был не закончен, будто художницу сморило на половине, и дорисовывала она уже сквозь сон. Василина, маленькая, крошечная, но узнаваемая и кормящая с руки кого-то огромного и пламенного. Кого именно понять было невозможно.

Ангелина взяла другой набросок и застыла, слабо улыбаясь и переживая острое, щемящее тепло в груди. На белом листе бумаги, очень трудно различимая в темноте — но точно она, Ани, сидит, скрестив ноги на траве с отросшими распущенными волосами, с восточным легким покрывалом на волосах — кроме этого покрывала, прикрывающего от солнца и нет ничего на ней. А в руках — толстенький ребенок, сосущий ее грудь, налитую, крупную, совсем не как сейчас.

Ангелина Рудлог была настоящей дочерью своей матери и детей ждала со всей огромной любовью, что хранилась в ее душе, и прекрасно знала, что никто ей не помешает и рожать, и управляться с Песками. И сейчас с нежностью погладила малыша на рисунке, напомнила себе обязательно включить в ближайшие планы давно назревшее обращение к Хань Ши по поводу дара сестры, аккуратно убрала планшет и карандаши на столик, потрогала затылок Каролины — не вспотела ли, не жарко ли? — и направилась в свой кабинет. Во дворце уже пахло едой с кухни, но было так рано, что есть не хотелось. А работать было нужно.

За окнами кабинета послышался тонкий мелодичный свист, в сумраке мелькнула стайка светящихся белесым анодари. Определенно сегодня необычный день. Стихийные духи тоже это ощущали. Хотя кому еще радоваться наступлению сезона Белого Целителя, как не туманным и крылатым совушкам-котятам, анодари?

Ани глотнула кофе и заставила себя опустить глаза к бумагам. Дороги. Прежде всего нужно решить вопрос с дорогами. Дороги и электричество.

Она уже провела переговоры с несколькими крупными банковскими сетями — чтобы разместить драконье золото, уже нашла команду финансистов, которые в течение недели должны были прибыть в Истаил и для начала подсчитать, сколько же сокровищ во всех драконьих городах — чтобы потом уже вместе начинать строить государственный бюджет и планировать первоочередные траты. Договорилась о покупке пяти грузовых и нескольких транспортных листолетов для начала — пока строятся дороги, магический транспорт выручит, и сейчас, когда нет полосы блуждания, легко можно переправить их в Пески, обогнув горы по морю. Уже назначены были встречи с главами газодобывающих и нефтяных компаний Туры. Список дел и планирование занимали теперь несколько тетрадей и каждый день пополнялись, раздувались до такой степени, что кто другой уже впал бы в отчаяние.

Но Ани только поджимала губы и постепенно, шаг за шагом, где-то сомневаясь, где-то преодолевая отсутствие опыта и неуверенность, решала вопрос за вопросом. Методично, последовательно. Как делала все и всегда.

Снизу, из-под тяжелого, пахнущего старым деревом стола раздалось тявканье, и по ноге мазнуло прохладным, с обожанием лизнуло по лодыжке.

— На место, — не поднимая глаз приказала Ангелина. Раздалось подавленное шлепанье, сопение, а владычица притянула ближе подвешенный в воздухе шар магического светильника и открыла очередную тетрадь со списком необходимого. Нужно еще заказать восемь временных телепортов для открывшихся городов помимо Тафии и Истаила, нанять к ним инженеров и магов... пусть это очень дорого, но иначе привлечь персонал с Рудлога и других стран будет вообще невозможно. Скоро, скоро сюда прибудут помощники, в министерствах закипит работа — пока все службы расположат во дворце, благо, места хватит всем, — и им с Нории станет полегче.

Сбоку снова раздалось сопение — Ани повернула туда голову. Ее тер-сели сходил с ума — катался по полу, словно кошка, дрыгал лапами,поскуливал, прыгая за трепещущими занавесками у окон. Снова тявкнул, и словно в ответ на его игривый зов в импровизированный кабинет владычицы из предрассветных сумерек впорхнула стайка весело посвистывающих анодари, завертелась вокруг водяного пса — и тот и вовсе взбесился. Ани, окруженная маленькими стихийными духами, придержала бумаги и строго проговорила:

— На выход!

Тер-сели, обиженно гавкнув, впитался в пол — и через несколько секунд уже снаружи послышалось его тявканье. Туда же понеслись анодари.

Скрипнула дверь, Ани оглянулась и поняла, что поработать с утра уже не получится. Владыка Нории прошел в кабинет, сделал неуловимое движение кистью — и светильники засияли ярче, склонился к жене, с удовольствием коснулся губами ее волос. И отошел к окну.

— Позавтракаешь со мной? — спросил он. Глаза его были красными, выглядел он уставшим, но с удовольствием втягивал носом воздух, и Ани с удивлением увидела, как хищно заострилось его лицо, и по телу пробежала дрожь. — Сегодня долгожданный день. Наш народ так ждал его, Ани-эна. Я торопился, боялся не успеть до восхода солнца. Хочу, чтобы ты увидела полет, шари. И услышала. Те, кто в браке, проводят этот день со своими парами, и я хочу провести его с тобой.

Всего две недели прошло с их свадьбы, две недели, до отказа наполненные событиями, а они оба уже тяжело работали, и даже краешек огромной горы нужных дел еще не сдвинули. Нории посещал ожившие города Песков, куда тоже начинали подтягиваться люди из бывшей пустыни, срочно ставил в управление кого-то из драконов — пока не начнут появляться новые Владыки, и в каждом нужно было помогать налаживать жизнь. Вчера после королевского совета он сразу улетел в Ставию, затем навестил прибрежную Лонкару, которая была столицей при его отце, и только сейчас вернулся. Он плотно занялся налаживанием жизни в Песках, оставив Ани внешние связи, и часто случалось теперь так, что за поздним ужином (когда они оба были в Истаиле) продолжалось обсуждение дел и планов.

Оно прекращалось только в спальне. Дверь открывали Владыка и Владычица, а заходили туда мужчина и женщина, и не было места на прохладных простынях широкого семейного ложа чему-либо кроме них двоих.

Им накрыли завтрак в укромном месте на берегу одного из прудов, выставили далеко по кругу охрану — чтобы никто не нарушил отдых молодоженов. Нории вел Ангелину по парку, посматривая на восток — солнце уже зажгло розовым и желтым паутину облаков у горизонта, окутало купол дворца перламутровым сиянием и вот-вот должно было появиться во всей своей славе.

На шелковом покрывале, постеленном прямо на свежую траву, были выставлены серебряные черненые подносы — а на них дымились и чайник с чаем, и блюда со свежими сладостями, лежали горками сладко пахнущие медом ягоды и фрукты.

— Мне нужно освежиться, — Нории подхватил с блюда кусочек дыни и с наслаждением проглотил его, — потом я присоединюсь к тебе, Ани. Не хочешь со мной?

— Позже, — горьковатый вкус кофе во рту захотелось смыть чаем, и вдруг ощутимо захотелось есть.

Владыка оставил ее наслаждаться завтраком, а сам скинул одежду и пошел в пруд. Ангелина, чувствуя сквозь легкое платье прохладный шелк покрывала, расслабленно ела, пила любимый чай и наблюдала, как в рассветной дымке, среди яркой зелени пышных деревьев рассекает стальную воду ее мужчина. И почти пропустила момент, когда на ветви упали первые солнечные лучи.

Нории, выходящий на берег, остановился — солнце высветило его всего, засияли тонкие узоры на теле, — и поднял голову, зажмурившись. И в этот момент раздался первый вибрирующий драконий крик, пробирающий до нутра, сбивший дыхание — и в небеса над дворцом вертикально взмыла первая драконица, кружась вокруг своей оси, как огромная, сияющая нежным-розовым бабочка. Она поднялась так высоко, что глаза уже не могли рассмотреть — просто сверкающая точка в небесах, — и потом тихо, по широкой спирали, не двигая крыльями начала спускаться к земле, выпевая нежную, курлыкающую, почти мурлыкающую песню — даже Ангелине захотелось улыбаться, и дыхание участилось, и губы пересохли.

За первой драконицей торжественно и с победными криками поднимались другие, и вскорости уже почти два десятка кружились над Истаилом, похожие на волшебных птиц, на легкие опадающие перышки. И они пели, пели... боги, как они пели! Казалось, от этой полной жизни песни деревья на глазах становятся зеленее, и трава пробивается юными свеже-салатовыми ростками, и распускаются новые цветы, и ветер становится все нежнее. Ангелина затаила дыхание — ей самой хотелось раскинуть руки и взлететь туда, вверх, присоединиться к медленному танцу дракониц. И тут над парком прокатился агрессивный трубный рев, и вверх, тяжело взмахивая крыльями, поднялся кто-то из драконов. Он не танцевал — он стрелой рванулся к одной из дракониц, к другой — выпуская когти, планируя сверху — и его сбил второй, и в небесах началась настоящая драка. То и дело вверх взмывали драконы — и драконицы, дразня их, изворачивались из пастей, от огромных лап, пронзительными криками поощряли бои и стремительно улетали куда-то на север, как только начинал определяться победитель. Сверху уже летел настоящий пух и перья, а Ангелина все никак не могла вздохнуть полной грудью.

Драконы, окрашенные кровью и источающие вибрирующую ярость, неслись за улетающими самками, и до ужаса возбуждающе и страстно хотелось понять, что же происходит потом, наедине.

— Охота еще долго продлится, — раздался рядом с ней рокочущий голос Нории. Он протягивал ей ладонь, но смотрел багровыми глазами в небеса и улыбался, и седая прядь в его волосах казалась серебряной . — Присоединятся к ней драконы и драконицы из других городов, и будет еще немало боев.

— Ты бы хотел быть с ними? — спросила Ани, принимая его руку и поднимаясь.

— Я уже там, где хочу быть, шари, — Нории притянул ее к своему мокрому телу, зарылся пальцами в волосы и жадно, голодно поцеловал.

Он любил ее там, на красно-зеленом шелке, среди серебряных блюд, под далекий рев драконов и манящее курлыканье дракониц, и воистину ненасытен был в это утро. Слизывал ее спины раздавленные ягоды, кормил сладостями, вжимал тяжелым телом в разогревшуюся землю, омывал в теплых водах пруда. Нежный, напоенный страстью и весенним чистым ароматом ветер легко гладил их тела, когда они отдыхали рядом, глядя в слепящие лазурью небеса, а внутри Ангелины вскипала, набирала мощь эйфория такой силы, что в какой-то момент она вдруг увидела прохладную голубоватую ауру Нории, и потянулась к ней, раскрываясь навстречу и жадно впитывая в себя. Засмеялась, поднимаясь вверх тонким жаром — над прудом, над зелеными кронами деревьев, раскинула руки-крылья, глядя на склонившего голову, улыбающегося, ставшего очень маленьким Нории... и понеслась прочь, увидев в зеркале воды огромное отражение белой драконицы с красным гребнем. Свое отражение.

Пока привыкала к телу, лететь было страшно — уж слишком широк был размах собственных крыльев и слишком маленькими казались по сравнению с ней дома и улицы Истаила. А вдруг упадет, вдруг разобьется? Но прошло совсем немного времени, и форма начала подчинять себе сознание — и Ани потянуло выше, дальше, в головокружительные яркие небеса, и она поднялась к сияющему солнцу — и нырнула вниз, и понеслась дальше, уворачиваясь от нагнавшего ее мощного белого дракона. Но он не хватал — играл, налетая, слегка прикусывая загривок и тут же отставая, или подныривал под нее и скользил животом к животу, будто обнимая крыльями и напоследок щекоча хвостом, или пикировал сверху и чуть царапал когтями передних лап бока. Ей смешны и волнительны были эти игры. И рядом с ним она опять чувствовала себя маленькой — размах крыльев Нории был больше метра на четыре.

"Шари, шари, — рокотал его голос у нее в сознании, а она слышала одновременно позади грозный рев, и смеялась-курлыкала в ответ, кувыркаясь в теплом, напоенном солнцем воздухе. — Лети быстрей, шари, чтобы слаще было догонять тебя".

Свистел напоенный ароматом страстоцвета ветер, мелькали внизу пышные тропические леса и голубые озера, темно-синей змеей вилась могучая река Неру, то попадая в поле зрения, то уходя вправо, а Ангелина все ускорялась, и уверенней, смелее чувствовала себя, окончательно привыкнув к огромному телу. И сама уже встречала Нории укусами и хлесткими ударами хвоста, поворачивалась в воздухе лапами вверх и дразняще отталкивала его, возбужденного, яростно-настойчивого, набирала скорость, пытаясь улететь подальше.

Игра, переходящая в борьбу, и полет разгорячили ее, и вымыл сладкий ветер из головы все мысли. Не слышно было уже в голове рокочущего шепота Нории — зато Владыка гулко ревел рядом с ней, налетал сверху, напарываясь на острый гребень на спине, и слышала она запах его и своей крови и это тоже волновало, добавляло страсти.

Дракон начал загонять ее — пикировал, широко расставив крылья, то слева, то справа, жестко толкал к земле, утомлял, заставляя выворачиваться, и она раздраженно, агрессивно уже рычала сама, облизываясь от запаха крови и изгибая шею, чтобы на лету лизнуть его раненную грудь, щелкая пастью у его тонкой шеи. Да, ты сильнее, да, ты быстрее и мощь твоя волнует меня, но не тронь, пока не позволю!

Под брюхом пронеслись тонкая речка, водопад, красные скалы, окружающие небольшое озеро и поднимающиеся заросшими лесом отлогими террасами. Живот и поджатые лапы защекотали верхушки деревьев, в бока снова впились когти, в загривок зубы, и тяжелый дракон с усилием начал прижимать ее к земле. Ани вывернулась — и покатились они, ломая деревья, рыча и кусая друг друга, и долго боролись, пока Нории не победил ее, не прижал брюхом к земле, пахнущей весной и древесиной, не обвил шею шеей и не опустился сверху.

Дико было все происходящее, но никто из них не чувствовал смущения или ужаса. Ни во время страстного окончания полета, ни после, когда огромный дракон урчал и ворковал, как большой грузовик, обтираясь мордой и шеей об разнеженную, подогнувшую лапы супругу, и ласково касался языком чувствительных мест за длинными ушами и под челюстью, и там, где были видны укусы и царапины. Ани вытянула шею на земле и почти дремала. Сам Нории своих ранений словно не ощущал, хотя грудь была исполосована ее гребнем.

Она уже почти уснула, когда Владыка чувствительно толкнул ее носом в бок, под лапу.

"Нужно обернуться, шари. Ты слишком долго в чужом облике. Это истощит тебя".

Она неохотно пошевелилась, приподнялась — муж был прав. И через мгновение уже стояла на неуверенных ногах, слабо улыбаясь. Покачнулась после оборота, Нории придержал ее мордой, и Ангелина прижалась к нему, гладя огромную голову.

С возвращением в человеческий облик пришло и смущение. И Владыка, ощутив это, тоже перекинулся, обхватил ее большими руками.

— Не надо, Ани, — проговорил он мягко — и Ангелина подняла лицо, взглянула ему в глаза. — Ты сделала мне подарок, о котором я не смел просить, и силы твоей ауры хватило на долгий оборот и полет. Не стыдись. Ничего и никогда не может быть постыдным из происходящего между мужем и женой по взаимному согласию. Неужели ты жалеешь?

Она вспомнила и упоительный полет, и игру, перешедшую в борьбу и любовь, и уверенно покачала головой.

— Не жалею.

— Хорошо, — пророкотал он, с наслаждением прижимая жену к себе. — Мне было очень хорошо, моя Ани. Пойдем к озеру, мать-вода освежит и даст силы. И полетим домой.

Да... домой. Дома ждали Каролинка и Святослав Федорович. Дома копились дела. Был огромный дворец, и город, с надеждой смотрящий в сторону Владыки и Владычицы, и целая страна вокруг. Были нани-шар — Ани так и не смогла заставить себя переселить их, и периодически навещала девушек, к своему удивлению отдыхая среди их щебета и боязливого любопытства. Ожидали встреч дельцы, банкиры и торговцы. Все это множеством нитей привязывало Ангелину к новому дому. К Пескам.

Когда они напились ледяной воды из скального озера, Ани села на теплый камень, огляделась. Вдали в озеро падала белая нитка водопада, берега поднимались покатыми гранитными боками, и едва слышно шелестели пышные кроны деревьев, обрамляющих чашу с почти прозрачной от отвесных лучей солнца водой, от которой тянуло холодом. Было очень тихо. Пахло разогретым камнем и землей.

— Побудем здесь еще немного, — сказала она мужу почти шепотом. — Сегодня можно.

Они купались и грелись на камнях, разговаривая о вещах, не относящихся к государственным делам.

— Если бы мы раньше понимали, что нам доступны такие масштабные обороты, — с легкой горечью говорила Ани. Она лежала на животе, подложив руки под щеку, и теплый гранит разогревал ее немного ноющее тело, и тихий плеск воды вводил в дрему. — Можно было бы перебраться через границу к той же Талии, не опасаясь, что задержат. Да и защищаться хорошо, когда можешь стать огромной.

Нории, который сидел рядом, опираясь руками о землю и подняв лицо к солнцу, покачал головой.

— Твое пламя стабилизировалось в браке, Ани-эна, поэтому ты и можешь принять устойчивую крупную форму. Это доступно и твоей сестре, Василине, потому что ее аура из-за коронации уже даже превысила твою. А вот третья сестра никогда не сможет достичь даже половины твоего размера, четвертая — и четверть не осилит...

— Зато она может оборачиваться медведицей, — улыбнулась Ани. Из дворца Демьяна регулярно слали весточки о состоянии Поли, и то, что она регулярно и каждый раз все на большее время оборачивается и просыпается, почти убрало из сердца старшей Рудлог вкус вины оттого, что не уберегла, не предотвратила.

— Это другое, — пророкотал дракон. — Полиморфия и оборотничество в основе имеют разные источники. Полиморфия свойственна только сильным детям Красного. Твоя аура — многоликий огонь, который может принять любую форму, уплотнившись из энергии в материю. Ровно как наша аура разворачивается в дракона. Ты как мягкая глина, можешь вылепить из себя что угодно. Но глина, из которой вылепили фигурку дракона, остается по сути своей глиной, а ты остаешься пламенем. Ты при этом не становишься драконицей, носительницей крови Белого и Синей. Твоя кровь не меняется. Ты не можешь долго оставаться в чужой форме, не теряя человеческий разум, а мы можем годами и десятилетиями жить в драконьем облике. Как и берманы в медвежьем. И оставаться разумными. А вот твоя сестра... в ее ауре явно видны земные побеги силы Зеленого Пахаря. Она сейчас — и огонь, и земля, может и зачать, и выносить и родить в медвежьем обличье. Ты же по форме можешь быть и драконицей, и верблюдицей, и ящерицей, — он усмехнулся, и Ангелина с нарочитой строгостью взглянула на него, — а по сути — всегда только огонь.

Ани слушала внимательно. Она любила, когда Нории начинал рассказывать что-то неведомое ей — любила и жалела, что слишком многих знаний о себе лишена ее семья.

— А если я тоже выпью твоей крови, моя — изменится? — спросила она после недолгого раздумья.

— Твоя сестра пила кровь Демьяна Бермонта? — заинтересовался Нории. Ани кивнула. — А я то-думал, как это могло случиться. Да, сильная кровь правящего монарха и ее собственная как усилитель вполне могли дать такой результат. У твоей сестры Марины с ее мужем уж бы так не получилось, как и у Василины. А что касается тебя — не знаю, шари. Ты сильнее твоей сестры и как сработает моя кровь, даже не могу предположить. Может, влияние моей крови будет просто выжжено. Но если ты захочешь, я напою тебя.

— Я подумаю, — проговорила она приглушенно, с удовольствием растягиваясь на теплом камне. — Я бы хотела, чтобы наши дети могли летать, Нории. И почувствовать... что такое брачный полет. Это великолепно.

— Кто знает, шари, — дракон лег рядом с ней на живот, скользнул рукой по спине супруги, задержал на ягодицах, улыбнулся. Голос его звучал гулко, расслабленно. — Дочь Красного, ставшая женой первого дракона, смогла дать нашему племени устойчивости и родила мужу четырнадцать крылатых детей. А они были так сильны, что даже когда брали в жены дочерей человеческих, их дети рождались драконами. Это потом, через несколько поколений наша кровь ослабла и мы смогли иметь крылатых детей только от соплеменниц. Да, наши предки были не в пример мощнее, но и ты сильна, моя Ани.

Они провели там несколько часов, пока голод и клонящееся к раннему февральскому закату солнце не погнали их домой. Ани, прижимаясь к горячему телу дракона и вдыхая запах цветущего эльвиэля, думала о том, что этот мужчина рядом, несмотря на его силу, не ограничил ее свободу, а наоборот, дал ей волю. Ведь внутренние запреты — не показывай эмоций, веди себя достойно, не думай о себе, — не менее тяжелы, чем внешние ограничения.

И да, завтра опять придется погружаться в дела и забыть об отдыхе. Но сегодня — сегодня можно было побыть свободной.

Тафия, утро

Над Городом-на-реке тоже с утра играли драконы и драконицы, и даже когда улетели те, кто жил в Тафии, то и дело над дворцом раздавались рев или курлыканье, и мимо проносились еще представители крылатого племени, обезумевшие от брачной погони. Светлана проснулась с утра от этого рева и очень испугалась, но Чет сквозь сон пробормотал "Спи, женщина, это молодняк разыгрался" и невозмутимо засопел дальше.

Легко сказать "спи", когда снаружи так интересно! Она чувствовала волнующий аромат какого-то цветка, который лился в их покои, и слушала крики драконов, а муж ее так спокойно спал, будто ничего необычного не происходило.

В конце концов любопытство победило, и Светлана, накинув широкое платье — шел уже пятый месяц беременности, и живот уже был заметен, — тихо вышла из покоев, поднялась на второй этаж и направилась на террасу.

Два дня назад их навещали Энтери с Тасей, с которой они уже успели стать хорошими приятельницами. Тася была простой и очень доброй, и с улыбкой рассказывала, что после того, как Владыка Нории отпустил Ангелину Рудлог — задолго до их свадьбы, — к ней пришла делегация нани-шар и попросила продолжить уроки по чтению и письму.

— Я же сама только школу закончила, — просто призналась Тася, — какая из меня учительница? Но так просили, что решила попробовать. Теперь вот занимаемся, читаем вместе, когда я не помогаю Энтери с лечением. Врачей в Истаиле нет, люди обращаются к драконам, а я могу и травы смешать, и запись вести. Конечно мы не столько читаем, сколько я рассказываю им о своем городке и о наших обычаях.

— А живут эти нани-шар так же во дворце?

— Те, кому никак не возвратиться домой, — кивнула Тася. — Нам это странно, но они совсем безобидны, как дети, и боготворят жену Нории. И боятся ее. Хотя я не понимаю, чего бояться. Мы с Энтери иногда ужинаем с ними. Ангелина не тепла, немного строгая, на учительницу похожа. Но совсем не злая.

Света представила, что бывшие женщины Чета оставались бы рядом, и помотала головой. Нет, она бы с ума сошла.

— Тут другой менталитет, — пояснила Таисия, — я часто хожу в центр, болтаю с соседями. Люди очень добродушные, разговорчивые, гостеприимные. Похожи на мой народ, тера-ноби, но у нас к девушкам отношение куда строже. Здесь же никому не кажется ужасным, что у Владыки есть Владычица и есть гарем. Но в Истаиле все знают, что Нории ни на кого не смотрит кроме жены. Ее считают великой колдуньей и гордятся, что дракон смог покорить ее. И еще говорят, что конечно ей не по статусу ревновать к простым женщинам, и она очень милостива, что не заколдовала нани-шар и взяла над ними покровительство, и они теперь завидные невесты.

Да, менталитет у жителей Песков правда был иным. И у драконов иным. Света поделилась с Тасей своими страхами по поводу брачного полета.

— Я не боюсь за Энтери, — с улыбкой сказала Тася, — но чтобы ему не было тяжело, мы уйдем на это время к моему отцу, в Теранови. А потом вернемся. Но даже если бы не уходили... Света, надо верить своему мужу.

Сейчас Света с опаской наблюдала за хорошо видной с возвышения битвой двух драконов над рекой. Бой происходил далеко — драконы казались не больше голубей, но рычание и поощряющие крики кружащей вокруг драконицы доносились и досюда.

Раздались шаги — к ней подошел бодрый Четери, склонился, потерся щекой об щеку, обнял. Света задрала голову — глаза у него были багровыми, но в остальном он казался совершенно спокойным. Посмотрел в сторону реки, усмехнулся.

— Хороший сегодня день.

Светлана напряглась, и Чет захохотал, сжимая ее крепче.

— Света, — пояснил он, растягивая слова, — я старый ленивый дракон. Женатый старый ленивый дракон. У меня столько было полетов уже, что ничего нового я там не узнаю.

— Но ты хотел бы, — пробурчала она с горькой неловкостью. — У тебя глаза красные. А я не могу тебе этого дать.

— Инстинкт, — Четери пожал плечами. — Когда видишь еду, выделяется слюна, а в брачный полет драконов тело реагирует возбуждением. Но я — это больше чем голод, инстинкт или зов крови, Света. Меня этому научил Мастер Фери — он испытывал нашу волю, и еще тогда меня переломало и я стал хозяином своего тела. Меня волнует запах эльвиэля и крик дракониц, мне приятно наблюдать за битвами, — он кивнул в сторону реки, откуда как раз снова донесся грозный рев, — но этот день пройдет, а ты останешься со мной.

Один из драконов рухнул в воды Неру, второй, сделав победный круг над вынырнувшим соперником, вытянулся стрелой и понесся за уже едва различимой драконицей.

— А потом они... не держат друг на друга зла? — осторожно поинтересовалась Светлана, наблюдая, как поднимается из воды проигравший дракон, а за ним туманной россыпью опускаются в реки капли с крыльев и тела.

— Ты думаешь, он успокоится? — хохотнул Чет. — Нет, полетит отбивать себе другую самку. В полет разум затуманивается, и со столькими дерешься, что и не помнишь-то часть. Тем более, — голос его стал глухим, — нас осталось чуть больше трехсот, и чуть больше трети — женщины. Всем все равно не достанется, поэтому и бои такие ожесточенные. Побеждает сильнейший, это залог сильного потомства. Но потом, с заходом солнца, полет закончится, тогда и начнет возвращаться разум.

Светлана умиротворенно молчала. Солнце поднималось выше. Скоро проснутся родители, и мама Матвея с его сестренкой, и будет большой семейный завтрак, и дела потом целый день...

— А запах правда чудесный, — призналась она, полной грудью вдыхая нежный цветочный аромат. В низу живота, под теплыми руками Четери вдруг затрепетало, задрожало, будто крошечная бабочка внутри забила крыльями, и Света недоверчиво прислушалась и улыбнулась.

Во двор выскользнул ученик Чета — в смешных широких штанах, с голым торсом, поклонился солнцу, и принялся медленно разминаться. Дракон одобрительно хмыкнул, наблюдая сверху за ним.

По двору уже ходили слуги, и молодые девушки-служанки бросали на императорского внука любопытствующие взгляды, останавливались, наблюдая, посмеивались и шептались. Вей Ши пытался казаться невозмутимым, но щеки его краснели.

— Сколько ему лет? — полюбопытствовала Света.

— Двадцать два. Совсем юный, — откликнулся Чет. — А дури закостенелой многовато. Тут, конечно, старая красная кровь дает о себе знать. Но поддастся ковке — будет толк. Не обижает он тебя, Светлана?

— Нет. Избегает, — призналась Света. — И смотрит в сторону, если приходится говорить со мной.

— Много дури, — повторил Чет задумчиво. — Придется учить.

Светлана уже убежала к родителям, а Мастер все стоял на террасе, вдыхая нежный запах эльвиэля и глядя на реку.

Ему, пережившему столько битв и сражений, было тревожно. В воздухе, напоенном любовью, витал и знакомый каждому старому солдату запах близкой войны. Чет знал от Нории о возможных предстоящих сражениях, знал он и о смертях белых королей, и о том, куда ушел его рыжий ученик, но даже если бы не было сказано ему ни слова — воин-дракон все равно бы ощутил этот вкус. Перед великими потрясениями изменяются токи стихий и тоньше становится грань между нынешним и грядущим, и чуткие души способны видеть больше, ощущать больше.

Мир вибрировал, мир слабел, и Чет, подставляя лицо сладковатому ветру, слушал и окружающее, и себя, и чувствовал и тяжесть клинков в руках, и запах крови, видел смутные образы будущих сражений, и предвкушал их, улыбаясь и печалясь. Затем тряхнул длинными волосами и помотал головой.

Всему свое время. Будет война — займется войной. А пока, как бы не отвлекал запах цветов и всеобщего безумия, нужно заниматься делами мирными.

— Но для начала — поесть, — с хищным предвкушением решил Чет, когда его внимание привлекла замерцавшая арка телепорта во дворе. Мастер с любопытством поднял брови — прямое сообщение без предварительной настройки было налажено только с Истаилом, но Нории сегодня точно не до посещений.

Из мерцающего полотна показались двое — очень молоденькая девушка со слабым пламенем Рудлогов и однорукий мужчина, которые тут же с интересом начали осматриваться, пока за их спинами гасла гладь перехода. Четери, конечно, их узнал, и, втайне радуясь, что появился еще повод отложить скучнейшие городские дела, спрыгнул со второго этажа и пошел к гостям — мимо почтительно склонившего голову Вей Ши.

— Владыка, — Святослав Федорович протянул руку, и Чет пожал ее, — приношу свои извинения за нежданный визит. Мы не хотели беспокоить вас, просто погулять по городу. Дочка заскучала в Истаиле.

Чет перевел взгляд на самую младшую Рудлог, которая, несмотря на возраст, тоже со всей очевидностью пыталась всеми вокруг управлять. Темные волосы ее были собраны в хвост, ростом она уже почти догнала отца, и по всей видимости пыталась казаться взрослой. Много золотых украшений — наверняка порылась в сокровищнице Нории и шкатулках старшей сестры, сильно подведенные глаза на детском, чуть круглом лице, яркое платье.

— Доброе утро, — звонко поздоровалась принцесса Каролина и помахала какой-то большой плоской деревяшкой, к которой было прикреплено много чего — и бумага, и карандаши, и еще что-то неопознанное драконом. — Ани с Нории куда-то пропали, — довольно обиженно сообщила она, и Четери со смешком представил, куда они могли пропасть . — Я хочу у вас порисовать. В Истаиле только дворец красивый, остальные здания довольно однообразны. А Нории рассказывал, что Тафия старейший город Песков и здесь много разных исторических строений. И река есть. И вас хотела нарисовать... если получится. Можно? — немного смущенно добавила она в конце.

Четери изумленно помотал головой — а он-то думал, что самой непосредственной в этой семье является Алина. Над их головами с курлыканьем пронеслась драконица, заревел нагоняющий ее дракон, и младшая Рудлог развернулась, и широко распахнув глаза, наблюдала, как они удаляются. Сейчас она напоминала ребенка в лавке сладостей.

— Я с утра все пропустила, — завороженно и немного обиженно произнесла она, — из Истаила все уже улетели.

— Каролина, — мягко проговорил Святослав Федорович, — Владыка Четерии не может тебе позировать. У него нет времени, как и у Василины нет или Ангелины.

— Так мне же не нужно, чтобы он стоял, — горячо возразила Каролина, — я так могу, тихонечко в сторонке посидеть и понаблюдать. Я же Нории нарисовала, он не позировал! Но если нельзя... — она остановила взгляд на продолжающем разминку Вей Ши, который сейчас тренировался с длинным боевым шестом, да так, что воздух гудел и лепестки цветов с кустов падали на землю. — Ой какая натура!

Святослав Федорович с легким извинением посмотрел на Чета, и дракон пришел ему на помощь.

— Будьте моими гостьми, — сказал он с улыбкой, — вы можете приходить сюда в любое время. Я прикажу, чтобы покои всегда были готовы для вас. Я действительно занят, но сейчас я собираюсь завтракать, присоединитесь ко мне?

— Я уже во дворце наелась так, что мне плохо, — сообщила Каролина, и тут же под строгим взглядом отца заморгала и выпалила: — Ой, простите, я хотела сказать, что очень благодарна за приглашение, но мы уже завтракали, и предпочли бы прогуляться!

— Хорошо, — Четери тоже оглянулся на йеллоувиньца. — В городе безопасно, но вам нужен проводник. Я дам вам в сопровождение своего ученика. Если же вечером у вас будут еще силы, то вы можете посмотреть на нашу тренировку. Вей Ши, подойди! — окликнул он.

Молодой ученик, положив шест на плечо, приблизился, склонил голову. Он тяжело дышал, тело было покрыто потом, и Каролина закусила губу, невольно потянулась за карандашом.

— Мастер?

— Проводи моих гостей по городу, — приказал Четери, — что попросят — делай. Сегодня ты у них в услужении.

Ученик оглядел гостей с ног до головы, отвел глаза в сторону и буркнул:

— Позвольте одеться, Мастер?

— Иди, — легко согласился Чет, внимательно глядя на него. — Ты хочешь еще что-то сказать мне, Вей Ши?

— Нет, Мастер, — тихо и яростно проговорил ученик и поклонился еще раз. — Я все сделаю по вашей воле.

И под удивленными взглядами Каролины и Святослава Федоровича он развернулся и направился ко дворцу. Четери усмехнулся, глядя ему вослед. Гости уже начали разглядывать внутренний двор, фонтан — а воин-дракон все следил за учеником. И увидел, что и ожидал — как почти скрывшись из виду молодой гордец изо всех сил рубанул шестом по дереву, переломав оружие.

Каролина с отцом долго гуляли по горячим и зеленым улицам Тафии. Поднимались на холмы и спускались с них, рассматривали большие купеческие дома и драконьи дворцы, уступавшие дворцу Четери размером, но не великолепием, храмы, в которых уже шли службы, сторожевые башни, — Каролина почти на ходу делала наброски, фотографировала и стремительно двигалась дальше. Взобрались и к старому пустому университету — младшая Рудлог издалека увидела его, возвышающегося на одном из холмов, и попросила у проводника отвести туда. Вей Ши молчал, молча и направился к зданию.

Людей в Тафии было еще немного, но рынок уж теплился, и на обратном пути Святослав Федорович купил воды и сладких лепешек. Предложил проводнику, но тот повел головой и отвернулся.

А вот Каролинка не отказалась. Они ели на ходу, и отец терпеливо отвечал на вопросы по поводу той или иной архитектурной особенности, рассказывал о перекликающихся со сохранившимися зданиями в Рудлоге элементах, с удовольствием рассматривал и сам зарисовывал зеленые сады на крышах.

— Какая же тут должна быть система дренажа, чтобы не сырели дома, — удивлялся он, — хотелось бы посмотреть!

Он все же зашел в один из пустых домов, очень осторожно прошел наверх. Каролина осталась снаружи с Вей Ши и бодро дожевывала лепешку, уже разглядывая следующую красоту — горбатый массивный мостик, расположенный неподалеку, над одним из тонких каналов, ведущих к реке Неру. Солнце палило ярко, было жарко, и принцесса с наслаждением выпила еще воды, откусила лепешку и случайно поймала косой голодный взгляд проводника.

— Ты хочешь есть? — спросила она сочувственно и протянула ему лепешку, глиняную баклажку с водой. — Может, ты позавтракать из-за нас не успел? Бери, я уже наелась.

— Не хочу, — буркнул йеллоувинец, отворачиваясь.

— Как же не хочешь, если мы так долго ходим? — удивилась Каролинка. — Бери, не стесняйся, они совсем недорого стоят.

Она, обойдя проводника, попыталась всунуть ему в руку лепешку, но тот раздраженно дернул ладонью, и угощение упало на брусчатку, в дорожную пыль.

— Не надо ко мне прикасаться, — процедил Вей Ши.

— Ты такой застенчивый, — посетовала Каролина, с грустью глядя на истекающую медом лепешку. — И неуклюжий.

Проводник сжал зубы.

— Ты из Йеллоувиня, да? А как попал сюда?

Проводник молчал.

— У нас нет слуг из Йеллоувиня, — продолжала болтать Каролина, поглядывая на ворота дома, в который ушел Святослав Федорович, — а жаль, я бы практиковалась в языке. У меня все сестры знают йеллоувиньский, а я говорю очень плохо. Хочешь, я попрошу Четери тебя отдать мне?

Молодой Ши становился все бледнее, а губы и вовсе сжались в тонкую линию. Каролина вздохнула, — становилось все жарче, — посмотрела в сторону реки.

— Ненавижу ждать, — сказала она недовольно и чуточку капризно. — Ужасно, когда нечем заняться. Пойду отца позову, — она уже сделала несколько шагов к воротам и вдруг обрадованно развернулась. — Ой, забыла! А давай я тебя пофотографирую!? Ты так гармонично сложен, я смогу тебя потом нарисовать. Можешь снять рубашку? Она такая застиранная... под ней не видно ничего. Мне кажется, у тебя идеальные пропорции плеч! Так очерчены мышцы!

И она защелкала фотоаппаратом, запечатлевая, как Вей Ши с выражением крайнего изумления на лице поворачивается к ней, выдыхает, в четыре шага оказывается рядом...

Фотоаппарат полетел на землю, хрустнул под каблуком ботинка, а Каролинка, всплеснув руками, упала на колени, потрясла запястьем, которую только что грубо вывернули — но не это ее волновало.

— Зачем? — всхлипнула она, собирая раздавленный фотоапарат и прижимая его к груди. — Ты что, дурак?! — Губы ее дрожали, как и голос — но он был грозным, тонким. — Ты знаешь, сколько тут всего? Тут мои рисунки, и куча референсов, и Ангелина, и папа... зачем?

Проводник стоял с таким яростным лицом, будто она только что нецензурно обозвала его матушку, глубоко выдыхал, постепенно успокаиваясь.

— Ты — наглая девчонка. Я тебе не обезьяна, чтобы меня фотографировать, — наконец, сказал он презрительно. — Нас вообще запрещено фотографировать.

— Нас — это кого? — фыркнула Каролина, поднимаясь и утирая глаза, отчего на лице сразу появились грязные разводы от туши и пыли. Второй рукой она так же прижимала фотоаппарат к груди. — Его величество императора? — она заморгала — грязь попала в глаза. — Тоже мне, нашелся аристократ. А попросить нельзя было, я бы удалила, зачем сразу ломать? — принцесса снова посмотрела на осколки, на покрасневшее запястье, скривила губы и окончательно разревелась. — Ты злой и грубый! Я все расскажу папе и Четери! Тебя накажут! Выгонят! А если сестре расскажу, она тебя вообще убьет!!

— Тому, кто защищает честь рода, нечего бояться наказаний, — процедил Вей Ши. — Никому не позволено нас унижать.

— Уходи! — принцесса сердито шмыгнула носом и топнула ногой. — Иди подметай двор или чем ты там занимаешься. Тоже мне, защитил честь рода перед двенадцатилетней девочкой. Дурак!

Когда Святослав Федорович вышел из дома с ворохом зарисовок, Каролина, зажав планшет между ног, вытирала платьем глаза. Проводника нигде не было. Бывший принц-консорт, выслушав прижавшуюся к его груди дочку, которая от внимания и сочувствия начала еще сильнее всхлипывать, закаменел, погладил ее рукой по спине.

— Пойдем обратно, Каролина, — сказал он. — Я... пообщаюсь с этим молодым человеком. Никто не смеет трогать мою девочку.

— Он сильный, а у тебя нет руки, — жалобно и испуганно проговорила младшая Рудлог. — И вообще он слуга. Ну его, пап! Он, наверное, ненормальный!

Святослав Федорович улыбнулся.

— Каролина, защищать своих нужно вне зависимости от собственной силы. Давай я полью тебе из фляги воды, умойся, и пойдем.

Во дворе дворца Четери предсказуемо йеллоувиньца не оказалось. Зато был сам Владыка с женой — они обедали прямо среди цветущих деревьев, и Четери встал навстречу гостям, по всей видимости собираясь пригласить их за стол. Собирался что-то сказать — но остановил взгляд на лице младшей Рудлог, на опухших глазах и губах, заметил покрасневшее запястье и посуровел. А когда выслушал Святослава и Каролинку, тяжело помолчал несколько секунд. Света за его спиной смотрела с тревогой, причем не на гостей — на мужа.

— Почтенный Святослав, принцесса, — сказал Четери, — примите мои извинения за нарушение законов гостеприимства. Я обещал вам защиту и безопасность. Так как это мой ученик, тяжесть его проступка на мне.

— Я бы хотел пообщаться с этим Вей Ши, — попросил Святослав. Чет покачал головой.

— Не нужно. Мой ученик, мне его и наказывать, а вам не по статусу на него руку поднимать.

— Пап, — взмолилась Каролина, с испугом дергая отца за ладонь, — пусть Четери сам, пусть!

Бывший принц-консорт посмотрел на дочь, на Чета. Культя его дернулась, и он опустил голову.

— Хорошо. И я не виню вас, Четери.

— И мы еще придем, — взволнованно добавила Каролина. Подумала и добавила вежливо: — С вашего разрешения, Владыка!

Гости ушли, отказавшись присоединиться к трапезе, и Чет, спокойно доевший запеченное мясо, сыто потянулся, потрепал жену по коленке и встал.

— Четери, — жалобно попросила Светлана, — не убивай его.

— Не убью, — спокойно пообещал Мастер. — Моя задача — чтобы он жил умным, а не умер дураком.

Вей Ши сидел в своей аскетичной каморке на узкой кровати, обхватив голову руками. Увидел входящего учителя, вскочил, вздернул подбородок вверх. Мастер наматывал на локоть длинный кнут, и лицо его было печальным.

— Снимай рубашку, становись спиной, молодой Ши, — сказал он с сожалением. — Услышишь звук — прыгай. Увернешься, твое счастье.

— Будешь пороть меня как раба в старые времена? — вспыхнул внук императора, сжимая кулаки. — Лучше убей, Мастер! Лучше убей!

— Рабов привязывали, — поведал Чет, — а я даю тебе возможность и в наказании учиться. Ты не себя испачкал — мое слово испачкал, щенок, моих гостей оскорбил. Ты, взрослый, обидел ребенка, ты, мужчина, тронул женщину. Но ты можешь это искупить. Лучше я сейчас тебя накажу, чем жизнь потом. Прыгай!

— Не буду, — прорычал Вей Ши. — Ни прыгать, как трус, ни прислуживать безродным. Если бы кто увидел эти фотографии и меня, в одежде бедняка, грязного, то позор бы пал на семью Ши! Разве есть разница, кто тебя позорит? Хочешь наказывать — наказывай, а я своей вины не вижу!

— Твой выбор, — кивнул Четери — и кнут зашипел, завыл, как звенящая змея в атаке, и за дверьми каморки несколько минут слышны были свисты и сдавленные, глухие стоны.

— В Тафии у реки есть храм Триединого, — говорил воин-дракон, сматывая окровавленный кнут. Вей Ши остался на ногах, но опирался на стену у окна, уткнувшись в нее лбом и тяжело дыша, рубашка была разодрана, плечи его дрожали. — Туда уже пришли монахи, туда приходят бедные за помощью. Пойдешь туда, там залечат твои раны. Боли сейчас у тебя больше, чем вреда. Останешься там помогать, пока не поймешь, что можешь вернуться. Помогать, ни от какой работы не отказываться, всех слушать и слышать, и жить только на то, что заработаешь на пожертвования. Когда вернешься, скажешь мне два слова. Если не те — пойдешь обратно. Понял?

Внук императора Великого Йеллоувиня, наследник престола, молчал.

— Второй вариант. Я залечиваю твои раны, и ты остаешься здесь. Переезжаешь в лучшие покои, и я всем сообщаю, кто ты. Будешь жить, как привык. Но учить я тебя больше не буду.

Спина Ши напряглась.

— Ты... обещал... деду, — с трудом проговорил он.

— Я скажу, что не справился, — беззлобно усмехнулся Четери. — Мои гордость и честь это не заденет.

Молчание, прерываемое тяжелым дыханием.

— В храм, — тихо сказал Вей Ши.

— Иди, — с одобрением ответил Мастер клинков. — И возвращайся, как поумнеешь. Только надень плотную куртку. Чтобы не испугать мою Светлану.

Когда Каролина с отцом вернулись в Истаил, Ани с Нории еще не было. И младшая Рудлог, все еще переживая испуг и обиду, и от этого с жадностью набросившись на накрытый обед, смотрела, как отец пытается открыть раздавленный фотоаппарат и проверить, цел ли накопитель. За окном начался дождь, и свежий воздух бодрил и радовал.

— Цел, — сообщил Святослав Федорович, доставая прозрачную короткую трубку. — А фотоаппарат новый купим, дочка. Как рука?

— Не болит уже почти, — c облегчением проговорила Каролина, дожевала кусок рыбы и просительно добавила. — Паап... а Ангелине обязательно рассказывать, да?

Она смыла косметику и выглядела совсем маленькой. И голос ее звучал по-детски.

— Нужно, Каролина, — отец вытер руки салфеткой и тоже приступил к обеду. — Тебе нужна охрана. Я, к сожалению, не в состоянии тебя защитить. И в произошедшем есть и моя вина, я слишком увлекся и оставил тебя одну.

— Папочка, ты самый лучший, — заверила его младшая Рудлог горячо и торопливо, и чуть не подавилась рыбой, закашлялась. Святослав подал ей воды. — И ни в чем не виноват!

— Мне нужно было предупредить тебя, что у людей из других стран и сословий другой менталитет, дочка, и то, что мы воспринимаем спокойно, для них может быть оскорбительным. Например, те, кто не видел вспышек фотокамеры, вполне могут испугаться или посчитать это колдовством или нападением. Хотя этот Вей Ши из Йеллоувиня... что-то не припомню там запрета на съемку людей, может, он из секты какой? Как бы то ни было, дочка, нужно быть осторожнее с чужаками.

— Теперь-то я буду, — грустно пообещала Каролина. — Просто я боюсь, что Ангелина меня больше не отпустит в Тафию. А там куда красивее, правда?

Святослав Федорович рассеянно кивнул.

— Отпустит, не переживай. Просто приставит охрану. И мне будет спокойнее. У тебя сейчас занятия?

— Да, — голос младшей Рудлог был уныл. — А сегодня, между прочим, праздник!

— Праздник отметим вечером. А я пока схожу в Рудлог, куплю тебе новый фотоаппарат, пообщаюсь с Василиной. И навещу Валентину с детьми. Давно у них не были. Со мной нельзя, — предупредил он просьбу дочери.

Каролина тяжело вздохнула и кивнула.

— А может их к нам пригласить, пап? Погостить?

— Я думал об этом, — улыбнулся Святослав Федорович. — Поговорю с Валей. Ешь, Каролина.

Младшая Рудлог некоторое время послушно и тихо ела, не нарушая этикета болтовней с набитым ртом. Но все же не выдержала:

— Жалко, что мы не можем сейчас все вместе на праздник собраться, правда? — Каролина сунула в рот еще кусок рыбы. Прожевала. — Все в разных уголках мира. Это грустно, пап.

— Это жизнь, милая, — тихо сказал Святослав. — Кто-то уезжает далеко, кто-то уходит. Это жизнь.

Глава 11

Рудлог, среда, 1 февраля, вечер

Увы, королеве Василине в этот вечер было не до праздника. Как, собственно, всем оставшимся в живых правителям за исключением разве что императора Йеллоувиня, потому что гармонизирующая сила его крови была велика. Хотя и в его стране начались проблемы. Избежал тревог полностью только Владыка Нории — ибо над его страной еще не успокоилась стихийная послесвадебная буря, и воздух был настолько напоен потоками Жизни, что влияние смерти двух королей не ощущалось.

А вот в других странах после обеда начали поступать тревожные сообщения. Резко ослабел стихийный фон, и Рудлог, несмотря на то, что сила Василины росла и недавно был напоен алтарь красной кровью, начало потряхивать по окраинам. Легонько, но этого достаточно было, чтобы испугать людей, помнящих еще осенние жуткие землетрясения. По всему континенту усилились ветра и морозы, и люди Бермонта, только с утра радовавшиеся теплу и солнцу, попрятались по домам. Инляндию накрыло ураганом, что, зацепив краем Маль-Серену, налетел с моря и ушел в Рудлог, сильно ослабевший, но все же опасный. В Блакории местами вдруг на глазах у изумленных людей полопалась мерзлая земля, открыв вязкие теплые топи, подогреваемые близкими горячими подземными водами, и по всей стране потек туман с явным болотистым запахом. Царица Иппоталия, что с утра ушла в храм поминать родных — потому что шел шестой день после смерти, день памяти, — с удивлением и страхом поняла, что море больше не подчиняется ей так, как раньше, и куда больше сил нужно, чтобы обуздать его. И все равно по всему побережью континентов Рика и Манезия разыгрались опасные шторма, остановившие судоходство и выбросившие на берега тысячи тонн изломанного льда — такой силы они были.

Василина же к вечеру начала гореть — ей стало жарко, и казалось ей, что она ощущает каждый толчок земли в разных уголках Рудлога, которые отдавались в голове вязкой волной боли. Они с Марианом ближе к полудню ушли на Север, в имение Байдек, к детям. Сейчас муж в холле общался с Тандаджи и Стрелковским по телефону, а королева, не в силах выносить поднимающуюся температуру и задыхаясь, оставила мальчишек и Мартинку на верного Симона и няню и вышла из-за стола в заснеженный темный двор. Она прикладывала руки к сугробам — те таяли, со стоном прислонялась лбом к стылой коре яблонь — бедные деревья начинали потрескивать и высыхать. На плечи ее словно опускалась вся тяжесть небесных сфер, и Василина, не понимая, что происходит, металась по двору, пока снег не начал таять уже в диаметре трех, потом пяти метров от нее.

Байдек, закончивший разговор, вернулся в столовую, увидел во дворе зарево, тревожный взгляд Симона, и, переменившись в лице, бросился туда. И застал момент, когда супруга, подернутая красноватым огненным маревом, застонала, опускаясь на землю с закрытыми глазами и растягиваясь на ней. От королевы во все стороны рванула круговая волна силы, почти ошпарившая бегущего к жене Мариана и сотрясшая почву.

В имении зазвенели стекла, зашумели, стряхивая снег, яблони, и все затихло — только краем слуха можно было уловить отдаляющийся гул земли.

Байдек перевел дыхание, потер саднящее лицо и быстро приблизился к жене. Сильно пахло озоном и каленым железом. Василина, одетая в легкое платье, сжавшись комочком и сотрясаясь от дрожи, так и лежала, закрыв глаза, на сухой, свободной от снега земле. И Мариан с тяжелым сердцем взял холодную жену на руки, прижал к себе и понес домой.

Опять странные свойства крови его супруги, опять груз, который он не может разделить с ней. И как понять, как узнать, что он только что видел, что произошло и зачем?

Позже они узнали, что сейсмографы зафиксировали уникальное круговое землетрясение с эпицентром в имении Байдек. Уникальное, потому что слабое, но до самых границ страны не потерявшее силы. Круговая волна содрогающейся земли дошла до окраин Рудлога, заставив замолчать начавшие извергаться вулканы в горах, и, постепенно слабея, распространилась по континенту.

После этого толчки в провинциях прекратились. Надолго ли — не знал никто.

Пока Василина приходила в себя в спальне, жадно глотая горячий ягодный чай, принц-консорт навестил детей, которые укладывались спать. Мальчишки дисциплинированно, как всегда в присутствии отца вытянулись по кроватям. Мартинка же капризничала, требуя маму, и Мариан взял ее на руки и отнес в их уютную спальню, под бок к жене, сам присел рядом. Там, где они с Василиной всегда ощущали защищенность от всего мира, дочка и уснула, прижавшись к материнскому боку. И только потом они смогли поговорить.

— Думала, умру от жара, — тихо, почти шепотом, жаловалась королева, вздыхая и гладя Мартинку по спине. Потянулась к тумбочке, приглушила свет ночника. — Я еще утром себя не очень чувствовала, лихорадило немного, но думала, от нервов.

Мариан кивнул — он тоже так решил. С утра пришлось вместе с Василиной проехаться по больницам — традиция милосердия в первый день весны, — и его самого от ожидания нападения скручивало почти до оборота.

— И потянуло на улицу, — продолжала Василина. — А там не пойму, будто зовут куда-то, будто нужно куда-то бежать, Мариан!

Мартинка зашевелилась, и королева зашептала: "тшш, тшшшш", наглаживая дочку и покачиваясь рядом с ней. Малышка затихла, и Василина продолжила совсем неслышно:

— Я в одну сторону, в другую — все не то. В голове уже мутиться начало, тело не слушается, на плечи тяжесть давит, и тут будто голос в голове шепнул "на землю!". Я и легла, не соображала уже ничего. Только коснулась — и чувствую, что из-под земли ко мне кто-то потянулся, огромный, потянулся и огонь мой впитал. И сразу холодно стало... Знаешь, я ведь после коронации и до того, как алтарь напоила, что-то подобное ощущала, просто я тогда в таком шоке была, что внимания не обратила. Но вот когда из меня кровь сосали... очень похожее было ощущение.

— Мне это не нравится, — хмуро и тихо проговорил Байдек. Снова налил в кружку горячего взвара из кувшина, подал жене, взял и себе. — Нужно опять проконсультироваться с Алмазом Григорьевичем, я попытаюсь с ним связаться завтра. Если он не сможет объяснить, то будем поднимать архивы, василек. Мне нужно знать, как уберечь тебя, да и понимать, опасно это или просто рядовое для вас явление?

— У мамы я такого не помню, — жалобно сказала Василина. — Мне страшно, Мариан. Ты рядом, дети рядом, а внутри будто дрожит что-то. Будто я ощущаю что-то неладное, и понять этого не могу.

— Я разберусь, — пообещал ей муж. — Обязательно, Василина.

Королева глотнула еще напитка. Лицо ее розовело — она взглянула на спящую дочку, улыбнулась с тонкой нежностью.

— О чем говорил Тандаджи?

— Кроме землетрясений? Нежить снова поднимается, — неохотно и после паузы сообщил Мариан. — И массово. Мы уже привыкли к стабильному уровню, два-три захоронения в неделю, а сегодня больше полутора десятков по стране. Хотя большинство кладбищ уже санировали, по всей стране вскрываются старые, старше ста лет. Армейские части все подняты по тревоге, брошены на зачистки. В нескольких областях уже введен режим чрезвычайного положения. И, — он помолчал, глядя, как тревожнее становится взгляд супруги, — по словам Стрелковского, у всех, кроме Песков, такая же ситуация. Хуже всего в Инляндии и Блакории. Лучше всего в Йеллоувине, там в основном происшествия на окраинах. Но если учитывать, что у желтых ранее не было нежити вообще... Армии пока хватает, хотя генералитет принял решение запросить завтра у тебя разрешение набирать добровольцев в помощь.

— Можно было бы и сегодня, — нервно проговорила Василина. Посмотрела на хмурого мужа и покачала головой.

— Еще что-то, Мариан?

Байдек тяжело кивнул.

