От ненависти до любви

Пролог

...Служить Артемии всеми силами души. До последней капли крови, до последнего вздоха — вот истинное стремление моего сердца...

(слова присяги выпуска Высшей Королевской Академии)

В этом году март выдался непривычно холодным, скованным ледяным дыханием зимы. И казалось, ни голубоватые отливы неба, пробивающегося через седую, загустевшую сиропом, пепельную хмарь облаков, ни особый, ощущающийся в атмосфере хрустальный перезвон, ни стволы деревьев, кора которых начала принимать красноватые отливы, не могли растопить замерзшее сердце.

— Служить Артемии всеми силами души...

Морозный воздух студил лёгкие, превращая дыхание в облака пара. Посреди оседающих на землю редких снежинок чётко и соразмерно звучали слова клятвы выпускников — ставшая уже традицией присяга, и сегодня один за другим несколько десятков юношей и девушек, закончивших обучение, приносили её своей стране и королю.

— До последней капли крови...

На площади, придавая действу особый оттенок важности, стояла тишина, изредка нарушаемая осторожными движениями. Простые, но тщательно выверенные фразы звучали звонко и торжественно, словно наполненные изнутри хрустальным льдом — серебристым сиянием зимы, особым значением, глубинным смыслом.

— До последнего вздоха...

Высокий худощавый юноша в меховом плаще, наброшенном поверх белой парадной формы, краснея и волнуясь, пылко клялся служить своей стране, подтверждая верность королю и короне, обязуясь приложить все усилия для поддержания благосостояния и процветания... И многое другое, из чего обычно состоят подобные спичи, которые никто не слушает, но все изображают внимание, за лавиной оваций скрывая облегчение, что очередная пытка словом наконец-то закончилась и можно полюбоваться, как молодой человек гордо поднимается на застеленный коврами помост, чтобы получить золотую шпагу из рук одного из приглашённых королевских представителей.

В пору юности Его Величество посещал подобные мероприятия сам, но, быстро заскучав, перекинул нудную обязанность на своих подчинённых, один из которых — личность весьма известная в широких кругах — делал это с педантичной регулярностью.

Сегодня в саду Королевской Академии собралась огромная толпа приглашённых. Выпускной день — событие незаурядное. Отмечаясь в начале лета, торжество всегда проходило пышно и с особым размахом, пафосное великолепие которого было предназначено скорее пустить пыль в глаза, чем реально обосновать, зачем понадобилось всё это роскошество.

Но Королевская Академия — место, куда невозможно попасть простым смертным, и подразумевая большое скопление народа, устроители не жалели денег на торжества.

Частично расходы покрывались из королевской казны, но, разумеется, большую часть доходов приносили карманы щедрой аристократии, для ублажения избалованного внимания которой, собственно, и предназначались подобные мероприятия.

Приглашённые сановники и знать чинно сидели, удобно расположившись в изящных креслах, расставленных в переднем ряду. Торжественной строгой линией стояли у помоста учителя, все до одного парадно одетые, великолепные, гордые за своих питомцев.

Семь лет провели воспитанники в стенах Академии, и теперь каждому из них предстояло выпорхнуть из гнезда на волю.

Так было и так будет всегда... Так повелось ещё исстари, со времён основания Академии, и уже тридцатый выпуск покидал эти стены, чтобы влиться в ряды правящей элиты и достойно служить своей стране.

— Клянусь служить Артемии всеми силами души...

Королевский представитель — элегантный мужчина неопределённого возраста с тёмными глазами и густой гривой волос, щедро раскрашенных благородной платиной, уныло созерцал происходящее действо, и трудно было понять, какие мысли бороздят просторы его сознания.

Роскошное кресло, затканное фиолетовым велюром, приятно согревало спину подушками, но тёплый плащ не спасал от холода, заставляя ставленника неуловимо ёжиться. Да и не только его. Вызывая у выстукивающих зубами собравшихся вполне понятное недоумение: какая муха укусила ректора, решившего провести выпуск в марте. Но никому бы не пришло в голову задать подобный вопрос вслух.

"Король умер, да здравствует король!"

И сидевший в кресле человек понимал это как никто другой.

А уж если королевский представитель изволил терпеть и улыбаться, что говорить об остальных?

Худые пальцы, затянутые в кожаные перчатки, машинально ласкали элегантную трость, а злые языки уже вовсю обсуждали очередной наряд выставляющего себя на обозрение мессира.

Грандин Мистраль... Есть имена, которые знает каждый, есть имена, которые произносятся с благоговением и шёпотом, а есть такие имена, которые просто боятся произносить.

Грандин Мистраль — королевский представитель, правая рука Его Величества, первый министр и просто "тень короля".

Сейчас "тень короля" откровенно скучала, но вряд ли возможно было заподозрить подобное, глядя на это бесстрастное внимательное лицо со светской маской особой полуулыбки, выражающей одновременно доброжелательный интерес и лёгкий налёт неуловимого превосходства.

Чуть хмурясь, с внутренней брезгливостью циника, слишком хорошо представляющего цену подобных обещаний, выслушивал он слова присяги, которую один за другим торжественно приносили своей стране пятьдесят юных воспитанников.

— Служить Артемии всеми силами души...

Глаза гостя казались потухшими. Но изредка, за внешней непроницаемостью зеркального равнодушия, вспыхивали короткие искристые молнии, оживающие, стоило взгляду коснуться каменных стен, пробежать по задрапированным окнам второго этажа и скользнуть к отреставрированной недавно крыше. С неё убрали резные бортики, сделав края покатыми, изменили центральный фасад, и только на самой макушке по-прежнему протыкал небо изящный шпиль с алым флагом Артемии, над которым, вскинув трубу к небу, насмешливо крутился золотой флюгер — ангел.

Когда-то, много лет назад, министр знал другого ангела — дерзкого выскочку, оставившего яркий след на скрижалях его памяти. Прошли годы, следы присутствия стёрлись из жизни, а может быть, их никогда и не было, этих следов, просто ему очень хотелось верить. И каждая трещина на фасаде здания, каждый кирпич, снова и снова кричали ему о былом, о тех ярких сумасшедших днях юности, когда они наивно верили в идеалы. Самонадеянные глупцы, не знающие и не понимающие, как жестоко умеет обтёсывать жизнь.

— Служить Артемии всеми силами души...

Министр незаметно зевнул и лениво поправил полу плаща, демонстрируя столь безупречную элегантность манер, что стоящий рядом с его креслом юный протеже Юлиус Паскаль, на данный момент являющийся звездой Академии и должный в будущем стать преемником министра, воспринимался неловким и невзрачным. Впрочем, на фоне этого высокомерного, но в тоже время удивительно притягательного человека, не потеряться представлялось трудным.

Есть люди, обладающие особым харизматичным магнетизмом, и Грандин Мистраль, несомненно, относился к их числу.

И хотя волосы его отливали сединой, а в чёрных глазах стыла серебряная старость, невозможно было поверить, что этому человеку, известному стране под пугающим прозвищем Серый кардинал, давно перевалило за шестьдесят.

В прошлом Мистраль также являлся выпускником Академии и стал преемником Рандо — первого министра страны, получив его пост. Теперь, следуя сложившейся традиции, юный Паскаль, которого министр самолично выделил за незаурядные способности, займёт его должность и приложит все усилия ради блага и процветания Артемии.

Это было как нельзя кстати. Король умер, а юный принц, единственный из отпрысков королевского дома сумевший избежать чёрной лихорадки, являлся почти ровесником Юлиуса.

Паскаль, несмотря на откровенную молодость, оказался умён и сметлив — качества, ценные сами по себе, а при отсутствии излишней щепетильности, которой так часто болеют юнцы, протеже и вовсе воспринимался идеальной кандидатурой.

