Один больной щенок

Гаруфель ненавидел находиться в зале суда. Он ненавидел саму мысль об этом с тех пор, как пришел жить в этот мир, с тех пор, как десять лет назад был завербован Коллекционерами. Галерея её адского Величества была достаточно плоха со всеми её зловещими изображениями ужаса и мучений, но, по крайней мере, Гаруфель мог дистанцироваться от этих произведений искусства и видеть в них лишь отражение того, что их создатели только воображали, или того, что могло произойти в далеком прошлом. Судная палата, однако, была гораздо больше, чем просто изображение ужаса и мучений — это был ужас и мучение. Это был священный храм самой Королевы Боли.

Гаруфель был здесь всего один раз — десять лет назад, в первый день после прибытия, когда давал клятву Коллекционера. В тот день он также поклялся никогда больше не переступать порога этой преисподней и надеялся, что его никогда не сделают офицером и не заставят снова посещать этот кошмарный зал для церемонии повышения в должности.

И всё же этим утром — в первое же утро после своего первого отпуска за пределами планеты — страх Гаруфеля оправдался. Стражники появились в дверях его квартиры и приказали ему немедленно следовать за ними. Оба охранника были гиперволками — как и он сам, но казались вдвое массивнее из-за силовой брони. Когда бронированные стражи отказались объяснить причину вызова, Гаруфель не выказал желания протестовать или настаивать на подробностях. Ему сказали только, что его ждут в зале суда. Одно упоминание об этом месте вызвало у него приступ холодного ужаса.

Они знают, — подумал он про себя. Она знает.

Гаруфель и его сопровождающие провели в лифте целых пять минут, поскольку помещение храма располагалось глубоко в недрах этого мрачного мира — глубоко под жилищами слуг её адского Величества. Оно было почти так же глубоко внизу (и Гаруфель содрогнулся от этой мысли), как и само её адское Величество.

Они приказали ему войти в зал, занять место в самом центре и ждать своего неназванного собеседника. Они говорили так, словно боялись сами войти внутрь. Гаруфель неохотно подчинился приказу, хотя бы потому, что боялся последствий неповиновения. Его шаги были медленными и мягкими на протяжении всех ста пятидесяти метров до одинокого стула в центре зала.

После получаса ожидания Гаруфель всё ещё не мог привыкнуть к этому месту. Восемь широких освещенных фонарями мостов — их изогнутая каменная кладка была гладкой, как полированная кость — вели к центру зала. Сам он представлял собой простой каменный диск шестидесяти метров шириной. Он был подвешен над красной чашей, в которой клубилась масса щупалец с разинутыми ртами. Всё это, конечно, было лишь произведением искусства, но из-за огромного размера мозаики смотреть на неё было невыносимо. И всё же даже это выглядело почти мирно по сравнению с тем, что маячило далеко вверху — в центре циклопического свода над ним зияла огромная пасть миноги, обрамленная множеством кошачьих безжалостных глаз. Отвратительное лицо, как лучи солнце, окружали сотни щупалец. Каждое щупальце беззвучно кричало сквозь тысячи темных ртов-присосок.

Этот храм был построен почти три тысячи лет назад, в честь трансразумной королевы, когда она владела меньшим, более простым телом. Для Гаруфеля это было непристойностью, мерзостью. Как у большинства новобранцев, его разум ещё не был изменен Королевой, поэтому он не мог понять, сколько времени и любви было потрачено на строительство этого огромного древнего храма, такого чудовищного, недоступного человеческому пониманию. Всё, что он мог сделать, — это сидеть лицом к голому полу диска, стараясь не смотреть на эту мерзость.

Всю свою жизнь, за редким исключением, Гаруфель чувствовал себя маленьким и ничтожным. Палата правосудия не сделала ничего, чтобы изменить это чувство.

— Привет, Гаруфель.

Голос был успокаивающе знакомым — женственным, но глубоким, мягким и в то же время тяжелым, как шепот грома. Гаруфель повернулся к своей бывшей наставнице, возвышавшейся над ним, как тигрица над своим детенышем.

