Одновременно с нашей артиллерией вступила в бой пулемётная рота. Ротные пулемёты исхлестали "Гономаги" очередями, заставив остановиться. Попытавшиеся высунуться над бортами пулеметчики были сметены мгновенно. А потом вступили в дело пулемёты крупного калибра. Три 12.7мм ДШК аккуратно прострочили БТРы вдоль бортов и... и всё. Оба борта навылет. Не будем заглядывать через дырявые борта в кузова, зрелище не для слабонервных. А потом перенесли огонь на танки. Пуля ДШК, размером с указательный палец взрослого человека пробивает 15мм стальную броню высокой твёрдости на расстоянии... 500 метров. А тут... вон, ребята из 1 роты, гранатой докинули.

Сидоров смотрел во все глаза, и всё равно не успевал всё заметить, и от этого немного сердился. Получалось, так, как он и хотел, адреналин и всё такое... Он расстрелял из автомата один диск, вставил второй. Немцы всё-таки из "Ганомагов" просочились на волю, и теперь огрызались из подлеска. ДШК покончили с оставшимися двумя танками быстро и аккуратно. Панцеры даже не загорелись. Просто, перестали стрелять и шевелиться.

Подопригора поднял людей. Нет, не в атаку. На кого там, в атаку бегать? На зачистку. Из кустиков ещё постреливали.

Вокруг начали вставать бойцы, потерь почти не было. Сидоров тоже поднялся и подумал, что в "той" истории этот батальон, не предупреждённый и не остановленный вовремя, на полной скорости выехал к Слониму, прямо перед танками фон Арнима, и был расстрелян за несколько минут. Об оставшихся в живых сведений не было.

Алексей поднялся по насыпи на шоссе и очень удивился, увидев вместо асфальта просёлочную дорогу, покрытую толстым слоем пыли. Он, маленький, пятилетний, не старше, идёт по этому просёлку, и босые ноги зарываются в пыль по самые щиколотки. Это приятно ощущать, тёплую, мягкую пыль, которая почему-то очень горячая, и он бежит к полоске тени, от телеграфного столба, наискосок пересекающую дорогу. В тени ногам немного легче, но Солнце за спиной горит совсем нестерпимо и он бежит дальше, к следующей полоске тени. И вдруг там, в конце дороги, он увидел свою маму, живую, совсем молодую, такую, какой она была, когда её Алешке было пять лет. Мама стояла в летнем белом сарафане, она улыбалась Алёше и призывно махала ему рукой. Алексей побежал со всех ног к маме, боясь, что она исчезнет, или уйдет, не дождавшись его. Но мама его дождалась, она присела, оправив платье, и распахнула руки, и маленький Алёшка влетел в её объятия, узнав родной запах, задохнувшись от счастья, и теряя сознание, выдохнув: — Успел!

Когда сознание убитой копии погасло, и связь оборвалась, Сидоров ещё долго смотрел в монитор, наблюдая как над "ним" стояли с каменными лицами пограничники и Подопригора. Полковник Сидоров был убит прямо в сердце практически последним выстрелом из леса.

Потом солдаты откопали братскую могилу и похоронили всех вместе, и его, и артиллеристов, и ещё троих из первой роты. Потом, походя, без душевных терзаний, расстреляли десяток пленных. Некогда было терзаться. Потом нагрузились оружием, построились, и Подопригора повёл их в лес. Великая Отечественная война только началась.

Глава 7 Гордино

Купидон целился в левый глаз. Петров закрыл левый глаз и открыл правый. Купидон начал целиться в правый глаз. Купидон был толстенький и похож на молодого кабанчика, которого съели позавчера, только голова была прям, как на октябрятском значке. Такой же херувимчик. Только наглый и бессовестный. Целился во всякого, кто на него смотрел, а из одежды имел только лук с золотой стрелой. Это был ближний купидон, над самой кроватью. На потолке их красовалось четыре, по одному на каждый угол, но этот, ближний, казался самым наглым.

Петров закрыл глаза, чтобы не видеть эту срамоту, и понежился на перине: — Хорошо-то как!

Какое блаженство, валяться на мягкой перине, проснувшись не от трезвона будильника, и не от звонка мобильника, а просто потому, что выспался.