Серый кардинал был доволен своим выбором, и сейчас взгляд его, мимолётно задерживаясь на преемнике, наполнялся теплом и далёким отсветом чего-то забытого. Немного горького. Но знавшие его близко (а таких были единицы), могли утверждать, что эту горечь Серый кардинал не променяет ни на какие сокровища мира.

Поговаривали, что много лет назад, будучи выпускником, Грандин Мистраль сумел осуществить мечту своего патрона министра Рандо и избавить страну от мучительного двоевластия, вызвав противника на дуэль и прикончив особо изощрённым способом.

Но, вероятно, это являлось не более чем сплетней.

Дуэли подобного уровня резко осуждались королём, чутко заботившегося о сохранении цвета аристократии, и вряд ли Его Величество, допустил бы подобное безнаказанно. К тому же, открытое убийство воспринималось слишком грубо, прямолинейно, и совсем не вязалось с теми тонкими и изысканными методами, которые предпочитал Серый кардинал.

Уже ни для кого не представлялось секретом, кто стоял у руля правления при дряхлеющем и тяжелобольном короле. Так же, как ни для кого не являлось тайной, кто встанет у правила при юном принце, который на данный момент шагу не может ступить без этого загадочного и явно необыкновенного старика, тщательно и умело подготавливающего почву новой политической арены.

Никто не знал о нём ничего, кроме того, что он разрешал знать о себе сам. Его боялись за диктаторские наклонности, но в то же время уважали, ибо какими бы страшными методами не пользовался этот жуткий, абсолютно лишённый всяческих эмоций человек, ясно было одно: он действовал на благо Артемии.

— Клянусь! — прозвучал эпилог последней клятвы, и ректор, дождавшись благосклонного кивка Серого кардинала, начал заключительную речь.

Мужчина отстранённо смотрел на ряды склонившихся перед ним голов, но было ясно, что мысли его блуждают где-то далеко. И лишь когда раздалось:

— А теперь в знак чистоты ваших помыслов обменяйтесь бокалами! — он внезапно очнулся и вздрогнул.

На одно мгновение на бледном, сохранившем следы былой красоты лице вдруг проступили болезненные, почти судорожные эмоции, и в эту секунду глаза его ожили. Дрогнули льдины зрачков, наполняясь неожиданным светом, и замерли, устремляясь куда-то вдаль.

И словно улавливая внезапную перемену, хмурое мартовское небо прорезали лучи солнца, упали на крышу, раззолачивая фигуру ангела, и в резком свете неровных теней на одно мгновение пригрезилось, что там, на покатой крыше стоит человек...

Глаза Серого кардинала прищурились, а губы сложились в короткую непонятную усмешку, а затем расслабились, прошептав что-то почти неслышимое и заставив молодого Паскаля посмотреть на своего патрона в совершенном изумлении, ибо за все семь лет общения он никогда не видел старика таким. А затем до его слуха донеслось что-то и вовсе невероятное:

— Пятьдесят лет! — сказал Грандин Мистраль, и на губах его продолжала блуждать всё та же невероятная, похожая на затаённый солнечный луч, улыбка, почти нежная, и, вместе с тем, удивительно горькая.

— Ири Ар, — вполне отчётливо расслышал Паскаль и задохнулся от изумления, осознав, каким тоном было произнесено имя ВРАГА.

Глава 1

"Благо Артемии превыше всего" -

надпись на воротах Высшей Королевской Академии

Грандин Мистраль всегда ненавидел Ири Ара и поклялся, что однажды наступит день и час, когда он уничтожит его — своего извечного врага и соперника.

С самого первого дня их встречи, с того самого дня, когда они впервые встретились в Академии Братьев короля, Мистраль Грандин возненавидел этого человека всеми силами души.

Ири Ар умрёт, и эта смерть стает самым счастливым событием в моей жизни!

Когда король Артемии издавал указ об образовании, один из пунктов гласил:

"Артемия нуждается в верных надёжных людях — тех, кто послужит опорой королевскому трону и поможет привести страну к светлому будущему"

Академия Братства была создана как место, где будут воспитываться и обучаться те, кто когда-нибудь примет управление страной и займёт ключевые посты власти. Юные представители сорока древнейших родов представляли собой элиту названную "Братством короля". Но даже среди элиты имелись и достойные, и те, кто не обладал никакими талантами. Академия отсеивала последних и безжалостно выкидывала за борт. Учиться даже в обычном классе Академии считалось достижением, но самым высшим почётом было признание "сияющим". Именно в "сияющих" — людях, обладающих уникальными способностями и талантами, король Артемии видел будущее страны.

* * *

**

В десять лет Мист Грандин прошёл сложнейший государственный экзамен и был зачислен в Академию как самый молодой студент, имеющий высший статус и право называться "сияющим", в двенадцать он считался общепризнанным королём класса, в пятнадцать — всей Академии.

Его слово было законом, за ним постоянно следовала толпа прихлебателей, девочки и девушки присылали ему любовные записки и длинные восторжённые послания. Порой послания присылали не только девочки. Мист никогда не обращал на них внимания. Впрочем, точно так же, как никчёмные дурацкие записки, он, по большей части, игнорировал или презирал всех окружающих его людей, считая их попросту недостойными своего великолепного сияния.

Как у представителя древнего аристократического рода Мистраль, у него были деньги, а своими выдающимися способностями признание он обеспечил себе сам.

Страна виделась ему местом, которым однажды, заполучив высокий пост министра, он будет управлять. Грандин не видел в этом ничего одухотворённого или животрепещущего — это была просто работа, которая помогла бы ему достичь вершин власти и утолить собственное тщеславие. Не потому, что ему было это нужно, а потому, что Грандин привык быть первым во всём.

Любимым выражением Грандина, введённым в моду, было:

"Я слишком хорош, чтобы позволить себе оказаться вторым"

Грандин никогда не делал ошибок и всегда доводил всё начатое до конца. Грандина любили, им восхищались, ему завидовали, но лишь поверхностно. Настоящих чувств к Мистралю не испытывал никто, потому что блистательный Грандин не признавал эмоций.

"Разум помогает нам отличаться от животных и преодолевать свои глупые порывы и инстинкты. Позволить себе потерять голову способны лишь дураки"

Грандин не был дураком.

Грандина ненавидели и любили женщины. Любили те, кто не знал его, ненавидели те, с кем однажды он разделял ложе.

В любви Грандин представал столь же искусным, как и в остальных областях, но ни одна из женщин не могла сказать, что когда-нибудь ей выпадала возможность оказаться на желанном ложе второй раз.

Стало знаменитым высказывание маркизы Сенжаль:

"Провести ночь с прекрасным, но ледяным Грандином всё равно что оказаться в райских садах. Остаться с ним до утра — значит добровольно принять на себя участь изгнания с небес на землю. К сожалению, эту глупость невозможно не совершить..."

Грандину было плевать на людей и на их мнение, ведь он считался абсолютно безупречным. Никому и в голову не приходило, что под маской абсолютного равнодушия кипят сильнейшие чувства. Одно из них было ненавистью. И это чувство подарил ему Ири Ар...

Глава 2

Когда он встретил Ири, был яркий солнечный день. Грандин с самого утра находился в отличном настроении. Он даже решил посетить Академию, чего не делал уже почти две недели, предпочитая обучение на дому.

С тринадцати лет, благодаря своим необыкновенным способностям и влиянию отца, Грандин Мист мог делать всё, что хотел.

