Мария - королева Московии

— Не вели казнить, вели слово молвить, государыня матушка! — выкрикнул нарушитель церемоний, ловко увернувшись от коня Плетнева и припадая перед Марией на одно колено.

Государыня в этом момент, нагнувшись с коня, осматривала ларец ручной работы, учтиво протянутый ей торговцем. Вещица ей явно понравилась, и она собиралась приказать дьяку Курицыну купить его. С самого первого раза своих выходов в торговые ряды, Мария решительно отказалась брать у торговцев подарки, заявив, что намерена платить за любой понравившейся ей товар.

-Так учила меня моя мать герцогиня де Гиз, и такова, моя царская воля — твердо говорила шотландка, величественно отказываясь от всякого дарового подношений.

Крик незваного храбреца напугали её, но она быстро взяла себя в руки. Надменно, как и подобает королевне, взглянула на него, после чего рука сама взметнулась в жесте, призванного страже не мешать ей, общаться с просителем.

Будь тот видом своим крестьянином или московским лавочником, королевна бы бровью гневно повела, и стражники Плетнева оттеснили, затоптали наглеца конями и фамилию с прозвищем не спросили бы. Однако одежда на незнакомце была не мужицкая, сермяжная из заморского сукна. Пояс его был богато украшен серебром и держался он очень уверено, как знающий себе цену человек, которого не погонят взашей как простого бродягу или праздного зеваку. А самое главное, горел в его глазах яркий огонь, и светилась в нем не похоть, страсть или восхищение, а желание сделать большое дело.

Все это Мария поняла, едва встретилась взглядом с просителем и, желая удостовериться в правоте своих мыслей, громко спросила его, царственно держа голову на обозрении затаившего дыхание народа.

— Чего тебе надобно от меня, добрый молодец? Милости ждешь, справедливости ищешь или службу пытаешь?

— Милости для себя и справедливости для своих товарищей ищу я у тебя великая государыня! — воскликнул в ответ незнакомец. — Дабы могли бы мы сослужить службу верную да великую и отомстили собаке крымскому хану за все-то горе и обиды, что он нанес русскому народу своими набегами за долгие годы.

Услышав такие слова, народ ахнул, а сидевший на коне дьяк Курицын сморщился, как будто ему в род попала какая-то кислятина, и гневно тронув коня, подъехал к просителю.

— О какой такой месте, ты говоришь, собака!? Не твоего ума это дело мстить крымскому хану, с которым у нас мирный договор заключен! — набросился на чернобородого просителя дьяк, не обращая внимания на недовольный гул толпы.

— Так я не от государя на крымчаков пойду, а от мира всего, ватагой, которой мирный договор не писан. Мне главное, товарищей своих из оков освободить, пороху с оружием получить, и пойдем громить басурман за Русь святую — нисколько не испугавшись Курицына, отвечал проситель, не сводя взгляд с королевны.

— Да не Ивашка ли ты Кольцо, чьи подельники в Разбойном приказе сидят? Отвечай немедля!

— Да, я — Иван Кольцо, — смело признался чернобородый, не сводя глаз с королевны, — и прошу справедливости у государыни за своих товарищей, на которых поклеп возведен ногайским послом.

— Взять его! В оковы! — взвился дьяк, обращаясь к страже, но в этот момент Мария больно стеганула хлыстом Курицына по ноге, и тот скривился от боли.

— Молчать, собака! Я здесь решаю, кого в оковы, а кого миловать! — гневно цыкнула на дьяка шотландка и, не обращая на смятение среди стражников, приблизилась к Ивану Кольцо и заговорила.

— Значит, ты меня, и все честной люд московский на войну с Крымским ханом подбиваешь? Кровь большую там пролить хочешь, а как дело ваше не выгорит сами в кусты да бабам под подол, а татары сюда придут? Снова Москву жечь будут!? — воскликнула Мария, сверля разбойника пытливым взглядом, но тот не испугался и не отвел взгляда.

