— Закрывай сундук и неси его в церковь, — Мария ткнула пальцем в храм Покрова. — Там пересчитаешь деньги и доложишь мне лично. — А чтобы тебе сподручнее было это делать, назначу тебе помощников. — Правительница указала пальцем на рослого мужчину, которого давно приметила в общей толпе, — ты кто таков?

— Иван Саватеев, матушка, кузнец — человек торопливо поклонился в пояс Марии.

— А ты, кто таков? — шотландка ткнула пальцем в молодого человека с явно военной выправкой.

— Артемий Пожаров.

— Вот вы двое поможете, ему деньги пересчитать и утром мне доложить, сколько тут денег. А, если хватать не будет, то я добавлю, сколько нужно будет — Мария властно посмотрела на дьяка, и тот не посмел ей перечить.

— Деньги на ночь оставите в храме, а ты, — Мария обратилась к сотнику Плетневу, — караул выставишь, да чтобы он понадежнее был. Грошика не досчитаюсь, в кипятке сварить прикажу, — пригрозила королевна, и от её слов сотник сразу помрачнел. Никогда прежде он не видел правительницу в таком решительном настроении.

— Ну а ты, добрый молодец, собирайся, пойдем со мной в палаты. Дело рядить будем. Про тебя, про твоих дружков и про все остальное — приказала Мария атаману ватажников.

Королевна лихо развернула Рассвета и неторопливо двинулась, к Спасским воротам Кремля. Из-за того, что вся площадь была запружена людьми, ехала она медленно, неторопливо, но это только подчеркивало возникшее единение с народом. Вся толпа от мала до велика, кланялась ей в пояс. Желала государыни и государю здоровья и многолетия, а также истово благодарила за доброе дело, что она совершила в этот день на площади.

В ответ правительница величественно склоняла голову и осеняла людей крестным знамением. Так необычно закончилось обычное хождение в народ королевны и началось дело, которое потом назовут Крымским походом.

* * *

Когда великому государю донесли о том, что случилось в торговых рядах перед Кремлем, Иван Васильевич сильно осерчал. Не для того он затеял весь спектакль с правительницей Московской, чтобы позволить Марии Шотландке принимать важные государственные решения.

После смерти польского короля Сигизмунда, династия Ягелонов полностью прервалась и польскому Сейму, предстояло выбрать нового короля. Видя, как мирным путем литовский князь Ягайло смог стать польским королем двести лет назад, Иван Грозный загорелся желанием повторить его успех. Именно ради этого он и отрекся от царского престола, чтобы претендовать на польский престол как частное лицо, а не как глава враждебного Польше государства.

Посланные в Варшаву боярин Беклемешев и думный дьяк Вельяминов доносили царю, что многие из депутатов польского Сейма весьма положительно относятся к идеи выбора его польским королем. Главное преткновение в этом деле было православное вероисповедание претендента но, по словам депутатов сторонников русского правителя и его можно было решить.

— Главное перекупить большинство депутатов в Сейме, а там дело сдвинется — уверенно говорили они посланникам Ивана Грозного, а те в свою очередь доносили московскому правителю.

Суля блистательные перспективы объединения двух славянских государств, идея избрания польским королем с каждым новым днем и новым письмом из Варшавы твердо, становилась на ноги. Прочно захватывая помыслы и думы государя, а заодно и с аппетитом пожирая его казну, так как большое дело требует больших затрат и тут, неизвестно откуда выскочила инициатива царицы с Крымским походом.

Совершенно не ожидавший подобного поворота дела, естественно, государь оказался очень недоволен и будь его инициатор кто-то из его приближенных, он бы жестоко поплатился за неуместную инициативу. Но во главе этого дела оказалась государыня, которую Иван сам сделал правительницей Московского царства и брака с которой, он так сильно добивался.

Все это не позволяло Грозному решить возникшую проблему простым щелчком пальцев и теми методами, которыми он привык их решать. К тому же, будучи человеком, хорошо образованным, он знал из всемирной истории, что женщины правительницы иногда удачно действуют на поприще государственной власти и правление его собственной матери Елены Глинской был тому наглядный пример.

Поэтому, отодвинув на задний план всё возмущение и недовольство, государь решил обсудить возникший вопрос со своим ближайшим окружением. Прагматически исходя из того постулата, что одна голова хорошо, а две — лучше.

Благо умные, по мнению царя головы, были неподалеку от него, Иван пригласил их к себе отобедать, а затем начал вести разговор о делах.

Быстро смекнув, что обед это только повод собраться, тем более, что на царском столе большого разносола не было, гости приготовились к обсуждению серьезных дел, главным из которых, по их мнению, был польский вопрос.

Каково же было их удивление, когда дьяк Неждан, по приказу царя зачитал им письмо Курицына о недавних событиях в Москве.

Желая получить дельный совет, а не покорное одобрение своего мнения, Грозный не стал его озвучивать, предложив своим гостям высказываться.

Получив столь весомый карт-бланш, первым заговорил Никита Федорович Романов, брат первой жены государя Анастасии. Поднявшись и войдя в ближний круг московского царя благодаря своему родству, Никита Федорович появление любой новой государыни возле царя воспринимал очень болезненно. Считая, что иная другая царица кроме его покойной сестры не достойна, находится рядом с государем, а уж тем более пытаться влиять на него и политику государства.

