Волчица и пергамент. Том 1

— Коул, ты тоже должен выглядывать за границы своего книжного мира.

— Прошу прощения...

— Я к тому, что у длинного меча есть свои преимущества, но ты не сможешь использовать его в качестве кинжала, — принц налил в бокал ещё вина. — Я уверен, архиепископ не видит разницы между церковью и собственным домом. С одной стороны, он целиком посвятил себя своим священным обязанностям, но, с другой, считает церковь своей собственностью и глубоко погряз в себялюбии. Вероятнее всего, он даже не считает это себялюбием. Но со стороны всё довольно очевидно. В конце концов, люди говорят, что самая богатая женщина города — это жена архиепископа.

— То есть...

— Конечно, официально она ему не жена, но каждый это знает. Как говорится... — Хайленд пожал плечами. — Бесчестно нападать на меня, как на незаконнорождённого ребёнка.

Связи с женщинами в обход своих жён не были чем-то исключительным среди аристократов и представителей королевского рода, то же самое касалось и священников, давших обет безбрачия. Это ни для кого не секрет. Так всё и было.

— Однако здешний архиепископ провернул это дело не вполне успешно. Мой отец когда-то был вынужден жениться на племяннице Папы или вроде того, но истинную любовь люди видели между ним и моей матерью. И даже с моей точки зрения архиепископ довольно обаятелен.

Слова Хайленда служили намёком, Коул понял, что тот хотел сказать.

— При этом архиепископ так предан своему долгу, что зачастую перегибает палку. Разумеется, прибегать к силе для него необходимо, но, кажется, он не всё понимает. Он строг к непостоянству и прелюбодеянию, и народ задаётся вопросом, имеет ли сам он на это право при его собственном поведении. Когда он восхваляет скромность, никто не способен слушать его без улыбки.

Тот кожевник-медведь тоже говорил, что трапезы в церкви были непомерно роскошны.

— И в то же время все признают страсть, с которой архиепископ выполняет свою работу, когда скорбно читает псалмы по усопшим, радостно венчает будущих супругов, со слезами на глазах крестит новорождённого. Именно поэтому люди хотят, наконец, избавиться от этих двояких чувств, которые они испытывают к Церкви. Церковники странно двулики. Они живут в распутстве, с деньгами, полученными тяжёлыми поборами с народа, и вместе с тем, когда речь заходит об их священных обязанностях, на них можно положиться.

— Дело не в том, что люди не хотят их уважать.

— Или точнее, как говорит Господь, люди хотят их любить. Но, возможно, "уважать" всё же лучше, — улыбнулся Хайленд.

Когда вера устремится в нужном направлении, мир станет чище.

— Именно поэтому идея "Нашей книги Бога" так хорошо принята народом. Некоторые уже пристают ко мне с просьбами показать им хотя бы часть уже написанного.

— Когда я пришёл в мастерскую за бумагой и чернилами, тамошний хозяин тоже усердно подбадривал меня.

Хайленд улыбнулся и подал знак своему гофмейстеру, ожидавшему в углу комнаты. Этот молодой человек примерно одного возраста с Коулом, преисполненный достоинством слуга государства, передал хозяину связку пергаментов.

— Мой отец согласился с планом с самого начала и сейчас по всей стране собирает праздных священников, чтобы те несли в люд Божьи заветы. Им нечего есть, если нет работы, поэтому отец предстаёт перед ними в выгодном свете, так что, кажется, всё идёт хорошо. Однако живущие в своих башнях из слоновой кости испытывают некоторые неудобства, когда дело касается простонародного языка. Они страстно желают услышать учёных мужей с иными взглядами.

Он не сказал "мудрецов", но Коул всё же почувствовал неловкость, услышав слово "учёный". Как будто поняв его чувства, Хайленд тихо хихикнул.

— Коул. Я тоже признаю в смирении добродетель, но от того, кто заговорит первым, во многом зависит, как на тебя станут смотреть окружающие.

Он хотел, чтобы Коул гордился собой.

