Волчица и пергамент. Том 1

— Я... понимаю. Когда ты сказал, что всегда будешь моим другом, я почувствовала то же самое.

Миюри проговорила это так, будто дулась на что-то, возможно, ей стало немного стыдно признаваться. Она вспомнила время, когда её мать рассказала ей о волчьей крови, текущей в её жилах.

— Если у меня получится стать священником, я смогу подарить тепло всему миру, всем людям, дрожащим от холода одиночества. В час отчаянья мне повезло встретить Хоро и Лоуренса, но на свете есть много менее удачливых людей. И я понял, что могу стать тем, кто принесёт удачу таким людям. Любовь Господа бесконечна и, если ею поделиться, её не станет меньше.

Для этого ему следует как можно яснее понять Господа. Коул должен суметь противостоять всевозможным сомнениям. Благодаря своей сильной вере он целиком посвящал себя учёбе и жевал сырой лук, прогоняя сон.

— Эм... — в замешательстве произнесла Миюри, и Коул тут же ощутил вину за свою слишком бурную речь.

— Прости за резкость. Но всё же я думаю именно так.

— Нет, не в этом дело... Я просто удивилась, что у тебя действительно есть причина для учёбы. Я была уверена, что мой братик просто немножко... странный.

— Э-э?

Коула слегка уязвило её высказывание, он оглянулся на Миюри, уверенный, что она сейчас озорно улыбалась из мрака.

— Но сейчас я понимаю. Ты действительно странный, если так серьёзно об этом задумываешься, и ты никогда не отвечаешь, когда госпожа Хелен и другие танцовщицы заигрывают с тобой.

— Миюри.

Он понизил голос, собираясь отругать её, но Миюри с удовольствием продолжила:

— И, кажется, я немного понимаю, почему ты оставил деревню. Я всё сомневалась, почему ты так сердишься на Папу из-за сбора каких-то налогов... Он разрушает что-то очень важное, не так ли?

Так и есть. Её вывод оказался столь точен, что Коул чуть не вскрикнул от радости. Папа обратил Божьи заветы, предназначенные для спасения людей, в инструмент своей алчности. Коул не мог этого простить.

— Как жаль, что я не могу выразить всего моего счастья, что ты, наконец, поняла меня.

— Что? Тогда обними меня, как раньше, когда я была маленькой.

Подрастая, Миюри превращалась в копию своей мамы, ей теперь больше нравилось подбирать себе украшения, чем гоняться в горах за животными. Хотя Хоро украшения как раз и не привлекали. Когда он подумал, как же Миюри выросла, ему стало тоскливо. Однако внутри она ещё оставалась ребёнком. Коул улыбнулся и обнял её. Она хихикнула в ответ.

— Эй, брат?

— Что?

— Когда мама сказала мне о моих ушах и хвосте, а я заплакала, почему ты не рассказал мне о Боге?

Этому разговору было суждено дойти до этого вопроса.

— Ну, понимаешь...

— Да-а?

Если сейчас он соврёт, Миюри будет без конца над ним издеваться, и Коул решился на правду.

— Ведь я даже никогда не видел Бога.

— Мм?

— Но я здесь. Ты можешь видеть меня, дотронуться до меня, поговорить со мной. Вот почему. Это... ну... не согласуется... со слугой Господа...

Трудно найти что-то более постыдное. Должно быть, весь Церковный обман рождался из таких ситуаций. Он был уверен, что Миюри встревожится.

— Просто обними меня ещё раз, — вдруг сказала она.

— Что?

— Ты можешь видеть меня, потрогать меня и поговорить со мной, так? Давай, пока я не растеряла всю свою веру!

Он исполнил приказание принцессы.

Сказалась ли усталость за день или помогла её пресловутая способность засыпать, но вскоре Коул услышал похрапывание из-под своих рук. Миюри, всегда свободная, как вольная птица. Его руки быстро устали держать её в объятиях — несмотря на внешнюю миниатюрность она уже не была маленькой девочкой. Он осторожно отпустил руки, стараясь её не разбудить, и облегчённо вздохнул. Потом снова посмотрел на её лицо, его губы невольно расплылись в улыбке.