— Не придут, — уверенно заявил Кольцо, — слишком много они своих голов под Молодями положили. Никак не очухаются после той сечи. Как вспомнят, так порты меняют.

Сказано было без ухарской бравады, а с тем неторопливым достоинством, с которым мог говорить только участник той битвы и окруживший атамана разбойников народ в это сразу поверил. И если несколько минуту назад на Ивана Кольцо смотрели по-разному, кто с опаской, кто с восхищением его отчаянной лихостью, то теперь большинство людей смотрело на него с уважением, и чернобородый храбрец уловил этот настрой.

— На большую войну с Крымом я тебя матушка не подбиваю, — с достоинством произнес атаман. — Ватаги набег и большая война, согласись, дела разные. Они издревна друг от друга раздельно ходят и потому, никакого укора к тебе со стороны татар за наш набег не будет.

— Как не будет!? Ты ведь при всем честном люде ко мне за военной помощью обращаешься — удивилась Мария.

— Я к тебе за милостью и справедливостью обращаюсь, а за помощью я к люду честному, московскому обращаюсь. Помогите православные порохом и припасами для похода на собаку, крымского хана! Христом богом прошу вас, братья! — Кольцо поклонился сначала Марии, а потом окружавшей его толпе. — Ударим мы в самое их сердце Бахчисарай проклятый и отомстим за всю пролитую ими кровь русскую, за души невинно убиенных братьев и сестер наших. Что погибли в тяжкой неволе татарской или были проданы в Туретчину, да прочие басурманские страны. Клянусь Вам, голов своих не пожалеем, а дело сделаем, отомстим поганым!

Услышав слова атамана, люд московский забурлил, заговорил на разные голоса, но общий настрой толпы был ясен и понятен. Речь чернобородого ватажника пришлась им по сердцу и это, сильно не понравилось Курицыну. Опытный царедворец постарался сбить настрой москвичей переменить их отношение к опасному смутьяну. Поэтому он обратился к Ивану Кольцо в крайне пренебрежительном тоне, стараясь тем самым выставить атамана в неприглядном свете.

— И много у тебя людишек то наберется, чтобы самому крымскому хану угрожать, — воскликнул дьяк, при этом стараясь быть подальше от хлыста государыни. — Человек пятьдесят то будет?

— Может пятьсот будет, а может и больше того наберется. На хорошее дело люди всегда с радостью идут — дипломатично ответил атаман, глядя при этом исключительно в сторону государыни.

— Для большого дела и тысячи человек маловато, — подал голос Плетнев, — передавят вас татары как щенят.

— Не передавят. Мы вместе с запорожцами по ним ударим. Им эти места хорошо знакомы. С атаманом Байдой они не раз ходили и на Козлов и на Перекоп и на Керчь. Тысячи три их точно будет.

— Все равно мало. Перебьют вас татары — стоял на своем Плетнев.

— Не перебьют. Я слово заветное знаю — твердым голосом, полный уверенности в своей правоте произнес Кольцо.

— Какое ещё такое слово? От кого? — пробубнил сотни, но уже без прежнего апломба. Суеверие в те времена имело большую силу.

— Старец святой сказал. Встретил меня в лесу, взял крестное целование и приказал идти к государыне. Она говорит, тебе обязательно поможет в деле этом праведном и слово тайное сказал.

Услышав подобное откровение, толпа разом ахнула и вновь возбужденно заговорила, только на этот раз громче и звонче. Дружно перебрасывая свои напряженные взгляды с Ивана Кольцо на государыню и обратно. Было видно, что многие москвичи искренне поверили словам атамана. Другие в отличие от них сомневались, но молчали, выжидая, чем все это закончится.

— Ну не слушай ты этого проходимца, государыня матушка. Соврет не дорого возьмет, — вновь подал голос Курицын, отчаянно стараясь зародить зерно сомнения в словах ватажника.

