Лицо Грандина оказалось удивительно близко. Ар испуганно вздрогнул, ощутив горячее дыхание и жадные всепоглощающие губы, накрывающие его рот...
— Не от...
Не просто чужие губы, а губы Мистраля. И то, что они делали, было... Было...
Ири больше не мог думать. Сначала он забился, пытаясь оттолкнуть, но Грандин уверенно и в то же время бережно удержал его на месте, успокаивающе поглаживая свободной рукой, невинно, но настолько чувственно, что в следующую минуту можно было не удерживать...
Никогда на свете Ири не испытывал ничего подобного.
Его не просто окунуло в мягкую краску наслаждения, а буквально захлестнуло ошеломительной тёплой волной Мистраля, накрыло с головой, лишив возможности думать и даже дышать. Обволокло присутствием, запахом одеколона, будоражащим, волнительным. И не сразу пришло понимание, что это ЕГО аромат, — чистая, настоящая, волшебная, ничем не замутнённая нота.
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО, БОГ, МИСТРАЛЬ!
Такого просто не может быть, так не....
Сознание исчезло, растворяясь в нереальности ощущений, наполнилось сладким огнём, вспыхнуло тысячей разбегающихся искр удовольствия.
Чужое желание горячим шёпотом проникало под кожу, вызывая ответную непроизвольную дрожь. Взрываясь возбуждением, закипая в крови, растекаясь по венам, сосредотачиваясь в каждой клеточке. Усиливаясь от пробующих реакцию прикосновений Грандина — легчайших, острых, пробирающих изнутри до самого позвоночника нарастающей вибрацией, рождающейся волной, неслышимым звуком, похожим на постепенно оживающую музыку, первый аккорд которой растворился в поцелуе.
"В мире существуют миллионы губ, но лишь одни идеально подходят к твоим", совпадают настолько, что каждое последующее движение становится естественным продолжением предыдущего.
Поцелуй длился и длился. Сначала осторожный, изучающий. Нежно ласкающий уголки губ, ласково ведущий нить беззвучного диалога, бережный, вопрошающий...
А затем — настойчивый, властный, пресекающий всяческое сопротивление, пришедший не робким трепетным просителем, но решительным захватчиком, знающим и понимающим своё право обладать и собирающимся воспользоваться этим правом прямо сейчас, сию секунду. Что бы ни думал по этому поводу сам хозяин занимаемой территории, как бы он ни отреагировал.
Поздно. Слишком поздно теперь, чтобы остановиться. Отказаться? — Безумие...
Может быть, оно выглядит именно так? Как непреодолимая тяга, сумасшествие желания, когда легче умереть, чем оторваться даже на секунду? Только взять всё, выпить ощущение, соединиться, понимая, что оторваться окажется невозможно.
Ири, что за зверя во мне ты пробудил? Растравил, раздразнил, раздраконил! Не могу остановиться. Отказаться от этого... Тебя... В тебе.
Беззвучная молитва, смазанная неродившимся стоном, поглощённым встречным ответным движением.
Вот так... Ближе... Ещё...
Язык Грандина уверенно проскользнул по мягким губам, подзадоривая, неторопливо раздвинул, вторгаясь внутрь самым кончиком. Чуть глубже. Сталкиваясь с чужим, испуганно убегающим языком, настигая и превращая поцелуй в сладкую, полную наслаждения игру. Пытку тягучим, расходящимся кругами желанием.
Прикоснуться. Исчезнуть. Убежать. Для того, чтобы вернуться и встретить тянущуюся навстречу немую просьбу. Откровенно приглашающий рот. Следующие за каждым движением губы, распахивающиеся навстречу сосредоточением сладости, в которую хочется ворваться и смять. Измучить до изнеможения не только податливые губы, но и всё откликающееся на призыв тело, потому что нельзя быть таким откровенным, безотчётно предлагая себя. Отдаваясь, притягивая, втягивая, чтобы следовать за языком Мистраля, почти нанизываясь на него, поглощая и дразня ответной лаской.
Боже... он понимает, что творит?
