— Впрочем, Её Величество королева Елизавета готова проявить к вам свою милость и вместо дикой и холодной Московии высадить вас на землях Датского королевства. В случае вашего согласия, я имею полномочия приказать капитану сделать это. Сейчас мы как раз находимся в полудневном переходе от побережья Дании.

Увидев, как вспыхнули радостью глаза Марии, как заблестели они появившейся вдруг надеждой, Мильтон посчитал, что ему удастся выполнить главное поручение Уолсингема.

— Вы сегодня же сможете ступить на континент, если согласитесь оказать Её Величеству небольшую для вас, но очень важную для неё услугу.

— Какую услугу? — с готовностью откликнулась Мария, мысленно уже покинувшая скрипучую посудину.

— Подписать отказ от притязаний на английский престол — коротко пояснил Мильтон и кивнул в сторону невысокого толстяка, державшего в руке небольшой свиток. Властно взмахнув пергаментом с королевской печатью подобно жезлу, он приказал толстяку приблизиться к Марии и положить свиток на стол. На нем находился чернильный прибор и остро очищенное гусиное перо.

— Вот там, внизу — медовым голосом произнес Мильтон, заглядывая шотландке в её карие глаза.

Лучше бы он этого не делал, ибо в следующий момент он воочию узнал, что такое королевский гнев.

Сколько гнева, гордости и негодования появилось в глазах шотландки, ещё минуту назад казалось, были потухшими и полностью сломленными. Сколь презрительно окинула она взглядом человека, посмевшего предложить ей поменять право первородства на дурно пахнущую чечевичную похлебку. Царственно вскину свою длинную холеную шею, Мария в мгновение ока заставила Мильтона вытянуться перед ней во весь рост и принять защитную позу.

Взятое было в руки, перо стремительно полетело в стоявшего рядом толстяка и попало ему в лысину, от чего тот тонко пискнул.

— Подлый пес! — вскричала королева, гневно потрясая сжатыми в кулак тонкими, аккуратными пальцами. — Да как ты смеешь предлагать мне подобное непотребство!? Да я тебя...

Мария Стюарт решительно шагнула к Мильтону намериваясь влепить ему звонкую пощечину. Праведный гнев оскорбленной королевы был столь силен, что посланник Елизаветы даже отступил на шаг назад, но, к сожалению, шотландка не смогла защитить свое доброе имя. Не успела она пройти и двух шагов, как получила сильнейший толчок в спину и со всего маха рухнула на кровать.

— Лежать! — грозно выкрикнула нанесшая предательский удар Гвен и, подтверждая свои слова действием, набросилась на поверженную шотландку. Без всякого стеснения к августейшей особе, она придавила коленом спину Марии и намотала на кулак её растрепанные рыжие волосы.

Вскрикнув от боли и столь неподобающего с ней обращения Стюарт попыталась сбросить с себя служанку. Несмотря на свое королевское происхождение, силы у Марии имелись. Предательница Гвен с трудом сдерживала её, и Мильтон поспешил прийти ей на помощь.

Подскочив к кровати, он проворно схватил одну из рук шотландки и со знанием дела вывернул её. Затем запустив другую руку под юбку Гвен, он с большим трудом нашел вторую руку и тоже завернул её за спину своей жертве.

— Вяжи её! — крикнул толстяку разгоряченный борьбой Мильтон, но тот сильно растерялся и, не зная, что делать, бестолково топтался возле борющегося трио. Даже поверженная столь подлым способом, Мария внушала к себе боязнь и почтение.

— Вяжи ремнем! Быстро! — громкий окрик привел в чувство толстяка. Лихорадочно борясь с непослушной пряжкой, он с горем пополам снял с себя ремень и протянул его Мильтону.

— Руки! Руки ей вяжи! — гневно воскликнул посланник королевы, но толку от толстяка, он так и не добился. Не привыкший к подобному проявлению насилия над благородными дамами, он никак не мог накинуть ремень на запястье королевы, чем вызвал ещё большее раздражение в свой адрес.

