Николай I - попаданец - Книга 1

— Еще бы, ответил Огюст, — Этот прохвост до сих пор должен мне двадцать франков.

— Ну, ты их еще долго не увидишь, — ухмыльнулся капрал, — Его перевели в корпус Нея, и после ранения отправили на родину.

— Наверное, теперь он по Парижу прогуливается, а мы здесь мерзнем, — пробурчал Огюст, — А откуда ты о нем узнал?

— Недавно, на привале, разговорился с одним гренадером. Вспоминали общих товарищей. Он мне и рассказал о Мишеле — они сражались вместе под Красным, где Мишеля ранили. Впрочем, может это и к лучшему, а то замерз бы где-нибудь по дороге. Удэ закончил рассказ и спросил:

— А что говорит капитан? Огюст пожал плечами и ответил:

— Нам приказано оставаться здесь, пока все не пройдут. Удэ нахмурился:

— Половина и так здесь останутся, — сказал он, указывая вниз на толпу, скопившуюся у моста. Он был прав. Люди сидели у редких костров, пытаясь хоть как-то согреться. Многие привалились к телегам или к своим товарищам, стараясь обмануть холод. Апатия, предвестница смерти витала в воздухе. Вдруг, издалека, раздались звуки выстрелов.

— Началось, — мрачно заметил капрал. Он выхватил свое ружье из пирамиды и побежал в колонну, которая строилась вокруг капитана Ожерона. Судя по отдаленному гулу, это были казаки или регулярная конница, а их лучше встречать в каре. В рассыпном строю против них много не навоюешь.

Люди внизу зашевелились, раздались крики, плач. Вскорости появились несколько всадников, которые подскакали к палатке полковника. Оказалось, что передовые части русских, из армии адмирала Чичагова, находятся в двух милях от переправы. На подходе к мостам началось столпотворение. Все пришло в движение; охранявшие переправу солдаты и кирасиры, с трудом сдерживали этот натиск. Началась давка.

Гул копыт нарастал. На соседнем пригорке показалась линия всадников и их оголенные клинки поблескивали на тусклом зимнем солнце. Огюст оглянулся назад, в сторону ставшей столь далекой переправы, и последнее, что он увидел перед боем, был слегка припорошенный снегом возок императора, пересекающий мост на запад. А гул копыт все нарастал.

Глава 4.

Рождество 1812 года я отмечал в Петербурге. Столица гудела Рождественскими балами. Настроение у всех было приподнятое. Бонапарт покинул Россию и на глазах у изумленной Европы, непобедимый доселе полководец фактически бежал, а его армия не существовала более.

Двадцать пятого декабря, Александр издал манифест об окончании Отечественной войны. В манифесте предписывалось ежегодно на Рождество отмечать День Победы*. Прочитав манифест, я подивился насколько это походило на столь знакомый мне День Победы — 9 мая, который тоже праздновался в честь окончания Отечественной войны. И вообще, очень многое из происходящих событий напоминало мне о другой Отечественной войне, с немцами. В обоих случаях Россия воевала с завоевателем, покорившем большинство Европы, и в обоих случаях поначалу никто не сомневался в поражении России, ибо захватчики доходили до Москвы. Но, как и сто тридцать лет спустя, страна выстояла, попросту поглотив орды завоевателей. Кстати, единственным европейским союзником в обеих войнах была Англия. И наконец, в обоих случаях, русская армия, наученная кровавым опытом, превратилась в грозную силу и жандарма Европы.

Под Рождество я впервые увидел старших братьев. Александр, будучи занят военными делами к нам не наведывался и, указывая на тревожные времена, настаивал, чтобы мы оставались в Гатчине. Впрочем, это оказалось к лучшему. Тот месяц, что я провел в этом мире не прошел даром. Несмотря на память реципиента, мое поведение могло выдать меня. Не так уж это и легко, тридцатидвухлетнему мужику попасть в тело шестнадцатилетнего подростка царских кровей и вести себя естественно. Добавьте двести лет разницы во времени и понятиях и вы поймете, что это практически невозможно. Ведь даже если я помнил с кем я разговариваю, я не знал, что и как говорить. А жесты? Ведь разница в характере и темпераменте влияла на мою жестикуляцию. Да и к телу реципиента надо было привыкать. Разный возраст, рост, мускулы лица, звук голоса. Пришлось взвешивать каждое слово, делать физические упражнения и гримасничать, чтобы привыкнуть к новой оболочке. Мне очень помогло общее состояние тревоги и напряжения. Окружающие были более рассеяны, да и я мог ссылаться на обстоятельства, или уводить разговор на новости из армии.

На этой веренице торжеств я успел познакомиться со всеми мало-мальски значимыми сановниками Империи. В первый раз я немного нервничал, но дальше все пошло как по маслу. Разговоры сводились к стандартным диалогам о победе русского оружия, о мудрости моего брата, не желавшего вести переговоры с Наполеоном и о прекрасном бале, на котором мы сейчас находимся. Более старые из придворных позволяли себе сказать, насколько я вырос и возмужал. А посему, поднаторев в светских беседах на первом балу, на остальных я чувствовал себя более уверенно, сводя беседу к знакомым штампам.