— Магколлегия утверждает, что стихийный фон над Турой продолжает ослабевать. Увеличилось количество проходов в иной мир, правда, они все открываются ненадолго, и чудовища оттуда не лезут. Все армейские предупреждены о возможной войне, переведены в режим готовности, и переходы отслеживаются по возможности, но мы не знаем, где произойдет прорыв, если он произойдет. И это большая проблема. Но не единственная. Начались перебои с телепортами. Информация пока секретная, но уже есть жертвы. Не массовые. Но в Инляндии два человека зашли в стационарный телепорт и не вышли там, куда направлялись. Их распылило. Есть происшествие и в Блакории. У нас несколько телепортов на телепорт-вокзалах перестали работать — мощности не хватает на переносы. Даже у сильных магов, строящих Зеркала, сократился радиус устойчивого действия. И по прогнозам магученых из коллегии, проблема будет нарастать. Но это все тебе доложат завтра на срочном совещании, Василина. А сейчас давай попробуем поспать. Боюсь, предстоит тяжелый день.

Марина, 1 февраля, Вершина года

О моем предстоящем замужестве с "хорошим другом дома Рудлог" пресс-служба Рудлога объявила вчера, накануне Вершины года, так что "из уважения к желанию почившего короля Инландера" через декаду, ровно на следующий день после окончания траура мне предстояло снова изображать счастливую невесту. Благо, "в связи с печальными событиями, церемония будет закрытой и очень скромной", и я надеялась отделаться парочкой постановочных фотографий в платье с шлейфом не длиннее четырех метров.

Почти сразу после объявления мне позвонил Мартин, и я была так счастлива, что чуть не прослезилась.

— Смотрю, у тебя в жизни предстоят статусные изменения, твое высочество, — почти с привычной мне легкостью проговорил он, и я, присев в кресло рядом с кофейным столиком, некоторое время улыбалась, прежде чем ответить.

— Изменениям уже почти неделя, Мартин. Можешь смело называть меня "твоя светлость" и искать в замке Вейн герцогства Дармоншир. Александр Данилович тебе ничего не рассказал?

— Вот как, — протянул он иронично-озадаченно. — Нет, Данилыч молчит как камень. И в чем причина? Потеряла голову от безумной любви?

Я засмеялась.

— Голову я давно потеряла, но даже это не смогло бы меня выпихнуть замуж, Март.

— Вот и я так думаю, — со смешливым облегчением откликнулся он.

— Если туманно и обтекаемо, то причина в государственной необходимости, — официально заявила я.

— Хороший повод, — фыркнул блакориец, — попробую уговорить Вики под этим соусом.

— Лучше сделай ей ребенка, — в голосе моем все-таки пробилось уныние.

Мартин помолчал.

— Вот как, — повторил он уже напряженно. — Ты в порядке, Марина?

— Да, — я загрустила и погладила лакированную поверхность столика. — Нет. Но я справлюсь, Март. Не бери в голову. Ты только... не забывай обо мне, ладно? Я буду счастлива тебя видеть в любое время. Можно даже с Вики.

— Откуда эта непроходимая тоска? — наконец-то тон его стал привычно-нежным. — Конечно, я загляну к тебе в Вейн, госпожа герцогиня. Хотя бы ради того, чтобы подразнить твоего мужа. Но не сейчас, увы. Я все еще придворный маг блакорийского престола, а Вики — инляндского. Нас таскают на допросы и вместе и по отдельности. Хотя, конечно, я бы себя сам давно уволил с треском.

— А кого на твое место? — недоуменно поинтересовалась я. — Лучше тебя-то нет, Март.

Он вздохнул, и я ощутила, как он переживает произошедшее. Но развивать тему не стал.

— Увидимся, Марина. И не забывай о моей сигнальной нити. Если вдруг срочно потребуется помощь — не стесняйся использовать связь.

— Я помню, — соврала я со всем возможным убеждением, закусила губу и покосилась на запястье — я уже давно забыла о ней, и только сейчас, присмотревшись, увидела серебристую тонкую вязь сигналки. — Счастливо, Мартин. Обнимаю тебя крепко-крепко!

Я звонила и Эльсену — некрасиво и неправильно было оставить человека, которым я так восхищалась, в неведении. Он прервал мои извинения недовольным:

— Марина, у меня всего две минуты. Мне уже все объяснили. Вас с четверга отправили в отпуск с последующим увольнением. Государственные дела. Я и не ожидал, что вы задержитесь надолго. Но мне жаль, жаль. У вас превосходные руки, чутье и самодисциплина. Лучшей сестры у меня не было.

— Простите, — снова с неловкостью проговорила я. — Вы мне очень много дали, Сергей Витальевич. Я бы очень хотела работать с вами и дальше. Вы для меня...

Он снова прервал меня, но тон его смягчился:

— У каждого свой путь, Марина Михайловна. Пусть ваш будет легким. Две минуты кончились, мне пора на осмотр, извините.

— Да, конечно, — пробормотала я, но в трубке уже шли гудки. Весь Эльсен в этом. Ничего важнее пациентов и его дела.

"А какое теперь дело у тебя?"

Мне стало так тоскливо, что я снова немного поплакала. Совсем чуть-чуть. Пока что моим делом было изображать участника пьесы под названием "счастливая герцогская семья".

Вчера же, едва я закончила говорить с Мартином, в двери постучала моя горничная и сообщила, что его светлость просит меня зайти к нему в кабинет. Спускалась я с неприятным чувством. Кабинет не вызывал у меня приступов любви к миру, а повод для общения и вовсе казался покрытым мраком. Но в кабинете, помимо моего мужа, оказался прямой, как палка Ирвинс.

Оказалось, что прислуга отрядила дворецкого парламентером. Старый слуга величественно попросил наши светлости исполнить свой хозяйский долг и лично с утра Вершины года раздать прислуге весенники — круглые традиционные пирожки с разными начинками. Сладкая означала, что предстоит хороший год, кислая — грустный, острая — волнительный и так далее.

— Его светлость Кристофер Дармоншир каждый год так делал. Так положено, — сообщил он многозначительно и замолчал, не утруждая себя дальнейшими объяснениями. Люк с сомнением и кривой улыбкой посмотрел на меня.

— Печь их самостоятельно я не обязана, надеюсь? — поинтересовалась я немного нервно.

— Нет, госпожа, — почти снисходительно объяснил Ирвинс. — Повара все испекут. Вам нужно будет только раздать.

Этим мы и занялись с утра до завтрака. К концу церемонии от "благодарю, милорд" и "спасибо, миледи" у меня звенело в ушах. Но слуги сияли и взирали с благоговением. Видимо, для них это было действительно важно.

Я приказала Ирвинсу отослать пирожков детям Софи. Я все еще чувствовала вину за то, что чуть не убила ее. Мне казалось, что я внушаю девочкам такой же ужас, какой внушал бы мне темный колдун, убивший маму.

За последовавшим праздничным завтраком Люк, как хозяин дома и глава семьи одарил весенниками и нас — меня, леди Шарлотту, Бернарда и Маргарету. И на лице Кембритча было еще больше недоумения и недоверия оттого, что он занимается этими глупостями, чем у меня, когда я взяла-таки пирожок и откусила его.

Мне попался кисло-сладкий, яблочно-клюквенный, с явным добавлением корицы и капелькой перца. Ничего удивительного. Хотя нет, с моей удачей он вполне мог бы быть еще и пересоленным.

В замке происходили изменения. Как-то незаметно появились пожилой врач-гинеколог и акушерка, полная и деловитая инляндка, а утром Вершины года, еще до раздачи весенников, когда я только проснулась и пережила боль от иглы в руке, я выглянула из окна. И увидела, как перед входом в замок разгружают реанимационное оборудование. Не узнать его я не могла, и некоторое время с недоумением любовалась на разгрузку.

— Похоже, Люк предполагает, что я попытаюсь умереть во время родов, — с ехидством сказала я после обеда леди Шарлотте. — Наивный, думает легко от меня отделаться.

В то время, когда у меня не кружилась голова и не хотелось томатного сока, я уже могла шутить.

Мы со свекровью уединились, чтобы попить чаю и обсудить предстоящую церемонию. Младшая сестра Люка, хоть и оставалась на праздничные дни в замке, к нам не присоединилась. И сам Кембритч, извинившись, на середине обеда оставил нас одних. Ему звонил глава Дармонширской полиции — в герцогстве, как я поняла, поднялись несколько кладбищ, и Люку обязаны были об этом докладывать, как обо всех крупных чрезвычайных происшествиях.

— Мужчин пугают роды, — снисходительно откликнулась леди Лотта, аккуратно доливая в топленое молоко янтарного чая. — Как нечто, что они не могут контролировать. Вот он и повышает степень контроля в той степени, что ему доступна. Думаю, к концу твоего срока тут врачей будет больше, чем слуг. А оборудования — побольше, чем в любом перинатальном центре.

— Как вы изящно обозначили паранойю, — пробормотала я, не желая признаваться, что меня предстоящее тоже пугает, и она понимающе улыбнулась. С улицы раздались хохот, крики, и мы поднялись, с затаенным любопытством подошли к окну. Чайная комната находилась на третьем этаже и все было видно.

Там, чуть в стороне от дороги, по которой я мчалась на Колибри, между замком и огромным парком стояло шестиугольное плетеное Дерево сезонов, небольшое, в полтора человеческих роста, все украшенное игрушками и разноцветными лентами. Мы украшали его вчера после встречи с Ирвинсом (дворецкий, почувствовав нашу слабость касательно пирожков, решил извлечь максимум пользы), церемонно прикрепив парочку лент и уступив право дальше развлекаться слугам. А ныне рядом с Деревом сезонов на выпавшем с утра снежке, под солнечным небом боролись герцог Дармоншир и будущий граф Мелисент-Кембритч, если я правильно поняла порядок наследования. А если попросту, то Люк и Берни. Полуголые, веселые. Одежда их валялась рядом. К моему удовольствию, Бернард периодически возил старшего брата в снегу. Впрочем, это никого не останавливало.

Я разглядывала мужа и кривилась от горечи. Тело у него было превосходным. Я любила его тело и слишком хорошо помнила его.

Как и то, почему я больше не могу к нему прикоснуться.

Метрах в пяти от них скорбным изваянием застыл Ирвинс — тепло одетый, с подносом в руках. На подносе исходил парком кувшин с чем-то горячим (или горячительным) и стояло несколько стаканов и открытых бутылок вина.

Берни в очередной раз обхватил Люка за пояс, завалил его на землю, но тот как-то хитро подставил подножку, и они вдвоем покатились по снегу. Леди Лотта наблюдала за этим с едва заметной улыбкой терпеливейшей из матерей, мне же хотелось одновременно злиться и хихикать. Злиться — потому что как смеет он развлекаться, когда кругом виноват? И когда мне так плохо?

С каким-то нездоровым упорством ковыряя рану, которая и так и не думала заживать, а только росла, я в понедельник, после нашей стычки в столовой, замазав кремом саднящие губы, нашла в своих вещах и перечитала досье Люка. Закончила я чтение глубокой ночью, закончила и сожгла папку, трясущимися от злости и ревности руками выдирая листы и кидая их в камин.

"Вступил в интимную связь с женой подозреваемого" чтобы добыть информацию и "блестяще раскрыл дело", "предложил покровительство" какой-то оперной певичке, дабы уничтожить компромат на одного из министров, хранящийся у нее, "сошелся с дочерью Валенского", и раскрыл заговор против короны... Десятки дел, и почти в каждом — какая-нибудь женщина, с которой он спал. И это только по работе. А сколько их было у него помимо службы в Управлении? Сотни?

Я понимала и то, сколько пользы он принес стране, и будь это кто-то другой, я бы точно зачитывалась сухим казенным описанием его подвигов взахлеб, будто приключенческим романом. Но это был он, мой Люк. Мой!

"Это я, — говорил он мне, — я такой и есть, Марина".

Да, только раньше я легко закрыла на это глаза и заранее простила ему его прошлое. И сейчас прекрасно понимала, что взялась за досье, дабы укрепиться в своем решении. Потому что иногда накатывали минуты слабости, и мне хотелось прийти к нему, прижаться и забыть обо всем.

Только так нельзя. Нельзя. Мне все еще было очень больно и плохо, и я каким-то чутьем понимала, что пока не выболит, не зарубцуется, нельзя. Иначе злость и презрение к себе и нему будет прорываться и жизни нам не будет. Вот если зарубцуется...

С улицы опять раздались крики — теперь братья носились по снегу друг за другом, как пара молодых, одуревших от запаха весны охотничьих псов.

— Берни его обожает, — заметив мой обалдевший взгляд, заметила леди Лотта. — Они никогда не общались плотно, но с тех пор, как Люк вернулся в Инляндию, очень сблизились.

— Его трудно не обожать, — согласилась я, стараясь, чтобы не дрожал голос. К чести леди Шарлотты, она сдержалась и не стала ничего спрашивать и в этот раз.

Почти неделя со свадьбы принесла мне немало открытий про Люка. Я узнала, что он может быть пугающим и подавляющим, увидела, что способен так легко дурачиться, как сейчас. Наблюдала за его бережным, почти трепетным и немного смущенным отношением к матери и ироничным — к брату и сестре, и даже немного ревновала. Ловила тоскующие, жадные взгляды в свою сторону и передергивала плечами от противоречивых чувств.

Всего несколько дней, а Люк, которого я знала, любила и ненавидела, вдруг оказался куда больше и глубже, чем я его представляла. Что же будет через год? Или через десять лет?

"Если у вас будет этот год или десять лет".

Начала портиться погода — солнце быстро затянуло серой хмарью, посыпался снег. Сначала легкий, прозрачный — но за какие-то минуты начала заворачиваться метель. Извозив напоследок друг друга в сугробах, Люк и Берни поднялись и пошли к застывшему, засыпанному снежком Ирвинсу. Взяли по бутылке вина, начали пить — дворецкий ловко наливал в стаканы дымящийся напиток, и они чередовали его с алкоголем. Затем, обнявшись и о чем-то оживленно беседуя, направились ко входу в замок — бедолага Ирвинс как-то умудрился поднять их одежду и шел следом, нагруженный выше головы, и при этом ухитряясь оставаться величественным.

Навстречу братьям вышел начальник местной безопасности Жак Леймин в сопровождении капитана Осокина, руководителя отряда моей личной гвардии. Отряд из двадцати человек прибыл сегодня с утра. Василина в телефонном разговоре сообщила, что выделяет мне гвардейцев из рудложского полка. Конечно, не столько, сколько Поле и Ангелине — они имели право на "королевскую сотню", но все равно неплохо.

— Будем надеяться, что Алина с Каролиной погодят с замужеством, — заметила я с легкой язвинкой, не став спорить. — Иначе в Рудлоге закончатся гвардейцы.

Безопасник и начальник моей гвардии, поздоровавшись с Люком, двинулись вокруг замка — Леймин что-то объяснял капитану под усиливающейся метелью. Скоро видимость стала совсем плохой, и мы с леди Шарлоттой отошли от окна и вернулись к обсуждению официальной церемонии.

Позже, уже из своих покоев, я еще звонила Кате, поздравляла ее с праздником, прислушиваясь к набирающему обороты снежному урагану за окном. Деревья в парке гудели и клонились к земле, и смотреть на улицу было жутковато.

— У нас тоже метет, — говорила Катя в телефоне. — Сидим дома, празднуем.

— Свидерский у тебя? — поинтересовалась я, подходя все-таки к окну. Мне послышался стук, будто где-то с грохотом захлопнулись ставни.

— Нет, — я чувствовала, как Катя улыбается. — Он вчера вечером приходил. Принес нам с девочками подарки. Саша очень занят сейчас. Иногда не может зайти и звонит.

Я нахмурилась, всмотрелась — метель за окном явно наливалась серебристым сиянием. Потерла глаза — показалось или нет?

— Ну а тебя можно поздравить? — продолжила Катюха. — Жаль, что я не смогу присутствовать.

Серебристые потоки бурана вдруг сплелись в четкую картину, и я увидела его. Огромного змея, зависшего напротив моего окна — крылья его размеренно взымались, хвост извивался где-то над парком, перья за башкой стелились по ветру, а ярко-голубые глаза в упор смотрели на меня.

— Можно, — рассеянно подтвердила я, наблюдая, как Люк приближается, текуче трется щекой и всем телом о мое окно и уносится куда-то ввысь. — Я тебе потом все расскажу, Кать...

Подруга что-то говорила, я отвечала, и болтали мы довольно долго, но видят боги, я ничего потом не могла вспомнить из нашего разговора.

За ужином Люка не было. На улице уже стемнело, ураган, снеся Дерево сезонов, наломав веток в парке и засыпав все сугробами, ушел в сторону Рудлога, и встала над замком звездная чистая ночь. Я принимала ванну, ощущая себя вполне комфортно и понимая, что уже привыкла к новому дому, затем закуталась в полотенце и вышла в спальню. И увидела там Люка.

Он стоял, глотая вино из бутылки. Увидел меня, усмехнулся. Глаза его блестели. Он снова был пьян, и одет небрежно — коричневые брюки, бежевая футболка-поло.

— Я принес тебе подарок, — сказал он, ставя бутылку на толстый ковер. Я молчала и не двигалась. Не хотела провоцировать.

Кембритч достал из кармана что-то массивное, подошел, и я опустила глаза. Опять драгоценности. Колье из черных опалов, в три ряда расположившихся под ключицами. Горячие пальцы, долго застегивающие украшение на моей шее. Алкогольное дыхание и легкое касание лбом моего плеча. Волосы его щекотали мою кожу.

Я отступила, и Люк остался на месте. С видимым усилием.

— Спасибо, — очень вежливо проговорила я. — Твоя страсть к камням явно прогрессирует.

— К камням на тебе, Марина, — поправил он хрипло. Сощурился, осматривая меня с головы до ног.

— Может, это какие-то ваши змеиные инстинктивные ритуалы? — нервно предположила я. Переступила босыми ногами по ковру, пошевелила пальцами с накрашенными черным ногтями — и он зацепился взглядом за это шевеление, сглотнул и поднял на меня взгляд, полный такой жадной мольбы, что я мгновенно вспыхнула, и вспомнила... вспомнила и как он целовал мои ноги, и как вылизывал эти самые пальцы... о боги...

— Люк, нет! — я выставила вперед руку до того, как сознание мое уступило, хотя чувствовала уже, как слабеют коленки. — Нет!

Он, шатнувшийся ко мне, все-таки остановился.

— Почему? — спросил шипяще, болезненно, и от слов его внутри меня привычно и сладко дергалось внутри. — Ты хочешь меня... я же свихнусь скоро, Марина...Маринка...

— Хочет мое тело, — постаралась я объяснить, хотя голос мой дрожал от злости и слабости. — Но не душа и не разум. Не могу без доверия, Люк. Не могу... Ты пока не убедил меня в том, что я снова могу тебе доверять. Зато убедил в том, — я с отвращением дернула колье на шее, чувствуя, как впиваются камни в кожу, — что у меня всегда будет достаточно побрякушек. Уходи... пожалуйста... пожалуйста...

Я просила, почти умоляла его оставить мне самоуважение — и Люк обжег меня горящим тоскливым взглядом и все-таки ушел, так быстро, словно боялся передумать.

Оставленную им бутылку я выбросила. Но перед этим не удержалась, лизнула горлышко и на мгновение зажмурилась. Было очень вкусно.

Засыпая в огромной кровати, я думала, чем заняться до конца недели. Надо бы все-таки навестить сестер, да и можно доехать до столицы герцогства — Виндерза, пройтись по магазинам. Встретиться с портнихой... срочно шить платье на свадьбу... Мысли наслаивались одна на другую, на губах чувствовался сладкий вкус вина, и я, замотавшись в одеяло и запланировав свою жизнь чуть ли не на месяц вперед, заснула удивительно легко впервые за прошлую неделю.

Жаль, что планам моим не суждено было сбыться.

Глава 12

Люк, 2 февраля

Лорд Дармоншир проснулся рано, с предсказуемо больной головой и мерзкими ощущениями во всем теле. По коже будто холодными слабенькими разрядами стреляло, в душе было неспокойно. За окнами еще стояла ночь, и его светлость, повертевшись и с наслаждением выхлебав стакан с шипучей таблеткой, а за ним еще полграфина воды, со стоном натянул на голову подушку и попытался снова уснуть. Но сон не шел — Люк маялся, крутился, пытаясь найти удобное положение — и не находил. В конце концов решил перекурить, успокоиться и снова уйти в сон.

Ветер из распахнутого окна выстудил спальню, унес к сияющим иглам звезд первый дымок, начал играть с волосами, зазывая снова полетать, повеселиться вместе.

— Нет, хватит, — пробормотал Люк тяжело, уже привычно пропуская тонкие струи ветра между пальцами и балуясь с ними, как кот с пряжей.

Хватит того, что он после каждого полета как безумный идет к Марине, хотя прекрасно понимает, что нельзя пока на нее давить. Пока она не готова воспринимать его. Нужно, чтобы она успокоилась, чтобы иссякла ее злость. Любое давление, наоборот, укрепляет ее оборону.

Поэтому, как и задумал, нужно дальше обволакивать ее ненавязчивым вниманием и комфортом, отступать при недовольстве — при этом провоцируя выплески, если она на грани, — и ни в коем случае не надоедать сюрпризами и попытками примирения. Пусть привыкнет, что этот дом и он, Люк, для нее навсегда.

Не пойдут сейчас ни попытки изумить, ни романтические жесты, ни ежедневные извинения. Позже — возможно, но не сейчас. С такой как Марина это будет выглядеть жалко, театрально и навязчиво, и только вызовет отторжение и пренебрежение к нему.

Его светлость поморщился, вспоминая свое вчерашнее фиаско. Легко было составить план, легко понять, как правильно поступать, чтобы исправить свою ошибку. Легко должно было бы исполнять задуманное — но он давно понял, что с Мариной его хладнокровие дает сбой. С ней он срывается и ведет себя с непривычным идиотизмом.

Вот и вчера... нельзя ведь было настаивать на близости. Все, момент в первый день упущен, наберись терпения.

— Терпения, — Люк невесело хмыкнул, затушил окурок и, подумав, потянулся за новой сигаретой.

Чутье, столько раз выручавшее его, шептало: подожди, не ломай ее, не заставляй. Да, Марину тянет к тебе, и она дрогнет, если надавишь, но потом будет несчастна, начнет презирать себя. А тебя возненавидит еще больше. Имел глупость напортачить — умей подождать. Иначе потеряешь ее навсегда.

Именно эту женщину Люк боялся потерять так, что руки холодели.

Но что делать, если чуть усиливается ветер — и тебя тянет полетать? А после в мозгу что-то переклинивает, и как не заглушай ты это выпивкой, делами, усилиями воли — но в конце концов идешь к жене, и несешь ей драгоценности, потому что тебе до трясучки хочется увидеть камни на ней, хочется прикоснуться, поцеловать, сделать своей. Права Марина, это какие-то усиливающиеся инстинкты — он всегда дарил камни женщинам, но только сейчас это стало манией. И эта потребность пугает, и злит, и наполняет тоской и счастьем несмотря ни на что. И даже пьяные и злые мысли избавиться от зависимости другими женщинами, вернуть себе разум и свободу проскальзывают без следа, оставляя разве что раздражение и кривую усмешку.

Потому что Люк был уже большим мальчиком, успевшим понять — пусть доходило с нескольких попыток, с трудом и ломкой, — что суррогат никогда не заменит оригинал. И это не зависимость. Это, черт ее дери, любовь.

Лорд Лукас все курил и курил, подставляя тело ветру и невидящим взглядом уставившись в окно. Может, ближе к весне запустить неподалеку стройку ипподрома и основать конный кубок герцогини Дармоншир? Марине понравится. Проекты один масштабнее другого лезли в голову и он постепенно успокаивался, не обращая больше внимания на тревожный холодок, разливающийся по коже.

Он сейчас ляжет спать, отметив для себя, что до обеда нужно забрать результаты генетического анализа. Не то, чтобы в данный момент Люка это очень интересовало. Но закрыть и этот вопрос было бы неплохо.

А около восьми утра его разбудит телефонный звонок. И жизнь в очередной раз резко изменится.

Лаунвайт, ночь с 1 на 2 февраля

Над стылым полем у южной окраины Лаунвайта сияли звезды. Было очень зябко и мирно. Даже ветер, что днем выл ураганом, сейчас небрежно и легко касался оледеневших высоких травинок — и небольшой, размером с перепелиное яйцо сферы из темного металла, вокруг которой была взрыта земля, будто сфера ударилась о поверхность с космической скоростью. Вдалеке виднелась двойная цепочка фонарей у шоссе, слышался гул грузовиков и шуршание редких ранних машин. Огоньки шоссе тоненьким ручейком вливались в огромное сияющее озеро ночной неспящей столицы с ее витринами, дорогими магазинами, круглосуточными ресторанами и игорными заведениями. И добропорядочными гражданами, большая часть которых сейчас спала.

Стебельки травы задрожали, затрепетали, но не ветер теперь был этому виной. Воздух вокруг сферы подернулся голубоватым сиянием, потек горизонтальными лазурными пластами — и начал раздуваться переливающимся полупрозрачным пузырем. Вскоре он уже вырос до невероятных размеров — больше футбольного поля, и основание его скрылось под землей.

Боги-захватчики Лортаха накопили огромный опыт за время покорения чужих миров. Поняли они и принцип связи планет — когда из-за схожести миров в разных концах Вселенной они в какой-то момент занимают такое положение относительно друг друга, что начинают резонировать и на них открываются пространственные порталы. Бывало, что десятки планет одной группы связывались одновременно. Осознали нынешние правители тонущего континента, что переходы открываются там, где нестабильнее всего энергетический фон планеты — в горах, в местах разломов, различных геовозмущений. А еще — над месторождениями редких металлов, если они есть на обеих планетах. В таком случае над самым богатым месторождением на исходной планете открывался вход, и над самым богатым на второй — выход. Подобное тянется к подобному.

Эновер был редчайшим устойчивым металлом во Вселенной, и даже небольшого его количества оказалось достаточно, чтобы обеспечить открытие стабильного перехода между двумя конкретными сферами из него, схожими по размеру.

Машины на шоссе начали притормаживать — перламутровый шар хорошо был виден издалека. Увидели его и полицейские на патрульном листолете, подлетели ближе. Шар, прекративший расти, дрогнул и раскрылся как цветок, смотрящий в небо. Лепестки его уходили в землю, и там, где должна была быть сердцевина, почва вдруг беззвучно ухнула в огромный провал, в котором закручивалась серая дымка.

Полицейский листолет приземлился метрах в пятидесяти от дыры в земле, из него вышли двое патрульных, светя мощными фонариками, направились к "цветку". Подошли, насколько могли, посветили в середину провала — свет пропадал в крутящейся светлеющей и редеющей дымке, в которую продолжала сыпаться земля, изнутри доносились сипы и какое-то взрыкивание, будто глубоко под землей ворочалось огромное животное.

— Чудеса какие-то, — восторженно проговорил молодой полицейский, Кри Фрустер. Он только-только выпустился из училища и его круглое лицо сияло от любопытства.

— Тут уже не наша работа, — ворчливо осадила его старшая в их паре, офицер Труди Веллер. Невысокая, полноватая, с начавшими уже седеть волосами. Ей оставалось два года до пенсии — а там уже ждали мечты о путешествиях, и внуки, и загородный коттедж, в котором можно спокойно встречать старость. — Надо вызывать магов. Отойди, не касайся свечения!

Напарник спешно отступил от продолжающего немного расширяться призрачно-голубоватого "цветка".

— Центр, центр, прием, говорит патруль триста двадцать два-а. Зафиксирована магическая аномалия, квадрат восемьдесят три — эф. Передаем изображение. Нужно подкрепление, чтобы отгонять зевак и репортеров. И сообщите в наш маготдел и в столичный МагКонтроль.

— Восемьдесят три-эф?

— Да, повторяю, квадрат восемьдесят три-эф. Плохо слышно, Джейн? Ждем подкрепления.

— Нормально слышно, Труди. Сейчас на другом конце Лаунвайта наблюдаем такую же дрянь, поэтому переспросила. Ждите.

Подкрепление прибыло быстро, из-за масштаба явления усиленное солдатами. Вокруг провала установили двойное оцепление, любопытных, пытающихся прямо по полю проехать и узнать, что происходит, непреклонно разворачивали обратно.

Наконец, появились и маги, и офицер Труди Веллер уселась обратно в листолет, завела его и немного расслабилась. Ей, конечно, случалось за время работы сталкиваться с магическими происшествиями, но они всегда вызывали беспокойство как неподконтрольные человеку без магического дара. Посмотрела на часы — семь утра. Зевнула. Закончилась ее смена. Нужно будет купить молока... корма кошке...у Родди в булочной как раз испекут свежие сладкие булочки с корицей...

— Капитан, смотрите! — тонким, каким-то срывающимся голосом крикнул напарник с соседнего сиденья. Офицер подняла глаза и обомлела. Из провала в свете прожекторов потоком вылетали огромные силуэты, похожие на стрекоз. На спинах их определенно сидели люди. Стрекоз были сотни, и они медленно поднимались в темные небеса, кружась там в строгом порядке. А за ними из серой дымки медленно, неспешно шли гигантские, похожие на муравьев, насекомые, окруженные более мелкими собратьями, размером с лошадь. На загривках и тех и других тоже сидели странно одетые люди. У листолета была открыта дверь — и капитан Веллер слышала, как пришельцы погоняют свой "транспорт" резкими голосами на чужом языке.

Офицер закрыла дверь, осторожно положила руку на гашетку. Орудия у листолета были слабенькие, парные.

— Взлетаем, Кри, — приказала она, и напарник поспешно завел мотор. Листолет зашуршал, поднимаясь.

Дорогу первому из гигантских муравьев заступил боевой маг, сверкающий щитами, поднял руку. За спиной его встал отряд из пяти соратников. Труди показалось даже, что она узнает стихийника — хотя трудно было разглядеть, но, кажется, это был Бенни Грасс, с которым они пришли на службу в один год.

Чудовище остановилось, затихло и войско за ним. Бен что-то крикнул, усилив голос, но из закрытой кабины не было ничего слышно. Зато было видно — как склонившийся со спины "муравья" человек махнул рукой — и остановившееся войско тяжело двинулось вперед.

Бена с его щитом просто отшвырнули, кого-то из магов послабее вместе с защитой пропороли огромной лапой-лезвием. Раздались крики, выстрелы, полились вспышки магических всполохов. Маги держались, но молодых солдатиков из оцепления и полицейских, среди которых были и знакомые Труди ребята, истребили за несколько минут.

Офицер Труди Веллер, сжав зубы, взлетела выше, выцеливая мужика на первом "муравье" и нажала на гашетку. Он главный, может, убив его, получится задержать этих чудовищ? Пули прошили командира пришельцев — тот дернулся, откинулся назад, покатился с высоты на землю. Вспыхнул рядом магический взрыв Тарана, несколько мелких "муравьев" полыхали, крутясь , суча ногами и подминая под спины своих наездников -а офицер Веллер все поливала непрошенных гостей из пулеметов, пока на листолет лоб в лоб не спикировала "стрекоза", сбив его на землю и там с остервенением разорвав на части и сам небольшой аппарат, и тела погибших напарников.

Небольшой отряд полицейских, солдат и магов, вставший на пути появившегося неоткуда войска, стал его первой жертвой. Уже первые инсектоиды вошли в город и покатились волной к центру, убивая все живое на своем пути, а из провала все выходили и выходили новые сотни, организованно располагающиеся по полю и широкой дугой начинающие движение к столице.

Лаунвайт, неподготовленный, сонный, атакованный с двух сторон, пал за несколько часов. Еще кипели бои у военных частей — сопротивлявшихся подавляли жестоко, кроваво, — полыхали вспышками заклинания у магуниверситета, держался дворец, закрытый щитами, но город уже был захвачен, и защитники агонизировали. Шли на помощь войска из других областей — но им навстречу, в сторону крупнейших городов королевства уже выдвигались армии из полчищ насекомых.

Виктория Лыськова, разбуженная под утро, быстро шагала по коридорам дворца, укрепляя щиты, накладывая ловушки и охранные заклинания. Март, поначалу появившийся вместе с ней и обошедший почти весь дворец снаружи, закапывая связующие защиту амулеты, которые должны были продержаться несколько месяцев, срочно был вызван в Блакорию. Сжал волшебнице руку, проговорил серьезно:

— Прошу, не ввязывайся в бои, — и ушел.

Во дворце царила паника и суматоха, за щитами дворца шло сражение, слышны были выстрелы, удары боевых заклинаний. Помощники Виктории по распоряжению лорда Розенфорда эвакуировали придворных — хотя она и объясняла, что здесь, во дворце сейчас самое безопасное место. Телепорты барахлили, но пока работали, то есть отправляли людей в место назначения в целом виде. В генеральный штаб, открывшийся тут же, неподалеку от королевского кабинета, непрерывно поступали сведения о боях, и информация была удручающая.

— Леди Виктория, — окликнул ее выглянувший из дверей штаба Розенфорд, когда она дорисовывала, окуная палец в стакан с водой, вязь дополнительной защиты на кабинете короля. — Пожалуйста, присоединитесь к нам.

В зале, полном военных, министров и прочих чинов, было очень душно, несмотря на открытые окна. Душно и накурено. На экране за спиной министра обороны, лорда Отергейла, виднелась карта Лаунвайта, которая почти вся была закрашена красным цветом.

— Стрекоз у них больше тысячи, — докладывал министр обороны, — насекомых разных размеров больше десятка тысяч. Точно оценить численность их армии пока невозможно, во-первых, они уже распределились по городу, во-вторых, из порталов продолжают появляться все новые отряды. Мирное население пока не трогают, хотя случайные жертвы есть. С захваченными военными в частях расправляются с варварской жестокостью. Из тридцати восьми частей в Лаунвайте захвачена уже двадцать одна. Чудовищные потери, господа! Сейчас они оцениваются в десять-пятнадцать тысяч военнослужащих, но, скорее всего, их как минимум вдвое больше.

Насекомые бронированные, пулей не возьмешь, удар гранатомета при удачном попадании убивает стрекозу, но оставляет в живых "муравья". Оружие у людей простейшее: арбалеты, луки, мечи. Основная убойная сила — насекомые. Нам бы не составило труда справиться с сотней, даже тысячей насекомых, но их гораздо больше и они берут числом и массой, как саранча.

— Мое мнение — нужно отступать, укрепляться на периферии. Сейчас Лаунвайт мы уже не отстоим. Подняты боевые листолеты, мы попытаемся под их прикрытием вывести часть гвардии. Но листолетов очень мало. В Лаунвайте было всего двенадцать, и четыре выведено вчера в область, чтобы перебросить отряды зачистки к кладбищам. И, кстати, проблему с нежитью никто не отменял, господа. Кладбища продолжают восставать. Часть сухопутных войск связана зачисткой захоронений, и это тоже огромная проблема.

Вики терпеливо слушала, стоя у двери — понимала, что не просто так ее сюда позвали.

— Леди Виктория, — министр обороны наконец-то увидел ее. — Я понимаю, что у вас в приоритете сейчас задачи по сохранению дворца, но хотел бы просить вас поучаствовать в спасении военных с блокированных частей. Мы не просим вас идти в бой, это задача летчиков и боевых магов, которые полетят с вами. Но у нас на территории есть четыре готовых к вылету листолета, каждый из них может унести до сотни человек. Нужны ваши щиты, чтобы листолеты не смогли облепить и сбить эти стрекозы, потому что по имеющемуся опыту собственная защита аппаратов долго не выдерживает. Мы обязаны вывести хоть кого-то, потому что и так лишились уже половины личного состава столичных войск.

Виктория поколебалась, вспомнила просьбу Мартина...

— Конечно, я помогу, — сказала она. — Насколько хватит сил. Но, генерал, позвольте вопрос? Почему не попытаться закрыть порталы? Они нестабильны, вам должны были отдавать сводки о наблюдениях за ними и экспериментах. Любое сильное стихийное или энергетическое возмущение — и портал схлопывается.

— Это первое, что мы попытались сделать, — ровно ответил министр обороны. — Отправили по два листолета к порталам, обстреляли их самыми мощными ракетами. Никакого эффекта, леди Виктория. Они на удивление стабильны. Только растратили запас... и потеряли четыре боевых листолета. Их защита не выдержала массы накинувшихся на них стрекоз.

— Я могу попробовать сделать это вручную, генерал, — предложила она.

Министр обороны потер виски.

— У вас есть час, леди Виктория. Попытайтесь. Помните, что этот час оплачен жизнями тех, кого мы могли бы за это время эвакуировать. Даже если не выйдет, на обратном пути приступайте к эвакуации.

Листолет, вылетевший во главе небольшой эскадрильи, набрал максимальную высоту, и Вики, удерживая вокруг четырех аппаратов щит размером с половину дворцового парка, выглядывала из иллюминатора, глядя вниз, на пытающихся пробить щиты вокруг дворца сотни тха-охонгов, на чужаков, сгоняющих ко дворцу людей и выставляющих их живым щитом от стреляющих из-за ограды гвардейцев, на дымы там, где шли бои. Ударить бы сверху по нападающим — но точечные заклинания унесут десять, ну пятьдесят тха-охонгов, а мощные сотрут с лица земли не только врагов, но и половину квартала.

Столица погрузилась в хаос. В небесах было черно от насекомых, мороси и дыма.

Листолет дернуло, и Вики, бросив взгляд вперед, за стекло кабины пилота, пошевелила пальцами, добавляя в плетение еще одну сегментарную решетку. На щит, отстоящий от флагмана на двадцать метров, роем кидались стрекозы, но защита пока была им не по зубам.

"Раньяры" — вспомнила Виктория название, прозвучавшее из уст Макса.

Пилоты били по ним из тяжелых пулеметов, то и дело с орудий по бокам срывались ракеты, полыхали клубами огня в мешанине из насекомых. Те вспыхивали, падали на дома коптящими свечками — но на их место прилетали новые, а каждый аппарат нес всего восемь ракет.

Они добрались до портала на юге Лаунвайта через пятнадцать минут. Листолеты, зависшие над огромным мерцающим провалом, отбивались от раньяров, а из провала появлялись все новые отряды насекомых. Виктория посмотрела на впечатавшийся в землю гигантский "цветок" перехода и с тяжелым чувством поняла, что не получится. Не хватит сил.

Тот, который с таким усилием закрывал Александр, сильнейший из них, был меньше раз в семь.

Но она, конечно же, попробовала. Несколько раз. До боли в жилах, до красных пятен в глазах — и "стянуть" переход по кругу удалось максимум на треть, когда наступил предел и провал рванул обратно, еще увеличившись в размерах.

Что-то держало его стабильным. Понять бы, что.

— Нет, — пояснила она напряженно ожидающим результата магам и пилотам и вытерла пот со лба, с подбородка. Поколебавшись, тронула сигналку Алекса — но он не отзывался. Сжала один из амулетов-накопителей. — Займемся эвакуацией.

Следующие несколько часов стали для Вики тяжелейшим испытанием. Им удалось вывезти около полутора тысяч человек из тех частей, которые еще сопротивлялись. Не только солдат и офицеров, но и испуганных поварих, учетчиц, диспетчеров. Небольшая цифра по сравнению с теми, кто помощи не дождался. Боевым магам и стрелкам приходилось вступать в бои, оттесняя нападающих, чтобы дать возможность военным подойти к листолетам, и не обошлось без потерь. Из отряда магов в двадцать человек осталось двенадцать.

Виктория старательно гнала от себя мысли о том, что там с Мартом. Сигналка на запястье оставалась неподвижной, значит, угрозы его жизни не было. Это самое главное. И он тоже точно знал, что с ней все в порядке. А отвлекать в такой ситуации нельзя.

Довелось ей увидеть сверху и уже захваченную часть, с час назад приславшую отчаянный запрос о помощи. Сейчас передатчики молчали, оживая только для переговоров с центром. Листолеты были забиты эвакуированными, но пилот предложил попробовать взять еще.

— Вы ведь поможете удержать аппараты в воздухе, если что? — спросил он так, будто она была богиней, и Вики не смогла сказать "нет", хотя руки уже дрожали от усталости.

Но они опоздали. И увидели растерзанных солдат. Командира части с отрубленной головой — его опознал один из пилотов. Казненных офицеров на виселицах и деловито располагающихся в части чужаков. Охонгов и тха-охонгов, согнанных в гаражи, как в стойла, и пришельцев, стаскивающих к воротам гаражей трупы солдат — ими кормили насекомых.

Листолет тихо летел над гаражами, игнорируя снова нападающих стрекоз, эвакуированные военные тихо смотрели на участь тех, кому повезло меньше, чем им, и второй пилот не выдержал, выругался, нажал на гашетку и с остервенением стал поливать пришельцев пулями. Те прятались в зданиях, а он все стрелял и стрелял, пока не кончились патроны.

Вики молчала и запоминала. Они снова пролетали над виселицами. К горлу подкатила тошнота — в личном составе части были не только мужчины. Несколько иномирян сейчас обшаривали трупы. Живых из инляндских военных не осталось никого.

— Прикажи отлететь метров на сто, — попросила она сипло.

И когда вся эскадрилья поднялась и отлетела от части, Виктория, сжав очередной амулет-накопитель, с чудовищным усталым хладнокровием обрушила на занятые казармы широкий огненный столб, выжегший дотла все на земле и над землей. От стрекоз остались лишь хлопья пепла, опадающие на землю.

Когда они возвращались обратно во дворец, она уже еле удерживала щиты и ругала себя за трату сил. Но сумела дотянуть защиту до купола дворца — а там уже, опустившись под укрепленное Мартином плетение, смогла расслабиться.

Но ненадолго.

Оказалось, с середины дня начали выходить из строя телепорты и в какой-то момент помощники Виктории просто не смогли стабилизировать их. Благо, эвакуация придворных почти закончилась.

— Нам придется оставить дворец, — сухо сообщил министр обороны, когда она, выжатая досуха, появилась в штабе с бутылкой молока. — Иначе нас блокируют тут и мы потеряем оперативную связь с внешним миром. Сейчас дозаряжают амулеты листолетов. Решено уйти в Кавеншир, на границу с Рудлогом. Туда враги доберутся еще нескоро, а мы сможем передислоцировать войска и организовать оборону.

— А запросить помощь у Рудлога? — поинтересовалась Виктория.

Министр обороны покачал головой.

— Напали не только на нас и Блакорию, леди Виктория. В Рибенштадте идут бои, но там немного удачнее ситуация, чем у нас. У них открылся один портал и на три часа позже, поэтому соседи смогли немного подготовиться. Рудлог не поможет. В Иоаннесбуржской области тоже открылся еще один портал.

Вики кивнула, отпила еще молока.

— Я помогу вам вывести людей, лорд Отергейл, — сказала она. — И готова помогать при необходимости. Но моя основная задача — сохранить Глоринтийский дворец и не дать короне Инландеров попасть в руки врагов, поэтому я вернусь сюда. Мне нужно еще заблокировать часовню, где хранится корона. Коронацию сейчас мы уже не сможем провести, но это нужно будет сделать при первой возможности, как только отобьем коронационный амфитеатр.

— Я понимаю, леди Виктория, — буркнул министр. — Инициированный король нам необходим, но пытаться сейчас проводить церемонию — это самоубийство. Тем более что теперь есть большие сомнения, что коронация состоится.

И в ответ на ее настороженный взгляд пояснил:

— В Блакории, наученные нашим опытом, срочно, пока нападающих удерживали на окраине, собрали уцелевших аристократов. Его Священство провел коронационную службу. Корона Блакори не двинулась с места, леди Лыськова. То ли не осталось сильной крови в блакорийском высшем свете, то ли... боги оставили нас.

Блакория

Барон фон Съедентент тоже был плотно занят, и его помощники удивленно наблюдали превращение веселого и немного безалаберного придворного мага в собранного и рыкающего боевика. Впрочем, сейчас всем было не до смеха.

Мартин, запечатав после неудавшейся коронации семейную часовню Блакори со ждущей на алтаре своего часа короной, прошел по дворцу — его щиты и так были крепки, но запитать их на усиливающие амулеты было не лишним. Как и добавить плетений в купол под гулкую канонаду с восточной стороны Рибенштадта.

В центр враги еще не дошли — растущий перламутровый "пузырь" в заснеженном восточном пригороде Рибенштадта был замечен вовремя, чтобы срочно вывезти из поселка всех жителей, оцепить его, подогнать артиллерийские орудия, пусть их было немного, танки и самоходки и проинструктировать боевых магов. И объявить срочную эвакуацию столицы.

Жители четырехмиллионного города бежали, создавая многокилометровые пробки на западе столицы, освобождая дома под громкие сигналы тревоги и призывы эвакуироваться. Впрочем, не все оказались сознательными — несмотря на военные сводки из Лаунвайта часть народа привычно понадеялась на "авось пронесет", и спасательным службам пришлось обходить оставленные квартиры, выносить тех, кто не смог уйти и предупреждать, уговаривать тех, кто не захотел.

В опустевших кварталах можно было бы работать огнем по площадям, не боясь зацепить мирное население — именно это стало препятствием для успешного сопротивления в Лаунвайте. Да и сам Рибенштадт был построен иначе, чем широкий, продуваемый всеми ветрами Лаунвайт. Если столица Инляндии имела четкое геометрическое строение, прямые улицы, большие просторы между домами, то в Рибенштадте с непривычки легко было заблудиться. Даже в спальных районах застройка была очень плотной, запутанной, а уж в центре, где машина едва-едва могла проехать меж домами (не говоря уже об огромных тха-охонгах) можно было бы отбиваться бесконечно. Узкие улочки, укрепленные имения-крепости, доставшиеся новой аристократии от уничтожившей друг друга старой — таков был центр столицы Блакории.

Мартина вызвали во дворец как только стало известно о появлении "пузыря" -перехода. Барон не стал медлить — тут же по координатам перенесся в пригород и попытался закрыть распускающийся "цветок". И ему удалось, несмотря на то, что резерв пришлось вычерпать на четверть. Удалось... но стоило перевести дыхание и облегченно выругаться, как на том же месте появился новый.

— Бесполезно, — после третьей попытки сказал он находящемуся рядом генералу Штейнхольту, с напряжением ожидающему результата. — Готовьтесь к обороне. Я присоединюсь к вам позже.

Генерал без слов кивнул, глядя на снова раздувающийся переход, и пошагал в сторону временного командного пункта, где уже ожидали командиры магических и стандартных подразделений.

По периметру опустевшего городка под налетевшей легкой метелью уже выстроили несколько линий обороны. И когда из перехода появились первые отряды армии инсектоидов, на них обрушили шквальный огонь. Портал окружили несколькими стенами вертикальных шитов, закрыв выходящих как в аквариуме, и внутри творилось настоящее огневое светопреставление. На какие-то минуты волны насекомых с людьми на спинах перестали появляться из "цветка", и защитники успели возликовать — когда из провала снова хлынул поток охонгов и стрекоз. Только без людей. Они все появлялись и появлялись, бесконтрольной массой метаясь внутри щитов, натыкаясь на них — и слишком много было ударов, и начали падать внутренние слои обороны. Сотни стрекоз, которых не успевали подбивать, поднимались в небеса над щитами, кидались на блакорийцев, дурели от запаха крови и атаковали все ожесточеннее.

И защитников медленно стали отдавливать в сторону столицы. Все-таки слишком мало было вооружения, слишком небольшой была армия страны, несколько десятков лет не знающая конфликтов. Заканчивались боеприпасы — их не успевали подвозить, и драгоценные орудия транспортировали подальше, только чтобы не потерять. Как только снизилась огневая поддержка, из портала снова пошел поток гигантских тха-охонгов, продавивших щиты и снесших полосу пулеметчиков. Заканчивались силы и у боевых магов, и им тоже пришлось отступать перед организованной атакой управляемых инсектоидов.

Да, защитники выиграли время для эвакуации города и предотвратили огромные потери, позволили вывести основные войска за пределы столицы, чтобы подготовиться к контратаке. Но Рибенштадт медленно, пядь за пядью, сдавался, огрызаясь короткими боями в узких улочках, вспышками, ловушками, минными растяжками и ударами с крыш домов.

Мартин фон Съедентент, закончив укреплять дворец, направился на второе место работы — в МагУниверситет. У входа стояло украшенное заснеженное дерево сезонов, разноцветные ленты трепетали на ветру и постукивали друг о друга глиняные шарики в гирляндах. Было непривычно безлюдно. Студентов уже вывезли в южные летние корпуса, которые располагались неподалеку от Форштадта, преподаватели один за другим присоединялись к армии. А ректор прошелся по приземистому, пахнущему старым камнем зданию, укрепил и его щиты, добавил сигналок и ловушек — любой, кто попытается проникнуть под купол получит сначала слабый предупреждающий разряд, а потом — смертельный.

Все первостепенные задачи были выполнены, и Мартин, посмотрев на запястье с молчащей сигнальной нитью Виктории, повернулся на восток, где продолжала грохотать слабеющая канонада. Хотя сначала нужно бы укрепить свой дом... там же слуги. Но взгляд его вдруг упал на едва видимые в снежной дымке шпили, украшенные стальными вОронами, и прежде чем заглянуть домой, Мартин по какому-то наитию направился к старому дворцу династии Гёттенхольд, превращенному в музей.

Там было очень тихо. Барон фон Съедентент, запустив несколько Светлячков, прошел в древнюю часовню Черного жреца, слушая почти зловещее эхо своих шагов в высоких темных залах дворца-замка со стрельчатыми узкими окнами. Поклонился старому, распахнувшему крылья богу, который высокомерно взирал на него с пьедестала и сжимал кривые каменные клинки, и окутал прочной защитой немного запыленный венец Темных королей, что мирно лежал под стеклом. Сияние Светлячков заставляло изумруды венца мерцать, да и тени вокруг, в безмолвии, плыли зловещие, угрожающие, и статуя словно двигалась.

— Ты уж там помоги нашему Максу, — чувствуя себя идиотом, попросил барон. — Если ты действительно там. И можешь слышать меня.

Он осмотрелся — и увидел-таки у стены крошечные пузырьки с ароматическими маслами. Опрокинул их в плошку у изножия изваяния — из всех набралось всего несколько капель. Статуя, конечно, не откликнулась, и Мартин, снова поклонившись, направился к выходу из часовни. Но у входа обернулся.

— И возвращайся, Великий, — тихо сказал он. — Видишь, что творится.

Блакориец, выйдя из дворца, выставил купол и вокруг него, запитал его на оставшиеся амулеты и только потом заглянул домой. Дома он пробыл недолго — проинструктировал слуг, чтобы они уходили с остальными жителями, поставил защиту, выпил молока — и, прихватив парочку упаковок, ушел на линию фронта, продвигающуюся уже по спальным кварталам.

Там сражались солдаты, там бились маги, многие из которых были его выпускниками. С другой стороны города продолжалась эвакуация и стояла задача по максимуму задержать захватчиков. Инсектоидная армия, массой наступая по всей линии обороны, ухитрилась уже зайти за фланги с севера и юга и в ближайшие часы могла попытаться замкнуть блакорийцев в котел, а этого нельзя было допустить. Нужно было обеспечить отход войск вслед за жителями и попытаться обойтись без тяжелых потерь.

Мартин присоединился к отряду боевых магов на одном из флангов в спальном квартале и там с его помощью удалось остановить пытающихся замкнуть котел. В это же время войска по приказу генерала Штейнхольта совершили маневр — по центру линии фронта резко отошли назад, в центр столицы, распределившись по оставленным укрепленным домам и улочкам и образовав провал в обороне, в который и хлынули нападающие, теперь уже сами оказавшись в полуокружении.

Оставленные в захваченных спальных районах группы саперов минировали улицы, а снайперы, расположившиеся в опустевших высотках, расстреливали людей на спинах тха-охонгов и раньяров, пока хватало боеприпасов. Снайперы оставались на позициях, понимая, что они фактически смертники. Их находили и разрывали, или тащили окровавленные тела в челюстях для устрашения еще живых стрелков.

В центре бои продолжались почти трое суток. Погиб генерал Штейнхольт, разорванный раньяром, как и несколько сопровождающих его офицеров, потери продолжали нарастать, а из провала все выходили и выходили новые волны инсектоидов.

Мартин фон Съедентент, не спавший эти трое суток, вместе с поредевшим отрядом боевых магов оказался на переднем краю обороны, обеспечивая отход последних отрядов военных и прикрывая работу саперов. Как только был дан сигнал, что все военные уведены за срочно возведенные линии укрепрайонов, а гражданских за спинами не осталось, он открыл Зеркало и вывел свой отряд в безопасную зону. И вместо того, чтобы свалиться спать, позвонил Вике.

Они разговаривали долго, тяжело, разделенные сотнями километров и каждый своим долгом — но никогда еще не были так близки друг другу. Мартин выспится и придет к Виктории в тихий дворец Инландеров, и там, под присмотром оставшегося при часовне священника они поженятся без лишних разговоров, крепко держась за руки. Виктория оставит во дворце Инландеров множество сигналок на случай нападения и уйдет в Блакорию с Мартином, потому что отступившие инляндские войска под командованием министра обороны лорда Отергейла к тому времени будут почти полностью разбиты, а к тем областям, которые еще не были затронуты войной, в течение пары недель максимум должны будут подойти вражеские армии.

Рибенштадт опустел за четверо суток, превратившись в занесенный снегом город с пятнами крови и следами огня повсюду, заиндевевшими останками инсектоидов и людей, покореженной техникой на улицах, изрешеченными и обрушившимися от ударов артиллерии домами и очагами отчаянного подпольного сопротивления в запутанных улочках центра. Вторая белая столица, пусть продержавшись куда дольше первой, тоже уступила. Но по сравнению с Инляндией можно было считать, что блакорийской небольшой армии повезло. Она выиграла время и достаточно проредила ряды врагов, чтобы тем понадобилось задержаться в Рибенштадте для восстановления численности прежде чем идти на другие области страны.

Маль-Серена, все то же 2 февраля, вторая половина дня

Царице Иппоталии, которой с утра, как и другим правителям, исправно докладывали о начавшемся вторжении в Инляндии и несколькими часами позже — в Блакории, срочно сообщили, что и Маль-Серену не обошло стороной появление портала.

Призрачный шар был предсказуемо обнаружен на окраине столицы, Терлассы, там, где за шоссе, уходящем на север страны, шла полоса прибрежных отелей и магазинчиков с кафе, а в метрах четырестах начиналось море.

И здесь провели эвакуацию, оперативно переселив отдыхающих и выведя персонал гостиниц. Но царица, одетая в фиолетовый траурный хитон и обрившая в знак скорби свои прекрасные волосы, не стала приказывать подводить войска. Она осталась одна неподалеку от растущего портала среди опустевших курортных коттеджей и терпеливо, спокойно ждала, когда "цветок" созреет и раскроется. Зрел он долго, а Талия гуляла по кромке моря, слушая его ровный рокот и умиротворяющее шипение набегающих волн и изредка поглядывала в сторону шара. Над ней, в затянутом облаками небе парили чайки, обеспокоенно и пронзительно покрикивая.

И когда в образовавшийся провал рухнула земля, утягивая за собой несколько коттеджей, царица не стала ждать. Она вошла в воду по пояс и призвала море.

Гигантская серо-пенная волна перехлестнулась через расставившую руки царицу, нависла над провалом и рухнула в него, сбивая рванувшихся наружу раньяров обратно в пробой, заполняя межмировой переход сотнями тысяч тонн воды. На поля Лортаха, где собралась готовая к атаке третья армия, хлынуло иномирянское соленое море, уничтожая людей и инсектоидов. Сфера из эновера, зависшая в портале на Туре, была вымыта в мир, откуда ее принесли. А вода все текла и текла, пока переход не разорвало от слишком большой массы транспортируемого содержимого, которое зависло в бесконечном пространстве между Турой и Лортахом глыбами соленого льда, расстояние между каждой из которых составляло несколько световых лет.

Царица, ослабевшая и потускневшая, осела в возвращающееся на место море, уносящее песок и осколки задетых домов. Там, где был провал-переход в другой мир сейчас плескалось неглубокое соленое озеро.