На улицах вовсю танцевала весна. В воздухе пахло ароматом распускающейся вишни, и проезжая через цветущую аллею центрального парка, Грандин думал о том, что только весной могут быть такие замечательные деньки, полные солнечных зайчиков и дурацких розовых лепестков.

При его приближении из Академии, как всегда, высыпала толпа. Выходя из кареты, он видел прильнувших к окнам одноклассников и даже слышал их перешёптывания, ловил на себе восхищённые взгляды, и величественно шествуя через зеленеющий двор, снисходительно кивал на восторжённые приветствия.

* * *

**

Новичка он заметил сразу. Честно говоря, его невозможно было не заметить. Ири стоял в коридоре, прислонившись спиной к увитой плющом решётке, а вокруг толпилась группа подростков, отчаянно пытаясь привлечь к себе его внимание.

Хаос... — первое, что запомнил Мистраль, первое, что врезалось в его сознание, — беспорядок.

Стулья, обычно чинно лепящиеся к декорированным стенам, оказались составлены в кружок, цветочные вазоны подвергались опасности быть разбитыми, копии полотен, над которыми трясся директор мессир Бренеж, находились в непосредственной близости от разгорячённых тел, и одна из золочёных рам висела криво, давая понять, что на неё уже успели облокотиться.

Ири, не понимая, какое столпотворение создал, жизнерадостно улыбался, увлечённо говорил, смеялся от души, и его звонкий смех эхом летел по коридору, привлекая к себе внимание удивительной, необычной чистотой.

Грандин, испытывая смесь любопытства и раздражения, повернул голову к одному из своих поклонников, выслушивая тщательный отчет о прибывшем позавчера новеньком, и нахмурил лоб, потому что этот новенький, скользнув по нему равнодушным взглядом, вновь принялся болтать, размахивая руками и улыбаясь, улыбаясь...

Скользить по себе равнодушными взглядами Грандин не позволял никому.

Он подошёл к мальчишке, остановился напротив и, скрестив руки на груди, довольно пренебрежительно осведомился:

— Значит, ты и есть Ири Ар?

Ири повернулся. И Грандин едва устоял на ногах, внезапно чётко осознав: либо он сейчас подружится с этим парнем, либо они станут врагами на всю жизнь. Светловолосый и смуглый, похожий на яркий солнечный день, Ири казался воплощением всего того, что отсутствовало у самого Грандина. Эта открытость, сияющие синие глаза и волосы, играющие в свете солнца... Даже глядя на Грандина, он не переставал улыбаться, и от этой улыбки защемило сердце. Она была прекрасна.

Грандин взмахнул ладонью, и вокруг сразу же установилась тишина. Он пренебрежительно оттолкнул какого-то стоявшего на дороге мальчишку-первокурсника, и ученики поспешно раздались в стороны, пропуская ледяного принца вперёд. Присутствие в коридоре одного из "сияющих", да ещё самого Мистраля, было событием из ряда вон выходящим, потому что он обычно не замечал тех, кто стоял ниже него.

Ири Ар прибыл в Академию позавчера. По его словам, он жил за границей, но отец решил вернуть отпрыска на родину. А так как имя Ар одно из древнейших, Ири просто не мог поступить куда-нибудь ещё, кроме как в Академию Братства короля. Ири Ар не являлся одним из "сияющих", и неизвестно стал бы он им или нет.

Грандин, уязвлённый невниманием, остановился напротив новичка и теперь судорожно обдумывал, что следует сказать, чтобы немедленно поставить выскочку на место или, наоборот, привлечь на свою сторону. Этот солнечный мальчик однажды, а скорее всего в течение ближайших недель, окажется с ним в одном классе, и Мистраль сделает всё возможное, чтобы они сидели за одной партой, потому что империя, которую он мечтал создать, должна была состоять из таких людей, как Ири. В нём чувствовалась сила воли, уверенность и целеустремлённость, и в то же время подкупающая обаятельная мягкость, трогательная нежность ко всему миру. И сейчас эта нежность заставляла ледяного принца задыхаться. Он никогда не ошибался в своей оценке людей, потому что видел их иначе, чем остальные.

Ири Ар перестал улыбаться и теперь вопросительно смотрел на чужака, не понимая, почему вокруг них стало внезапно тихо, и кто этот восхитительный высокий черноволосый бог, похожий на хмурую ночь. Но даже несмотря на скучающее пренебрежительное выражение, застывшее на бледном лице незнакомца, на него хотелось смотреть и... Преклоняться...

Вот только в чёрных, пылающих звёздами глазах, в которых можно увидеть собственное отражение, но никогда не проникнуть внутрь, не было ни капли тепла, лишь непонятное загадочное мерцание. Он был красив и в то же время удивительно недоступен. Тонкие губы кривила саркастическая усмешка, а изящные брови всё время хмурились или надменно взлетали вверх, выражая вопросительное недоумение, словно не понимая, как этот мир смеет мешать ЕМУ.

Несколько мгновений они разглядывали друг друга с самыми разными эмоциями, не понимая, почему их сердца так судорожно стучат.

"Он холоден, как лёд, я замёрзаю от одного его взгляда", — подумал Ири, и ему стало грустно.

"Он, как обжигающее пламя. Я сгорю в его свете, — Грандин впервые испытал страх, — его сияние затмевает меня"

А одноклассники стояли и любовались на них, разинув рты и боясь разрушить это удивительное зрелище — восхитительное соприкосновение света и темноты. Они подчёркивали красоту друг друга, и сияние каждого ещё больше усиливалось рядом со своей противоположностью. Казалось, ещё секунда — и они соединятся вместе, сольются в единое целое в своей гармонии, чтобы никогда больше не разлучаться... И исчезнут, превратившись в диковинный медальон, на котором золотом будет выгравировано их единение. Потому что они не могли существовать вместе, точно так же как невозможно было им друг без друга. Со стороны казалось, что это судьба. И сумрачный Грандин Мист, и сияющий Ири Ар должны были понимать или чувствовать это.

Иногда отсутствие зеркал в Академии было сродни катастрофе. Возможно, если бы в ту секунду они могли увидеть себя со стороны, всё могло сложиться иначе.

Но, говорят, вышивая на ткани мироздания узоры человеческой судьбы, богини времени допускают случайные стежки, и тогда они и сами не знают, что у них получится в результате.

Грандин, прогоняя оцепенение, тряхнул головой, небрежно отбрасывая с плеча прядь роскошных волос — жест, заставивший присутствующих восторжённо ахнуть, ибо струящаяся волна переливающегося шёлка поистине стоила денег, которые он угрохал, нанимая лучшего в столице куафера.

Кажется, на Ири это произвело должное впечатление. Он ошеломлённо моргнул, и Мистраля словно накрыло тёплой волной чужой искренности: спокойной, естественной, доброжелательной.

Грандин прекрасно понимал, какой эффект способна производить внешность, но в манерах и поведении Ара не ощущалось демонстративности или работы на публику, свойственных людям избалованным вниманием. Свойственных самому Грандину, настолько привыкшему ко лжи и лицемерию, что их отсутствие внезапно показалось ересью, дискомфортом привычной реальности.

Ири просто был. Честный, открытый, настоящий. И возможно, именно поэтому быть рядом с ним внезапно оказалось столь невыносимо....

И упоительно...

Словно глоток чистого свежего воздуха посреди душных, пропитанных фальшью и угодничеством стен, отразивших Мистралю его собственное неприглядное отражение. И на секунду захотелось закрыться ладонями и сбежать. Или остановиться, потянуться, начать дышать полной грудью рядом с Аром, потому что его свет дарил очищение и спокойствие, как если бы после долгой и утомительной поездки, полной грязи и энергетики случайных и ненужных людей, похожих на пустые конфетные обёртки, Грандин внезапно вернулся домой.