Возможно, невинность этого спящего лица стоит добавить в копилку вещей, в которых в этом мире можно не сомневаться. Это лицо вдохновило его работать ещё усердней на следующий день.

Ежедневные молитвы и размышления Коула продолжались, а между тем копии манускрипта продолжали распространяться по городу. Миюри, наконец, дошла до того места, над которым работал он сам. Она не могла не вмешиваться в процесс, невольно подгоняя его в работе, но Коул и сам стремился закончить как можно раньше. Когда он, наконец, завершил перевод седьмой главы, то почувствовал, будто вдохнул глоток свежего воздуха.

Все основные заветы, существовавшие в Писании, содержались в первых семи главах, в остальных рассказывалось о путешествиях пророков, нёсших по миру Божье слово, и излагались воспоминания их учеников. Конечно, перевод Коула был ещё предварительным, многое понадобится подправить, но основную идею вроде удалось изложить ясно. И даже закончить работу вовремя. Хайленд, носившийся повсюду, чтобы заложить основы своего плана, как раз вчера начал в церкви переговоры с архиепископом по существу.

Из того, что доходило до Коула, ему казалось, что весь город встанет на сторону королевства Уинфилд. Церковь, державшаяся на уважении горожан, а также на их пожертвованиях, никак не могла не учитывать их желаний. Первые семь глав переведённого Писания, основные заветы на обычном языке послужат тому хорошим подспорьем.

Сердце Коула переполнялось восторгом, когда он думал, насколько горожане жаждали Божьих заповедей. Этот мир совсем не пропащий. Что было правильным изначально, правильным и оставалось, и путь к правде будет продолжен.

Писари давно, уже в сумерках, разошлись по домам. Коул, однако, как-то сумел уловить последние лучи света, отразившиеся от крыши на другой стороне улицы.

— Брат! Ты закончил?

Миюри была единственной, кто открывал дверь без стука. Коул обернулся, и ему показалось, что он очень давно не видел её лица.

— Разве ты не сказал, что закончишь сегодня? — переспросила Миюри.

— Я закончил только что.

— Славно, славно.

Он не мог не улыбнуться её отеческому тону.

— Ты уяснила себе хоть немного, что такое тяжёлый труд?

— Конечно. Я каждый день делала столько всего. Я была нужна всем и везде. Но больше всего меня поразило, насколько много разных дел нужно делать.

Коул проверил, высохли ли чернила на пергаменте, его сердце успокаивалось от взгляда на довольную Миюри.

— Ты знаешь, торговые компании — это водяные колёса, двигающие мир.

— Правда, там масса скучной и утомительной работы.

— Так и должно быть.

— Знаю, но... когда я считала монеты, упакованные в эти ящики, их там было столько! С ума можно сойти! Там так много денег, что я потратила весь день, пересчитывая их, у меня аж руки почернели, но я справилась лишь с крохотной, крохотной частью!

И Коул вспомнил, что как-то ночью её раздражал запах своих рук. Он думал, что она брала в руки рыбу или что-то подобное, но, оказалось, это был запах монет.

— Но это странно.

— Странно? О чём ты?

— Менялы отправляли меня выполнять их поручения, но сами не пользовались этими деньгами.

— Может быть, они оставили их для кого-то ещё или хотели использовать для крупных сделок. Возможно, на вывоз.

— На вывоз? Ты имеешь в виду продажу в другие города? Но ведь здесь все жалуются, что нет мелких монет.

— Если есть место, где в них нуждаются больше, чем здесь, значит, продать их туда окажется гораздо выгоднее. Это обычное дело.

— Хех, мудрёно всё это.

Коул хотел похвастаться, что когда-то давно он обнаружил чудовищную махинацию при перевозке монет, но передумал, посчитав такое бахвальство ребячеством.

— В любом случае, я не хочу этим заниматься. Работать в порту веселее.