Три дня Иванов таскал их по усадьбе и окрестностям Гордино. И, ладно бы возил на машине, или в карете, в конце концов, так нет, верхом на лошадях. Скажем честно, Петров чувствовал себя на лошади, не очень уверенно. Не то, что Сидоров. Этот гарцевал и улыбался. Александр тоже улыбался. Ага, первый день. А на второй... Болели ноги, руки, спина, копчик, проще было перечислить, что не болело. Иванов сжалился, и второй день они ездили в бричке. Третий день снова верхом, и странное дело, было уже не так больно. А сегодня утром, так и совсем здорово.

Копии проявились в окрестностях усадьбы Гордино ранним утром. Иванов рассудил, что хоть в Москве и был вечер, Петров и Сидоров встали после ночных бдений поздно, и были отдохнувшие.

Он встречал их на бричке, в небольшой лощинке, на полпути от имения к станции Вязьма. Дождавшись того, что проявляемые ожили, и завертели головами, оглядываясь, он замахал им руками и закричал: — Сюда скорей!

Друзья в ускоренном темпе преодолели два десятка метров по скошенному полю и забрались в бричку. Иванов щёлкнул вожжами, лошадь дёрнула, пассажиры попадали на мягкие кожаные сидения, и экипаж бодро покатил по просёлочной дороге, почти ровной, между желтых полей с торчащей жесткой стернёй.

Не мудрствую лукаво, Николай решил легализовать друзей таким нехитрым способом. Привезти якобы, с московского поезда. Через Вязьму проходил поезд Москва — Смоленск. Проявить прямо в доме — это вызвать недоумение среди дворни — откель, мол, взялись сии господа. А так, все увидят приезд, и вопросов не будет.

Между тем, быстрая езда (какой же русский её не любит), простор (поля до горизонта), энергетика лошади (это не объяснишь словами, запах мускулистого тела и исходящую от него силу, почувствовать нужно), упругий ветер в лицо, привели друзей в восторженное состояние.

Сидоров вскочил на ноги, и еле удерживая равновесие в подпрыгивающей коляске, расправил руки, как крылья, по ветру и запел — закричал:

— Ты лети с дороги птица!

Зверь с дороги, уходи!

Видишь облако клубится!

Кони мчатся впереди!

Уже на второй строчке Иванов и Сидоров начали хохотать, а потом все вместе подхватили припев:

— Эх, тачанка, ростовчанка,

Наша гордость и краса,

Пулеметная тачанка,

Все четыре колеса!

* * *

До усадьбы домчали за четверть часа. С дороги, ведущей в село Гордино, свернули налево, на подъездную дорогу, ровную и ухоженную, и мимо выстроенных рядами плодовых деревьев, покатили к мелькающим в просветах постройкам. Главный дом был такой же, как его видели там, в другой жизни. Помпезный и музейный. Только вблизи уже видны были деяния времени, прошедшего после ремонта. Забрызганный грязью во время дождя цоколь, оббитый угол, не иначе, как телегами, да рядом с входом была устроена коновязь, и стояли несколько фыркающих лошадей. Очень красивых, как отметил про себя Петров.

К подъёзжающей бричке кинулся мужичок в камуфляже и такой же, форменной кепке. Подхватив лошадь под уздцы, он укоризненно сказал Иванову:

— Что ж Вы меня не разбудили, Ваше благородие, зачем Вам самим утруждаться?

Иванов кинул ему вожжи и ответил: — Да какие труды, Сява? На станцию смотался, друзей привёз. Вот, прошу, любить и жаловать, Александр Артемиевич и Алексей Вячеславович. А это Савелий, бодигард мой и вообще, незаменимый человек.

Александр и Алексей рассеяно тому кивнули, вертя головами и осматриваясь, а Сява, то есть Савелий, встал во фрунт и громко представился: — Сто семьдесят пятого Батуринского полка фельдфебель Савелий Казаков.

Савелий был усат, краснощёк, и серьёзен от собственной значимости.

Сидоров улыбнулся: — Вольно, фельдмаршал, не напрягайся, мы все в запасе, будь проще.

— Есть быть проще! — отозвался Сява, а Петров хмыкнул: — Неужели Лужков собственный полк заимел?