Вот только его дом оказался занят толпой сгрудившихся среди увитых плющом решёток студентов, оседлавших кресла и толкающих друг друга только что не в цветочные вазоны... Немыслимо.

Грандин непроизвольно скривился, отметив, что Ар не делает различий по рангам, одинаково равно обращаясь со всеми, включая "отверженных" — учеников невысокого происхождения, картинно презираемых остальными студиозами. Ибо не было большего позора, чем, изначально обладая низким статусом, получить публичное предупреждение об отчислении из Академии за неуспеваемость. Но Ири ещё не знал подобных тонкостей.

Он тепло улыбался, и Мистраль с внезапной мучительной ревностью осознал, что Ар принадлежит всем. Абсолютно всем. И что в его тепле греются и купаются многие, а он свободно позволяет людям общаться, трогать себя, раздаривая ласковое обаяние направо и налево.

Почти все касались его, словно бы невзначай, но за каждым прикосновением стояло скрытое обожание и желание забрать у Ири частичку маленького солнца. И он радостно делился собой, способный отдавать до бесконечности, не осознавая, что этим вызывает у Грандина приступ неконтролируемого бешенства.

Грандину внезапно захотелось передавить всех этих ничтожеств, посмевших осквернять чужой свет своим грязным присутствием.

Словно стая отвратительных гусениц, набросившихся на божественный цветок.

И от собственной ассоциации стало смешно и одновременно горько. Непонятно странно и удивительно, как если бы на него разом нахлынули противоречивые эмоции, а он совершенно не представлял, как с ними совладать.

Но, увы, подобное могло относиться к кому угодно, только не к Грандину Мистралю.

— Не хочу вмешиваться, но сейчас ты ведёшь себя очень неосмотрительно! — заметил он с высокомерным небрежением старшего по возрасту и положению. — Хотя вряд ли твои новые, — он скривился, — "товарищи" поставят тебя в известность об этом, но, возможно, скоро тебе предложат стать одним из "сияющих"...

Он сделал эффектную паузу, давая всем оценить свои слова.

— На твоём месте, я бы не стал тратить время на неудачников, а уделил бы его достижению иных целей.

Он выразительно убийственно посмотрел на нескольких студентов, толпившихся рядом с Ири, и они мгновенно посторонились, отводя глаза, желая провалится сквозь землю и исчезнуть.

Иногда Грандин мог унизить одним лишь взглядом. Им не только восхищались, его боялись. И он прекрасно об этом знал и бессовестно пользовался.

— Я здесь недавно, — отозвался Ири, спокойно встречая выпад, — и ещё не успел изучить принятые правила, но вряд ли они налагают запреты на общение. Тем более, что мне предстоит выбрать компаньона, — добавил он простодушно и потрясающе улыбнулся, заставив сердце Грандина ухнуть вниз, а мысли окончательно вылететь из головы.

"Компаньона... Выбрать компаньона"

Мистраль и сам не понял, что с ним творится, но внутри словно залихорадило.

До этой секунды он и не мыслил о компаньоне, не считая нужным обзаводиться обузой в лице никчемного протеже. Щепетильное самолюбие допускало возможность встретить достойного, но признать подобное прилюдно казалось унизительным уподоблением стаду, инстинкт тупой общности которого он всегда глубоко презирал.

И сейчас, наверное, все попадают в обморок, потому что юный вельможа морально дозрел до такого безрассудства, решив, игнорируя условности, прямо посреди коридора официально объявить Ири своим товарищем. Величайшая честь, о которой "простые смертные" даже не грезили, понимая несбыточность этой мечты, милость короля по отношению к неизвестному новичку... Но то, что увидел в нём Мистраль, щедро искупало сумасшедший порыв, почти испугав внезапным приступом откровения, ощущением, что перед ним сила, природы которой он не понимает и контролировать которую не сможет. Равный ему.

Один из парней, темноволосый и кареглазый, с короткими торчащими в стороны волосами, внезапно, словно предчувствуя нечто, положил ладонь Ири на плечо.

— Господин Грандин, — сказал он вежливо, но непреклонно, — это огромная честь, что Вы удостоили нас своим присутствием, но мы бы хотели...

— Господин Эльресто Ал! — в голосе Грандина было столько льда, что казалось, даже стены сейчас покроются инеем. — Кажется, Вы намерены задержаться в Академии любой ценой?

Эльресто побелел от бешенства, но руку с плеча Ири убрал. А Грандин, игнорируя его, повернулся к изумлённому и, кажется, не понимающему смысла этой сцены Ири.

— Ты здесь новичок и не знаешь, с кем тебе стоит общаться, а с кем этого делать нежелательно, чтобы не навредить своей репутации, — раздражённо заметил Грандин и добавил, всё тем же ледяным тоном. — Мне показалось, или я всё же намекнул?

После его слов несколько человек — кто с натянутыми извинениями, кто просто незаметно — испарились в разные стороны.

Связываться с Мистралем считалось самоубийством. Великолепный дуэлянт, король Академии, обладающий высочайшим положением и связями. К тому же, Грандин, единственный из учеников, задолго до всеобщего распределения оказался назначен преемником первого королевского советника, главы министерства внутренних дел страны Рандо.

Грандин довольно улыбнулся, поймав ошарашенный потемневший взгляд.

— На самом деле всё просто, Ири, — он подмигнул. — Нужно лишь вовремя понять, какую сторону тебе выбрать. Впрочем, позднее, я с удовольствием устрою для тебя познавательный экскурс.

Он вновь, обаятельно улыбнувшись, протянул ему руку.

— Грандин Мистраль, третий курс ранга "сияющих", управляющий студенческого совета и надеюсь... твой компаньон?

Он позволил себе самодовольную усмешку, услышав разом дружный потрясённый вздох, аханье и другие выражающие сильное волнение реакции.

К вечеру эта сцена станет новостью номер один. Возможно, ему удастся договориться с директором, и Ири уже послезавтра переберётся в элитный корпус.

Ири несколько секунд смотрел на предложенную изящную кисть, утопающую в ворохе кружев, а затем моргнул и отступил на шаг.

— Господин Мистраль, судя по тому, что я сейчас увидел, я не думаю, что Вы — та сторона, на которой я желаю быть, — сообщил он твёрдо и, поклонившись, проигнорировал протянутую ладонь. — Прошу меня извинить.

Прошла секунда, за ней другая. Ири Ар прошёл мимо него, а Грандин, как идиот, всё ещё стоял с вытянутой рукой, не понимая, как подобное могло произойти с ним, и не снится ли ему это, словно кошмарный сон.

В ушах продолжали звучать вежливые равнодушные слова, а затем они затопили сознание...

И когда Грандин склонил голову, со вздохом признавая своё поражение и демонстрируя миру понимающую улыбку отверженного ангела, никто не мог знать, что впервые в жизни в его душе бушует неконтролируемая, бешеная ярость.

Ири Ар, я никогда не прощу тебе этого унижения!

Глава 3

"Эта история получила огласку. Но, так как сами Грандин и Ири Ар реагировали на спелетни более чем равнодушно, она быстро забылась и всплывала лишь тогда, когда Ири Ар и Грандин Мист сталкивались в где-нибудь в коридоре и холодно кивали друг другу. В эту секунду воздух между ними, казалось, трещал от электрических разрядов"

Ири Ар не мог сказать, что он ненавидит ледяного принца — так в Академии за глаза именовали Грандина — просто его высокомерие и пренебрежительная оценка других людей вызывали внутри юноши непреодолимую неприязнь.

Но иногда, проходя мимо Мистраля и ловя на себе мерцающий загадочный взгляд, Ири уже не мог сказать, что поступил правильно.