— Черт! Держи руки! Идиот!! — выругался Мильтон и когда толстяк, наконец, выполнил его приказ, сам быстро связал поверженную красавицу. Униженная и оскорбленная, она, тем не менее, не утратила гордости и гнева.

— Скоты!! Грязные и подлые скоты! Как вы посмели мерзавцы поднять свои грязные руки леди королевской крови!!? За это преступление вас всех четвертуют в любом порту континента!

Угрозы, что выкрикивала Мария своим обидчикам, были вполне реальными. Закон об оскорблении лиц королевской крови был в любом европейском королевстве и действовал неукоснительно. Отчего разгоряченные борьбой с королевой щеки толстяка мгновенно побелели от страха.

В отличие от него, во взгляде Гвен страха не было страха. Однако имелась озабоченность и для укрепления рядов своих соратников, Мильтон, решил применить экстренные меры.

— Заткни ей рот! Тошно слушать блеяние этой глупой овцы! — крикнул он служанке и та, с радостью исполнила этот приказ. Не раздумывая ни секунды, она оторвала пышный кружевной брабантский манжет с рукава платья королевы и проворно засунула его в её открытый рот.

— Слава богу! — поморщился Мильтон и, подняв оброненный в пылу борьбы королевский указ, заговорил.

— Мария Стюарт. Согласно воле Её Величества королевы Елизаветы Английской, в связи с буйством вашего характера, вы заключаетесь под стражу на все время пути до Московии. Вам категорически запрещается самовольно покидать эту каюту без сопровождения специальных лиц выбранных мною из числа команды. Вам будет разрешено раз в пять дня совершать прогулки по палубе корабля в сопровождении охраны. Всякий раз, когда вы будите покидать каюту, вы будите одевать, на лицо специальную маску, такова воля королевы Елизаветы — произнес Мильтон, стараясь придать своему голосу максимальные твердость и жесткость.

— В случае если предписанные вам правила содержания будут вами нарушены или вы попытаетесь, напасть, оскорбить своими действиями сопровождающих вас лиц или создать в отношении их жизни угрозу, королева Англии дарует мне право применить против вас силу и наказать вас согласно утвержденным ею регламентам. Так за первый проступок наказание будет не большим, по моему усмотрению. За второе нарушение вы будите, подвергнуты публичной порке кнутом, будучи привязанной к мачте. Если все это не вразумит вас и не укротит буйство вашего характера, и вы продолжите свою вредоносную политику, то вы будите, выброшены в открытое море, в присутствие всей команды. По этому поводу будет составлен соответствующий акт, который подпишут три независимые свидетели в лице капитана, штурмана и доктора корабля. По прибытию в Лондон, акт будет передан в канцелярию Её Величества.

По тому, как Мария прекратила попытки вырваться из тисков помощников Мильтона, королевский посланец решил, что она сломлена. Нагнувшись к королеве, он собирался похлопать её по щеке, но вместо проявления покорности, Стюарт подобно задиристой козе, попыталась боднуть Мильтона в лоб, чем сильно обозлила его.

— Властью данной мне королевой Елизаветой на этом корабле и над этой женщиной, я принял решение наказать её за проявленное неуважение к воле английской королева и её почтенным слугам, — Мильтон выдержал паузу, а затем обрушил на Марию свой завершающий удар. — Я приказываю остричь арестантку Стюарт, дабы смирить её неуемную гордыню, которой предстоит принять монашеский сан.

Мильтон отошел на шаг в сторону и собирался театрально взмахнуть рукой, но в этот момент поверженная шотландка вновь пришла в движение. Энергичнее и решительнее чем прежде и спасая положение, Мильтон гневно крикнул толстяку: — Держи её!!