Вдобавок, я все еще был подростком, одним из великих князей, но не наследником престола, коим считался Константин. Поэтому никакой величины я собой не представлял и от меня никто не ожидал откровений на военные или политические темы. Разговоры со мной вели в основном из вежливости, стараясь побыстрее переместиться к более значимым персонам, в первую очередь к моему старшему брату. Все это оказалось мне на руку. Ибо позволяло воочию познакомиться со всеми значимыми фигурами в империи не подставляясь.

Из сверстников на балах присутствовали множество княжеских и графских фамилий. С ними мне было не особенно интересно, так как настоящий я был уже взрослым дядей и переживания подростков меня особенно не волновали. Впрочем и я не вызывал особенного интереса у своих сверстников, которые более интересовались противоположным полом или военной службой, что вполне понятно, ибо балы зачастую служили трамплином для социального или карьерного роста. Здесь у молодых людей имелась отличная возможность присмотреть себе невесту и быть представленными сильным мира сего. Да и их родители не сидели на месте, пытаясь всячески продвинуть свое чадо.

По окончании Рождественских балов, первого января 1813 года в Петербурге служили молебен по случаю избавления России от иноплеменного нашествия. Перед тем как отправится в Казанский собор, Анна, моя сестра вручила мне выигранный рубль. Как оказалось, еще до моего появления в этом мире, в сентябре, когда пала Москва и казалось, что война проиграна, я, то есть Николай, заявил что до начала 1813 в России не останется ни одного неприятеля. И вот теперь она вручила мне выигранную монетку.

— Помнишь? — улыбнулась она.

— Помню, — я тоже улыбнулся и бережно спрятал монетку за галстук.

Битва при Березине стала окончательным разгромом Великой Армии. Французы потеряли около тридцати тысяч убитыми, раненными и пленными. И хотя, как оказалось впоследствии, на других направлениях французы и их союзники пострадали меньше и часть из них избежала плена, тем не менее, из шестисоттысячной армии Наполеона вернулись назад порядка семидесяти тысяч деморализованных солдат. Это сразу изменило европейский пасьянс. Стало ясно, что недавние союзники повернуться против Наполеона и по весне война разгорится с новой силой.

На военном совете было принято решение присоединиться к коалиции против Наполеона и послать для этого войска в Европу. Кутузов категорически возражал против этого плана. Он считал, что русская армия свою задачу выполнила и нечего впутываться в европейские дела и проливать русскую кровь. Как показали дальнейшие события; он оказался прав. Но Александр настоял на нашем участии. Что повлияло на его решение? Союзнические обязательства, страх перед новым усилением Бонапарта, личные счеты с Наполеоном или антифранцузская позиция Марии Федоровны, я не знал, но по весне, как только земля подсохла, русская армия, подтянув резервы, выступила в Заграничный Поход.

Глава 5.

1813 год прошел быстро. Я все больше привыкал к этому миру. В Европе громыхали сражения, а в Гатчине мы с Михаилом продолжали классные занятия. Это пребывание в маленьком закрытом мирке, как ни странно, помогло мне приспособиться к повседневной жизни этого века и бытовые неурядицы все реже возбуждали во мне раздражение и растерянность.

Как оказалось, более всего мне мешало отсутствие секса и туалетной бумаги. И если к местным заменителям туалетной бумаги я кое-как привык, то с исчезновением секса из жизни смириться было гораздо тяжелее. Привыкши к регулярному сексу и попав в тело шестнадцатилетнего подростка с его гормонами, меня чуть ли на стены не бросало. Но, увы, моем положении оставалось лишь мечтать. Россия начала XIX века была страной патриархальной, где религия являлась частью повседневной жизни. Более того, за моим поведением пристально наблюдали маман и цербер Ламздорф. Большую часть дня я проводил за занятиями или с братом. Так что я все время находился на виду. Спать ложились здесь рано — век электричества еще не настал. Как вы понимаете ни баров, ни дискотек, ни интернет чатов здесь тоже не было. Если я и присутствовал на балах, местного эквивалента дискотеки, то и там все выглядело безнадежно. Вы когда-нибудь ходили на дискотеку с родителями? Если вы все-таки ответили да, то пытались ли вы соблазнить даму, под пристальным взглядом её и своей маман? Кроме этого, именно мое положение Великого Лнязя и члена царствующей фамилии, создавало дополнительные препятствия. Ведь заведи я любовницу среди статс-дам, всегда имелся риск, что кто-то попытается улучшить свое материальное или социальное положение через постель, а этого моя деспотичная матушка не стала бы терпеть. Но, как говорит народная мудрость, если очень хочется, то можно. Наиболее безопасным вариантом оказались горничные. Благо Гатчина была этаким большим поместьем и совершая пешие или конные прогулки, я заодно присматривался к женскому полу. В итоге все выгорело. Была безлунная ночь, был сеновал, была она, и был я, а остальное не ваше дело.