Если бы он знал, как в такие моменты Грандину нестерпимо хочется придушить его, он бы не сомневался в своём выборе.

Грандин Мистраль поклялся себе наказать дерзкого мальчишку за ту выходку, наказать так, чтобы он навсегда проклял тот миг, когда посмел отвергнуть его.

Ири не мог понять, за какие таланты и достоинства по прошествии двух недель он оказался в классе "сияющих". И первым, кого он увидел, был Грандин Мистраль. Ледяной принц ждал его с победной акульей ухмылкой на устах, и, переступая порог нового класса, Ири понял, что с этого мгновения жизнь его будет превращена в ад.

Учителя ломали голову, не в силах разобраться, как могло случиться так, что два самых выдающихся, самых талантливых ученика стали непримиримыми врагами.

С приходом Ири Академия словно разделилась на два полюса — света и темноты, и впервые в жизни Грандин узнал, что такое борьба за власть и популярность.

Он изводил Ири на занятиях, придирался к любым словам. Они часами спорили на переменах, стоя друг напротив друга, и воздух вокруг них кипел от напряжения. Никто не смел возражать великому Грандину Мистралю, но Ири Ар, похоже, плевать хотел на его величие.

И через некоторое время Грандин внезапно осознал, что его собственное сияние меркнет на фоне Ара, потому что даже самые преданные сторонники не могли не признать: Ири Ар великолепен, и сражаться с ним — безумие.

Он побеждал не силой, он брал приветливостью и обаянием, и только чрезмерная открытость и доступность мешали юноше стать настоящим королём. Перед Ири не преклонялись, как перед безупречным Мистралем. Но иногда, глядя из окна, на то, как Ири Ар запросто хохочет и дурачится в компании обычных студентов, Грандин испытывал острую зависть и желание сломать ненавистного Ара, сломать любой ценой. И выкинуть из своей памяти навсегда.

Потому что только Ири заставлял его чувствовать. А чувства мешали разуму. И понимание, что он не в состоянии игнорировать эту досадную помеху, выводило Грандина из равновесия.

Убить Ара не приходило ему в голову по одной простой причине: убийство казалось подлостью, а Грандин мог назвать себя кем угодно, но только не трусом и подлецом. И поэтому, сталкиваясь с Ири и делая жизнь последнего невыносимой, Мистраль, тем не менее, никогда не пытался устранить соперника с дороги. А возможно причина здесь была в ином.

Без Ири Ара жизнь казалась удивительно пресной.

Глава 4

"Когда в их отношениях что — то изменилось?

Грандин и сам не мог с точностью сказать, что именно произошло.

Однажды, вернувшись в Академию после летних каникул, он внезапно столкнулся с Ири..."

Ар стоял на стуле и вешал приветственный плакат, жизнерадостно забивая гвозди в деревянную рейку. Ритм ударов моментально отозвался похоронным маршем на нервах Мистраля, едва успевшего войти под своды альма-матер и моментально взбесившегося от лицезрения открывшейся картины.

Обычно декорации считались работой младших студиозов, низшего ранга, но чтобы один из старших сияющих занимался этим? — Немыслимо.

Осознав, что Ири Ар игнорирует его, Грандин, как всегда сопровождаемый свитой поклонников и поклонниц, ощутил прилив холодной ярости.

Он, управляющий студенческого совета, свято следил за соблюдением традиций и правил, но Ири Ар — единственный, кто плевал на все предписания.

Вот и сейчас, забравшись на стул, он благополучно позорил честь "сияющих".

Рядом, откровенно кокетничая, хихикали несколько девушек, а также вечно шатающийся за Аром Эльресто Ал, которого, к огромному огорчению Грандина, так и не выкинули из Академии. Поговаривали, что благодаря влиянию Ара "отверженец" взялся за ум и даже закончил семестр с высшими баллами.

Ири Ар смеялся, и заставлял смеяться собой весь мир. Постепенно около него начала скапливаться приличная группка желающих помочь...

"Знаем, что им всем от тебя нужно, солнечный мальчик!"

Даже вешание плакатов этот идиот умудрялся превратить в грандиозное шоу.

Правда, избавившись от "хвоста" и приближаясь к Ири с самой мерзкой ухмылкой на лице, Грандин не смог не признать, что ненавистный Ар, как всегда, до невозможности притягателен и ещё до большей невозможности наивен.

Как можно с таким спокойным видом демонстрировать себя? Он ведь не может не понимать, что на него ПЯЛЯТСЯ!

Вспомнив простодушную манеру Ири, Грандин мигом отмёл эту мысль. Как раз этот идиот может и не понимать. Он ведь не тупой, но, боже...

Мысль о том, что Ири Ар может оказаться девственником показалась Грандину невероятно забавной. Нет, не может быть! Ири уже шестнадцать, с такой внешностью он просто не может оставаться невинным мальчиком, потому что слишком много вокруг толпится желающих избавить его от этого маленького недостатка.

Ири потянулся и снял мундир, передавая его Эльресто. Судя по дружному приглушённому шелесту вздохов, белобрысый гад играл с огнём. Грандина едва не хватил удар. Снимать мундир в общественном месте? Да о чём он вообще думает, идиот? И это ничтожество находится в классе "сияющих" на одной с ним оценочной планке. Невероятно! Представить ЭТО в роли королевского представителя? Мир сошёл с ума, если преподаватели не видят подобной несуразности.

Больше не в силах сдерживаться, Мистраль подошёл к стоящему на стуле Ири и, скрестив руки на груди, окинул увлечённого работой Ара нарочито оценивающим взглядом.

При его приближении народ благоразумно поспешил разойтись. У всех сразу нашлись неотложные дела, и коридор подозрительно быстро опустел, придавая ситуации ноту абсурдности. И это мгновенное ретирование свидетелей, пекущихся о самосохранении, Мистраля... — нет, не забавляло, скорее, вызывало внутреннюю циничную усмешку понимания, что в их свите не оказалось храбрецов. Даже Эльресто Ал поторопился смыться, позорно отдавая прекрасного Ири на безжалостное растерзание.

— Смотрю на тебя и каждый раз задаю себе один вопрос: как такое ничтожество, как ты, оказалось в моём классе? — задумчиво проговорил Грандин с таким недоумением будто и правда удивляется.

Ири на мгновение повернулся, окидывая его пренебрежительным взглядом. И Грандин вновь ощутил эффект дежавю. Красота Ири могла сразить кого угодно, но то, что случилось с ним за лето, на секунду лишило Мистраля дара речи. Глаза, казалось, стали ещё синее, приобретя какой-то редкий фантастический оттенок весеннего неба, пухлые губы обозначились резче, так же как и остальные черты лица. Не изменился только нос. Маленький, изящный, немножко вздёрнутый, отчего лицо Ири сохраняло трогательно детское выражение. Это сочетание мужественности и детскости производило убийственно сексуальный эффект, и Грандин внезапно поймал себя на безумной фантазии: выбить стул, прижать к стене и впиться губами в дерзкий непокорный рот.

Заткнуть языком этот источник вечного противоречия, исторгающий десятки гадостей в его адрес.

Осознав направление собственных мыслей, Мистраль смутился, проговорив гораздо резче, чем собирался:

— Итак, в первый же день — вызов всей общественности. Наш солнечный мальчик без этого просто жить не может. С каких пор ты выполняешь подобную работу, Ар? Денег не хватает? Займи у меня, я дам. Я, конечно, признаю, что ты тупой, но не настолько же! Будучи "сияющим", ты своим недостойным поведением унижаешь честь мундира, который носишь. Если для тебя это ничего не значит, не позорь своих товарищей. Нравится общаться со всякими... — он проглотил слово, — напиши заявление о переводе. Я сделаю всё возможное, чтобы удовлетворить твою просьбу.

