Сейчас в дворцовом застенке других узников, кроме царевича Алексиора не было. Государь Вильмор спустился туда, взял факел у охранника и отпустил его, желая остаться с братом наедине. Алексиор не спал, он сидел, скрючившись у стены, и смотрел остановившимся взглядом в одну точку. Увидев царя, подобрался и вскочил.
— Брат...
Вильмор остановил его жестом. Потом потер лоб и спросил:
— Я хочу понять.
— Брат, я пальцем к ней не прикасался! — выкрикнул юноша.
— Я хочу понять, что произошло, — повторил царь, — Что произошло?
— Я не знаю...
— Не знаешь... Тогда отвечай мне. Как ты вообще оказался там?
— Я... Я искал Евтихию... Услышал, что она меня зовет, и пошел...
— Евтихию?
— Да, я ее с прошлого вечера не видел, беспокоился...
— А как получилось, мой юный братец, что ты искал свою невесту в спальне моей жены?
— Это может показаться абсурдным, но голос доносился именно оттуда.
— И что? Нашел свою невесту? — спросил царь.
— Нет, — буркнул Алексиор, — нашел царицу. Полуголую.
Вильмор молча кивнул. Алексиор вдруг заговорил быстро и взволнованно:
— Брат! Я как увидел государыню Онхельму в этом халате... Я хотел сразу уйти! Но она не отпустила! Дала выпить вино какое-то странное... А потом поцеловала... А когда я оттолкнул ее... Страшно рассердилась! Запустила в меня молниями... но они почему-то в нее саму попали, — тут Алексиор затряс головой, словно отгоняя видение, — Брат, так страшно было. Ей вдруг стало так плохо... И кровь... Прости, брат... Отец...
Вильмор слушал его внимательно.
— Вино, говоришь?
— Вино... в таком розовом бокале. Странное, сладкое, переливалось, как перламутр.
Вильмор больше не мог слушать, ему стало противно.
Кто бы из этих двоих, близких ему людей, не лгал ему, это было одинаково больно!
Одинаково отвратительно и больно!
Он ушел, никого не хотелось видеть.
— Брат... Отец... — позвал его Алексиор, но царь не имел больше душевных сил продолжать этот разговор.
К себе царю тоже идти не хотелось, потому он пошел пройтись по ночному саду. Решил посидеть в той беседке, что на мысе.
Ну вот... Пришел...
А беседки-то нету! Почти половина мыса ушла вместе с беседкой. Обрушился кусок скалы. Сразу вспомнились слова царевича, что Евтихии не было видно весь день. Неприятное предчувствие, что с девушкой случилась беда, возникло у Вильмора. Странно, как странно... Голос, говорит, слышал...
Вино.
Если вправду было вино, надо пойти проверить сейчас, пока еще в спальне жены никто не убирал. Не переставая думать о судьбе пропавшей девушки, это помогало отвлечься, Вильмор направился прямо в покои жены. На секунду остановился, перед тем как открыть двери спальни, зажег свечу. Страшно стало, что увиденное там может окончательно разрушить его мир.
Вошел. Разгром, перевернутые стулья и опрокинутый туалетный столик, разметанные по всей комнате посуда, фрукты и покрывала. Все это больше походило на взрыв. Вот кровь на полу, рядом рвотные массы...
Вильмор обвел взглядом комнату. Бокал из розового стекла...
Он горько усмехнулся.
Бокал из розового стекла обнаружился на полу. Целый. Царь присмотрелся, действительно остатки опаловой жидкости. Но он не спешил делать выводы, надо сперва выяснить, что там за вино такое. Может, просто вино, которое Онхельма пила перед сном, а мальчишка от страха наврал, желая отвести от себя наказание?
Он уже ни во что не верил.
Государь аккуратно взял платком розовый бокал с остатками жидкости, поднял его, завернул в салфетку и спрятал за пазуху. Он покажет это специалисту. Сейчас же. Вот и узнает.
Боже... Зачем ты позволил ему дожить до этого дня... Зачем...