Надо сказать, что женщины в XIX веке не брились. Душевых еще не существовало, а ванные имелись только у тех, кто мог себе позволить подобную роскошь. Добавьте к этому плохое качество мыла и его недоступность большинству. Другая диета и другой запах парфюма. Так что с личной гигиеной было не очень. Все это значительно отличало женщин XIX века от их современниц века XXI. Так, что если бы не долгое воздержание, то я, быть может, перетерпел бы еще, пока не привыкну к местным реалиям.

Еще очень непривычным оказался факт быстрого старения. Люди в основном жили мало и плохо. Отсутствие медицины, лекарств, дантистов и пластических хирургов оптимизма не внушало. Люди старели очень быстро: в 35-40 лет мужчины выглядели стариками, с гнилыми зубами и морщинами. Женщины выглядели не лучше, особенно крестьянки, а ведь страна на 95 процентов была крестьянской. Средняя продолжительность жизни составляла порядка 40-45 лет и жизнь эта для большинства казалась беспросветной.

За прошедший год я возмужал и обрел некоторую самостоятельность. Курс моего образования закончился, и мне предстояло проходить службу в одном из гвардейских полков. И хотя в моем времени мне исполнилось бы 33 года — явно не призывной возраст, я радостно ждал перемен. Жизнь под надзором матушки и Ламздорфа мне осточертела. Плюс армейский опыт был мне необходим для приобретения практических знаний и для установления нужных связей.

В начале 1814 года маман наконец-то разрешила мне и Михаилу выехать в действующую армию, которая воевала в Европе и 5 февраля 1814 года мы в сопровождении неусыпного Ламздорфа покинули Петербург. Впереди нас ждала сотрясаемая войной Европа, а позади, в классной комнате Гатчинского дворца осталось мое детство.

Глава 6.

Мелкий дождь, что моросил с самого утра и солдатские сапоги превратили землю в чавкающее месиво. А от пороховой гари этот холодный октябрьский день казался еще более серым. Сквозь пелену дыма тут и там пробивались вспышки орудийных залпов, которые тонули в общей какофонии боя. И лишь отблески пожара горящей неподалеку деревни немного освещали горизонт.

Бой начался с самого утра артиллерийской перестрелкой. Вскоре орудия грохотали по всему фронту и с ними огромные людские массы пришли в движение. Разноцветные фигурки солдат стройными колоннами, под барабанный бой, двигались навстречу друг другу. И хотя разрывы шрапнели оставляли глубокие прорехи в этих колоннах, строй смыкался вновь и колонны продолжали свое, казалось неумолимое, движение. Полковник Ефремов, командующий Лейб-гвардии казачьего полка, наблюдал за началом боя, находясь в резерве подле штаба, где пребывали их величества и главнокомандующий Шварценберг. Но вскоре пороховой дым заволок все долину где разворачивалось сражение и с высот, на которых находился резерв, стали видны лишь отдельные фрагменты боя, там, где ветер разгонял дым и становились видны фигурки солдат уже сошедшихся в рукопашной.

К десяти утра, через два часа после начала боя, деревня Вахау, где находились войска под непосредственным командованием Наполеона, была взята штурмом русскими и прусскими дивизиями при содействии кавалерии генерала Палена. Но французы и не думали отступать. Сосредоточив огонь сотни орудий на деревне, они вынудили союзников оставить с таким трудом занятую позицию. Превращенная в щебень деревня пылала и отблески этого пожара слегка освещали поле боя. Несмотря на полдень, в низине у высот царили сумерки в которые и вглядывался полковник, пытаясь определить по звукам артиллерии, где сейчас идет бой и что вообще творится внизу.

Их величества и главнокомандующий были осведомлены несомненно лучше, ибо каждые пять минут к ним подскакивали адъютанты с известиями от командиров дивизий и бригад. Палатка для главнокомандующих едва вмещала их величества и начальников их штабов, так как оказалась рассчитана только на половину присутствующих. Но сейчас на карту было поставлено очень многое и это генеральное сражение, которого так ждали и так опасались, должно было переломить ход компании и, ежели повезет, то и вовсе сокрушить французов. Вот потому и решили императоры лично присутствовать на поле боя, дабы подстегнуть нерешительных и поднять мораль союзных войск. Подле палатки соорудили несколько импровизированных столов, где и расположилась часть свиты.

Чтобы уберечь гвардейский резерв от излишних потерь, большинство солдат разместили за гребнем холма. Казаки стреножили коней и усевшись подле, ожидали своего часа. Так как бой шел в четырех верстах от штаба союзников, ядра до них не долетали и казачки, в ожидании, травили байки и делились мнениями насчет хода битвы.

Однако в три часа пополудни шум боя усилился и приблизился к штабу союзников. Прискакавший лейтенант доложил, что французы под командованием Мюрата смяли русско-прусскую линию и что французские кирасиры и драгуны, под прикрытием артиллерии, мчатся прямо на высоты и вот-вот должны быть здесь.

— По коням, — рявкнул Ефремов, и казаки вмиг оседлав коней, образовали линию, выехав на гребень холма. Оттуда уже были видны закопченные кирасы французов и красные мундиры драгунов, а поблизости зашипела шрапнель полевых пушек.