Эпизоды "с культурой" для "Морского волка"

Из воспоминаний Исиро Хонды (1960).

Я полюбил кино с тех самых пор, когда впервые попал в кинотеатр, и почти всю жизнь стремился создавать кинофильмы... и как ни удивительно, мой первый, прославившийся на весь мир фильм был создан во вражеском плену. Это не менее удивительно, чем то, что такой миролюбивый человек, как я, провел в армии более шести лет, но это никогда не было моим выбором, так сложилась моя судьба.

В советской и европейской пропаганде довоенные японцы часто изображались как единая нация воинов, постоянно ведущих завоевания и всегда готовых выполнить повеление императора идти на войну... Могу вас заверить, что на самом деле так не было никогда — среди нас всегда было немало тех, кто не любил войну и не стремился к ней. Нам просто нельзя было признаваться в своих убеждениях открыто...

Мой отец был буддийским священником, с детства он учил меня и братьев, что любую проблему лучше всего решать мирным путем, и я на всю жизнь запомнил эту мудрость. Я никогда не любил войну и не испытывал никакой тяги к военной службе. Но вместе с тем я также считал, что у меня, как и у всех японцев, есть долг перед страной и императором, долг, который необходимо отдать. Поэтому, хотя день, когда я был впервые призван в армию, я счел самым несчастным в своей жизни, я и не думал пытаться уклониться от своей обязанности, как некоторые (как я слышал, многие специально выпивали целую бутылку соевого соуса перед медосмотром, чтобы повысить свое давление и симулировать плохое здоровье — однако я никогда бы не пошел на столь недостойное дело).

Сначала мне повезло — я был направлен в Даи-ичи рентай, первый пехотный полк первой пехотной дивизии, который размещался в Токио и занимался охраной императора. И я надеялся, что отслужу весь свой срок, так и не покинув Токио, однако произошло иное.

Мой бывший командир, лейтенант Курихара оказался замешан в "Инциденте 26 февраля" — и всех, как-либо связанных с ним, сочли неблагонадежными. Мой полк был переброшен в Маньчжурию с явно надуманным поручением поиска каких-то лидеров местного Сопротивления. Конечно, мы никого не поймали, но ведь командование просто хотело удалить нас подальше от столицы...

Отслужив в общей сложности два года, я вернулся в Японию и, опять став всего лишь третьим помощником режиссера, снова приступил к работе и учебе на студии PCL под руководством Кадзиро Ямамото — самого великого из моих учителей. За время моего отсутствия бывшие коллеги далеко обогнали меня в учебе, но я не выражал недовольства, продолжая упорно трудиться и постигать исскуство создания кино.

Прошло два года, студия PCL вошла в состав Компании Того Фильм, я стал самым долго ждущим повышения вторым помощником режиссера, но встретил своих лучших друзей — Акиру Куросаву и Сенкичи Танигучи ("Три ворона" — так нас почему-то называли на студии), женился... И вот, в декабре 1939 года, когда мы с моей Кими ждали ребенка, мне вновь пришла повестка. Война, которую Империя вела в Китае, лишь усиливалась и разрасталась, так что настал черед запасников. Может быть, также сыграла роль моя злополучная "связь" с "Инцидентом 26 февраля".

Я был шокирован, но возражать было бессмысленно — некоторые запасники открыто выразили возмущение вторым призывом — и лишь затем, чтобы быть строго наказанными. В Японии правили национализм и милитаризм, пропаганда прославляла подвиги солдат — даже мать Кими поздравила ее с "такой честью" — иметь мужа, сражающегося за Империю и Императора. И я вновь отправился на фронт, но, тем не менее, почему-то был твердо уверен, что не погибну, а вернусь и еще буду снимать фильмы.