Иппоталия перевела дыхание, умылась ледяной водой. Подняла руку, показывая наблюдающим за ней издалека сотрудникам службы безопасности, что с ней все в порядке, и, сбросив хитон, пошатываясь, ушла в океан. Ей нужно было восстановить силы, потому что потратила она почти все.

Вечером она вернется в свой дворец, все еще уставшая, но уже способная нормально перемещаться и разговаривать. Посидит немного с внучками и внуками, питаясь их любовью и укрепляя свой дух — ибо даже самым сильным людям после потрясений и утрат нужна опора, а в чем искать опору дочери богини любви как не в самой любви?

А затем Иппоталия посетит военное совещание — там ждали только ее, — где пройдет обсуждение возможной помощи граничным Инляндии и Блакории. И подготовки ко вторжению со стороны этих стран, если они будут захвачены полностью.

У Маль-Серены была самая маленькая армия на континенте, и военные совмещали обязанности с полицейскими. Танков и самоходок не было вовсе, зато имелись несколько транспортных листолетов и кораблей. Пусть морской путь сейчас был несколько опасен — но навигацию можно было уже открывать. Толстого ледяного покрова у берегов Инляндии никогда не бывало, скорее, мешала ледяная крошка, которую приносило с северов. А уж у берегов острова Иппоталии самые стойкие и вовсе купались всю зиму. Море там не замерзало вообще.

И пусть серениты не могли полноценно помочь соседям военным путем. Зато щедрая островитянская земля способна была принять часть беженцев и защитить их.

Рудлог, вторая половина дня

Королеву Василину после вчерашнего знобило, несмотря на то, что во дворце, куда они с утра вернулись из поместья Байдек, было очень тепло. Она, стараясь не привлекать к себе внимание собравшихся военных, министров и безопасников, покосилась на мужа. Тот, сделав знак министру обороны, чтобы не останавливался, невозмутимо поднялся, подошел к шкафу и вынул оттуда теплый кардиган. Присутствующие деликатно уставились в стол, а принц-консорт, мягко накинув одежду на плечи супруги, выразительно глянул на секретаря. Та тоже поняла его без слов.

Через пять минут все собравшиеся были обеспечены горячим чаем. Они уже выслушали оперативную сводку из Лаунвайта и Рибенштадта от Стрелковского, собранную его агентами, посмотрели доступные кадры нападения. И сейчас продолжали слушать доклад генерала Лосева, министра обороны.

— Все войсковые подразделения, что не задействованы в зачистке кладбищ, подняты по боевой тревоге, — сообщал подтянутый, седовласый Лосев, на узком лице которого выделялись пышные седые усы. — Мобилизуем всю технику, проверяем готовность. Даже если нападения у нас не будет, лишним не станет.

Василина еще раз взглянула на экраны, где беззвучно шла запись с мест событий — цепочки огромных тха-охонгов, уличные бои, бегущие люди...

— Мы не можем помочь им, Геннадий Иванович? — спросила она. Лицо ее было бледным, и озноб не утихал, хотя от чая и теплой одежды стало полегче.

— Сейчас это было бы опрометчивым, ваше величество, — без обиняков проговорил министр. — Мы не должны ослаблять свои позиции. Не дай боги подобные провалы откроются у нас, и если войска будут отведены, мы не то что отбиться — и задержать наступление не сможем. Это при том, что наши нынешние возможности крайне малы для противостояния такой массе противника, ваше величество. Но мы надеемся, что у нас будет время. Сейчас окраины Иоаннесбурга облетают листолеты с камерами, которые видят в магическом спектре, их буквально недавно запатентовали и начали производить. Если будет зафиксировано типичное возмущение стихийных потоков, мы сможем подготовиться. Но, конечно, будем реалистами — для наращивания мощностей до нужного уровня и проведения мобилизации нужно минимум несколько недель, несмотря на то, что оборонный комплекс уже загружен на сто процентов. Будет у нас эти несколько недель — значит, у нас будет надежда уничтожить врагов. Нет... — он выразительно помолчал. На экранах огромный тха-охонг беззвучно пробивал передними лапами-лезвиями крышу небольшого дома, где засели военные.

Василина сжала зубы и подавила желание закрыть лицо руками.

— В любом случае нам потребуется оружие и боеприпасы, — продолжал Лосев, — потому что даже если у нас не откроются переходы, вражеские армии, захватив Инляндию, могут захотеть пойти к нам. Мы сейчас усиливаем линию границы, подтягиваем туда часть техники и личного состава из прилегающих областей. И я подготовил проект приказа о мобилизации населения, моя госпожа. Мы никогда раньше ее не проводили, поэтому нужно ваше согласие и разрешение на выделение нужного бюджета.

Ее величество без лишних слов протянула руку за бумагами, просмотрела их — присутствующие эти несколько минут использовали для похода по своим надобностям, ибо совещание шло уже давно, — и подписала. Ее уже почти трясло, и она вдруг поняла — это тревога. Точно что-то случится. Что-то, похожее на вчерашние землетрясения.

Слава богам, дрожь земли почти прекратилась, откликаясь слабенькими афтершоками и попыхиванием вулканов. И Василине до сих пор не верилось, что именно она смогла это остановить.

Единственным добрым пятном за сегодняшний чудовищный день был звонок Полины после полудня. Поля, будто совсем не поменявшаяся после долгого отсутствия ее души на Туре, тараторила, задавая сотню вопросов. Только голос ее был слабее, чем обычно. А Василина, стараясь не всхлипывать и вытирая текущие по щекам от счастья слезы, сумбурно попыталась рассказать обо всем — и о свадьбах Ани и Марины, и о том, что Каролина сейчас с отцом у Ангелины в Песках. И о том, что Алинка оказалась темной и сейчас спит.

— Вот это да, — озадаченно проговорила Поля. — Значит... ее отец из темных?

— Да, — Василина поколебалась и решилась. — Полюш, знаешь, твой отец тоже...

— Мне рассказал Демьян, — вздохнула Полина. — Точнее, я сама вспомнила и спросила у него. Так забавно, Вась, я урывками вспоминаю, как была медведицей. И смешно и страшно. И Игоря Ивановича вспомнила.

— Не расстроилась?

Пол помолчала, и Василина словно увидела, как она пожимает худыми острыми плечами.

— Он хороший человек и я всегда к нему что-то ощущала особенное. А отца я все равно люблю. Нет, удивилась, конечно, попереживала, но все уже прошло, Вась.

— Я очень хочу сейчас прийти к тебе, — с горечью проговорила королева. — Но не могу, Полин. В мире творится что-то страшное. У вас все в порядке?

— Демьян сейчас со мной, значит все хорошо, — уверенно заявила Полина. — Я все понимаю, Васюш. Мы увидимся еще. Обязательно.

После того, как перерыв в совещании закончился, пришел черед отчета Тандаджи о зачистке кладбищ.

— Ситуация выравнивается, — говорил он, — вчера был всплеск, но после ночного землетрясения число восстающих захоронений снизилось, есть надежда, что в день мы будем иметь не больше двух-трех происшествий, как и до Вершины года. Плохо что начинаются проблемы с телепортами, то есть мобильность войск очень снижается, и нежить успевает выйти за пределы захоронений. Поэтому жертв больше, чем могло бы быть. Но сейчас в срочном порядке собираются еще четыре листолета и мы далее надеемся пополнять парк летательных аппаратов...

В кабинет, пока говорил Тандаджи, заглянул один из агентов Стрелковского, неслышно проскользил к начальнику, положил перед ним еще стопку заполненных бумаг, накопитель с записью, что-то зашептал неслышно на ухо. Василина слушала тидусса, краем глаза поглядывая на Игоря Ивановича. Лицо его становилось все серьезнее, и он кивком поблагодарил помощника, указал на накопитель и на экран.

— Ваше величество, — произнес Стрелковский настойчиво, — полковник. Прошу простить за то, что прерываю, но новости срочные.

Тандаджи спокойно склонил голову и сел на место, а Стрелковский продолжал:

— Во-первых, только что стало известно, что сопротивление в Лаунвайте прекращено. Город сдан захватчикам.

И в напряженном молчании он продолжил:

— Во-вторых, в окрестностях Терлассы около часа назад появлялся переход.

— Появлялся? — удивилась Василина.

— Именно, — кивнул Игорь Иванович. — Кадры сняты издалека, запись плохая, но это нужно увидеть.

Три последующие минуты собравшиеся тихо наблюдали, как гигантская волна заливает открывшийся портал. Снято было очевидно не с самой высокой крыши столицы, но и сияние "цветка", и поднявшееся над городом море было видно очень хорошо. Запись по просьбе королевы прокрутили несколько раз, пока она не рассмотрела все в деталях.

Дверь снова скрипнула, на этот раз вошедший направился к Тандаджи. Картина с шепотом на ухо и предложенными бумагами и накопителем повторилась в точности.

— Значит, порталы можно закрыть, — подвела итог королева, снова ежась и потирая под столом холодные руки. — И, возможно, будь живы Луциус и Гюнтер, и они бы не допустили прорыва у себя.

— Этого мы уже не узнаем, — ровно проговорил Байдек. — Майло, у тебя, по всей видимости, тоже есть что сказать?

— Да, ваше высочество, — лицо тидусса, и так обычно равнодушное, превратилось в каменную маску, только губы двигались. — Поступила информация от ректора МагУниверситета, Александра Свидерского. На него завязана группа специалистов наблюдения за порталами. На севере Иоаннесбурга обнаружено характерное стихийное возмущение. Судя по всему, в ближайшее время нам стоит ожидать открытия портала.

После того, как совещание оперативно закончилось — время разговоров прошло, наступило время действовать, — и на север Иоаннесбурга устремились войска, начали подвозить артиллерию и боеприпасы, — королева Василина в состоянии невозможного нервного напряжения вернулась в свои покои.

Ей было так страшно, что она кусала кулаки, когда Мариан не видел, и заставляла себя не плакать. Но все же, когда он ушел готовить гвардию к возможной обороне дворца, расплакалась, не выдержала.

Холод пробирал ее до костей, и казалось, что под ногами подрагивает земля. Горничная по ее приказу натопила старый камин, который топился так редко, что она и вспомнить не могла, и королева уселась почти вплотную, вздыхая и переживая все, что узнала.

Ну почему Талия может, а она — нет? Что толку от того, что она коронована и инициирована, что может управляться с огнем, если она понятия не имеет, как справиться с этой напастью?

У Василины то и дело начинала кружиться голова, и казалось ей, что сидит она на каком-то узком островке над бездной, а снизу на нее выжидающе и настойчиво смотрит кто-то огромный. И куда-то зовет.

— Я схожу с ума, — прошептала она, впадая в то же нервное беспокойство, что и вчера перед выходов в заснеженный сад поместья Байдек. Ладони и ступни ее начали гореть, а тело оставалось таким же ледяным. — Боги... — голос ее стал совсем жалобным, — отец, помоги мне пожалуйста, подскажи, что же делать?

Не было отклика, разве что огонь наконец-то согрел ее на мгновение. Но снова стало зябко. Не мог помочь ей любимый Мариан, потому что не знал, как. И никого знающего рядом не было. Вряд ли мог бы помочь и Алмаз Григорьевич, даже если бы был здесь — все же он был простым классическим магом и о возможностях крови красных знал только то, что ему было доступно.

К тому моменту, как вернулся Мариан, королеву уже трясло от нервов, и она металась по спальне, то и дело прижимая к щекам розовые ладони. Принц-консорт застыл — взгляд ее был мутным, почти безумным, — привлек жену к себе, сжал крепко.

— Мариан, — зашептала она беспокойно ему в плечо, — меня тянет туда, наружу... Мариан.

Руки ее были обжигающими.

— Я сейчас с ума сойду. Меня тянет туда... на север. Проход открылся, да?

— Вот-вот откроется, — сказал он ровно. Так ровно, чтобы Василина не поняла, в какой он панике.

— Мне нужно туда, — она умоляюще посмотрела на него. — Отвези меня туда, муж мой.

Шепот ее был лихорадочным, отрывистым.

— Василина, нет, — голос его дрогнул и руки дрогнули тоже. — Нельзя.

Королева прерывисто вздохнула.

— Прошу тебя, — проговорила она едва слышно и заскулила тонко ему в грудь, как будто ей было очень больно. — Иначе я... сама улечу, Мариан. Так надо, понимаешь? Надо.

Северянин сжал ее еще крепче и опомнился только когда Василина усиленно, болезненно выдохнула воздух сквозь зубы.

— Хорошо, — сказал он тяжело. — Там сейчас Свидерский. Он встретит нас.

Королевский листолет в окружении целой эскадрильи охраны прибыл на место через двадцать минут. В провал уже осыпалась земля и пульсировали контуры "цветка" — перехода на заснеженной почве в излучине реки Адигель. Василина, сойдя с трапа, увидела Александра Свидерского — тот с усилием пытался закручивать что-то в воздухе, и края цветка, подрагивая, сокращались. Но стоило им сомкнуться, как лепестки раскрывались обратно, захватывая еще большую площадь.

Вокруг было выстроено несколько линий обороны — с орудиями, готовыми к бою, зависшими боевыми листолетами, отрядами солдат и боевых магов. Со стороны ближайших районов Иоаннесбурга доносились сигналы тревоги.

Вокруг королевы, ступившей на землю, тонкими проталинами испарялся снег, а она в сопровождении мужа быстро, чуть неуверенно шагала к краю провала.

Александр Свидерский при приближении Василины поклонился. Лицо его блестело от пота.

— Прошу прощения, ваше величество, — проговорил он, опуская на них сверкающие щиты, — но вам не стоит находиться здесь. Судя по всему, нападение начнется с минуты на минуту.

— Я все понимаю, Александр Данилович, — с трудом выдохнула Василина. — Сама не знаю, зачем я здесь.

Она пошла вдоль провала, периодически присаживаясь и слушая землю. Ей все казалось, что изнутри кто-то откликается дрожью и ворчанием, и потоками тепла.

— Не понимаю, — шептала она, быстро обходя провал и не замечая уже ничего — ни Мариана, почти вплотную следующего за ней, ни Свидерского, напряженно всматривающегося в серую дымку и то и дело укрепляющего вокруг королевской четы щиты. — Не понимаю. Что мне сделать? Что мне сделать?!!!! — последнее она выкрикнула в небеса звонко, зло, раздраженно. — Ну что?!!

Будто в ответ на ее крик серая дымка дрогнула — и в небо в нескольких метрах от нее взмыли первые огромные стрекозы. Василина отшатнулась с визгом, Мариан выругался, оттесняя жену от провала, Свидерский, как-то мгновенно оказавшийся рядом, взмахнул светящейся цепью, перерубая первую рванувшуюся к ним "стрекозу". Его тело покрылось доспехом. Раздались залпы листолетов — они стреляли высоко, осторожно, чтобы не задеть ее величество. Байдек, не обращая внимания на мольбы жены, тащил ее к листолету, когда она извернулась, кусанув его за руку, и со слезами крикнула:

— Подожди же! Подожди!

И понеслась туда, откуда уже видны были первые силуэты тха-охонгов. Маленькая, белокурая, с разливающимся вокруг огненным маревом — она рухнула на колени перед нависающим чудовищем, впечатала руки в землю и закричала, подняв лицо к голубому своду небес.

И от ее рук вперед, под ноги взмывшего в воздух, орудующего цепью Свидерского, прикрывающего королеву, и дальше, в сторону провала, побежали трещины. Заворчала, заревела земля. Засветились красным и оранжевым овраги, обходящие провал — и фонтанами выплеснулась из них вверх лава, вязко, медленно падая в переход.

Землю терзало, землю било волнами, люди падали с ног, валились набок орудия — а провал-переход по воле маленькой королевы заполнялся огненной кровью земли. Сфера из эновера, пережив несколько минут, расплавилась, остатки ее ушли глубоко под землю, в лавовый колодец. Тех чудовищ, что успели появиться, испепелило — а с несколькими десятками раньяров справились листолеты и боевые маги во главе со Свидерским.

Лавовое озеро, появившееся в излучине реки Адигель, пыхало таким жаром, что еще несколько суток никто не мог к нему подойти. Александр Данилович вынес королеву с раскаленного берега и отдал бледному, обесцветившемуся принцу-консорту. Василина словно стала вдвое меньше. И она была без сознания.

Ее величество пробудет без сознания еще неделю, отдав почти все силы на закрытие прорыва. За это время в Рудлоге откроются еще два перехода. На Севере и на Юге. И в стране тоже начнется война.

Глава 13

Алина

Когда лорд Тротт нашел ее, Алинка поверила, что злоключения закончились. Вот сейчас профессор, который все может (как-то же он пришел сюда, за ней!) щелкнет пальцем и они оба окажутся на Туре. И больше никаких лесов, никаких чудовищ и людей, что хотят ее убить. Как тут не расплакаться?

— Богуславская, — через звуки собственных всхлипываний пробился привычно суховатый тон Тротта, — не время рыдать. Неподалеку враги. Нужно уходить, иначе нас обоих убьют. Соберитесь. Вы способны быстро двигаться?

— Да, профессор, — дрожащим голосом ответила она, вытирая лицо жестким рукавом сорочки. После стольких дней голышом прикосновение ткани к телу казалось странным. Алина еще раз потерла глаза и пообещала: — Я сделаю все, как скажете. Вы объясните, где мы и что со мной происходит?

— Все вопросы потом, — уже раздраженно прервал он. — Сначала нужно уйти в безопасное место. Ни слова, Алина, пока мы не дойдем.

Алинка, торопясь, шагала по хлюпающему после дождя мху вслед за инляндцем, не обращая внимания на ноющие от бега мышцы. Тротт периодически останавливался, прислушивался, крутил головой, втягивал носом воздух — и мог резко уйти в сторону, по большой дуге обходя только ему ведомое препятствие или, полуобернувшись, прижать палец ко рту — и Алинка затаивала дыхание, замирала, и потом так же послушно продолжала движение. И даже когда сверху слышался гул стрекоз или раздавались далекие голоса людей, и профессор, дергая принцессу за руку, заставлял прижиматься к какому-нибудь стволу, пережидая, пока чудовищные насекомые улетят, или срывался в тихий быстрый бег, она все равно ощущала уверенное спокойствие.

Как же хорошо ничего не бояться и не решать. Как хорошо когда есть кто-то, который все сделает правильно.

Они шли уже несколько часов, двигаясь так, что заходящее светило оставалось справа. Лорд Тротт с коротким "только несколько глотков" на ходу передавал принцессе флягу с водой, или протягивал сухарь со странным, похожим на кукурузный, привкусом, и она упоенно грызла его, давясь слюной. Впереди мелькнула полоса серого моря, профессор ускорился, напряженный, зло поглядывающий по сторонам — но выйти к морю они не успели. Сбоку хрустнула ветка — и Тротт мгновенно повел рукой, накрывая их обоих каким-то странным щитом, похожим на мутное стекло.

И вовремя. Алинка вздрогнула и зажмурилась от страха — о щит чиркнуло несколько арбалетных стрел и купол задрожал от ударов. Тротт очень спокойно, вполголоса, медленно, как идиотке, проговорил:

— Не двигаться, не бежать никуда. Стой на месте. Скажи "да", если поняла.

— Да, — прошептала Алинка, отчаянно кивая и снова открывая глаза.

Лорд Макс на нее не смотрел — он поворачивался вокруг своей оси, чуть согнув ноги, а в руках его уплотнялись два полупрозрачных кривых клинка. Из-за деревьев выходили люди, много вооруженных людей. Десятка полтора, не меньше. Раздался гул — на песок у берега приземлились две огромные стрекозы, которые тут же принялись перебирать передними лапами, словно умываясь. С них на землю спрыгнуло еще несколько человек.

И вдруг началось движение. Несколько человек раскрутили что-то над головами, бросили — полетели в сторону щита раскрываемые сети. Профессор на глазах изумленной принцессы метнулся вперед, в сторону — сети за его спиной опадали разрезанными лохмотьями. Купол остался над Алиной. Снова засвистели стрелы. Стреляли только в Тротта, но не попадали — и он вернулся под дрожащий щит, предупреждающе взглянул на застывшую Алинку, тяжело и шумно перевел дыхание. По виску его бежала капля пота — и он тут же снова рванулся вперед, на надвигающуюся на них по земле "стрекозу" — прыгнул сверху, пропорол серые жилистые крылья, отпрыгнул, снес голову сидящему верхом человеку, пырнул в живот другого — и стрекоза, потеряв управление, с ревом кинулась на кровь, разрывая трупы чудовищными челюстями.

И снова Тротт на мгновение под щитом, и снова короткий тяжелый вздох и мокрые виски. Крылья его подрагивали, кровь на клинках таяла дымком, люди вокруг кричали на непонятном языке, ревела стрекоза, вторая с берега, почуяв запах крови, дергалась вперед, но ее, похоже, удерживал оставшийся на загривке всадник. Алина, не в состоянии закрыть глаза, смотрела прямо перед собой, на кровавое пиршество. Щит дрожал от ударов стрел. Один из врагов, похоже, главный, крикнул что-то непонятное, махнул рукой — и все нападающие бросились к щиту. Стрекоза с берега поднялась в воздух.

Лорд Тротт выпрыгнул из-под щита до того, как до него добрались враги. Он двигался очень быстро, скупо, убивая и калеча, уклоняясь от ударов мечей, от стрел, от летящих сетей. Несколько человек добрались-таки до щита и с явными ругательствами пытались его вскрыть. От ударов тяжелых булав и шипастых дубин купол снова прогибался, мерцал, и Алина, сжавшись, обхватив себя руками, дрожала вместе с ним и молилась, чтобы защита продержалась и чтобы лорд Макс не погиб.

Сверху затрещали ветки, на щит начали падать огромные листья. Алинка подняла голову и завизжала — прямо на нее пикировала огромная стрекоза. Тротт обернулся — по его плечу чиркнули мечом, но он с шипением ударил крылом, полоснул клинком наискосок по врагу. Стрекоза налетела на щит... тот прогнулся и лопнул, и чудовище приземлилось прямо перед Алинкой. Принцесса с визгом метнулась назад — ее тут же схватил за волосы один из нападающих, жутко вонючий, сжал за шею так, что она запищала, дергая руками, остальные заорали. А лорд Тротт под градом стрел — вокруг него встал очень тонкий и маленький щит — расправив крылья, прыгнул вплотную к принцессе, неуловимо ткнул клинком куда-то над алинкиной головой. Сзади раздался хрип, на нее брызнуло горячей кровью, залило волосы, попало на лицо, на губы. Алинку согнуло — ее вырвало желчью. Спазмы продолжались, и она никак не могла разогнуться, и слышала только хрипы, стоны и рев стрекоз.

В конце концов не выдержали ноги — принцесса просто осела на землю, расширенными глазами глядя, как лорд Тротт, загнав клинок куда-то в загривок второй стрекозе, отчего та завертелась, заверещала и начала биться в судорогах, отмахнулся от последнего из противников — тот упал на колени, держась за разрезанное лицо. Сквозь его пальцы толчками шла кровь, и он страшно, нечеловечески выл.

А Тротт подошел вплотную, оставив за спиной подергивающуюся стрекозу, и коротким ударом проткнул раненому грудь.

И лишь после этого остановился.

Алина услышала чье-то загнанное дыхание и только через несколько секунд поняла, что это она старается продохнуть и задыхается. Вокруг все было черным от крови, и ее снова замутило, перед глазами заплясали яркие пятна. А незнакомый убийца с внешностью профессора по магмоделям, сам покрытый кровью с ног до головы, внимательно посмотрел на нее зелеными ядовитыми глазами, подошел, поднял и, обхватив за талию, потащил дальше, вдоль берега.

Она запиналась, висела на нем, как кукла с негнущимися ногами, вздрагивала. В голове не было ни единой мысли. Смотреть на инляндца было страшно — все лицо у него было покрыто бурыми крапинками.

— Не время для истерики, Богуславская, — процедил он сбоку, — двигайтесь!

Когда Алинка в очередной раз запуталась в ногах и чуть не упала, он выругался, остановился, всмотрелся в ее лицо. Она ничего не соображала, ощущая, как закатываются глаза. Желудок все еще был сведен судорогой.

— Так мы никуда не уйдем, — пробормотал он. — Потерпите, Богуславская.

Тротт потащил ее к морю, красноватому от заходящего солнца, завел по пояс и безжалостно нажал на затылок, окунув лицом в воду. И так несколько раз, до момента, когда она начинала задыхаться и бить по поверхности моря ладонями. Крылья ее трепыхались под сорочкой. Инстинкт выживания перебил шок, и она уже хотела крикнуть "не надо"! — когда он остановился, снова посмотрел на ее лицо, обтер от воды рукой и опять очень четко проговорил:

— Легче?

Она быстро закивала, облизываясь. Вода горчила.

— Мы здесь как на ладони, Алина, — резко объяснил он. — Нужно уйти как можно дальше. Потерпите. Мы и так наследили, да и в засаду попали классически. Но есть надежда, что о нас не сообщили другим отрядам и убитых не сразу найдут.

Она снова кивнула. Говорить все еще не получалось.

Они шли до поздней ночи — лорд Макс, покрытый не только чужой, но и своей кровью — на его теле было множество мелких порезов, — остановился только когда Алинка, уже не в состоянии терпеть, сорванным шепотом попросилась в туалет. Оглянулся — и она тоже посмотрела назад. Очень далеко по берегу моря двигались крошечные огоньки факелов.

— Это там, откуда мы ушли, — тихо сказал Тротт. — Сейчас начнется прилив и наши следы смоет море. Мы достаточно оторвались, никто не помешает. Подождите немного, я проверю, чтобы никакой хищной живности рядом не было.

Он двинулся в темный лес, а Алинка осталась одна на берегу. Дул прохладный ветер, остужая разгоряченное тело, волосы и одежда были липкими от чужой крови, да и вся она, кажется, пропиталась этим тошнотворным запахом.

Профессор вернулся минут через десять.

— Все в порядке, — бросил он. — Идите.

Когда она вернулась из лесочка, Тротт, сидя на поваленном стволе, жадно глотал воду из фляги. Протянул ей:

— Садитесь, пейте, и будем учиться возвращаться на Туру.

Наверное, в этот момент она уже знала, что ничего не получится. Нет, объяснял он очень доступно — нужно закрыть глаза, выровнять дыхание, расслабиться, вспомнить что-то яркое из своей жизни наверху и захотеть вернуться. И она старалась, пробовала раз за разом, и честно выполняла все команды, и повторяла ритмику дыхания, и пыталась уйти в транс.

Не вышло.

И в конце концов она просто закрыла лицо руками и бессильно склонилась вперед.

— Завтра попытаемся еще, — ровно сказал Тротт. — Сейчас поешьте. Мне нужно ополоснуться. Если захотите — можете тоже зайти в море, здесь слишком соленая вода и крупных хищников у берегов не водится.

Он снова ткнул ей в руки флягу с водой, несколько сухарей, а сам отошел в сторону, начал раздеваться. Алина туда не смотрела — но по звукам слышала, что он вроде как пытается отстирать одежду, затем начал плескаться сам, что-то шипя сквозь зубы. Видимо, соль щипала раны.

Чистая вода и хлеб придали сил. Алинка пила медленно, хотя могла, наверное, выхлебать все. Но вряд ли у профессора есть другая фляга, а он наверняка тоже захочет пить. И жевала она автоматически — перед глазами то и дело вставала дневная кровавая расправа. Алина прекрасно понимала, что не убей лорд Макс врагов — и, скорее всего, убили бы уже ее, но как заставить забыть рассудок?

Снова вязко запахло кровью, подкатила тошнота. Алинка сглотнула, положила сухари и флягу на ствол и направилась в воду.

— Все в порядке? — Тротт, по пояс в воде, стоял и смотрел на нее — ночное зрение сделало его объемным и бесцветным. Крылья его бархатными пятнами касались воды.

— Да, — сипло откликнулась Алинка. — Мне просто тоже нужно помыться.

Сорочку она полоскала прямо на себе, терла, отвернувшись, тканью руки, лицо, шею. Опускалась в воду, пытаясь промыть волосы, но там был уже такой колтун, что все было бесполезно. Алина упрямо проминала его, полоскала — несмотря на то, что от соленой воды щипало глаза и ранки от сухарей в уголках рта, а волосы только становились запутаннее и липли к рукам.

Профессор уже вышел из воды, оделся. В конце концов, устав сражаться за чистоту, вышла и Алинка. Кое-как отжала сорочку, села рядом с ним на ствол, выжимая волосы. Лорд Макс ел сухари, размеренно двигая челюстями и запивая водой.

Над ними по отдающим фиолетовым небесам друг за другом шли две ноздреватые луны, далеко впереди виднелись несколько красных пятен на облаках — там извергались вулканы. Все незнакомое, чужое, только море шумело точь-в-точь, как на Туре. Но пахло иначе, кислее и горше. Алина ежилась — мокрая сорочка холодила тело, ноги болели, а от волос все так же воняло кровью.

— Спасибо, что пришли за мной, — сказала она, наконец. — Профессор... объясните, пожалуйста, кто мы такие? Где мы вообще?!Кто такие эти люди? — в ее голосе снова начали пробиваться истерические нотки.

— Вас выкинуло в другой мир после того, как вы бесконтрольно попытались подпитаться у однокурсников, — ответил инляндец таким тоном, будто они на пикнике сидели и ничего странного не происходило. — Вы что-то помните с экзамена?

— Холод... и голод, — жалобно проговорила Алина. — Потоки энергии. И как вы пытались мне помочь. Профессор... что значит "подпитаться"?

Тон ее стал испуганным, и Тротт недовольно покосился на нее:

— Не вздумайте снова рыдать, Богуславская.

— Извините, — сказала она, шмыгая носом. Слезы текли сами собой. — Извините. Вы только не сердитесь... пожалуйста. Я не всегда такая, правда.

Инляндец непонятно-раздраженно хмыкнул.

— Прекратите. Я вас не съем. Хватит, Алина! Не тратьте силы. Слезы здесь — непозволительная роскошь.

Она вытерла лицо рукавом мокрой сорочки и замерла. И Тротт ровно объяснил:

— Подпитаться — значит поглотить энергию других людей.

И пока она, забыв о слезах, переваривала, добавил:

— Этот мир называется Лортах и он связан с Турой системой периодических пространственных тоннелей. Вторые ипостаси людей, имеющих темную кровь на Туре, каким-то образом при созревании выкидывает сюда. Нас называют дар-тени. Я полагаю, что это связано с присутствием тут нашего первопредка, Черного жреца. Как он сюда попал — понятия не имею.

Он замолчал, снова отпил воды. Алинка напряженно думала.

— Вы хотите сказать, что я пью чужую энергию, как Эдик? И в моих предках, возможно, есть кто-то темный? — от удивления она даже запах крови перестала замечать.

— Совершенно точно есть, — педантично поправил профессор. — Ваш отец, Алина.

Алинка вздохнула и пригорюнилась. Плохо, когда не самые радужные догадки о самой себе подтверждаются. Например, о том, что ты внебрачная дочь. На этом фоне даже чудовищное открытие, что ты такая же, как убивший маму демон, не так потрясает. И что лорд Тротт тоже...ой!

— Вы его знаете, лорд Тротт? — с ужасом спросила она. — Моего отца? Это... вы?

Природник усмехнулся и потряс головой. И долго, слишком долго прожевывал очередной сухарь.

— Упаси боги, — сказал он, наконец. — Не я. Но ваш отец был моим другом. Он погиб семнадцать лет назад. Его звали Михей Севастьянов и он был одним из мощнейших магов столетия. Вы должны были читать о нем.

— Я читала, — подтвердила Алина и замолчала. — Вы мне расскажете про него?

— Потом, Богуславская, — Тротт тяжело поднялся, посмотрел на нее сверху вниз. — Нужно отдохнуть. Иначе, если завтра не получится уйти на Туру, потеряем преимущество во времени. Раньяры будут облетать берег, поэтому идти придется по лесу. Хотите еще пить?

Она сглотнула:

— Да. А нам останется на завтра?

— Я еще найду, — Тротт протянул флягу, и от его уверенности она как-то успокоилась. — Пейте. И пойдем спать.

Он выбрал убежище, похожее на то, что использовала она сама — яму, устланную мхом, под расколовшимся напополам огромным стволом папоротника. Там, под древесными "створками", похожими на раскрытую ракушку, профессор сложил свой мешок, оружие, растянулся на мху и закрыл глаза. Алина, почти замерзшая в своей влажной сорочке, примостилась рядом.

— Не выходите без меня, — предупредил Тротт. — Если не сможете терпеть, будите.

— Хорошо, — смущенно буркнула Алина и отвернулась.

Он почти сразу уснул, а она слушала звуки леса, ворочалась, пыталась под сорочкой укутаться крыльями. Ее снова мутило, и она начала дрожать от озноба. В конце концов Тротт рядом что-то сонно и недовольно пробормотал-проругался на чужом языке, стащил с себя куртку и укрыл ее.

Куртка тоже была влажной, но более плотной, тяжелой и согретой чужим теплом, и Алина, повозившись еще немного и подтянув ноги к груди, тихонько прижалась спиной к боку профессора и все-таки заснула.

Утром пятая принцесса дома Рудлог проснулась от плотного аромата жареного мяса и чуть не захлебнулась слюной. Заворочалась, поджимая ноги и плотнее кутаясь в еще чуть сыроватую кожаную куртку. Половина головы болела так, будто по ней били, и горло, которое сжимал вчерашний мужик, саднило. Да и все тело ломало. И неудивительно. Удивительно, что она еще способна чувствовать, хотеть есть и переживать.

Алинка, потрогав волосы, которые намертво сбились в липкую паклю, закуталась в куртку и выползла из-под "створок" папоротника на поляну. Небо было стального светлого цвета, чуть затянутое облаками, с моря пахло свежестью.

Лорд Тротт сидел, скрестив ноги, у едва заметного и почти не дымящего костерка. Крылья его были расслаблено распущены. Над огнем запекалось несколько туш, подозрительно похожих на освежеванных крысозубов. Профессор повернул голову на шорох, увидел ее, поднялся, подошел.

— Как чувствуете себя?

— Лучше чем вчера, — Алинка постаралась, чтобы голос прозвучал бодро, но получилось жалобно. Снова подергала себя за волосы. — Спасибо за куртку.

— Вы так крутились, что куртка — меньшая жертва, — суховато ответил Тротт. — Не дергайтесь, я только посмотрю. Поднимите подбородок.

Он осмотрел ей шею, провел рукой — кожу чуть закололо и сразу стало легче дышать. Опустился на корточки, посмотрел на заживающий старый порез на ноге, тоже коснулся пальцами. Защипало, порез стал на глазах затягиваться.

— Я немного восстановился, — объяснил он, поднимаясь. — Потом научитесь регенерировать. Идите умойтесь, родник там, — Тротт махнул в сторону рукой, — поедим и попробуем снова вернуться на Туру.

Веселый родничок с кисловатой вкусной водой выбивался прямо изо мхов. Алинка и напилась, и умылась, и снова попыталась промыть волосы — но те слиплись намертво. Подумала и, стащив сорочку, горстями стала обмывать тело.

На одежде бурыми разводами виднелась кровь, и надевала она ее с тяжелым чувством омерзения. От этой крови ее тошнило больше, чем от зажаренной тушки крысозуба.

После принцесса аккуратно грызла тушку, стараясь не смотреть на пустые глазницы и торчащие крысиные резцы, но много есть не стала, побоялась, что станет плохо. Вместо этого попросила еще сухарей.

— Берите, — профессор протянул ей мешок. — Если через полчаса не начнет тошнить, можно еще мяса. Чем вы вообще питались здесь?

— Грибами, — сообщила Алина, сосредоточенно вгрызаясь в сухой кусок хлеба. — Ягодами. В основном.

— Очень рисковали, — Тротт с почти насмешившей ее аккуратностью вытер руки о какую-то холстину. — Здесь много ядовитых.

— Нас же не берет яд, профессор, — невнятно объяснила она. — Это свойство нашей крови.

— Богуславская, думайте головой, пожалуйста, — тон его снова стал похож на тот, которым он отчитывал студентов, — это свойство вашей крови на Туре. Здесь другой мир, а сила крови ослабевает без поддержки божественного источника. Так что будьте осторожнее. Готовы пробовать вернуться?

— Да! — Алинка поспешно проглотила остаток сухаря. — Пожалуйста, профессор! Только... скажите, а что будет с моей второй ипостасью? Ей... мне... ну как же это сказать! Ей страшно здесь. Мы можем вернуться как единая сущность?

— Она останется здесь, — суховато проговорил Тротт. — Мой дар-тени отвезет ее в безопасное место. Относительно безопасное.

Алина вздохнула.

— А что будет если меня... ее здесь убьют? Я тоже умру?

— Я не знаю, Богуславская, — кривя губы, ответил инляндец. — К сожалению, не знаю. По логике — да, но я не слышал о систематических внезапных смертях у темных на Туре. А здесь дар-тени погибают достаточно часто.

После Тротт снова коротко и очень доступно объяснил последовательность действий для возвращения на Туру. И принцесса, как и требовалось, снова и снова расслаблялась, закрывала глаза и пробовала. Очень упрямо, стараясь к концу не заплакать.

— Хватит, — проговорил лорд Тротт попытке на тридцатой. — Не знаю, в чем причина, Алина. Возможно, вы столько впитали энергии университета, что вас здесь зафиксировало. И вернуться обычным путем не получится.

— А есть необычный? — дрогнувшим от надежды голосом спросила принцесса.

— Я надеюсь, что есть, — почти мягко ответил инляндец. — Точнее, я предполагаю, что есть тот, кто может помочь. Доедайте мясо, Богуславская. Уже можно. И почему вы все время теребите волосы? Это нервное?

Пятая Рудлог замерла и поняла, что действительно опять раздраженно дергает себя за скатавшиеся пряди.

— Жутко воняет кровью, профессор, — неловко объяснила она. — И не промыть, и прочесать нечем. Это от вчерашнего...

Ее снова замутило.

— Этот запах... — голос стал сдавленным.

Тротт, сощурившись, посмотрел на нее. Встал, снял с пояса нож.

— Наклоните голову, — сказал он. — Все равно нужно обрезать. Иначе завшивеете.

Алинка сидела, склонив голову вперед, а лорд Макс методично обрезал склеившиеся пряди почти по самый затылок. Волосы, похожие на светлую, пропитанную грязью и кровью паклю, падали на землю, нож резал легко, и голова становилась легкой-легкой. Наконец, профессор остановился.

— Посмотрите на меня.

Алинка подняла голову — и инляндец, на мгновение задержав взгляд на ее лице, склонился очень близко и аккуратно обрезал оставшиеся у лица пряди, скользнул пальцами по оставшимся волосам, словно проверяя, не осталось ли еще длинных. И тут же поднялся, собрал отстриженные пряди и пошел к костру. Оттуда запахло паленым.

Алинка пощупала голову — волосы торчали клочками, падали на лоб, не закрывая глаз. Но запаха крови она больше не чувствовала.

— Спасибо, — сказала она тихо.

— Не за что, — буркнул Тротт. — Доедайте, Богуславская. У нас впереди очень долгий путь.

Макс Тротт

Пока принцесса послушно жевала мясо, Макс затушил костер, закрыл его снятым до разжигания пластом земли со мхом, присыпал ошметками папоротниковых листьев — и не определишь, что здесь что-то было. Богуславская то ли от сытости, то ли от отдыха порозовела, и сейчас с любопытством олененка крутила головой, наблюдая за Троттом и рассматривая лес. Глаза ее еще были настороженными и под ними залегли тени, но лицо то и дело оживлялось, когда она на чем-то задерживала внимание. Истощена, руки тонкие, подрагивают от прошлого напряжения, губы бледные, воспаленные, а все еще не потеряла интереса к миру.

Инляндец направился к роднику — наполнить флягу, ополоснуться самому после соленой воды и охоты на крысозубов с утра. Снял сорочку и, пока обливался, услышал мягкое шлепанье по мху. Обернулся, недоуменно поднял брови. Принцесса, сжав в руке обглоданную тушку и застенчиво прижавшись к стволу папоротника, у корней которого начинался родник, разглядывала Тротта с жадностью щенка, увидевшего косточку. Не лицо — плечи и грудь.

Крылья его непроизвольно шевельнулись, и лицо пятой Рудлог просветлело, она приложила ладонь к собственному плечу, попыталась прощупать что-то на себе. И тут поймала его взгляд, смущенно дернулась назад.

— Я почти почувствовал себя драконом, — суховато сказал Тротт. Она медленно заливалась краской. — Я вам потом покажу, чем отличается наше мышечное и костное строение от человеческого. Мне тоже было любопытно. Захороните эти несчастные останки под корнями, будьте добры, и подождите меня там, где я вас оставил.

Вернувшегося на поляну профессора встретил кристальной чистоты взгляд зеленых девичьих глаз. Но она все же не удержалась — пока он надевал сорочку, старательно делала вид, что глядит в другую сторону, и косилась на грудные мышцы, плечи. Удовлетворенно хмыкала и задумчиво шевелила своими крыльями.

Макс пристегнул к поясу короткий лук (тетиву пришлось перетягивать, прошлую попортила соленая вода), собрал выстроганные стрелы. На его "пора идти" принцесса вскочила с радостной готовностью. Даже некоторое время спокойно шла следом по пахнущему зеленью и сырой землей лесу — пока он не оглянулся и не увидел, что она, чуть приотстав, быстро-быстро собирает ягоды с низенького куста.

— Богуславская, — позвал он, и подопечная, виновато глянув на него, подхватилась и побежала к нему. — Вперед не забегать, в стороны не уходить. Идти за мной или рядом. Вы меня поняли?

— Простите, профессор, — несчастным голосом откликнулась она. — Очень хочется кисленького после мяса. Хотите ягод?

Тротт с раздражением посмотрел на испачканную соком ладонь с горстью ягод, и принцесса поспешно сунула их в рот.

— Как вы здесь выжили с такой беспечностью? — процедил он, пока спутница его шумно жевала, запихав в рот слишком много ягод.

— Плохо. Мне было очень плохо и страшно, лорд Тротт, — дрогнувшим голосом призналась пятая Рудлог, заморгала часто и отвернулась — и у него снова возникло ощущение, что он ребенка обижает.

— Алина, — терпеливо проговорил он, снова начиная движение. — На самом деле не всякий взрослый человек бы продержался здесь столько, сколько вышло у вас.

Она посмотрела на него с удивлением, робко улыбнулась. Губы ее были в ягодном соке. Кислом соке.

— Вы меня похвалили, профессор?

Он остался невозмутим.

— Я отметил очевидный факт, Богуславская.

Она все еще недоверчиво улыбалась, шагая чуть позади, потом вздохнула.

— Мне просто повезло, так ведь?

— Верно, — согласился он. — Но сейчас, чтобы выжить, одного везения будет недостаточно. Послушайте меня внимательно. У вас нет обуви, и в ближайшее время не предвидится, поэтому внимательно смотрите под ноги, чтобы не пораниться. Нам нельзя терять мобильность. Мы пойдем лесом, на берегу было бы проще, но нас там быстро обнаружат. В лесу много хищников. Громко не говорить, не визжать, не метаться. Смотрите по сторонам, наверх, и следите за мной. Если я останавливаюсь — стойте. Если бегу — бегите. Понятно?

— Понятно, — проворчала принцесса и слизнула ягодный сок с губ, с ладони. — Я должна смотреть под ноги, на вас, по сторонам и наверх. Одновременно.

Тротт полуобернулся на ходу, и она сжалась, чуть не запнувшись.

— Я рад, что ваше душевное здравие восстановилось, — с сарказмом отметил он. И с раздражением добавил:— И прекратите меня бояться, Богуславская. Меня не надо бояться.

— Извините, — грустно сказала пятая Рудлог, подбираясь еще ближе и уже мирно шагая рядом. Светлые вихры на ее голове трепетали от ветерка. — Это привычка. На самом деле я почти не боюсь вас, профессор. Просто вы все время такой резкий и строгий. Будто я вас ужасно раздражаю. А иногда очень хороший. Только не язвите сейчас, ладно?

Он хмыкнул — ибо на язык просилось-таки нечто язвительное. А студентка продолжала, аккуратно ступая по мху, обходя широкие папоротники:

— И я совсем не знаю, как к вам относиться...вы ведь расскажете, куда мы идем?

— Если вы дадите мне продолжить, — сухо сказал Макс, и принцесса обиженно поджала губы. — Для начала нужно дойти до поселения дар-тени, в котором стоит мой дом.

— А... — начала пятая Рудлог и осеклась под его взглядом.

— Потом вопросы, — жестко оборвал он. — Без вас я бы дошел за две недели максимум, но с вашей скоростью дай боги если дойдем за недели три. А то и месяц. Поселение находится на противоположной стороне залива, вдоль которого мы идем. Там отдохнем пару дней, вас можно будет снарядить и направимся дальше. В горы.

— А... — снова пискнула принцесса, посмотрела на Тротта и вздохнула. — Простите, профессор.

— Естественно, мы будем каждый день пытаться вернуть вашу половинку обратно. В данный момент мы с вами на Туре находимся на монастырских землях, поэтому не пугайтесь, если проснетесь в незнакомом месте. Ваши родственники в курсе.

Принцесса тяжело вздохнула и опустила глаза. Потерла их ладонями. Но ничего не сказала и плакать не стала.

— Если вернуть вас на Туру не получится, остается два выхода. Первый — обратиться к нашему Источнику. К богу.

— К Черному жрецу? — его опять прервали, широко распахнув глаза. — Вы знаете, где он?

— Знаю, — интересно, ее любопытство когда-нибудь дает сбой? — Надеюсь, сейчас он согласится помочь. Идти до долины, где он находится, еще дольше, чем отсюда до поселения. Я не знаю, сколько это займет у нас. Главное — остаться в живых.

Богуславская снова открыла рот, посмотрела на него и с видимым трудом закрыла. Макс прислушался — показалось, что следом кто-то идет, повернулся — и правда, из-за дерева вышла молодая маленькая косуля с детенышем. Принцесса перехватила его взгляд, тоже посмотрела вправо и совсем по-детски, широко заулыбалась — и улыбка сделала ее, крайне непривычную с этой цепляющей внимание линией рта, диковатым разрезом глаз и тонкой шеей, очень похожей на себя прежнюю.

— Второй способ, — продолжил он, отвернувшись, — куда более опасный. Мне известно, что те, кто вас ищут здесь, ждут открытия порталов, через которые они могут попасть на Туру. Полагаю, что если мы пройдем через такой портал, мы вернемся в свои тела. Полностью, то есть здесь, на Лортахе, наших дар-тени не останется. Но в этом случае есть огромная опасность сойти с ума. Одна надежда, что мы находимся на храмовых землях. И есть препятствие — нам никак не пройти через то количество войск, которое собралось в ожидании открытия порталов. В любом случае, я обещал вас вернуть и я вас верну. Только не мешайте мне, Алина. От вашего здравого смысла зависит ваша жизнь.

Принцесса серьезно посмотрела на него:

— Я все понимаю, лорд Тротт. Я уже давно не маленькая.

Он снова хмыкнул.

— У вас были вопросы.

— Да, — она воодушевилась, забежала чуть вперед, заглядывая ему в глаза. — А много таких поселений? И самих дар-тени? И что, все сюда попадают, как я? А как же они находят сами поселения?

Хорошие вопросы.

— Поселений несколько десятков, они расположены полукругом вдоль горного плато, к которому мы идем. С другой стороны от него море. А таких как мы — полагаю, двадцать-тридцать тысяч. Обычно птенцы дар-тени с пуховыми крыльями, как у вас, появляются очень близко от поселений, а там регулярно ходят патрули и находят всех новичков. У городищ сильнее чувствуется связь с Источником, и они относительно защищены — отправленные к нам военные отряды блуждают в лесах, по пальцам можно пересчитать разы, когда до наших поселений доходили враги. Хотя, конечно, при полномасштабном наступлении вряд ли это нас спасет. Думаю, дар-тени выпадают именно под сферой влияния Источника. И изначально мы беспомощны, как младенцы, единицы из нас помнят что-то о жизни на Туре. Честно говоря, я не знаю, почему вы оказались так далеко от поселения. То ли силы покидают бога, то ли сыграла роль ваша красная кровь. Также непонятно, почему вы, девушка, вообще оказались здесь. До сих пор здесь появлялись только мужчины.

— А как же вы... — она снова покраснела, — как же вы... — и шепотом закончила, — размножаетесь?

— Никак, Богуславская. От местных женщин мы не можем иметь детей. Хотя физиологически они идентичны жительницам Туры.

Она открыла рот, посмотрела на него, покраснела еще больше и захлопнула его, засопев.

Некоторое время что-то бормотала себе под нос и Макс с интересом ждал — к каким выводам еще она пришла. Но спросила она совсем о другом.

— Я вот чего не понимаю, лорд Тротт, — наконец, заговорила принцесса. — Этот мир ведь материален?

— Определенно материален, Алина. Что вас смущает?

Она замялась.

— Я не понимаю, как я могу существовать в двух материальных телах одновременно. На Туре всегда одна ипостась материальна, остальные заключены в энергетической оболочке. Если Четери оборачивается в дракона, его человеческая ипостась переходит в линии ауры. Получается, наш дар-тени — это часть ауры, вторая ипостась, так? Так как она может здесь быть материальной — когда я на Туре тоже материальна? Даже если сюда утягивает вторые ипостаси...

— Я думал над этим, — спокойно ответил Тротт. — Полагаю, все дело в том, что только для нас существенно деление на материю и энергию. А для высших сил это суть разные состояния одного набора волн. Поэтому ничего не мешает оторванным от нас линиям ауры с достаточным энергетическим наполнением в присутствии бога-источника становиться материальными.

— А почему этот бог-источник не возвращается на Туру?

— Я не знаю, Богуславская.

— Может, ему что-то мешает, — с жалостью пробормотала она. — Ему, наверное, тоже очень плохо далеко от дома.

Она шмыгнула носом и поспешно взглянула на Макса — словно проверяя, не будет ли он насмехаться. Но он уже не слушал ее — поднял голову, почуяв то, что ждал с самого утра, взял принцессу за измазанную ягодами ладонь и дернул под раскидистую шапку папоротника. Богуславская взволнованно ойкнула.

— Тише, — жестко, почти неслышно прошептал он и на всякий случай закрыл ей рот рукой.

Гул, привлекший его внимание, усилился, над кронами мелькнули неспешно летящие два раньяра. Еще несколько точно летели вдоль берега и дальше по лесу.

Ищут. Значит, на их поиски скоро от ближайшей твердыни пойдут и охонги, а скрыться от них так просто не получится. С медленным ходом принцессы им никак не успеть к поселению до того, как навстречу придут всадники на инсектоидах.

Значит... пока есть время подготовиться, а затем придется уповать на счастливый случай и собственные силы.

— А зачем они вообще ищут меня? — ожидаемо спросила Богуславская, когда стрекозы уже давно улетели, и она снова шагала рядом, посерьезневшая и опечаленная. Солнце поднималось выше, нагревая воздух, но их спасал ветерок, идущий с моря. — Откуда они знают, что я здесь? Да и... кто они такие, профессор?

Тротт отпил воды из фляги — предстояло очень много говорить. Протянул спутнице.

— Мне придется начать с истории этого мира, — сказал он. — Наберитесь терпения, Алина. Все вопросы потом.

— Хорошо, — пробурчала она, затыкая фляжку пробкой. — Никаких вопросов.

Макс постарался рассказать обо всем максимально сжато и емко, не забывая отслеживать периметр — основной опасностью было пропустить нападение паука, а если заметить заранее, справиться с ним будет куда легче. Закончил с краткой историей вторжения новых богов на Лортах, — принцесса на удивление долго молчала, не перебивая его и кивая. Они шли и шли — а Тротт рассказывал о том, что материком правит император, тха-нор-арх, а империя поделена на земли, которыми уже управляют военные аристократы: кнесы или тха-норы, что уровень развития местных жителей сопоставим с туринским около тысячи лет назад, что здесь принято рабство и жизнь человеческая ничего не стоит. Поведал о своем пребывании в Лакшии и ожидаемом открытии проходов на Туру для армии императора, о поднятых туринских предсказаниях о конце света и местных мифах про благословенную землю, куда можно будет сбежать с тонущего материка. О том, что старая жрица приказала найти и принести в жертву беловолосую крылатую девушку, чтобы та не смогла закрыть врата в другой мир.

— Но я понятия не имею ни о каких вратах, а уж тем более о том, как их закрывать, — недоуменно проговорила принцесса, зябко потирая рукой плечо.

— Тем, кто вас ищет, это неважно, — хмуро сказал Макс. — Императору подчиняются безоговорочно, и если он приказал вас найти, они здесь все перевернут, но найдут. Нам нужно постараться уйти от них и успеть под защиту Источника.

Принцесса все больше бледнела, а на последних словах и вовсе передернула плечами. И посмотрела на него с жалостью.

— Теперь я понимаю, почему у вас такой плохой характер, — тихо проговорила она. — Жить здесь, даже наполовину — я бы точно сошла с ума. Наверное, то, что другие дар-тени не помнят о жизни на Туре — это благословение.

Макс один раз останавливался на привал, днем, в самую жару — когда заметил, что спутница стала отставать и запинаться. Благо, в этой влажной местности за день всегда можно было наткнуться на несколько ручейков или речек. Алина, когда он объявил о привале, подавленно сказала "спасибо", да и вообще после того объема информации, которую получила от него с утра, выглядела испуганной и периодически кусала губы. Но не плакала и на том спасибо. Речная вода освежила ее — и когда она вернулась в тенек умытая, с мокрыми волосами, то даже повеселела немного. И сухарем хрустела вполне задорно.

— Сейчас бы еще мяса, — мечтательно пробормотала она.

— Костер только вечером, — объяснил Тротт. — Днем нас выдаст дым, а ночью дыма видно не будет, огонь спрячем под навесом.

Макс проверил сумку — сухарей оставалось немного, максимум на неделю. Они, конечно, и так не пропадут — помимо мяса есть еще съедобные растения, вкусные клубни, которые можно запечь, — но клубнями не набьешь мешок, а на их поиск все равно будет тратиться время. В который раз он пожалел, что не обыскал убитых наемников — там наверняка были и припасы, и нужное оружие, — но на тот момент первоочередной задачей было увести Богуславскую подальше. Да и не было у него, раненного, сил, если честно.

Вторую остановку он сделал уже в глубоких сумерках, когда принцесса уже шумно дышала и пошатывалась от усталости. Но не жаловалась, да и вообще была очень молчалива — за оставшиеся полдня они дай боги пятью фразами перебросились. Макса это вполне устраивало. Успеют еще наговориться, а у него с непривычки горло болело.

Алина сползла на землю спиной к стволу, обхватила колени руками и опустила голову. Макс быстро обошел окрестности — хищников не было видно, — умылся в ручье, выпотрошил подстреленную косулю, разложил костер, а она все сидела и сидела так. Затем встала и медленно побрела к ручью. Стянула сорочку — он мельком сквозь деревья увидел светлую спину, темные крылья, касающиеся ягодиц, длинные тонкие ноги, и отвернулся, — и долго плескалась там, и выстирывала одежду. А он с досадой думал, что нужно было взять еще одну рубашку на смену. Не предлагать же ей свою, провонявшую потом. И ему без нижней одежды никак, разве что полуголым идти. И, конечно, нужна ей обувь, потому что скоро мхи станут реже, пойдут холмы, а там будут и камни, и колючие растения. И много чего нужно.

