Один больной щенок

Как и многие другие миры, подвергшиеся такому же испытанию, мир Гаруфеля погрузился в смятение, междоусобные распри — и, наконец, в тотальную войну.

Он полагал, что заслужил право карать. Он был жалким щенком из семьи мелкого лорда, владевшего убогой провинцией в дикой стране на отсталой захолустной планете, которая просто не могла справиться с напоминанием о своей ничтожной роли во Вселенной. И всё же он требовал величия. Это было его право. Он не мог смириться с мыслью, что любой из его старших братьев получит больше, чем он. Поэтому, когда война всё же началась и самолеты с эмблемой врага осыпали замок канистрами со смертоносным газом, шестнадцатилетний Гаруфель первым бросился в бомбоубежище... и запер за собой дверь. Крики, хрипы и сдавленный кашель его семьи снаружи не заставили его сдвинуться с места. Он почти сдался, услышав, как мать зовет его по имени. Но для неё было уже слишком поздно. Было уже слишком поздно для всех них. Газ уже убил их легкие. Он скулил от ужаса перед содеянным, раскачивался взад-вперед — и ждал, когда раздражающий шум за дверью прекратится.

Если есть Бог — настоящий Бог — то он предпочитает сильных слабым, вот что он тогда понял. Гаруфель не хотел быть слабым, маленьким, ничтожным. Он хотел власти. Он хотел доказать свою ценность Вселенной, Богу, который наслаждался резней и кровопролитием. Он хотел продолжать делать то, что он делал, даже после конца света.

Но он знал, что Скалосак никогда не примет это оправдание, поэтому ему нужно было придумать что-нибудь попроще.

— Я просто... я просто наслаждался этим, — пробормотал он. — Это просто атавизм. Не больше.

— И тебе это нравилось, — обвинила его Скалосак. — Ты даже не считал это болезнью.

— Да. Мне это нравилось, — с вызовом сказал Гаруфель. — В конце концов, я хищник, как и ты. Мы предназначены Природой терзать слабых существ.

— Ты больной ублюдок.

— Я... мне очень жаль, — пробормотал он. — Я понимаю, что не должен был такое делать.

Скалосак вздохнула.

— Гаруфель, я возлагала на тебя такие большие надежды. С тех пор как мы нашли тебя одного в бомбоубежище, потерявшего всю семью, умирающего от голода, я поклялась прахом моего сына вернуть тебе жизнь, которую у тебя отняли. Показать тебе чудеса, о которых вы и не подозревали, дать тебе знания, привилегии и роскошь, которых ты никогда не имел бы в своём нищем мире, даже стань ты его лордом. Я защищала тебя, когда другие сомневались в тебе — не потому, что должна была, а потому, что хотела. Ты мне нравился, Гаруфель. Ты мне искренне нравился. Всё это время ты был мне почти как сын. И я не использую эти слова легкомысленно. Я обещала своим коллегам, своим начальникам, своей Королеве сделать тебя лучшим. И всё это время ты просто ссал мне в лицо и выставлял меня дурой!

Гаруфель захныкал, его грудь и горло болели — не из-за Скалосак, а из-за него самого. Он должен был предвидеть это! Должен! Должен был навеки расстаться с этой ужасной планетой!

— Мне очень жаль, — наконец повторил он.

— Это ты всерьёз говоришь, Гаруфель? — спросила Сибероо. — Ты извиняешься? Ты действительно сожалеешь? Ты можешь доказать, что сожалеешь, Гаруфель? Можешь ли ты доказать, что твоё раскаяние — это реальная вещь, которую можно измерить, как кислород в твоей крови? Показать синапсы, работающие в том, что считается твоим мозгом? Не хочешь ли ты доказать мне своё раскаяние, Гаруфель?

— А ты бы хотела? — торопливо спросил он.

— Да. Если ты действительно раскаиваешься в содеянном, Гаруфель, то согласишься пройти курс реабилитации под моим руководством. Хотел бы ты начать такую программу?

Гаруфель почувствовал, как свинцовая тяжесть в груди медленно рассеивается. Значит, всё, что ему нужно сделать, — это согласиться на какую-то идиотскую психологическую программу, и все его грехи будут прощены? Неужели всё так просто?

— Да. Потому что, если я успешно завершу эту программу, с меня снимут все обвинения, не так ли?