— В порту? — переспросил он, и глаза Миюри загорелись.

— Они такими высокими горами грузят товары на большие корабли, а потом ты взбираешься на самый верх и сбрасываешь всё грузчикам внизу. В порту столько кораблей, что они постоянно толкают друг друга, когда качаются на волнах! Особенно сегодня, когда приплыл какой-то узкий и длинный корабль, похожий на стрекозу. Он пришёл на закате и хотел пробить себе путь, но люди на нём не знали здешних обычаев, в итоге все без перерыва кричали друг на друга!

Миюри фыркнула, выпятив грудь. Она вела себя, как опытный посыльный, и уже почти считала себя членом компании Дива. Она отличалась честностью и энергичностью, возможно именно это помогло ей легко влиться в такое место. Когда Миюри упомянула о корабле, похожем на стрекозу, то вероятно имела в виду одно из тех быстрых судов, что не полагаются на ветер, а двигаются на вёслах, торчащих из бортов. Отложив эту мысль, Коул на мгновение представил Миюри, взбирающуюся на гору ящиков в шумном порту.

— Эм... Разве это не опасно?

— Ага, многие падали прямо в море. Я единственная, кто не упала, — заявила она с гордостью.

В Ньоххире она с удовольствием бегала от ручья к ручью и играла у ледяных порогов. Разумеется, она и плавать умела прекрасно. Но проблему составляло не это.

— Сейчас я забочусь о тебе вместо Лоуренса и Хоро. Если ты пострадаешь, как мне быть?

— Ох, я знаю. Если я испорчу товар, кому-то придётся нести ответственность.

Он тяжело вздохнул. Она запомнила, что ей рассказывали госпожа Хелен и другие танцовщицы, хотя и не вполне понимала.

— Я имел в виду несколько иное, но... в целом ты права.

— Серьёзно?

Как только она это произнесла, послышалось подобие коровьего мычания.

— Важнее всего, что я голодна. Ох, ты ведь закончил работу, значит, можешь прогуляться?

Прошедшие дни Коул ел, не покидая комнаты. Наверное, Миюри хотелось попробовать чего-то нового, чего не найти в Ньоххире, но можно отыскать в людных районах города. Однако когда понимала, что Коул никуда не пойдёт, она безропотно просила кого-нибудь из компании купить еды и ела тут же в комнате.

— Да, да, хорошо. Давно я не разминался, такое чувство, что если я останусь здесь, то превращусь в камень.

— Честно говоря, я много раз думала, что ты уже умер, — расхохоталась Миюри и вдруг подняла голову, будто что-то до неё сейчас дошло.

— Ох, брат!

— Что такое?

— Раз мы идём на улицу, тебе нельзя выходить в таком виде, — сказала она.

Коул осмотрел себя, но с тех пор как он покинул Ньоххиру, в его наряде ничего не изменилось. Он приложил руку к щеке, проверяя, нет ли чего у него на лице, но Миюри покачала головой.

— Избавься от своей рясы.

— Что?

— Просто сними!

Он подчинился и снял плащ, а Миюри внимательно осмотрела его с ног до головы, потом простонала:

— Ты всё равно похож на этих...

— Миюри? О чём ты вообще говоришь?

— Братик, наклони голову.

Переспрашивать было утомительно, поэтому он снова послушался и опустил голову. Она грубо взъерошила ему волосы.

— Миюри...

— А теперь?.. Ох! Вот так может сработать!

Потом, оглядевшись вокруг, она открыла банку с чернилами, окунула туда кончик мизинца и провела по его щеке тонкую линию. То же самое она проделала с другой щекой и сделала шаг назад, оценивая результат.

— Ладно, неважно.

— Миюри.

В его голосе уже сквозило раздражение, но Миюри не дрогнула, а, уперев руки в боки, выпятила грудь.

— Сейчас опасно ходить везде разодетым священником.

— Что?

— Все ремесленники сейчас злые на них.