* * *
Если не спит государь, кое-кому из его слуг тоже придется не спать. Вильмор велел поднять Антионольфа и послал за Кириосом, главой городских колдунов, который по совместительству преподавал естественные науки в школе при городской ратуше.
Оба явились незамедлительно и были даже не заспанные, из чего государь сделал вывод, что дурные вести уже начали распространяться по городу. Подумать только, еще и утро не наступило! Первое, что сказал царь, было:
— Все, о чем здесь будет говориться, не должно выйти за пределы этой комнаты.
Оба немедленно поклялись молчать. После чего Кириосу был передан розовый бокал с неизвестной жидкостью для исследования. Тот попросил один час на работу. Вильмор отдал распоряжение, чтобы его отвели в лабораторию жены. Когда колдун ушел, царь обратился к Антионольфу:
— Что ты можешь мне сказать?
— А... О чем? — прикинулся было престарелый философ.
Вильмор выразительно взглянул на него и сказал:
— О том, что произошло сегодня ночью в спальне моей жены.
Философ вздохнул, раздул щеки и выдавил:
— Странно, невероятно, чудовищно, нелепо.
— Это и я знаю. Что ты думаешь о наследнике, — на последнем слове голос царя сорвался на шепот.
— Думаю, что он такого сделать не мог. Точнее... Простите... Не могу выразить... Но слишком уж нехарактерно для него... Непонятно...
— Тогда, что, по-твоему, там произошло?
— Я не знаю.
Какое-то время оба молчали, потом Антионольф нерешительно произнес:
— А что говорит он сам?
Вильмор не ответил. Сказал только:
— Давай подождем, что найдет Кириос.
Они уселись ждать за рабочим столом в кабинете Вильмора. Царь и наставник наследника были ровесниками, но выглядели они в обычное время совершенно по-разному. Антионольф — на все свои восемьдесят с хвостиком, а Вильмор был еще красивый статный мужчина. И седые волосы в косе его нисколько не портили. Но сейчас они оба смотрелись стариками.
Кириос управился быстро. Пришел в кабинет, принеся с собой бокал с остатками опаловой жидкости. На вопросительный взгляд Вильмора колдун ответил:
— Сыворотка страсти. Действует убойно, вызывает непреодолимое, животное желание. Применять ее опасно, потому что результаты могут быть непредсказуемые.
— Как в этом случае? — глухо спросил царь.
Кириос поморщился, но сказал:
— Возможно.
Все. Еще. Хуже.
— Спасибо, вы мне очень помогли. Можете пока что быть свободны. Помните о молчании.
Оба поклонились, Кириос вышел, Антионольф ненадолго задержался.
— Государь, я хотел сказать...
— Говори.
— Пропала Евтихия. Девушки нигде нет со вчерашнего утра. Никто не знает, где ее искать.
— Я знаю, — ответил царь, он почему-то был твердо уверен, что искать слепую девочку придется на дне морском, но не сказал этого в слух, — Утром объявим розыски.
Антионольф ушел.
А утро почти уже настало. Царь все равно спать не собирался, а потому захватил с собой тот самый бокал и пошел дожидаться пробуждения жены. Послушать теперь ее.
Глава 17.
Онхельма проспала эту ночь тяжелым, черным сном без сновидений. Проснулась поздно, солнце было уже высоко. Приподнявшись на локтях, огляделась, темнота в спальне удивила ее. Не сразу, но заметила Вильмора в кресле у стены, тот смотрел на нее внимательно, и по всему видно, что сегодня он спать не ложился. Царица немного смутилась, а потом заметила на столике розовый бокал.
Черт! Черт! Черт!
Догадался?! Или этот щенок разболтал?! Надо было пришибить его!
Но вслух она слабым голоском произнесла:
— Вильмор, ты не спал?
— Нет, милая. Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, мне лучше.
— Ничего не болит?
— Почти.
— Лекарь смотрел тебя, сказал, что опасности для здоровья нет.
— Да... Я знаю.