— Я уделю этому внимание.

Хайленд облегчённо улыбнулся.

— Перевод идёт хорошо, главы, которые успели перевести, записаны на этом пергаменте, но тебе тоже придётся поработать. Когда я отправлю его на родину, он окажет там большую помощь.

Пергамент внушал трепет сам по себе и в то же время сулил грандиозные возможности. Коул собрался с духом и взял его в руки. Перевод Писания на всеобщий язык откроет людям глаза, можно по праву назвать это одним из сражений за исправление Церкви. Когда Коул представил, как пергамент станет его щитом и мечом, расписанная чернилами шкура в руке показалась намного тяжелее.

— Я понимаю, — с силой ответил он, и Хайленд удовлетворённо улыбнулся.

— И я ожидаю, что ты будешь усердно работать за все конфеты, что съела эта юная барышня, — добавил Хайленд, наблюдая добрым взглядом за Миюри, облизывающей над пустым подносом пальцы. Уловив взгляды обоих в тот момент, когда она держит пальцы во рту, даже она, кажется, несколько сконфузилась.

— Единственные, кто так делал в моём присутствии, были шуты, благодаря их положению, и их дочери.

— Приношу искренние извинения... Миюри! — прикрикнул Коул, и девочка потупилась с довольно, впрочем, вызывающим видом.

— Нет, всё в порядке. Мы серьёзно рискуем в борьбе против власти. Власть ослепляет людей, и они теряют способность мыслить. Не говоря уже про их пристрастие рассказывать небылицы. Я не лгу, когда говорю, что ожидаю от тебя великих свершений. Так... ты умеешь читать?

Миюри исподлобья уставилась на Хайленда.

— Книги. Не Церковный текст, — уточнил принц.

— Ах да, немного, — ответил за неё Коул, и Хайленд повеселел.

— Ясно. В таком случае, как я понимаю, всё это будет довольно скучно для такой юной барышни как ты, но я бы хотел, чтобы и ты взглянула на Писание. Я уверен, ты смогла бы почерпнуть некоторые истины, которые находятся далеко за рамками нашего понимания.

Миюри приняла немного гордый вид, но, возможно, Хайленд её переоценивал.

— Это вовсе не лесть. Я чувствую в ней кое-что. Хозяйка купальни, где я останавливался, была такой же... Возможно, она из какой-то выдающейся семьи?

Коул вздрогнул от этого предположения. К признанию рода Хоро и Миюри выдающимся придётся добавить, что он в прямом смысле лежал за пределами человеческого понимания. Присутствие сверхъестественных созданий в устоявшихся семейных сказаниях позволяли себе только самые знатные из многих королевских и аристократических семей.

— Видишь, братик? Люди видят, видят, — выпятила Миюри грудь, совсем не разделяя его тревоги. Как и его скромности.

— Ха-ха-ха. Эта юная барышня, понимает, как работает этот мир.

Если бы она не прятала хвост, он вилял бы сейчас из стороны в сторону.

— Не принимай это за чистую монету, — предупредил её Коул, но Миюри не стала отвечать.

— Хорошо, я не буду спрашивать. Ведь об этом упоминается в Писании.

Тайна рано или поздно становится явной. Коул не считал, что в данном случае этот принцип принесёт пользу.

— И я уверен в тебе.

Он слышал о Хайленде, как о человеке, стоящем над всеми остальными и натаскивающим своих вассалов. Не то чтобы он сам презирал принца как представителя знати, но если Коул не будет напоминать себе, что они с Миюри иные, они могут быть проглочены с потрохами. Конечно, сам Хайленд был обаятельной личностью, и было бы действительно чудесно, стань Коул священником с собственной кафедрой. Однако ему хотелось помогать в таком деле, по возможности, без личной заинтересованности. Ведь на кону нечто гораздо больше собственной выгоды.

— Так изменим же мир — провозгласил Хайленд и высоко поднял бокал вина.