— Привет, Скалосак.

Массивная Сибероо мягко обошла его, затем повернулась и опустилась на колени на каменном полу лицом к нему. Скалосак была в основном белой тигрицей выше пояса, но её хвост и бедра заставили бы позавидовать динозавра. Вокруг талии она носила черный кожаный пояс с карманами, прикрепленными по бокам. Несмотря на распространенные шутки об обратном, поясные сумки не были лишними на гигантском сумчатом. Они предназначались для небольших инструментов, а не для пассажиров размером с Гаруфеля.

Легкое чувство облегчения начало проникать в замерзшие нервы Гаруфеля. Скалосак занимала не очень высокое положение в местной иерархии, будучи простым лейтенантом. Наверно, этот вопрос был не так уж и серьёзен. Возможно, его проступки повлекут за собой лишь самое мягкое наказание, например, хозяйственные обязанности в дополнение к его обучению.

Кроме того, он знал, что Скалосак была снисходительна.

— Ты знаешь, почему ты здесь? — спросила Сибероо, наклоняясь вперед, пока её пронзительные голубые глаза не оказались на одном уровне с его глазами. Теперь её передние лапы покоились на полу перед ним, как будто она была гигантской домашней кошкой, отдыхающей.

Гаруфель сделал вид, что обдумывает этот вопрос, надеясь, что причина его пребывания здесь не та, которой он боялся. На протяжении трех тысячелетий палата служила местом для наказаний, судебных разбирательств, юридических диспутов, и — в самых приятных случаях — ритуалов повышения в должности. Небольшая часть Гаруфеля надеялась, что он был вызван сюда для последнего, ибо он был один из лучших в своём курсе. Однако повышение также означало встречу с Королевой лицом к лицу. Гаруфель этого не хотел. Впрочем, он и не хотел, чтобы они узнали его тайну. Нет ничего хуже, чем потерять свою тайну, подумал он.

— Нет, — наконец ответил он. — Понятия не имею.

— Ты лжешь, — мягко сказала Скалосак. — Я думаю, ты прекрасно знаешь, зачем тебя сюда вызвали.

Гаруфель уставился в пол перед собой. Ему казалось, что в груди у него растет свинец. Не может быть, чтобы они знали, подумал он. Никто не мог знать. Он был очень осторожен. Не могло быть каких-то свидетелей, не говоря об обвиняющих записях.

— Когда ты отдыхал за пределами планеты, — спросила Скалосак, — ты хорошо помнил её?

Внезапно Гаруфель взглянул на Скалосак.

— Конечно, — чуть развязно сказал он. — А почему бы и нет?

— Ты уверен? — спросила она. — Потому что как только мы впадаем в спячку на пути к первой червоточине, наши воспоминания редактируются наноботами так, что мы вспоминаем этот мир как нечто совершенно иное.

Гаруфель вздохнул от полной нелепости слов своего наставника. Редактирование воспоминаний? Может, это просто очередное испытание его веры?

— Даже если это правда, — сказал он, — на меня это не подействовало.

— Как только мы впадаем в спячку в последний раз по дороге домой, — пояснила Скалосак, — наши прежние воспоминания восстанавливаются. Кроме того, все воспоминания о наличии ложных воспоминания устраняются. Когда мы просыпаемся на пути в этот мир, мы думаем и действуем так, как будто никогда не забывали, что такое этот мир на самом деле, что мы на самом деле делаем, или какой Королеве мы на самом деле служим. Редактирование памяти — это, помимо всего прочего, жизненно важная мера безопасности. Ты меня понимаешь?

Оцепенев от шока, Гаруфель молча кивнул. Неужели...

Скалосак склонила свою огромную голову всего на сантиметр, как бы подтверждая что-то.

— Ты понимаешь, что это значит? — сказала она. — Если мы можем изменить твои воспоминания, то что ещё мы можем с ними сделать?