Я оказался прав — китайцы были на редкость плохими бойцами и больше японских солдат умирало от болезней, чем от их пуль. Но несмотря на войну, сам я никогда не испытывал неприязни к китайцам, всегда стараясь поддерживать с их мирными гражданскими хорошие отношения (у них, звавших японцев "восточными дьяволами", это вызывало неизменное удивление). А в 1940 году меня назначили управлять "общественным туалетом" — таким эвфемизмом называли бордель для солдат.

Это было очень грустное время, ведь слушать их жалобы было частью моей работы, и я узнал от несчастных женщин множество печальных историй. Большинство из них было кореянками, хотя были в борделе также китаянки и японки, часто обманутые, думавшие, что приглашены на какую-нибудь обычную работу, а попавшие фактически в рабство. Жили они в ужасных условиях, были оторваны от семьи и часто вынуждены обслуживать по несколько десятков мужчин в день...

Я не мог сделать ничего, чтобы помочь им — лишь рассказать, что работа здесь тоже не была моим выбором, постараться утешить женщин, чтобы у них хватило сил жить дальше.

По мере того, как военные действия усиливались (в конце 1941 года Япония напала на США, вступив во Вторую Мировую Войну), положение в армии становилось все хуже. Солдат учили ненавидеть и презирать врагов, кодекс самураев, 'путь воина' — все было забыто ради "победы любым путем". Насаждалась суровая дисциплина, многие офицеры стали настолько жестокими к своим же подчиненным, что солдаты ненавидели их. Рядовых могли избить при малейшем намеке на неповиновение.

Сдача в плен не была выбором. Смерть была честью. Солдат учили, что сдаться в плен — все равно что лишиться гражданства, и лучше для них будет застрелиться.

Как низший офицер, я теперь участвовал в начальной подготовке только прибывших новобранцев. Я учил их, как выстраиваться в линию, как приветствовать командиров. И самое важное, я учил их, как выжить на войне. Мне не нравилась война, но это не было причиной, чтобы делать свою работу плохо.

Наконец, после трех лет на фронте, я вновь вернулся домой.

Мой друг Акира к тому времени стал настоящим режиссером, сняв вместе с Кадзиро Ямамото свой первый фильм "Лошадь", тут же ставший хитом. Сам же наш учитель Яма-сан после "Лошади" создал по поручению правительства пропагандистский фильм "Война на море от Гавайев до Малайи", прославляющий атаку на Перл-Харбор и празднование ее первой годовщины.

Увы, за время моего отсутствия война пришла и на нашу киностудию, как, впрочем, и на все остальные. Выпуск фильмов теперь строго контролировался — они должны были поддерживать военную экономику...

Я стал первым помощником режиссера, участвуя в съемках следующего проекта Яма-сана — фильма "Отряд соколов Като". Тогда же я впервые встретился с Эйджи Цубарайя — 'богом спецэффектов', позже участвовавшим в создании многих моих фильмов. У нас с Кими родился второй ребенок...

Но в марте 1944 я был призван на службу в третий и последний раз.

К счастью (как потом оказалось), я отстал от своего полка — который весь погиб, когда его транспорт был потоплен где-то между Тайванем и Манилой. Другие полки Первой дивизии достигли Филиппин — лишь затем, чтобы погибнуть там в кровопролитных боях. Меня же вновь отправили в Китай, в провинцию Хубэй на берегах реки Янцзы. Теперь я отвечал за общение и торговлю с местными жителями, и то, что я старался поддерживать хорошие отношения с китайским населением, было только на пользу. Мои подчиненные покупали продукты у китайцев по хорошей цене и никогда не вели себя так, как многие другие японцы.

И здесь мне продолжало везти — во время одной из стычек с бойцами Гоминьдана мина из их миномета упала прямо передо мной. Я на всю жизнь запомнил свой страх, а потом — ощущение чуда, когда она не взорвалась. Позже я вернулся на то место и забрал мину с собой, как напоминание о судьбе, которой избежал.