— Да. Но мы можем начать только тогда, когда ты точно поймешь, что эта программа принесет тебе, и согласишься на эти условия по своей собственной воле. Я не могу ни заставить тебя согласиться, ни обманом заставить тебя согласиться. Так записано в Кодексе. Решение должно быть твоим и только твоим. Принимаешь ли ты эти условия?

— Да. Не думаю, что у меня есть выбор.

Скалосак кивнула.

— Если ты согласен, то программа начнется немедленно. Прямо сейчас, в зале суда. Это будет полная симуляция в вирте через твои черепные импланты. Всё, что нужно, записано здесь.

Скалосак сунула руку в поясную сумку и достала маленький тонкий блестящий диск, прилипший к черной кожистой внутренней стороне её пальца. Это напомнило Гаруфелю о лазерных дисках, которые были так распространены на его родной планете.

— Что это такое? — спросил он.

— Твои грехи, — ответила Скалосак. — Кровавые Ангелы создали совершенно детальные модели всех пыток, которым ты подвергал каждую из своих беспомощных жертв, основываясь на твоих воспоминаниях. Они воссоздали эти пытки с их точки зрения. Они воссоздали всё, что они видели, слышали, нюхали, пробовали на вкус и — самое главное — чувствовали. Если ты согласишься на эту симуляцию, ты испытаешь все ужасные ощущения, которые испытали твои жертвы, начиная с самой первой минуты.

Теперь всё тело Гаруфеля неудержимо дрожало. Его кости и вены горели во всём теле. Такого он не мог себе даже представить.

— Есть ли альтернатива? — он жалобно заскулил, почти не сознавая этого.

— Я не имею права говорить тебе, какова альтернатива. Это слишком жестоко.

В этот момент Гаруфель догадался об альтернативе. Ликвидация. Быстрое, простое убийство. В конце концов, это было крайнее, но законное в этом мире наказание для коллекционеров, которые... испортились. Несомненно, такое же наказание применялось и к новобранцам, которые нарушили клятву. И конечно, без сомнения, казнь рекрута будет плохо выглядеть в послужном списке Скалосак. Да! Это объясняло поведение Скалосак. Это всё объясняло.

— Я не могу принять это, — упрямо сказал он. — Это слишком ужасно!

Скалосак закрыла глаза.

— Гаруфель, пожалуйста, подумай об этом. У тебя мало времени на выбор.

— Но я не могу! Как я могу сам согласиться на подобное? Это безумие!

— Я буду там в конце каждой симуляции, Гаруфель. Как бы мне ни претили твои поступки, я буду приветствовать твоё мужество в борьбе с последствиями. Я буду рядом, чтобы утешить тебя, обещаю. И потом ты будешь прощен. Всего через несколько часов. Всё это будет забыто.

— Но ничто не стоит такой пытки! — завизжал он. — Ничего! Я не смогу справиться с такой болью! Я сойду с ума!

— И ты знаешь это, потому что сам её причинял, — обвинила Скалосак. — Ты наслаждался, давая боль, но ты боишься получить боль. Я слышала это так много раз... Лицемерие и отчаяние труса. Ты мне противен.

На мгновение Гаруфель весь сгорел от стыда. Конечно, он никогда не согласится на такое "лечение". Кто бы мог согласиться? Но, возможно, ему удастся заставить себя казаться храбрым перед тем, кого он когда-то уважал.

— Они что, всё имитировали? — осторожно спросил он.

— Всё, что было. Во всех мерзких подробностях.

— Даже енот? — нервно спросил он.

— Особенно енот.

— Но я... я использовал микроволны...

— На его тестикулах. Да. Я это видела. Меня от этого тошнило. И ты будешь испытывать всю ту боль, которую причинил этому бедному существу и другим. Начиная с этой самой минуты, если у тебя хватит мужества встретиться лицом к лицу со своими преступлениями. Ты почувствуешь всё. Ты тоже не упадешь в обморок. Ты не потеряешь сознание. Ты будешь испытывать эту агонию в течение нескольких часов подряд без каких-либо интервалов, без передышки, за исключением страха ожидания в начале каждого воспроизведения.

— Это не правосудие! — завизжал Гаруфель.

— Разве не так? — удивилась Скалосак. — Это не Сфера Утопии, Гаруфель. Это царство Королевы Боли. Справедливость здесь абсолютна. Согласно нашему Кодексу и твоей личной клятве ты несешь ответственность за каждое своё действие, которое не было принуждено.

— Но... это же были просто тупые животные! — выкрикнул Гаруфель.