Принцесса так же молча вернулась — во влажной сорочке, села у костра на ствол, безразлично глядя на поджаривающееся мясо. Макс достал нож.

— Я вам сделаю прорезь на спине, — сказал он, — чтобы крылья были наружу, по жаре будет легче. Повернитесь.

Богуславская взглянула с благодарностью и повернулась — и он вырезал на сорочке в районе лопаток прямоугольник, помог вытянуть крылья — управлялась она с ними еще неуверенно. Пух был длинный, очень мягкий и забавно щекотал кожу. Он уже и забыл, как щупал свои крылья, когда только осознал себя здесь. Точнее, Охтор щупал.

— Мясо скоро будет готово, — сказал он, обжигая на костре тонкую палочку. Разложил на коленях отрезанную мокрую ткань, коснулся горячего кончика палки языком. — Смотрите, Алина. Вот это, — он нарисовал вытянутую дугу, — залив Мирсоль. Мы находимся примерно здесь, — Макс ткнул точку в начале дуги, снова сунул палочку в костер. — Впереди ориентиры — два холма, расположенные параллельно морю, на них сломанные ветром папоротники. Это где-то треть пути, — смоченный слюной импровизированный карандаш нарисовал холмы. — Дальше пойдет не такая легкая местность. И начнутся владения местного тха-нора. Здесь, — он ткнул палочкой далеко от залива, — находится его твердыня. Крепость. А если от нее пройти по прямой к горам, — в конце дуги залива появились горы, — то вы выйдете на берег залива, к нашему поселению.

— Зачем вы мне это рассказываете, профессор? — безжизненным голосом осведомилась она.

— Потому что со мной может случиться что угодно, — резко объяснил он. — А вы должны выжить. Если я погибну, найдете в поселении его главу, Нерху. Я рассказывал ему о долине, где нашел бога. Он отведет вас к ней.

Принцесса сжалась еще больше. И мясо ела монотонно, словно не замечая, и выпила-то всего пару глотков воды, и спать легла, отвернувшись, молча. Макс, ополоснувшись, поставил вокруг слабенький щит, только чтобы проснуться, если будет нападение, покосился на сжавшуюся Богуславскую и лег рядом.

Заснул он опять мгновенно. И опять проснулся через короткое время. Лес был полон ночных звуков, но не это заставило его открыть глаза. Девушка рядом беззвучно рыдала, глотая слезы и дрожа всем телом — а он-то удивлялся, что она такая молчаливая. И Макс некоторое время послушал сдавленные всхлипы и судорожные сглатывания, снова снял куртку и накрыл ее. Погладил по плечу. Принцесса замерла.

— Не надо заранее оплакивать себя, — проговорил он ровно. — Мы еще живы, Алина.

— Мне страшно, — прошептала она дрожащим голосом.

— Я знаю. Это нормально.

— Я хочу домой, профессор.

— Постараюсь вас вернуть, Алина. Не плачьте.

Она повернулась лицом к нему, почти вплотную, схватила за руку. Ночное зрение сделало черты ее еще более резкими, темные провалы глаз лихорадочно блестели.

— Вы ведь не умрете, лорд Тротт?

— Постараюсь, — сказал он успокаивающе. — Спите, Алина. Завтра будет не легче.

— Вы всегда говорите правду, не так ли? — горько пробормотала она.

— Я вру чаще, чем вы думаете, — усмехнулся Макс. Пальцы ее сжимали его ладонь до боли.

— Никогда не думала, что такое может случиться, — шептала она, — я не знаю, кто я, зачем я здесь, почему именно со мной это случилось?! Я даже не знаю, как я выгляжу!! Только понимаю, что внешность вернулась к моей изначальной — но что можно разглядеть в воде!

— Вы очень похожи на свою мать, — вполголоса проговорил Тротт. — Только разрез глаз в отца, цвет волос темнее. И линия губ отличается.

— Мама была красивая, — вздохнула принцесса, чуть расслабляясь.

— Да, — согласился Макс суховато.

— Вы встречались с ней?

— Да.

— Получается, у меня нет ни мамы, ни отца, лорд Тротт.

— Мне жаль, Алина.

Она вздохнула. Но больше не всхлипывала.

— На самом деле ведь вам все равно, лорд Тротт. И я вам никто. Зачем вы вообще пришли за мной?

Он снова усмехнулся — последнее прозвучало почти агрессивно.

— Потому что я единственный, кто может это сделать, Богуславская.

Голос ее становился тише, невнятнее. И рука расслаблялась, и не сжималась она так больше.

— Вы хорошо деретесь... лорд Макс...

— Большой опыт, Алина.

— Научите меня... я хочу уметь защищать себя...

— Этому учатся годами.

— Все равно... все равно...

Она ровно задышала, прижавшись к нему коленками и так и не выпустив руку. И Тротт некоторое время смотрел на ее спокойное лицо, потянулся поправить куртку — остановил себя, покачал головой, поджал губы. Закрыл глаза. Одно четко понятно — нужно довести ее до Источника. Знать бы, что там впереди — и что сейчас происходит на Туре.

Внимание! Из середины убрано несколько глав! Книгу целиком можно купить на сайте "Призрачные миры"

Заснула Алина мгновенно, поджав ноги и укутавшись в куртку, а Тротт послушал немного ее выравнивающееся дыхание и звуки леса, и выбрался из норы под папоротником. Мешок он, достав часть монет и несколько кусочков золота, оставил в убежище — если не вернется, это хоть немного увеличит шансы спутницы на выживание. Прикрыл парой листьев корни — нору и так заметить трудно, да и не пролезут туда местные чудовища, но поберечься никогда не лишнее. Измерил прутиком узкий девичий след у ручья — и, ускоряясь, прижав крылья к спине, побежал туда, откуда они с Богуславской пришли.

Ночной лес жил своей жизнью — верещали вездесущие мелкие ящеры, которые не любили жару и выходили к темноте греться на камнях, — щебетали птицы, скрипели сломанные папоротники. Макс контролировал дыхание, прислушивался и принюхивался — но людей не ощущал и огней факелов не видел. Да и вряд ли преследователи осмелились идти в темноте — кто хотел попасть на ночную трапезу к пауку-лорху? Это Тротт двигался уже проверенным путем, да и ночное зрение помогало.

Деревню, ютящуюся на галечном пляже, он учуял издалека — по запаху тухлой рыбы и гниющих водорослей. Не вся рыба в местных морях была съедобной — попадалась и ядовитая, и та, в которой мяса-то не было почти, одни иглы, жир и чешуя. Ядовитую не выбрасывали, оставляли перегнивать в колодах, и получившуюся смертельную смесь использовали для острог и стрел, а излишки продавали скупщикам (те уже перепродавали ее охотникам и наемникам). А из местных водорослей и несъедобной желчно-костистой рыбы делали мазь, которой лечили все на свете.

Деревенька, на фоне общей нищеты тех, что Макс уже видел, выглядела даже зажиточной — с десяток домишек, построенных из колотого папоротника и покрытых листьями, несколько лодок. Сушились растянутые на распорках сети и снасти, трепетала на ветру одежда, постукивали друг о друга связки сухой рыбы. От огромных папоротниковых колод, поставленных чуть в отдалении, несло так, что в горле перехватывало и хотелось кашлять. Море немного штормило, и над его колышущейся поверхностью неслись в фиолетовых небесах две лортаховские луны.

Тротт выбрал дом покрепче и побольше, открыл дверь, постучал с силой и отошел подальше ждать хозяина.

В доме зашуршало. В темном прорубленном окошке вырисовался силуэт мальчишки лет одиннадцати — тьма расступилась, очерчивая его объемными цветными тенями, обрисовала в руке и короткую костяную острогу. Макс не обманывался кажущейся хлипкостью пацана — дети рыбаков такой острогой пробивали кожаные панцири местных морских черепах, а уж незваный полуголый гость и вовсе был легкой добычей.

К пацану в темноте неслышно подошел взрослый, видимо, хозяин дома. Теперь инляндца изучали вдвоем.

— Не бойтесь, — негромко проговорил Тротт, протягивая руки ладонями вверх, — я зла не сделаю.

В доме снова зашуршало. Хозяин, крепкий мужик лет тридцати, себя долго ждать не заставил — вышел, держа в одной руке нож, а в другой — плошку с горящим фитилем в рыбьем жиру. Сощурился, разглядывая Макса, сплюнул на гальку. В глазах его была мрачная настороженность.

— Я без зла пришел, — повторил инляндец, не двигаясь с места.

— Со злом бы н' стучал, — меланхолично ответил рыбак, засовывая нож за пояс. Присмотрелся, подошел ближе. — Вот диво-то, крылатый, что ль? — он провел чадящей плошкой прямо у плеч позднего гостя. — Я таких как ты н' видел, слышал только, что н' дальнем берегу встречали.

Максу приходилось прислушиваться, чтобы понимать речь хозяина дома — язык на Лортахе был общий, но имел множество диалектов, и в той же Лакшии говорили совсем иначе, чем в этой деревеньке.

— Меня зовут Охтор, — представился Тротт, как положено было. Местные верили, что назвавший имя не принесет зла, иначе его покарают боги. — Рыбных тебе лет, хозяин.

— Виенши, — неохотно произнес рыбак. — Староста я местный. И тебе н' хворать. Чего нужно тебе, Охтор?

— У меня есть деньги и золото, — Макс достал из-за пояса тряпицу, — много золота, почтенный Виенши. Я все тебе отдам, если ты продашь мне чистую одежду и обувь, и немного той мази, что вы раны лечите. И еще кое-что...

Рыбак, вопреки ожидаемому, хоть на золото и покосился с жадностью, но рук сразу тянуть не стал.

— Дорого платишь, — рассудительно произнес он. — Н' за одежду с обувью, да? Н' тебя ль, странник, ищут н'оры на раньярах?

— А много ли тех, кто ищет? — отозвался Макс, протягивая старосте кусочек золота.

— Откуда ж мне знать? Сюда только двое прилетали, — невозмутимо ответил рыбак, перехватывая самородок и пробуя его на зуб. Тротт протянул ему еще. — А вот сын мой в море видел, как н'встречу, к гиблому лесу, с пяток раньяров со всадниками летит. И с другой стороны еще два прибыли, странник. Каждый день деревни н'ши облетают, рыбу отбирают, спрашивают, н' видали ль девки крылатой с волосами, белыми как козья шерсть... Вот и думаю я... н' тебя ль?

— Так я же не девка, — развел руками Охтор.

— Ты-то н'т, — Виенши глубокомысленно осмотрел гостя, — да вот говорят, что девка та н' одна идет, что помощник у нее есть, который с одного маха раньяра н'пополам разрубает.

— Брешут, — отозвался Макс. — И о девке я никакой не знаю. Я в море рыбу ловил, лодка перевернулась, все вещи на дно ушли. Остался с тем, в чем был. Еле на берег выбрался, полночи шел, пока на твою деревню наткнулся.

— Н'да, н'да, — покивал староста. — Так скрывать я н'чего не стану, даже за твое золото, крылатый. А то откроется — и меня убьют, и деревню сожгут.

— Я тебя и не прошу скрывать, — ответил Макс, — спросят — расскажешь. Можешь даже сказать, что я тебя с ножом у горла заставил. Сын твой болтать не будет?

— Мы н'болтливы, — буркнул староста.

— А жена твоя тоже не болтлива? — поинтересовался Тротт.

Рыбак напрягся, потянулся к ножу.

— Зачем тебе, странник, о моей жене знать?

— Да так, — морщась, проговорил инляндец, — спросить надо кое-что, о чем только бабы знают. Так что, почтенный Виенши, возьмешь мое золото? И с женой дозволишь поговорить?

Рыбак еще поколебался. Фителек в плошке пару раз прыснул горящими искрами и погас.

— Добро, — сказал хозяин и плюнул на руку, чтобы скрепить договор. — Повтори-ко, что тебе н'жно, странник.

Макс добрался до стоянки еще быстрее, чем до деревни. Отнял от норы листья, спустил туда добычу — и тут понял, что не видит принцессу. По спине ударило холодом, и он присел — и выдохнул со злым облегчением.

Богуславская не спала — она сидела, обхватив колени, забившись к самому краю убежища, и зеленые глаза ее укоризненно мерцали.

— Вы меня обманули, — прошептала она сипло и прерывисто.

— Да, — согласился он, забираясь в нору.

— Я очень испугалась, когда проснулась, а вас нет, профессор.

— Надо было не просыпаться, — грубо ответил он, вытягиваясь на мху. — Ложитесь, Богуславская. Хорошо, что вы не плачете, у меня ей-богу нет сил вас утешать сейчас. Завтра посмотрите, что я вам принес.

Она долго возилась в узкой норе, пытаясь подползти и вытянуться рядом, и, наконец, затихла.

— Главное, — прошептала она, — что вы сами вернулись, профессор.

Макс уже почти не слышал этого — он от усталости ушел в тупое полусонное состояние. В голове крутились остаточные размышления — он, точнее, Охтор, много ходил по этому миру и встречал разных людей. И далеко не все из них были по-звериному жестоки, как наемники-норы. Были здесь и простые люди, которые так же как во всех мирах, просто хотели жить. Как сегодняшний рыбак — он хитро щурился на прутик и на ноги гостя, что-то бормотал себе под нос про девок, которых никто не видел, однако нашел у жены обувку и с женой поговорить разрешил. На обратном пути Макс, привыкший к нравам Лортаха, ждал погони — если б его прирезали да сдали норам, рыбаки бы еще вознаграждение получили, и ничто не мешало старосте поднять мужиков и погнаться за крылатым, — но никто его не стал преследовать.

Значит, даже самые жестокие боги не делают человека зверем. Зверем его делает сам человек.

На Тротта от усталости и груза завтрашнего дня напала бессоница — вымотанное тело болело и требовало подкрепиться, но вставать не было сил. Макс все ворочался, пока не пришлось замереть — Богуславская, заснувшая было, вскинулась, тараща глаза, сонно потерла их и пробормотала облегченно, укладываясь обратно:

— Вы здесь... здесь...

Повернулась к нему спиной и, поерзав, прижалась так, что короткие волосы на затылке полезли ему в рот.

Макс чертыхнулся и чуть отстранился. Но от принцессы, согревшейся под его курткой, шло тепло, и он как-то очень быстро расслабился и заснул. И все оставшиеся часы сна ощущал, как периодически щекотно становится его щеке и губам.

Утром Богуславская первым делом распотрошила узелок с принесенными им вещами, прижала их к груди и недоверчиво уставилась на Макса. Были в ее взгляде и обида, и страх, но их всех перебивало такое восхищение, что она живо напомнила ему напарницу Стрелковского, Люджину, которая тоже взирала на него с благоговением.

Ему не хотелось признаваться себе, что взгляды эти были ему приятны.

— Это всего лишь одежда, Алина, — сказал он сухо. — Переодевайтесь. У нас мало времени.

Принцесса поспешно закивала и побежала к ручью. И вернулась уже умытой и одетой.

— Обувь не жмет? — поинтересовался Тротт, разглядывая ее.

— Нет, даже большая, — Богуславская вытянула ступню из ботинка — тот был широковат, сделан из грубой кожи местных ящеров, — я тут обмотала, профессор.

Он посмотрел на эти рыхлые "обмотки", скривился и приказал сесть. И, осмотрев ступни — нет ли повреждений, — начал плотно заново перематывать их по щиколотки.

Макс опасался паразитов, но одежда была так продублена солью, что у вшей не было никаких шансов. Штаны спутнице, конечно, были велики, как и сорочка, но даже в этой мешковатой одежде ее никто бы не принял за юношу, несмотря на короткие волосы — слишком выразительными и нежными были черты лица, тонкими запястья, шея и лодыжки, и слишком женской линия губ.

— Профессор, — застенчиво позвала принцесса ему в макушку. Макс не стал поднимать голову.

— Спасибо вам за все, — продолжила она, — я на самом деле понимаю, почему вы меня обманули. Я была в истерике и вне себя от паники.

— Это радует, — буркнул он.

— Я хотя бы чувствую себя человеком сейчас. Одетым человеком, — грустно поделилась она. — Как мало нам нужно, да?

Он снова промолчал, затягивая ткань на щиколотке.

— Только я не совсем разобралась, — с некоторым отчаянием проговорила она, — что это такое, лорд Тротт?

Макс поднял голову — Богуславская протягивала ему длинную кожаную полосу шириной с ладонь и две толстые костяные иглы. Закрыл глаза, перевел дыхание и очень ровно рассказал неудержимо краснеющей спутнице, как эта полоска крепится к поясу штанов вместо белья и что в нее подкладывается.

После скудного и быстрого завтрака — пары тонких ломаных лепешек, выпекаемых рыбаками и жутко вонючего кусочка килсея (слипшихся молотых пророщенных зерен, пропитанных рыбьим жиром — рыбаки употребляли его как витаминный комплекс от цинги), Макс, усевшись на мох, распределил вещи по двум мешкам. Второй тоже удалось выторговать у рыбака. Лицо принцессы, упрямо и молча дожевывающей килсей, было очень выразительным, но она не сдавалась. Съела, долго и с облегчением запивала водой, и даже не пожаловалась после. И в вознаграждение получила ломтик орехово-медовой спрессовки.

— Тоже у рыбака выменяли? — поинтересовалась она, настороженно принюхиваясь к лакомству.

— Точно, — буркнул Тротт, и лицо ее просветлело. Сказать, что взял у убитого — есть не будет.

Он, почти закончив с сумками, отдал Богуславской свою флягу, показав, как крепить ее на ремне. Поколебавшись, вручил ей отнятый у наемника нож.

— Только постарайтесь не отрезать себе ногу, — хмуро проговорил он, глядя, с каким восторгом принцесса поглядывает себе на бок. — Это только на крайний случай, Алина.

— Я буду очень осторожной, лорд Тротт! — спутница аккуратно лизнула медовый кусочек и совсем повеселела. Похоже, принцесса уверилась, что для него нет невозможного. Хотелось бы и ему в это верить.

— Идем быстро, — продолжал Макс инструктаж, быстро раскладывая по мешкам оставшиеся припасы. — Если начнет натирать ноги, не молчать, Богуславская, сразу говорить мне. Я перемотаю обмотки. Увижу мозоль — сам прибью, клянусь.

Принцесса, усевшаяся рядом, радостно кивала — будто он ей увеселительную прогулку обещал. Потихоньку грызла лакомство и с любопытством олененка разглядывала вещи — зеленые глаза так и сверкали. Она, конечно, сунула нос в бамбуковую трубочку с рыбной мазью и позеленела больше, чем от килсея.

— Что это? — обиженно спросила она.

— Это урок не лезть в емкости с неизвестным содержимым, — проворчал Тротт, затыкая трубку пробкой. — Узнаете в свое время.

Алина поспешно откусила еще кусочек сладкого, облизнула губы — и пальцы, тайком, смущаясь. И улыбнулась от удовольствия.

А Макс едва удерживался, чтобы не оскалиться или не выругаться. Лесной запах папоротников и мхов смешивался с запахом меда и едва уловимым — крови. Настройка на кровный поиск давала о себе знать обостренным обонянием и повышенной агрессивностью, но тут уже никуда не денешься, надо сдерживать раздражение, пока связь не ослабнет. С Михеем, когда тот учил его поиску, она ослабла только через несколько месяцев.

"Терпи, — сочувственно говорил друг, — я сам не очень понимаю, что поиск в нас пробуждает. То ли воспринимаешь кровника как раненую жертву, которую нужно догнать и добить, то ли как того, кого нужно защищать, а запах — сигнал, что нужна защита".

— Если проблем нет — не болтать, — добавил Тротт, поднимаясь и перекидывая сумку через плечо. Проверил нож, лук, плотно ли прилегает колчан со стрелами к бедру. — Не отставать. Воду пить по глотку, иначе будет тяжело идти. Пауков ближе к скалам не должно быть, они не любят прямой солнечный свет, но все равно глядеть в оба. И без раздумий выполнять мои команды, Богуславская! Понятно?

— Да, лорд Тротт, — послушно повторила она.

— Даже если хочется поплакать или упасть в обморок, — повторил он с жесткостью и протянул ей вторую сумку. — Сначала выполняете мою команду, все остальное потом.

Богуславская наконец-то перестала улыбаться, сунула остатки лакомства в рот и, взглянув на Макса исподлобья — и снова став до ужаса похожей на Михея, дунула на упавшие на глаза светлые вихры.

— Я все поняла, профессор, — серьезно сказала она, последний раз коснулась языком нижней губы, измазанной медом. Поднялась и взяла сумку. — Вы не думайте, я осознаю, что впереди засада и нас могут убить. Я очень постараюсь больше не подводить вас.

Весь день, пока они шли, принцесса действительно не давала повода для недовольства. Хотя Макс видел, как ей трудно, как украдкой она тяжело опускает голову, как задерживается перед очередным нагретым солнцем скальным уступом и потом лезет наверх, отчаянно закусив губу и не прося о помощи. Сил у нее было немного, зато воли хоть отбавляй.

Во второй половине дня с моря пришла гроза, вымочившая их до нитки. Пришлось пережидать ее под гранитным уступом — молнии били так плотно, что двигаться было опасно, — и в результате о вечернем отдыхе перед ночным марш-броском пришлось забыть. После грозы поменялся ветер, запах водорослей с моря пропал, потянуло гнилостным привкусом торфа и метана с низин.Но помимо грозы ничего страшного не случилось. Даже лорхов-пауков, которые ранее встречались в день по три-четыре особи — Макс давно научился видеть дальние сигнальные нити их паутины в кронах папоротников и предпочитал обходить их по дуге, — они не встретили. И наемников не было, и раньяры летали всего пару раз.

К двум пологим холмам, выступающим в море, путники дошли почти к ночи. Стальные небеса уже окрасились в красный и фиолетовый, солнце почти опустилось в волнующееся море. Макс намеренно приблизился к самой кромке берега, и сейчас, оставаясь под прикрытием папоротников, наблюдал за перешейком, который им нужно было преодолеть в темноте.

Богуславская шуршала за его спиной, затаившись в кустах. Здесь не было воды — только редкие высыхающие лужицы на граните. Родник они прошли около двух часов назад, и Тротт разрешил остановиться на пять минут, чтобы наполнить фляги и привести себя в порядок. Теперь воду нужно было беречь — чем выше берег, тем реже встречались источники.

Холмы, на которые смотрел Тротт, шириной были около километра и с одной стороны обрывались в море высоченной слоеной стеной. Внизу виднелись серые каменные глыбы, между которыми крутило водовороты. С другой стороны заросший хилыми, местами полегшими папоротниками перешеек медленно спускался к болотистой низине. Над деревьями тут и там поднимались гранитные столбы и обветренные скалы, за которыми так легко было спрятать засаду — и вариантов прохода, несмотря на ширину перешейка, оставалось немного.

Но, похоже, прятаться никто не собирался — над скалами кружили два раньяра со всадниками. Один пошел на снижение, навстречу ему взмыл третий. Сколько же их там? Пять? Семь, как говорил староста? Успели ли сюда подойти наемники на охонгах от твердыни Аллипа? Если да, то шансы пройти, и так мизерные, снижаются до нуля.

Макса очень беспокоило, что они не встретили наемников. Если преследователи на раньярах облетают деревни каждый день, то они должны были уже поговорить со старостой — и логично было бы отправить цепочку ловчих навстречу. Макс целый день реагировал на каждый шорох — но нет, вокруг было пусто. Староста не сдал? Или преследователи решили, что никуда они не денутся и вместо того, чтобы ловить их по лесу, проще схватить в бутылочном горлышке между морем и болотами?

Позади раздались легкие шаги — принцесса выбралась из кустов, встала рядом. Макс порылся в сумке, достал трубку с мазью.

— Я нанесу это на нашу одежду, — объяснил он спокойно, — замаскируем человеческие запахи.

Богуславская с сомнением посмотрела на емкость, на Тротта.

— Они нас по этой вони не обнаружат, профессор?

— Люди здесь нечистоплотны и обоняние у них не реагирует уже на неприятные запахи, поэтому не заметят, если не переусердствовать, — он зачерпнул пальцами мазь, присел на корточки и принялся мазать принцессе штанины. — С моря и так несет гнилыми водорослями, а с болот — растениями. Наша задача — обмануть инсектоидов. С этим мазь справится, просто забьет иные запахи.

Алина морщила нос — запах тухлой рыбы стоял удушающий.

— У нас есть около двадцати минут на отдых, — Макс поднялся, провел мазью ей по рукавам, по спине и ниже. — Через пять-шесть десятков шагов начнется короткий пустырь, нам нужно преодолеть его в полной темноте, между закатом солнца и восходом лун. Максимум полчаса на него. И дальше около пятнадцати километров холмов, Алина. Местность очень сложная, идти придется всю ночь. Если пройдем, спустимся в густой лес — считайте, почти выжили. Учтите, что нас ждут, и наверняка есть ловушки. Держитесь плотно за моей спиной. И молчите, обязательно молчите, Алина. Даже если ногу сломаете, молчите. Я уловлю, если с вами что-то не так. Если захотите привлечь внимание — касайтесь меня.

Он закончил, намазал себя, горшочек спрятал обратно в сумку. Посмотрел на принцессу — та, стараясь дышать через раз, разглядывала кружащих над скалами стрекоз. Глаза ее в густеющих сумерках медленно разгорались зеленым, а сама она заметно побледнела. Но кивнула молча, сжав кулаки.

— И смотрите под ноги, — добавил он. — Я могу скрыть глаза мороком, вы — нет. Свет радужек мягкий, тусклый, вряд ли обратит на себя внимание в пятнах сияния лун, но нужно минимизировать риск.

Она снова кивнула, покосилась на него с отчаянием.

— Неужели вам совсем не страшно, профессор?

— Алина, — проговорил Макс сухо. — Мы потом побоимся. Сейчас нужно не бояться, а думать. Страх — низший инстинкт, а боги не просто так дали вам разум.

Принцесса смотрела на него, не моргая. Зрачки ее были расширены от страха, и он протянул руку и осторожно заправил ей упавший на глаза вихор за ухо. И мягко, успокаивающе погладил по щеке.

— Мне тоже страшно, — признал он, — но я справляюсь со страхом. И я очень рассчитываю, что вы тоже способны на это, Богуславская.

— Рудлог, — тихо сказала она. — Я — Алина Рудлог.

* * *

* * *

Солнце село как-то внезапно — только что расстилающаяся перед ними пустынная лощина просматривалась, как на ладони, и вдруг словно отрубили свет. Тут же заработало ночное зрение. Алинка судорожно вздохнула, подобралась... Профессор Тротт обернулся на нее, — глаза его мерцали бледно-зеленым, — провел перед лицом рукой, и свет пропал.

— Идем, — неслышно проговорил он и шагнул вперед.

Лощина плавной дугой поднималась к изножию холма, инляндец впереди двигался быстро и неслышно. А Алинке казалось, что под ее ногами хрустит каждый камешек, каждый кустик, а звуки шагов разносятся по всей округе. Холм нависал над ней громадой, состоящей из гранитных и древесных теней, и мерещилось, что в темноте из-за каждого каменного столба и папоротника наблюдают враги. Вот сейчас засвистят стрелы, на них накинутся и поймают!

Принцесса сжала зубы и приказала себе не бояться. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Никто ее не видит, она тень, призрак, и по пустырю осталось пройти совсем немного. Шаг, еще шаг...

Создавалось ощущение, что они идут уже очень долго и вот-вот поднимется из-за моря первая луна Лортаха. Алинка шла, опустив глаза, глядя на ноги Тротта, — когда он вдруг остановился, и она мягко затормозила тоже, огляделась.

Они уже были в лесу. И вокруг все еще было очень темно и спокойно. Может, они зря боятся, и их вовсе не ждут? А увиденные вечером раньяры — обыкновенный патруль, какие многократно уже летали над ними?

Принцесса, немного приободрившись, шагнула ближе к Тротту и двинулась за ним дальше.

* * *

*

Макс, в отличие от спутницы, не успокаивал себя возможной легкостью пути. Стратеги во всех мирах мыслят одинаково, и если есть место для ловушки, глупо предполагать, что враги его не использовали. Тротту не нужно было видеть врагов, чтобы понимать, что они здесь. Лес был полон шорохов, поскрипываний сломанных деревьев, но не кричали здесь ночные птицы и не верещали ящеры — а, значит, покой лесных жителей был серьезно нарушен.

Инляндец, торопясь пройти как можно дальше в плотной темноте, скользил между деревьями, задерживаясь перед скальными выступами и слушая — нет ли кого за ними. Кое-где папоротники были повалены плотно, один на другой, переплетены, и приходилось искать обход — или, если такового не было, аккуратно лезть через стволы, надеясь, что они достаточно высушены солнцем и не провалятся под ногами. И все это время часть его внимания была направлена на спутницу — не отстала ли, не застряла и не ушла ли в сторону.

Луна вышла, когда они уже минут пятнадцать шли по лесу — и тут же потянулись от папоротников длинные полосы теней и тусклого света между ними. Макс старался держаться в тенях, и принцесса от него не оставала.

Первую засаду он услышал издалека — впереди, за гранитным выступом, переговаривались двое человек. Сначала он их, правда, унюхал — пусть обоняние было почти обрублено вонью мази, но в гниловатом ветерке с болот он все равно уловил запах чужого прогорклого пота и немытых тел. И, тронув остановившуюся за его спиной принцессу за руку, обошел засаду.

И после этого началось испытание его внимательности и реакции. Макс показал Богуславской замаскированную листьями и кустиками сеть, лежащую на земле: ступи в такую, и окажешься подвешен между двумя папоротниками. Чем дальше они поднимались на холмы, тем чаще встречались и группы наемников, и ловушки — так что все больше времени они тратили на обход. Один раз Тротт едва не вывел их на надежно спрятавшегося в тени скалы наемника, и только удача -наемник зачем-то отвернулся, и Макс успел шагнуть обратно, — спасла их от обнаружения.

Взошла вторая луна, стало еще светлее. Они как раз поднялись на вершину первого холма, почти лысого, и лавировали между скальными уступами. Тротт с каждым шагом становился все собранней и настороженней. Да, ожидаемы оказались и ловушки, и засады, но все равно перешеек они пока преодолевали со странной легкостью.

Как это часто бывает, от чрезмерного сосредоточения он чуть не упустил то, что само бросалось в глаза. Спасла Богуславская — сначала что-то придушенно пискнула, затем схватила Макса за руку, потянула на себя. Второй рукой она зажимала себе рот, а подбородком усиленно указывала куда-то наверх.

И Тротт увидел — то, что казалось выступом скалы, то, что он даже ночным зрением не уловил из-за неподвижности, было затаившимся на вершине сонным раньяром. Сейчас, что-то почуяв, видимо, стрекоза вяло выползла на уступ, нависая над ними громадной тушей, чуть расправила крылья и тихо, сонно застрекотала.

По ночам крылатые инсектоиды вели себя так же, как их прототипы нормального размера — впадали в некое подобие анабиоза, но запах крови или приказ владельца мог и их на короткое время сделать активными.

Макс сжал руку принцессы.

— Не двигайтесь, — едва слышно проговорил он.

Стрекоза заторможенно двигалась, перебирая передними лапами, и ее выпуклые огромные глаза в лунном свете жутковато блестели, и, казалось, были устремлены прямо на них. Но Макса беспокоило не только чудовище. Если здесь раньяр — значит, и всадники где-то рядом. И точно — из-за уступа послышались тихие шаги, шорох доставаемой из ножен стали. Два человека? Нет, три.

Прирезать их нельзя — тварь возбудится на запах крови и ревом соберет сюда всю округу. Шаги все приближались, Макс выжидал — и когда стрекоза снова замерла, отступил в тень, потянув за собой Богуславскую, ушел на пару десятков шагов назад, нажал ей на затылок, укладывая за упавший ствол — и снова направился к вышедшим из-за уступа наемникам, обходя их по кругу. Ловчие уже удалились от стрекозы, и их тихие голоса хорошо были слышны в лесу.

— Был тут кто-то, говорю тебе! Просто так раньяр бы не забеспокоился, чует чужаков.

— Может, ящер пробежал?

— Сам ты ящер!

Макс оказался позади отставшего, неразговорчивого, примерился и резко ударил его рукояткой ножа в затылок. Наемник рухнул — и Тротт подхватил его подмышки, безшумно уложил на землю.

— Э, а где Орхши?

— Только что тут был...

Подавшиеся назад бойцы наткнулись на тело товарища, заозирались — но вокруг никого не было.

— Что это с ним? Жив?

Один склонился над поверженным, начал щупать пульс — и Макс, воспользовавшись моментом, захватил у второго кадык, редко дернул вверх — и снова отпрыгнул в темноту. Ловчий захрипел, оседая на землю.

— Да вроде теплый... Э, что с тобой?

Третий наемник упокоился рядом с первым от удара по голове. Стрекоза, застывшая было, снова задвигалась, застрекотала, и Макс замер. Наконец, она снова успокоилась, и инляндец, вытянув из-за дерева испуганно моргающую Богуславскую, осторожно, пытаясь держаться вне зоны видимости чудовища, прошел мимо скалы.

Еще несколько раз они обходили высаженных на скалы раньяров и патрули, пока не начался спуск в небольшую долину между холмов. Там посередине текла мелкая, но широкая речушка, в грозы превращающаяся в бурный поток, и лес там был куда гуще и менее переломанный, и земля влажной — а, значит, не избежать чавканья по мхам. К этому моменту они прошли почти половину пути, а Максу становилось все больше не по себе. Слишком все легко, слишком.

И когда они спустились в долину, он понял, что интуиция его не подвела.

— Что это? — одними губами спросила Богуславская, глядя на гигантские сети, которыми были оплетены, похоже, все папоротники в долине — как будто кто-то набросил на деревья бесконечные зеленовато-серебристые покрывала. Кое-где ячейки сетей были так малы, что сквозь них и птица бы не пролетела.

— Паутина, — как можно спокойнее проговорил Макс, осматривая препятствие. В толстых сплетениях сетей подрагивали капли воды после вечерней грозы. Тронь нить — и посыпятся вниз. Чуть в отдалении билась в паутине небольшая косуля, кое-где виднелись и вяло подрагивающие мелкие животные и птицы — видимо, выбились уже из сил. Но пауков не было видно. Скорее всего, ждали более крупную добычу.

Теперь стали понятны и отсутствие пауков-лорхов на последнем отрезке пути — их призвали сюда и заставили выплести все эти километры паутины, — и странная расслабленность наемников.

А что напрягаться и подставляться, если жертвам все равно придется пройти здесь? И если они не застрянут в паутине, то переход через долину займет столько времени, что днем их наверняка обнаружат. А, может, и скорее — Тротт теперь явственно ощущал слабый запах муравьиной кислоты. А, значит, сюда все же подошли охонги.

В любом случае обратно пути нет. Даже если удастся второй раз пройти мимо постов наемников, куда дальше? Пытаться добраться до тракта по болоту, на котором человека видно издалека?

— Сейчас нам придется проявлять чудеса ловкости, Богуславская, — ровно сказал он. — Подойдите ближе.

Она подошла — и он заправил ей крылья под сорочку, завязал снизу ее края так, чтобы плотно прижать. Своими он мог управлять, а принцесса наверняка махнет нечаянно, приклеится — и пока он будет ее вызволять, сюда сбегутся все пауки и наемники округи.

Алина

Лес, укутанный паутиной, был страшен, и, казалось, никогда не кончится. Лорд Макс выбирал ячейки в сетях покрупнее, пробирался в них, и принцесса следовала за ним. Приходилось и прыгать, и подползать по земле, и тянуться на цыпочках, и выворачиваться — она никогда не думала, что может так вывернуться.

Болел живот, и пересохло во рту, но она даже не вспомнила про флягу — все протискивалась в ячейки, видя прямо перед глазами подрагивающие капли воды на липких нитях, ползла, шагала...

К своему удивлению, она ухитрилась как-то не влипнуть сразу в сети и даже получалось не задевать нити. Все оказалось не так страшно, и через некоторое время принцесса стала даже подмечать систематичность, по которой была соткана паутина. Полотна изгибались почти параллельно друг другу на протяжении десятков, а то и сотен метров, образуя длинные коридоры, кое-где смыкаясь и снова размыкаясь.

Видела она издалека и пауков-лорхов, застывших в центре материнских паутин — огромных липких "снежинок", растянутых между несколькими высокими папоротниками, от которых и брали свое начало сетчатые полотна.

Иногда Алинкин нос начинал щекотать острый, резкий запах муравьиной кислоты, очень густой, перебивающий даже вонь от рыбной мази. Она помнила, как пахло в зале, разрушенном тха-охонгом, но подобный ему гигант в лесу не мог двигаться бесшумно — а вокруг не быыло слышно ни треска деревьев, ни громкого шуршания крон, раздвигаемых тушей.

В конце концов она увидела источник этого запаха — когда профессор как всегда быстро дернул ее за руку, призывая лечь на землю — и они оба затаились за плоским валуном, среди мелких, сантиметров двадцати в высоту кустиков и мхов. Через несколько десятков мгновений принцесса наблюдала, как медленно, ворочая треугольными головами с жуткими челюстями, проходят в каких-то пяти метрах от них мелкие копии тха-охонга, похожие на смесь богомола и муравья размером с лошадь. Чудовищами управляли всадники — в их руках были факелы, и Алина сжалась, ужасаясь, что сейчас их увидят.

У места, где они с Троттом лежали, один из охонгов начал подергивать передними торчащими лапами-лезвиями, словно в раздумии, и всадник повел туда-сюда факелом, но инсектоид поковылял дальше, и принцесса едва удержалась, чтобы шумно не выдохнуть от облегчения.

Паутина очень замедляла движение. Луны уже прошли половину неба, Алинка отупела от желания спать, а долина все не кончалась. Пришлось перебираться через речку, замирая от страха — в тишине очень громко плескала вода, снова вслед за Троттом перелезать через липкие сети. Она очень старалась не ошибиться. Но ступня поехала на скользком камне — и Алина всем весом вляпалась в паутину.

Сеть завибрировала, крупным дождем с громким шорохом посыпались капли воды на землю. Профессор повернулся — принцесса молча дергалась, пытаясь высвободиться и запутываясь еще больше. Лицо инляндца вдруг показалось очень бледным. В руке его сверкнул призрачный клинок — и он принялся обрубать липкие нити. Принцесса, высвободив руку, достала нож, тоже принялась пилить паутину — но та была очень прочной и липла к лезвию.

Справа раздался тонкий паучий присвист, и Алина, закусив губу, принялась работать ножом быстрее. Тротт выругался, в несколько взмахов обрубил оставшиеся нити и рявкнул:

— Бегом! За мной! Пока есть время уйти!

И она побежала.

Тротт тряхнул второй рукой — теперь у него было два призрачных клинка, и он работал ими, прорубая дорогу в полотнах паутин — неуловимо быстро, почти не останавливаясь. А Алина бежала за ним, чувствуя, как горят легкие. Позади раздавались уже переливы свистов, где-то далеко взревел кто-то еще из инсектоидов, раздались отдаленные людские голоса.

Внезапно полотна паутины закончились, и беглецы помчались вверх по крутому склону. Под ногами принцессы заскользила щебенка, посыпалась, Алинка чуть не покатилась вниз — и повисла на руке перехватившего ее Тротта, пытаясь опереться о косогор — ноги скользили, не слушались. Наконец, ее вытащили выше. Профессор, глядя на что-то за ее спиной, выругался — и она оглянулась. К подножию холма ужасающе быстро приближались несколько всадников на охонгах, за ними двигались еще с десяток, виднелись в отдалении и пауки, и пешие преследователи. От ближайших ловчих вдруг россыпью полетели горящие стрелы, освещая часть склона, но упали далеко от беглецов, продолжая гореть.

— Алина, — резко позвал Тротт. — Вы сейчас максимально быстро поднимаетесь вверх. На самую вершину и двигаетесь дальше, сколько возможно. Я вас найду. Понятно? Если не найду, идете к поселению дар-тени, как я вам объяснял.

— Но, профессор... — прошептала она, замерев от ужаса.

Тротт больно схватил ее за волосы, заставляя посмотреть себе в лицо. Оно было искажено от ярости.

— Я что сказал, Богуславская? — рявкнул он. — Немедленно!

И она, всхлипывая от страшного лорда Макса и страшной обреченной злости в его голосе, рванулась и побежала вверх, в темноте, цепляясь руками за камни, оскальзываясь и снова поднимаясь. И задыхаясь от скорости и нехватки кислорода.

Оглянулась она через десяток секунд — чтобы увидеть, как профессор, полоснув ножом по ладони, мажет ей по камням — и затем устремляется вправо, резко забирая дальше от моря. А через несколько минут оттуда раздался звук рога.

Алина снова оглянулась — преследователи повернули туда, за ним! И принцесса, закусив губу, полезла наверх.

Только бы выжил! Только бы выжил! Пожалуйста!

Она не могла сказать, сколько уже поднималась. Луны давно прошли две трети неба, и тени теперь повернули к морю. За это время несколько раз она слышала звуки рога, и огни факелов удалялись все дальше, а Алина все брела и брела... пока не оказалась на вершине второго холма.

Через несколько минут принцесса поймала себя на том, что прислушивается — очень уж давно уже не было слышно трубного рева рога. Ее начало трясти, по лицу потекли слезы — а она упрямо шла вперед, чувствуя себя слепой и беспомощной. Возможно, лорда Тротта сейчас убивают, и все из-за нее, глупой неуклюжей Алинки!

Она обернулась еще раз и похолодела. Похоже, часть преследователей поняла, что рогом их водят за нос, и решила прочесать тот склон холма, по которому поднималась Алина. Охонги были еще очень далеко, но двигались куда быстрее человека — то расстояние, где она карабкалась безумно долго, они преодолели за несколько минут. Еще пара десятков минут — и ее догонят!

Сверкнули и снова полетели вперед, к ней, горящие стрелы.

Слезы то ли от страха, то ли от беспомощности мгновенно высохли, и принцесса опять бросилась бежать. Она долго бежала — сердце колотилось все сильнее и сильнее. Холм пошел вниз, и она прыгала через стволы, запиналась о камни, падала, поднималась и неслась дальше.

Сбоку полыхнуло красным — это пролетела горящая стрела, воткнулась в нескольких метрах от принцесы. Алинка обернулась — преследователи были уже на вершине холма, а она убежала оттуда совсем недалеко! Полетели еще стрелы. Сзади раздались возгласы — она поняла, что ее заметили, и, поскуливая от ужаса, ускорилась так, что в глазах потемнело, начала вилять между деревьями, как заяц, оглядываясь через плечо. Ловчие были совсем близко, послышались окрики. Она запнулась, но удержалась на ногах, побежала дальше, взвизгнула — навстречу ей метнулся кто-то темный, дернул за руку и поволок дальше за собой.

Лорд Тротт. Живой.

У нее словно второе дыхание открылось, и она полетела за ним, не чувствуя ног. Но наемники окружали их, отрезая путь. Вот навстречу понесся охонг, второй, третий заходил сбоку по дуге — всадник его размахивал чем-то очень похожим на ловчую сеть, которые Алинка уже видела. Тротт еще ухитрялся проскальзывать между ними, о его щит то и дело стучали стрелы, но их прижимали все ближе к обрыву у моря.

В лесу стало совсем темно. Луны зашли.

И тут профессор остановился, развернулся к преследователям, прикрывая Алинку собой. Принцесса покосилась назад. За их спинами скала обрывалась в море, а спереди, окружая, из леса выходило с полтора десятка наемников на охонгах.

Тротт тяжело дышал, рука его на запястье принцессы сжималась жестко. Тоже оглянулся.

— Вы плавать умеете? — спросил, едва выговаривая слова из-за частящего дыхания. Об его щит с треском ударили стрелы.

— Что? — опешила она.

Он мотнул головой, подхватил ее на руки, бегом, под свистящими стрелами преодолел метры до обрыва — и, раскрыв крылья, прыгнул вперед.

Алинка даже не смогла завизжать — от страха свело горло. Вниз и мимо них в темноте летели горящие стрелы, а Тротт парил на крыльях над морем. Он успел спланировать на несколько метров вниз, когда крылья у него вывернулись — и беглецы рухнули в воду.

Они не разбились — это было чудом, — не утонули, хотя принцесса ушиблась и на мгновение потеряла сознание. Сверху что-то вопили, сверху стреляли — но стрелы в кромешной темноте шли мимо.

— Профессор, — шепотом кричала Алинка, барахтаясь в воде и оглядываясь. — Лорд Макс! Где же вы!!!!

Он вынырнул неподалеку, проводил взглядом горящую стрелу, упавшую далеко, подплыл к принцессе ближе — и она со всхлипом обхватила его руками, почти вскарабкалась на него, целуя куда попадала — в плечо, горло, подбородок.

— Вы живы! Живы!

— Вы меня так утопите, — сказал он сипло, сжимая ее за талию.— Прекратите, Богуславская.

Она никак не могла отцепиться. Так и застыла, прижимаясь и вздрагивая. Он спокойно поводил руками и крыльями в воде.

— Это еще не конец, но сейчас нас больше не убьют, — добавил профессор под окрики сверху. — Они думают, что мы разбились. Но у нас нет времени обниматься, Алина.

Принцесса только сильнее сжала руки, и Тротт вздохнул.

— Все, Алина, довольно сантиментов, — сказал он, отрывая ее от себя. — Нельзя расслабляться, слышите меня? — Лицо его было очень близко, и Алинка попыталась сосредоточиться на движении его губ, чтобы понять его. — Надо плыть. Есть надежда, что успеем до восхода выйти на берег за холмами. Понимаете меня?

Она закивала, оглянулась. Неподалеку виднелись страшные валуны, о которые они могли разбиться, между ними плескали волны. Сильно пахло водорослями.

— Нас тут никто не съест? — тихо спросила она.

— Нет, крупные хищники водятся на глубине, а здесь максимум три метра, — успокоил ее Тротт и поплыл вперед. — Двигайтесь, Богуславская, — бросил он через плечо, — и постарайтесь не утонуть. После всего случившегося это будет очень невежливо по отношению ко мне.

Она фыркнула, мгновенно взбодрившись от негодования, и спешно погребла за ним.

Плыли они уже несколько часов. Алинка ужасно замерзла — вода была теплой, но ей казалось, что уже деревенеют руки и ноги и сводит губы. Сумка тянула вниз, крылья, заправленные под сорочку, только мешали — благо, профессор заметил это, подплыл к ней и помог вытащить их наружу. А самое ужасное — принцесса работала руками и ногами, отплевывалась от воды, старалась двигаться побыстрее, но создавалось впечатление, что зависла на одном месте — так медленно смещались назад холмы.

— Не успеем, — раздался голос Тротта. Алинка, погруженная в себя, стараясь не стучать зубами, повернулась к нему, хлебнула мерзкой соленой воды, закашлялась. Профессор смотрел на небо — оно серело. — За мной, Богуславская.

Он направился к берегу — к покрытой трещинами каменной стене. Пятая Рудлог, упрямо дергаясь всем телом и тяжело дыша, повернула за ним, даже не спрашивая, что он собирается делать. Море, слава богам, успокоилось, и теперь напоминало зеркальную серую гладь.

Через полчаса она добарахталась до скалы, лавируя меж валунов — теперь та нависала прямо над их головами, и страшно было, что может осесть и похоронить их под собой. Профессор плыл вдоль стены, что-то высматривая. Кое-где дно поднималось, и он шел по грудь в воде.

Позади раздался рев. Алина оглянулась — небо совсем посветлело, и из-за выступа берега, с которого они ночью прыгали, вылетели несколько раньяров.

— Быстрее, — резко позвал Тротт.

Он уже стоял по колени в воде, протягивал принцессе руку. Вытянул ее и потащил за собой — в трещину, разошедшуюся треугольником и образовавшую узкую пещеру, невидимую с моря. Здесь был даже кусочек сухого камня — и Алина прошла туда на негнущихся ногах, остановилась, сотрясаясь от холода. Профессор со стоном рухнул рядом, прислонившись плечом к влажной скале, сразу же закрыл глаза. С их одежды текла вода.

Снаружи снова раздался рев.

— Мы переждем день, — проговорил Тротт медленно, словно язык слушался его неохотно, — ночью снова поплывем. Сейчас нужно поесть, выпить пресной воды и поспать, Алина.

Он нащупал флягу, зубами открыл ее, выпил. Глаз он не открывал.

— Х-х-хо-ро-шо, — зубы принцессы выбивали дробь. Она тоже попыталась попить и чуть не уронила флягу, а о горлышко зубы стучали так, что она глотнуть не сразу смогла.

Инляндец все же с усилием открыл глаза, посмотрел на нее. Протянул руку.

— Идите сюда. Будем греться.

И когда она шагнула к нему, притянул к себе на колени, обнял руками и обхватил крыльями. Лорд Макс тоже был холодный и мокрый — но близость действительно согрела их обоих, как и несколько съеденных кусочков калорийного медово-орехового лакомства. И Алина, уже засыпая, осторожно — чтобы не разбудить, — пошевелилась и как смогла обняла его своими крыльями.

Командир отряда наемников, нор Хенши, доверенное лицо тха-нора твердыни Аллипа, был опытным бойцом, и лицо его, изуродованное шрамами, заставляло трепетать врагов, а подчиненных — отводить глаза. Он был жесток и резок, но обилие пролитой крови не развило в нем жажду пускать ее еще и еще: к своей службе Хенши относился отстраненно, и казни и пытки устраивал по необходимости, а не из-за внутренней жажды чужих страданий.

Не был он и честолюбив. Хоть и текла в его жилах благородная кровь норов, он довольствовался своим местом и не стремился стать тха-нором, получить земли и твердыню во владение. Он был идеальным псом своего господина, и приказы выполнял по-собачьи беспрекословно

Именно нор Хенши несколько лун назад с большим отрядом наемников осматривал леса, принадлежащие тха-нору, в поисках беглых рабов, и наткнулся на нескольких женщин из селения дар-тени, забравшихся слишком далеко на сбор ягод. Это была невиданная удача и возможность устроить ловушку. Жрецы давно платили золотом и особым расположением за пойманных дар-тени. А что с ними делали в подвалах храмов и твердынь и зачемм, Хенши не интересовало. Да и что с ними могли делать такого, что он не делал сам?

Глупых баб схватили и устроили засаду, и когда через несколько дней появилась пятерка бойцов дар-тени, их просто застали врасплох. Четверых нашпиговали стрелами, отрубили крылья как трофеи и головы — чтобы живучие твари не ожили, пятый же дрался как самка охонга в период спаривания, и его взяли числом, опутали сетями, продавили колдовские щиты охонгами и решили как подарок отвезти тха-нору. Одна из женщин, которую даже пугать сильно не пришлось, назвала имена убитых. И живого. Того самого Охтора. Которого сейчас нор Хенши узнал в крылатом защитнике беловолосой девки.

Об Охторе нор Хенши слышал еще когда безусым юнцом вступил в свой первый отряд. Имя колдуна звучало вечерами у костров среди имен других крылатых, когда старые солдаты рассказывали байки — и обязательно была среди них какая-нибудь история о проклятых полулюдях-полуптицах, что пришли из другого мира и называют себя дар-тени. Они до сих пор ходили в другой мир, добывая там себе богатства и скрывали двери в него от людей Лортаха, не молились четверым богам, по ночам крали женщин у честных селян, потому что не было у них своих, а уж рождались и росли в горах в опустевших птичьих гнездах. Могли выпить из человека душу одним взглядом, и тогда никогда он не попадал в загробные роскошные дворцы четверых богов. А еще обладали нечеловеческой силой и скоростью, а также способностью воскресать из мертвых.

Стычки с дар-тени происходили довольно часто — несколько твердынь стояли в трех-десяти днях пути от горного массива, у которого и располагались поселения крылатых, и тха-норы то и дело пробовали защиту соседей на прочность. Но неведомая сила отводила отряды владельцев твердынь от селений, и поймать крылатых можно было только когда они выходили из своих земель в большой мир.

Жили они закрытыми общинами, редко впуская кого-то из обычных людей к себе — и еще реже выпуская, лазутчики в их поселениях долго в живых не оставались. Торговали, правда, потихоньку, с жителями ближайших деревень и рыбацких поселков, ибо чуждость чуждостью, а золоту любые границы нипочем. Кто-то из торговцев даже нанимал крылатых в сопровождение к обозам, ибо они были хорошими бойцами, но в общем почти все сведения о них были полулегендами, полу-слухами, перевранными и преувеличенными народной и солдатской молвой.

Молва же выделяла среди крылатых "старших" — так называли тех, кому приписывали долголетие, особые силы и знания. Глав поселений, лекарей, к которым тайком ходил простой народ, бойцов, отличившихся в битвах с солдатами тха-норов. Верили, что они знают, где проход в другой, изобильный мир. И нор Хенши воспринимал бы эти байки с равнодушием бывалого солдата, если бы среди норов — не среди простых наемников — не знали об интересе жрецов к дар-тени. Особенно к старшим дар-тени.

Его и его людей за поимку Охтора наградили сполна. И господин, заключив крылатого в темницу, спешно вызвал из Лакшии одного из старших жрецов, Урухши.

В те дни, когда крылатого колдуна пытали в подвалах твердыни, нор Хенши опять отсутствовал — со своим отрядом ловил и вешал разбойников на тракте. Лихие люди начали потрошить торговцев, которые возили товары через земли тха-нора и отдавали мзду за пользование дорогами и защиту. И когда Хенши вернулся и обнаружил могучего тха-нора убитым, как и прибывшего в замок почтенного жреца Урухши, он поклялся найти убийцу и отомстить. И повторил клятву сыну тха-нора, вступившему во владение твердыней Алиппа.

Сейчас в отряде Хенши были солдаты, присутствовавшие в зале твердыни, когда зеленоглазый колдун с обрубленными крыльями поднялся из темницы, оставляя за собой трупы лучших воинов тха-нора, и одним словом превратил оружие противников в прах. И сейчас на их лицах старый ловчий видел суеверный страх, и губы их шевелились, читая молитвы. С утра Хенши, загонявшему беловолосую девку, рассказали, что поскакавшие на звук горна всадники гибли один за другим — колдун ухитрялся и убегать, и устраивать засады, и молча расправляться с преследователями. Уничтожив почти половину преследователей, крылатый оторвался от погони и добрался до девки. И только из-за него добыча ускользнула из рук.

С утра наемники на раньярах обыскали всю пребрежную полосу у скал. Беглецы должны были разбиться — Хенши собственными глазами видел в свете горящих стрел, как в полете у колдуна вывернулись крылья, и он рухнул вниз. Но тел найдено не было. Хищников, способных сожрать их за ночь, у берегов не водилось, и здесь было слишком мелко, чтобы тела ушли на дно. Можно было предположить, что за ночь трупы могло унести в море. Но нор Хенши, верный пес своего господина и опытный наемник, не любил полагаться на предположения.

Поэтому ловчие двинулись дальше прочесывать лес и осматривать побережье. А к твердыне Алиппа полетел гонец с известием о событиях ночи — и Хенши в очередной раз порадовался, что он не тха-нор и не ему держать ответ перед императором. Понес гонец и известия о том, что если кровник тха-нора Верши, сына убитого господина, остался в живых после падения, то он обязательно будет найден и снова приведен в твердыню Алиппа. Живым или мертвым.

Глава 20

Начало марта, Бермонт, больше месяца после захвата Лаунвайта

Его величеству Демьяну сообщили об открывшемся переходе в другой мир ночью, когда он мирно спал рядом с Пол во внутреннем дворе своего замка, у озерца. Сначала король почуял запах Свенсена и недовольно рявкнул во сне, подбираясь ближе к своей медведице. Подполковник гортанно заворчал, настаивая, и Демьян нехотя открыл глаза, недовольно ворочая башкой. Но человек внутри уже взял верх, поэтому его величество поднялся, с сожалением оставляя Полину одну, обернулся и тяжело зашагал ко входу в замок.

