Живые статуи

Жизнь одна, но сумей прожить её не зря.

Обретя сердце ты сможешь получить покой.

Пролог

Последний посетитель кладбища спешил поскорее покинуть это место, пока не село солнце. Так было всегда. Какие-то глубинные инстинкты гнали людей в преддверии заката. Никто никогда даже помыслить не мог о прогулке в темноте между этих ухоженных могил. Даже смотритель на ночь запирался в своем доме, закрывал наглухо ставни и не выходил до восхода, плюя на все предписания по охране. Ему, прожившему не один десяток лет в такой близи со смертью, было предельно ясно, что никто не покусится на его вотчину.

Когда старый смотритель наконец закрыл ворота на тяжелый замок и поспешно скрылся за дверью собственного дома, последний луч солнца на мгновение ярко блеснул среди мраморных изваяний и неохотно ушел вслед за породившим его светилом.

Старик в доме успел закрыть ставни и не увидел, как стоящая прямо напротив его окон статуя прекрасной девушки приобрела странный румянец на щеках. В быстро сгущавшихся сумерках он мог бы увидеть, как эта непозволительная, яркая краска всё сильнее расползается по лицу статуи. И вот уже волны волос обрели цвет морозного каштана, а прозрачная, почти невесомая одежда, с таким искусством выполненная неизвестным автором, заколыхалась на ветру, сделавшись небесно-голубого оттенка.

Если бы кто-то прикоснулся сейчас к этому странному изваянию, то ощутил, как с каждой секундой ледяной холод мрамора сменяется сперва едва заметным теплом, а затем и появляется та знакомая присущая лишь живому телу мягкость.

Густые, теперь чёрные ресницы девушки затрепетали, и её грудь сделала первый судорожный вздох. Она проснулась, но ещё не спешила менять позу или выдавать своего состояния. Быстро моргнула, смачивая глаз, чуть подняла взор, чтобы проверить домик смотрителя, и, убедившись в неизменности окружающего, с наслаждением, наконец, потянулась. Это был знак всем остальным её друзьям, друзьям по несчастью, что их время пришло и можно, не опасаясь, заняться своими делами. Их было как всегда уйма, а времени до рассвета с каждой минутой всё меньше.

Глава 1

Утро. Уже который день неприятно моросит прохладный осенний дождь. Мелкие капли прибили все запахи к жидкой скользкой кашице под ногами. И сидеть бы дома в тепле у зажжённого камина, а приходится находиться на богато украшенном кладбище, кутаясь в чёрный плащ, который не мог согреть замёрзшее тело и тем более заледеневшую душу. Противная сырость уже проникла даже под тонкий слой весьма дорогого чёрного шёлкового платья. Кто бы мог подумать, что чёрное мне пригодится так скоро. К сожалению, более тёплой одежды необходимого траурного цвета просто не нашлось в моём гардеробе, а матушка настояла, что скорбь должна быть выражена в каждом предмете одежды.

Священник заунывно читает молитву по преждевременно почившему моему жениху, восхваляя скорбящим замогильным голосом достоинства светлого достопочтенного мужа. Все делают вид, что горюют по нему. И даже пригласили плакальщицу, которая завывает, заламывая в нелепом наигранном жесте руки рядом со склепом, куда собираются заточить никому более не нужное тело.

Скорблю ли я? Нет. По этому высохшему высокому старикашке, с отвисшими щеками и шершавыми губами, елозящими по моей руке в тщетной попытке изобразить поцелуй, которого батюшка мне сосватал? Боже упаси! Но я ведь должна раскаиваться в грехе, который совершала каждый день, будучи поставленной в известность о нашем союзе — я искренне желала ему смерти, узрев его во всей "красе", представляя, что самое место ему на кладбище. Каждый день мечтала, как окажусь свободна от этих ненавистных уз. И вот теперь его душа свободна от старого бренного немощного тела! Так возрадуемся над воссоединением его с Господом нашим!