Так он относился к Марии Темрюковне, второй жене государя, так он относился и к Марии Стюарт, называя её в узком семейном кругу рыжей кобылой и драной кошкой. Стоит ли удивляться, что весь его разговор был построен на одном единственном тезисе: — что баба дура не потому, что она дура, а потому, что баба.

Естественно, учитывая особое отношение государя к Марии и то, что на данный момент она, пусть формальная, но правительница Московии, Никита Федорович высказал свое отрицательное мнение в обтекаемых высказываниях. Высказал довольно удачно, ибо по тем малозаметным, но очень значимым приметам в поведении государя, Романов понял, что он ему угадал и угодил.

Взявший слово после него казначей Василий Алферов полностью поддержал царского родственника, назвав войну с Крымом соломиной, что может переломить хребет верблюду. Приводя в качестве аргументов недоимки, расходы московской казны в целом и на различные проекты государыни в частности. Алферова очень подмывало поставить королевне в упрек готовность заложить свой свадебный подарок, но казначей остерегся этого делать. Ведь шотландка собиралась сделать это ради благого начинания, а не озорства, лихости, или какой иной женской глупости.

Следующим по очереди советчиком шел князь Василий Никитович Серебряный, но его опередил дьяк Андрей Щелкалов.

— Не вели казнить великий государь, а вели словом молвить, — начал привычным вступлением дьяк, — но мне кажется, что государыня матушка правильное дело затевает, поддерживая ватажников в их походе на Крым.

Большой выгоды от этого дела, казалось бы, нет, и не будет. Шапку Бахчисарайскую оно тебе царь батюшка не принесет. Это к бабке ходить не надо, но возможность посчитаться с татарами, нанести им большой урон малой кровью упускать никак нельзя. Благо, что подобный случай у нас уже был.

— Дмитрия Вишневецкого вспоминаешь? — тотчас откликнулся Грозный, — помню, славный был воевода, да пропал за понюшку табака.

— Верно, говоришь, царь батюшка. Про Дмитрия Вишневецкого веду речь. Тогда он своим набегом с запорожцами много шуму в Крыму наделал. Так пускай Иван Кольцо его дело и продолжит. Тем более, что больших затрат на поход ватажников для казны не составит. Сколько они рублей там собрали? — с невинным видом поинтересовался дьяк у царского казначея.

— Триста сорок пять рублей — нехотя ответил ему Алферов.

— Хорошие деньги, — констатировал Щелкалов. — К тому же я слышал, государыня хочет свои годовые двадцать пять рублей добавить. Для большого похода хватит не то, что для лихого набега.

— Не в деньгах дело. Девлет Гирея руку турецкий султан Селим, держит, с которым мы только-только замирились — тотчас напомнил Никита Романов, но дьяк не обратил на его слова никакого внимания.

— Поверь мне, Никита Федорович и в деньгах тоже. Без денег пушка не выстрелит, сабля с бердышом не появятся, да и люди с конями не накормятся. Большое они зло, но вот только без них никуда, — сокрушенно развел руками Щелкалов. — А то, что султан Селим Девлет хана руку держит, то к этому делу большого значения не имеет. В нем государь сам по себе, ватажники сами по себе. Они по кругу шапку пустили, народ денег им и насыпал и если кто ответ держать должен так это Земство. С него в случае чего, государь и спросит, а сам он никак не в ответе. Набег Дмитрия Вишневецкого тому достойный пример.

— А если, султан турецкий не будет разбираться во всех этих тонкостях, кто виноват и походом на нас пойдет? Что тогда делать будем? Нужна нам новая война с турками и татарами? — не в бровь, а в глаз ставил вопрос Романов, но Щелкалов имел ответ и на этот вопрос.

— Султан турецкий во всех этих тонкостях разбираться не будет? — с укоризной спросил он Романова. — Тогда ему грош цена как правителю будет. Не затевают государи войн по своей прихоти, только по надобности, — произнес дьяк эти прописные истины высокого политеса.

— Ну, а если ему все-таки шлея под хвост попадет или, что-нибудь там ещё? — поддержал Романова Грозный, — нам сейчас война с турками никак не нужна.

— Батюшка царь, да кем крымский хан султану Селиму приходится? Родственником, сватом, другом или прости господи, полюбовником? Вассал, да и только, каких у султана превеликое множество.

— Вассал, но в числе первых и нужных! Он все турецкие невольничьи рынки рабами снабжает! Султану в гарем красавиц поставляет! Деньги в казну османскую своими набегами на нас приносит!

— Алжирский паша тоже на невольничьи рынки людей поставляет, и доход казне большой приносит. Однако султан из-за него на гишпанцев большой войной никак не идет. Да и есть у турецкого султана другие заботы кроме Крыма. Из-за чего он с нами так скоро мир заключил? Из-за большой войны с персидским шахом. Купцы говорят, что персы Ширван осадили, и султан потребовал от хана стотысячное войско отправить на Кавказ вместе с его старшим сыном Мехмедом. Вот как только татары на юг уйдут, самое время ватажникам по Крыму и ударить.