Ири посмотрел на него шальным взглядом и неразборчиво промычал, пожав плечами. Грандин заметил во рту у него несколько медных шляпок, и его снова затрясло от бешенства.

— Повернись ко мне, когда я с тобой разговариваю, Ар! — приказал он ледяным тоном. — Иначе я стащу тебя со стула, вместе с твоим идиотским плакатом и заставлю его... съесть.

Ири вздохнул и слегка прижался к стене, удерживая плакат локтями. Он осторожно вытащил гвозди изо рта и проговорил:

— Слушай, Мистраль, отвали от меня, сделай милость. Мне, конечно, безумно льстит, что ты настолько соскучился, что готов общаться с моей задницей, но я сейчас занят. Может, ты не заметил, но своим появлением распугал всех, кто хотел мне помочь. И, Грандин, я снял мундир, чтобы не позорить, если тебя это утешит.

Он снова засунул гвозди в рот и отвернулся, игнорируя его, как всегда.

Это стало последней каплей.

Грандин шагнул к нему и просто сдёрнул со стула, прежде чем сам успел сообразить, что, собственно, творит.

Плакат полетел на пол, а Ири, неловко взмахнув конечностями, повис в воздухе, ухватив Мистраля за плечи, чтобы сохранить равновесие. Грандин растерялся ещё больше, чем Ири, который не заорал только потому, что рот оказался занят. Он замычал, и Мистраль опустил руки, ставя соперника на пол, даже не ставя, а давая соскользнуть вниз, вдоль своего торса.

Ири Ар покраснел до самой шеи, заморгал. Казалось, он сейчас расплачется от злости или ринется в драку. А Грандин, абсолютно не понимая собственного поведения, протянул руку к его лицу и неторопливо выдернул гвозди из неплотно сомкнутых губ.

— Ещё раз застану тебя за подобным занятием — и я сделаю всё возможное, чтобы ты вылетел из Академии с позором! — Мистраль сказал тихо, но таким жутким тоном, который обычно без труда вымораживал чувства у всех, имевших несчастье попадать под его гнев.

Затем медленно взял растерянного Ара за запястье и вложил гвозди в раскрытую ладонь, зажимая пальцы.

— Надеюсь, мы поняли друг друга, Ири? — прибавил он почти ласково, выделяя имя врага с особой зловещей интонацией. Подошёл к плакату, поднял и демонстративно разорвал, выразительно глядя в глаза сопернику.

Лицо Ири побледнело. Он отшвырнул гвозди в сторону, сжимая кулаки и хватая себя за ладонь, в попытках вызывать Грандина на дуэль.

— Ты и перчатки потерял? Неудивительно! — с презрительной ледяной насмешкой заметил Грандин. — Одолжить?

Ири Ар стиснул зубы. Казалось, он сейчас взорвётся. Всё его тело напоминало натянутую дрожащую струну. Он стоял напротив Грандина, хмуря брови и кусая губы, отчаянно желая врезать ему, но, понимая насколько унизительно для дворянина спровоцироваться на кулачную драку, сдерживался из последних сил.

Грандин созерцал чужое бешенство, выжидательно улыбаясь.

Какая-то смутная мысль не давала ему покоя. Но ему очень хотелось, чтобы Ири ударил его. Или чтобы, чёрт подери, у мальчишки нашлась перчатка для вызова, и они смогли сразиться на дуэли. Тогда он на законных основаниях разберётся с этим взъерошенным мелким сопляком...

И тут до Грандина дошло. В прошлом году во время стычек, отличаясь незначительной разницей роста в пользу Мистраля, они смотрели друг другу почти в глаза. А сейчас....

За прошедшее лето его противник, ненавистный Ири Ар, не вытянулся ни на единый сантиметр, и теперь золотистая макушка едва доставала Мистралю до уровня глаз, при том, что это чудо стояло в сапогах с каблуками.

Ири, кажется, и сам понимал невыгодность позиций, и надо признать, его задранная голова с выпученными глазами выглядела невероятно забавной.

Грандин не помнил, в какой момент его губы дрогнули. Он изо всех сил старался удержаться от истерики, уголки его рта нервно дёргались, а затем, подумав: "Да какого чёрта!" — он расхохотался, вытирая выступившие от смеха слёзы.

— Ар, прости, я не знал. Не подумал, что у тебя могут быть такие серьёзные причины. Или комплексы? Хочешь, я поставлю тебя обратно? Хотя, ты знаешь, это не самый лучший... выход... Так же как и каблуки... Попробуй х-х-ходуулиии!

Он тщетно сдерживал рвущийся наружу нервный смех, радуясь тому, что если кто-то и видит эту сцену, то предпочтет сделать вид, что не замечает. Потому что ледяной принц никогда не позволял себе проявления эмоций при посторонних.

Ири подлетел к нему и влепил пощёчину. Наотмашь, со всего размаха.

Смех моментально смолк, и между ними повисла жуткая гнетущая тишина, полная невидимых электрических молний, почти страшная в понимании произошедшего.

— Я, — произнёс Ири, задыхаясь от бешенства, — вызываю тебя на дуэль, Грандин Мистраль! Ты... гнусный ублюдок!

Глаза Грандина сузились в нехорошем прищуре.

Очень хотелось ударить в ответ, не раздумывая, позволить кулаку вылететь вперёд, расквасить ненавистное лицо, но он сдержался. Медленно провёл рукой по скуле, словно стирая невидимый отпечаток чужой ладони, проступивший на коже унизительной красной пятернёй.

— Вызов принят. Вечером в семь. Пустырь у монастыря дев! — отчеканил холодно, как по учебнику, и добавил, плюнув бешенством, — я заставлю тебя взять эти слова назад или вобью их в твою мерзкую глотку.

Глава 5

Когда они скрестили оружие, Грандин пожалел об этой затее.

До самого вечера он ожидал, что Ири Ар пришлёт извинения, но этого не произошло.

Вместо извинений к нему явился Эльресто Ал, сообщив, что имеет честь выступать от лица Ара в качестве секунданта... Нужно ли говорить, что Мистраль послал его к чёрту, и, в отличие от Ири, Ал отреагировать на оскорбление попросту побоялся, предпочтя трусливо спрятаться за чужой спиной.

И вот, стоя напротив своего противника с обнажённой шпагой в руках, Мистраль с досадой констатировал, что убийство этого невинного младенца, изрядно подмочит ему репутацию.

Сейчас, иронично глядя на соперника сверху вниз, Грандин с удивлением отметил, что ненависть его, хоть и продолжает жить в душе, но воспринимается как-то отстранённо, словно со стороны, не разъедая привычной кислотой, а блекло и тускло, словно её и нет вовсе. И даже странно оказалось осознавать, что он не испытывает гнева в ситуации, когда должен исходить пеной от бешенства. Но заходиться бешенством Мистраль предпочитал с равным противником, сейчас же для него самого было очевидно, что превращать Ара в подушечку для иголок слишком опрометчиво, даже если этот болван, несомненно, и заслужил хороший урок.

Слабых не бьют, разве что наказывают за самонадеянность...

Блестящая мысль созрела до того, как шпаги перекрестились.

— Не бойся Ири, я не собираюсь тебя убивать, — пообещал Грандин, злобно ухмыляясь, — я тебя просто высеку.

— Смотри, как бы тебя самого не высекли, Мистраль, — бесстрашно отозвался мальчишка, вызывая почти восхищение своей бесшабашной дерзостью.

Когда они начали сражение, Грандин с изумлением понял, что высечь Ири не удастся. Даже при всём желании, несмотря на явное физическое преимущество.