— Да никогда святой человек с таким как ты душегубцем близко с ним разговаривать не будет. Видано ли это дело? святой старец и ты... — дьяк театрально всплеснул руками, показывая величину старца и мизерность Ивана Кольцо, но Курицын столкнулся с достойным противником, у которого были свои козыря в рукаве.

— С тобой, он точно не будет говорить, а вот со мной стал. Потому что у меня божья отметина на теле имеется — торжественно возвестил атаман и эффектно распахнул на груди кафтан. И тотчас, толпа во весь голос ахнула, увидев, что волосы на груди Кольца имели отчетливую форму вытянутого креста.

Судя по тому, как быстро и проворно он это сделал, можно было понять, что атаман не раз и не два демонстрировал этот нерукотворный крест на своем теле. При виде, которого, женщины начинали истово креститься, а мужики завистливо вздыхали.

— Да тать он и вор! С дружками своими ногайского мурзу ограбили, что ехал из Москвы домой. Троих посольских убили и мурзу ограбили до нитки. Дружков его повязали, вот он и старается их выручить. Сказки о поход на Крым нам рассказывает, небылицы всякие про святого старца плетет.

— Врешь, собака! Был старец! Сказал он, что гореть тебе дьяк через сорок дней после нашей встречи в адовом пламени, за это неверие.

— Молчать! — выкрикнул дьяк, и тот час скривился от сильной боли в левом боку. Как не крепился Курицын, но он был вынужден склониться на левый бок, а побелевшее лицо выдало его страдания.

Увидев это, толпа вновь дружно ахнула, а Иван Кольцо поспешил закрепить свой неожиданный успех в полемике с дьяком.

— Не грабили мы посольский караван! Мы только людей русских освободили, что они в полон у татар купили и вместе с собой гнали! Не стерпели мы такой неправды и освободили русских людей, на русской земле! — выкрикнул ватажник, и площадь одобрительно загудела в едином могучем порыве.

Дьяк попытался что-то сказать против слов атамана, но новая волна боли поразила его, и он вновь согнулся в три погибели. Когда же Курицына отпустило, было уже поздно. Народ был полностью на стороне смелого ватажника и тогда дьяк решил противодействовать своему противнику с другой, практичной стороны дела.

— Что вы голосите попусту! — выкрикнул дьяк, властно вскинув руку призывая народ к молчанию. — Знаете сколько денег нужно, чтобы снарядить тысячу человек порохом, свинцом и прочими припасами?! Прорва, рублей триста не меньше, а то и все четыреста! А таких денег в казне у матушки сейчас нет! Не говоря про ваши дырявые карманы! Так, что покричали, поговорили и расходитесь. А ты, добрый молодец отправляйся в слободу к государю. Посчитает нужным, выделит деньги на войну с татарами, не даст, идите к купцам Строговым. Им ватажники для лихих дел за Уральским камнем давно нужны.

От слова дьяка, который враз разложил по полочкам возникшую проблему, народ обозлено загудел, однако хитрый Курицын знал, что дело выиграл. Деньги моментально разделили людей невидимой чертой, через которую невозможно было перелезть. Ибо красивые слова — красивые слова, а деньги, деньгами. Каждый из москвичей вел им счет, строго контролируя каждый грошик, для которого уже было давно приготовлено дело, которому он послужит.

Подбоченись, насколько это ему позволяли ноющие боли, дьяк Курицын победно смотрел на обступивших его людей. Глухой говор недовольства был слышен справ и слева, но он его не боялся. Выждав некоторое время, дьяк решил обратиться к атаману Кольцо, как потушенное было пламя, разгорелось вновь и со страшной силой.

— Значит, говоришь, нет в казне денег для снаряжения ватажников? — раздался голос, все это время молчавшей королевны.

— Нет, матушка, нет — самым честным голосом заверил её дьяк, но шотландка ему не поверила.

— А, если я прикажу пересчитать хорошенько. Не сыщутся? — холодным голосом уточнила Мария.

