Тот, кто делает шаг

Уже не обращая внимание на уставное "Слушаю, ран-капитан!", Ярви кивнул адъютанту и вырвался наконец из душной комнаты. В коридоре под ногами хрустело стекло — при штурме городка снарядов не жалели. "Еще два-три таких штурма, и от батальона у меня останется половина, — мрачно подсчитал ран-капитан. — Лаэтийцы мрут тысячами, но и с собой забирают порядочно. От боевого духа скоро одно название будет, говори здесь речи, не говори... Да еще эти самоубийства... Сколько ни твердят ученые, что искры — результат распада какого-то вещества, иллюзия, но стоит случиться чему-то из ряда вон выходящему — и все хватаются за свои "солнышки". И это просвещенные люди, офицеры!".

— Азуль, что ты думаешь об этой лаэтийке? — неожиданно для себя самого спросил Ярви. Адъютантик вздрогнул, как всегда, словно удара ожидал.

— Что вы имеете в виду, ран-капитан? — осторожно уточнил он, нервным жестом заправляя за ухо рыжую прядь. — Как офицер или... — он замялся. — Или по-человечески?

— По-человечески, Азуль. Ты же у нас на военного психолога учился, так? Вот и рассказывай, что у тебя за винтики в голове закрутились, как ее увидел. Я же вижу, что закрутились, — по-дружески, очень лично поинтересовался Ярви, поглядывая искоса на юношу. Тот вспыхнул — как и все рыжие, он краснел легко и часто, по поводу и без него. — Так как?

— Она милая такая, — вдруг признался Азуль, и ран-капитан, ожидавший чего угодно, кроме этих слов, оторопел. — Ее жалко. Другие лаэтийцы просто уходили, на искорки эти рассыпались, и было такое чувство, словно их и вовсе не было. Померещилось что-то. А эта, Ланга... она настоящая. Живая. Человечная. Но смотришь на нее — и хочется бабкины молитвы вспоминать. Ну, знаете — солнце, свет дарующее, прими...

— Знаю, — быстро прервал его Ярви.

Еще чего не хватало, молитвы читать. Промышленный Совет уже сорок лет пытался искоренить веру в детей солнца, но до сих пор каждый третий носил под рубахой запрещенный амулет на цепочке. Да и что там говорить, даже у ран-капитана Доронго, циника и материалиста, висел на шее такой до недавнего времени. Даорцев послали убивать прежних богов, но многие были к этому не готовы. Особенно старшее поколение. Поэтому и погнали в армию молодежь — такие вот холодные, забитые мертвой наукой головы.

— А ведь нам повезло, Азуль, — нарушил Ярви молчание. — Нам нужно было знамя, знак того, что мы не убийцы, а солдаты, а смерть лаэтийцев — это их личный выбор. И эта Ланга может стать таким знаменем. Легко умирать, когда все вокруг поступают так же, но если показать лаэтийцам, что выбор действительно есть... — ран-капитан многозначительно умолк. Пусть Азуль дальше сам раздумывает, он юноша смышленый, на психолога учился. Может, и до чего дельного додумается. — А еще нашу гостью можно приставить к награде хотя бы за то, что теперь мы можем прищемить хвост нашему консулу. "Уронил честь и достоинство армии Даора"... Как, Азуль, звучит?

— Звучит, — с мстительной радостью откликнулся адъютантик. У него с господином консулом были свои счеты, правда, какого рода, Азуль отказывался сознаваться даже собственному ран-капитану. — А давайте я прямо сейчас письмо напишу?

— Уж лучше я сам, впрочем, за предложение — спасибо, — улыбнулся мальчишке Ярви, чувствуя, как по сердцу разливается тепло. А ведь у него мог бы быть уже такой же сын... ну, не такой же, положим, а помладше, да и у черноволосого, черноглазого ран-капитана не бывать в сыновьях рыжику с голубыми по-лаэтийски глазами, вечно алеющему, как девица. Но все-таки пора бы уже семью, пора... — А ты бы лучше сбегал, попросил у врача какой-нибудь порошок от головной боли, а то хоть под топор ложись — мочи нет терпеть.