Тот вновь на секунду замешкался, но встретившись с яростным взглядом Мильтона, бросился помогать Гвен. Схватив с двух сторон извивающуюся королеву, они подтянули Марию к краю кровати и, стянув на пол, умудрились поставить на колени. Затем толстяк навалился на пленницу всем телом, а служанка бросилась за ножницами.

Охваченная азартом, она принялась безжалостно кромсать длинные густые локоны королевы, с упоением приговаривая: — Вот так! Вот так! Вот так!

Дело шло спорно и быстро и скоро вся кровать и пол возле неё были завалены отрезанными рыжими кудрями. Назначая наказание, Мильтон собирался ограничиться только пострижением, но его помощница мыслила иначе. Не дав ему произнести ни слова, Гвен отбросила в сторону ножницы и с проворством мартышки выхватила из кармана, маленькую машинку для стрижки волос. Миг, и крепко ухватив Марию за голову, она принялась выстригать ей затылок.

— Потерпи! Потерпи! И все будет хорошо! Я тебе обещаю! — нежно ворковала она каждый раз, когда несчастная шотландка вскидывала голову, от причиненной ей боли. Гвен хорошо знала искусство стрижки. Клочки волос лихо летели во все стороны, отброшенные рукой служанки.

Помогавший ей в этом деле толстяк только покряхтывал, глядя на работу Гвен, не забывая придерживать свою бедную пленницу. Он уже освоился со своей новой ролью и войдя во вкус, по-хозяйски, нет, нет, да и потискивал её талию, бедра и ягодицы, пытаясь привести непокорную шотландку к смирению.

Когда все волосы покинули голову несчастной Марии, Мильтон собирался отдать приказ развязать её, но Гвен снова не успокоилась.

— Одну минуту, господин! Сейчас все будет готово — воскликнула служанка и бросилась прочь от кровати. Не прошло и мгновения, как она долетела до стола, и что-то схватив с него, метнулась обратно.

У державшего пленницу толстяка упала челюсть, когда тот увидел в руках Гвен открытую бритву и красную губку, при помощи которой, благородные дамы совершали свой утренний туалет. Миг, и смочив голову королевы губкой, Гвен принялась тщательно её брить.

— Не вертись, не вертись, а то порежу — приговаривала мучительница, неторопливо выскребая каждый волосок щетинки, оставляя после себя сияющую белизной кожу. Напуганная Мария затихла и ни разу не пошевелилась, во время этой экзекуции.

Когда же все, наконец, закончилась, Гвен издевательски звонко шлепнула ладонью по голове своей бывшей хозяйки, а ныне королевской арестантки.

— Ну, вот теперь, ты настоящая красотка! — воскликнула она, надевая на голову Марии ночной чепчик, и разразилась противным смехом. Именно он и переполнил чашу терпения шотландки и когда её развязали и вытащили кляп изо рта, она залилась неудержимыми слезами.

Горе её было столь велико, что Мильтон со своим подручными не сказав ни слова, выскользнули из каюты, оставив пленницу одну.

Каждого из них в этот момент в той или иной мере трясло. Гвен и толстяка трясло от страха и напряжения, ибо не каждый день им приходилось творить насилие в отношении особы королевской крови, пусть даже с благословления другой королевской особы.

В отличие от них, Мильтона трясло в ожидании грядущего. Зная, чем должно закончиться это плавание, он опасался, что по завершению всего он станет для короны неудобным свидетелем и с легкостью может пропасть в безызвестности. Увы, но Гай Ричмонд Мильтон знал такие случаи.

* * *

Описывать злоключения и невзгоды, что выпали на долю шотландской королевы за время плавания к берегам холодной Московии, не хватит времени, бумаги и чернил. Ибо каждый день этого отрезка жизни беглой королевы представлял собой упорную и ожесточенную борьбу. Борьбу не только за сохранение своей чести и достоинства, но и за элементарное выживание. Уж слишком велики были шансы для того, чтобы она не добралась до конечного пункта своего вынужденного путешествия. Начиная от банальной простуды и заканчивая несчастным случаем, от которого, увы, никто не застрахован.