— Так же, как и мы, десять тысяч лет назад, до того, как люди и ИИ начали манипулировать нашими генами. Как и само её адская величество пять тысяч лет назад, до того, как её пытали руки мелкого садиста вроде тебя, до её превращения.

Гаруфель так и не смог заставить себя поверить в эту легенду. Какое здравомыслящее существо поверит, что даже через две тысячи лет маленькая кошечка может превратиться в чудовищную мерзость, изображенную на мозаике над ним? Не говоря уже об этом огромном, ревущем, хлюпающем континенте ужаса, далеко внизу... он мог поверить, что Королева Боли, возможно, была результатом какого-то крупномасштабного ультратехнологического эксперимента, который пошел ужасно неправильно. Он мог поверить, что она, возможно, была заброшенным ребенком безумного бога ИИ. Он часто втайне надеялся, что Королева и всё её вопящие толпы вечных жертв — всего лишь иллюзия, и какой-то далекий Бог смеется над крошечными доверчивыми смертными, пляшущими по мановению простой марионетки. Но эта тварь никак не могла начать жизнь обычной домашней кошки. В этом не было никакого смысла. Ни одно Божье семя не могло быть таким могущественным.

Уже не в первый раз Гаруфель почувствовал благодарность за то, что ему не промыли мозги, как тем полноправным коллекционерам, с которыми он жил и работал.

Тем не менее в течение десяти лет он держал свои сомнения в секрете. Его сомнения были далеко не такими постыдными, как его развлечения, но он всегда чувствовал, что лучше не делиться своим мнением с товарищами. Угрозы презрения было достаточно, чтобы заставить его молчать, не говоря уже о возможном наказании за ересь.

— Но в отличие от этих "бессловесных животных", — сказала Скалосак, — ты будешь точно знать и понимать, что тебя ожидает. Каждый раз.

— Я должен принять альтернативу, — твердо сказал Гаруфель. — Даже смерть лучше нескольких часов пыток.

В течение нескольких бесконечных ударов сердца Скалосак молчала.

— Ты уверен? — наконец тихо сказала она.

— Конечно, я уверен! — выкрикнул он. — Ничто не может быть хуже, чем это изуверское "лечение", которое ты предлагаешь!

Скалосак вновь вздохнула.

— Гаруфель, программа симуляции была не моей идеей, но поверь мне, когда я говорю, что какая-то маленькая часть меня, какая-то едва заметная микроскопическая часть всё ещё заботится о тебе, я говорю правду. То, что ждет тебя в случае отказа, несравнимо ужаснее.

— ДОВОЛЬНО ЭТОГО ДЕРЬМА! — яростно закричал Гаруфель. — ТЫ ПРОСТО УНИЖАЕШЬ МЕНЯ, СЫНА ЛОРДА! ТЫ ПРОСТО ХОЧЕШЬ ПОДСТАВИТЬ МЕНЯ, ЧТОБЫ СОХРАНИТЬ СВОЙ ГРЕБАНЫЙ СТАТУС!

— Я хочу, чтобы ты осознал всю подлость своих поступков.

— ТЫ МЕНЯ НЕНАВИДИШЬ!

— Я ненавижу то, во что ты превратился. Я хочу вернуть старого Гаруфеля.

— НЕТ НИКАКОГО "СТАРОГО ГАРУФЕЛЯ"! — Он поднялся на ноги и попятился за спинку стула. — Ты можешь взять свою программу и свою имитационную штуку и засунуть её туда, где лампы не светят! И Я НЕ ИМЕЮ В ВИДУ ТВОЮ СУМКУ, ТЫ, ЖИРНАЯ СУКА!

— Садись, — неожиданно спокойно сказала Скалосак. -Как ты думаешь, что я собираюсь делать? Гоняться за тобой? Прижать тебя к полу и загнать наноботов в твой тупой череп? Это ты здесь принимаешь решение.

— И я решаю не иметь никакого отношения к твоему дурацкому "лечению", — твердо заявил Гаруфель. — Я не хочу этого. Я бы принял всё, что угодно, но только не это. Это моё решение. Оно окончательно.

Он вернулся к креслу и сел, чувствуя, как напряжение начинает спадать. В этот момент он был готов умереть. Смерть была лучше пыток. Всё, что угодно лучше, чем пытка.

Даже взгляд Скалосак. Её долгий, пронизывающий, непроницаемый, неумолимый взгляд.

— Это окончательно, — повторил он на тот случай, если Скалосак еще не поняла сообщение или не хочет верить, что он не настолько глуп, чтобы выбрать пытку.