— Я мигом обернусь, ран-капитан! — радостно ухмыльнулся Азуль, все еще на подъеме от мысли, что начешут против шерсти ненавистного консула. — Вы где будете, в школе этой? — и, еле дождавшись кивка, бегом понесся по коридору.

Только стекло захрустело под армейскими сапогами тонким ледком.

— Офицер Сарман?

Негромкий, но уверенный оклик оказался неожиданностью, хотя уж кого-кого, а Неро Сармана нельзя было обвинить в невнимательности или небрежении служебным долгом. Если ран-капитан приказал "присмотреть" за лаэтийкой — значит, Сарман и глаз с нее не сведет. У северян дисциплина была разведена в крови пополам с педантичностью.

— Лучше "господин офицер" или "капитан Сарман", так принято. "Офицер Сарман" может звать меня только вышестоящий по званию. Слушаю вас, гражданка Куэрдо. Чем могу помочь?

Девушка перекинула через плечо длинную косу, словно задумавшись — а стоит ли спрашивать? На щеке до сих пор цвело алое пятно, след тяжелой консульской руки. Сарман нахмурился: аккуратный, всегда вежливый Матта до сих пор вызывал у него глубокую симпатию. И вот на тебе, сюрприз...

— Я хотела бы забрать некоторые лекарства и материалы из своей лаборатории, — наконец решилась Ланга. — Мне жалко оставлять свои исследования, да и потом, в Даоре, я не хочу работать судомойкой. Так у меня, по крайней мере, будет, что предложить Даорскому Союзу.

Сарман одобрительно кивнул. Практичность лаэтийки нравилась ему все больше.

— Конечно, мы заберем ваши лекарства. После согласования с военным врачом их можно будет включить в список личных вещей, — добавил он после секундного колебания. Осторожность еще никому не вредила. — Где находится ваша лаборатория? Надеюсь, в зоне, подконтрольной войскам Союза?

— Это здесь же, наверху, — торопливо ответила лаэтийка. — Могу я сейчас?..

— Разумеется.

Второй этаж дома оказался куда целее первого, как ни странно. Кое-где сохранились нетронутые стекла, меньше было отверстий от пуль в стенах... Сарман ожидал, что Ланга сразу же направится к лаборатории, но лаэтийка отчего-то вдруг уронила сумку и застыла, неотрывно глядя в одну точку. Там, на другом конце зала, занимающего большую часть этажа, висел небольшой портрет в тяжелой раме. Ланга качнулась вперед, сделала шаг, другой — словно внезапно ослепшая или потерявшая опору.

На портрете была женщина, похожая и непохожая на Лангу. Волосы светлее, и кожа, и глаза, но то же самое упрямое выражение и тот же вздернутый подбородок. Только вот без Лангиной уязвимости.

— Маэ... — пробормотала она и прижалась щекой к портрету, что-то беспрестанно шепча. Офицер Сарман деликатно отвернулся и принялся рассматривать какую-то статуэтку на полке — то ли летящая птица, то ли девушка в платье с широкими рукавами.

Солнечный свет потускнел.

"Как бы к вечеру бурана не было, — зябко дернул Сарман плечом. — Все дороги заметет. В горах сюрпризы до самого летнего периода случаются..."

Когда спустя вечность и одну минуту Ланга отступила от портрета, с болезненной ласковостью проведя на прощание рукой по медной раме, Сарман почти ненавидел собственную страну.

— Спасибо вам, — с тихим, необычным для себя смирением произнесла девушка, словно во сне наклоняясь за сумкой. — Лаборатория дальше... дальше, по коридору, в конце зала. Спасибо вам...

— Не стоит, — прервал ее офицер, скрывая охватившую его неловкость. — Лучше поторопитесь, гражданка Куэрдо.

Мама... вот и свиделись напоследок.

Ты не сердись на меня только. Пригляди там за Мириё, убаюкай девочку мою. Ей-то, наверное, одиноко было два года, а теперь есть кому колыбель качать...

Мама, мамочка, как же страшно здесь, надо сильной быть, а я не умею... И бояться нельзя, а у меня сердце колотится, хоть лекарства флаконами пей.