Наконец, в последний раз за время войны мне повезло уже после капитуляции Японии. Во время наступления русских наш отряд пытались перебросить для ликвидации прорыва, но весть о капитуляции застала нас по дороге. Командовавшие офицеры остались без связи с собственным командованием и были в растерянности. Некоторое время они ожидали развития событий, но когда пошли слухи о том, что приближающаяся армия Гоминьдана не намерена брать нас в плен, а собирается истребить всех до единого, приняли поистине удивительное решение...

Как я узнал позже, командующая нашим отрядом группа офицеров провела переговоры с местными коммунистами, которые были настроены к Гоминьдану еще более враждебно, чем к нам, и ожидали от него точно такого же истребления по отношению к себе. И было принято решение — общими силами прорваться на расположенную за рекой Хуанхэ советскую территорию оккупации — по уверениям китайских коммунистов, те, в отличие от китайцев Гоминьдана, возьмут нас в плен законным образом.

Так наш необычный объединенный отряд двинулся на север. Передовые силы гоминьдановцев нагнали нас уже у самой демаркационной линии, однако нам удалось выиграть эту стычку и уйти на русскую территорию. И русские (переговоры с ними вели наши офицеры вместе с командиром китайских коммунистов) были столь добры, что согласились принять нас в свой плен на общих основаниях и отказать китайцам в выдаче.

Гоминьдановцы не решились нарушить демаркационную линию (тогда еще не границу) и отступили. В русском плену с нами обращались совсем неплохо, единственная проблема возникла с моей миной, которую я после чудесного спасения всюду носил с собой среди вещей. Русские сперва посчитали ее оружием, но поняв, что она уже разряжена и не опасна, а для меня стала чем-то вроде талисмана, проявили понимание и разрешили оставить ее себе. Эта мина и по сей день лежит на моем рабочем столе, напоминая о судьбе, которой мне когда-то удалось избежать...

В русском лагере для пленных каждого из нас опросили, чтобы выяснить, какими профессиями мы владеем. Узнав, что я был помощником режиссера, допрашивающий офицер связался с кем-то по телефону, после чего предложил мне подождать. Ждать пришлось довольно долго и я так и не узнал, чем была вызвана эта задержка, однако затем офицер сообщил, что мне предложено работать на советской киностудии, где я смогу применить свои профессиональные навыки. Разумеется, я согласился! Во-первых, делать свою любимую работу — всегда лучше, чем заниматься чем-то еще, во-вторых, понятно, что условия такого плена должны быть куда лучше, в-третьих, мне самому было интересно познакомиться с работой русских режиссеров, уже прославившихся в мире своими передовыми методами, и чему-то от них научиться.

Через некоторое время у меня сложилось впечатление, что и русские проявляют интерес к японскому кино, так как мне были предоставлены хорошие условия для работы, обучения и "обмена опытом", как это здесь называли. Я мог посещать различные советские киностудии, моя свобода почти не была ограничена. В первую очередь, я, конечно, воспользовался хорошим отношением советских властей, чтобы связаться с семьей. Через советское посольство в Японии мне удалось послать письмо Кими, рассказав о своем положении и успокоив ее. Через посольство же я получил ответ — Кими с радостью ждала моего возвращения из плена, ни она, ни дети не пострадали при бомбардировках Токио, а мои верные друзья Акира с Сенкичи старались помочь ей, чем могли, также как и ее родители. По ее словам, жизнь в послевоенной, оккупированной американцами Японии была нелегкой, многие голодали и были безработными, цены постоянно росли... Оказалось, что я в русском плену живу лучше, чем большинство японцев на свободе в Японии. Но главное — теперь и Кими, и я были спокойны — война закончена и никто из близких нам не погиб.