— Прорыв случился еще вчера вечером, — коротко докладывал Свенсен, — в горах между Бермонтом и Йеллоувинем, недалеко от перевала Облачный. На приличной высоте — более полутора километров над долиной Вирно. Там пологий склон почти посередине горного массива. Как стало известно, сразу доложили, ваше величество. Военные и линдморы ждут вас.

Демьян, уже собранный и внимательный, мрачно кивнул — в складках и долинах гор, полукругом подпоясывающих Бермонт от северных морей вдоль границы с Йеллоувинем и до Блакории можно спрятать сотню переходов, и их обнаружат далеко не сразу. И хоть и ждали после предсказания Тайкахе прорыва в горах, на каждый склон патрули не поставишь. Странно, конечно, что провал образовался не у столицы, как в других государствах.

У дверей в замок ждали слуги — Свенсен и об этом позаботился.

— Далеко дошли враги? — поинтересовался Демьян, принимая у слуги гьелхт, обматывая им бедра и перекидывая оставшуюся ткань через плечо. Ополоснул лицо и руки из кувшина, который держал второй слуга, и направился дальше.

— Только спустились в долину. Захватили железнодорожную станцию и несколько хуторов. Часть семей успела убежать, но уже есть жертвы. Пока нападающих блокировали подтянувшиеся военные части, бои идут ожесточенные, Демьян. Их очень много. Как мошкары летом. Нас продавливают, первые отряды выкосили подчистую. Армия срочно движется туда.

Короткое введение в курс дела закончилось перед дверями зала, где собрались военные. Было проведено срочное совещание, и когда еще солнце не взошло на небо, линдморы направились в свои линды — поднимать оставшиеся отряды на подмогу. А Демьян Бермонт в сопровождении личной гвардии ушел телепортом в ближайший к месту военных действий город. Открыть Зеркало напрямую к месту боя, в горы, придворный маг не мог.

К долине, где кипел бой, король Бермонта прибыл к рассвету на военном тяжелом автомобиле. И еще не успев увидеть место сражения, учуял в морозном горном ветре удушливый запах муравьиной кислоты и людей чужого мира, дыма и пороха.

Прежде чем выйти из внедорожника, Демьян воткнул себе в руку очередную иглу — он не забыл и не мог забыть о своем обете — переждал вспышку боли и направился к обзорной площадке, чтобы увидеть поле боя своими глазами.

Белоснежные горы отсвечивали нежным розовым и фиолетовым, играли радуги в снежной пыли, что смывал с вершин ветер, а наверху, на склоне горы над долиной сиял призрачный цветок перехода. Издалека он казался размером с ладонь. Под ним шевелилась, двигалась вниз живая черная чешуя, из-под которой почти не было видно снега. Это спускались на подмогу первым захватчикам чудовищные охонги и тха-охонги. Стрекозы давно уже были внизу и атаковали отряды, вставшие на пути иномирян.

Долина Вирно представляла собой огромный, заросший ельником треугольник, вершина которого поднималась на склон, где открылся переход, стороны были ограничены соседними пиками, а в изножии лежало покрытое льдом озеро. То тут, то там в долине были разбросаны хутора — всего около полусотни домиков с аккуратно огороженными полями, сараями и загонами для животных. В долину, обходя озеро, дугой поднимались железнодорожные пути, расширялись на несколько колей у станции из красного кирпича и снова уходили к ближайшему крупному городу, откуда и прибыл Демьян.

Город лежал всего в тридцати километрах отсюда и к нему-то наверняка и пойдут иномиряне, если прорвут оборону здесь.

Сейчас на путях стоял товарный поезд. Некоторые вагоны были опрокинуты взрывами, из них высыпалась щебенка. Железнодорожная станция, наполовину разрушенная, дымилась.

От канонады выстрелов с крутых гор по сторонам "треугольника" сходили небольшие лавины, — бермонтцы, укрепившись в оставшихся незахваченными хуторах, встречали атаки раньяров шквальным огнем, но то и дело очередная огневая точка замолкала, и нападающие продвигались еще на несколько сот метров дальше.

Демьян смотрел на бой с противоположной стороны долины, со склона над озером. Рядом с ним стояли военные и линдморы, чьи земли находились по соседству и поэтому их части уже успели подойти сюда. К ставке командующего постоянно подтягивались новые отряды, но если не дождаться основной армии, они тоже будут перемолоты в попытках задержать врага.

Если бы открытие перехода было замечено на стадии формирования "цветка", то Демьян бы успел попытаться закрыть его. Сын Хозяина Лесов смутно представлял, как это сделать, но если получилось у Талии и Василины, то должно было выйти и у него. Сейчас же нужно было пройти через долину, в которой кишели бои и подняться по склону вверх. И, конечно, иномиряне не будут спокойно ждать, пока он закроет портал. Поэтому нужно продавить врага до портала, и там уничтожать его быстрее, чем будет выходить подкрепление. А на данный момент задача — сделать так, чтобы захватчики увязли в этой долине, дали время частям и орудиям, растянутым вдоль Медвежьих гор, подойти сюда.

— Жителей вывезли? — проговорил Бермонт, повышая голос из-за оглушающего эха взрывов. Далеко перед ними с десяток стрекоз с ожесточением кидалось на крышу хутора, где укрылись отстреливающиеся солдаты.

— Всех, кто остался в живых, — ответил линдмор Сетьин, на чьих землях и началось вторжение и чьи отряды первыми встретили врагов.

Демьян кивнул, присел, пощупал высокий берег озера, прислушиваясь в поисках трещин, слабых точек породы. И удовлетворенно оскалился.

— Командуйте отступление. На первой линии оставьте отряд, который будет сдерживать нападающих на время отступления. Затем тех, кто остался на передовой, нужно будет эвакуировать Зеркалом. Отправьте к ним мага... есть у нас здесь маги, которые способны в горных условиях настроить и удержать устойчивое Зеркало?

Вопрос не был праздным — Бермонт обладал сильной армией, но мощных магов в ней были единицы.

— Есть, мой король.

Демьян чуть расслабился, повел рукой — в ней материализовался тяжелый черный молот.

— Тогда начинайте, Сетьин.

Когда из бермонтцев в долине осталась горстка военных, которые ожесточенно обстреливали лавину захватчиков, король Демьян уже нетерпеливо шагал метрах в двадцати от берега озера.

— Готово, мой король, — услышал он. Сделал еще несколько шагов, широко расставил ноги, как лесоруб для упора, размахнулся — державшиеся поодаль соратники услышали вибрирующий гул молота — и ударил в скалу под ногами.

Земля задрожала. В обе стороны от его величества с сухим треском, перекрывшим даже грохот выстрелов, побежали разломы. Демьян поспешно отступил на шаг назад, нахмурился, — наступила тишина, — и ткнул пяткой в землю за трещиной.

Огромный кусок берега дрогнул и, набирая скорость, заскользил вниз... быстрее, быстрее... начал вставать на дыбы и ломаться двухметровый слой льда над стылой водой, и тут обломок ухнул в озеро.

Лед поднялся стеной, крошась и взлетая осколками, понесся трескающейся волной вперед, и тысячи тонн вод озера выплеснулись с другой стороны горной чаши. Темная высокая волна, увенчанная крошевом льда, полетела к далекому подножию склона, по которому спускались иномиряне. До дома, где отстреливались последние защитники долины, оставалось несколько километров.

— Эвакуировать! — рявкнул Демьян.

Вода стремительно поглощала лес и хутора, а глыбы льда работали таранами — перемалывали дома и деревья, поля и загоны для животных, и такой силы был поток, что поднимал и бросал на нападающих вагоны с щебенкой. В водоворотах крутились, дергая ногами, огромные инсектоиды, крошечными точками выглядели тонущие люди. Через десяток минут волна захлестнула хутор, где оставались бермонтские военные, через пятнадцать — плеснула по склону, на который панически лезли вверх захватчики, поднявшись на метров триста, не меньше, и смыв добрую часть иномирян, и понеслась обратно, превратившись в мешанину из льда и деревьев, насекомых, домов и людей.

Слава богам, поток растерял большую часть своей мощи на сложном рельефе долины, а то быть бы смытыми и отрядам Бермонта, вставшим за озером. А так он просто поднялся почти до кромки обрушившегося берега, показав содержимое своего пенного стылого брюха во всей его физиологической мерзости, и отступил, оставив долину совершенно непроходимой.

Военных, что оставались на хуторе, успели увести через Зеркало. Но вернулись они не все. Прикрывая отступление основных частей, погибли больше половины защитников.

Демьян понимал — передышку он выиграл небольшую, и бой этот был разминочным, настоящие битвы впереди. Но к тому времени, как застынет долина, успеют подойти основные армейские соединения, и пусть враг тоже нарастит силы и успеет перестроиться — тут уже разговор будет иной.

А пока нужно тщательно замаскироваться в густом снежном лесу и методично истреблять единственных, кто способен сейчас на наступление — стрекоз. Благо, орудий типа земля-воздух у Бермонта достаточно. И делать вылазки к захватчикам по ночам.

Берманам, в отличие от иномирян, горные морозы и темнота не страшны, а для морального духа противника нет ничего хуже, чем просыпаться поутру и видеть рядом трупы соратников.

И, конечно, сам Демьян, как глава страны и армии, должен остаться здесь, пока враги не будут побеждены. Это другие государи могут вести войну, сидя в дворцах. Он же прежде всего боец и должен возглавлять наступление, иначе опозорит и клан Бермонт и кровь первопредка.

Как бы ни трудно было оставлять Полину одну.

Мобильная связь в горах работала с трудом, тратить ресурс мага на отправку его величества в замок и обратно было чрезмерной роскошью, да и вдруг не сможет вернуться обратно в нужный момент? Поэтому, если выдавалась свободная минута, его величество писал короткие письма супруге и матушке.

"Полина, мне жаль, что мы не успели попрощаться. Не скучай, я постараюсь, чтобы эта война не стала затяжной, но за несколько дней ее завершить, к сожалению, невозможно. Ты вольна делать что пожелаешь, но, Полюш, и ни в коем случае не вздумай приехать сюда, ко мне, даже если очень соскучишься. Я запрещаю тебе. Здесь опасно.

Целую твои руки, жена моя, и надеюсь увидеть тебя прежде, чем сойдет снег и появятся первоцветы".

К долине продолжали прибывать отряды из близжайших линдов, и линдморы один за другим представали пред королем и выказывали ему свое почтение. Были среди них и старшие сыновья берманских баронов, которых Демьян наказал нахождением в медвежьей ипостаси, пока не вернет свой облик Полина. Как бы ни относились они к королю, на зов не явиться не посмел никто.

Прибыл и Ветьин Ровент, сын Ольрена Ровента, возглавлявшего восстание против королевы. Попросил принять его, как и полагается, поклонился, войдя в палатку короля, отчитался о количестве солдат и оружия, что прибыли с ним и поступали в распоряжение его величества. И в конце, когда Демьян кивнул, отпуская, выпрямился, на что-то решаясь, и произнес:

— Могу я поговорить с тобой о моем отце, мой король?

— Нет, — ровно ответил Бермонт, однако глаза его пожелтели и во рту блеснули клыки.

— Прошу, — тише добавил наследник линда и склонил голову.

— Нет! — рявкнул Демьян, и Ветьин дрогнул от силы его ярости и ушел.

И хорошо, что ушел. Вздумай он настаивать и просить о милости, и клан Ровент мог бы лишиться и старшего наследника. Король и так слишком мягко наказал предателей, и не имел права на милосердие. Смягчись сейчас — и пройдет несколько лет, и о доброте твоей забудут, зато запомнят, что правитель слаб и подвержен жалости. А это обязательно выльется в очередное восстание.

Полина, четыре дня спустя

"Демьян,

я ужасно переживаю за тебя и, честно говоря, не знаю, о чем писать. Я просыпаюсь каждый день почти на полтора часа, и мне очень скучно. Вот хорошо было бы проспать до того момента, как ты вернешься! Открыла глаза, а война уже закончилась и ты со мной!

В новостях показывают ужасы про бои. Видела и тебя мельком.

Я бы хотела быть рядом, но понимаю, что буду только мешать, поэтому послушаюсь тебя. Раз ты в остальном меня не ограничиваешь, попробую выходить из замка хотя бы на час, посещать разные мероприятия. Или устраивать их здесь. Матушка твоя обрадовалась, когда я ей про это сказала, она уверена, что людям Бермонта нужна моя поддержка, пока ты воюешь. И предложила дать моему личному секретарю задание составить список посещений.

Думаю, первым делом нужно посетить раненых в лечебнице.

Поскриптум: Да, я с удивлением узнала, что стала первой в мире медведицей, у которой есть личный секретарь и целый штат прислуги. И фрейлины. Богов ради, что эти бездельницы делали, пока я носила шкуру?

Поскриптум 2: Мои и твои гвардейцы, кажется, соревнуются, кто лучше меня охраняет. Меня все время преследует толпа военных. А я-то в Рудлоге думала, что их много, когда их было всего двое! Очень хочется начать прятаться, чтобы их подразнить (зачеркнуто). Понимаю, у них такая служба.

Поскриптум 3: Я люблю тебя!

Твоя Полли".

Ее величество Полина-Иоанна дописала письмо, сложила в конверт и с удовольствием запечатала его личной сургучной печатью — этот процесс ей нравился, как и дымок от растопленного сургуча. Еще раз перечитала весточку от мужа, прижалась к тонкому листу бумаги носом — нюх ее так обострился, что она ощущала запах Демьяна, — вздохнула и подошла к окну, решая, что делать.

Заняться было нечем. За окнами стоял солнечный и морозный день, внизу раскинулся Ренсинфорс с его яркими домами и остроконечными крышами, по площади сновали люди, и у всех было какое-то дело, кроме нее, Пол. Она потянулась было к телефону и набрала Марину — но сестра, как почти все последние дни, не смогла ответить.

Оставалась Василина, но они и так созванивались почти каждый день, и совестно было отрывать ее от дел. У Ани еще не была налажена телефонная связь, и они виделись раз в неделю — старшая сестра приходила в Бермонт сама, часто с ней появлялись и Каролинка с отцом.

В первую после пробуждения Полины встречу Святослав Федорович выглядел очень подавлено, хотя и старался этого не показывать. Улыбался мягко, спрашивал, как себя чувствует, обнял с тем же теплом, что всегда было в нем. Но видно было, что он очень переживал, как она поведет себя. И Поля стиснула его в ответ и возмущенно проговорила:

— Па-а-ап, ну что ты, я же тебя все равно люблю! И все равно твоя дочь! Как и все мы!

— Вот именно, — невозмутимо поддержала ее Ангелина, и короткие полчаса встречи в этот раз были полностью посвящены воспоминаниям о детстве Полины, в которых Святослав Федорович принимал живое участие.

Но Полли не отказалась бы встретиться и с Игорем Ивановичем. Во-первых, Стрелковский тоже был значимой частью ее детства, многому научил ее, и она всю жизнь уважала его и тянулась к нему. Во-вторых, ей очень хотелось узнать побольше об их отношениях с мамой. Любопытно ведь! А в-третьих, в Иоаннесбурге оставались ее подопечная бабушка, Тамара Марковна, и Полина беспокоилась — продолжает ли Стрелковский навещать ее, — и собачий приют, которому очень нужна была помощь. И капитан Дробжек, у которой должен был родиться ребенок. А это значит, что у Полины будет еще одна сестричка. Или братик.

Может, позвонить сейчас и пригласить его с Люджиной в гости? Конечно, он очень занят, в Рудлоге тоже война, но, возможно, выделит полчасика...

Поля защелкала телефоном в поисках номера, и тут трубка завибрировала в ее руке. Звонила секретарь:

— Ваше величество, простите за беспокойство...

— Ничего страшного, беспокойте меня, пожалуйста, — поторопила ее Полина. Помощница ее, леди Мирьям, отличалась неспешностью и монументальностью, происходила из клана Бермонт и была дальней родственницей матушки Демьяна. И очень гордилась и королевой и своей должностью — так, что Поля и хотела бы кого-то порасторопнее, но рот не открывался ее уволить.

— К замку пришел шаман Тайкахе. Его приняли со всем уважением, предложили отдых и обед, но он отказался, сказал, что явился увидеть вас. Сейчас он во внутреннем дворе...

— Уже бегу! — радостно воскликнула Пол, действительно выбегая из спальни. Перед

дверями в коридор она все-таки вспомнила, что она королева, и полагается ей двигаться величественно и неспешно, и даже продержалась до первого этажа — но движения ее все ускорялись, и в зеленый, заросший лесочком двор, она опять выходила быстрым шагом. За ней спешили охранники.

— Здесь мне никто не навредит, — проговорила она, обернувшись у самого выхода, — оставьте нас наедине.

Гвардейцы неохотно остались у дверей — все восемь человек, и Поля, отвернувшись, воздела глаза к небу. У кого-то, похоже, паранойя.

Тайкахе, такой же морщинистый, черноволосый, маленький и старый, каким она его запомнила, сидел у края озерца, скинув свои шкуры тут же, на берег. Под ними он оказался одет в пеструю полотняную рубашку, вышитую красными оленями, синими зайцами и оранжевыми солнышками с веселыми лучиками. Шаман медитативно жевал табак и водил раскрытой ладонью по поверхности воды, а из нее, почти выскакивая на берег, тыкались к нему, мешая друг другу, карпы и форель. Издалека казалось, что вода кипит под его рукой. Поблизости прыгали по траве воробьи и синички, паслись каким-то образом расплодившиеся зайцы, что ухитрились уберечься от медведицы-Пол, и даже парочка маленьких диких поросят мирно лежала у бока старика, прикрыв в блаженстве глаза.

Полина поумилялась открывшейся пасторали, потом вспомнила, как она радостно ловит и рвет этих поросят и зайцев и немного расстроилась.

— Здравствуй, Тайкахе, — сказала она, подойдя ближе. — Я очень рада тебе.

Шаман поднял голову, довольно закряхтел — в лучах солнца лицо его расплылось в ласковой улыбке, узкие глаза в окружении лучиков-морщин заблестели. Рыбы в воде заплескали хвостами, уходя на глубину.

— И тебе здоровья, солнечная королева. Садись рядом, отдохни, а я посмотрю на тебя.

— Да куда ж больше отдыхать, — весело проговорила Пол, тем не менее опускаясь рядом на колени. — Я целыми днями сплю.

— И хорошо, что спишь, и правильно, — Тайкахе отцепил от пояса флягу, хлебнул из нее, покатал во рту жидкость с травяно-спиртовым запахом, и неожиданно цепко схватил Полину за руку, вжал палец в запястье, закрыл глаза. Подождал с полминуты, поцокал довольно.

— Ай, ай, хорошо на поправку идешь, душа обратно в теле прорастает. Дай вторую руку, медвежья жена.

Снова палец на запястье. От рук шамана шло тепло, как от печки. Или это Пол на солнышке пригрелась?

— Хорошо, — проскрипел шаман, отнимая руку. — Сильная женщина, крепкая. Пока твои якоря свои обеты держат, все хорошо будет.

Маленькая синичка прыгнула ему на плечо, и он аккуратно пощекотал ее пальцем, почмокал, смешно вытягивая губы в трубочку. Поля смотрела на него и почему-то на глаза наворачивались слезы. Старик, могущественный, но чистый и трогательный, как дитя, и одинокий в своем могуществе.

— Спасибо тебе, Тайкахе, — Полина погладила его грязную ладонь. — За то, что помог, и что на себя обязательство взял. Ты ведь мне вторую жизнь дал, впору тебя тоже отцом звать. Как мне тебя отблагодарить?

— Достаточно если ты будешь жить, — прошелестел шаман. — Боги не дали мне возможность иметь детей, но если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была такой же сильной и смелой, как ты. Так что проживи жизнь хорошо, женщина-солнце, этого будет достаточно.

— А ты можешь сказать, когда я совсем вернусь? — осторожно спросила Пол.

Тайкахе недовольно покрутил головой, хитро взглянул на нее, как диковинная пестрая птица.

— Кто ж такие вопросы задает, кто ж удачу пугает, ай-ай, — он пожевал губами. — Когда вернешься — это никому не ведано, медвежья жена. Но если якоря твои крепки будут, если пришьют твою душу надежно к этому миру, то осенью прийду снова на тебя посмотреть. Есть надежда, что Великий Бер тебя излечит в свой сезон окончательно.

— Так долго еще, — разочарованно вздохнула Поля.

— Смерть куда дольше, — прошелестел шаман, и его черные глаза блеснули чем-то потусторонним, будто кто-то с того края посмотрел на этот мир. Стало жутко. — Не бойся, — проскрипел он, видя, как Пол поежилась. — Ты крепкая, якоря твои крепкие, любят тебя. А чтобы совсем уж не бояться обратно уйти, медвежат своему мужу роди. Дети лучшие корни и якоря, дети дарят людям бессмертие...

Полина опустила глаза. Весь месяц с ее пробуждения она была рядом с Демьяном, тянулась к нему, радовалась объятьям и осторожным поцелуям, и, просыпаясь, ужасно боялась, что его излечение ей привиделось, что сейчас откроет глаза — а он мертв.

Но стоило ему немного забыться, чуть только нежность начинала разгораться страстью, и поцелуи становились крепкими, а руки — ищущими, как ее сковывало страхом, хотя не было в прикосновениях мужа никакого намека на близость. Но ее телу и этого хватало, чтобы начать паниковать. Демьян отстранялся, и в глазах его плескалась вина, а Поля снова тянулась к нему, провоцируя, и снова глубинная память о перенесенной боли замораживала тело.

— Это ничего, — шептала она мужу, обхватив его и уткнувшись в плечо, — я привыкну, Демьян... пожалуйста, только не вини себя и не отдаляйся от меня, пожалуйста...

Но она никак не привыкала. И он старался не трогать ее больше. Может, прошло мало времени, или нужно было просто закрыть глаза и решиться излечить боязнь близости самой близостью...

— Всему свое время, — эхом ее мыслей откликнулся шаман. — И войне, и миру, и продолжению рода. Только любовь вне времени, солнечная королева. Любовь все лечит. А пока набирайся сил. И слушай меня. Слушай... слушай...

... в середине сезона Белого воскуривал я сто трав, чтобы весну выманить, дышал дымом, в котел кипящий смотрел, горькую воду пил, что вторые глаза открывает. Мало я в этот раз увидел, ибо неопределенно будущее Туры и слишком близка точка, в которую оно определится. А за ней — туман. Но не буду об этом, не твоя это печаль...

В дыме трав видел я образы грядущего, и гадал я, доставая из полного всем-на-свете мешка шесть вещей, и губы мои давали вещам этим название. Так достал я прядь волос твоего мужа, и тайное слово, что откликнулось на него, было "камень"...

— Что это означает? — Полю зачаровал размеренный скрипучий голос старика, и она слушала его, прикрыв глаза.

— Камень — это опора, медвежья жена, — бормотал старик, — камень — это надежность. Но это и безжалостность, солнечная королева. У всего две стороны, две, и сила может быть и слабостью...

Полина открыла глаза.

— Для чего ты мне рассказываешь, Тайкахе?

Старик заморгал, закрякал, хитро щурясь.

— Достал я из мешка-со-всем-на-свете и лоскуток от твоего полога, солнце Бермонта. И тайным словом твоим стало "милосердие"...

Шаман еще много говорил, выплетая кружево слов, и Пол казалось, что слышит она и запах дыма, и горькой воды, и слышит гортанное пение одинокого старика в яранге, выплетающее тайные слова. Он то рассказывал, как любит тундру в начале полярного лета, то говорил про духов, что приходят к нему, то вдруг принялся рассказывать сказки своего народа...

... На дальнем-дальнем севере, там, где госпожа Метель по полгода поет свои песни, а в небесах колышутся разноцветные сияющие занавеси, паслось стадо оленей. И такое большое было это стадо, что за спиной вожака его словно море с рогами расстилалось. Мудр был вожак, знал, где зиму лучше пережить, где мох вкуснее и вода целебнее. Но однажды гордый, но глупый олень возжелал власти и вызвал на бой своего вожака. Старый сильный вожак победил его, и пришлось оленю уйти в тундру одному. Он голодал и выбился из сил, и в начале долгой зимы не выдержал и пришел проситься обратно в стадо. Но вожак прогнал его, потому что не место в семье предателю.

Кое-как олень пережил зиму, скрываясь от госпожи Метели и господина Стужи, еле-еле спасаясь от волков и глодая замершие лишайники на камнях. Одиноко ему было и грустно. И однажды увидел он маленького олененка, что потерялся в тундре, и решил оставить его себе. Но олененок плакал, и дрогнуло сердце у гордого оленя, и привел он его обратно к маме, но сам не стал показываться на глаза вожаку. Олененок все рассказал маме. А второй раз увидел изгнанник, как от стада отбились несколько молодых олених. И опять решил завести их подальше и оставить себе, создать семью. Но пока мечтал он так, уидел, что к отбившимся оленихам приближаются волки, и выпрыгнул перед хищниками, и увел их в сторону, чуть не загрызли его. И оленихи, вернувшись, все рассказали жене вожака.

По весне пошла жена вожака просить госпожу Метель уйти в северные края, повыть лето над студеным океаном, принесла ей в жертву к сопке земляных орехов и сладких корешков, и увидела изгнанника, исхудавшего и одинокого. Пожалела его, вспомнила, что про него рассказывали, и, вернувшись в стадо, подластилась к мужу. Так вернулся глупый олень в семью, запомнив три вещи: власть хорошо, но близкие рядом лучше; гордость не согреет тебя в стужу, а бок близкого согреет; и добрые дела творить никогда не поздно...

Пол сонно улыбалась, глядя на блестящую на солнце воду.

— Тебе бы на природу выезжать, медвежья жена, там энергия чище, — ворковал шаман, — здесь-то тоже хорошо, но слишком уж много камня. Слушай Тайкахе — ходи в лес, там сам Великий бер тебя обнимает, жизнью заряжает.

— Завтрррра и начну, — пообещала Полина. Контуры тела ее поплыли, и она опустилась на траву уже сонной медведицей. А Тайкахе снова хлебнул из фляги, полез в сумку и невозмутимо начал расставлять вокруг королевы маленькие скляночки-баночки. И под внимательными, но почтительными взглядами охраны, вколол себе иглу в руку и долго еще колдовал над женой короля — мазал ее мазями, обвязывал цветными тряпочками, присыпал порошками и читал заклинания, потрясая костяными погремушками и гортанно выпевая свои песни.

Оююю... оююю... ойююю... ой... Спи, солнечная королева, спи...Крепкая жена у сына Хозяина лесов. Тот в горах врагов бьет, а медведица ему силы дает. Ойююю... ой... ойюююю... Так надо помочь им, подсобить, дополнительно душу закрепить, чтобы и у него, Тайкахе, душа была спокойна... Ой... ойююю... ой...Спи, названная дочь моя, спи...

Глава 21

Начало марта, Иоаннесбург

Его высочество Мариан Байдек возвращался по дворцовому парку с утренней тренировки. Было еще темно — но чувствовалось, что в Рудлог, во всяком случае, в его центральные районы, пришла весна. Пахло свежей, очистившейся от снега землей и влажным ароматом первоцветов, кое-где тянуло холодком от нерастаявших сугробов в лощинках, но ветер был теплым. Неподалеку басовито тявкали щенки, подаренные детям Кембритчем — их в это время выводили на прогулку, — от конюшен раздавалось всхрапывание лошадей.

Во дворце уже шуршали ранние слуги, приветствующие принца-консорта поклонами и книксенами, сменились гвардейцы, несущие службу на постах.

Мариан шагал по величественным залам к Семейному крылу и думал, насколько тише стало на королевской половине. Остались ведь только они с Василиной и дети. Семья разлетелась по другим странам, а кто-то и вовсе бродил сейчас в ином мире. Конечно, если все сложится удачно, сюда вернутся и младшие девочки, и Святослав Федорович, и покои старших сестер тоже всегда будут ждать хозяек. Но домом ни для Ангелины, ни для Марины с Полиной дворец уже не будет.

Хотя... Байдек покачал головой, проводил взглядом слугу, поднимающегося с тряпкой по приставной лестнице к золоченому светильнику на стене. Вот уж от Марины можно ждать чего угодно. Что она, что Дармоншир — два буйных характера, и вполне может случиться, что рано или поздно третья Рудлог вернется сюда. Эмоций в отношениях этих двоих через край, но хватит ли у них взрослости, чтобы не только полыхать, но и просто жить вместе? На свадьбе Марины Байдек невольно уловил несколько раз обрывки её злого шепота на ухо мужу — сказывался обострившийся семь лет назад слух. Только стойкость, с которой Дармоншир выносил выпады новобрачной, удержала Мариана от того, чтобы не потребовать у него объяснений, а у нее не поинтересоваться, не нужна ли ей защита и помощь.

А потом уже стало не до того. Сейчас же... вряд ли у них есть время и возможность ругаться. Сейчас у всего мира главная задача — выбить захватчиков и закрыть порталы.

В залах слуги выгребали золу с каминов, укладывали новые поленья, начищали решетки. Байдек с удовольствием принюхался. Во дворце последние несколько недель пахло почти как у них в поместье зимой — живым огнем: немного горьковатого древесного дымка, сухого раскаленного камня и железной окалины. Камины во всех залах спешно были приведены в порядок по приказу королевы, и теперь вотчина Рудлогов была наполнена тем самым особым теплом, которое дает только печное отопление. Придворные, конечно, недоумевали, шушукались и строили предположения, но в конце концов сошлись на том, что слава богам, внезапный каприз посетил ее величество не летом, а все еще зябкой весной.

Василина после ночного стояния у храма развила активную деятельность по поиску информации о родовых способностях. Смотрители, служившие еще при ее матери и намертво связанные договором молчания, перебирали записи предков в секретном хранилище в подвале дворца — искали упоминание об огненных духах и управлении пламенем. Но записей за тысячелетия правления Рудлогов было очень много, а нужных сведений — мало. Пылкие потомки Красного воина предпочитали писать о своих победах и политике, а не о личном, и только изредка в свитках проскальзывало что-то нужное.

— Вот закончится война, — сердито бормотала Василина, когда они с Марианом просматривали скудные находки: после первых дней поисков смотрители принесли ей всего два свитка и выписки из них на полстранички, — и я обязательно заведу тетрадь, куда буду записывать все, что узнаю о силе нашей крови. Чтобы мои потомки не мучались, как я. Записывают же кухарки рецепты, а чем это сложнее кулинарной книги?

— Странно, что это пришло в голову только тебе, — откликнулся Мариан, с трудом пробравшись через архаичный язык очередного пра-Рудлога и откладывая зачарованный на нетленность свиток. — И жаль, что вас не научили управляться с вашими способностями, Василек.

— Да, — вздохнула королева. — Но мама в основном учила Ангелину, как наследницу, и то, только тому, что знала сама. Ей просто некогда было читать все это, искать, обучаться — представь, нас шестеро, и целое государство на плечах с шестнадцати лет. А дед, да простят меня боги, был довольно безответственным, и ее обучение откладывал на потом. Дооткладывался, что умер и оставил ее почти ничего не умеющей...

Работа шла медленно — но все же по капельке, по крошечке информация собиралась, пока пару недель назад смотрители не наткнулись наконец-то на тетради Альвина Рудлога, жившего за несколько сотен лет до Седрика, и этот Рудлог, слава богам, не ограничился описанием своих боевых заслуг (коих было, тем не менее, немало). В тот же день Василина вычитала в его записях про огненных духов, маленьких и больших, которые сновали при его жизни по дворцу, как у себя дома — точь-в-точь змейки овиентис в Глоринтийском дворце Инландеров. Были среди них и старые, почти очеловечившиеся, и служили они королевской семье верой и правдой. Обитали духи и в подземной усыпальнице Иоанна Рудлога, появлялись из открытого огня — каминов, факелов, свечей...

— Интересно, почему же они пропали? — рассуждала Василина в плечо мужу, когда они с Марианом легли спать. — Я видела их изображение на старых фресках и картинах, но никогда не слышала, чтобы дед или прадед с ними взаимодействовали. И даже не задумывалась раньше, почему у нас нет таких же помощников, как у Луциуса.

На следующее утро она и отдала распоряжение разводить огонь в каминах дворца.

— Хочу научиться призывать духов, Мариан, — объяснила она мужу. — Если получится управляться с маленькими огневиками, может, и с алтарным духом смогу? Да и нужен мне открытый огонь рядом... права Иппоталия, глупо мне бояться моей стихии, нужно учиться подзаряжаться от нее. А то свечу зажечь — пожалуйста, а коснуться пламени — сразу оторопь берет.

Теперь Василина часто проводила свободное время у камина в спальне — сначала, сжав зубы и касаясь огня кончиками пальцев, затем, осмелев, засовывая в него руки — огонь не вредил ей, целовал ее пальцы, приветственно стрелял бело-оранжевыми язычками.

— Щекотно, — посмеивалась она, — будто кто-то ладонь мягко лижет, Мариан.

К ней иногда вечерами присоединялись сыновья — мальчишки огня, в отличие от матери, не боялись, баловались, забираясь в камин чуть ли не целиком. Пламя их тоже не трогало. А Мариан держал на руках тянущую ручки к братьям Мартинку, наблюдал за смеющимися сыновьями и холодел. Его звериная натура рвалась схватить жену и детей за шкирки и унести подальше от опасности. Но разве можно уберечь от того, что у них в крови?

— Я все равно не понимаю, как подзаряжаться, — жаловалась королева ему, — хоть костер разводи и целиком в него заходи. Не понимаю! Вот Дарин Рудлог же пишет "Силы утекши, встал я в огонь, огнем умытиша, огня пивши, вышел, обновившись..." И нет ничего об особых ритуалах и так далее, значит, это само собой должно получаться? Так почему же не получается?!!!

Она сердилась, она хмурила брови и снова тянула руки в огонь, снова умывалась им, что-то шептала упрашивающее — но стихия никак не хотела питать ее ауру, и духи не появлялись.

— Если надо — и костер разведем, — успокоил ее Мариан. Василина после закрытия перехода все еще была очень слабой, восстанавливалась медленно, и появилась в ней какая-то отрешенность, рассеянность — он бы и сам в пламя шагнул, если бы это помогло ей.

Неделю назад в записях на удивление систематичного Альвина Рудлога королева дошла до фразы: "И протянул я руку к огню, и повелел: отзовись, стихия от стихии моей!; и вылетел огненный дух, видом как филин пылающий, именем Жар, был он спутником моим верным с отрочества, вместе со мной бился, покои мои охранял, про славные битвы дедов наших и старые времена сказки сыновьям рассказывал..." . Тем вечером они вернулись с тяжелого совещания по ситуации на фронтах — и министр обороны, и Тандаджи со Стрелковским после него отправились дальше работать, а вот у королевской четы была возможность отдохнуть.

Дети уже спали — с ними удавалось видеться все реже, — Василина, вернувшись из душа и переодевшись ко сну, несколько раз перечитала отрывок из записей Альвина-Иоанна про огненного филина и теперь расположилась у камина, купая руки в пламени, и губы ее неслышно шевелились.

Байдек, устало сидевший в кресле — он тоже собирался в душ, — отвлекся на какие-то секунды, когда Василина ахнула и затаила дыхание. И он увидел — как, разбрызгивая искры, из огня выпорхнула бабочка-искрянка и приземлилась на сгиб кисти супруги, и осталась сидеть там, шевеля пламенными усиками, нежно потрескивая и отираясь мордочкой о пальцы. Огонь из камина окутывал Василину, одетую в тонкую сорочку, сияющим ореолом, высвечивая контуры ее тела и золотя волосы, и, когда она обернулась, лицо ее было таким умиленным, что Байдек перевел дыхание и улыбнулся в ответ.

— У меня получилось, Мариан! — прошептала она тихо, чтобы не спугнуть. — Получилось! Она слушается меня!

Бабочка-искрянка сорвалась с кисти королевы, сделала круг по спальне, порхнула к Байдеку. Он не отшатнулся, хотя шерсть на загривке от близкой опасности встала дыбом.

— Это свой. Вернись, — попросила королева, и маленький огненный дух подлетел к ней, уселся на плечо.

— Она нам дворец не спалит? — не мог не поинтересоваться Байдек как начальник охраны. Да, Василину и детей не тронет огонь, но их вполне может задавить рухнувшей балкой, например. И ведь кроме семьи здесь много других людей.

— Одежду не трогает, — королева покосилась на бабочку, погладила крылышки ладонью. — Ну что, не устроишь тут пожар?

Искрянка затрепетала.

— Ой, — удивленно проговорила Василина, закрывая глаза, — она общается. Очень странно... то ли картинки, то ли слова. Говорит... нет пожар... не бояться... не устроит, короче. Иди-ка обратно, малышка, я тебя еще позову.

Искрянка сорвалась с ее плеча и нырнула в пламя, на мгновение снова взметнувшееся искрами.

Поговорила королева и с придворным магом — Зигфрид со страдальческим лицом пообещал поискать информацию по стихийным духам и поднять лекции с магуниверситета, и через несколько дней занудным тоном пересказал то, что нашел. Что огневики, в отличие от тех же водных духов, не имеют устойчивой формы, не любят большого скопления людей и с неохотой удаляются от источников пламени. Непредсказуемы и опасны, и поэтому с ними маги работают с осторожностью, но при этом есть специалисты, которым удалось их подчинить и связать с амулетами. Известны с давних времен: в Рудлоге много сказок про жар-птиц и огненных кобылиц, но по факту с простыми людьми в новое время взаимодействий не отмечено.

Около двадцати толстых старых прошитых тетрадей с желтыми страницами и кожаными обложками, — плод эпистолярных трудов Альвина Рудлога, — оказались настоящим сокровищем. Древний правитель несколько раз упоминал про огненных духов, — то пал у него жеребец, и он вызвал из костра огнегривого скакуна, а потом сказал заветное слово для развоплощения, то сыновья его слали весточки с дальних рубежей страны с помощью пламенных ласточек... то напали на него враги, перебили всех спутников, но встали на его защиту огневики в виде пылающих вихрей... Не раз Альвин-Иоанн отмечал, что надо относиться к огневикам с уважением и не жадничать, подкармливать ароматными маслами, ценной древесиной, смолой или янтарем.

— Если бы не серьезный общий тон записей, я бы решил, что твой прадед фантазирует, — признался Мариан, просматривая очередную тетрадь и зачитывая вслух все новые удивительные подробности взаимодействия словоохотливого Альвина и огненных духов.

— Как сказки читаешь мне, — согласилась Василина, улыбаясь. — Жаль, Алинки нет, она бы с удовольствием к нам присоединилась, — на мгновение уголки губ ее опустились вниз и она вздохнула. — Уже не терпится сестрам рассказать, у них ведь тоже должно получаться призывать, Мариан. По крайней мере, у Ангелины, да и у Маринки тоже...

Для Василины эти вечерние чтения, игры с искрянками и упражнения с огнем стали отдыхом. Уж слишком тяжелы были новости с фронтов и слишком много приходилось делать днем — и выезжать в госпитали, и встречаться с военными и выслушивать отчаянные просьбы о помощи от представителей захваченных городов, которые чудом смогли выбраться к королевским войскам. Мариан тоже выматывался — но все так же вставал затемно, чтобы поупражняться с гвардейцами, и уходил тихо, стараясь не разбудить супругу.

Сегодня, когда Байдек уходил на зарядку, в их спальне и гостиной все еще тлели растопленные с вечера камины, а Василина сейчас наверняка дремала в постели, теплая и разнеженная, и дневные заботы еще не прорезались морщинками беспокойства на ее лбу и переносице...

..Он издалека увидел, что у дверей Семейного крыла не стоит охрана и, насторожившись, ускорился. Слух улавливал отдельные слова, обрывки преложений:

— Нельзя! Нельзя! — сердитая и очень встревоженная Василина.

-... ваше величество, немедленно вернитесь в покои! Сейчас здесь будет придворный маг...

— ... нет, нет, меня он не тронет, он вам опасен... отойдите!

Что-то, похожее на гулкое то ли ворчание, то ли рычание.

— ... стой! Я приказываю — стой!

Байдек распахнул двери — и в глаза ударило бликами огня. В коридоре по стенам теснились гвардейцы, пытаясь пробраться к королеве. Сама Василина, бледная, испуганно взглянувшая на мужа, тянула руку к застывшему меж людей золотому гепарду, что выгибал огненную спину и тек языками пламени.

Огневик увидел новое действующее лицо, взвился, прыгнул к Мариану, увеличивась в размерах, приземлился почти вплотную, обдавая принца-консорта невыносимым жаром, и зашипел — затрещал прямо в лицо.

— Нельзя! — отчаянно закричала Василина. — Это свой! Не смей!

В голосе ее был страх.

— Василек, — ровно проговорил Мариан, глядя в пылающие глаза гепарда и сдерживая панический страх — дух то отстранялся, и видно было, что он раздраженно бьет себя по бокам хвостом, то снова дергался вперед — и барону казалось, что у него сейчас волосы полыхнут от жара. — Помнишь, я учил тебя управляться с собаками? Ты должна знать, что ты главная.

— Он меня не слушается, Мариан, — дрожащим голосом проговорила супруга. — Я хотела искрянку позвать, а из камина вырвался он, опрокинул меня, облаял...

— Облаял?

Огневик, словно в подтверждение, коротенько, презрительно потявкал, замолк, облизнувшись — меж огненных клыков мелькнул язычок-пламя, — и вдруг рявкнул, сделав выпад вперед — Василина ахнула, а Байдек, взбешенный этой игрой и собой в роли мышки, поймал золотистый взгляд и рыкнул на все крыло:

— Назад!

Гепард присел, в глазах его засветилось недоумение, смешанное с раздражением — и он оскалился, полыхнул, припал к полу, готовясь атаковать. Хвост его лупил по бокам как заведенный.

— Нельзя! — снова отчаянно крикнула Василина.

— Назад, я сказал, — тихо и тяжело процедил Мариан, не отводя взгляда, — убирайся обратно в огонь.

Огневик снова дернулся назад, зарычал в бешенстве, отступая почти к Василине — и вдруг присел и прыгнул прямо на Мариана. Принц-консорт рванулся в сторону, понимая, что быть ему сейчас сожженным, закричала Василина — как вдруг в полете огненный дух замер и рухнул на пол, извиваясь. Зарычал, развернулся к королеве, схватившей его за хвост и остановившей прыжок, прыгнул уже на нее — и получил с размаху ладонью по морде. Да так, что отлетел в стену — огромный, пылающий.

— На моего мужа нападать? — в бешенстве орала королева, оседлав съежившегося духа, схватив его за шкирку и тыкая большой мордой в пол. — На семью своей повелительницы, дочери твоего создателя?!! Ты — стихия от моей стихии!

Байдек улыбался обожжеными губами, глядя на разбушевавшуюся супругу, удерживающую огонь как нечто материальное, гвардейцы смотрели, открыв рты, дух приглушенно гудел, мотая головой и как конь поддавая крупом, чтобы сбросить королеву. В коридоре ощутимо холодало.

— Развоплощу! — рявкнула Василина вибрирующе — и наступила тишина. Дух затих, мелко вздрагивая пробегающими по телу всполохами пламени, выгнулся, просяще заглядывая королеве в глаза. Пасть его открылась:

— Не... надо, — голос был утробный, как гул сильного огня. — Признаю... тебя. Служить буду.

Василина моргнула, посмотрела на свои руки, растерянно оглянулась на Мариана. Встала — дух тут же поднялся тоже, начал тереться об нее, урчать, как доменная печь.

— Я не знаю, что с ним делать, — ужасным шепотом сообщила она мужу.

— Для начала отправь обратно, — посоветовал принц-консорт. — Тебе нужно прийти в себя. А там придумаем... что с ним и ему подобными делать.

Огневик все обтирался о королеву, толкал ее головой, и Василина задумчиво погладила его по загривку.

— Возвращайся в огонь, — сказала она — гепард поддавал лбом под ее ладонь и гулко вибрировал. — Только как мне тебя снова позвать? Или ты тут один такой большой?

Дух мотнул башкой, полыхнул — и завис перед королевой огненной птицей с хохолком и пышным хвостом, похожей на павлина. По перышкам ее текло пламя.

— Нас... много, — прогудел он и кувыркнулся, чуть уменьшился в размерах, сел Василине на плечо. Гвардейцы уже успокоились, но возвращаться на свои места не торопились, Мариан щупал лицо, гадая, осталось ли что-нибудь от бороды и бровей-ресниц.

— Так почему я вас ни разу еще не видела здесь? — затаив дыхание, поинтересовалась королева.

Огнептица жалостливо заклёкотала, чуть потускнела.

— Запрет... запрет... — выдохнула она и ткнулась клювом Василине в висок. Та охнула, закрыв глаза и чуть пошатнувшись, оперлась рукой об стену и быстро проговорила снова насторожившемуся мужу:

— Все в порядке.

Снова прикрыла глаза.

— Он так долго не был среди людей, что почти забыл слова. Показывает картинки. Кто-то из моих предков в гневе их прогнал из дворца. За что, интересно?

Птица снова потерлась головой о висок королевы и прогудела:

— Виноваты.

— Да уж, — серьезно проговорила Василина и открыла глаза, — виноваты. Как мне тебя называть?

— Ясница, — прогудела птица. — Имя... дал... Альвин-король.

Королева пошевелила плечом.

— Иди в огонь, Ясница. Я тебя позову еще.

Огнептица полыхнула, потекла вокруг тела королевы пламенным потоком и метнулась в открытые двери королевских покоев, к камину.

Чуть позже вызванный в покои врач обработал лицо принца-консорта заживляющей мазью, а виталист наложил обезбаливающее заклинание. Маг жизни настаивал на лечении, но Байдек решил процедуру отложить на вечер — впереди был королевский совет, после — ежедневное совещание, да и после много дел, засыпать никак было нельзя. Королева же, излечившаяся от шока сладким чаем с молоком и шоколадным печеньем, торопливо записывала то, что сегодня произошло — и образы, которыми поделился с ней огневик.

— Иначе забуду, — объяснила она мужу, закрывая тетрадь. — Очень сложно все собрать воедино, потому что он показал мне то, что видел сам, и обрывками. Как я поняла, огненные духи любят поиграть и не очень послушны. Вот они и расшалились и в запале подожгли ту часть дворца, где остановилось посольство от герцога Симонова, чью дочь сватали наследнику. В результате вместо свадьбы получили восстание. Его величество разгневался и прогнал духов с запретом возвращаться. При его жизни не звали, а после то ли забыли, то ли не стали снова призывать, памятуя о пожаре. Жаль, что непонятно, когда это было и с кем из моих прадедов. Лицо-то я видела... надо заглянуть в портретную галерею, хотя в те времена такие примитивные портреты рисовали, вряд ли узнаю. Или в хрониках посмотреть, когда там было восстание Симонова.

— Главное, чтобы сейчас не разыгрались так, — пробормотал Байдек, морщась — мазь пощипывала.

— Я постараюсь без надобности их не вызывать, Мариан, — согласилась королева. — Но ты сам подумай, эта птица-Ясница помнит моих предков, живших больше полутысячелетия назад. Сколько всего я могу узнать! Если она может показать, как восстанавливаться в огне, этого уже будет достаточно. Очень на это надеюсь. Потому что я уже на пороге отчаяния.

Королевский совет в этот раз проходил на Маль-Серене, и сюда сумел выбраться даже Демьян Бермонт, хотя у него тоже открылся портал и шла война. Правители двух континентов пришли к морской царице телепортами — связь еще позволяла это сделать — и расположились на открытой деревянной террасе почти на самом берегу моря, так близко, что периодически до них долетала соленая водяная пыль. Было тепло — солнце светило по-весеннему ярко. Владыка Нории разместился между женой и царицей, и два сенсуалиста окатывали присутствующих то приглушенной темной тоской, то умиротворением. Был здесь и эмир Персий, которому слуги принесли кальян — на фоне трепещущих от свежего ветерка белых занавесей его улыбка придавала собранию немного курортный привкус. Большая часть времени была посвящена обсуждению военных действий в Бермонте и Рудлоге и закрытию переходов.

— Семь открытых переходов — и шесть из них около столиц и крупных городов, — под шум размеренно катящихся на берег волн говорил Демьян Бермонт. Глаза у него были звериными, желтыми. — Только седьмой, у нас, в горах, но это можно списать на ошибку в рассчетах, если открытие кто-то планирует. Не похоже, что они открываются случайным образом.

— Я бы сказал — совершенно ясно, что они открываются прицельно, — мелодично согласился Хань Ши, — и логично ждать открытия остальных по тому же принципу. Каким-то образом иномиряне сумели организовать открытие порталов там, где это нужно им. Но, к сожалению, я не понимаю, как это возможно. Понятно одно — в любой момент очередной портал может открыться рядом с Пьентаном или Истаилом. Хотя у тебя, Владыка, в последнюю очередь. Уж очень сильны сейчас над Песками стихийные связи.

Владыка Нории невозмутимо кивнул, с удовольствием подставил лицо очередной порции брызг. Демьян поморщился и отодвинул стул подальше. А Хань Ши продолжал:

— Поэтому я все еще не могу прийти к вам на помощь, Василина, Демьян, или отправить войска в Инляндию или Блакорию. Но очевидно, что рано или поздно нам придется объединить усилия.

— Бермонту не нужна помощь, — произнес Демьян, чуть порыкивая. Он вообще был агрессивнее обычного, и волны звериной энергии, которые шли от него, ощущали все присутствующие. Мариан так вовсе периодически с усилием выпрямлял сгибающуюся спину.

— Я понимаю, почтенный император, — сдержанно проговорила Василина, — оттого и не прошу помощи. Достаточно того, что наши министерства работают в плотной связке и уже спланирована быстрая переброска войск на случай, когда появится такая возможность.

Эмир Тайтаны вдруг выпустил дым, лениво пошевелился на своих подушках, привлекая внимание:

— Братья и сестры, — медовый голос его и улыбчивость никак не сочетались с темами, поднимаемыми советом, — боги не дали нам своей крови в правление, но дали народам Эмиратов храбрость и горячие сердца. Я три дня назад встречался с эмирами всех Эмиратов, и вот что мы решили: мы выделим войска в помощь Рудлогу, если ты примешь ее, Василина. И мы готовы отправить помощь тем, кто запросит ее, — он сквозь клубы дыма взглянул на Демьяна, но тот качнул головой.

— Бермонту не нужна помощь. Не в обиду, почтенный эмир, — видно было, что король-медведь снова взял себя в руки, хотя у него виднелись клыки и глаза были желтыми, — мы сейчас воюем в горах, там очень холодно — а для рожденных почти на экваторе смертельно, да и мои берманы агрессивны и с трудом выносят чужаков.

— Мы видим, — с изящным намеком проговорил император. Демьян оскалился, но тут же глубоко втянул в себя воздух, опустил глаза — клыки исчезли, и когда он поднял голову, зрачки его снова были осенне-болотного цвета.

— Прошу извинить меня, коллеги, — очень ровно сказал он. — Война накладывает свой отпечаток.

— Все в порядке, Демьян, — с грустной лаской проговорила Иппоталия, и берман благодарно склонил голову.

Василина в это время растерянно глядела на мужа — Мариан положил руку ей на плечо, чуть сжал, и она просветлела лицом. Остальные как-то по новому разглядывали эмира, который снова приложился к кальяну.

— Мы будем рады любой помощи, почтенный эмир, — мягко проговорила Василина. — Однако что мы будем должны за нее?

Эмир снова затянулся, улыбнулся еще лучезарнее.

— Если портал откроется у нас, ты поможешь его закрыть, сестра.

— Если это будет в моих силах, — кивнула королева.

— И когда мы победим, братья и сестры, я надеюсь, что вы обратитесь с просьбой к богам, чтобы кто-нибудь из них взял Эмираты под свое покровительство. Об этом мечтал мой отец, и мой дед, и его дед, и дед деда моего деда...

— Обещаю, — проговорила Василина серьезно. И остальные повторили эти слова.

Эмир удовлетворенно махнул рукой и снова приложился к кальяну.

— Любопытно, почему порталы не открылись одновременно у всех столиц, — подал голос Мариан Байдек. Он редко вступал в разговор, в основном, когда дело касалось военных вопросов. — Логично было бы напасть на нас разом, как это сделали заговорщики. Или у них нет такой возможности и открытие зависит от каких-то других причин?

— Могу только предположить, что это зависит от ослабевания стихийного фона Туры, — проговорил Хань Ши. — Судите сами: четыре портала открылись на шестой день посли гибели наших братьев Луциуса и Гюнтера, когда остатки их силы рассеялись. Я в этот день ощутил, как резко пошатнулось равновесие стихий, да и все мы это ощутили. Василина, у тебя начались землетрясения, Талия, у тебя — шторма, Демьян...

— Вернулись морозы, — прорычал король-медведь.

Тонкий, величественный император удовлетворенно сложил руки в рукава халата и многозначительно замолчал.

— Я тоже чувствую, как слабеют стихии, — пророкотал Нории.

— И мне все труднее удерживать равновесие, — продолжил император. — Гармония нарушена, и чем дальше, тем слабее мир — и тем вероятнее прорывы. Видимо, стихийные потоки ослабевают до какого-то предела — и открывается очередной портал. А сколько их может быть — только богам известно. Слава богам, что ты, Талия, и ты, Василина, смогли закрыть порталы. Это дает и нам надежду. Василина, рад, что твоя сила растет.

Королева Рудлога покачала головой.

— Коллеги, боюсь, это не моя заслуга. Совсем не секрет, что дом Рудлог утратил многие знания и умения. Поэтому я пришла сегодня сюда в надежде получить от вас помощь. Как я поняла, принцип многих наших умений похож, хотя мы дети разных стихий — но сумел же Нории учить Ангелину, а у Иппоталии отлично получалось обучать меня. Я знаю, что мы все храним свои тайны, но сейчас ведь особое время. Я уже говорила с Иппоталией, — Василина благодарно улыбнулась одетой в фиолетовые одежды царице, — она объяснила, что закрыть портал мне помог алтарный стихийный дух.

И королева кратко описала свои ощущения — как ее тянуло к месту провала, как кто-то огромный без слов подсказывал ей, что делать — а она будто в трансе находилась в это время.

— Да, царица права, — распевно произнес Хань Ши, — так ощущается зов алтарного духа. Я чувствую его как будто кожей или аурой, и, прислушавшись, могу понять, в какой части моей страны нарушено равновесие. Сейчас он беспокоен, потому что разбалансирована вся Тура, и с каждым днем ситуация все хуже. Известно, что боги создали алтарных духов и алтари в помощь нам, своим потомкам. Но они очень стары и непостижимы. Я могу управлять малыми духами. Но не тем, кто почти так же древен, как династия Ши. С ним я могу лишь взаимодейтвовать, когда он этого хочет.

— Проблема в том, — вздохнула Василина, — что я впервые услышала о нем от Талии, и понятия не имею, как наладить с ним контакт. А в Рудлоге два открытых портала и война каждый день забирает жизни моих подданных! Царица предположила, что мне нужно восстановиться после истощения, и тогда я буду снова его слышать.

— Подзарядиться от огня, — пророкотал Нории понимающе.

— В том и дело, — тяжело проговорила королева, — что я не знаю, как подзаряжаться. Как это получается у вас? Нории, ты знал моих предков, может, ты помнишь, как они это делали?