Святой отец вряд ли меня простит за столь дерзкие мысли. Да и я сама себя — тоже. И как бы покорна не была, а словно во мне незримо присутствует бес, наталкивая на такие вот думы и желания.

— Дочь моя, не хочешь ли ты сказать пару слов о своём благородном женихе? — спрашивает он, словно почувствовав мой презрительный взгляд. Я тут же опустила долу очи, показывая смирение, и слегка наклонила голову, пряча возмущение на своём лице.

Не правда, он ещё не был моим мужем! Мы ведь не венчались в церкви, а значит, подписание договора не делает его моим супругом. И я действительно рада, что не пришлось исполнять супружеский долг.

Но такая паническая мысль, что возможно это — правда, пролила мои первые горькие слёзы. Как же отец мог так поступить со своей любимой дочерью? Ну и что, что почивший — его учитель, которому он не смог отказать, многим ему обязан, но я ведь не чужой человек.

Я мотаю в ответ головой, вытирая платочком непрошеные, готовые пролиться дождём солёные капли.

— Хорошо, дитя моё. Приходи после службы в храм, облегчить душу свою.

С трудом удаётся проглотить возникший сухой ком в горле. Отчего так плохо на душе? Неужели я ощущаю вину за свои мысли? Но разве в порядке вещей молодой девушке мечтать о постели с дряхлым старикашкой?

Перед глазами стоит пелена, дождь, кажется, усилился. Уходят последние люди, хлопая меня по плечу и выражая поддержку словами, которые не долетают до моего разума.

— Ты идёшь? — спрашивает взволнованная матушка.

Хочу уйти отсюда поскорее, но окоченевшее тело не слушается. Что со мною такое?

— Я немного побуду здесь, — говорю странным, словно не своим голосом.

Мне нужно подумать о своей греховности. Что если всему виной именно пожелание смерти жениху? Я, конечно, не верю в то, что мысли настолько материальны, но ведь всем воздаётся по заслугам. Пожалуй, стоит разобраться в чувстве вины и угомонить свою совесть. А здесь тихо, никого нет, никто не будет лезть со своими соболезнованиями и не нужной поддержкой.

Хорошо хоть дорожки вымощены булыжником, и, если не заходить за ограды, то и не испачкаешься в грязи.

И я тенью скольжу между гранитными надгробиями и белыми мраморными изваяниями, точно призрак, сменивший белые одеяния на чёрные.

Осторожно, чтобы отвлечься от самоедства, рассматриваю каменные изваяния из-под капюшона сквозь чёрную вуаль. Скорбящих ангелов, невинных милых младенцев, плачущих женщин, накрытых тонкой полупрозрачной тканью. Интересно, как ваятель смог передать такую детальность? Каждая складочка, каждый вышитый цветочек кружева изумительно тонко видны. Не на всех памятниках, а лишь некоторых. Я стою несколько мгновений перед полуобнажённой женщиной, накрытой прозрачной сеткой вуали. И как ей не стыдно расхаживать тут в таком виде! Ой, что это я? Не думаю же я, что эта статуя — живой человек да ещё и ходит иногда меж могильных камней. От таких мыслей поёжилась.

Иду медленно дальше, хотя хочется побыстрее уйти, но сил нет идти быстро. Стараюсь отогнать ощущение, что этих всех людей просто заколдовали, как в сказках или легендах, так любимых батюшкой — превратили в камень одним взглядом Медузы Горгоны... Ведь такая участь — хуже быстрой смерти. А если так, то душа остаётся в статуе или всё же улетает на небо?