* * *

Первые три года мне довелось работать на студии "Мосфильм" — все тем же помощником режиссера. Но, как и всегда, я ничуть не роптал, а продолжал выполнять порученные мне обязанности как можно лучше и приобретать необходимый опыт. Поначалу приходилось нелегко, так как общение с русскими коллегами было возможно только через переводчика, но я старательно учил и русский язык, так что через некоторое время смог вести более-менее нормальное общение с окружающими. Но главное — я вновь был в своей стихии! На киностудии, среди стрекота работающих камер, аромата пленки и общей работы по созданию нового кино.

Советские режиссеры вскоре стали хорошо оценивать мою работу, а я убедился, что кино СССР действительно опережает японское во внедрении новых методик. К сожалению, мне не удалось встретиться с создателями знаменитого "Индианы Джонса" — они все погибли на войне — однако я приметил, что кое-что из примененных в этих фильмах новинок уже используется русскими при съемках других фильмов. Что ж, прогресс не стоит на месте и в кино. Мне тоже было что рассказать своим коллегам — столько лет работая на должности помощника режиссера, я очень хорошо изучил все процессы создания японского кино. Так что мы щедро "делились опытом" друг с другом.

Я и не предполагал, что мне когда-нибудь предложат стать режиссером русского фильма — ведь все же я был японцем. Однако в 1948 году мне поступило неожиданное предложение.

Как я знал, студия "Союзэкспортфильм" (недавно воссозданная после гибели студия "Совэкспорт", создавшая "Индиану") занималась созданием фильмов преимущественно для иностранной аудитории. И вот теперь у ее руководства возникла идея снять фильм для экспорта в Японию. Как мне объяснили, созданный сюжет не подошел бы для советской аудитории, а вот для японской...

Я был удивлен, так как сомневался в возможности такого — при всех их успехах на ниве кино разве могли русские столь хорошо понять японское общество, чтобы создавать для него фильмы?! Однако, прочтя предложенный сценарий (к которому прилагались и некоторые рисунки предполагаемых монстров, любительские, карандашами, но тем не менее весьма интересные ), я пришел в восхищение — несомненно он был написан японцем и для японцев! Хотя, очевидно, что не профессионалом (прим.авт. — это потому что Хонда получил не реальный сценарий фильма, а "сценарий", написанный уже по готовому фильму любителем — кем-то из экипажа "Воронежа"). На вопрос об авторе мне ответили, что, к сожалению, это тайна и встретиться с этим человеком нельзя. Я даже подумал, что сценарий мог написать кто-то из находящихся в плену высокопоставленных японских офицеров, кто поэтому не желает выдавать своего авторства.

Правда, легко было заметить некоторые несоответствия реалиям современной Японии — например, в реальности Японии сейчас было запрещено иметь свои вооруженные силы (что подтверждало мою догадку об авторе). Однако все недостатки мне было предложено исправить самому, чем я с удовольствием занялся. Как говорил мой учитель Яма-сан — хороший режиссер должен быть и хорошим сценаристом.

Годжира — Годзилла, как его стали звать во всем мире — гигантский доисторический монстр, пробужденный и возрожденный испытаниями атомной бомбы на Тихом океане, нападает на Японию. Американские оккупационные войска оказываются не в силах противостоять ему, Годзилла фактически неуязвим для любого современного оружия, включая атомную бомбу (которую, впрочем, американцы не решаются применить на территории Японии). Убить его удается только силой науки: японский учёный, доктор Сэридзава, изобретает "разрушитель кислорода" — вещество, способное разрушить любую живую ткань в воде. Он не хочет использовать своё изобретение, опасаясь, что оно станет применяться в качестве оружия. Но в конце концов, увидев муки людей, пострадавших от Годзиллы, плач родных по погибшим, соглашается. Он уничтожает все материалы, относящиеся к изобретению, после чего в водолазном скафандре опускается на дно моря рядом с местом нахождения Годзиллы, открывает баллон с разрушителем кислорода, после чего режет свой водолазный шланг, таким образом унося в могилу тайну своего открытия. "Живите в мире" — было его последним сообщением на сушу.