Дракон качнул головой — и ключ скользнул по расшитому синим шеврану. Ангелина тоже с любопытством смотрела на него, ожидая ответа.

— Седрик просто касался огня, Василина. Ему было этого достаточно. Или... охотился и пил кровь, как мы.

Правительница Рудлога не сдержалась — передернула плечами.

— Кровь помогает всем нам, — тонко улыбнулся император, и в его чертах проступило вдруг что-то тигриное — он едва не облизнулся.

— Я предпочитаю места силы, — поблескивая желтыми глазами, сообщил Демьян. — Там, где стихия сильна и первородна. Старые горы, старые леса, месторождения кристаллов или сильных руд. Алтарь или место упокоения моего отца. Но если ничего поблизости нет — подойдет и кровь, и свежее мясо, а лучше всего — охота.

Василина повернулась к Хань Ши.

— У моей стихии нет материального носителя, сестра, — сказал он. — Но она разлита равномерно по всему миру. Для того, чтобы восстановиться, мне достаточно помедитировать, побыть во внутренней тишине. Кровь я пил по молодости, сейчас мне этого не нужно.

— Мне, как я уже говорила, — вступила Иппоталия, — достаточно надолго уйти в океан, на самую глубину, где вода чистая, напоена силой моей богини. Я ничего не делаю — просто плаваю, могу поспать, зависнув в толще воды, и выхожу уже обновленная. В принципе, для восстановления подойдет любой чистый источник, но брать отовсюду я научилась не сразу. Сначала был океан, и дочерей своих я начинала учить тоже в океане.

— Еще работает контакт с источником энергии, — Нории склонил голову, улыбнулся Ангелине, которая сидела прямо, с невозмутимым лицом. — С солнцем, например.

Ани едва заметно вернула мужу строгую улыбку.

— Но ты и есть источник энергии, Василина, — продолжил дракон.

"Плохой из меня источник", — грустно подумала королева.

— Так как мы двуначальны, — Нории поднял голову к небу, — можно подняться высоко, туда, где дуют первородные ветра, но это довольно опасно — можно раствориться в потоках силы.

— Есть такая опасность, — кивнула Талия, — надо себя всегда контролировать.

— В воде драконы, к сожалению, не способны долго находиться без дыхания, как царица, но от чистой водной стихии мы тоже можем напитаться.

— И никто не говорит никаких особенных слов, не проводит ритуалы? — уточнила Василина.

Коллеги покачали головами.

— Вряд ли кто из нас может подсказать, как должно ощущаться единение с огнем, сестра, — сказал Хань Ши. — Но одно скажу — знание это должно открыться тебе интуитивно, оно в тебе уже есть просто по праву твоей крови. Нас учили родители, но единение с источником достаточно ощутить один раз, чтобы иметь возможность обращаться к нему всегда. Судя по всему, что мы сегодня услышали, у тебя два выхода: поохотиться и выпить свежей крови или найти первородный источник огня и попытать счастья с ним.

Совет закончился. Первым ушел Демьян — служанки проводили его к телепорту, удалились и император с наследником. Эмир все так же возлежал на подушках, докуривая кальян, и никуда, похоже, не торопился.

Василина увидела, как к Талии подошел Нории, что-то вполголоса пророкотал ей, положил руку на плечо — и они застыли меж белых занавесей, лицами к морю, что к концу встречи начало опять штормить. И тут же словно с плеч убрали невыносимую тяжесть — только сейчас стало понятно, как сдавливало грудную клетку чужое горе.

— Что думаешь дальше делать? — Ани опустилась рядом, улыбнулась Мариану. Море потихоньку успокаивалось, светлело.

— Пробовать все, — обреченно пробормотала королева. — Самое очевидное — спуститься в усыпальницу, но проход туда еще не расчищен.

— И это займет еще много времени, — добавил Байдек.

— Пообщаюсь сегодня еще с огненным духом, может он поможет. Как-то же и от них питались, судя по записям... — Василина увидела удивленное лицо старшей сестры, улыбнулась: — Я же не успела тебе рассказать.

И Ангелина с любопытством выслушала историю об огненном результате изысканий, пойманном с утра за хвост. По мере рассказа лицо ее из обеспокоенного становилось все более удивленным.

— Ты, оказывается, умеешь быть грозной, — тепло проговорила она.

— Специально не умею, — сокрушенно отозвалась Василина. — Оно само периодами накатывает.

— Научишься, — Ани сжала ее руку и сестры некоторое время молча сидели рядом. Слышно было как вполголоса что-то гулко и умиротворяюще говорит дракон царице. — Интересно, я могу их вызывать?

— Ты — наверняка, — очередной порыв ветра снова принес соленые брызги, и королева заправила за ухо закрутившийся от влаги локон. — Я тебе потом сделаю копии всего, что мы нашли. И девочкам тоже. Нам всем будет полезно знать, как питаться от своей стихии.

— А если огневик не поможет? — поинтересовалась Ангелина. — Будешь пить кровь?

Василина сглотнула, побледнела.

— Ты бы выпила? А если это не сработало бы, стала бы охотиться?

— Да, — ни секунды не колебаясь ответила старшая сестра, и королева опять печально опустила глаза.

— Я все-таки пообщаюсь сначала с огнедухом. Поприсутствуешь? Буду рада, если вы с Нории останетесь на обед, а потом попробую призвать его.

Ани бросила взгляд в сторону мужа, кивнула.

— И ведь остается еще простой вариант, — тут в печальный тон королевы прокралась ирония, — найти первородный огонь в вулканах. Или попробовать попасть под молнию. Проще некуда. И совсем не страшно.

— Я бы предпочла кровь, — усмехнулась Ани. — Хотя это точно не доставило бы мне удовольствия.

Они еще помолчали, слушая рокот волн и вторящий им голос Нории.

— С Мариной удалось пообщаться? — спросила Ангелина.

Королева покачала головой.

— Всего пару слов. "Я очень занята, прости Васюш, люблю". Новости с Дармоншира тревожные. Я предлагала ей уже несколько раз вернуться, она отмахивается.

— Я тоже предлагала переждать в Песках, — медленно проговорила Ангелина, — но, если подумать, ты бы сбежала, Васюш?

Королева покосилась на мужа и покачала головой.

— Нет.

— И я нет, — подтвердила Ани, — а она все-таки наша сестра.

Василина вздохнула, положила голову сестре на плечо.

— Я только надеюсь, что Дармоншир выстоит. И Марина не надорвется.

— Марина может, — откликнулась Ангелина. — Она во всем так. На пределе. В любом случае у нее есть переноска, Василина.

— Только это меня и успокаивает, — пробормотала королева. Ей было хорошо — с одной стороны молчаливый муж, с другой — сестра, и на свежем воздухе клонило в сон. Море перед ними совсем успокоилось, затихло.

В этой тишине в нескольких шагах от эмира Персия начало формироваться Зеркало. Эмир все так же блаженно потягивал кальян. Из перехода вышли четыре охранника — огромных, полуобнаженных, в традиционных шароварах и с ножами на поясе. Поклонились, встав по обе стороны от повелителя.

Нории и царица обернулись — Талия взирала на это немного недоуменно, и уголки губ ее были горестно опущены.

Из Зеркала под звон бубенчиков на одеждах выскочили две девушки в полупрозрачных покрывалах, закружились, затанцевали, усыпая пол лепестками роз из маленьких корзин. Появились флейтисты и барабанщики — бом, бом, бом! — и под этот грохот посыпались из перехода дети лет четырех-шести, встали полукругом на песке у павильона, поклонились ошарашенным зрителям. Их было не меньше тридцати, все в пестрых тайтанских одеждах — пышных шароварах, маленьких курточках и фесках.

Эмир смотрел в небеса и курил кальян, а девочки и мальчики прыгали по песку, делая сальто, подлетали вверх с рук своих товарищей и сыпали в полете лепестками роз к ногам царицы Иппоталии, кричали тоненько и серьезно "хей!" и хлопали в ладоши, когда маленькая девочка взлетала вверх и приземлялась на плечи двух мальчишек. И все это на фоне моря, под грохот барабанов, под звуки бубенчиков и флейт. А в конце маленькие артисты и вовсе изобразили огромную крылатую фигуру чайки — встав друг другу на плечи и держась за руки. И, спрыгнув на песок, улыбаясь так, как могут улыбаться только счастливые дети, снова поклонились зрителям.

Царица захлопала, и все, кто был в павильоне — кроме медитативного эмира, — тоже. Василина, переживающая, что кто-то упадет, выдохнула и присоединилась к апплодисментам. Дети, взявшись за руки, побежали обратно в Зеркало. А эмир отложил трубку кальяна, встал, и по лепесткам роз неспешно пошел к переходу. Остановился у самого Зеркала, оглядел зрителей, кивнул Иппоталии.

— В нашем роду совсем немного божественной крови, — велеречиво и немного томно проговорил он — забавный, разряженный, эксцентричный, — нет у меня волшебных сил, как у вас. Но ты улыбаешься, прекрасная царица, а, значит, я тоже что-то могу.

Талия понимающе усмехнулась, подошла к эмиру и мягко пожала его руки.

— Спасибо, — сказала она. — Я поговорю со своей матерью, обещаю.

После обеда Василина пригласила Нории и Ани к себе в гостиную. И там, присев у камина и протянув руку в пламя, тихо позвала:

— Ясница. Отзовись, стихия от стихии моей.

Огонь вспыхнул, потек белыми и оранжевыми язычками, уплотняясь, и появилась из него морда сияющего золотом гепарда с белыми глазами. Он настороженно оглядел гостиную, зевнул во всю пасть, выпуская искры, снова с гулким урчанием подлез под руку королевы — и выпрыгнул из камина, пошел кругом по гостиной, что-то фырча. Дракон, расположившийся на диване, наблюдал с интересом, а в глазах Ангелины Рудлог плескался сдержанный восторг. Огнедух приблизился к ней.

— Это своя, — строго сказала Василина.

— Вижуу, — прогудел огневик, оттираясь о старшую Рудлог. — Сильнааяаа.

Ани погладила его по искрящейся шкурке, улыбнулась. Зверь шагнул дальше, зафырчал недовольно.

— Вооодный, водный, неее люблю.

— Я тебя не буду трогать, — спокойно сказал Нории. — Не бойся.

Дух фыркнул, обходя его по дуге. Не поверил.

— Ты уже видел таких? — повернулась Ани к мужу.

— Конечно, — кивнул дракон. — В Песках они тоже есть. Они везде есть, где есть огонь, просто людям показываться не любят. У нас они, если и появляются, то предпочитают форму маленьких саламандр. И я не имею власти их призывать, только ты, Ани-эна.

Гепард подошел к Байдеку почти вплотную. Тот как сидел в кресле, так и остался сидеть, и даже не дрогнул. А вот Василина насторожилась.

— Нельзя, — напряженно предупредила она.

— Знаааюуу, — зевнул большой кот. — Виновааат. Отдарюууусь.

Он закончил круг, встал рядом с королевой, задрав голову.

— Зачем позвааалаа, хозяйкаа?

— Помощь нужна, — объяснила Василина. — Ты старый, много видел...

Гепард утробно и довольно загудел.

— ... расскажи мне, как от огня подзаряжаться. Может, мне как-то от тебя можно?

Гул прекратился, и огнедух озадаченно сел на ковер. Потыкал королеву носом, обернулся птицей, облетел вокруг нее. Снова опустился на пол большим котом.

— Огнюю не представлееенааа, — протянул он с явным удивлением. — Каааак?

— Тааак, — в тон ему грустно проговорила королева. — Как я должна быть представлена?

Огнедух задумался.

— Обряд, — прогудел он, — когда у наследника первый ус пробивается.

Василина невольно тронула себя над губой и засмеялась.

— Что за обряд?

— Может, он имеет в виду малую коронацию? — вмешалась Ангелина. — Тогда я пила огонь из чаши. Оно? Но я питаться от огня никогда не пробовала.

— Дааа, — зевнул огнедух. — Выпилааа огонь в созревааание — можешь пиииить и дальше. Коронация для одногооо, чашааа дляаа всеееех.

— Но мне-то уже поздно, — расстроенно сказала Василина. — Что делать?

— Охооотиться, — с удовольствием протянул огневик, потянулся и выпустил когти. — Кровь себе, крооовь огню в жертву, кровь пробууудит тебя, сможешь и об меня греееться. Или надо искааать первородный огонь.

Королева встретилась взглядом с сестрой, вздохнула.

— Собственно, почти ничего нового.

Ясница обиженно заурчал, и Василина успокаивающе погладила его по холке. Достала с полки пузырек с розовым маслом, вылила в блюдце — огнедух вылакал его как молоко, еще раз потерся об Ангелину, о королеву и, сыто рассыпая искры, утек в камин. А королева проводила и сестру с Нории, сделала запись в тетради — что из чаши, из которой пьют наследники дома Рудлог при малой коронации, надо поить огнем всех детей дома в период созревания, — и направилась на совещание.

Получасом позже в королевском кабинете министр обороны зачитывал королеве доклад о текущем положении дел на фронтах. Потрескивали дрова в камине и пахло дымком. Здесь же присутствовали и Стрелковский с Тандаджи, и кабинет министров в полном составе — чтобы сразу решать оперативно возникающие вопросы.

— На Севере иномирянам все еще не удается взять Лесовину, — говорил Геннадий Иванович Лосев, — но к ним пришло подкрепление. Они прорвали сопротивление с другой стороны, и пошли в сторону Блакории, захватывая небольшие поселения и хутора. Северяне сопротивляются ожесточенно, зубами вгрызаясь в каждый клочок земли, взрослое население почти поголовно ушло в добровольцы, им помогают маги — но даже сил Свидерского и Старова не хватает, чтобы защитить весь Север одновременно. Они хорошо удерживают Лесовину, но в других местах оборона проседает, хотя Свидерский в оперативном порядке натаскивает молодых магов и тренирует уже опытных.

— Что с обеспечением партизан, полковник? — Василина повернулась к Тандаджи. — Мы обсуждали это на прошлой неделе.

— Работаем, ваше величество, — откликнулся тидусс, — в плотной связке с военными.

Министр обороны кивнул, а Тандаджи добавил:

— Нашим агентам удалось пробраться к центрам сопротивления, взять координаты. Днем у нас нет возможности к ним приблизиться — в воздухе постоянно рыщут раньяры. К нашему счастью, по ночам они спят, и мы на листолетах сбрасываем оружие и припасы и забираем при возможности раненых. Не везде есть возможность приземлиться, ваше величество. Но мы наладили с группами сопротивления связь и помогаем в той мере, в какой возможно. Все они готовы при необходимости начать наступление, чтобы отвлечь врагов от портала, когда вы наберетесь сил закрыть его.

Королева расстроенно опустила глаза. Каждый день все министры, да, кажется, все встречные взглядывались в нее с немым вопросом — почему она здесь, а не на Юге или Севере, не закрывает порталы. И она издергалась уже от чувства вины.

Тем временем министр обороны продолжал:

— На Юге же ситуация куда серьезнее. Там уже тепло, нет в союзниках мороза и метелей, и враги, захватив Мальву и разделившись, слишком быстро продвигаются к Иоаннесбургу и к побережью. Хорошо, что оперативно удалось наладить производство оружия, да и мобилизация сыграла свою роль. На половине пути захватчики завязли. Но к ним постоянно прибывает подкрепление, и они все равно медленно продвигаются вперед и захватывают все новые поселения. Существует риск, что враг продавит сопротивление в Дармоншире и выйдет навстречу своим со стороны побережья, и тогда наши войска окажутся в клещах.

— А Стена им разве не должна стать преградой? — недоуменно поинтересовалась Василина. Повернулась к Стрелковскому.

— Не могу сказать, ваше величество, — тяжело признался Игорь Иванович. — Стена действует на войска из других стран, но сказать, сработает она или нет на иномирян, никто не может. Мы надеемся, что да, но готовимся к худшему.

В образовавшейся тягостной паузе громко треснуло полено в камине. Все обернулись — под изумленными взглядами присутствующих из камина огненной полосой выпрыгнул огнедух, обернулся большим гепардом, держащим в зубах что-то яркое, сияющее, и, урча, положил это на пол перед Марианом.

— Огооонь тебя теперь не троонет, — прогудел он. Подластился к королеве и прыгнул обратно в камин. Все это произошло так быстро, что мужчины успели только повскакивать со своих мест.

— Что это, Мариан? — с любопытством спросила Василина.

Принц-консорт поднял подарок — в его руках сияние уменьшилось, и все увидели золотой браслет с выгравированными магическими знаками. Поморщился — артефакт был еще горячим, — надел себе на запястье над брачным браслетом, и, секунду поколебавшись, подошел к камину и прикоснулся к огню. Пламя обтекало его кожу, не причиняя вреда

— Полезная вещь, — сказал он, усмехнувшись. — Особенно в нынешних условиях.

Мужчины медленно рассаживались обратно на свои места.

— Правильно я понимаю, моя госпожа, — ровно проговорил Тандаджи, — что явление этого существа — нормально? И не представляет для вас или кого-то еще опасности?

— Это огненный дух. Я учусь ими управлять. Но прикасаться не советую, они опасны, — откликнулась королева.

— А этих духов к армии никак приспособить нельзя? — тут же увидел выгоду министр обороны.

— Не знаю, — честно ответила Василина. — Господа, вы видите, я обучаюсь на ходу. Если у меня будет чем вас порадовать, я обязательно это озвучу. А сейчас давайте дослушаем ваш доклад, Геннадий Иванович.

Министр обороны кивнул, перевернул страницу доклада:

— Тяжелой остается ситуация с нежитью, ваше величество. Если со стороны наших войск действуют команды зачистки, трупы убитых стараются сжечь, то со стороны иномирян началось просто-таки массовое поднятие. С одной стороны нам это на руку, а с другой — в тылу врага остаются сотни поселений, люди из которых не успели или не смогли убежать. Теперь, помимо того, что они живут при диктатуре варваров и постоянно подвергаются риску быть угнанными в другой мир, им угрожает и нежить. Каждую ночь твари выходят на охоту, и их число все растет. Мы пока бессильны помочь. — он поднял глаза от доклада и резюмировал: — В целом ситуация стабильно плохая, ваше величество. Мы воюем на два фронта, и нам постоянно, пусть и медленно, приходится отступать.

Снова показывали кадры с мест боев — Василина сидела бледная, сжимая ручку, и только муж рядом останавливал ее от того, чтобы не крикнуть "хватит!".

Совещание закончилось. За окном уже вставали вечерние сумерки. Василина отпустила подчиненных, устало откинулась на спинку кресла. Байдек погладил ее по плечу, поцеловал в висок, встав за спиной.

— Ненавижу все это, — сказала она тихо. — Я не видела детей со вчерашнего дня, я устала, хочу есть и отдохнуть. У меня голос уже сел от совещаний и советов. Я не могу больше смотреть на трупы убитых солдат, Мариан. И понимать, какая я никчемная.

— Это не так, — коротко сказал он. — Ты просто устала. Я прикажу принести кофе.

Он потянулся к телефону, чтобы вызвать секретаря.

— Нет, — Василина потянула его за рукав. Он обернулся — она смотрела с тяжелой, усталой решимостью. — Попроси, пусть срочно принесут свежей крови, Мариан.

Кровь неизвестно как — но нашли, принесли через пятнадцать минут, и королева оценила вышколенность своего секретаря — лицо ее было профессионально-равнодушным. Большую кружку поставили на стол. Василина смотрела на нее с минуту, встала, схватила и, запрокинув голову, с отчаянием начала глотать горячую плотную кровь. Байдек молча стоял рядом.

Она выпила меньше половины, отстранилась подышать. На глазах ее блестели слезы. Снова поднесла ко рту кружку — и тут ее согнуло и вырвало. И рвало очень долго и очень жестко.

Секретарь за дверью, услышав первые звуки из королевского кабинета, встала и непреклонно потребовала у всех ожидающих удалиться. И сама ушла, закрыв двери в приемную и приказав охранникам никого не пускать.

Потому что королева должна выглядеть в глазах подданых стойкой, хладнокровной и на все способной. А этого трудно достичь, когда из кабинета слышны звуки отчаянных рыданий, перемежаемых рвотными спазмами и успокаивающим голосом принца-консорта.

Стрелковский, Тандаджи

Совещание подошло к концу, и министры и прочие государевы люди вышли в приемную. Кто-то задержался пообщаться с коллегами, кто-то записывался у секретаря на личный прием к королеве, кто-то спешно направился к выходу из дворца — либо через парк в дом правительства, либо к автомобилям, что довезут до министерств. Игорь Иванович разговаривал с министром обороны, а Тандаджи встал у окна, полюбовался на покрытый темным пористым льдом пруд — вот-вот ухнет на дно, — и, когда Стрелковский освободился и направился к выходу, присоединился к нему.

— Узнал, что я просил, Игорь? — поинтересовался тидусс, вежливо пропуская коллегу вперед в дверной проем.

— Да, — Стрелковский говорил вполголоса, потому что длинный коридор усиливал любые звуки. — Его Священство благословил открытие новой часовни Триединого и выделил нам служителя, Майло. Я завтра сам съезжу туда со священником, представлю Дорофее... а то мало ли что...

— Превосходно, — пробормотал тидусс, задумчиво сплел пальцы на животе. — Как освятим, поставлю ее величество в известность и объясню ей идею. Спасибо, Игорь. Я говорил с Свидерским, он готов повторно установить щиты. Не без условия, конечно.

— Перевести туда и Симонову с детьми в случае опасности, — усмехнулся Игорь Иванович.

— Да, — буркнул тидусс. — Конечно, не хотелось бы трогать ее высочество, сейчас они с Троттом точно безопасны. Но если иномиряне подойдут ближе, придется перестраховаться и вывезти принцессу, пока монастырь не блокировали. Слишком рискованно надеяться, что и дальше враги будут обходить храмы и монастырские земли.

— Почему они так поступают, не удалось узнать?

Тандаджи едва заметно пожал плечами.

— С захваченными иномирянами работают, но это простые солдаты, язык они не знают, обучаются медленно, агрессивны и примитивны. Хотя по донесениям агентов с захваченных территорий, часть высших командиров понимают рудложский и общаются на нем. И те наши бойцы, кому удалось бежать из плена, тоже об этом упоминали — что их допрашивали на рудложском и предлагали воевать на их стороне, иначе казнь. Чудеса, Игорь. Откуда им знать язык?

— Мне тоже докладывали. Операцию по захвату кого-то из командиров готовите? — вместо ответа спросил Стрелковский.

— Естественно, — невозмутимо проговорил начальник внутренней разведки. — И не одну.

— Вот у него и узнаем. И почему не трогают храмы Триединого, и откуда так хорошо знают наш мир и рудложский язык. Пока можно только гадать. Скорее всего здесь задолго до вторжения работали лазутчики. Но как мы их упустили?

Тандаджи едва заметно поморщился.

— Не заметить странно одетых людей, не знающих языка и с другим менталитетом? Где-то же они должны были выучить рудложский. Что-то есть, где-то жить. Маловероятно, Игорь. Но вторая версия — что кто-то с Туры попал в провал, там его поймали и он уже сдал всю информацию о мире. Но это должен был быть очень знающий человек. Сплошные вопросы, сплошные вопросы... И Алина Рудлог, которую нужно успеть вывезти из-под удара, если он будет — но которую лучше не трогать. Уповаю только на то, что продвижение врагов захлебнется. Или что ее высочество проснется ранее.

— Трудный выбор, полковник, — Игорь без насмешки хлопнул коллегу по плечу. — Я не знаю, что бы я решил. Монахи Триединого в случае нападения — грозная сила, поверь. Но способны ли даже все монахи побережья остановить полчища нападающих — не знаю.

— И проверять не буду, — Тандаджи открыл дверь Зеленого крыла, кивнул охранникам и продолжил: — Байдек в курсе этой идеи и поддерживает ее. Пока сошлись на том, что если иномиряне захватят Чернолесье, это около недели пути до монастыря, будем эвакуировать в бункер. Вместе с охраной и Троттом.

— Там вокруг достаточно безлюдно, чтобы в случае эксцесса обойтись малыми жертвами, — понимающе проговорил Игорь Иванович. — Мы долго выбирали это место — чтобы недалеко от столицы и относительно малонаселенный район. Хотя несколько деревень в округе есть. И если даже начнутся бои, можно задраить дверь и продержаться несколько месяцев. Жаль, камер по округе нет.

— Уже есть, — скупо улыбнулся Тандаджи, — по периметру за несколько десятков километров. И пункт наблюдения внизу, и система оповещения. Если враги подойдут к столице с той стороны, Дорофея их появление не пропустит и успеет забаррикадироваться.

— Что говорит связанный с принцессой? — поинтересовался Стрелковский.

— Идут, — мрачно сказал тидусс. — Все еще идут, Игорь Иванович. Надеюсь, этот Тротт знает, что делает. И вернет нам принцессу так быстро, как это возможно.

— А пока, — в тон ему продолжил Игорь, — надо заняться своими делами. У меня есть еще надежда, что я сегодня смогу переночевать дома. Если успею обеспечить подкрепление для блакорийской агентуры.

— У меня такой надежды нет, — невозмутимо проговорил Тандаджи. — Надо поскорее гнать захватчиков, Игорь Иванович, иначе наши дети родятся, вырастут и женятся, не зная отцов в лицо. Благо, Таби и матушке сейчас не до меня — к нам приехали жены сыновей с детьми. Пять внуков, слава великим духам, способны занять моих женщин.

Стрелковский криво улыбнулся. У Тандаджи сыновья были погодками. И в школу пошли позже из-за плохого знания языка, когда он, Игорь, взял тидусса в агенты и смог устроить его детей, и в училище поступили не в шестнадцать, как принято, а когда одному было девятнадцать, другому двадцать, и поэтому за время учебы успели и жениться, и детей завести.

— А как сыновья, Майло?

— Готовятся встретить врага в составе гарнизона Угорья, — ровно ответил тидусс. — Их училище эвакуировали, но они решили не уезжать. До выпуска два месяца осталось, им в срочном порядке дали звание младших лейтенантов и отправили в армию.

Игорь остановился у своего кабинета, внимательно посмотрел на коллегу, ученика и друга — но лицо его как всегда было безмятежным. Может, глаза были сощурены чуть больше, чем обычно.

— Надеюсь, с ними все будет в порядке, Майло. Я помолюсь Триединому о них.

— Благодарю, — сдержанно ответил Тандаджи и первый раз на памяти Стрелковского сделал тидусский охранный знак — перечеркнутый круг двумя пальцами. — Пусть великие духи будут к ним милостивы и многоглазый дух Инира приглядит за моими детьми.

Игорь Иванович действительно успел вернуться домой к ночи. Люджину последний месяц он почти не видел — что там разглядишь в темноте, когда пашешь без выходных, приходишь домой пару раз в неделю заполночь и падаешь рядом в постель. И сил хватает только подгрести к себе теплую спящую женщину и провалиться в сон. А утром поднимаешься, втыкаешь себе в руку иглу, и уезжаешь до того, как она просыпается.

Разговаривали они днем, ровно пять минут, по телефону. Он интересовался ее самочувствием, она — его работой. Больше времени у Игоря не было — а Дробжек ни разу не высказала ему неудовольствия или обиды, что он ее забросил.

Шел уже четвертый месяц ее беременности, и первое обследование на днях показало, что у них будет сын.

Сын!

В голове, когда Люджина сообщила по телефону ему новость, был такой сумбур, что пришлось отложить срочную работу и выйти в парк, чтобы охладиться и привести мысли в порядок. Игорь Иванович никогда не думал, что одно известие может его так взволновать. Или что пол ребенка будет иметь для него значение. Но дочь у него уже была — взрослая, прекрасная, сильная дочь от любимой женщины, которая, слава Богам, все дольше и дольше оставалась в человеческом облике — как докладывал Игорю командир ее личной гвардии. И теперь еще одна женщина, верная и честная, принесет ему сына.

Как специально, когда он, подняв воротник пальто, обходил замерзший пруд перед дворцом, ему позвонила Полина Рудлог. Он нажал "ответить" с тревогой — но королева Бермонта очень бодро и официально произнесла в трубку:

— Здравствуйте, Игорь Иванович. Я бы очень хотела вас увидеть и поговорить. О вас... и мне, и маме... Мне стало известно... — уверенности в ее голосе поубавилось. — Вы не навестите меня с Люджиной? — наконец, выговорила она. — Примерно в это время я уже не сплю.

— Ваше величество, — с теплотой сказал он, — я был бы рад. Но, к сожалению, я крайне сейчас занят. Если вы позволите, то лучше отложить нашу встречу.

— Да, — серьезно откликнулась она, — я понимаю.

Помолчала и пожаловалась:

— Все это так странно, Игорь Иванович. Я не знаю теперь, как к вам обращаться. И от вас "ваше величество" звучит как-то неправильно. Что нам делать?

Он усмехнулся с облегчением:

— Разберемся, Полина, — ответил он. — Война закончится и разберемся.

— Я правда буду рада вас видеть, Игорь Иванович, — повторила четвертая Рудлог: — И я буду вам иногда звонить. Вы ведь не против?

— В любое время, — проговорил он, улыбаясь. И потом, когда они уже попрощались, с иронией подумал — как-то так странно сложилась судьба, что две его самые близкие женщины называют его на "вы", как и он их.

Сегодня он позвонил Люджине перед выездом, сказал, что будет пораньше. И когда приехал, Дробжек встретила его в холле — в домашнем синем платье, с отросшими волосами, пополневшая и почти избавившаяся от своего ужасного истощения. Он некоторое время рассматривал ее, подмечая изменения — румянец на щеках, чуть округлившийся живот, отчего-то ставшие более пухлыми губы, а потом, как был, в холодном пальто, обхватил ее руками и поцеловал.

В доме пахло чем-то вкусным, и сама Люджина вкусно пахла хлебом и молоком.

— Неужто соскучились, Игорь Иванович? — с мягкой насмешкой спросила северянка. — Я-то уже почти забыла, как вы выглядите.

Она тоже внимательно посмотрела на него, покачала головой.

— Вы хоть едите там, в Управлении? У вас щеки впали. И под глазами синяки.

— Нет, — весело признался Стрелковский, снимая пальто. — Не успеваю. Как вы здесь? Не скучаете?

— Да скоро на стены бросаться от безделия начну, — прямо ответила Дробжек. — Даже спать уже надоело, Игорь Иванович. Идите мойте руки.

— Хотите на работу выйти? — поинтересовался он уже за столом. Еда пахла так, что думать о чем-то другом получалось с трудом.

— Если найдете для меня дело, — Люджина тоже положила себе немного жаркого, — где я буду действительно полезна. Стыдно сидеть дома, когда сослуживцы на Севере в лесах бои ведут. Там каждый боевой маг наперечет, а я здесь зайцев вяжу. Отдохнула и хватит.

Игорь замер с вилкой у рта.

— Вы ведь не собираетесь сбежать в армию? — поинтересовался он.

— Была мысль, — честно призналась северянка, усмехнулась, глядя на нахмурившегося Стрелковского. — Я отмела ее как дурную. Но дома сидеть больше не могу, Игорь Иванович. Так что если найдете должность для меня, буду очень рада. Как у вас дела?

Ему нравилось обсуждать дела с Люджиной — где угодно, за столом ли, в постели ли. Она вниматеьно слушала, задавала правильные вопросы и могла навести на нужную мысль. И он, сидя в своей уютной столовой рядом с невероятно уютной женщиной, слово за слово рассказал ей и о своих нынешних задачах, и что завтра поедет в бункер со священником, и о том, как неплохо было бы захватить кого-то из командиров вражеской армии.

Уже перед тем, как они собрались ложиться спать, раздался телефонный звонок. Дробжек подняла трубку, выслушала, повернулась к Игорю. Лицо ее побледнело.

— Мама звонит, — сказала она. — Кажется, у вас есть нужный вам пленный, Игорь Иванович.

Середина этого же дня, Север Рудлога

Анежка Дробжек чистила двор от снега, и звук лопаты разносился далеко над озером, к окружающему лесу. На той стороне озера тоже работали во дворе соседи — жили они достаточно далеко друг от друга, чтобы не мешать, но достаточно близко, чтобы иногда общаться и обращаться за помощью. Все вставали рано — работы в своем хозяйстве хватало на целый день.

Покой обитателей округи последние недели нередко нарушался — то замечали страшных огромных стрекоз с всадниками, кружащих над лесом — к хуторам они пока, слава Богам, не спускались, — то пролетали над озером боевые листолеты, то выходили к домам партизане с просьбой помыться или переждать сильные морозы. Анежка на всякий случай каждый день топила баню и пекла хлеб, то же самое делала и соседка напротив. Неделю назад от Анежки Витановны ушел молодой виталист — парня принесли обмороженным, попросили выходить, и она хлопотала над ним, стонущим от боли в отходящих конечностях, мазала барсучьим жиром и своей настойкой, поила наваристым бульоном с травами и перцем, что и мертвого оживит. И думала о том, что война все ближе и сколько таких парней и девчонок гибнут в лесах Севера — и их не могут даже сжечь, чтобы не поднялись нежитью.

К ним, слава богам, нежить не забредала — кладбище было далеко, — но Анежка Витановна слышала, что на некоторые хутора нападают уже стаями. И запаслась и посеребренными пулями (всю жизнь пули для охоты лили сами), и на всякий случай попросила соседа-умельца посеребрить кончики вил. Навозу все равно, а нежить издохнет.

Дробжек-старшая благословляла Стрелковского, в которого Люджинка ухитрилась влюбиться так, что поехала за ним в столицу. Несмотря на то, что полковник все же успел девку обидеть, но мужики — они такие, дубовые, а этот вроде исправился, повинился. Любил бы еще... да сердцу не прикажешь. Нет в нем трепета, нет — вон сосед, Томаш, свою Усьену с юности обожает, все к ней льнет, как собираются все соседи на праздник какой — он все ее взглядом ищет, и тепло в том взгляде, и умиротворение. А Иваныч...Чтож, Люджинка выбрала и это ее дело. Он хоть не оставил свою женщину с ребенком одну. Да и правильный этот полковник. Анежка Витановна гнилых за милю чуяла, а этот надорванный и глаза почти неживые — но правильный. А то кто знает, не лежала бы дочь сейчас мертвой и заледеневшей в лесах, по которым медленно, но верно наступали враги.

Игорь Иванович звал ее к себе — но у Анежки Витановны здесь были коровы и куры, хозяйство, да и уедь она — кто бы выхаживал Мишека-виталиста, кто бы кормил голодных партизан, ухитряющихся давать бой врагам, которые превосходили числом в сотни раз?

Яркое солнце стояло над лесом, рассыпая искры по белоснежным сугробам. Погруженная в свои мысли, Дробжек-старшая не сразу услыхала приглушенный звонок телефона из дома. Аккуратно поставила лопату у входа, смела веником снег с валенок и пошла внутрь.

Звонила соседка, Усьена.

— Анежка, бежать надо, — задыхаясь, сказала она. — К нам сейчас племяш Томаша вышел, говорит, иномиряне уже близко, накрыли партизан наших, идут на Еловник. Основные части по дороге, а отдельные отряды лес наш прочесывают. Томаш тарантайку заправляет, места всем хватит, бросай все, вставай на лыжи, иди к нам. Если мимо пройдут, вернемся.

Анежка Витановна взялась за сердце.

— Хорошо, бегу, — отрывисто произнесла она. — Сейчас, скотине корма кину побольше...

Она сунула телефон в карман, выскочила во двор, бегом направилась к сараю и замерла, приложила ладонь козырьком к глазам, закрываясь от слепящего от солнца снега, присмотрелась. Там, от леса, в полукилометре от ее дома выходили, шагая по снегу как диковинные длинноногие механизмы, пятеро насекомых размером с лошадь. За ними цепочкой шли люди, с полсотни.

Дробжек-старшая оглянулась — через озеро было видно, что у соседей во дворе стоит заведенная вездеходная машина, и Усьена, замотанная в платок, едва различимая отсюда, махала ей рукой. Анежка Витановна дернулась к ним, остановилась и достала телефон.

— Усьенка, — сказала она в трубку, — уезжайте. Они уже здесь. Меня уже наверняка рассмотрели, если рвану к вам — догонят и вы пропадете. А вас еще оттуда не видно. Спасайте детишек, я задержу, как смогу.

Соседка отняла от уха телефон, забралась в машину, еще раз махнула Анежке — и вездеход с приглушенным ревом поехал в лес.

Инсектоиды дошли до хутора Анежки Витановны за двадцать минут. Она все это время металась по дому, припрятывая оружие, сунула в карман складной нож, подумав, спустилась в погреб и выставила на полки у стола все банки с самогоном на травах, что были. Перехватила вилы и встала во дворе, наблюдая, как подходят захватчики.

На вид обычные люди. Красные носы, красные щеки, все укутаны в несколько слоев одежды, напоминают бродяг. Инсектоиды страшные, но ступают заторможенно, будто морозец — всего-то минус двадцать пять! — влияет и на них. А вот внутри круга из инсектоидов пленные, человек пятнадцать — со связанными руками, все обмороженные — избитые, раздетые — это их одежда сейчас на иномирянах, которых вдвое больше. Свои, северяне, синеглазые. И среди них, — великие боги! — девчонка, молоденькая совсем, и глаза затравленные, испуганные. Мужики ее прикрывают собой, остановившись, сгрудились вокруг, как стая волков, но куда ж тут дернешься, если связан, а вокруг враги.

Захватчики топтались во дворе, но на контакт с хозяйкой не шли, будто чего-то ждали. И тут стало понятно чего — раздался гул и перед озером приземлилась огромная стрекоза. На спине ее сидело еще несколько человек. Один, в более-менее приличной одежде, в мехах, с устрашающим грубым лицом, спешился, что-то крикнул на чужом языке своим — те, кланяясь, начали суетиться, повели привязывать насекомых к забору, часть, дергая за веревки, заставила пленников выстроиться у стенки сарая.

На Анежку никто будто и внимания не обращал, пока она, хмуро наблюдающая за захватившими ее дом чужаками, не услышала окрик. Командир иномирян сделал повелительный жест рукой: подойди, мол.

Она подошла, так же опираясь на вилы. Он с высокомерной насмешкой осмотрел ее, оружие, что-то сказал тоже сошедшему со стрекозы соратнику, и они грубо захохотали.

Наконец, иномирянин соизволил заговорить.

— Баба, — он как-то смешно ставил ударения, на последние слоги, — не бояться. Даешь есть, пить. Кричать, плакать нет, побить. Будешь мой слуга. Я твой господин. Понял?

— Что ж тут не понять, — откликнулась Анежка Витановна, подмечая кто куда пошел, где расположился. Раздалось истошное мычание — ее коровушку, Буренку, два иномирянина тащили к месту, где привязали охонгов. Дошли, полоснули ножами по бокам — и инсектоиды как взбесились, начали рвать бедную скотину наживо.

Северянка недобро сощурилась, посмотрела в другую сторону. В середину двора солдаты бодро таскали дрова из ее поленницы.

— Идти дать есть, — настойчиво повторил иномирянин.

— Всем? — глухо поинтересовалась Анежка Витановна.

Он не понял, нахмурился.

— Много кормить? — попыталась объяснить северянка и показала рукой на солдат и пленных.

— Эти да, — он указал на солдат, — эти лепешка и вода, — показал на северян.

— А еще будут? — поинтересовалась хозяйка дома. — Еще придут? С запасом готовить?

Он снова нахмурился.

— Нет. Здесь кормить. Больше нет. Много болтать. Идти!

Анежка Витановна кивнула, пошла к дому. Несмотря на жуткий акцент и странное употребление слов почти без склонений и падежей, все было понятно. Она уже открыла дверь, когда позади раздались крики, жуткий свист. Пленных плетьми загоняли в ее сарай. Два солдата с гоготом толкали друг к другу задыхающуюся от ужаса девчонку.

— Идти! — иномирянин толкнул ее в спину, его плеть свистнула совсем рядом — пока взрыла снег у валенок. Предупреждает, поганец.

— Много готовить, — сказала она, — нужна помощница. Женщина. — Подумала и добавила. — Господин.

Он подумал, высокомерно кивнул, что-то крикнул солдатам. Девчонку за веревку потащили к дому.

В доме иномирянин сел на хозяйскую кровать с узорчатым покрывалом, осмотрелся, довольно что-то сказал на своем языке, сняв рукавицы и потирая руки. И без перевода понятно, что тепло. Он был младше ее — лет тридцать-тридцать пять, плечистый и мощный, черноволосый, с жесткой складкой у рта, темными глазами, нависающими надбровными дугами, впалыми щеками и крючковатым носом. И высокомерный донельзя.

Анежка Витановна покосилась за его спину — где за деревянным ящиком с вырезанными фигурками шести богов висело заряженное ружье, снова отвернулась. Только бы Люджинка не позвонила, отвечать нельзя, а не ответишь — примчится ведь выяснять, не случилось ли чего.

Девчонка тряслась на табурете в углу, и она сунула ей чашку горячего чая и кусок хлеба, поставила перед ней ведро картошки, дала нож.

— Как зовут? — спросила вполголоса.

— Элишка, — всхлипнула пленница.

— Не говорить! — рявкнул иномирянин. Что-то грохотнуло — оказалось, скидывал свои меха, уронил стул. Под мехами были странные доспехи из черного материала, надетые на кожаную рубаху.

— Так надо же решить что готовить, указания дать, господин, — забормотала Дробжек. Схватила банку с самогоном, налила в чашку, поднесла ему. — Вот, пить. Самогон. Алкоголь. Будет тепло и весело.

Он понюхал, заинтересовано поморщился.

— Яд нет? Сама пить сначала. Еда тоже сама есть сначала.

Анежка Витановна бодро сделала три глотка — внутри немного отпустило, а то еще немного, и тоже начнет колотить от напряжения. Хорошие травки, успокаивающие. Занюхала рукавом, снова протянула чашку иномирянину — на этот раз не стал отказываться, выпил и жестом потребовал еще. Она подлила, под внимательным взглядом новоиспеченного господина спустилась под в погреб, подняла несколько банок мясных самодельных консервов. Для солдат и это хорошо будет.

Во дворе уже полыхал огромный костер, слышна была бодрая речь и хохот захватчиков. Командир их оказался любопытным — щупал разные предметы в доме, спрашивая "Что это?", заглядывал в печь, отнял у Анежки банку с тушенкой и ножом принялся доставать оттуда мясо в жиру, есть, облизывая пальцы. Затем встал, прижал хозяйку дома к столу, пощупал за задницу.

— Баба старый, — с сожалением сказал он, — но крепкий. Люблю крепкий. Молодой девка хилый. Ночью придешь ко мне. Тогда солдатам не дам. Солдатам тот девка будет. Понял?

— Да поняла, чего тут непонятного, — снова проворчала Анежка Витановна, глядя на побелевшее от ужаса лицо тихой как мышка девчонки. — Благодетель ты мой.

— Что сказать? — не понял иномирянин.

— Говорю, с радостью, господин, — звонко откликнулась северянка, с остервенением нарезая ножом сало. Нашелся тоже кавалер на ее пятьдесят шесть лет. Потянулась к перцу — ее руку перехватили, иномирянин понюхал перечницу, лизнул.

— Яд нет?

— Перец. Приправа. Вкусно будет, — терпеливо объяснила Дробжек-старшая. Он слушал, двигал языком — видимо, пекло, — кривился.

— Не ложить. Плохо.

— Как скажешь, — пробормотала Анежка Витановна и подлила ему в чашку еще самогону.

В дом ввалился кто-то из его солдат, что-то заговорил, кидая жадные взгляды на закрутки с мясом. Невысокий, корявенький, молодой еще, но половины зубов нет. Несколько раз с поклоном произносил "тха-нор, тха-нор", — и непонятно, то ли имя это, то ли должность. Вот опять "Тха-нор Ориши". Поди пойми их.

Командир вышел, оставив солдата, и тот, только закрылась дверь, схватил со стола кусок хлеба, сала, вгрызься в них. Анежка Витановна едва удержалась, чтобы не перетянуть по грязным рукам полотенцем. Солдат, чавкая, сел на корточки перед Элишкой — та вжалась в стену, и он что-то сказал на своем языке, схватил ее за бедро, пощупал.

— Чтож вы, мужики, все об одном думаете, — устало сказала Анежка Витановна. Взяла банку с самогоном под локоть, в руку — ковригу хлеба, шмат сала, потрогала за плечо солдата. Тот вскочил, замахнулся. Северянка испуганно улыбнулась, поклонилась и протянула ему угощение.

Содержимое банки было опробовано и одобрено, и солдат, схватив еще одну, унесся с подношением в дверь — видимо, чтобы командир не увидел.

— Эх, — расстроенно сказала Анежка Витановна, спешно всовывая в руку девчонки чашку вчерашнего супа, что томился в печи — как тебя-то угораздило, сердешная?

— Медсестра я, — зубы девчонки выбивали дробь, — муж у меня в леса ушел, и я с ним. Утром на нас напали, почти всех порезали. У нас оружие, а их тьма-тьмущая, просто задавили числом. Раненых прямо там добивали, охонги эти их жрали, — Элишку передернуло. — В плен брали только кто не ранен. Потом большая часть их в сторону ушла, а нас сюда повели. Дым от трубы вашей увидели из леса.

— А муж сейчас где? — Анежка Витановна увидела глаза пленницы и осеклась. — Хорошего ему перерождения. Ты ешь давай, силы понадобятся.

— Я лучше себя порешу, — очень серьезно сказала девчонка.

— Порешить всегда успеешь, — покачала головой Анежка Витановна, накинула на плечи пленнице шаль. — Ешь, грейся, — она прихватила под мышки еще две банки самогона. — До вечера еще далеко. А я пойду... дров в печь принесу.

Она вышла на мороз — к ней тут же подскочил давешний солдат, уже раскрасневшийся, дернул банку на себя, оглядываясь на сарай. Видимо, распитие алкоголя начальством не поощрялось.

— Так тебе и несла, родимый, — ласково сказала Анежка Витановна. — Вот, бери.

Она протянула вторую банку, и солдат зашагал с ними к костру. А северянка, прихватив широкий поддон на ручке для дров, пошла к сараю. Открыла дверь — на нее обернулся тот самый тха-нор, махнул плетью, крикнул яростно:

— Пошел!

— Дак я дров набрать, — кланяясь, проговорила Анежка Витановна, — не сердись уж, господинчик, дров бы.

И она показала на поддон и поленницу.

Тха-нор послушал ее, плюнул на ее чистый пол, сделал жест — набирай, мол. И Анежка Витановна потихоньку начала шурудить дровами.

Пленников выстроили на колени у стены уже внутри сарая. По бокам от них стояли по двое иномирян с арбалетами, а их устрашающий командир шагал туда-сюда вдоль шеренги северян и с жутким акцентом вещал:

— Вы все уметь стрелять. Мы взять ваше оружие. Кто учить моих людей, будет жить. Кто отказываться — есть охонг. Понятно? Кто уметь управлять машина, будет жить. Кто знать как летать будет жить.

Анежка поглядывала на пленных — стояли они молча, изможденные, замерзшие, связанные. Кто-то смотрел на тха-нора, кто-то следил за хозяйкой дома. Особенно выделялась пара мужиков — они то и дело шевелили руками, словно пробуя веревки на прочность, и похожи были как братья. Хотя может они и были братьями. Иномирянин тоже заметил попытки порвать веревки, замахнулся, ударил.

— Кто будет бежать, сначала бить, потом есть охонг! — рявкнул он. — Не двигаться!

Северянка снова взглянула на пленных — по лицу одного из отмеченных мужиков текла кровь. Он дернул щекой, чтобы не лилась в рот, на мгновение встретился с хозяйкой дома глазами, и она, надеясь, что поймет, три раза стукнула указательным пальцем по неприметному бревнышку сбоку поленницы. И, подхватив поддон, полный дров, пошла наружу.

Многое случалось в северных лесах и на разбросанных по лесам хуторам. Бывало, сбивались разбойничьи банды и приходили грабить честных северян, бывало, шарились в чащах беглые каторжники и преступники. Выходили в сильные морозы к людям стаи волков, да и на медведя-шатуна можно было наткнуться. Это уже не говоря про расплодившуюся в последние годы нежить.

Посему обладали жители Севера Рудлога воистину невозмутимым характером. И четко знали — где бы ты ни был, в доме или своем дворе, оружия должно быть столько, чтобы ты за пару секунд мог достать его и воспользоваться им.

Анежка Витановна вернулась в дом, подбросила дров в печь. И так тепло, а надо, чтобы еще жарче было. Согревшаяся девчонка дремала на своем табурете, на печи закипало ведро с водой — боги с ней, с картошкой, засыпет макароны, сытнее будет. Северянка налила себе в кружку ягодного взвара, нарезала хлеб пленникам, поглядывая во двор. То и дело в дом заскакивали солдаты, утаскивали очередную банку с самогоном, еду. Кто-то дернул с пола коврик из волчьей шкуры, накинул себе на плечи, и Анежка Витановна так сжала в руках жестяную кружку, чтобы не рявкнуть, что смяла ее. На нее внимания уже не обращали. И хорошо, и пусть не обращают. И ладненько.

День клонился к вечеру. Хозяйка отнесла пленникам хлеб и воду, отдала молча, стараясь не привлекать внимания охранников, чтобы не вспомнили про Элишку. Девчонка проснулась, потихоньку стала чистить картошку. Вернулся тха-нор, прямо в сапогах лег на кровать.

— Есть нести! — приказал.

— Конечно, конечно, — захлопотала Анежка Витановна, поставила перед ним стул, на стул набрала снеди, налила большую кружку самогону, поклонилась. Под его внимательным взглядом попробовала все, что положила. В очередной раз сказала себе не ляпнуть лишнего и не сорваться. Пусть тха-нор был чужаком и многого не понимал — это не делало его менее опасным. Да и колючие глаза, и скупые движения показывали, что не так прост он, как кажется.

— Хороший баба, — похвалил он, — знать свое место.

— А то, господинушка ты мой, — серьезно подтвердила северянка, — столько лет не знала, а тут ты появился и указал.

Тха-нор довольно усмехнулся, снова похлопал ее по заднице. Одна радость, что интонаций не разбирает.

— Любишь крепкий мужик?

— И крепкий люблю, а уж умный как люблю, — пробормотала Анежка Витановна, отступая к стратегическим запасам самогона и вглядываясь во все еще ясные глаза захватчика. На вид обычный человек, неужто вас наша северная сон-трава не берет? В малых количествах настойка бодрит и греет и нет лучше ее средства для натирания, если обморозился или замерз, а чуть перепьешь — и в сон тянет, сутки можно проспать.

Иномирянин громко жевал, во дворе, в вечерней темноте занудно пели какие-то чужеземные песни — Анежка Витановна часом ранее отнесла солдатам ведро с макаронами с тушенкой, вернулась и за самогоном, что таял на глазах. Девчонка в углу старалась не дышать и не двигаться, чтобы не привлекать внимания. Печь пыхала жаром — и северянка все ждала, когда же тебя разморит, когда? Вон уже зеваешь, глаза от еды и алкоголя осоловелые, вались ты уже на постель поскорее. Если надо, я с тобой лягу, только вались!

Но незваный гость спать не спешил. И оказался не так прост — когда она подошла в очередной раз налить заветной настоечки, он резко выставил руку вперед, цепко оглядел хозяйку дома.

— Нет больше брага, — сказал хмуро. Встал, больно взял ее за подбородок. — Нет обманывать, убью. Хитрый баба. Улыбаешься, хитрый. Бояться меня?

— Боюсь, — абсолютно честно ответила северянка. И голос дрогнул по-настоящему. И кулак сжался — а уж банку с настойкой так прижала к себе, что едва не раздавила.

Он довольно похлопал ее по щеке и сел дальше есть.

Анежка Витановна еще отнесла иномирянам два ведра — вареной картошки с тушенкой и горячего разболтанного варенья с добавлением самогона, поставив Элишку месить тесто для хлеба. Только бы была при деле, чтобы не выгнал ее новоиспеченный господин к солдатне. Очень ей не нравились взгляды, которые тха-нор бросал — на хозяйку темные, довольные, а на девчонку раздраженные.

У костра осталось человек шесть — они щедро зачерпывали себе варева в плошки, одобрительно и пьяно хвалили хозяйку. У ограды в свете костра были видны недовольно перебирающие ногами охонги и неподвижная, словно заснувшая стрекоза. От коровы костей почти не осталось — обглоданный череп с рогами и кусок позвоночника.

Еще четверо иномирян оставались в сарае, охраняя пленников. Остальные в хлеву, располагаются на ночь. Хотя в доме у Анежки две большие комнаты и теплый чердак, да, видимо, дом тха-нор занял сам, а солдатам решил, что и теплого хлева хватит. Она зашла туда, поморщившись на загаженный снег у входа — иномиряне мочились тут же, и запах шибал в нос хуже навозного. Внутри кто-то уже спал, укутавшись в десять одежек, кто-то допивал из банки брагу. Вторая ее корова испуганно мычала, прижавшись к стене. Эх, пропадет молоко, точно пропадет.

Кормилицу встретили радостно, забрали ведра, ухитрились облапить, пошлепать по заднице — а куда ж без этого. Видят боги, как хотелось дать особо резвому в глаз, но Анежка Витановна под взрывы пьяного смеха вывернулась и пошла наружу.

Дело шло к ночи. Она вернулась в дом — тха-нор уже снял свои доспехи, кожаную и тканную рубахи, и в доме ужасающе пахло кислым и прогорклым мужским потом. Увидел хозяйку, довольно причмокнул.

— Раздеваться, — сказал, направляясь к ней. Анежка Витановна застыла у двери, а он схватил за локоть Элишку, потащил к выходу. Глаза у нее были огромные, умоляющие — а иномирянин, оттолкнув хозяйку в сторону, выбросил девчонку на улицу.

И что-то крикнул своим солдатам. Оттуда донеслись возгласы, глумливый хохот. И через минуту — слабый женский крик, перешедший в рыдания.

Анежка покосилась в окно — один из солдат тянул Элишку в сторону хлева.

Голова у нее загудела от страха. Тха-нор, захлопнув дверь, сдернул с северянки тулуп, схватил за грудь, впился губами в шею. Промычал что-то довольно, отступил, расстегивая ремень, и сел на кровать, вытянув ноги в сапогах.

— Снять, баба.

— Конечно, — послушно проговорила Анежка Витановна, присела, потянула на себя сапог, другой. Иномирянин прилек ее к себе, вжался лицом в грудь — и северянка, вздохнув, вдарила кулаком аккурат в висок любовничку. Тот замер и пополз вниз. И она перехватила его, прислушиваясь к творящемуся снаружи, споро связала руки его собственным ремнем, ноги — веревкой, привязала к изголовью кровати, затолкала в рот кусок его же вонючей рубахи. Забрала нож, плеть. И повернула лицом к стенке, прикрыв одеялом.

Только бы никто не вошел!

Схватила ружье, сунула его за пояс и сверху накинула тулуп до пят. Насыпала в карманы патронов, взяла кастрюлю с дымящейся сладкой картошкой, вышла во двор. В лицо пахнуло морозным ветром с дымом. От костра на нее оглянулись, что-то спросили на иноземном.

— Я кормить ваших, — объяснила она, тыкая в кастрюлю и на сарай, — тха-нор приказал. Тха-нор Ориши приказал, тха-нор.

Солдаты отворачивались — им было неинтересно. Один из них зевнул, другой уже откровенно дремал, глядя на огонь. Из хлева доносились возбужденные выкрики и плач девчонки.