Гаруфель был слишком напуган, чтобы даже строить предположения, не говоря уже о том, чтобы отвечать.

— Да, — сказала Скалосак. — Твои подозрения верны. Мы прочли все твои праздничные воспоминания.

Она сделала паузу ещё на несколько секунд, чтобы подчеркнуть сказанное, как будто Гаруфель нуждался в дальнейших мучениях.

— Разрешение лучшим ученикам отправляться в отпуск за пределы планеты — это больше, чем просто привилегия, — продолжала она, делая тон более академичным. — Это стратегия. Это одна из многих стратегий, используемых Её Величеством для сбора информации о галактике в целом. Как только наши воспоминания скопированы, её Ангелы улавливают гораздо больше деталей, чем может вспомнить наше ограниченное сознание. Но это не то, что сейчас меня волнует. Кровавые Ангелы показали нам твои... развлечения. Мы знаем твой секрет. Мы знаем, чем ты занимался во время своих маленьких каникул за пределами планеты.

Гаруфель начал дрожать. Он отвел взгляд от гигантского сумчатого и уставился на каменный пол.

— Гаруфель, посмотри на меня.

Он не мог.

— ПОСМОТРИ НА МЕНЯ!

Он неохотно поднял взгляд и посмотрел в ледяные голубые глаза Сибероо.

— Почему на каникулах ты пытал маленьких животных до смерти?

— Я... Я... — слова застряли в его горле.

— Ты чувствовал, что они угрожали тебе?

Его слова, его дыхание застыли в горле, как камень.

— Особенно белки? Ты чувствовал угрозу со стороны белок? А бурундуки? Они тебя пугали? Ты защищался от них?

Он яростно замотал головой.

— Тогда зачем ты это делал?

Гаруфель снова замер, отчаянно пытаясь найти оправдание. Напрасно.

— ЗАЧЕМ? — спросила Скалосак.

Как вода, стекающая с тающей сосульки, смутно связное оправдание начало просачиваться в бешеное сознание Гаруфеля.

— На каникулах ты иногда ешь настоящее мясо, — сказал он. — Настоящее мясо получают от настоящих животных. Которых убивают и разрезают на части. Чем же это отличается?

— Я не трачу часы, сжигая по одной конечности маленьких беззащитных животных и расчленяя их хирургическим микролазером, используя извращенных наномедов, чтобы сохранить им сознание до самого конца! — взревела гигантская сумчатая. — Я не терзаю детенышей опоссумов на виду у их связанной матери! Я не фокусирую микроволновые лучи на костях живых существ, чтобы они медленно жарились изнутри, а затем снова начинаю на следующей конечности, чтобы услышать, как они визжат ещё громче!

— Они всё равно умерли бы, — пробормотал Гаруфель. — Через несколько месяцев или лет. Какая в конце концов разница?

Скалосак медленно склонила голову, не сводя глаз с Гаруфеля. Этот взгляд всегда заставлял его нервничать, даже когда Скалосак была в игривом настроении. Сейчас её взгляд пугал его настолько, что ему захотелось отказаться от своих неосторожных слов.

— После всего, чему мы тебя научили, — прошептала она полушепотом, — ты прибегаешь к самым жалким оправданиям, какие только можно вообразить. Отказ измерять, отказ анализировать различие между идеями, между различными действиями противоречит самому понятию и цели справедливости. Посмотри вокруг себя. Ты находишься в зале суда. Если ты собираешься защищаться, то хотя бы пошевели своими гребаными мозгами!

Дыхание Гаруфеля беззвучно и нервно участилось, когда он отвел взгляд от гигантской кошки.

— А теперь позвольте мне повторить мой первоначальный вопрос, — сказала Скалосак, её голос был немного более сдержанным и спокойным. — Почему ты мучил маленьких животных на каникулах?

— Я ... ну... ты же сама сказала. Наши умы меняются, когда мы покидаем это место, — наконец нашелся Гаруфель.