Глава 3

Получив пергамент с переводом Писания, Коул почти не спал ночью. Он, как прикованный, сидел за столом, поглощённый чтением, время от времени сверяясь с оригиналом. Его переполняло возвышенное вдохновение, часто поражали толкования и словесные обороты. Он смутно осознавал ворчание Миюри, брюзжавшей, что яркий свет свечи не даёт спать, но в какой-то момент она всё же затихла.

В какой-то момент Коул вдруг вздрогнул от стука колёс проезжавшей по уличной мостовой повозки. Ему казалось, что он читал всё это время. Но оказалось, что его плечи укрывало одеяло, которое кто-то заботливо накинул, и этого он не помнил, значит, всё-таки уснул. Коул взглянул на кровать, где, свернувшись калачиком, спала Миюри. Она даже во сне казалась недовольной.

Уснув за столом в неудобной позе, да ещё и на холоде, Коул чувствовал себя подобным высохшей ветке. Он медленно размял тело и, решив ненадолго вздремнуть, забрался в кровать, нагретую телом Миюри, и мгновенно заснул.

Проснувшись, он испуганно вскочил, ощущая вину и раскаяние.

— Я забыл про обед!

Солнце уже высоко поднялось в небо, по оттенку его света он сразу понял, что завтрак в купальне уже закончился и давно пора готовить обед. Его сразу прошиб холодный пот, надо было извиняться перед Лоуренсом, наверняка работавшим сейчас за двоих. Кляня себя за то, что нарушил своё правило никогда не спать допоздна, неукоснительно выполнявшегося уже столько лет, он вскочил с кровати и...

— Доброе утро? — недоумённо поприветствовала его Миюри, сидя за столом и расчёсывая волосы.

— А... Да, мы же не в купальне... — понял Коул.

Он слышал звуки городской суеты за открытым окном и чувствовал слабый солёный запах.

— Ты и вправду любишь работать, брат, — изумлённо улыбнулась Миюри. — Ох, а пока ты, господин соня, спал, нам пришла посылка.

Обычно за долгий сон ругали Миюри, поэтому сейчас ей было очень приятно воспользоваться возможностью уколоть его в ответ. Не стоило ждать, что она его разбудит. Проснувшись и найдя его спящим, она, конечно, переполнилась злорадством.

Коул не забыл проверить своё лицо и одежду, Миюри вполне могла над ним подшутить. Затем он взглянул на посылку, и его сонливость как рукой сняло.

— Миюри, отойди.

— Шта-а?..

Он взял свёрток, лежавший у двери, и с глухим стуком поставил на стол. Миюри, лишённая места за столом, недовольно уселась на кровать.

— Этого достаточно чтобы... — не веря своим глазам, пробормотал Коул, выкладывая содержимое на стол.

Несколько стопок тряпичной бумаги, груда свитков овечьего пергамента, большая бутылочка с чернилами и перья, которых хватило бы на крылья, чтобы подобно Икару взлететь в небеса.

— Ты собираешься всё это использовать сам, брат? — недоверчиво спросила Миюри, она сидела, скрестив ноги, и увязывала волосы.

— Нет, вместе с нами будут работать писари... Миюри, кто-нибудь приходил?

— Хмм... ах да, приходили там одни и спрашивали тебя, но когда я ответила, что ты спишь, они сказали "хорошо, мы подождём".

— Это они! — воскликнул он и чуть не выпрыгнул из комнаты, Миюри его удержала.

— А, эй, братик! А как же завтрак?!

— Купи, что хочешь! — крикнул он и выскочил из комнаты.

Рабочий день в компании Дива давно начался, везде было так же многолюдно, как и вчера. Коул пояснил ситуацию проходящему мимо мальчику-посыльному, и тот отвёл его в угол складских помещений, где без дела сидело трое мужчин. Заметив подошедших, мужчины не без труда поднялись. Все они сутулились, у каждого на правой руке была повязка, а через плечо висел потёртый мешок, их одежда была так заляпана, будто они пробирались сюда через болото. Их испачканные лица вполне соответствовали состоянию одежды. Непосвящённому они бы показались нищими или бедными крестьянами, покинувшими свою деревню из-за тяжкой подати. Однако, как наёмников, гордящихся в бою своей силой, покрывает кровь жертв, так и писари были испачканы чернилами. Их тела выглядели истощёнными, но глаза ярко горели.