Вильмор встал, прошелся по комнате, она следила за ним взглядом, надеясь, что тот не станет задавать неприятных вопросов. Вроде, молчит. Тем лучше.
Только хотела улыбнуться и попросить помочь ей встать, как царь повернулся к ней лицом и спросил:
— Ну, если ты себя достаточно хорошо чувствуешь, жена моя, ответь, что это в твоем бокале?
По его виду Онхельма поняла, что царю прекрасно известно, что в бокале. Как узнать, говорил ли он с мальчишкой... Скорее всего, говорил, иначе, почему спрашивает...
Мысль у нее родилась мгновенно, как будто кто-то внутри нее подсказал:
— Вино.
— Вино?
— Да, — она вскинула голову, — А в нем сыворотка страсти.
Говорить правду и только правду! Но не всю!
А теперь удар.
— Я пью ее каждый вечер, перед тем как лечь с тобой, муж мой.
Он обомлел.
— Зачем?
Прекрасная молодая женщина усмехнулась и ответила:
— Ты стар, муж мой... — она пожала плечами, словно это было само собой разумеющимся.
Вильмору стало очень больно.
— Но зачем? Я же не импотент... Мне казалось...
— О, ты тут не причем, просто... Чтобы пробудить в себе страсть...
— К старику, — закончил за нее царь.
Она ничего не ответила, но смотрела так, что ответ напрашивался сам собой.
Вильмору было так больно, что он задохнулся.
— Значит... Чтобы лечь со мной... Тебе приходится... — он не смог договорить.
Ему больно? Что ж поделаешь. Зато не будет задавать глупых вопросов о вчерашней ночи.
— Прости, — проговорила Онхельма, глядя в окно.
— Зачем... Зачем ты вышла за меня, если я так тебе противен... Зачем?
Он не стал слушать, что эта женщина станет говорить, он не мог слушать. Ему было очень больно в груди. Так, словно сердце сейчас разорвется. Вильмор тихо встал и вышел из спальни. А потом ушел к себе и заперся в кабинете.
Через два часа его нашли без сознания.
Царь был жив, но очень плох. Сердце не выдержало.
* * *
Лучшего развития событий для Онхельмы невозможно было представить. Она забрала больного мужа к себе в покои, окружила заботой. Пичкала его всевозможными лекарствами собственного изготовления (в основном позволявшими и дальше держать его в беспамятстве), причитала. При этом вид у нее был такой трагический, что вина гнусного насильника-царевича Алексиора теперь уже ни у кого не вызывала сомнений. А если и вызывала, то никто не решался эти сомнения озвучить.
Напрасно к ней приходили молить за друга Семнорф, Маврил, Эфрот и Голен. Напрасно в ногах у царицы валялась Ириада. Государыня Онхельма была непреклонна.
Наследник Алексиор, насильник и убийца, повинен в том, что нанес смертельное оскорбление царю и царице, в том, что погиб их будущий ребенок, и, наконец, в том, что государь Вильмор, любивший его как отец, сейчас тяжело болен и находится без сознания.
Царица Онхельма велела созвать Совет и обратилась к мудрейшим с обвинительной речью. В завершение она сказала:
— Я не прошу о наказании недостойного. Я могу быть несправедливой и пристрастной. Пусть это будет вашим и только вашим решением.
* * *
Просто удивительно, как быстро всеобщая народная любовь может смениться столь же всеобъемлющей ненавистью и презрением.
Совет вынес вердикт. 'Повинен смерти'.
Он будет повешен через три дня на дворцовой площади.
Даже не обезглавлен, нет, повешен, как собака.
Так и сообщили заключенному.
* * *
Вечером четверо его друзей подкупили стражу и проникли к Алексиору в застенок. Стражник согласился впустить их на полчаса, но не дольше. Все пятеро были молчаливы и мрачны. Наконец Алексиор спросил:
— Вы тоже думаете, что я это сделал.
— Никто из нас так не думает, — ответил Эфрот, — Не будь дураком.
— А что же вы тогда думаете?
— Что случилась какая-то чертовщина! — рявкнул Семнорф.