— Это и есть твоё оправдание? Неужели? Ты хочешь сказать, что как только ты забудешь о нашем Кодексе и нашей Королеве, ничто не помешает тебе совершить акт садизма?

Гаруфель нервно почесал морду.

— Ну, если я забуду всё, чему научился здесь, как только покину это место, то как я могу знать, что поступаю неправильно?

— Откуда тебе знать? — Сибероо зашипела, словно огромная змея. — Откуда тебе знать? Ну, давай посмотрим, может быть, ты прошел полный курс парамедика не для того, чтобы сделать свои... развлечения столь отвратительно... эффективными? Не для того, чтобы получить не вызывающий сомнений доступ к... инструментам? А все эти предосторожности, которые ты предпринял, чтобы предотвратить разоблачение местными властями, были чистой случайностью? Ты прекрасно знал, что никто там не одобрит твоих... действий. Ты прекрасно знал, что даже благодушная демократия, которой, по твоему измененному мнению, было это место, никогда не одобрит твоих... действий. И даже когда ты жил здесь, даже когда твои воспоминания были настолько ясны, насколько позволяла наша техника, ты выказывал желание посетить определенные типы миров. Терраформированные миры, основанные на старой Земле, с дикими равнинами, где ты мог бы найти шесть видов, которые ты выбрал, чтобы истязать их. Миры без ангельских сетей, где охрана и наблюдение за гостями были слабыми. Разве это не так?

— Возможно, — неохотно предположил Гаруфель.

— Ты думаешь, это неправда?

— Наверное, так оно и есть.

— Я не думаю, что это правда, я знаю, что это правда. Ты заранее планировал свои акты отвратительной жестокости, живя и учась здесь, среди нас! Ты предал свою клятву защищать невинных! Даже с твоей отредактированной памятью об этом месте, ты приводил свои отвратительные планы в действие без колебаний. И всё ради чего?

— Для чего...? — тупо повторил Гаруфель.

— Почему. Ты. Сделал. Это. Пытка. Животные, — раздельно процедила Скалосак.

— Ну, я... э-э ... я хотел... у меня есть определенные инстинкты...

— Прекрати своё жалкое бормотание и ответь мне!

Рев ударил в лицо Гаруфеля, как ударная волна. Он услышал, что скулит от стыда, как щенок.

Скалосак иногда ехидно и саркастично разговаривала с учениками, но никогда так не злилась. Этот уровень гнева она приберегала для преступников. С ним обращались как с преступником! Вот чего он всегда боялся — потерять свою тайну, а потом и уважение тех, кем восхищался. Что ж, это была лишь низина, из которой ему придется выползти.

Гаруфель вспомнил, как он в первый раз мучил и убивал мышь, когда ему было шесть лет. Он вспомнил ощущение абсолютного контроля, полного господства над судьбой живого существа. Это заставляло его чувствовать себя могущественным. Это заставляло его чувствовать себя важным. Это давало ему достоинство, выбор, влияние, которых он никогда не имел, будучи самым младшим в выводке из девяти детенышей.

Было ли это приемлемым оправданием?

Возможно, он мог бы обвинить во всем первый контакт.

Как и многие колонии по всей галактике, его мир был заселен тысячелетия назад как безопасное убежище от влияния сверхразумных существ и их всепроникающей технологии. Однако, как часто бывало в подобных мирах, с течением веков технологии вернулись, и его народ заново открыл паровой двигатель, радио, компьютер, ядерные ракеты...

Затем, как раз когда ссорящиеся народы его мира уже приближались к чему-то вроде локального апокалипсиса, появились трансапиенты, таща за собой червоточину.

Богоподобные машины припарковали свою червоточину на внешнем краю системы — настолько близко, насколько позволяла безопасность. Они передали одно короткое, простое сообщение: через десять лет вы все получите доступ к большой галактике. Пожалуйста, наберитесь терпения. Пожалуйста, используйте своё время с умом.