В своих инстинктивных порывах способный дать сто очков форы самой искушённой и умелой шлюхе, развратной бляди, что, не задумываясь, завяжет узелком стебелек черешни, ведь годы практики позволяют и не такое. Вряд ли в обычном состоянии Ири смог бы изобразить узелок, но то, что он сейчас бессознательно творил, позволяло поверить, что внутри каждого узелка Ар с лёгкостью ввяжет ещё десять.
Голова кружилась, от откровенной похоти мутилось в глазах, и сердце тяжёлым кузнечным молотом бухало в груди, отдаваясь в ушах.
Ири выгнулся, издавая стон, почти крик, ощущая ответную горловую вибрацию сдержанного рыка, ибо от желания вбить его в кровать и трахать до полного исступления Мистраль был готов разрыдаться, но понимал, что надо сдерживаться, нельзя торопиться. Рано.
Но попробуйте объяснить это голодному, не евшему несколько дней, при виде заветного куска хлеба или умирающему от жажды, добравшемуся до спасительной воды. Не торопиться?
Да у него сейчас член лопнет, и сперма хлынет из ушей!
А Ири, полностью отдавшись процессу, похоже, не отдаёт отчёта своим действиям. Этому похотливому чуду не приходит в голову, что после столь откровенной демонстрации собственного желания, попытка сдать назад будет восприниматься, мягко говоря, неубедительно. И понимает он или нет, Мистраль возьмёт всё своё полностью и целиком, не даст испортить этот момент, даже если от ожидания и напряжения приходится стискивать зубы и дышать через раз.
Пытка наслаждением?
О, да! Под этой метафорой Грандин сейчас, не задумываясь, поставил бы размашистую подпись.
Он сдерживался. Несмотря на капли пота, выступившие на висках, умудрялся соразмерять собственную силу, превращая беснующийся внутри пожирающий ураган в лёгкий, нарастающий постепенно ветерок.
Гладил плечи, спину, скользил ладонью вдоль поясницы, гуляя пальцами по рёбрам, переходя на живот. Коснулся расставленными пальцами пупка и тазовых косточек, чуть задержавшись, чтобы слегка надавить, растирая по коже агонию удовольствия, отправляясь в путешествие по внутренней стороне бедра вниз, пронзая чувственной молнией ногтей, лаская колени и лелея губами впадинки под ними.
Не спеша, не торопясь, словно утончённый садист или эстетствующий гурман, знающий толк в удовольствии. Зажимая собственного ревущего зверя, потому что зверь, вырвавшись на свободу, мог причинить боль, а Мистраль не мог этого допустить...
Слишком часто он сам уходил наутро, разочарованный, безразличный, испытывая непреодолимое отвращение к вчерашнему любовнику или любовнице, потому что они оказывались не в состоянии дать ему желаемое, сам не понимая, что именно его не устраивает. Он разрывал отношения, отделываясь соответствующими фразами.
И вот теперь, обретя то, что искал, он безумно боялся, что Ар аналогично не пожелает остаться, поскольку для него всё происходящее будет восприниматься иначе.
Мистраль ждал, сдерживался, сжимая челюсти и выкладываясь полностью. Планируя открыть для любовника такие запредельные грани, после постижения которых Ар не пожелает остановиться и будет жаждать близости снова и снова. Не сумеет отказаться, не сможет забыть сладкую, распаляющую кровь отраву, медовый, растекающийся под кожей яд.
Голова Ири шла кругом от наслаждения, разум отключился. Он в прямом смысле слова плыл, давно перестав понимать, что с ним происходит. Что он делает? Что делает Грандин? Фейерверк ощущений, сумасшествие...
Так не бывает... Не бывает...
Но когда человеческие боги сходятся любить друг друга, с богами бывает именно так.
Губы Мистраля, молитвенно протанцевавшие на обнажённых ногах Ара, вернулись наверх, ведя парный дуэт с прикосновениями руки, искушённой змеёй медленно задирающей рубаху, по сантиметру на каждую плеяду поцелуев, взрывающих тело точными касаниями языка.