На выходе с погоста, я встречаюсь взглядом с каменным мужчиной, почти спрятавшимся за высокой елью и каким-то кустарником. Красив. Высокий лоб, правильные черты лица. И даже борода и кудрявые волосы, собранные сзади в небольшой хвост, говорят о том, что это не ранее такой модный парик, а настоящие волосы, где выбита рукой мастера каждая волосинка. Одежда не соответствует современной моде, и я читаю надпись на надгробии. Стёрлись уже имя и фамилия, остались лишь годы жизни, вот только не понятно какого столетия. Мало прожил. Всего двадцать семь лет. Ясно, отчего так облачён он — старая статуя, раз уже и сколы на надгробии имеются. Разве что на самом изваянии нет ни трещинки, ни повреждения. Одет он несколько странно. Как воин, держащий в одной руке шлем, в другой — опущенный меч. Римский воин, ведь ноги голые, наши воины в портах ходили, под воинским облачением одежда не разбери какая, выше колен. Туника? Поверх доспехи в виде металлических пластин и нагрудника. На ногах у него сандалии. На плечах лежит плащ, заколотый какой-то брошью с грифоном, далее развевающийся на спине, точно крылья. Воин стоит на небольшом возвышении, почти полностью погрузившимся в землю, и ощущение, что он готов сойти с него прямо ко мне, глядя на меня своими белёсыми правдиво изображёнными глазами. Насколько я помню из уроков искусства, мёртвых обычно изображают без радужки, просто в веках белое глазное яблоко. А тут разве что цвета не видно.

Захотелось рассмотреть его поближе. Я вхожу по едва заметной тропинке, отмечая, что никто не ухаживает за поросшей сорняком могилкой. Может, мне самой тут прибраться? Не положено. Дать поручение слугам? И хоть не велено обсуждать волю хозяев, а сплетни всё равно поползут. Ещё скажут, что умом тронулась после смерти супруга.

Странно только, что тропинка едва заметная, но есть. Кто-то сюда приходит? Что ж не прибрались до сих пор?

Подхожу к самому подножию изваяния. Можно даже различить едва заметные надписи на доспехах. И шлеме. Позабытая руница да арабская вязь. Довольно странно. Я думала римляне на латинском языке разговаривали. Сквозь юбочку доспехов, по-другому не знаю, как обозвать пластины, свисающие с нагрудника с изображёнными на нём грифонами, была видна ткань. Я наклонилась, чтобы разглядеть поближе. Основа и уток даже проглядываются. И вышивка по подолу, и мрамор очень тонкий, не толще обычной грубой ткани. Даже осторожно потрогала, ощущая выпуклости и впадинки. Поразительно. Стоит ли говорить, что руки и ноги были хорошо проработаны, что в общем-то не редкость сейчас. Но детальность и тут поражала воображение. Я даже сжала свою кисть, стараясь проследить каждую жилу, изгиб пальчиков. И даже сосуды просвечиваются. Но и у статуи видны были все жилки, складочки, ногти, ямочки, мышцы, и даже какие-то повреждения — едва заметные шрамы, бугорки. Разве что волосяного покрова кожи нет.

Я прикоснулась к его сжатым вокруг рукояти меча пальцам, провела по ним, ощущая несколько грубоватую обработку, словно передана шершавая кожа, а местами влагу от мороси.

Внезапно услышала треск сухой ветки, заставивший замереть меня на месте. Стало отчего-то страшно. А потом послышались голоса.

Хорошо, что тут скрытое место. Я прислушалась.

— ... и как тебе? — послышался один хриплый голос. — А невестушка Ипполита оказалась с секретом?

— Кровь этой дряни в ней сильна, — сказал второй низким голосом.

Они говорили не громко, но довольно близко и явно обо мне, вызывая в душе сильный страх. Поэтому я почти прижалась к древнему воину, стараясь слиться со статуей, и не выделяться, хотя контраст между белым мрамором и чёрным траурным нарядом мог привлечь внимание. Вся надежда была на то, что за деревьями я всё же не видна. Повернуться в их сторону я побоялась, ведь движение могли заметить.

А ещё от мокрой статуи веяло холодом, который проникал в меня всё глубже. Но постепенно чувства притуплялись.

— Считаешь могут быть трудности?

— Пожалуй, стоит приглядеться. Нужно выяснить, что ей известно и по возможности привлечь к нашему делу.

— Я с удовольствием займусь этим, такие формы стоят моего непосредственного внимания.

— Хорошо, развлекайся, но не особо привязывайся, в любой момент её могут приказать устранить, — этот второй, который был судя по всему главным, ненадолго замолчал. И я уж думала, что на этот разговор закончен, когда вновь услышала его хриплый голос: — Щенок приехал?