— А прекрасная царица лжет... — отрешенно прошептал Эфрот.
Когда до ребят дошла эта ужасная новость, никто из них в его виновность не поверил. Однако мнение каких-то мальчишек ничего не значило.
Алексиор обхватил ладонями прутья решетки, отделявшей его камеру от общего коридора, и спросил:
— Евтихия, как она... Что думает обо мне...
Маврил не выдержал, большой, сильный воин, непробиваемый Маврил заплакал:
— Нету Евтихии...
— Что? — вскрикнул царевич, — Как?
— Мы перерыли весь город, она как в воду канула. Потом в саду... — ответил Голен, сделав паузу и успокаивая дыхание, — Там... Кусок скалы откололся и ушел в море, как раз в том месте, где была ее любимая беседка.
Он не стал продолжать. Маврил договорил вместо него:
— Наверное, Евтихия была в той беседке, когда... когда она... — голос сорвался, слезы стали душить его, — Сестричка... Маленькая моя...
— Замолчи! — взорвался Алексиор, — Прекрати хоронить ее! Я ни за что не поверю, что она мертва, пока не увижу ее тела! Ни за что! Ни за что!
Он умолк на минуту, ушел в себя, никто не стал говорить ничего, понимая, парень переживает, однако, все понимали и то, что девушка, скорее всего, мертва. Но царевич вдруг выкрикнул, потрясая кулаком:
— Она обещала, что выйдет за меня! Через год, сказала... — потом задрал голову к потолку и снова с жаром заговорил, — Ты! Ты слышишь меня! Ты мне обещала, слышишь? Ты должна исполнить свое обещание!
— Хорошо, парень, хорошо, успокойся, — Голен постарался его утихомирить, — Завтра мы снова будем искать и найдем ее. Может, она куда-то забрела и заблудилась, может, не нашла дорогу домой.
— Да, — взгляд Алексиора был устремлен в никуда, он повторил, — Да. Пока я не увижу ее тела, не поверю...
— Ты и не увидишь, друг, — глухо произнес Семнорф, — Тебя послезавтра повесят.
Эфрот отвернулся, чтобы Алексиору не было видно, что он плачет.
— Да... Я все забываю об этом...
Голен прошептал, оглядываясь:
— Нам надо устроить тебе побег. Времени мало, но если контрабандисты помогут...
В это время послышались шаги стражника и Голен умолк.
— До встречи, — сказал за всех Семнорф.
Они ушли, оставив Алексиора одного.
Бежать...
Бежать — это выход. Для всех он и так уже хуже, чем мертв. Никогда его жизнь не будет прежней. Но это ничего, это не страшно...
Евтихия... Непонятная, иррациональная надежда поселилась в его сердце. Раз тела не нашли, значит, Евтихия жива.
Пусть будет жива! Господи, пусть!
Всякие мысли полезли в голову, может, потерялась, угодила к нехорошим людям, может, ее украли и продали в рабство? Или еще что-то подобное... Все может быть.
Ему надо выйти отсюда.
Алексиор знал, что найдет любимую, непременно, где бы она ни была, сколько бы времени для этого не потребовалось. Только пусть она будет жива.
Глава 18.
Когда четверка друзей ближе к ночи появилась в таверне, Нильда увидела их сразу. Она их ждала. Проклятие, как же быстро исполняется все плохое...
Девушка быстро усадила парней за самый дальний столик, тот, что в тени под лестницей. Принесла вина и закуски. Сама присела рядом.
— Чтобы не вызывать ни у кого подозрений, кто-то из вас должен пригласить меня на свидание, — шепнула она, глядя в зал.
Ребята переглянулись, Эфрот вытащил лютню и забренчал какую-то мелодию, а Семнорф, изображая соблазнительную улыбку, громко стал расточать Нильде убийственные комплименты.
— Эй, парень, как-нибудь на досуге запиши-ка мне, что ты сейчас тут бредил, — не выдержал моряк из компании, сидевшей рядом, — Умереть можно! Нильда, тресни его тряпкой по голове!