Ири безотчётно двигал бёдрами, подаваясь навстречу ладони, властно сжавшей ягодицы. Позволяя пальцам искусным ветерком проскользнуть по неразведанной пока территории, замереть в трепещущем движении, вырисовывая выступ под копчиком, надавливая, слегка массируя, чтобы проникнуть дальше... Ещё!
Ар только что не забился, стремясь целиком отдаться чужой власти, прижался к Мистралю, с силой впиваясь в плечи, углубляя поцелуй, судорожно двигаясь и отвечая с такой неподдельной, искренней страстью, что Мистраль осознал, что у него самым натуральным образом выключается сознание.
— Ири... Господи... Какое же ты чудо!
Казалось, что перед глазами вспыхивают и сталкиваются звезды острейшего желания. Невыразимого чувства нежности, толчками пульсирующего в груди. Облегчения, рвущегося на свободу, от того, что Ири ответил, не оттолкнул. Несказанной радости, что он оказался настолько чувствительным, что это превосходило все самые смелые ожидания, фантазии — да что угодно! Безумная, восхитительная, пьянящая отзывчивость! Этот всхлипывающий, прерывистый стон подстёгивал желание, рвал рассудок в клочья пониманием собственной упоительной власти над ним.
Так сладко! Так невыразимо сладко. Невозможно, безумно близко...
Хочется окунуться, выпить до дна, растерзать кончиками пальцев, пробуждая сверкающие искры чужого удовольствия, погрузиться в них, раствориться целиком. Подобно безумному гениальному маэстро заставить откликаться, звучать, светиться, петь для себя всем телом, вибрировать каждой струной, словно драгоценный инструмент, на котором хотелось играть до бесконечности, осторожно, долго, трепетно, изучая каждую ноту, потому что вибрации между ними нереально обозначить простым звуком... Музыка сфер, рождающаяся изнутри, мощный прилив океана, первые ноты которого звучат пробуждающей рассвет флейтой, чтобы слившись в единый слаженный оркестр прикосновений, зазвучать сотнями разнообразных симфоний, ни одна из которых не повторится вновь, но каждый раз будет глубже, насыщеннее, пронзительнее, острее. Мягкий бархат, тончайший шёлк, разрезающие кожу речные камешки, пламя, пульсирующий звёздный взрыв на грани физической переносимости...
Мистраль с трудом оторвался от вожделенных губ, исцеловывая смуглое лицо, подбородок, шею, подбираясь вверх к чувствительному ушку, изящному, нежному. Прикусывая бархатистую мочку и совершая изощрённые пируэты языком.
Какой бог сделал Ири настолько отзывчивым? Созданным для бесконечных ласк. И хочется не просто любить — излюбливать до изнеможения. Втереть в себя, втереться самому.
Ладонь окончательно завоевала территорию под рубахой, плавя прикосновениями, рассыпанными по всему телу, дразнилась, вырисовывая напряжённую подрагивающую плоть.
Ири метался, задыхаясь от экстаза, глаза туманились. Он понимал и не понимал происходящего.
Откуда возник этот сумасшедший огонь, исступлённо сжигающий их тела? Не остановиться, не отказаться, не прекратить... Никак. Он и не желал, чтобы это прекратилось, исчезло... Слишком хорошо, слишком сладко, слишком невыносимо, безумно, бесконечно, близко... на острие.
Душа словно рвалась изнутри, билась в грудной клетке, пытаясь освободиться, раскрыться магическим цветком, соединиться с другой душой, сплестись лепестками, прорасти корнями, ворваться внутрь чужой человеческой сути. Но невозможно никак, только сцепиться пальцами, царапая кожу ногтями. Встречать всем телом каждую новую лавину, отвечая на прикосновения, пытаясь перехватить лидерство.
Абсолютно неумело, неловко поглаживая плечи, ерзая, надеясь взять инициативу, но имея достаточно смутные представления о предмете, Ири больше напоминал возящегося щенка. Вот только каждая его случайная ласка прошивала Мистраля молнией насквозь. Грандину захотелось смеяться, когда он осознал эту истину, и сердце его вновь преисполнилось невообразимой нежности.