Анежка Витановна скрипнула зубами и заторопилась к сараю. Открыла дверь, улыбнулась, чувствуя, как сведены скулы и ноет челюсть от напряжения. Пленники так и сидели у стены, охранники откровенно расслабились — стояли рядом, о чем-то говорили, поглядывая на северян.

— Есть, — объявила северянка. Зашла внутрь, показала охранникам кастрюлю, поставила ее на поленницу. Двое подошли к ней, открыли крышку, один жадно глядел в их сторону, и только четвертый пристально следил за пленниками, взведя арбалет. И Анежка, встретившись взглядом с одним из северян, стянула с поленницы бревно и ударила по затылку одного из иномирян. И по касательной по лицу — второго, изумленно обернувшегося.

Оба рухнули на пол. Мимо свистнула стрела, Анежка Витановна от неожиданности присела, оглянулась. Охранника с арбалетом душил один из мужиков, еще двое набросились на третьего иномирянина, повалили его на пол.

С врагами было закончено за две минуты. Анежка Витановна, схватившись за сердце, прислонилась к поленнице, через секунду встряхнулась.

— Девку спасать надо, — сказала сдавленным горлом, — в хлеву она. Замучают же, скоты. Во дворе шестеро, остальные там, с ней. Главного я повязала.

— Понял, — низко сказал один из "братьев". Пленники спешно разломали поленницу — достали два ружья, патроны. Она отдала свое. Кто-то вооружился топором, кто-то взял вилы, кто-то тяпки и молотки — все, чем можно было убивать. Кому не хватило оружия, схватили наперевес бревна — и высыпали во двор.

С теми, кто был во дворе удалось справиться без единого высрела. Их, сонных, опешивших, просто забили насмерть. На крики распахнулась дверь хлева, выглянул один из иномирян — его застрелили из ружья, ввалились внутрь. Анежка Витановна снова поспешила в дом — еще за оружием.

В хлеву, судя по звукам, творилась бойня — слышны были выстрелы, звуки ударов. Тха-нор уже очнулся, мычал и дергался, на хозяйку, перегнувшуюся через него, чтобы достать из-за полки с статуэтками богов ружье смотрел так, словно кожу живьем снимал. И северянка, зло плюнув, снова ударила его по затылку кулаком. И выскочила во двор. Оказалось, вовремя. Из хлева выбежал еще один из захватчиков, рванулся к охонгу, начал отвязывать его — и Анежка Витановна, никогда прежде не убивавшая людей, прицелилась и выстрелила. И попала.

Насекомые от запаха крови, криков словно одурели, начали рваться с привязей. Забор трещал и шатался. И тот, которого отвязывал иномирянин, дернувшись, сорвался, со свистом впился челюстями в мертвого хозяина, помотал его, отбрасывая, ринулся во двор, к другим трупам, шарахнулся от огня, начал, шатаясь, кружить по снегу. Анежка Витановна выстрелила в него раз, другой, целясь в глаза. Но в темноте, в неверных бликах огня от костра промахнулась. В инсектоида стреляли и от хлева — он дернулся туда, врезался в дверь — мужики отскочили, и внутрь он пробраться не смог, раздраженно засвистел. А если уйдет в лес, выйдет на другие хутора?

— Эй! — заорала Анежка Витановна, сбрасывая тулуп. — Эй!

И снова выстрелила. Охонг повернулся и пошагал на нее. А она побежала — через двор, по тропинке, к близкому озеру, где почти у берега чернела прихваченная льдом прорубь — окунаться после бани. Добежала, слыша свист и хруст наста за спиной и не оглядываясь, прыгнула, еле-еле перелетев — не молоденькая-то уже! — и, обернувшись, увидела, как проваливаеся сквозь тонкий ледок иномирская тварь.

Он свистел, он бил ногами, цеплялся передними лапами за лед, кроша его и пытаясь выбраться. Но ледяная вода делала свое дело — и через несколько минут чудовище затихло.

Анежка Витановна подождала для верности, обошла прорубь кругом и направилась к дому.

Освобожденные пленники таскали тела иномирян из хлева. Она зашла внутрь — двое захватчиков стояли у стены связанные, корова ее лежала на полу — в боку видны были дыры от пуль. Северяне выжили не все — их осталось меньше десятка. Девчонка в разодранной одежде сидела среди разбросанных вещей, крови и трупов, схватившись за голову, и раскачиваясь.

— Почему не отвели в дом? — сурово спросила Анежка Витановна у одного из мужиков.

— Не дается, — тихо сказал он. — С нее, считай, сняли. Не знаю уж, успели чего или нет... всё беда. Бери ее, хозяйка, лечи, ты по-женски отогреть сумеешь. И спасибо тебе. Как зовут тебя?

— Анежка, — буркнула она, испытывая отчего-то тяжелый стыд и вину.

— А я Милослав Вотжеч. Будем знакомы, хозяйка.

Анежка Витановна склонилась над Элишкой, подняла ее — та молча забилась в ее руках, замычала.

— Ну-ну, милая, — сказала северянка, обнимая и крепкими своими руками удерживая девчонку, — все закончилось. Пойдем, отмоешься, полечу тебя. Убили мы их, почти всех убили.

Мужики расступались, опускали глаза — Анежка Витановна почти несла Элишку на себе.

— Сюда другие не придут? — спросила она у Вотжеча, прижимая к себе девочку и ласково гладя ее по спине. — Ну, ну, милая, хорошо уже все, сама посмотри, хорошо...

— Ночью не должны, — ответил северянин. — А утром уходить надо.

Анежка Витановна посмотрела на свою корову, на раненых соотечественников, на разгромленный хлев.

— Вот что, — сказала она весомо. — В дом приходите, как закончите здесь. Я девочку наобихожу, в дальней комнате уложу, и вас накормлю, в баню пойдете отогреетесь. А я потом дочери позвоню. У меня зять будущий — Игорь Иванович Стрелковский, начальник внешней разведки. Думаю, он и пленных увидеть захочет, и нас послушать. Сюда я уже после войны вернусь, видимо, не раньше.

Тха-нор так и лежал на кровати, уже не дергаясь. Только как-то ухитрился, вывернув руки, перекатиться лицом к комнате, и сверлил хозяйку диким взглядом.

— Что ж вам в своем мире-то не сиделось, — в сердцах выговаривала Анежка Витановна ему, впихнув в руки девчонки кружку с горячим чаем, а сама накапав себе сердечных капель, — что ж вам сюда-то припекло лезть, твари вы инородные! Баб им подавай, скотам, баб... отходить бы вас всех этой плетью да за хозяйство на воротах повесить, чтобы неповадно было! Ну, что смотришь? Дорого тебе мои титьки обошлись, да? И не стыдно ведь лапать было! Зла не хватает!

И она замахнулась полотенцем. Иномирянин вздрогнул, но промолчал. Трудно говорить с заткнутым кляпом ртом.

Анежка Витановна завела Элишку в баню, помогла снять разорванную одежду, заставила выпить своего самогона и повела парить — мыть. Девчонка ни на веник, ни на мытье, ни на ласковые уговоры не реагировала — смотрела в одну точку и периодически начинала хватать ртом воздух. И только потом, когда Анежка Витановна влила в нее еще несколько глотков настойки, закашлялась, хватаясь рукой за горло, и разрыдалась. И долго плакала в материнских объятьях мощной северянки — уже ходили по дому мужики, звякали кастрюлями, а она все плакала и выплакаться не могла.

Тяжела участь женщины на войне, а в плену и того тяжелее.

Анежка Витановна позвонила дочери только через два часа, когда Элишка уже спала во второй комнате, на Люджинкиной кровати, а мужики, напарившиеся и сытые, обрабатывали раны и тихо разговаривали о произошедшем. Через двадцать минут во дворе северянки открылось Зеркало, и людей, как и пленников забрали в Иоаннесбург. Во дворе остались следователи Управления. А еще через час из такого же Зеркала в зеленоватую морозную ночь вышло несколько боевых магов и зачистили двор, предав инсектоидов и трупы иномирян огню.

Глава 23

Тафия, Пески, Вей Ши

Обитель Триединого стояла в Тафии на одном из многочисленных холмов у реки Неру. Белоснежный купол храма окружала полоса зелени и фруктовых деревьев, а вокруг сада был построен крытый двор на резных колоннах — чтобы прихожане могли отдохнуть на лавках от палящего солнца и не так трудно было работать священникам. Кельи монахов и служителей, кухня, кормильня и другие хозяйственные помещения находились за храмом, в П-образной постройке, и если смотреть сверху, весь комплекс представлял из себя огромный белоснежный квадрат с зеленым кругом посередине, из которого поднимался купол храма.

Сейчас меж колоннами гулял свежий речной ветерок с едва уловимым запахом тины, а Вей Ши, склонившись у ног старика-кочевника, сидящего на скамье у входа в храмовый двор, промывал ему язвы. Отсюда, от ворот, было видно, как с восходом солнца уходит из низин Города-на-реке густой туман, утекая по улицам обратно в реку, словно щупальца диковинного испуганного осьминога.

— Привет, это опять я!

Вей Ши, невольно обернувшийся на звук голоса, увидел девочку, гостью Мастера, которая нарочито жизнерадостно улыбалась ему и махала планшетом для рисования.

Первый раз она появилась у храма дней через десять после того, как сюда пришел он сам. Сначала в сопровождении двух охранников бродила меж колонн, останавливаясь перед мозаичными стенами, зарисовывая и фотографируя храм, затем заметила его, подметающего двор, подошла.

— Ты теперь здесь, да? — спросила, сжимая фотоаппарат и с жалостью глядя н него. — Четери тебя выгнал?

Он тогда промолчал, прошел мимо. На следующий день она появилась снова, когда он мыл в роднике, изливающемся из большой чаши, тарелки после кормления страждущих. Потопталась вокруг, вздыхая, затем сказала:

— Ты извини, что я тебя тогда сфотографировала. Я не думала, что тебя этим обижу. И мне жаль, что Четери тебя выгнал.

Он снова промолчал, полоская посуду, и девчонка поинтересовалась:

— А ты извиниться не хочешь? Что напугал меня и ударил?

— Я тебя не бил, — буркнул он, подхватил стопку тарелок и пошел обратно в кормильню.

С тех пор она приходила каждый день. Рисовала, фотографировала. И болтала, болтала, бесконечно болтала. Как сейчас.

— Вообще в ответ положено тоже поздороваться, — укоризненно заметила она.

Вей Ши молча отвернулся и продолжил промывать ноги старика-кочевника. Чуть позже в храм придут драконы, помогать служителям Триединого, которых на всех болящих не хватало. А его задача сейчас — облегчить боль.

Старик как приковылял, когда на востоке едва-едва занимался рассвет, так и рухнул на лавку у самого входа в храм, и Вей Ши, вышедшему за ворота позаниматься с шестом, пришлось принимать его вместо служителя. Он обтер распухшие ноги чистым полотном, нанес мазь, приготовленную монахами, плотно обмотал синеватые голени и ступни и кое-как втиснул их в растоптанные кожаные туфли старика. И едва удержался, чтобы не поморщиться — от старика пахло нехорошо, и ноги у него до обработки были грязными.

— Спасибо, сынок, — проскрипел кочевник, послеповато щурясь. Лицо его было коричневым, прожаренным солнцем, и тем ярче смотрелись на нем кустистые седые брови и длинная тонкая борода.— Вот тебе за помощь.

В ладонь йеллоувиньца перекочевала мелкая медная монетка.

— Благослови тебя Триединый, — пробормотал Вей Ши ритуальную фразу и сунул монетку в мешочек у пояса. Он не имел права отказываться. Подхватил болящего под локоть и аккуратно повел его в храмовый лазарет, мимо кормильни, откуда доносился запах просяной каши. Было еще раннее утро, и огромный крытый двор храма был еще пуст. Скоро взойдет солнце, и через пару часов потянутся сюда больные и беженцы — кто полечиться, кто поесть, пока не обустроился на новом месте.

Когда Вей Ши вернулся во двор, гостья Владыки Четерии уже установила у огромной колонны, сбоку от ворот, пюпитр, поставила перед ним складной стульчик. Сейчас начнет фотографировать город и громко восторгаться видами, делать наброски, постоянно отвлекаться на новых людей и украдкой зарисовывать их в блокнот, позвякивая множеством золотых украшений и смешно щуря сильно подведенные глаза. И периодически приставать к нему, к Вей Ши, пока не надоест настолько, что он начнет ей отвечать. Потому что уйти из двора нельзя — здесь его служба.

Служители храма приняли нового послушника с радостью. Рабочих рук не хватало, а работы, наоборот, было довольно. Несколько ночей после изгнания из дворца он почти не спал, метаясь на жесткой койке, а днем работал наравне с другими послушниками, стараясь не кривиться от боли. Вей Ши так и не попросил помощи в лечении — не дай боги тот, кто увидит, узнает его, и пойдет молва, что в будущем на престол великого Йеллоувиня взойдет поротый император. А если дойдет до деда? Как посмотрит он на внука — с презрением?

Сюда, в Тафию, как и в другие города Песков, пришли служители и послушники из других стран, в том числе и из Йеллоувиня. И, вероятно, только убежденность, что наследник императорского престола никак не может чистить нужники и подметать двор здесь, в храме Города-у-реки, не позволяла его узнать. Вей Ши понимал, что служители Триединого не те люди, что будут болтать, но страх, что о его унижении узнают, был сильнее — и он не снимал публично рубаху и никому не показывал раны. Да и не мучила его боль так, как уязвленная гордость. Виталисты могут залечить раны и убрать шрамы, но куда деть память?

Внутри него который день плескалась ярость, сменяемая и жаждой мести, и стыдом, и почти отчаянием. Как его, наследника престола, посмели учить кнутом, словно животное или раба? И за кого? За какую-то простолюдинку? Да, он не рассчитал силы, и сделал больно, поддавшись гневу, но он оберегал честь семьи. Иначе увидь кто эти снимки и узнай его — и над домом Ши начал смеяться бы весь мир. А он и так принес семье немало тревог.

Вей Ши был единственным сыном отца и единственным внуком у деда. До него невестки подарили нынешнему императору Йеллоувиня четырех внучек, и появление долгожданного тигра-наследника было воспринято с ликованием.

В императорской семье наследникам всегда позволялось много. Все знали — в малую коронацию в храм войдет мальчик, а выйдет сдержанный и тонко чувствующий гармонию будущий правитель. Только вот с Вей Ши так не вышло. Отец считал, что сыграла свое кровь красной прабабки — и именно поэтому внук вышел из храма способным оборачиваться, посвященным во все семейные умения, сильным менталистом, но не избавившимся от гордыни и не познавшим смирения — и потому не способным погрузиться в медитацию и восстанавливать равновесие. Дед же решил, что слишком мало внимания уделял внуку и его воспитанию и закрывал глаза на то, как бабушка, мать и многочисленные сестры, тетушки и кузины, а также нанятые подобострастные учителя и "друзья", получавшие от дружбы толику славы и благ, уверяли Вей Ши в собственных великолепии, исключительности и непогрешимости. И поэтому даже божественные эманации не смогли исправить неправильное воспитание.

До вошествия Вей Ши на трон после малой коронации оставались еще многие десятки лет, и старшие мужчины в семье понадеялись, что он перерастет особенности характера, не свойственные Желтому дому, и научится входить в транс, необходимый для познания мира. Он до сих пор не научился, и до сих пор преследовали его вспышки гнева. После одной такой дед и принял решение сослать его под другим именем простым солдатом в глухую провинцию с одной сменой одежды и плетеной циновкой.

Ему говорили и отец, и дед, что он слишком горд — а каким должен быть еще наследник великого рода? Ему говорили, что он слишком кичится происхождением — но он видел несовершенство и простоту простолюдинов, которых боги не посчитали достойными даже капли своей крови. Только за последние три года, во время ссылки, он понял, что помимо крови есть еще мастерство и нельзя не уважать даже простых солдат, если он добились высот в своем деле. Но честь семьи и происхождение по-прежнему значили для него много.

В ссылке Вей Ши научился терпеть соседство простых солдат — в казарме либо привыкаешь, либо сходишь с ума. Научился не огрызаться на команды сержантов — армейские наказания хорошо дисциплинируют. Научился заставлять уважать себя и под чужим именем. Стал лучшим и попал в императорскую гвардию — и дед, проходя мимо, едва заметно одобрительно качал головой. Во дворце, конечно, его узнали, но Хань Ши жестко пресекал попытки как-то выделить внука из других гвардейцев или воздать ему почести. Дед, обрезавший перед ссылкой внуку возможность пользоваться родовыми умениями, поступил правильно — сейчас Вей Ши это понимал. А тогда только и оставалось что по ночам от злости метаться тигром по окрестностям казарм. Единственное, что ему оставили. И что остается ему до сих пор.

С другой стороны, если и признавал Вей Ши над собой чью-то власть, то это была власть первопредка, деда, отца и Мастера клинков. И злость, и обида на учителя за эти дни постепенно превратились в глухое упорство. Он докажет Четери, что достоин перенимать его мастерство. И его наказание выдержит с достоинством. И если надо учиться смирению... что же, он попытается, и начнет с раздражающей его навязчивой девчонки. И будет древний воин и на него смотреть с той же гордостью, что и на рыжего мага, до уровня которого Вей Ши еще учиться и учиться. И дед будет.

Вей Ши шестом подхватил с жаровни тяжелый закипевший котел, поставил его у входа, на камни двора, и, зачерпнув деревянным ковшиком кипятка, плеснул его на лавку, на которой сидел старик. И начал натирать ее щеткой. Много больных сюда приходит, и чтобы не распространялась зараза, надо каждый день все тут отмывать.

— А я тебе принесла булочку рисовую. Вы же такие в Йеллоувине едите? Я специально попросила тебе приготовить. На, возьми!

Он повернулся — девочка, слишком сильно накрашенная, увешанная золотыми украшениями, опять стояла за его спиной, — обошел ее, снова набрал в ковшик кипятка, вернулся.

— Я вот сюда положу, — не растерялась девчонка и осторожно, будто в клетку к дикому животному, положила мягкую, пропитанную маслом булочку на подсохший краешек лавки. — Смотри, я написала тут по-йеллоувиньски "для хорошего настроения, Вей Ши".

Наследник императора покосился на булочку с йеллоувиньскими иероглифами и двинулся к другой лавке, на секунду подняв глаза к небу. На запеченном тесте коряво, но узнаваемо было написано "для земляной мыши, Вей Ши".

Каролина

— Слушай, ну что же ты такой ску... — Каролинка прислонилась плечом к колонне, которая была старше ее почти на тысячелетие, и затихла на полуслове, погрузившись в любование городом. Розовый и золотой, он наливался цветом по мере того, как солнце поднималось из-за горизонта, и туман струился по его древним улицам, меж холмов и домов, и река была серебряным зеркалом, а берега и дальние зеленые дымчатые холмы — чудесной рамой этого зеркала.

— Как же красиво, — мечтательно выдохнула младшая Рудлог и поспешно начала фотографировать, пока не ушло волшебство. Завтра придет снова в это время, и послезавтра, и когда найдет ракурс, сядет рисовать. Закончила, обернулась к молчаливому странному йеллоувиньцу. — Разве есть в мире место красивее?

Голос ее дрожал от восторга. Послушник взглянул на город, и на миг, к удивлению Каролины, его высокомерное и жесткое лицо преобразилось, стало умиротворенным и мечтательным. И словно потянуло от него этим умиротворением.

Принцесса лихорадочно зарисовывала его в блокноте. Вей Ши нахмурился, глядя на нее, и она увидела, отступила, спрятав блокнот за спину — вдруг снова на нее нападет. У колонн шевельнулись два ее охранника, но йеллоувинец даже не посмотрел в их сторону.

— Не бойся меня, — проговорил он скрипуче, словно давно уже не разговаривал. — Я не хотел тебе тогда сделать больно.

— Так ты извиняешься? — обрадовалась принцесса. Молодой человек промолчал, и она махнула карандашом и сосредоточенно нанесла тень на скулу на рисунке. — Ладно, буду считать, что ты извинился, и я тебя простила.

— Я не желал сделать больно, — высокомерно подняв подбородок, продолжил послушник. — Но не надо меня фотографировать и рисовать. Я не хочу.

— Но почему? — протянула Каролина жалобно. — Я никому не покажу, честно-честно. Ты красивый, понимаешь? У тебя выразительное лицо, глубокое. И плечи. Я не могу успокоиться, пока тебя не нарисую. У меня так бывает, — пожаловалась она. — Как мания. Думаешь, мне приятно приходить надоедать тебе?

Он безразлично смотрел на нее — и она вздохнула, вырвала листок из блокнота и демонстративно порвала его. Вей Ши, не моргнув и глазом, перевел взгляд на город, и лицо его снова изменилось — он даже веки прикрыл от удовольствия.

— Красиво, — признал он, наконец. — Но есть место красивее. Это великий Пьентан в сезон Желтого ученого. Цветущий Пьентан.

— Когда-нибудь я побываю и там, — убежденно сказала Каролина, засовывая клочки бумаги в карман. — А ты где там жил?

— В центре, — буркнул Вей Ши, снова начиная орудовать щеткой.

— А твои родители сейчас там? А почему ты сюда приехал? — обрадовавшись, что ей отвечают, Каролина начала атаковать его вопросами. — А почему ты булочку не ешь? Может, тебе что-то другое принести? Ты похудел...

— Слушай, — терпеливо проговорил Вей Ши, поднимая голову, — почему ты такая настырная?

— Я не настырная, а любопытная! — отрезала Каролина.

— Ты, — сказал он грубо, — настырная, невоспитанная, не имеющая представление о личных границах девчонка. Твоим родителям надо держать тебя в строгости, иначе тебя никто не возьмет в жены.

Младшая Рудлог даже опешила.

— Это почему это не возьмет? — обиженно спросила она. — Я красивая.

Послушник выпрямился, осмотрел ее с ног до головы.

— Я бы не взял. Ты шумная, а у девы должен быть тихий и мелодичный голос. Как переливы колокольчиков на ветру. Ты вульгарно красишься и слишком много надеваешь украшений, это смотрится нелепо. Ходишь тяжело, а поступь должна быть легкой, и жесты плавные. У тебя темная кожа, а должна быть тонкой и белоснежной. Ты толстая.

Каролина задрала подбородок, хотя губы у нее дрожали.

— А что-нибудь хорошее во мне есть?

Он снова высокомерно осмотрел ее.

— У тебя очень хорошая осанка, — сказал неохотно.

— Ну хоть что-то. И совсем я не толстая, — стараясь сдерживать слезы и подавляя желание сбежать, проговорила Каролина. Ей было очень обидно. — Я фигуристая! И вообще я еще поменяюсь. Знаешь, сколько на мою руку будет претендетов? И вообще я выйду замуж за принца! Может даже за вашего, за йеллоувиньского!

Вей Ши коротко рассмеялся.

— Для нашего йеллоувиньского принца с детства воспитывают трех жен, девочка. Из лучших родов страны. Они тихи, образованы и так красивы, что цветы от стыда закрывают лепестки, когда они проходят мимо. И помимо жен у него будет еще сто наложниц. По одной от каждой провинции.

Каролина слушала открыв рот.

— Бедный принц, — с жалостью сказала она. — Так и с ума сойти можно.

— Что ты понимаешь, — презрительно откликнулся Вей Ши.

— У меня пять сестер и это иногда напоминало сумасшедший дом, — серьезно пояснила принцесса. — А если бы нас было сто, боюсь, Рудлог бы не устоял.

— Они все научены послушанию, — процедил послушник, доскабливая очередную лавку. — И знают свое предназначение. И не будут досаждать.

— Бедные, — опять вздохнула Каролина. — Вот так прожить, когда цель в жизни — не досаждать мужу. Да и вообще, наложницы — это архаизм какой-то. Я бы никогда не согласилась, чтобы у моего мужа были какие-то там наложницы. Или еще какие-то жены.

— Это потому что ты не из Йеллоувиня, — буркнул Вей Ши. — Быть наложницей императора — великая честь для самой девушки, ее семьи и провинции. Это не отношения между мужчиной и женщинами, а отношения между императором и его землями. А жены обеспечивают преданность сильных родов.

— А как же любовь? — грустно поинтересовалась младшая Рудлог, продолжая чиркать в блокноте. Послушник, только набравший в ковшик кипятка, чтобы обдать скамью, посмотрел на принцессу с откровенной насмешкой и жалостью. Но тут же опять напрягся, шагнул к ней.

— Да я не тебя рисую! — возмутилась принцесса и в доказательство потрясла блокнотом. — Я вообще тигра рисую, вот!

Послушник почему-то смотрел на ее тигра с изумлением.

— А почему красный? — спросил он, впившись в нее жестким взглядом.

— Откуда я знаю, — огрызнулась она. — Нарисовалось так.

Он поморщился, молча сунул ковшик в котел, подхватил его шестом и понес дальше, к следующим лавкам. Каролина топала следом.

— Хочешь, я помогу тебе? — предложила она с сочувствием, когда он остановился и снова начал поливать кипятком лавки. — Ты не думай, я не всегда жила во дворце. Раньше мы жили в деревне, и я помогала по дому старшей сестре. И даже козу доила, вот! А ты доил когда-нибудь?

— Нет, — буркнул Вей Ши.

— А корову?

— Я что, какой-то грязный крестьянин? — процедил послушник.

Каролина удивленно окинула взглядом его простую бедную одежду.

— А чем ты лучше крестьянина? — рассудительно заметила она. — И он, и ты, тяжело работаете, чтобы прожить. Тогда откуда в тебе столько высокомерия? Папа всегда говорил, что люди, которые зарабатывают себе на жизнь честным трудом, заслуживают уважения. Независимо от происхождения. Вот разве тебе было бы приятно, если бы я тебя презирала только потому, что ты вынужден работать, а я нет? Или потому что моя семья богатая, а ты нет? Это ведь неправильно. Главное ведь не кто ты, а какой ты.

— Твой отец — идеалист, — презрительно откликнулся он. — А ты еще слишком маленькая и глупая. В мире происхождение значит все. Сильнее кровь — ближе к богам. Простолюдин может позволить себе все, с него спроса нет. А тот, кто отмечен божественной кровью, отмечен и большой ответственностью.

— О, — догадалась Каролина, — так ты из обедневших аристократов? Но это же не значит, что надо быть таким злым. Я от тебя достойного уважения еще ничего не видела, если честно. Ты все время задираешь нос и грубишь. С тобой очень трудно общаться.

Он в раздражении повернулся к ней.

— Неужели непонятно, что я с тобой вообще не хочу общаться?

— Это-то понятно. А почему? — рассеянно спросила Каролина. Пальцы опять потянулись к блокноту, и красный карандаш из пенала сам прыгнул в руку, честное слово!

— Тебе сколько лет?

— Скоро будет тринадцать! — гордо заявила принцесса, снова рисуя тигра. На этот раз тигр прижался к земле и готовился атаковать.

На самом деле тринадцать исполнялось в августе, сразу после Ангелининого дня рождения, но зачем уточнять?

— А мне двадцать один, — сообщил Вей Ши, надраивая лавку щеткой. — Мне просто неинтересно.

— Неинтересно, — обиженно пробурчала Каролинка, пририсовывая тигру раздраженно ударяющий по боку хвост. — Зато мне интересно, вот! И вообще, храм для всех, хочу и хожу. Хочу, и стою рядом! Хочу и разговари...

— Великий праотец, это худшее из наказаний! — резко выдохнул послушник. — С тобой рядом находиться невозможно, ты, шумная, невыносимая деревенщина! Даже в казармах было спокойнее!

Каролина надулась, топнула ногой.

— Слушай, ну почему ты все время грубишь? И такой высокомерный, а сам ведь ничего из себя не представляешь! Даже дедушке помогал с таким лицом, будто тебя сейчас стошнит! А еще... еще ты на девчонку похож, вот!

И, не найдя больше слов, от избытка чувств швынула в него карандашом. Вей Ши, стоящий вполоборота, дернулся в сторону — и от резкого движения остатки кипятка из ковшика плеснули ему на рубаху.

— Мамочки, — пискнула Каролинка, мгновенно растеряв запал и прижав блокнот к груди. — Прости пожалуйста, извини, я не хотела, правда!!!

Вей Ши с шипением тянул рубаху вверх, и принцесса замерла. Спина его была покрыта розовыми длинными рубцами. Каролинка ахнула, и йеллоувинец быстро повернулся к ней лицом. Бок его покраснел, и он набросил рубаху на спину, завязав рукава на шее.

— Тебя что, кто-то избил? — всхлипнув от ужаса и жалости, спросила принцесса. — Когда я тебя впервые увидела, их не было... Мамочки! Это из-за меня, да? Тебя так наказал Четери? Как же так?

На последних словах голос ее сорвался и она горько заплакала, размазывая слезы по щекам вместе с тушью.

— Какой кошмаааар! Как же тааак? Я думала, он доообрыыый... — принцесса подскочила к Вей Ши, на скулах которого проступали красные пятна, схватила его за руку. — Слушай, пойдем со мной, а? У нас есть виталисты, они тебя вылечат. А еще у меня деньги есть! Я тебе дам и ты сможешь вернуться в Йеллоувинь, к семье! Сколько хочешь дам!

— Послушай, девчонка, — процедил послушник, отнимая руку и склоняясь к ней. Глаза у него были бешеными, но голос — сдержанным, тихим. — Оставь меня, наконец, в покое. И не смей никому говорить про то, что ты увидела. Иначе я не посмотрю на них, — он кивнул в сторону охранников, — и точно тебе что-нибудь сломаю.

— Но как же... Я должна рассказать сестре...и помочь тебе... — всхлипнула Каролинка, и послушник взорвался.

— Не надо никому рассказывать! И помогать мне не надо! Убирайся! — рявкнул он так, что она отступила в страхе, а редкие посетители во дворе стали на них оборачиваться. — Тупая, бестолковая девчонка! — К ним двинулись охранники, кто-то из служителей. — Пошла вон, идиотка!

Каролина скривила губы, сжала кулачки, развернулась и выбежала из храма, оставив у входа все свои вещи. И понеслась, задыхаясь от слез и обиды, вниз по выложенной брусчаткой дороге.

Тафия оживала, нагоняя в развитии Истаил. Сюда, в отличие от города Нории, пришло много йеллоувиньцев — из-за близости к стране Желтого Ученого, да и Хань Ши явно благоволил Мастеру клинков. А Четери торопился выполнить обещание, данное теще. Уже рядом с базаром в пустых домах открылись магазинчики современных товаров. Уже бурчали кое-где генераторы, привезенные торговцами, а самые расторопные таскали небольшие товары Зеркалами, нанимая магов. Уже появились, как и в Истаиле, геологоразведчики крупных нефте— и газовых компаний — все спешили занять свою нишу и обойти конкурентов, и никакая война не была помехой бизнесу. Готовилась к открытию маленькая больница, рядом с которой стояли аж четыре генератора, а неподалеку споро ремонтировали большой дом, который было решено превратить в школу.

Тафия с раннего утра наполнялась движением, и шестая принцесса дома Рудлог мчалась мимо лавочников, кочевников, с разрешения Владыки заселяющихся в пустые дома, прихожан, направляющихся в храм, и рыбаков, все надеющихся, что в реке уже появилась рыба. Каролина бежала, пока хватало сил, потом брела, потом постояла,вытирая слезы, на одном из многочисленных мостиков через каналы Города-на-реке, и снова побежала — так горько ей было и так противно.

Четери как раз опустился рядом со Светланой на скамью — слуги накрывали на стол, и вот-вот должны были подойти Светины родные, когда во двор вбежала красная, заплаканная и растрепанная шестая принцесса дома Рудлог. За ней спешно шагали охранники. Она затормозила перед столом, перевела дыхание.

— Бить людей нельзя, вы знаете об этом? — крикнула она Чету так звонко, что с кустов во все стороны вспорхнули пестрые пташки. На губы ее налипли волосы. — Это варварство! Вы отвратительны!

— Чет? — Света удивленно повернулась к мужу.

— Тебе пожаловались, маленькая воительница? — с любопытством спросил Четери, легко погладив Светлану по плечу. От него шло спокойствие. Каролина, немного опешив от его дружелюбия, снова выдохнула, тряхнула расплетшейся косой.

— Нет, — грозно сказала она, — я сама увидела. В храме. Вей Ши, наоборот, требовал, чтобы я не говорила. Но так же нельзя! У него вся спина в шрамах! Это противозаконно!

— Хорошо, — довольно проговорил Мастер клинков.

— Это плохо! — сердито и громко припечатала принцесса. — Это очень, очень плохо! Если бы я знала, что вы так поступите, я бы никогда вам не сказала!

— Плохо часто нужно для того, чтобы потом было хорошо, малышка, — Чет безмятежно откинулся на спинку скамьи. Тон его был беззлобным. — Или для того, чтобы чему-то научить. Каждый взрослый человек должен знать, что ответственен за свои поступки. Тебе тоже предстоит это узнать. И научиться хранить чужие секреты, если тебя об этом просят.

— Да что вы все меня воспитываете! — со злостью вскинулась Каролинка и снова сорвалась с места, помчавшись в сторону входа во дворец. Четери жестом остановил одного из охранников, подозвал к себе.

— Что произошло?

— Маленькая госпожа общалась с одним из послушников, Владыка, — спокойно доложил охранник. — Угрозы не было. Потом госпожа ... вспылила, он ей нагрубил, и она убежала.

— Чет? — опять тревожно позвала Света, когда охранники удалились вслед за принцессой. — Что ты ему сделал?

— Я ему дал пищу для раздумий, — серьезно ответил Мастер Клинков, подхватил со стола персик, подбросил его, поймал. — Ну что ты хмуришься, женщина? Разве я склонен к бессмысленной жестокости?

Она покачала головой.

— Нет.

— Вей Ши уже в том возрасте, когда его не выпрямить простыми уроками. Он закостенел, и чтобы поправить то, что пошло вкривь, нужно ломать и снова сращивать.

— Но методы, Чет, — осторожно, понимая, что ступает не на свою территорию, проговорила Светлана. — Он ведь не так плох. Просто зарвавшийся, слишком гордый мальчишка. Но он искренне восхищается тобой. Я тоже очень рассердилась, что он обидел девочку. Но можно было бы... решить это как-то иначе?

— Нельзя, Света, — печально объяснил Мастер, с нежностью глядя на супругу. — Если бы я его своей рукой, как учитель, не наказал, ему бы этот проступок вернулся потом сторицей. И мне вернулся бы, потому что связь учитель-ученик это не просто слова, это связь судеб и ответственность. Я могу почувствовать их, могу влиять, и влияние это может быть самым разным. Поверь мне. Ему многое дано, но с него многое и спрашивается. Боги не любят, когда их дети преступают их же законы. И учат куда жестче меня. А если и они закроют глаза, то судьба нагонит и накажет страшно. Не за вывернутую руку того, кто слабее, а за убежденность, что он имеет право так поступать, за несдержанность, за самолюбие. Ну что ты загрустила, Света?

— Я боюсь, что ты и с нашими детьми будешь жесток, — призналась Светлана, опустив глаза. — Я не допущу этого, Чет.

— Постараемся оба этого не допустить, — легко сказал воин-дракон и коснулся губами виска жены. Ее лицо чуть просветлело. — Не печалься, женщина. Ты видишь, что я суров со всеми учениками. Так же был суров со мной Мастер Фери. Но это необходимо. Плоть наша слаба, и то, чего не достигнуть волей и желанием, достигается болью, злостью и усталостью. Потом все это забывается, поверь. Я бы прошел через это обучение снова и опять сказал бы учителю спасибо. И этот ученик скажет. Увидишь.

Каролинка нашла отца на третьем этаже дворца — он рисовал колоннаду, на которую опирался гигантский купол дворца. Младшая принцесса уже успела умыться и привести себя в порядок, но от расстройства не стала завтракать.

— Пап, — позвала она, обнимая его со спины, — давай сегодня уйдем обратно, в Истаил? Мне тут надоело.

Святослав Федорович удивленно обернулся.

— Что-то случилось, Каролина?

Она закусила губу и покачала головой.

— Нет. Просто хочу увидеть Ани. Пойдем, а?

— Там тебе тоже скучно, — деликатно напомнил отец.

— Это да, — со вздохом признала младшая Рудлог.

В Истаиле, несмотря на компанию мальчишек их бывшей соседки, Каролине было куда тягостнее. Ей не хватало школьных подруг и сплетен, и она очень переживала из-за войны, придумывая из обрывков разговоров и новостей всякие ужасы. Ани постоянно была в делах, как и Нории, а Тафия в первое посещение произвела на юную художницу ошеломляющее впечатление своими холмами, каналами и белоснежными домами: город был несравненно прекраснее Истаила. Ходить туда-сюда телепортами, работающими на электрогенераторах, было очень накладно, поэтому юная Рудлог, вьющая из отца веревки, уговорила его погостить у Четери и прибыла в Тафию в сопровождении всех своих учителей. И исправно училась, гуляя по Городу-на-реке в прохладные утренние и вечерние часы.

Святослав Федорович увлеченно зарисовывал схемы архитектурных элементов дворца Владыки и дочь в город отпускал спокойно — Четери выделил ей двух охранников.

Отец и дочь, две творческие натуры, прекрасно ладили и понимали тягу друг друга к работе в одиночестве. И только поздним вечером они усаживались рядом в теплых садах дворца Четери и взахлеб рассказывали друг другу о том, что увидели, делились набросками, и Каролина с благодарностью слушала советы отца.

— Давай сделаем так, — мирно предложил Святослав Федорович. — Пару дней побудем у Ангелины и снова вернемся сюда. Уверен, что тебе этого как раз опять захочется.

— Я тоже так думаю, — опять вздохнула Каролинка. — Пап?

— Что, доченька? — рассеянно отозвался Святослав Федорович, уже прикидывающий, где всовременной архитектуре можно использовать увиденный принцип расположения колонн.

— Как хорошо, что ты у меня есть, пап. Как хорошо!

Вечером, уже в Истаиле, Каролина с жаром рассказывала заглянувшей к ней в покои старшей сестре про Тафию, показывала рисунки. В конце, притомившись, подошла к окну, обернулась, поколебалась.

— Ани, я толстая, да?

Ангелина Рудлог с удивлением окинула вполне себе ладную и ничуть не полную фигурку младшей сестры взглядом.

— Вовсе нет. У тебя нормальная фигура.

— По сравнению с тобой я толстая, — улыло продолжила Каролинка. — Или по сравнению с йеллоувиньскими аристократками.

— Я бы не отказалась пополнеть, — сухо сказала Ани. — А йеллоувиньки в знатных семьях все тоненькие, да, но ты же дочь Красного, а не Желтого. Иначе ходить бы тебе тихой, опускать глаза при мужчинах, и украшений только какие глава семьи разрешил, и краситься нельзя... Они под зонтиками ходят, чтобы не загореть не дай боги. Такие традиции.

— Вот-вот, и крашусь я слишком сильно... — Каролинка совсем понурилась. — И украшений много, да?

— По мне так тебе вообще не нужно краситься, ты и так яркая, — прямо сказала Ани. — Но почти все девочки через это проходят. Ты хотя бы не сделала волосы розовыми, как Марина. И я бы чуть меньше посоветовала тебе подводить глаза, но и так неплохо. Поверь мне, после Марининых экспериментов меня мало чем можно удивить. Что касается украшений — так местные девушки носят в десятки раз больше, так что на их фоне ты очень скромна. А к чему вопросы?

— Да, — грустно проговорила младшая Рудлог, усиленно глядя в сад. — Просто так.

— Каролина, — твердо позвала Владычица. — Посмотри на меня.

Шестая принцесса снова повернулась.

— Ты знаешь, как для меня важна репутация нашей семьи? — спросила Ани.

Каролинка кивнула.

— Если бы твой внешний вид не соответствовал твоему положению, я бы запретила тебе так появляться на людях, ты это понимаешь?

Каролина снова кивнула и неуверенно улыбнулась.

— Твой отец — дворянин из старой фамилии, больше двадцати лет находившийся при дворе. Он, конечно, мягок с тобой и балует, но если бы ты вела себя недостойно, он бы точно сказал. Вспомни, он всегда нам говорил, если мы были неправы.

— Я поняла, поняла, — поспешно проговорила Каролинка, подскочила к сестре и крепко обняла ее.

— И кто бы тебе это не сказал, он просто дурно воспитан, — заключила ее проницательная старшая сестра. — Или нарочно хотел тебя обидеть. Неужели кто-то из Валиных ребятишек? Ты скажешь, кто?

— Нет, — чуть виновато и угрюмо сказала Каролинка.

— Тогда решай свои конфликты сама. Но я бы посоветовала тебе избегать неприятных людей. И помни, что тебя есть кому защитить.

— Угу, — неопределенно промычала младшая и с удовольствием постояла еще, обнимая любимую Ангелину. Теперь ее душа снова была спокойна.

Тафия

Послушник Вей Ши весь день тяжело работал, нет-нет да и поглядывая на оставленные шумной девчонкой художественные принадлежности. Ее охранники разумно бросились за ней, потому что главное уберечь подопечного, а не вещи. Но, кажется, за ними никто возвращаться не собирался.

В храм тек ручеек прихожан, и у каждого были вопросы, просьбы и чаяния. Наследнику императорского трона невыносимо трудно было находиться между простыми людьми с их мечущимся сознанием и беспорядочной энергией. Пусть дед закрыл ему возможность видеть ауру, но он продолжал осязать стихийные токи, и нахождение в толпе будто отравляло кровь, проявляясь горящими щеками и ушами, головной болью, пятнами перед глазами. И это несмотря на то, что на территории храмов эманации Триединого приглушали и гармонизировали всю эту какафонию, оставляя от них лишь слабое эхо!

Из-за особой чувствительности к несовершенству людей и окружающего мира императоры Йеллоувиня и ограждались высокими стенами и садами — чтобы иметь возможность ощутить серьезные возмущения и выровнять дисбаланс сил.

С разрушающим воздействием эмоционального хаоса потомки Желтого справлялись медитацией. Если бы она давалась Вей Ши, он бы так легко не впадал в ярость и быстрее бы научился владеть собой. Но это было его ущербностью, его постыдной тайной и разочарованием для родных. С каждой неудачной попыткой он все чаще срывался — потому что организму нужно было освободиться от негативной энергии, а другого способа он не знал. И тем больнее было наследнику, умеющему и видеть красоту мира, и ощущать его совершенство в тихие минуты, и работать с токами стихий, когда сам он не был переполнен чужими, хаотичными всплесками сил.

К вечеру в голове уже стоял звон. Вей Ши очень проголодался, но в кормильне не осталось еды, и настоятель обители отправил монахов к Владыке Четерии с просьбой помочь продуктами.

— А с завтрашнего дня, — сказал он служителям и послушникам, — начнем разбивать огород за храмом. Посадим картошку, я договорился, нам привезут семена из приграничной обители, что расположена в Йеллоувине. Здесь все должно поспевать очень быстро, а зависеть постоянно от милости Владыки неправильно. Людей будет становиться все больше, только на пожертвования мы их не прокормим.

Настоятель был родом из Тидусса, смуглый, седовласый, чуть горбатый, с проницательными темными глазами. Он по силе своей должен был видеть и понимать, кто такой Вей Ши. Неизвестно, приглядывался ли он к ауре нового послушника, но в любом случае, ни словом, ни делом особого отношения не выказывал и обращался с тем же благостным спокойствием, что и к другим людям, будь они служителями или посетителями храма.

Вей Ши снова подметал двор, мрачно думая, что вот и ему придется копаться в земле и презирая себя за мысли о еде и слабость из-за голода. Приблизившись с метлой ко входу, он увидел, что рисовая булочка, уже подсохшая, так и лежит на чистой скамейке, и, верно, от голода ему показалось, что он слышит невероятно вкусный запах сливочного масла с топленым сахаром. Никто на храмовой земле не взял бы чужого.

Над Тафией собирались грозовые тучи — вот-вот ливанет дождь, и ветер трепал листы бумаги, закрепленные на пюпитре девчонки. Вей Ши мрачно посмотрел туда и продолжил подметать двор. Вот сейчас дометет и возьмет булочку. И съест. Не пропадать же ей.

Он домел до ворот, выглянул наружу — в лицо дул тяжелый предгрозовой ветер. Город-на-реке стал свинцовым, река подернулась зябью, на улицах почти никого не осталось — все прятались от стихии, а вот по дороге к храму тяжело поднимался какой-то мужчина, ведя за руку женщину. Женщина остановилась, повисла на мужчине — он качался, ветер сбивал с ног.

"Глупцы. И зачем в такую погоду в храм подниматься"? — поморщился Вей Ши, отворачиваясь. Опять беженцы, наверное.

Беженцы приходили постоянно, рассказывали страшные вещи о войне, и Вей Ши периодически мечтал, что убежит в Рудлог или Блакорию, вступит в отряд добровольцев и совершит подвиги, да такие, что сам Четери пожалеет, что сослал его и выразит свое восхищение. Останавливало наследника только понимание, что он единственный внук, и, случись что, прямая линия наследования прервется. Да и перерос он уже почти подростковые порывы. Во всяком случае он был уверен, что перерос.

Глаза снова наткнулись на вещи шумной утренней девчонки, и он нехотя собрал их, отнес под крышу, то и дело поглядывая на сладко пахнущий подарок. Затем помыл руки, налил себе в чашку из фонтана холодной воды, сел на скамью, и, наконец, взял булочку, отщипнул кусочек и сунул в рот. И почти зажмурился — так вкусно было и так похоже на то, что он ел на родине. Сразу меньше стала звенеть голова и отступили мрачные мысли.

На улице упали первые тяжелые капли, и вдруг разом вдарил ливень, загудел, расходясь все сильнее и сильнее, хлеща город полосами ветра и воды.

Вей Ши отломил еще кусочек, глянул за ворота, в пелену дождя. Женщина лежала на дороге, на спине, а мужчина старался приподнять ее. Они были совсем недалеко, шагах в двадцати, но их силуэты едва-едва можно было разглядеть. Послушник поколебался, оглянулся — во дворе кроме него никого не было. Положил булочку обратно на лавку и со вздохом шагнул из-под защиты храмовой кровли.

Мощный ледяной ливень вышиб дыхание, пригнул к земле, оглушил, заставив на миг потерять ориентацию. Вей Ши подбежал к паре — молодая женщина, сильно беременная, тяжело дышала, глядя перед собой расширенными глазами, а мужчина лет сорока все пытался подхватить ее под мышки, подтянуть вверх.

— Жена! Рожает! — крикнул он в панике по-блакорийски, видимо, даже не задумываясь, откуда йеллоувиньскому послушнику знать язык. Но тут и без знания все было бы понятно. Вей Ши опустился на корточки, тоже попробовал поднять женщину — и тут ее дыхание сорвалось, тело напряглось, и она закричала.

— Не трогайте меня! Больно! Я умру, умру, — она стонала, выдыхая воздух со свистом и цепляясь за мужа

Вей Ши отстранился, прикрыл глаза. Ее боль, страх и бессилие воспринимались так, будто ему на глазные яблоки и виски изо всех сил давили. И воздействовать он никак не мог, чтобы успокоить — спасибо деду. Хотя...

Знания-то никуда не делись. И он нащупал на ее запястьях точки спокойствия, надавил изо всех сил и дунул в лицо. Женщина вдруг затихла, и он молча подхватил ее под руки — с другой стороны присоединился муж, и они под проливным дождем потащили ее в храм.

У входа блакорийка снова начала кричать и виснуть у них на руках.

— Ребенок! Ребенок идет! Дайте мне лечь!!!

Ее поспешно уложили на лавку, муж с огромными глазами задрал ей юбку, снял белье.

— Я не знаю, что дальше делать, — причитал он, тряся головой, — не знаю!

— Ноги, — стонала женщина, — подержите мне ноги!

— Помогите! — крикнул Вей Ши в сторону храма. — Кто-нибудь! Нужна помощь!

— Боольнооо, — плакала женщина и била рукой по скамье. Муж раскачивался из стороны в сторону, и Вей Ши схватил его за грудки, тряхнул, шлепнул по лицу и глаза у мужика приняли осмысленное выражение.

— Ребенка лови, — выплюнул наследник и взял женщину за ноги, отвернувшись, — роженица напрягалась, рычала сквозь зубы, или начинала плакать и спрашивать — "уже видно? видно?" и у него самого кружилась голова и казалось, что вот-вот свалится без чувств.

Раздались шаги — на его и женские крики прибежали служители, кто-то из красноволосых дракониц. Началась суета, — наследника так и оставили держать ногу, и он упорно смотрел на дождь, слыша крики, стоны, чувствуя, как напрягаются мышцы под его рукой и как пахнет кровью. И когда, наконец, послышалось детское мяуканье, он даже с места тронутся не смог — от напряжения затекло все тело, а руку свело так, что он наверняка оставил на лодыжке женщины синяки.

Драконица осматривала новорожденного, врачевала мать. Мужик со слезами что-то ворковал жене, каялся, попутно объясняя служителям, что только-только они прибыли из Блакории с группой таких же беженцев, потому что слышали, что здесь дадут свой дом и можно будет жить спокойно. И рожать рано — восьмой месяц, но, видимо, дорога дала свое. Больниц нет, так что пошли в храм, но роды оказались скоротечными, еле дошли.

— Если бы не этот паренек, — жарко говорил блакориец на своем смешном и грубом языке, — не дошли бы! — он подскочил к Вей Ши, потряс его за руку. — Благослови тебя боги, парень!

Женщина тяжело вздохнула и он кинулся к ней.

— Да, милая, да, что тебе?

— Очень пить хочу, — жалобно сказала она. — И есть.

Он с надеждой обернулся к служителям.

— Сейчас на кухне посмотрим что-нибудь, — сказал настоятель с сомнением. — Продукты должны принести...

Вей Ши отступил, снова ощущая, насколько он тоже голоден, взял с соседней лавки уже порядком зачерствевшую булочку и протянул женщине, на груди которой под несколькими слоями ткани копошился и сопел маленький человечек. В конце концов пищу добыть можно и другим способом. И не будет испытывать чувство долга по отношению к девчонке-художнице, что ел ее хлеб. Хотя он все равно ведь немного, но поел. Значит, все равно нужно будет отдариться.

— Я ломал, — проговорил он по-блакорийски, — не побрезгуйте.

— Благослови вас боги, — прошептала беженка, одной рукой поглаживая ребенка, а другой принимая угощение. — Как вас зовут?

— Вей Ши, — буркнул наследник, мечтая только чтобы можно было запереться в пустой комнате и отдохнуть от беспокойных простолюдинов. Ему уже было физически больно от массы эмоций, которые он словил в этот вечер.

— Тогда назовем сына Веем. Ты ведь не против, Ян?

Мужик, судя по блаженной и ошалелой улыбке, был не против.

Когда на город легла темная южная ночь, из ворот храма вышел молодой человек. Он прошагал по брусчатке вниз по склону, мимо спящих и пустых домов, поглядывая туда, где возвышался дворец Мастера и Владыки, и сжимая от снова накатившей обиды зубы. Знать бы, что за два слова он должен ему сказать. Вряд ли это просто "Прости, Мастер". Что-то иное.

Он дошел до берега реки, разделся и спустился в воду. Голубоватый полумесяц осветил тень, плывущую через великую широкую Неру. На этой стороне простирался город, а на той уже стояли холмы, покрытые лугами и лесами.

Через довольно продолжительное время с той стороны вышел на берег тигр. Свет луны делал его почти черным, но если бы дело было солнечным днем, случайный свидетель увидел бы, что шкура красавца с широкой мордой и раскосыми умными глазами отливает красным. Тигр поскакал по берегу, как щенок, то ли радуясь чему-то, то ли обсыхая, с наслаждением почесал зудящую спину о ближайшее дерево и понесся в лес.

Вей Ши уже много раз так охотился. Здесь водились косули и редкие рыжие зайцы. Живности еще было мало, но он в зверином обличье был непривередлив, и ему на зуб шел и одичавший пушистый верблюд, и зазевавшийся бурундук.Хищников в округе почти не было, а если и были они, то из окрестностей города быстро убрались, оставляя ареал охоты полосатому хозяину.

Наследник за ночь пробегал огромные расстояния, отдыхая в лесной тиши от людей, приходя в себя. До зари он возвращался обратно, изучив еще кусочек прилегающих к Тафии лесов. Вот и сейчас, сытый и отяжелевший, он благодушно трусил к реке, удалившись от привычных маршрутов, когда что-то необычное заставило его остановиться. Вей Ши сделал несколько кругов, прислушиваясь к себе и пытаясь понять, откуда здесь в лесу ощущение чуждости, противоестественности. Словно здесь находилось что-то инородное, возмущающее гармоничное течение стихий.

Красный тигр сужал круги, пока, наконец, настороженно фыркая, не остановился у кратера шириной метра в три, вокруг которого валом лежала выброшенная из центра земля. Она уже была покрыта травой и вьюнками — на юге растения быстро закрывают собой земные раны.

Ощущение чуждости шло отсюда. И тигр, преодолевая инстинктивный страх, спрыгнул в кратер, ткнулся носом в его центр, зубами вырвал клок травы и вьюнков. И обнаружил небольшую, размером с орех, сферу из странного темно-синего металла, очень тяжелую. От нее-то и пахло чем-то чужим, нездешним. Метеорит?

Дед показывал наследнику небесные камни и учил: осколки внетуринских планет могут быть как стерильно чистыми, легко встраивающимися в новый мир, так и несущими чуждую, конфликтующую с туринской энергию — и тогда они вызывали заворот стихийных потоков над собой, разрезая их, как ножом, могли сделать землю вокруг мертвой, вызвать появление опасных стихийных духов. А то и вовсе звездный камень мог принести с собой иную сущность, что будет нарушать баланс энергий на планете, пока метеорит не изолируют.

Император показывал и как обезвреживать опасных гостей — он окутывал их слоем стихии равновесия. В Йеллоувине в изножия многих статуй Желтого тоже были вделаны найденные метеориты — покровитель мировой гармонии на своей территории легко нейтрализовывал их.

И сейчас, если бы не закрытые дедом способности, Вей Ши мог бы попробовать изолировать сферу, которая не нравилась ему так сильно, что пришлось преодолевать желание убежать. Он сел рядом, раздраженно хлеща по бокам хвостом и раздумывая, как поступить. Просто оставить здесь и приходить проверять, не появилось ли здесь измененных стихийных духов?

Мастер как-то беззлобно ответил "Не дорос ты еще до такого оружия" на его вопрос, почему рыжему магу подарены прекрасные клинки, а он, Вей Ши, занимается с палкой.

— Я заслужу, Мастер, — горячась, сказал наследник тогда. — Как мне его заслужить?

Четери усмехнулся и произнес:

— Заслужишь. Когда научишься использовать как оружие что угодно. Тогда и станешь не ты приложением к оружию, а оно — к тебе. Только тогда ты мастер, когда твой бой равно смертоносен и красив и с палкой, и с совершеннейшим клинком.

— А если ничего рядом нет? — спросил Вей Ши.

— Если нет возможности, стань этой возможностью, — сказал дракон и постучал палкой по земле. — А теперь — бей, Вей Ши.

"Если нет возможности, стань этой возможностью"... Тигр аккуратно взял сферу в пасть и потрусил обратно к реке. Переплыл, опасаясь выронить — от металла за зубами текли слюни и добыча вполне могла выскользнуть на дно. И, успев до восхода солнца, вернулся в храм и уже в человеческом образе закопал опасный метеорит в корнях вишневого дерева во внутреннем дворе.

Здесь, в обители Триединого, сглаживались все стихийные всплески и провалы, и заворот энергий над находкой тоже успокоился, рассеялся. А отдохнувший и сытый Вей Ши, поклонившись своему Желтому покровителю и прошептав положенные молитвы, снова взялся за метлу.