Ночной занавес уже укрыл заходящее солнце, и глаза Миюри угрожающе сверкнули в сумерках.

— В перерывах на отдых я собирала всевозможные сведения у горожан. Я усердно работала.

— Всевозможные?..

— Мы ведь разделяем обязанности! Ты много трудишься за столом, но не знаешь, что происходит снаружи. Так что я твои глаза и уши! Разве это не главное в приключениях?

Коул лишь потупил взгляд, на лице Миюри проявилось настоящее разочарование.

— Ты ведь не думал всерьёз, что я работаю для развлечения — просто потому, что мне скучно, нет?

— Нет...

— Шшешш! Понятно, вот почему я говорю, что ты никуда не годишься! Ты понятия не имеешь, что замышляет этот блондинчик.

Разумеется, Коул не считал, что люди такого высокого статуса, как Хайленд, действуют из простых побуждений. Однако такое сильное недоверие, какое испытывала к нему Миюри, казалось ему за гранью разумного.

— Ты и вправду видишь лишь четверть всего мира, братик.

— Даже не половину?

Мир состоял из мужчин и женщин. Очевидно уже, что женщин он не понимал, оставалась только одна половина. Даже если он с прискорбием примет себя таким, откуда же возьмётся ещё половина от половины? Лицо Миюри опечалилось и покрылось тревогой.

— Ты видишь в людях только хорошее, — сказала она, эта невинная и наивная девочка порой копала очень глубоко. — Но люди не свёртки с добротой. Верно?

Это была горькая правда. Если самой Миюри, бывшей младше него вдвое, приходилось говорить ему такие вещи, значит, он и вправду видел лишь четверть мира. Коул безысходно посмотрел в сторону, она накрыла своими тёплыми руками его руки.

— Но я и представить не могу, чтобы ты причинил кому-нибудь вред, брат.

Он перевёл взгляд на неё, и девочка, постоянно совершавшая всевозможные пакости, захихикала.

— Так что я буду защищать тебя. Я буду смотреть туда, куда не смотришь ты, и сделаю всё, чтобы ты не оступился и не свалился со скалы.

На секунду Коул подумал, до чего нахально это прозвучало, но вспомнил, как Миюри спасла его от проезжавшего мимо фургона, когда он целиком ушёл в свои мысли. Ему не удалось придумать ничего в ответ, а смолчать показалось ниже своего достоинства.

— Тогда, на что же я должен смотреть своим узким зрением?

Миюри косо взглянула на него и раздражённо замотала головой.

— Разве не на того, от кого ты не можешь отвести свой взгляд?

Это прозвучало несколько странно, но Миюри была слишком горда собой. Коул невольно улыбнулся.

— Конечно.

— Конечно! — ухмыльнулась она, оскалив зубы, затем уткнулась лбом ему в руку. — Вот почему...

Она приглушила голос, и Коул ничего дальше не услышал.

— Мм? — переспросил он.

Миюри вдруг отпустила его руку.

— Самое главное — я хочу есть!

Ему казалось, что она сказала ему нечто важное, и он попытался разгадать — что. Но в тот же момент она почесала об его рукав свой нос. В любом случае он действительно не мог отвести от неё взгляд.

— Не ешь слишком много.

— Не волнуйся, — ответила она уклончиво, как обычно.

Девочка быстро вышла из комнаты, Коул последовал за ней с лёгкой досадливой улыбкой на лице.

Ночной Атиф оставлял ощущение, отличное от дневного. Он больше походил на праздник в Ньоххире — с мясом и выпивкой. Но в отличие от сонной деревни горячих источников, здесь на скамейках, выставленных вдоль дороги, сидели и громко, непрестанно шумели на всю улицу крепкие, мускулистые мужчины. Это были простые ремесленники: грузчики доков, плотники, резавшие древесину большими пилами, или мастеровые, заплетавшие ужасно толстые канаты, которыми привязывали к пирсу самые крупные корабли. Мужчины, пропитанные солью и выпивкой, обладали пронзительным смехом и громким криком, раздававшимся повсюду.