Иванов повёл их в свой замок, по пути рассказывая, показывая и отвечая на вопросы.

В вестибюле за простым конторским столом сидел парень, худощавый, такой же пятнистый, который, увидев входящих, встал, но ничего не сказал, а только "ел глазами" Иванова. Понятно, охрана.

Половину вестибюля занимала помпезная мраморная лестница, ведущая на второй этаж, в стиле "барокко", или "рококо". Во всяком случае, у Петрова только эти слова всплыли из подкорки. Хотя возможно, они всплыли не потому, что лестница принадлежала к этим стилям, а потому, что Петров только эти стили и знал, а может и не знал стили, а только слова эти слышал. Но, по любому, было красиво.

На втором этаже был только секретный кабинет с абрударом и склад артефактов из 21 века. И доступ туда был запрещён всем, под страхом мученической смерти.

Третий этаж стоял абсолютно пустой, даже без мебели. Ну, в самом деле, не разрушать же его, если пока не нужен?

Про второй и третий этаж Иванов сказал скороговоркой, и махнув рукой в сторону лестницы. Всё остальное помещалось на первом этаже.

Правое крыло поместья Николай назвал "жилым", левое крыло — "присутственным".

Сначала он повёл друзей в жилую половину, кивая на двери: — Моя спальня, гардеробная, твоя спальня, Саня, твоя, Лёша, дальше пустые комнаты, ванны, туалеты в конце коридора.

Потом открыл дверь гардеробной: — Заходим и переодеваемся. Тойот с ниссанами тут нет, транспорт — боевой конь, посему прикид должен соответствовать.

— А что у тебя народ такой весь военный, а Сява аж спецназовец? — спросил Петров, оглядывая открытые платяные шкафы, в которых на плечиках висела разнообразная одежда, от смокингов до спортивных костюмов.

— А что? — удивился Николай, — очень удобно. Я всех своих работников так одел. Дёшево и сердито. А то ходили, как бомжи, в чем попало. Сейчас шмотки дорогие. Крестьянин и женится, и помирает в одной поддёвке. В смысле, в одной и той же.

— А сам чего, как купец? — спросил Алексей, оглядывая Иванова, — О! И даже цепочка на брюхе имеется!

Действительно, Иванов был одет в тёмные брюки с тонкой белой полоской, заправленные в хромовые сапоги, синюю рубаху косоворотку, подпоясанную кожаным ремешком и однотонную с брюками жилетку. И цепочка имелась. С одной стороны цеплялась маленьким брелочком за пуговку, а другим концом ныряла в часовой кармашек.

— А я и есть купец, — улыбнулся Николай, — второй гильдии, между прочим.

— Что ж ты дворянство себе не купил? — ехидно поинтересовался Петров, — денег не хватило?

— А зачем? — удивился Иванов, — я тут сельским хозяйством занимаюсь. Эксперимент провожу. Зачем мне дворянство? Я даже в первую гильдию не лезу. Лишнее внимание ни к чему.

Пока друзья переодевались согласно эпохе и здравому смыслу, Николай обрисовал им общее положение в уезде и в его хозяйстве.

Сначала Николай не собирался долго задерживаться в этом времени и месте, просто было любопытно, потом, по мере оформления Великих планов, здесь, в Гордино, развернулся полигон, где Иванов пытался обустроить Россию э-э... в отдельно взятом уезде.

Легализацию он провёл авантюрно, что, впрочем, сработало. Сидя дома за абрударом, проявил свою копию в Москве, на окраине. Копия подрядила извозчика, отвезти её в центр, на Биржевую площадь. Дело было зимой, раннее утро, мороз, ветер, извозчик, закутанный по самые брови, копия в шубе, фиакр закрытый. Так вот, пока ехали, Иванов накопировал прямо на сидения десять мешочков с золотом. По десять килограмм каждый. Ага, сто кило золотого песка в холщовых мешочках. Где золотой песок взял? В Калифорнии, где же ещё. Просто, скопировал у старателей. У них не убыло.