...и не понять ничего, я запуталась, что мошка в паутине. Что теперь смелость — умереть? Жить? Раньше, говорят, эти, из Даора, на нас смотрели, как на богов. А мы — люди. Нынче как на бессмысленных зверей смотрят... а мы - все одно - люди. Что мне делать теперь? Что подскажешь?

Молчишь...

...дождись меня. Дети солнца всегда к солнцу возвращаются...

Предгорья Лаэтэ, 1431 год, весенний период, день 22

Мирт Ньявис

Мирт Ньявис до слабости в коленках обожал машины и крепко недолюбливал людей. Ну, кроме экипажа "Пышки", конечно, но так там дело особое. А вот всех прочих — сочувствующих и бездеятельных соседей, врача из общественной больницы, стыдливо не замечающего кровавые синяки на спине и плечах, чиновников из рекрутской службы, недоверчиво рассматривающих слишком низенького и щуплого для заявленных девятнадцати мальчишку — он бы с удовольствием расстрелял из личного револьвера.

Больше всего Мирт ненавидел пьяницу-отца, пусть и испытывал к нему невольную благодарность за аттестат из механического училища. Как бы иначе попасть не в пехоту, где люди мерли, как мошки в дыму, а в экипаж "латника" — тяжелой бронированной машины, больше похожей на передвижную крепость?

Конечно, девятнадцати Мирту еще не было. Ему и семнадцать-то исполнялось только осенью. Но смышленым везде дорога, как матушка поговаривала, а потому командир экипажа закрыл глаза на слишком уж юный возраст способного техника. Да и почему бы не закрыть, если и сам он, лейтенант Ромил Искьерда, накинул себе когда-то год...

— Слухай сюда, Мирт, — тяжелая, пропахшая машинным маслом рука старшего техника опустилась мальчишке на плечо. — Ты б по развалинам пошарился, а? Этим-то уже все равно, кому их настоечки достанутся, а у меня без мутненькой скоро горло ажно высохнет, ну как колодец летом. Ты притащи чего-нибудь отхлебнуть, а я тебе с редуктором пособлю, а?

— Опять, дядька Ставр? — обреченно вздохнул Мирт. "Шариться" по развалинам ему было не по нраву, у мертвецов воровать припасы и "мутненькую" — стыдно, но как откажешь тому, кто тебе вместо отца родного стал? — С редуктором я и сам справлюсь, с твоим-то советом. Лучше придумай, что лейтенанту нашему врать будем, ежели он про меня спросит.

— А зачем ему врать? — удивленно задрал лохматые брови Ставр. — Лучше мутненькой ему поднесем — знаешь, какой он сразу добрый сделается?

— Агась, а утром голова заболит — и хоть под "шмеля" становись, — угрюмо поддакнул Мирт, поглядывая на солидные орудия "Пышки". — Ну, ладно, я побегу! Не поминай лихом, дядька Ставр!

— Я те дам лихо! — в шутку погрозился техник и разулыбался. Мирт просиял в ответ и, поддернув слишком широкие штаны, припустил в сторону темных пустующих домов.

На самом деле, выходить за сторожевую линию было запрещено. И не потому, что недальновидному смельчаку могли вменить в вину дезертирство или измену родине. Нет, все было проще: часовые в даорской армии не дремали и стреляли в темное время без предупреждения. Да и мародёрство ран-капитан Ярви Доронго ох как не одобрял — простым взысканием провинившийся бы не отделался. Но как простому солдату выжить на сухом пайке? Хочется ведь и поесть сладко, и выпить чего... Вот и посылали из отрядов на промысел парнишек, которые пошустрее будут.

Мирта, к примеру.

В темноте он видел, что дикий кот, нюхом чуял опасные места, да и удачей обделен не был. Поэтому топтаться он долго не стал — сжал под рубахой медное солнышко и шмыгнул к развалинам. Уже там, вдали от сторожевой линии, заозирался по сторонам, выбирая домик побогаче и поцелее. Хоромы с расписными стенами отбраковал сразу же — крыша провалилась, вход наверняка засыпало. Следующий дом, приземистый и унылый, не понравился ему сам по себе. Дальше темнели угрюмо развалины — прямое попадание снаряда, не иначе. Может, даже и из "Пышки", кто его знает... А потом за спиной у Мирта что-то шаркнуло, и он ужом скользнул через первую же попавшуюся щель в заборе.