— Мы надеемся оказать посильную помощь в исправлении Божьих заповедей.

— Разумеется. Огромное спасибо, что пришли.

Коул пожал каждому руку и поблагодарил за приезд в Атиф.

— Но разве вы не заняты в это время года?

— Ха-ха-ха. Должны быть заняты. Однако мой главный нотариус поручил мне приехать.

— Я из податной гильдии в порту.

— Я из совета городской библиотеки.

Те, кто умел читать и писать высоко ценились, те, кто умел переписывать книги, считались бесценными. Такая работа была сложнее, чем может показаться на первый взгляд, и учили ей так же, как покаянию в монастырях. Такую работу доверят далеко не каждому, только тем, кто сможет её выполнить без жалоб и с непоколебимым упорством. Скорее всего, Хайленду пришлось проверить все канцелярские мастерские, чтобы собрать этих людей, а значит, они наверняка знали своё дело. Места, из которых их вытащили, должно быть, сильно загружены работой.

— Всё же, помогая принцу Хайленду и поддерживая королевство Уинфилд, наши господа надеются, что конечная выгода перевесит наше отсутствие на службе. В конце концов, десятина касается всех. Не было бы слишком странным для одного-двух мастеров вроде моего заработать себе состояние, когда налоги исчезнут.

— И судя по всему, крупные ремесленные гильдии решили разослать своих людей, чтобы распространять идеи принца Хайленда и собирать деньги под носом у Церкви, когда потребует время. Однако, из-за особенностей нашей работы у нас совсем немного возможных работодателей. Если мы не внесём свой вклад, а десятину впоследствии отменят, то в городе нам не станет места.

— Да и потом, всем просто-напросто интересно, что же написано в текстах. Им недостаточно оправданий Церкви, они хотят знать, что же на самом деле говорит Господь.

Судя по ответам писарей, план Хайленда продвигался успешно. Коул ощутил необычайную восторженность, представив, как сможет измениться мир.

— Принц Хайленд говорил, что вы очень сведущий богослов.

— Пожалуйста, научите нас.

— О... ну... нет, совсем нет. Большая честь для меня.

Кажется, Хайленд везде его хвалил, но, возможно, он лишь создавал видимость, чтобы вдохновить людей. Хайленд был не только аристократом с прекрасным характером.

— Так, так, впервые я встречаю священника, который принял смирение в качестве добродетели.

— И вправду, воодушевляет.

Похоже, и эта особенность Коула стала частью стратегии Хайленда, осталось лишь скупо улыбнуться перед охваченными благоговением писарями, чтобы скрыть чувство неловкости.

Была ещё проблема с местом для работы писарей. Торговый дом компании Дива представлял собой несколько разных зданий, соединённых коридорами, они казались настолько большими и запутанными, что можно было заблудиться без карты. И при всём при том каждое помещение было забито людьми, и в конечном итоге они решили использовать комнату Коула и Миюри.

— Миюри, взялись.

Они отодвинули кровать к стене, и принесли столы из других комнат. Комната вдруг стала чем-то средним между гильдией переписчиков и церковью, и только Миюри не вписывалась в эту картину, сидя на кровати и обнимая колени.

— Итак, где же пергамент, который мы будем переписывать?

— Вот здесь. Пожалуйста, разделите работу между собой.

— Я надеюсь, вся орфография проверена? Ведь я не умею читать.

Для писаря было вполне обычным не уметь читать. Буквы — это рисунки, и тот, кто может их срисовать, способен выполнять работу. Неграмотность писарей даже поощрялась, поскольку в таком случае они могли наиболее точно воссоздать оригинал или переписать секретный документ, не узнав его содержимого. Но любые ошибки тоже с точностью копировались.