— Наши задержать смогли его только на трое суток. Может в скором времени явиться. Этот подонок ушел от наблюдателя.

— Проследи, нам только неожиданностей не хватает.

— Хорошо.

Они замолчали. Потом послышались удаляющиеся шаги, и наступила тишина. Я какое-то время ещё находилась в той же позе, а когда попыталась отринуть от статуи, это не сразу удалось. Казалось, одежда прилипла к изваянию. Я медленно подняла взгляд и посмотрела в глаза воина. Они были направлены в даль.

— Что ты в меня вцепился? Отпусти, — отчего-то вымолвила я тихо.

Ну вот, совсем сбрендила, с камнем разговариваю.

Я вновь осуществила попытку освободиться. На этот раз мне это удалось без особого труда. И лишь руку, которую я по-прежнему сама сжимала, не смогла разжать. Ну вот. Я даже присела, стараясь поближе разглядеть, за счёт чего она не отлепляется. И увидела, что место прикосновения к запястью воина подёрнулось белым цветом, сливаясь с мрамором. Вот теперь чувства вернулись, и я по-настоящему испугалась.

— Леся, не подобает молодой девушке разгуливать одной, — услышала голос батюшки, И в ужасе отдёрнула руку. По телу пронёсся вздох облегчения. — Я понимаю, ты растеряна, но не стоит переохлаждаться в такую погоду. Поехали, милая, нам ещё на службу надобно.

Чуть осунувшийся отец был со мною строг, но в его голосе сквозила нежность и забота. Пожалуй, он прав, к тому же своевольничать женщине на людях не положено. Я ещё раз взглянула на молодого красивого воина, который своей бородой несколько выбивался из образа римского легионера, и вышла с погоста.

По дороге к карете я осмотрела свою ладонь. Никаких следов мрамора. Показалось? Ну ведь не может это быть правдой! Рука просто онемела, побледнела, вот и всё. Сейчас кровь разгоню по жилам и покалывание пройдёт!

Я надела на ходу перчатку, которую держала во второй руке, после чего подала руку брату, приглашающего занять своё место в нашей карете.

Всю дорогу до храма мыслями я была на погосте. Пыталась вспомнить детали подслушанного разговора и старалась не думать о мраморном воине.

Потом разговор забылся, ведь была служба в храме, а после меня приглашал святой отец исповедаться, но я не согласилась. Живот сводило от голода, времени уже было довольно много. Обед мы пропустили. На дворе уже сгущались сумерки. И зачем растягивать все эти церемонии? В такие мгновения я ненавидела всю эту показную набожность, считая это лишь средством для выколачивания денег. Мы ведь жертвуем на храм, а священник старается отработать полученное. Вот только почему мы должны страдать, тратя драгоценное время на слушание проповедей или отстаивая службу?

Когда мне действительно понадобится воспользоваться услугами храма, я приду, потому что того будет требовать душа. А сейчас у меня были другие потребности, например, удовлетворить голод. Знаю, чревоугодие считается грехом, с которым следует бороться. Но я не набиваю себе живот до отвала, а ем весьма скромными порциями.

Наконец, служба завершилась. Гости быстро разъехались, осталась лишь наша семья, которую задержал святой отец.

Спустя еще половину часа мы отправились в обратный путь. Я грустно вздохнула, прижалась к окошку, стараясь просто не глядеть на своих, не хотелось разговоров.

Послышалось ржание лошадей, и я увидела, как карету настигают какие-то всадники. Сердце ушло в пятки. Неужели преследование? Вдалеке маячил погост.

Кучер продолжал гнать лошадей. Но потом резкий толчок и остановка, прямо напротив кладбища. Стало страшно. Я едва удержалась на своём месте, не в силах отвести взгляд от творящегося за окном. Уже окончательно стемнело, и видны были лишь мимолётные движения. Слышался звон металлического оружия, словно за окном кто-то с кем-то сражался.