Затаился.

Прислушался.

В густых сумерках все звуки разносились далеко, но подозрительный шорох больше не повторился. С минуту Мирт поглазел еще на пустую улицу через дырку от вывернутого столба, а потом успокоился. Двор, который послужил ему убежищем, оказался не так сильно засыпан обломками, как мерещилось с той стороны забора. Дверь в дом была распахнута настежь, оконные стекла осыпались на снег осколками — словно лед.

"Может, внутри глянуть? — посомневался Мирт, а потом решительно нахмурился: — А и гляну!"

Внутри оказалось темно, хоть глаз выколи. Что-то хрустело под ногами. Хорошо было бы запалить свечу или фонарь керосиновый, но попробуй — и сразу свои же забеспокоятся. Как потом через сторожевую линию идти, когда часовые-то растревоженные? Поэтому Мирт вздохнул тяжко и вытащил из-за ворота серо-коричневой шинели солнышко на шнурке. В середке у солнышка был круглый серый камешек. Если его отполировать шерстяным клочком или, скажем, о волосы, то он начинал светиться. Слабенько, но довольно, чтоб не провалиться сослепу в подпол.

Сейчас, конечно, шерсти под рукой не нашлось. Мирт стянул шапку и быстро потер камешек о собственные русые вихры. Тот поначалу ленился, а потом изнутри у него, как молоко, потекло теплое сияние.

Когда темнота чуть порассеялась, дело пошло на лад. Мирт сноровисто разыскал погреб. Там, кроме солидного окорока и бочки, из которой тянуло квашеным, поджидали своего часа и две бутыли. В одной из них, початой, напиток сильно отдавал на запах травами. "Видно, самодельное", — решил Мирт и припрятал находку в тряпичную сумку. Вторая бутыль была гораздо меньше, причудливой формы. Не разберешь, то ли лекарство, то ли Ставрова "мутненькая".

Однако сомнения сомнениями, но и бутылка, и кусок мяса также отправились вдогонку к первому трофею. А Мирт, нанюхавшись квашеного и перченого, вдруг страшно захотел перекусить. Да не чего-то, а сладкого: меду, варенья какого, а еще лучше — жженой карамельки.

— Пропадет ведь еда, — уговаривая совесть, шепнул парнишка. — И я не только себе, я и лейтенанту посмотрю. Уж он-то до сладкого точно охоч!

Камень в солнышке, словно осуждая, стал меркнуть. Мирт замер, как настороженный зверек. И в ту же секунду наверху, на втором этаже, кто-то замяукал. Или заплакал?

"Мертвецы сердятся", — обмирая от страха, подумал Мирт и тут же оборвал себя: какие мертвецы, бабкины сказки это. А вот котенок вполне мог остаться в разрушенном доме. Он-то не лаэтиец, искрами не обернется. И кормить его некому теперь...

Неизвестного, всеми забытого котенка стало жалко — аж до слез.

"Пойду, хоть окорока ему отломлю", — решил Мирт.

Сказано — сделано. Лестница из подвала отыскалась быстро, даже не понадобилось опять камешек засвечивать. Наверху звуки стали громче. Теперь они гораздо больше походили не на мяуканье, а на человеческий плач. Да только откуда взяться в покинутом доме людям?

На втором этаже ставни были плотно заперты. Комнату, видать, натопили жарко — до сих пор еще тепло не выветрилось. Пахло чем-то пряным, а в углу горел фонарь на ароматном масле — на такие Мирт уже насмотрелся и перестал им удивляться.

И вдруг оказалось, что нет никакого котенка. И даже кошки большой нет. Зато стоит у дальней стены, под белым пологом, маленькая кроватка.

Когда Мирт отдернул ткань в сторону, то плач разразился с новой силой. Потянуло неприятным, но весьма характерным запашком.