— Прикажи, матушка, только денег от этого больше не прибавится. Недоимок много, ну просто беда. Совсем народ от набегов и недорода обезденежил. А те, что собираем на тебя и твои нужды идут. На университет твой любимый — Курицын прижал руку к сердцу и подумал про себя: — будь он трижды неладен.

Слова дьяка были абсолютно верными и правильными, но Мария не хотела отступать.

— А, если я прикажу продать все свои платья, обувь и своего коня в придачу и добавлю деньги с университета. Хватит денег на поход? — все также холодно осведомилась королевна.

— Нет, матушка, не хватит — уверенно заявил дьяк, к огромному неудовольствию загомонившей от удивления толпы.

— А, если я заложу свадебный подарок своего мужа? — Мария решительно провела рукой и сняла с шеи жемчужное ожерелье. — Тогда денег хватит?

— Нет, — пересохшими губами произнес Курицын, со страхом глядя на большие белые жемчужины, переливающиеся на дневном свете. — И тогда не хватит, государыня матушка.

— А, если я откажусь от положенного мне содержания, покину Кремль и перееду в Девичий монастырь. Там буду жить, и столоваться, денег хватит?

После этих слов правительницы на площади наступила гробовая тишина, в которой было отчетливо слышен далекий плач годовалого ребенка и то, как всхрапывают застоявшиеся лошади. Дьяк только приходил в себя от слов королевны, не зная, что сказать на столь откровенное революционное предложение, когда подал голос один из торговцев, стоявший неподалеку от Марии.

— Матушка, государыня! Да не унижай ты нас грешных своими словами! Не выставляй ты нас перед всем честным миром скотами и скопидомами, что только и живут барышом и радеют о собственном брюхе! — горестно взывал торговец. — А ну Порфишка, подай сюда блюдо!

Подручный проворно схватил большое расписное блюдо и подал его хозяину.

— На благое дело все, что есть, отдаю, матушка государыня! — воскликнул торговец и опорожнил на блюдо толстый поясной кошель. — Если надо будет, лавку с товаром отдам! Имущество в долг заложу вместе со всем семейством, лишь бы помочь делу праведному, за которое ты так радеешь!

Слова торговца были подобно ветру, чье сильное дыхание раздуло тлеющие угли. Не прошло и минуты, как вся площадь в едином порыве бросилась наполнять блюдо монетами. Кто копейку, кто саблиницу, кто деньгу, а кто и полушку. Вместе с ними попадались серебряные гроши, ефимки, куны, квартники и даже золотой корабельник.

Очень скоро блюдо было заполнено до краев, а люди продолжали нести свои пожертвования и тогда находчивый Порфишка, пустил в дело деревянный ларь, в котором хозяйки хранили муку.

У стоявшего рядом с ним атамана Кольцо душа радовалась от вида, льющегося в него денежного ручейка, а у дьяка Курицына с каждой упавшей в ларь монетой черствела.

Ох, не простит государь такого самоуправства королевны, а спросит за это с него. Эта рыжая кукушка свои прегрешения пред государем ночью отмолит, а его царь слушать не будет. Кликнет братьев Пташкиных и прикажет угостить дьяка кнутом да батогами, а то и того лучше вздернуть на перекладине за допущенный недогляд. В зависимости от того в каком настроении царь батюшка будет.

Щедрость людская в своем порыве не знает границ и деревянный ларь, вскоре был заполнен больше чем на три четверти своего объема. Когда торжествующая толпа поднесли его к Марии, королевна сорвала с пояса дьяка туго набитый кошель с серебром и высыпала его в ларь поверх остальных денег. Начав большое дело, правительница не пожелала оставаться от него в стороне.

Внеся свою лепту, шотландка внимательно осмотрела окружавших её людей. Сделав первый шаг, нужно было делать и второй.

— Как тебя зовут? — спросила Мария, ткнув пальцем в торговца начавшего собирать пожертвование.