Шпагами дуэлянты владели на одном уровне, и хотя Ири оказался ниже ростом, в мастерстве он не уступал Грандину ни единого выпада, доведя Мистраля почти до адреналинового исступления от понимания, что он вновь просчитался, недооценив белобрысого гадёныша.

Но как же упоительно было сражаться с ним на равных!

Почти экстаз. Когда ярость сходит на нет, и на смену ей рождается волшебный азарт боя. Особенное чувство, на острие, словно сейчас, в эту секунду, между ними возникло нечто принципиально новое, разделённое на двоих. ПРИЗНАНИЕ.

Они сражались почти сорок минут, и становилось ясно, что в этом поединке победителем станет случайность, досадный промах или...

Ири внезапно поскользнулся и раскрылся.

Кто-то ахнул, потому что момент был донельзя удачный.

Грандин отступил на шаг, опуская кончик шпаги вниз. А Ири, даже не подозревая о проявленном благородстве, рухнул на землю, чувствительно стукнувшись копчиком.

Грандин, молча, подал ему руку.

— Продолжим? — поинтересовался он насмешливо. — Или ты признаешь своё поражение? Ты удивительно неуклюж.

— Мистраль, я каждый день готов биться с тобой на дуэли для того, чтобы иметь возможность напоминать тебе, что ты ублюдок, — отозвался Ири, поднимаясь и игнорируя протянутую ладонь. — Какого чёрта ты не ударил меня?

— Это было бы скучно, закончить так быстро. Но ты подал мне неплохую идею. С завтрашнего дня я назначу тебя своим партнёром по фехтованию. У меня есть такое право, — заверил он мечтательно, — самостоятельно принимать решения относительно внутренних распределений студентов.

— Обойдёшься! Видеть твою противную рожу через день — это слишком для меня.

Они снова скрестили шпаги, выходя на позицию.

— Я от тебя тоже не в восторге, знаешь ли. Размышления на тему, почему я тебя всё ещё терплю, стали для меня ежевечерним ритуалом. Помогает тренировать выдержку. И избавляет от похмелья, — пошутил он мрачно.

— Да меня самого от тебя тошнит! — заорал Ири, почему-то больно уязвлённый последним замечанием. Напал, но был вынужден отступить, натолкнувшись на блестящий веер защиты.

— А может, хватит ребячиться? — предложил Грандин серьёзно, отступая на шаг и опуская шпагу. — Когда мы закончим Академию, нам предстоит занять высокие посты. Пора контролировать эмоции. Нам придётся встречаться и взаимодействовать с разными людьми, в том числе и с такими, которые окажутся откровенно неприятны. Не думаю, правда, что мне встретится тип, более неприятный, чем ты, — прибавил он едко, молниеносно парируя неожиданный выпад, и закончил, сглаживая послевкусие оскорбления, — но это хороший способ научиться сдержанности. К тому же, ты первый, кто сражается со мной на равных. Итак?

— Плевать. Даже если ты и прав, но общения с тобой я не выдержу.

Ири Ар провёл несколько бесперспективных комбинаций, и они разошлись, заходя на новую позицию, ища бреши в обороне противника.

— Сделаем ставку? — Грандин перекинул шпагу в левую руку, заставив Ара слегка опешить и умерить пыл, поняв, что перед ним амбидекстр, а значит, стоило сменить тактику, переходя на осторожность.

— Если я выиграю этот поединок, ты подчинишься моему решению и согласуешь расписание с моими тренировками по фехтованию.

— Согласен. Но если ты проиграешь, — Ири на мгновение задумался, а затем глаза его прищурились, — прокатишь меня на себе через всю Академию и три раза вокруг неё.

Грандин едва не подавился и произнёс почти с восхищением:

— Какая извращённая фантазия, Ар! Додуматься до такого... Я уже начинаю тебя опасаться.

— Это достойный ответ твоим тренировкам, — хохотнул Ири, взмахивая рукой, словно призывая в свидетели секундантов, удобно расположившихся среди каменных развалин монастыря, обильно поросших зелёными кустами.

Вечернее солнце освещало его профиль, подсвечивая нежную кожу золотом, и в эту секунду, в распахнутой светлой рубахе, мокрый от пота и раскрасневшийся от поединка, он казался Удивительным, так не вяжущимся с собственными словами, что это вызывало почти нестерпимое желание отрезать дерзкий язык, чтобы заткнулся и не портил момента. Потому что в молчании воспринимать его присутствие казалось упоительным. Невероятное ощущение. Словно в воздухе разливалась сверкающая золотистая пыль, чистейший солнечный адреналин, и захотелось сохранить это в памяти, вобрать до капли.

— Поставишь на кон своё достоинство, ледяной принц? — протянул Ар ехидным голосом, возвращая мечты с небес на землю и привычно напоминая Мистралю, за что же он его собственно так не переваривает.

— Достоинство? — Грандин фыркнул в пренебрежительном недоумении и вернул в той же обидно-насмешливой манере, подстраиваясь под тон Ири, — не льсти себе, солнечный мальчик. Тебе никогда не справиться со мной. Согласен!

Он сделал внезапный выпад, пытаясь провести свою особую секретную атаку.

— Ну и дурак!

Сталь зазвенела о сталь, а затем Ири совершил стремительный обманный манёвр и нанёс Грандину блестящий удар шпагой.

Но забыл, что стал ниже ростом, и не рассчитал длину рук противника. Грандин ловко уклонился в сторону, и шпага лишь слегка скользнула по рёбрам, а сам Ири пролетел вперёд, и его полоснуло по предплечью.

Кровь показалась одновременно. Оба соперника тяжело дышали, мокрые и выдохшиеся, но в то же время ещё не отошедшие от азарта боя.

На шёлковой рубахе Грандина сквозь прореху на боку расплывалось неровное алое пятно, пачкая белоснежную ткань. У Ири кровь лилась из рассечённого предплечья.

— Что будем делать? — спросил Ири, нахально улыбаясь. — У нас ничья. Откажешься от пари?

К ним уже спешили Эльресто и Реам, вызвавшиеся на роль секундантов. В руках Эльресто была сумка с медикаментами. Реам тащил охапку бинтов. Похоже, в отличие от своих покровителей, их почитатели неплохо спелись между собой и собирались действовать единодушно.

— Откажусь? — Грандин прищурился и хмыкнул, растирая траву сапогом. — Мистраль никогда не отказывается от своего слова.

— И ты согласен протащить меня через всю Академию? — недоверчиво спросил Ири. — Ты хоть понимаешь, что это унизит тебя?

— Унизит? О чём ты, наивное дитя? — с ледяной надменностью осведомился Грандин. — Лучше беги исправлять своё расписание. У меня завтра тренировка в одиннадцать часов. Надеюсь, ты не опоздаешь. Так, когда мне тебя, — он внезапно широко и по-особому ухмыльнулся, — покатать, малыш?

Ири на секунду показалось, что у него галлюцинация. Чтобы ледяной принц вот так улыбался? Бред. Но надо было признать — это было удивительно завораживающее зрелище. Словно на мгновение Ири увидел нечто, что обычно было тщательно сокрыто за неприступными ледяными стенами показного равнодушия и безразличия. Нечто, что предназначалось только ему, как молниеносная искра. А в следующую секунду Мистраль вновь стал холодным и высокомерным ублюдком.

Эльресто Ал остановился рядом с Ири, предлагая ему помощь. Со стороны Грандина выступал Реам.

— Завтра перед тренировкой, — решил Ири, — в десять часов.