— Мой маленький, Ири, — шепнул он ласково, растягивая по слогам, — я тебя никому не отдам. Ни-ко-му!
С трудом отцепив льнущее к нему чудо, осторожно уложил возлюбленного на кровать, накрывая водоворотом поцелуев. Провёл ладонями вдоль боков, сминая ткань, обнажая смуглое совершенное тело, по которому так исступлённо тосковали его руки, не желая ни на секунду отрываться и отпускать. Выпрямился, любуясь, с улыбкой глядя в синие, затуманенные страстью глаза. Ири недовольно застонал, изгибаясь вослед за тянущей лаской, пытаясь слиться кожей, потереться.
— Не торопись, малыш, всё только начинается, — пообещал Грандин, завораживая голосом. — Хочу посмотреть на тебя немного... Ты такой восхитительный! Сладкий мальчик...
И тут Ири очнулся: он увидел улыбающегося Грандина — сейчас в глазах бывшего врага разливалось океаном, светилось нечто невероятное. А затем самого себя — совершенно разомлевшего, бесстыдно раскинувшегося, жадно подставляющегося под чужие ласки, позволяющего смотреть, трогать.
В глазах Грандина промелькнуло беспокойство. Он заметил, как Ири сначала покраснел, потом побледнел, потом снова покраснел. Расфокусированные глаза стали принимать осмысленное выражение начинающегося ужаса решившего совершенно не вовремя заявить о своём существовании и напомнить об обстоятельствах реальности рассудка.
— Нет, Ири, нет!
Грандин навалился на него всем телом, не позволяя одёрнуть одежду, последними словами проклиная собственный идиотизм, заставивший его увлечься и позабыть, с кем имеет дело. На фоне временами просыпающейся застенчивости Ара, самая яростная девственница могла сойти за разнузданную весталку, и нельзя ни в коем случае позволить ему опомниться, подумать, потому что потери его Мистраль... просто не переживёт. Уговорить, уломать, взять силой!
Чёрт тебя подери, Ар, если я тебя изнасилую, не найдётся ни одного судьи, который бы меня не оправдал в этой ситуации. Клянусь богом — даже он сумел бы меня понять!
Он впился в губы Ири, проталкиваясь языком, заставляя их раскрыться, сминая страстным напором. Безжалостно опустил руку вниз, решительно обхватывая пальцами его напряжённую плоть, не позволяя эрекции исчезнуть от этого внезапно проснувшегося страха и запоздалого стеснения — полного идиотизма после всего произошедшего. Но когда бы Ар был другим? Да и нужен ли ему другой Ар? А если бы и другой? Всё равно — единственный... Его.
Ири отчаянно желал вырваться, последним усилием воли стараясь собрать жалкие остатки разбегающихся мыслей. Но как можно было вырваться из такого плена? Голова предала своего хозяина, отказываясь подчиняться приказам, сдаваясь во власть тела, охваченного паутиной чарующего наслаждения.
Он ещё слабо возился, изображая вялые попытки протеста, но Грандин уже победил, почти победил. Ири всхлипнул, признавая своё поражение, понимая, что сдаётся, добровольно принимая всё происходящее между ними. Однако, стоило Мистралю немного отстранится, как Ар снова попробовал прикрыть себя, алея, словно маков цвет.
— Чего ты так смущаешься, Ири? — ласково спросил Грандин, нежно целуя его в живот, и подначил, не удержавшись, — я видел тебя и в более откровенном виде, и вёл ты себя довольно легкомысленно.
Ири жутко покраснел, хотя, казалось, что краснеть сильнее уже невозможно, и кивнул, зажмурившись:
— Пожалуйста, Мистраль, просто не смотри! Я не могу так. Это... непривычно мне...
— Тшшшш, — Грандин пальцами коснулся его губ, запечатывая слова. Нашарил за спиной длинный шнур, резко дёрнул вниз, опуская и задвигая полог. Вокруг воцарился лёгкий алый полумрак. — Так лучше? — уточнил он насмешливо, неожиданная, почти детская стеснительность Ара его весьма позабавила.