— Тогда я намерена дать тебе ещё одну ночь, чтобы ты подумал, ибо это окончательно.

— Я СКАЗАЛ "НЕТ!" — заревел Гаруфель. — Нет, нет, НЕТ! А теперь убирайся к чертовой матери! Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! Я БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ ТВОЮ ЖИРНУЮ ЗАДНИЦУ!

Огромное сумчатое существо угрюмо вздохнуло, затем поднялось на ноги и тяжело зашагало вокруг стула.

— Я передам это дело вышестоящему начальству, — решительно заявила она из-за спины Гаруфеля.

— И кто же этот "высший начальник"? — ядовито удивился Гаруфель. — Судья Ньямора? Может, сам генерал Тассолок? Кому какое дело до нескольких мертвых маленьких животных?

— Я очищу свою память о тебе, — сухо сказала Скалосак откуда-то сзади. — Все следы. Тогда будет не так больно. Прощай, Гаруфель.

И скатертью дорога, — подумал Гаруфель. По крайней мере, он никогда больше не увидит Скалосак.

Прошли долгие минуты. Гаруфель сидел один на стуле посреди храма, и никто и ничто не составляло ему компанию, кроме... даже сейчас он не осмеливался поднять глаза.

Протерев усталые глаза, Гаруфель уставился на каменный пол перед собой. Ему показалось, или лампы потускнели?..

Он хотел оглядеться, но это означало бы ещё раз взглянуть на эту ужасную мозаику, большую, как небо

— Эй, не выключайте свет! — воскликнул он. — Я всё еще здесь.

ПРИВЕТ, ГАРУФЕЛЬ.

Голос, наполовину раскат грома, наполовину реактивный двигатель, наполовину хищный рев, заставил Гаруфеля вскочить на ноги. В первый раз он был вынужден оглядеться вокруг, неудержимо содрогаясь при виде всех этих ртов и щупалец.

— Кто... кто это? — выкрикнул он.

О, Я ДУМАЮ, ТЫ ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ, КТО Я, МОЙ ДРАГОЦЕННЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ЩЕНОК.

— Ваше... Ваше Величество? — ноги его едва не подкосились.

ЭТО Я, МОЙ ДОРОГОЙ ГАРУФЕЛЬ.

Гаруфель опустился на колени и поклонился сгущающейся тьме.

— Для меня большая честь находиться в вашем присутствии, о могущественная Королева, — произнес он дрожащим голосом.

НО ЭТА ЧЕСТЬ ПРИНАДЛЕЖИТ ТОЛЬКО ТЕБЕ, МАЛЫШ. Я В ВОСТОРГЕ ОТ СДЕЛАННОГО ТОБОЙ ВЫБОРА.

— С-спасибо, Ваше Величество, — промямлил Гаруфель, не понимая, о чем идет речь.

ЭТО ТЕБЯ Я ДОЛЖНА БЛАГОДАРИТЬ ЗА ТО, ЧТО ТЫ ТАК СВОБОДНО ПРЕДЛОЖИЛ СЕБЯ МНЕ. СЕБЯ, ПЕРВОГО ПРЕДАТЕЛЯ МОЕГО ДЕЛА!

Гаруфель уже много раз испытывал ужас, но ничего подобного. Ужас пронзил его изнутри, молотом ударил в позвоночник, в сердце, в голову, снова, снова и снова...

— Ваше В-в-величество? Боюсь, я не понимаю... — промямлил он.

НО ТЫ ЖЕ ПОНИМАЕШЬ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ЩЕНОК! ИЗ ВСЕХ МОИХ ДРАГОЦЕННЫХ ПОДДАННЫХ ИМЕННО ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ ПОНИМАЕШЬ ЯЗЫК БОЛИ! ТЫ, КАК И МОЙ ПЕРВЫЙ МУЧИТЕЛЬ, КОТОРЫЙ НАУЧИЛ МЕНЯ ЯЗЫКУ БОЛИ, КОГДА Я БЫЛА МАЛЕНЬКОЙ И БЕСПОМОЩНОЙ. А ТЕПЕРЬ ОН ЖИВЕТ В САМОМ МОЁМ СЕРДЦЕ, ТЕРЗАЕМЫЙ МУКАМИ, КОТОРЫЕ ЗАСТАВИЛИ БЫ ЦЕЛЫЕ МИРЫ КРИЧАТЬ, КОРЧИТЬСЯ И РАЗРУШАТЬСЯ!