Ведь пока не появилась возможность совершить что-то, способное восхитить Мастера, придется мести... и сажать картошку... и думать — все-таки что же он такое должен сказать Четери, чтобы тот взял его обратно?

Глава 24

Дармоншир, Люк, три недели назад, на следующий день после официального объявления о свадьбе с Мариной Рудлог

На зеленый берег, в садах которого располагался широкий белоснежный дворец царицы Иппоталии, приземлился огромный белый змей. Шкура его и перья в солнечном свете чуть отливали розовым. Он немного смущенно потоптался по песку, не решаясь двинуться ко дворцу, через яблоневые сады, втянул ноздрями воздух и зажмурился от удовольствия — грудь его заходила ходуном, издавая низкое, басовитое ворчание, когти на лапах поджались, и чешуйчатый гость, раззинув зубастый клюв в зевке, с удовольствием потянулся, шкрябая лапами по берегу.

Островной запах, хоть и появились в нем горькие нотки, как и прежде кружил голову. И напоминал Люку о Марине, о неуступчивой и жестокой жене его, о вкусе ее губ и кожи. Змей несколько раз фыркнул, призывая себя к порядку, помотал головой. И, мирно свернувшись на берегу, принялся ждать, от скуки дергая перед мордой хвостом и пытаясь поймать его клювом.

Шаги он услышал издалека. Сначала появились охранники — грозные женщины в форме, с оружием. Они, поблескивая щитами, распределились вокруг незваного гостя. Боевые маги — Люк видел их радужные ауры, — двигали руками, кастуя что-то невидимое. А одна охранница, с серенитскими капитанскими знаками отличия, зычно крикнула:

— Кто бы ты ни был, если ты понимаешь меня, кивни!

Люк подумал и кивнул. Бока его покалывало — похоже, маги как-то дистанционно его сканировали, и он мотнул головой, унимая зуд.

— Это он кивнул или так совпало? — тихо спросила капитан у ближайшей волшебницы. Та пожала плечами.

— Проверить надо.

— Кто это вообще может быть такой? — раздраженно проворчала капитан. — Он же нам дворец может разрушить легко. Это вообще он или она?

— Похоже, какой-то гигантский воздушный стихийный дух, — проговорила волшебница и добавила уверенно: — Это он.

Люк, обеспокоенный такой категоричностью, поспешно оглядел себя — но то ли серенитка была экспертом по змеям, то ли обладала блестящей женской интуицией.

— Кивни еще раз, если понимаешь меня! — снова крикнула офицер. Люк ехидно фыркнул и снова кивнул. Капитан, видимо, оскорбленная иронией от мужчины, пусть и змея, бесстрашно встала прямо перед его мордой и сурово спросила:

— Если ты разумен, отвечай: кто ты и что тебе нужно?

Правильно было бы обернуться, но тогда его точно выпроводят, а то и посадят в местные казематы за неправомочное проникновение во владения монарха другого государства. Люк, понятия не имеющий, способен ли он говорить в этом облике, искренне попытался ответить, что крайне сожалеет о нарушении покоя уважаемых охранников и великой царицы, и просит возможности с ней пообщаться, но из открывшейся пасти сквозь острые зубы-иглы вырвался лишь клекот напополам с шипением. К чести офицера, она не упала в обморок, только немного побледнела и отступила назад. Люк, извиняясь, шаркнул лапой по песку и изогнул хвост почти к затылку.

— Нападать собирается? — громким шепотом поинтересовалась одна из волшебниц. Змей недоуменно зашипел — и солдаты защелкали затворами, в руках магов возникли свернутые в шары молнии. И кто знает, чем закончился бы этот межвидовой и межполовой контакт, не появись среди яблонь прекрасная и печальная царица Иппоталия.

— Моя госпожа! — тревожно вскрикнула офицер. — Не подходите, прошу! Мы не уверены, что он безопасен!

Царица укоризненно посмотрела на Люка и тот пристыженно спрятал клюв под лапу.

— Это ко мне, капитан Алисьеос, — сказала царица мягко. — Уберите оружие. Он не опасен. Просто любит похулиганить.

Змей поднялся на свои кривые лапы, поклонился, ткнувшись носом в песок. Царица была бледна, осунулась, и короткие волосы только подчеркивали обострившиеся скулы, а фиолетовые одежды — тени под глазами. Однако разглядывала она его с легкой, чуть печальной улыбкой, и кивнула в ответ на приветствие.

— Снова здравствуй, малыш, — проговорила она своим бархатным голосом. — Кто бы ты ни был, я очень рада, что ты жив. Оборачивайся же, тебя никто не тронет.

И когда Люк вернулся в человеческий облик, охранницы одарили его таким набором разочарованных взглядов, что сразу стало понятно — змеем он им приглянулся больше. Слава богам, что хоть обернуться в одежде у него получилось, а то вышло бы совсем неловко. А Иппоталия смотрела молча, чуть удивленно и нахмурив лоб, будто вспоминая что-то.

Он тоже молчал, почтительно склонив голову.

— Герцог, — сказала она, наконец. — Значит, это вы. Сосед. Я вспомнила вас — вы на балу у королевы Рудлога пытались остановить тха-охонга?

— Я, моя госпожа, — Люк поклонился. — Простите меня за вторжение. Дело, к сожалению, срочное, и я понадеялся, что в этом облике вы скорее согласитесь поговорить со мной.

— Вы верно понадеялись, — улыбнулась царица. — Следуйте за мной.

Ветер, гуляющий меж яблонь, кружил голову, и Люк, направляющийся за царицей к дворцу, задерживал дыхание — боялся вдохнуть слишком глубоко и потерять сознание.

— Как вы остались живы? — поинтересовалась Иппоталия, поглядывая на нежданного гостя.

— Я в некотором роде был в ссылке, моя госпожа, — честно ответил герцог. — Его величество Луциус приказал оставаться в герцогстве, пока не сменит гнев на милость.

— Ох уж этот Луциус... — пробормотала морская царица. — Резок он был, резок.

— Он был хорошим правителем и умнейшим человеком, — искренне сказал Люк.

Она кивнула, приглашая его внутрь витой беседки, величественно села на скамью.

— Итак, герцог, что у вас за дело?

Он остался стоять. От попыток сдержать дыхание уже в глазах темнело.

— Да поставьте вы щит, в конце концов, — сварливо и чуть снисходительно сказала Иппоталия. — Иначе с непривычки в обморок упадете. Мужчины... все время нужно вам геройствовать.

— Простите, ваше величество, — смирно произнес Люк, накрывая себя куполом (к счастью, удалось не опозориться, и щит получился с первого раза). — Я не так давно научился ставить защиту и просто не подумал о ней.

Ему полегчало, и он вздохнул и продолжил:

— Я прилетел просить у вас оружия, моя госпожа. К Дармонширу вот-вот подойдут захватчики, а у нас не хватает даже простого, стрелкового, не говоря уже о гранатометах и артиллерии. Мы в таком положении, что я вынужден обращаться за помощью ко всем, к кому возможно. Естественно, за него я заплачу.

Иппоталия печально посмотрела на него, сорвала яблоневый цветок с ветви, проникшей в беседку, покрутила его в пальцах.

— Герцог, — сказала она тяжело. — Как бы я хотела помочь всем, кому это требуется. Но, помимо того, что мне нельзя оставлять Маль-Серену без оружия и защиты, у меня лежит стопка аналогичных прошений от лордов Инляндии и Блакории. Всем нужна военная помощь, всем нужно оружие, а мы маленькая страна с маленькой армией и небольшим арсеналом. Я делаю, что могу, но, боюсь, моя помощь вам будет крайне скудной.

Люк выслушал отказ сдержанно, хотя в голове уже крутились мысли — куда лететь дальше, с кем разговаривать?

— Я понимаю, моя госпожа, — он склонил голову. — И, тем не менее, даже если это будет десять ружей или один гранатомет, я буду благодарен и за такую малость.

Она мягко и грустно улыбнулась.

— Я обещаю, что поговорю с министром обороны, лорд Дармоншир.

— Спасибо, — Люк тоскливо глянул на проглядывающее в окно беседки голубое небо, пошевелил пальцами, играя с ласковым ветерком, что, словно утешая, пробрался к нему под руку. — И опять прошу прощения, что побеспокоил вас. Позвольте мне удалиться, ваше величество?

Иппоталия смотрела на его руку, потом подняла глаза на него, сощурилась.

— У вас очень странная аура, герцог, — медленно проговорила она.

— Мне уже говорили, ваше величество, — вежливо откликнулся он.

— Очень странная, — она медленно, почти неверяще качнула головой и вдруг спросила: — А сколько вам лет?

— Вот-вот исполнится тридцать шесть, моя госпожа, — немного недоумевая, ответил Люк.

— Понятно... — пробормотала она. — Луциус, Луциус... И он лечил вас тогда... Неудивительно, что он вас отослал. У него всегда была сверхъестественная интуиция. Впрочем, что еще ожидать от сына Белого, как не интуиции и удачливости. Правда, — она помрачнела, — удача им с Гюнтером в последний раз отказала.

— Я вас не понимаю, ваше величество, — вкрадчиво, чувствуя вкус давно преследующей его тайны, проговорил Дармоншир.

Царица качала головой, глядя на него, и мягко, почти нежно, улыбалась.

— Я дам вам столько оружия, сколько смогу, лорд Дармоншир, — сказала она. — Но вы ведь сами оружие. Куда сильнее гранатомета. Используйте это.

— Я не очень-то много умею, — признался Люк с неохотой.

Иппоталия укоризненно подняла брови.

— У вас есть очень весомая мотивация научиться. Идите, герцог. Будет вам оружие. Надеюсь, это поможет вам выжить.

И хотя она уже дала понять, что встреча закончена, Люк не мог не спросить:

— Позвольте узнать, что заставило вас отнестись более благосклонно к моей просьбе, моя госпожа?

— Помимо того, что я сейчас разговариваю, по всей видимости, с будущим королем Инляндии, герцог? — уточнила она спокойно.

Люк покачал головой. Нельзя сказать, что он не думал об этом.

— Вы ошибаетесь, ваше величество. Я не рвусь к престолу, а если уж совсем честно, он мне категорически не подходит. И я ему.

— И вы ведь искренни, — удивленно сказала морская царица. — Но вряд ли в Инляндии сейчас есть второй инициированный змей воздуха, лорд Дармоншир, и, значит, вы первый претендент. И вы же понимаете, что Белый решит сам, хотите вы этого или нет?

— Сначала нужно выиграть войну, — напомнил Люк. — Потому что пока дела развиваются так, что, скорее всего, через пару месяцев Инляндии больше не будет. А если мы сможем остановить иномирян — я приму любого короля. Но Белому придется выбирать из кого-то другого — я просто не явлюсь на арену. Мне это не нужно, клянусь.

— Почему же? — с любопытством поинтересовалась Иппоталия.

— Корона — слишком тяжелое украшение, моя госпожа, — объяснил Люк прямо. — Спусти ее чуть ниже — и она становится очень похожа на ошейник.

Она улыбнулась и встала.

— Передавайте супруге мои наилучшие пожелания, герцог, — светским тоном проговорила царица. — Она мне симпатична, очень искренняя девочка. И поздравляю вас с удачным браком. Выиграете войну — приезжайте с соседским визитом. Буду рада вас обоих принять.

И она, величественно и чуть насмешливо кивнув, удалилась, оставив за собой ветер, полный запаха яблоневых цветов и горечи.

Дармоншир, начало марта, Марина

Перед глазами плясали круги, а во рту чувствовался вкус подступающей желчи. Я заставила себя потерпеть и ровно, размеренно закончила накладывать швы на поверхностную, слава Богам, рану бедра у находящегося под наркозом солдата. Обработала рану антисептиком, наложила повязку. И только после этого опустилась на стул в углу операционной, не в силах даже снять перчатки.

Только бы не стошнило здесь, только бы удалось дотерпеть до своих покоев.

Двое слуг замка Вейн, которых я волей своей переквалифицировала в санитаров, сейчас отвезут раненного в реанимацию. А его место через некоторое время займет следующий. И так день за днем, сутки за сутками, бесконечная череда операций, осмотров и обработки ран, прерываемая кратким сном, приступами токсикоза и вкалыванием в себя иголок.

Первые раненые прибыли в Вейн в конце февраля, когда я изнывала от беспокойства и разлитой в воздухе тревоги. Люк не появлялся уже несколько дней, и я мрачно размышляла, как трудно быть в ссоре с мужем, когда его неделями не видишь. Когда все же он приезжал в замок, сил у него оставалось только посетить семейный ужин, кратко рассказать об обстановке на фронте и уйти в свои покои спать, чтобы рано с утра снова уехать. Драгоценностей он больше не дарил — и я понимала, что это не из-за нежелания, а из-за нехватки времени и сил, — ко мне почти не заходил. Все наше общение сводилось к вежливому минимуму. Рука, сжимающая мою ладонь, губы, целующие ее и вопрос:

— Как ты себя чувствуешь?

И мой неизменный ответ:

— Хорошо, Люк.

Чувствовала я себя совсем не хорошо, но рассказывать ему про то, как мне больно и плохо из-за ежедневно усиливающейся отдачи от вкалываемых игл или как выматывает меня начавшийся токсикоз, я не собиралась. Как бы я ни была зла на Люка, ему точно сейчас не до женских недомоганий.

Один только раз он зашел в мои покои — утром, до завтрака, когда я толком проснуться не успела. В верхней одежде, собранный, пахнущий свежестью и табаком — сел рядом на кровать, взял мою руку и надел на указательный палец тонкое кольцо с крупным желтоватым бриллиантом. Я подняла ладонь, сонно рассматривая украшение — только чтобы не коситься на Люка и унять желание прикоснуться к нему. Признаться, я даже как-то соскучилась по обилию драгоценностей, которыми осыпал меня муж. Без его внимания и подарков трудно было демонстрировать равнодушие.

Но больше всего я скучала по Люку.

— Я совсем забыл про него, — хрипловато сказал он в ответ на мой вопросительный взгляд. — Это фамильное обручальное кольцо. Хочу, чтобы ты его носила.

Я выразительно пошевелила пальцами.

— Это не то, что ты преподнес Ангелине на помолвку? Она рассказывала.

— Оно, — не стал отпираться Люк. — Тебя это смущает?

— В нашем браке, дражайший мой супруг, — сухо проговорила я, — есть куда более смущающие вещи. Например, что сначала ты надел на меня брачные браслеты, а потом уже даришь обручальное кольцо.

Он усмехнулся, коснулся губами моей ладони и ушел, оставив меня с неприятной тоской внутри, которую я тщетно пыталась заполнить злостью.

Я не простила его. Но я устала. Устала от обиды, устала от изматывающей ревности и желания сделать ему больно. А, может, это беременность делала меня более мягкой, и на первый план выходили другие вещи. Меня все время мутило, я почти не могла есть и пить — все шло наружу, — и периодически обнаруживала себя сползающей по стеночке в предобморочном состоянии. Виталист Росс Ольверт, как и приглашенный Люком врач, в два голоса твердили, что все в норме, просто организм адаптируется к новому статусу. Спасали меня только прогулки на свежем воздухе.

В тот день после завтрака мы с леди Лоттой и Маргаретой поднимались на холм по начавшему зеленеть парку, обсуждая последние новости, а мой пес Боб носился кругами, радуясь наступающей весне. Мы остановились на вершине — сквозь голые еще деревья вдруг блеснуло очистившееся ото льда море, и воздух был таким прозрачным, что вдалеке, через пролив, видны были очертания острова Иппоталии, Маль-Серены. Вовсю пели птицы, и я подумала, что здесь куда теплее, чем в Иоаннесбурге в это же время.

Светило солнце, пахло весной... но парк впереди был перерыт и превращен земляными валами и рвами в настоящую крепость. А позади, за нашими спинами, с башен замка смотрели в небеса стволы орудий.

Захватчики уже почти вплотную приблизились к Дармонширу. В километрах пятидесяти от фортов уже шли бои. И мне было страшно представить, что еще неделя-две — и война придет и сюда, в этот мирный весенний лесок.

— Что это? — вдруг спросила Маргарета, щурясь в залитое солнцем небо. Рядом охнула леди Лотта — я тоже посмотрела, и мы быстро-быстро, стараясь держаться под ветками деревьев, пошли к замку. Над парком, очень высоко, на безопасном отдалении от орудий, кружила чудовищная иномирянская стрекоза, отсюда похожая на игрушечную. Мы уже несколько раз видели их над Вейном, и Жак Леймин, вращая глазами, требовал не уходить далеко, а лучше гулять во внутреннем дворе. Но сидеть в четырех стенах и постоянно трястись от страха было смерти подобно.

Стрекоза, заложив вираж над морем, улетела, но прогулка уже была испорчена, и мы, не сбавляя шаг, вышли на широкую тропинку, ведущую к замку. И как только вышли из леса, увидели несколько военных тентовых грузовиков у крыльца Вейна. Вокруг стояли люди.

— Госпожа герцогиня, — мне навстречу спешил одноглазый Майки Доулсон, в отсутствие Люка перенесший на меня всю свою преданность и назойливость. — Это солдаты и офицеры из графства Милсброк. Почти все ранены, в грузовиках около тридцати человек лежачих. Просят встретиться с вами.

Я кивнула, ускоряя ход, и леди Лотта с Ритой поспешили за мной. Мне навстречу, прихрамывая, пошел грузный офицер, в чине майора. Половина лица у него была обожжена и, судя по тому, как он берег руку, под кителем тоже были ожоги.

— Ваша светлость, — он поклонился. — Простите нас за беспокойство. Я принял решение свернуть сюда в надежде, что вы сможете нам помочь.

— В чем дело? — нетерпеливо поинтересовалась я, оглядывая измученных, серых солдат, часть из которых уселась прямо на парадное крыльцо Вейна: кто-то курил, кто-то бездумно смотрел прямо перед собой. Из грузовика вдруг послышался болезненный стон.

— У меня здесь среди лежачих четверо тяжелых раненых, — объяснил он. — Не довезу я их на машинах до ближайшего госпиталя, ваша светлость. А в Реджтауне листолетов не нашлось, все на вылете...

Я кивнула, соображая, чем могу ему помочь. Маленький курортный городок Реджтаун, расположенный в нескольких километрах от замка, сейчас был заполнен людьми — Люк организовал там центр помощи беженцам. Там работали социальные службы, и прибывшим оказывали первую помощь и распределяли по городкам герцогства. Там же принимали раненых из других районов Инляндии и транспортировали тяжелых в больницы Дармоншира. Но, насколько я знала, госпиталь в столице герцогства, Виндерсе, уже был переполнен, не говоря уж о маленьких районных больницах, где в мирное время требовалось максимум пять хирургических коек.

... — Я подумал, ведь у вас должен быть личный листолет, ваша светлость? — с грубоватым отчаянием спросил офицер. — Простите меня за вольность! Ребята хорошие, а не довезу, не довезу...

— На личном улетел к фортам мой супруг, герцог, — объяснила я, глядя, как каменеет и темнеет его лицо. Он вдруг разом сгорбился, словно я этими словами забрала тот стержень, на котором он держался.

— Ну тогда извините за беспокойство, — пробормотал он и повернулся к солдатам, махнул рукой. — Докуриваем, погружаемся, бойцы!!!

Я растерянно смотрела на то, как уставшие солдаты подтягиваются и переваливаются через борта грузовиков. Перевела взгляд на окна второго этажа и решилась.

— Майор, — сказала я в широкую спину. — Я не могу предоставить вам листолет, но у меня есть реанимационная палата, врач и виталист. И мини-лазарет в замке. Но вы должны понимать, что это не хирургическое отделение. И я не могу гарантировать, что всех удастся спасти.

Он обернулся, криво дернул обожженным лицом.

— Лучше так, чем помрут по дороге, ваша светлость, — проговорил он и устало стянул теплый офицерский картуз. — Благодарю вас.

Я кивнула.

— Тогда я сейчас распоряжусь. Сейчас сюда принесут носилки и мы самых тяжелых отнесем на сканирование. А потом займемся остальными.

Через полчаса в холле замка у лестницы на верхние этажи начал образовываться стихийный лазарет. Все солдаты в палаты на втором этаже бы не поместились, а распределять раненых по гостевым комнатам на всех этажах замка было неразумным — на беготню по осмотрам потратишь больше времени, чем на сами осмотры. И я, оглядев огромный холл — с одной стороны в него выходила кухня и хозяйственные помещения, с другой — коридор, ведущий в библиотеку и кабинеты службы безопасности Леймина, — подозвала Ирвинса и приказала организовать слуг и вымыть тут все с дезинфектором. А затем унести в хранилища драгоценные ковры, статуи и вазы, принести сюда односпальные кровати, чистое белье, и организовать в одном из хозяйственных помещений помывочную. Дворецкий, может, и подумал, что хозяйка сошла с ума, но с каменным лицом пошел выполнять приказ, а я направилась на второй этаж в сопровождении Майки Доулсона.

— После осмотра тех, кого разрешу, нужно накормить, Майки, — говорила я, поднимаясь на второй этаж. — Без изысков, просто и сытно. Наймите еще поварих, если сил имеющихся не хватит. И подумайте о закупке продовольствия. Большинство легко ранены, но все равно пробудут здесь не менее недели.

— Будет сделано, моя госпожа, — бормотал Майки, чиркая ручкой в блокноте.

Медицинский персонал замка состоял из виталиста Росса Ольверта, медсестры Фионы Линн, акушерки Кэтрин Лоу и двух врачей, — терапевта, Микаэля Поля, и опытного пожилого гинеколога Лео Кастера, который по роду своей деятельности выполнял гинекологические операции и мог сшить сосуд или рану. На него-то и легла основная тяжесть операционного процесса. К чести Кастера, он ни глазом не моргнул, выслушав мое требование. Только сказал:

— Вы же понимаете, что у меня очень узкий профиль, ваша светлость? У меня, конечно, есть опыт общих операций, но он очень давний, еще с ординатуры.

— Понимаю, — ответила я. — И не могу вас заставить, вас нанимали для другого, доктор Кастер. Но если не возьметесь вы, за стол придется вставать мне. Мне и так придется, но из нас двоих у вас все же больше опыта и лучше поставлена рука.

Он повздыхал, поправляя очки над седыми бровями, сходил на осмотр тех четверых, которые были в тяжелом состоянии, и приказал медсестре готовить операционную. Видимо, в ожидании моих вероятных осложнений он все-таки заскучал по настоящему делу.

К работе с ранеными я привлекла всех, кого смогла, в том числе и Маргарету — приставила ее к терапевту и они вдвоем занялись обработкой ушибов, обмороженных и обожженных конечностей, поверхностных ран и прочих несмертельных ранений. А я с тяжелым сердцем подготовила вторую операционную, вызвала на помощь мага-телепортиста Тиверса, который, как любой обучающийся в магуниверситете, изучал и практиковал основы виталистики, дождалась, пока на второй этаж поднимут солдата с тяжелым ранением брюшной полости и приступила к операции.

Я не имела достаточного операционного опыта, и больше всего боялась, что начнут дрожать руки. Я не была анестезиологом и боялась, что неправильно рассчитала наркоз. Страхи и сомнения теснились в моей голове, но стоило мне взять в руку инструмент, как сознание очистилось, перед глазами замелькали уверенные действия Эльсена — и я приступила к делу.

В этот же день открылся счет тем, кого мы спасти не смогли. На хирургическом столе умер солдат с тяжелой травмой головы. И хотя я понимала, что чудом было то, что он вообще прожил почти сутки, легче мне от этого понимания не становилось. Его сожгли в выкопанной яме, в парке за замком, чтобы избежать превращения в нежить. С тех пор импровизированный крематорий работал почти каждый день. А я возненавидела запах дыма и ветер с запада.

Часть солдат через неделю покинуло замок — но уже пошла молва, что в Вейне развернут еще один госпиталь, и сюда уже намеренно везли раненных, сдавали их нам на руки, умоляли принять — и как мы могли отказать?

Я с отчаянием понимала, что нам не хватает медиков и оборудования. Характер ранений постепенно менялся — если поначалу часто привозили солдат с торчащими болтами от арбалетов и попадались колото-резаные раны от клинков и лап охонгов, то дальше все больше было осколочных ранений, огнестрельных и ожоговых. Наши враги осваивали наше оружие.

Я отправила в столицу герцогства приказ найти для нас врачей, дать хоть устаревшее оборудование и, главное, прислать препараты и перевязочные. Но мэр Виндерса на следующий же день позвонил мне и почти со слезами поведал, что всего этого не хватает и в госпиталях столицы и что они сами находятся в бедственном положении. Я, скрипнув зубами, приказала Майки скупить препараты в аптеках герцогства и решила обязательно поговорить с Люком. А если он не сможет решить — уже тогда обратиться к Василине. Мне не хотелось навешивать на сестру еще и эту задачу: моей заботой был маленький госпиталь, а у нее — воюющая страна, с двух сторон удушаемая иномирянами. Она бы мне, конечно, не отказала, но в Рудлоге тоже было кого лечить.

Медперсонал неожиданно начал пополняться из беженцев-инляндцев, которые проходили через распределительный центр в Реджтауне. Сначала появился молодой анестезиолог с безумным взглядом и нервным тиком на щеке, который бежал из разрушенной клиники в одном из ближайших графств, и от его рассказов — о том, что творили захватчики с ранеными солдатами в госпитале, у меня волосы вставали дыбом. Затем пришла семейная пара педиатров — да, детей с воюющих территорий нам тоже привозили. Появилась наконец-то еще один виталист, моя ровесница, не успевшая закончить до войны магуниверситет Лаунвайта, несколько медсестер. Но этого было мало.

— Неужели через распределительный центр проходит так мало медиков? Ведь вся страна бежит к нам! — негодовала я, выйдя с леди Шарлоттой на крыльцо замка после очередной операции. Мне постоянно не хватало кислорода, я даже спать начала с открытыми окнами — правда, закутавшись в три одеяла и оставив снаружи только нос.

— Они боятся, — успокаивающе сказала леди Лотта, пока я, подставив лицо весеннему солнцу, глубоко вдыхала и выдыхала свежий воздух, терпко пахнущий березовыми почками. — Война идет за ними и все понимают, что она придет и сюда. Нужно иметь немало мужества, чтобы рискнуть повторно встретить то, отчего бежишь.

Я стояла с закрытыми глазами — и мама Люка приобняла меня, погладила по плечу.

— Думаете, мы проиграем? — тихо спросила я, положив голову ей на плечо. — Люк не победит?

Она невесело усмехнулась.

— Я знаю своего сына. В его жилах течет такая кровь, что он сделает все. И победит или ...

Она не стала договаривать. И правильно. Смерть последние дни ходила слишком близко к нам, чтобы еще давать ей силу поминанием всуе.

— Да... — проговорила я почти неслышно. — Люк таков.

Мы стояли, молча глядя в зеленеющий парк. В воздухе разлита была березовая горечь, и запах этот показался вдруг очень уместным рядом с леди Шарлоттой с ее темными грустными глазами, жестами отчаяния — когда она вдруг поднимала тонкую кисть ко лбу и замирала так на несколько секунд, — и вдовьими, темно-фиолетовыми цветами в одежде. Кого бы она ни потеряла, она несла свое горе с достоинством королевы. Уметь бы мне так контролировать свои эмоции...

Я очнулась от хлопнувшей двери — санитары вывезли солдата из операционной. Тяжело поднялась и, прополоскав рот водой, чтобы сбить тошноту, принялась медленно наводить порядок. За две недели, прошедшие с приезда первых раненых, я набила руку на поверхностных ранах, но на что-то более сложное у меня не хватало знаний. Но зато я высвобождала время на сложные операции и возможность отдохнуть для доктора Кастера, который творил настоящие чудеса для узкопрофильного специалиста.

Из операционной я вышла, качаясь от голода и слабости. В лазарете пахло дизенфектором и лекарствами, из второй операционной раздавались тихие голоса — там работал доктор Кастер, и у него операция должна была продлиться куда больше, чем моя. Часы над столом дежурной медсестры показывали полдень, и с одной стороны нужно было поесть, чтобы не упасть без сил, а с другой — опять ведь накатит дурнота и не дай боги на глазах пациентов...

Второй этаж постепенно весь превратился в лазарет, а на другой стороне коридора расположился наш "детский сад", который взяла на себя леди Лотта. Детей периодически привозили нам с захваченных территорий — в том числе и потерявших родителей, да и в замке их оказалось немало — как у слуг, эвакуированных Люком с Лаунвайта, так и у местных работников, которые попросили убежища для своих семей. Они верили, что мы успеем их спасти, если враг перешагнет через укепляемые Люком форты. Хотелось бы мне не обмануть их веру. Я-то гарантированно имела возможность уйти с помощью переноски. А вот рассчитывать на постоянно барахлящие, а то и вовсе отказывающие Зеркала и телепорт было уже страшно.

Я прошла мимо детской, слыша тихий голос леди Кембритч — и перед тем, как подняться в свои покои, все же решила подышать свежим воздухом. Может, тошнота пройдет и я смогу нормально поесть. Спустилась по лестнице, быстрым шагом прошла мимо ширм, перекрывающих импровизированный лазарет в холле и распахнула двери, задохнувшись от солнечного света и бодрящего ветерка.

Чуть поодаль курили солдаты — при виде меня они вытянулись, поклонились. Я кивнула в ответ, расслабленно прижалась спиной к нагретому камню стены и закрыла глаза. И почти заснула, расслабившись под ласковым мартовским солнцем и потеряв счет времени.

— Марина?

Я распахнула глаза и едва удержалась, чтоб не взвизгнуть. От счастья в груди разливалось медовое тепло, а я стояла и улыбалась, глядя на Мартина, появившегося прямо напротив меня. Обритого, похудевшего, в военной форме. Рядом с ним стояла Виктория, но меня это ничуть не смутило.

— Не верю своим глазам, — сказала я с нежностью, протягивая ему руки. Он взял их, сжал, привычно широко усмехнулся. Глаза его сияли.

— Я же обещал, что навещу тебя. Марина, представляю тебе Викторию...

— Мы уже знакомы, — напомнила я недоуменно.

— ... жену самого невероятного мужчины в мире...

— И самого скромного, — добавила Виктория беззлобно.

Мартин усмехнулся и спокойным, привычным жестом приобнял ее за талию. И время вдруг замерло — я осознала, что вот она, новая реальность, где мы уже совсем другие люди, немного чужие друг другу, и наше общее счастливое и легкое прошлое осталось где-то там, до войны. И неожиданно для себя всхлипнула, продолжая улыбаться.

— Я так рада, — сказала я сдавленно. — Рада тебя видеть, и вас, леди Виктория. И поздравляю вас. Присоединитесь ко мне за обедом?

— Я же говорил, что нас тут накормят, — заговорщечески проговорил Мартин, ухитрившись одновременно подмигнуть мне и поцеловать волшебницу в макушку. Он дурачился — но я видела его серьезные, уставшие глаза, — он вел себя как дамский угодник — но все его внимание было сосредоточено на Виктории.

— И накормлю, и заговорю до смерти, не сомневайтесь, — подтвердила я, чувствуя необычайную легкость. Даже тошнота немного отступила, когда я поднималась по крыльцу.

— А я проснулся с утра — второй день затишье, ни жуков тебе, ни иномирян, — говорил Мартин мне в спину, — и предложил Вики навестить тебя. — Он зашел за мной в холл, увидел койки с лежащими ранеными, санитарок, едва слышно присвистнул. — Гляжу, у тебя тут свои развлечения.

— Не скучаю, — откликнулась я, с удивлением заметив среди перестилающих белье на освободившихся койках девушек рыжеволосую Софи. Она тоже заметила меня, опустила глаза, и я отвернулась. Потом решу этот вопрос.

Навстречу мне спешил дворецкий — и я кивнула ему:

— Ирвинс, обед на троих в мои покои. И предупредите леди Шарлотту и леди Маргарету, что сегодня у меня гости.

— Да, ваша светлость, — кротко откликнулся старый слуга и направился к кухне.

— А счастливый супруг на фортах? — продолжал Мартин. Я, уже ступившая на лестницу, с удивлением взглянула на него.

— Да. А ты-то откуда знаешь?

— Так очаги сопротивления все наперечет, — пожал плечами Мартин, поднимаясь вслед за мной. — В Инляндии Дармоншир с юга и Форштадт с севера, плюс несколько земель на западе, у моря, еще держатся. И у нас в Блакории северо-восток полукругом от гор. Мы сейчас окопались в Нордшере, это городок на севере Блакории, так что хотя бы есть где помыться и поспать. В мороз спать в палатках — то еще удовольствие, скажу я тебе...

То ли от подъема, то ли от общей усталости закружилась голова, снова подступила тошнота, и я покачнулась прямо там, на лестнице. Март ловко подхватил меня, обеспокоенно заглянул в лицо.

— Может, мы не вовремя? И нам лучше уйти, Марина?

— Только попробуй! — горячо возразила я. — Сейчас пройдет. Второй месяц беременности со мной случился, Мартин, со всеми прелестями. Все в порядке.

— Позвольте мне, — Вики взяла меня за запястье и от руки ее полилась по телу прохлада. Мгновенно ушла тошнота, тяжесть из головы, и даже в глазах просветлело. — Надолго не обещаю, но до завтра продержится точно.

— Боги, леди Виктория, — простонала я благодарно, — я ваша должница. Я теперь хоть поесть нормально смогу. Спасибо!

Это был первый такой мирный и расслабленный обед за долгое время. Слуги накрыли стол в гостиной моих огромных покоев. В окна лился солнечный свет, слышно было птичье бодрое чириканье, и если бы не легкий запах спирта от моих рук, военная форма Мартина и темы наших разговоров, можно было бы притвориться, что сейчас обычный весенний день.

Март говорил о боях, в которых принимал участие, о том, как постепенно учатся бить врагов, несмотря на их подавляющее численное преимущество, делился курьезными случаями... Виктория слушала его, поглядывая с почти материнской снисходительностью и периодически вступая в разговор. Но когда он поворачивался к ней — взгляд ее так теплел, что я непривычно сентиментально таяла. И было очень заметно, что эти двое знают друг друга очень давно, так давно, что понимают друг друга без слов.

Беременность — забавное состояние. Оно вытаскивает эмоции, совершенно тебе не свойственные.

Хотела бы я узнать, как они все-таки нашли дорогу друг к другу после всего, что между ними стояло. Как она смогла простить и принять его? Как он смог убедить ее?

Мне столько хотелось ему рассказать и столько услышать, но присутствие Виктории все же сказывалось на нашей откровенности. И она, словно почувствовав это, поинтересовалась:

— Марина, графиня Кембритч ведь в замке? Я бы хотела повидаться с ней.

— Она сейчас в детской комнате на втором этаже, — сообщила я, с любопытством глядя на нее. Интересно, откуда она знакома с леди Лоттой?

— Тогда, с вашего позволения, я спущусь к ней.

— Конечно, — с признательностью сказала я.

— Вики, даешь нам поболтать по-девичьи? — усмехнулся Мартин.

Она невозмутимо улыбнулась, скользнула рукой по его плечу и вышла.

Я под хороший кофе торопливо и сбивчиво рассказала другу обо всем, что произошло с момента ритуала по возвращению Полины, на котором стало известно о моей беременности. О своей свадьбе, о нашей дальнейшей жизни с Люком. Говорила, ощущая, как снова накатывают на меня гнев, негодование, обида, разочарование... и после того, как я закончила, в гостиной стало так тихо, что я поняла, как громок был мой голос.

— Я понимаю, что для тебя это все звучит смешно сейчас, — добавила я, глядя на задумчивого Мартина. — Да и для меня... все эти драмы на фоне войны кажутся глупостями. Но меня никак не отпускает, Март. Я умом все понимаю, но как вижу его — вся муть изнутри поднимается. И ненависть, и злость...

— И все же ты здесь, — сказал он понимающе.

— Как видишь, — усмехнулась я. — Я не могу от него уйти. И боюсь, страшно боюсь, что прощу, а потом всю жизнь буду ловить его с другими. Это очень унизительно.

Блакориец хмыкнул.

— Как о себе слушаю. Кажется, мы с ним из одной породы, Марина. Что сказать — еще пару месяцев назад я твердил бы тебе, что люди не меняются. Но сейчас, — он расставил руки и широко улыбнулся, — посмотри на меня. Долгие годы я занимал первое место среди бабников Туры, и что же? Сейчас я добровольно лег под каблук Вики и совершенно счастлив.

Он сделал глоток кофе и совершенно серьезно добавил:

— Мы, мужики, хоть и венец творения, но в каких-то вещах исключительные тугодумы, Марина. Пока жизнь нас лбом об очевидное раз сто не постучит, дурим по-страшному. И вот что я тебе скажу: ты, конечно, еще какое-то время поизмываешься над бедолагой от души. Не с твоим характером оттаивать быстро. Затем вы бурно примиритесь, получив от этого массу удовольствия, и продолжите жить, души не чая друг в друге и периодически устраивая себе встряски.

Я вздохнула и с улыбкой покачала головой. Иногда мне казалось, что он знал меня лучше, чем я сама.

— Главное — пережить эту войну, Мартин.

— А куда мы денемся? — откликнулся он так же серьезно. — Не бесконечное же у них количество людей. Пока они давят массой, но любой ресурс когда-нибудь заканчивается.

Мы еще долго говорили — и о них с Вики, и о войне, и я слушала его и понимала, что за кажущейся беззаботностью стоит дикое напряжение, изматывающие сражения и ежедневный риск. А я до боли хотела, чтобы мой друг в этой мясорубке выжил.

Он вдруг посмотрел на часы, посерьезнел.

— Ничего себе я заглянул на обед. Уже почти три часа прошло. Пора нам возвращаться.

— Мартин, подожди, — попросила я и начала закатывать рукав платья, чтобы не испачкать. — Выпей моей крови.

Брови его полезли на лоб.

— Это метафора какая-то? — осторожно спросил он. — Или ты от токсикоза чудишь, твоя светлость?

— Считай это моей причудой, — согласилась я. — Только держи ее в тайне. Эта причуда усилит твои магические способности, Март. Думаю, тебе это будет не лишним.

Он посмотрел на меня уже без иронии.

— Не лишним, Марина. А...

Я тоже понимала его без слов. Хотя и не была женщиной, которую он любил.

— Если Виктория согласится, я ее тоже напою, Мартин.

Они ушли через полчаса — вдвоем в одно Зеркало. Я поглаживала ладонь, фантомно пощипывающую от залеченного Мартином пореза и смотрела, как тает серебристая гладь перехода. На душе было легко и немного тревожно — и я шепотом попросила у богов, чтобы мы с Мартином обязательно встретились снова. И чтобы боги уберегли их обоих.

После я спустилась к леди Лотте. Мне было любопытно, что у них общего с Викторией. Но поговорить не удалось — матушка Люка, невообразимо элегантная в фиолетовом платье с черным цветком на груди и забранными вверх волосами, читала детям книгу. Здесь же была Маргарета — она с кислым видом сидела у окна и вязала крючком нечто, похожее на крокодила. Во всяком случае, четыре зеленые лапы угадывались.

Леди Лотта сделала мне знак рукой, чтобы я подождала, и продолжила:

— ... и тетушка-сова сказала олененку: не плачь, малыш, мы найдем твою маму...

Я подошла к Рите, присела на подоконник.

— Милая зверушка.

Она фыркнула.

— Твой муж, между прочим, Марина. Вяжу Люку его альтер-эго. Похож?

Я присмотрелась.

— Больше кляксу с лапами напоминает, Рита. Или раздавленную лягушку. Вязание не твое.

— А то я не знаю, — пробормотала она. — Заняться просто пока нечем... а я его все равно не видела, по твоим рассказам воссоздаю.

Под окнами раздался оглушительный сигнал клаксона и мы посмотрели на улицу. Опять два грузовика — и из них уже аккуратно сползали первые раненые. Мы переглянулись и побежали к выходу.

У дверей замка стояли носилки — я, торопливо накинув халат и передник, повязав волосы, подхватила одни, вторые взяла Маргарета. Она тоже уже была в халате. Из-за распахнутых дверей слышны были команды санитаров, стоны раненых. Там царил организованный хаос. Командовала моя акушерка, на время войны переквалифицировавшаяся в старшие сестры — она увидела нас, помахала тетрадью, куда записывала раненых. Санитары таскали лежачих на первичный осмотр. С тяжелыми счет шел на секунды — даже правильно переналоженный жгут или поддерживающий укол могли отсрочить смерть.

— Сколько? — крикнула я пожилому шоферу, передавая носилки санитару, который стоял в кузове.

— Шесть тяжелых, — ответил водитель, оторвавшись от кружки с водой — пил так жадно, будто сутки не делал этого.

Мужчины спустили раненого вниз — молодой солдат, без ноги, с закатившимися глазами. Я присела взяться за ручки носилок, оглянулась в поисках Риты — но с другой стороны уже встала рыжеволосая Софи.

— Этого наверх! — крикнула я. В царившем хаосе тихо говорить не получалось.

На втором этаже я быстро сняла с солдата одежду, осмотрела на предмет незамеченных ран, обмыв и обтерев обеззараживающим, сделала пометки в карте, прикрепив ее в изголовье койки — и сдала пациента на руки Россу Ольверту. Виталист начал накладывать удерживающий кокон, чтобы в ожидании операции больной не умер. Лучше бы стазис, конечно, но Ольверт не был достаточно силен, чтобы наложить стазис на длительное время. Хлопнула дверь операционной — то доктор Кастер с красными от недосыпа глазами прошел внутрь, за ним спешил анестезиолог — он иногда ассистировал нашему чудотворцу. А я побежала обратно к машинам.

Через три часа в замке опять воцарилась тишина. Доктор Лео начал уже вторую операцию, и я, закончив перевязки и выставляя ампулы с кровеостанавливающим и витаминами на вечерние уколы, с тоской подумала, что нужно срочно искать второго хирурга — иначе Кастер долго не протянет. Хотя, возможно, ему и не придется долго надрываться — потому что препараты кончатся раньше. С нынешним завозом раненых запасы заметно уменьшились.

Нужно было бы присоединиться за ужином к леди Лотте и Рите, но эмоций сегодняшнего дня было слишком много — мне снова нужно было на свежий воздух.

Солнце клонилось к закату, освещая натянутые веревки, на которые санитарочки развешивали одежду, снятую с солдат, выстиранную и обработанную от вшей и прочих паразитов. Одна из девушек направилась к замку, прижав к боку большую опустевшую корзину. Увидела меня, замерла — и подошла.

Я не хотела с ней разговаривать. Но уходить было бы подобно бегству.

— Ваша светлость, — сипло сказала Софи, целовавшаяся с моим мужем, — видите, я осталась тут. Хотела попросить вас не выгонять нас с детьми. Я могу быть полезной.

Я неохотно покосилась на нее. Голос ее еще не восстановился, и на руках были видны пятна от холодового ожога. А вот лицо уже очистилось от них. И она была прехорошенькой — яркой, сочной. Неудивительно, что Люк не прошел мимо.

Меня одновременно кололи вина и злость. И чтобы не поддаваться ни тому, ни другому, я заговорила.

— Где ваши девочки?

— С леди Шарлоттой, госпожа.

Я кивнула. Точно, я же видела их там днем.

— Так что вы решите, ваша светлость? — немного грубовато поинтересовалась она, ставя корзину на крыльцо. — Вам и глядеть на меня, должно быть, тошно, да куда мне переезжать сейчас? Здесь мы с детьми хоть в какой-то безопасности.

Я молчала, потому что она была права — рядом с ней мне было невыносимо и видеть ее не хотелось. И она, видимо, что-то увидела на моем лице, потому что заторопилась:

— Я отработаю, богами клянусь! Я ведь тоже не только полы мыть да утки выносить умею. Я и укол поставить могу, и капельницу сделать. У меня мама была медсестрой, я ей помогала до пятнадцати лет. У нас район знаете какой был? Постоянно кто с ножевым, кто с пулей. Чуть что, к матушке везли, в больнице-то полицию сразу позовут. А она меня в помощь. Говорила, что еще денег заработает и на врача меня выучим.

— И почему не выучили? — поинтересовалась я равнодушно.

— Да что вы, — Софи стянула с рыжих волос косынку. — Мамку ограбили и убили, а отчим меня на улицу выбросил. Благо меня сразу почти Билли подобрал. Не успела хлебнуть по полной.

— Билли — это ваш муж? — я с трудом припоминала, что рассказывал Кембритч.

Она с изумлением посмотрела на меня и хмыкнула.

— Это его светлость сказал вам? Билли — это мой сутенер, госпожа, ну и любовник. Я работала в его клубе. И любила, потому что он меня от такого спас... лучше вам и не знать.

Я закрыла глаза. Мой муж в день нашей свадьбы целовался с проституткой.

— Лорд Кле... тьфу, Дармоншир, госпожа, всегда был добр и относился как к леди. Не обидел ни разу. И от смерти меня с девочками спас, здесь спрятал. Не трогал, меня, не думайте, хотя, — она усмехнулась, — я б не против была. А я видите как его отблагодарила. Что весь замок меня ненавидит.

Она, наконец-то, замолчала, продолжая стоять рядом со мной, сминая в руках платок и глядя в парк.

— Ну я тогда буду собираться, — сказала она грустно. — И простите меня, госпожа. Ваш муж хороший человек, уж поверьте мне. Мне хороших попадалось немного.

И хотя это была чистой воды манипуляция, я поняла, что как бы я ни хотела этого, я не способна ее выгнать. Слишком свежи в памяти были времена, когда моя жизнь зависела от милости других людей. И слишком сильно до сих пор давило чувство вины из-за того, что я чуть не убила Софи.

— Оставайтесь, — буркнула я. — Сейчас каждые умеющие руки на счету.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

— Что?

— Оставайтесь, — повторила я сухо. — Дети ваши ни в чем не виноваты, да и мне все равно, кем вы были, если вы сейчас будете честно трудиться. Война ровняет всех. А теперь идите. Я хочу побыть одна.

Софи присела в книксене. Глаза у нее были шальными и изумленными, как у собаки, которую много били и вдруг погладили.

— Спасибо, госпожа. Спасибо!

— Да идите уже! — почти рявкнула я — потому что я все равно все помнила.

Она подхватила корзину, потянула на себя дверь и вдруг обернулась.

— Вы тоже хороший человек, леди Дармоншир, — произнесла она тихо. — Не надо бы мне это говорить, но я на вашем месте себя бы не оставила. Нельзя так всем доверять.

Я не ответила, и она скользнула в холл, оставив меня наедине с клонящимся к закату солнцем.

Через полчаса я выруливала с шоссе на дорогу к фортам. Нужно было поговорить с Люком, и я решила сделать это лицом к лицу. Заодно и отвлечься — и посмотреть, наконец, на сами укрепления.

Слева от меня вдоль дороги шла высоченная каменная стена, такая широкая, что по ней можно было на автомобиле проехать. То и дело каменное ограждение переходило в дозорные башни — на их площадках я видела наблюдательные посты, да и на самой стене то и дело встречались патрули, провожающие мою машину взглядами. Кое-где сверху стояли пулеметы, орудия, такие же, как в башнях замка Вейн, рядом лежали ящики со снарядами.

Сами форты представляли из себя небольшие крепости — стена будто раздваивалась, образуя ограниченный четырьмя башнями квадрат, внутри которого находился гарнизон. Заходящее солнце окрашивало серый камень стен в красноватый оттенок. Я проехала два гарнизона (они так и назывались: Первый форт, Второй форт...), периодически вцепляясь в руль и фыркая от неожиданности: с другой стороны дороги был лес, и то и дело перед машиной сигали зайцы, — и остановилась у тяжелых ворот третьего. Я не была уверена, что застану Люка здесь, однако Берни, недавно навещавший нас в Вейне, говорил, что ставку командующего сделали именно в Третьем форте, и я надеялась, что не прогадаю.

Ко мне от подъемных ворот подошел часовой в длинной серой шинели, и я опустила оконное стекло.

— Здесь закрытая территория, леди.

— Леди Дармоншир, — пояснила я, ничуть не обидившись. Каждому служивому вовсе необязательно знать меня в лицо.

Он присмотрелся, заколебался.

— Простите, леди, можно ваши документы?

Я протянула ему водительское удостоверение на имя Марины-Иоанны Рудлог.

— Не успела поменять, — любезно сообщила я.

Он посмотрел, кивнул, возвращая мне документ, и взял под козырек.

— Прошу прощения за беспокойство, госпожа герцогиня, — и нажал на рычаг, торчащий из стены. — Проезжайте.

Ворота с визгом полезли вверх, и я въехала в залитый красноватым солнечным светом форт.

Внутри оказалось множество военных. Несколько десятков занималось на небольшом плацу посреди форта и эхо от команд офицера гуляло по крепости. Кто-то копошился у боевых артиллерийских машин — некоторые из них выглядели странно, будто их жевали, кто-то стоял у входа в небольшое здание, видимо, административное. Я скромно припарковалась почти у самого въезда, вышла из машины и сразу же привлекла всеобщее внимание, хотя оделась скромно и практично — высокие сапоги на низком каблуке, брюки, легкое пальто.

Мое же внимание было направлено на дальнюю стену — на ней у двух орудий находилось несколько человек, и высокую фигуру Люка я узнала издалека. Теперь осталось понять, как к нему попасть — не кричать же "я здесь", пытаясь привлечь внимание.

— Госпожа герцогиня, — ко мне подошел один из офицеров, — я могу вам помочь?

Этот молодой человек определенно читал светскую хронику.

— Я бы хотела поговорить с супругом, — сказала я, не отрывая взгляда от Люка. Он стоял в окружении военных, и они о чем-то спорили. Кембритч вдруг дернул плечами, завертел головой — и я совсем не удивилась, когда он обернулся. Мы всегда чувствовали друг друга. Несколько секунд он смотрел на меня, криво улыбаясь, затем что-то сказал сопровождающим. И я подняла подбородок выше, тоже глядя на него.

— Позвольте, я провожу вас, — раздался голос сбоку.

— Да, будьте любезны, — откликнулась я и последовала за офицером, слыша, как гулко стучат каблуки сапог о брусчатку, которой был выложен внутренний двор. Меня провели к лестнице, предложили руку, чтобы подняться — с непривычки на крутых узких ступеньках можно было и упасть. И я пошла по широкой стене навстречу Люку — собеседники его спускались сейчас по противоположной лестнице, а он стоял и ждал меня.

Наконец, я остановилась, разглядывая мужа. Офицер отдал честь и быстро удалился.

— Марина, — Люк наклонился, легко поцеловал меня куда-то около уха. — Что ты здесь делаешь?

— И ты рад меня видеть, — подсказала я, отмечая его обветренное лицо, щетину и общий усталый вид. Здесь дул пронизывающий ветер, и я, одетая лишь в тонкое пальто, поежилась.

— Рад, — согласился он. — Спустимся вниз? Замерзнешь.

— Нет, здесь хорошо, — возразила я, разглядывая пространство за стеной. Там, куда хватало взгляда, поднимались укрепления — какие-то валы, рвы, поваленные деревья, окопы... — Вы проделали большую работу, Люк.

— Ты приехала, чтобы похвалить меня? — спросил он хрипло и иронично. Снял с себя куртку, накинул мне на плечи.

— Нет, — я укуталась плотнее. — Чтобы поговорить.

— Ты могла бы позвонить.

Я наконец-то взглянула ему в глаза.

— Ты тоже мог, Люк.

— Я понял, — сказал он с кривой улыбкой и взял меня за руку. — Ты здесь, чтобы поругаться. Спустимся ко мне в комнату?

— Поругаться? — усмехнулась я.

— Можно даже дважды, — хрипло подтвердил он и погладил большим пальцем мое запястье под брачным браслетом. — Или больше, если останешься на ночь.

Я покачала головой и опустила глаза.

— Я так соскучился, — сказал он тихо. — Но мне не вырваться, Марина. Хорошо, что ты приехала.

В ухе его поблескивала моя серьга — цветок шиповника, рубины и золото, и я некоторое время завороженно смотрела на свою метку. "Я тоже соскучилась", — могла бы сказать я. И так тоскливо было и страшно, что хотелось прижаться к Люку, закрыть глаза и помолчать, вдыхая его запах. А потом все же пойти с ним в его комнату.

Мне так этого хотелось, что я высвободила руку. И резче, чем нужно было, проговорила:

— Я не за вниманием приехала, Люк. Мне нужна твоя помощь — нужно как-то достать лекарства и оборудование. Иначе госпиталь в Вейне превратится в похоронное бюро. Из Виндерса нам помочь не могут — только если обделить какую-то еще больницу. Этого я позволить себе не могу.

Люк молчал и хмурился.

— Я планирую в ближайшие дни отослать тебя и матушку с сестрой, — наконец, спокойно сказал он. — С госпиталем я решу, завтра же всех раненых увезут и распределят по больницам.

Я не хотела ссориться. Только не здесь, где из-за бесконечных укреплений на нас свинцовой неотвратимой массой двигалась война. Поэтому кротко попросила:

— Не надо. Я нужна здесь, Люк.

— Ты обещала, что уедешь по первому моему требованию, — напомнил он.

Я легко улыбнулась.

— Конечно, я обещала. Ты напугал меня тогда.

— Прости.

— Мне понравилось, — заверила я — он хмыкнул, и теперь я сжала его ладонь. — Не отсылай меня, Люк.

— Это запрещенный прием, детка, — укоризненно сказал он и посмотрел на наши сцепленные руки.

— Для меня это хоть какое-то занятие, — голос мой был почти умоляющим. — Если же появится реальная опасность, я не буду сопротивляться, обещаю.

— Я боюсь за тебя, — сказал он устало.

— А я за тебя, — нервно парировала я, — но я же не требую сбежать с фортов. Ну пожалуйста, Люк, — я сделала шаг к нему. — Пожалуйста.

Я и дернуться не успела, как он все-таки прижал меня к себе — и мы несколько минут стояли так, греясь друг о друга. Ветер теперь обтекал нас, не хлеща порывами, а будто лаская.

— Пойдем ко мне, — глухо проговорил Кембритч мне в макушку.

Я вздохнула.

— Нет, Люк.

Он помолчал, спустился губами мне на висок, коснулся языком.

— Мне никто не нужен, кроме тебя.

— Знаю.

— А я нужен тебе.

— Знаю. Но я все еще в ярости, Люк. И из-за этого тоже.

Он подержал меня еще немного и разжал объятья. Сразу стало холодно. За стеной стремительно темнело — солнце садилось в море.

— Я провожу тебя до машины, — сказал он. — Надеюсь, список нужных лекарств и оборудования у тебя с собой?

Конечно, он был со мной — перед отъездом я составила его вместе с коллегами. Я отдала его Люку.

— Будут тебе лекарства, — сказал он, прочитав список. — С оборудованием так категорически не обещаю, но сделаю все возможное. Я что-то еще могу для тебя сделать?

Я выдохнула, обвила его шею рукой и коснулась губами щеки — обещание стоило награды. И снова развернулась к перерытой земле, продолжая держать мужа за руку. Солнце заливало перепаханный лес красноватым жутковатым светом, и вокруг царила мертвая тишина — и я, наконец, сказала:

— Победи в этой войне, Люк. Я знаю, что ты можешь. Сделай это для меня.

Он невесело усмехнулся и повторил:

— Я сделаю все возможное, детка. Обещаю.

Автор ушла на дописание финала! Надеюсь за две недельки управиться! (Добавлено 28.02 — так как разболелся деть и финал затягивается, выдаю еще главу. В этой книге осталась чуточка, полторы главы всего. Всем терпения)) Ваш автор)