Так вот, что дальше было. Уже по Маросейке проехали, по Ильинке едут, а лошадь тяжесть чувствует, не так резво копытами стучит, и извозчик оглядываться начал, мол, кто это там на запятки вскочил. Иванов даже заволновался, вдруг остановит посреди дороги, что с этим золотом делать? Ан, нет, пронесло, подкатили к Московскому купеческому обществу взаимного кредита. Банки так раньше назывались. Николай сунул вознице серебряный рубль, против 50 копеек, на которые сговаривались, и начал выкидывать мешки из фаэтона прямо к подъезду банка, на снег. Когда выскочил швейцар, разгруженное такси уже укатило, и Иванов ждал именно его.

— Давай-ка, братец, пособи, не обижу.

И начали они вдвоём мешки затаскивать в подъезд. Швейцара Иванов не обидел, серебряный рупь и ему достался. А там уже и офис-менеджер подскочил. Представился как-то очень весело, что-то вроде Апполон Бельведерович. Иванов не поверил, но вникать не стал, все время, называя клерка "милейший".

Московское купеческое общество взаимного кредита было банком кооперативным и создано немногочисленной, но авторитетной группой предпринимателей, представлявших интересы Московского Купеческого банка, для финансирования своих организаций. Получить в этом банке кредит человеку "со стороны", без имени и поручителей, было практически нереально, но в, то же время, банк работал с любыми физическими и юридическими лицами на предмет приема вкладов и ведения счетов.

Через четверть часа после прибытия Иванова в этот достойнейший банк, начался калейдоскоп улыбок и прекратился только поздним вечером, когда он наконец вырвался из этой затягивающей западни, и с облегчением растаял в снежной круговерти.

Прибыл управляющий, золото взвесили и утащили в хранилище. Пока Иванов ездил управляющему по ушам о том, о сем, где взял золото, причём не сильно и соврал, сказав, что золото из Калифорнии, пришёл штатный химик с анализами, и подтвердил, что это точно золото. Управляющий подобрел. Накрыли стол. Выставили штоф. Иванов заикнулся, что не прочь вступить в купеческую гильдию, для начала, самую маленькую.

Иванов даже не представлял, как он рисковал. Ну, то есть, как рисковал человек, который бы осмелился вот так, внаглую, припереться в банк, с кучей золота. Всё-таки, сказывалась неопытность в этом деле. Управляющему сразу не понравились уклончивые ответы подозрительного клиента о таможенных документах, о справках, об оплате налогов и акцизов. Иванов и не подумал об их необходимости. Управляющим был не кто иной, как Тимофей Савич Морозов, сын того самого Саввы Морозова, мануфактур-советник, купец 1-й гильдии, глава товарищества Никольской мануфактуры "Саввы Морозова сын и Ко", председатель Московского биржевого комитета, член совета Московского купеческого банка и прочая и прочая. Такого монстра провести овечьим блеянием было просто невозможно. Однако Иванову повезло. По первости, всем всегда везёт. В тот момент, когда достопочтенный Тимофей Савич размышлял, сколько Таможенный департамент отстегнёт ему за вскрытие такой крупной партии контрабандного золота, Иванов задал невинный вопрос. Он спросил, можно ли ещё в этот банк насыпать немного золотого песка, и сколько необходимо, чтобы стать акционером.

Купец взглянул на сидящего перед ним молодого человека слегка под другим углом. Тимофей Савич был дородным человеком под шестьдесят лет, седой как лунь, с окладистой и такой же белой бородой. Сорокалетний щупленький Иванов, запросто подходил под определение "молодой человек".

Начался серьёзный разговор, в результате которого они пришли к согласию, что, как известно, является продуктом полного непротивления сторон. Иванов пообещал не реже чем раз в квартал вносить в банк сопоставимые суммы, в ответ выслушал кучу взаимных обещаний. И про акционерство, и про гильдийство. Хитрый купец решил не спешить оповещать власти, в конце концов, никогда не поздно это сделать. А вдруг этот прощелыга и впрямь купается в золоте. Тогда какие претензии к банку и лично к уважаемому Тимофею Савичу? Не его это работа, контрабандистов ловить. Если уж умудрился сей молодчик протащить шесть с половиной пудов золота через всю Империю до дверей банка, то значит, так тому и быть. Подождём следующего поступления, а там и решать будем.