Можно было не сомневаться, что если бы с Марией что-то случилось бы, Мильтон и Гвен палец о палец не ударили бы чтобы помочь ей. Единственный, кто из всей этой зловредной троицы не желал зла беглой королеве, так это толстяк кок. После пострижения, он проникся к шотландке нешуточной страстью и глубоко в душе лелеял мысль познакомиться с ней поближе.

Свое столь неожиданно возникшее расположение к Марии, толстяк проявил тем, что старательно подкладывал в пищу арестантке хорошие куски мяса. И делал это столь ловко, что ни Гвен, ни Мильтон, ни кто другой из членов команды не заподозрили его в симпатии к королеве.

Так при тайной симпатии толстяка, Мария дожила до самого главного момента своего плавания — зимовки. Как и планировал Уолсингем, корабли не успели добраться до Архангельска и были вынуждены зазимовать, пройдя почти две трети пути.

Для этой цели моряки выбрал одну из небольших бухт, которых было в большом количестве, вдоль тянущегося на восток хмурого и неприветливого берега.

За время пути, в результате длительного общения со своими недругами, у Марии Стюарт появилось чутье на всякие гадости и пакости с их стороны. Она буквально по незначительным жестам, по косо брошенному взгляду догадывалась о намерениях своих врагов. Вот и когда Мильтон потребовал от капитана корабля, чтобы он зимовал значительно дальше от остальных двух кораблей, Мария сразу заподозрила неладное.

Что намеривался сделать с ней Мильтон, чтобы потом выдать дело своих рук за естественную смерть, так и осталось неизвестным. Возможно, готовился несчастный случай, возможно, отравление, возможно, удушение подушкой. Ясно одно, Мильтон собирался устранить Марию, но почему-то тянул.

Уже холодные морозы сковали лед вокруг кораблей, уже наступила полярная ночь и замели метели, однако тайный агент Её Величества так и не исполнил королевскую волю. Когда же, по мнению Мильтона, такой момент настал, в дело вмешалось божье провидение. Так считала Мария, и с ней трудно было не согласиться.

Ничто не предвещало беды. Тот день, когда все случилось, мало чем отличался от других дней. Поздние сумерки рассвета и ранний закат наступили как обычно, но почему-то, отправляясь спать, королева легла на узком, неудобном топчане, а не на своей постели. Скорее всего, на узком топчане можно было быстрей согреться, чем на широкой, но очень холодной постели.

Большая часть экипажа спала или отдыхала после вахты, когда неожиданно раздался глухой треск дерева и корабль стал крениться на правый бок. С каждой минутой, с каждой секундой крен стал быстро нарастать, от чего вся мебель поехала кувырком. Лежавшая у самой двери Мария успела соскочить с топчана и выскочить в коридор, а оттуда на палубу, а вот Гвен не повезло.

Тяжелая кровать припечатала её к стене, когда она пыталась не столь проворно её обогнуть. Миг и страшный удар переломал служанке обе ноги, превратив её в беспомощную тряпичную куклу.

Как в поднявшейся суматохе шотландскую королеву не затоптали и не сбросили с накренившейся палубы известно одному богу. Мария сама плохо помнила тот момент, когда она покинула гибнущий, под напором льда корабль. В себя она пришла уже на льду, с окровавленными руками, между моряками, снующими с факелами в руках.

— Отходи! Отходи! — истошно кричал штурман Фортибрас, за плечами которого было уже три зимовки и моряки охотно слушали его.

— Сейчас опрокинется и раздавит всех к чертовой матери! Отходите в сторону! — повинуясь его призывам, англичане отбежали от обреченного на смерть корабля. С замиранием сердца смотрели они на свой "родной дом", которому оставалось жить считанные минуты, не подозревая, что другая смертельная опасность, на мягких лапах подбирается к ним с противоположной стороны.