— Рискованно это дело — подал голос князь Серебряный, но дьяк с ним не согласился.

— Лучше уж там, кровь проливать, чем у нас на Оке. Пусть Кольцо ударит по татарам, так хоть пять— десять лет спокойной жизни наши южные окраины получат. И людям спокойствие и казне прибыток.

— Складно говоришь, Андрюшка, — с уважением молвил Грозный, — а что скажет князь Иван Петрович Шуйский?

Шуйский был самым старым из всех присутствующих сановников. Все это время он с важным видом восседал на скамье и не торопился высказать своего слова.

— Верно, ты сказал, государь, складно говорит Андрюшка, — с достоинством произнес князь, — все верно и точно, но вот только одна беда. Шарит он руками по поверхности воды и только. Вот в глубину заглянуть не может или не хочет. Не знаю, может, кто и надоумил государыню Марию Яковлевну или она по божьему велению и промыслу ватажника Кольцо поддержала, но важному делу она начало положила. Вот таково мое, государь слово.

— Поясни, будь добр Иван Петрович, — тотчас откликнулся Грозный, — и про глубину и про божий промысел.

— Охотно государь, но для этого хочу напомнить тебе деяния твоего деда Ивана Великого и отца твоего Василия Ивановича. Именно с них началось и продолжилось собирание земель русских, что через литовцев лживых отошли к польскому королевству и где их начали притеснять за веру православную вопреки прежнему обещанию — произнес Шуйский, и царь охотно кивнул его словам головой. Да, литовцы и поляки солгали русским князьям перед подписанием унии, в том, что за вера их гонения не будет. Не успели высохнуть чернила на пергаменте, как католическая церковь объявила крестовый поход против еретиков, восточных схизматиков.

— Господь бог помогал деду и отцу твоему в этом славном деле. Сильно они расширили западные пределы Московского государства, вернули Смоленск и Чернигов, Новгород-Северский и Любич исконно русские города и земли по воле случая отошедшие полякам. Настал черед Переяславля и Киева. Дорогобужа и Корсуни, Пинска и Турова, но отвернул господь от нас свою благодать, дав силу татарам крымским. Что начали терзать наши южные пределы подобно волкам голодным, отнимая у нас силы для борьбы с поляками, для возвращения оставшихся в их руках земель.

Ты великий государь смог сделать то, что не успели сделать твои великие предки, отец и дед. Вытащил из тела русского занозу окаянную — Казанское ханство, покорил Астрахань, смирил ногаев. Начал войну с Ливонией за выход к Балтийскому морю, вернул древний русский город Полоцк — честь тебе за это и хвала, но двинуться дальше на запад тебе мешают крымские татары. Пока ты не усмиришь этих волков, много горя и слез будет на Русской земле. Не дадут они тебе басурмане поганые, планы твои исполнить, всякий раз будут наносить тебе удар в спину. Решать с ними надо, поэтому мой голос за поход — торжественно возвестил воевода и сел на скамейку.

Наступила тишина, которую вскоре нарушил голос царя Ивана.

— Спасибо тебе Иван Петрович за слово доброе и разумное, но не готовы мы к большой войне с Крымом. Ибо стоит за ним султан турецкий и силища у него огромная — начал говорить царь, но Шуйский посмел прервать его.

— Прости меня государь, но против деда твоего стояла Большая орда. И сил у неё тогда было несравнимо больше чем сейчас у крымчаков, и за спиной её также стоял султан турецкий, однако не побоялся он раскладов таких и выступил против врага. Разорил он становища татарские пока они на Угре стояли, и перестал платить им дань, которую платили князья русские двести с лишним лет их царям. Сбросил он ярмо татарское с плеч наших, за что ему честь и хвала. За это его в народе Великим величают.

Так и ты, начни с малого. Пусти ватажников на Крым с казаками, пусть сейчас начнут рушить эту последнюю занозу в русском теле, тогда тебе и твоим детям меньше трудов и забот будет. Пусть ватажники на Крым нападут. Пусть кровь татарскую прольют на их земле и пленных наших из неволи освободят. Пусть разорят их города и села, силу их ослабят, чтобы долго они потом в набег идти не могли. Пусть страх на них лютый и ужасный нагонят, чтобы боялись они хода нашего ответного как огня. Чтобы ложась спать, молили бога своего, отвести от их сел и селений сабли наши.

Шумский говорил царю столь страстно и убежденно, что поддавшись чувствам, государь не стал с ним спорить и согласился.

— Хорошо, Иван Петрович, быть, по-твоему. Не стану я ватажника чинить препятствия, но и ответ держать за них не буду. Назвался груздем, полезай в кузов. Однако и на самотек такое дело пускать не буду. Пусть ко мне в слободу атамана их приведут, но только тайно, от ушей и глаз посторонних, — приказал Грозный молодому рынде с рогатиной Борису Годунову. — Поговорим. Посмотрим, что за гусь такой, что сумел уговорить люд московский с государыней деньгами поделиться — недобро усмехнулся самодержец.