Он поморщился, когда Эльресто, накладывая повязку, неосторожно потревожил плечо. Хоть рана и была пустяковой, приятного было мало, особенно в свете того, что на боку у Грандина красовалась скорее царапина, чем порез. Теперь перевязывающие их помощники с интересом вслушивались в разговор.

— О! А не слишком ли мало народу? — прикрыв глаза, заметил Грандин.

Ири только головой покачал:

— Ну ты, Мистраль, и мазохист!

И подражая ехидной улыбочке самого Грандина, обратился к Эльресто:

— Эль, во время дуэли между мной и господином Мистралем состоялся спор. Если он ранит меня, то я стану его спарринг партнёром. А если я задену его, то господин Мистраль...

— Любезно согласился понести господина Ара на себе через всю Академию, а также вокруг здания три раза, — невозмутимо закончил за него Грандин.

Реам тихо охнул и едва не осел на землю в шоке, а на лице Эльресто, Ири мог бы поклясться, появилось выражение непередаваемого злорадства.

— Но раз господина Мистраля волнует возможное отсутствие публики...

— То мы просто не можем его разочаровать! — Эльресто смотрел на Ири влюблёнными глазами, потрясённый гениально изощрённой выдумкой.

— Господин Мистраль, — он осмелел настолько, что посмел обраться к Грандину. Тот метнул в его сторону уничижительный взгляд, но Эль, которого за локоть держала рука Ири, впервые не испугался. — Мы вас не разочаруем, — протянул он с глумливым поклоном.

Показалось или нет, но Ири посмотрел на Грандина с каким-то светлым сочувствием, и от этого внезапно сделалось удивительно хорошо на душе. Словно протянуло свежим чистым ветерком.

— Но если господин Мистраль передумает, — мягко пришёл на выручку Ири, — я не буду возражать. Мне не очень хочется заниматься с ним фехтованием. Честь имею.

Он, отсалютовав, откланялся, махнув торопливо рванувшему следом Эльресто.

— Готовься к незабываемым ощущениям, малыш, — проговорил Грандин, провожая парочку злорадным взглядом, и сам поразился, потому что в голосе его впервые скользнула новая, нежная нотка.

Глава 6

Время приближалось к десяти, но уже в половину десятого коридоры Академии заполонили толпы народа. Потрясающая новость передавалась из уст в уста. Учителя, выяснив причину столпотворения, буквально немели, лишаясь дара речи. Посмотреть, как ледяной принц, надменный Мистраль, потащит на своей спине Ири Ара — зрелище стоило того, чтобы задержать занятия.

Вспомнив о том, что забыл в комнате плакат, Ири торопливо рванул за ним в общежитие, перепрыгивая ступени многочисленных лестниц и рискуя ободрать себе ладони, скользящие по перилам балюстрады. Новый плакат он и Эльресто рисовали полночи, но художества стоили затраченных усилий.

Сегодня Мистраль заплатит за все унижения сполна. Оседлать ледяного принца и сбить с него спесь — что ещё надо для счастья?

В этот час в коридоре жилого крыла никого не было. Все студенты находились в учебном корпусе, и, подлетая к своей комнате, Ири удивился, внезапно обнаружив Мистраля, с независимым видом подпирающего стенку.

Похоже, великолепная работа была проделана зря: соперник собирался взять свои слова назад. Впрочем, мысль о том, что ледяной принц спасовал, тоже многого стоила.

— Ты, кажется, ошибся корпусом, Мистраль, — невинно заметил Ири, — тебя заждались в учебной части. Ты всё ещё не передумал? Честно говоря, не ожидал, что Эльресто так ненавидит тебя. Там...

— Я уже видел, — спокойно отозвался Грандин, — и поэтому пришёл. За тобой.

— Эээ?

— Для начала, мы не договорились, откуда именно мне тебя, хм, тащить? — небрежно заметил ледяной принц, соизволив отлепиться от стены.

Ири всматривался в него, тщетно ища следы неуверенности и не находя их. Грандин Мистраль выглядел абсолютно безмятежным, как будто ему предстояло не пройти под прицелом сотен глаз, таща на себе своего соперника, а совершить лёгкую увлекательную прогулку.

Глаза его мерцали иронией и подозрительным огоньком превосходства, абсолютно неуместного и от этого ещё более вызывающего дискомфорт.

— Ну-у, "учебки" с тебя будет вполне достаточно, — милостиво кивнул Ири, неуютно поёжившись. Всё же слухи о способности Мистраля нервировать своим присутствием не были лишены основания. — Но Мистраль, — почти взмолился он, — ты же понимаешь, что я не могу упустить такой шанс. Ты слишком сильно меня достал.

С этим признанием он зашёл в комнату и вынес плакат, на котором Грандин был изображён в виде коронованного осла. На спине восседал некто, смутно напоминающий самого Ири, победно машущий мечом. Несколько убийственных надписей завершали этот шедевр. И честно говоря, несмотря на отсутствие оригинальности, это было довольно смешно. Грандин искренне расхохотался.

— Удивлён, что у Эльресто есть некоторое подобие юмора. Хотя ты и позволяешь ему помыкать собой, — заметил он, разглядывая Ири со странным выражением. — Это ведь была не твоя идея. Ты слишком... как бы это выразить, — он щёлкнул пальцами, подбирая слово, — мягкий.

— Ага. И ты сегодня в этом убедишься, — нахально заявил Ири.

Но чувствовалось, что он смущён происходящим, как всегда маскируя застенчивость за внешней бравадой. Наблюдая за ним, Мистраль частенько ловил себя на мысли, что эта противоречивость чужой натуры раздражает. Слишком неуловимый коктейль, чтобы составить однозначное мнение и утвердиться в нём, определив собственное поведение по отношению к Ару. Временами Грандин просто не успевал за ним, ощущая почти уязвимость от этого абсолютного непонимания: где же Ири Ар настоящий? Сейчас или через минуту? Каждый раз удивительно естественный, искренний, дающий зацепку ровно для того, чтобы, выхватив постоянство, Мистраль снова осознал себя подвешеным в пространстве чужой непредсказуемости. Казалось, что секунду назад он почти трогал истину пальцами, а вот уже рядом ничего нет. И этот чужой, совершенно незнакомый мальчишка, выплясывающий перед носом, словно издевается над ним, изобретая новые способы досадить и каждый раз ударяя точно в цель. Совершенно ненавистный и невыносимый с учётом понимания, что Ири не бил, так — размялся походя, ничуть не замечая, что сводит Мистраля с ума этим наплевательским отношением ко всему, что было для него важно, не желая проявить элементарного уважения к чужим взглядам на жизнь. Но сегодня он заплатит за всё. И это даже забавно понимать, с какой лёгкостью удалось загнать его в ловушку. Почти смешно.

— Ээ, может, мы пойдём? — предложил Ири, неловко теребя плакат.

— Ири, — проникновенно проворковал Грандин, мурлыкая от предвкушения. — Сделай доброе дело, оставь этот плакат в комнате. Он тебе сегодня не пригодится.

Ири засопел, обдумывая, потом со вздохом кивнул.

— Ладно. Но не думай, что это ради тебя. Просто мне не нравится своё собственное изображение. Эль будет недоволен, — пробурчал он обречёно, забросил плакат назад и захлопнул дверь.

А затем только и успел охнуть, потому что Грандин, казалось, выжидавший лишь этой секунды, наклонился и без усилий подхватил его на руки, демонстрируя обращение, позволительное только по отношению к девушкам, да и то, исключительно на свадебных церемониях. Применительно к мужчине это было не просто неслыханным — вопиющим. По крайней мере, с такими прецедентами лично сам Ар не сталкивался. Да и общественность вряд ли оценит.

Грандин откровенно ухмылялся.

От подобной наглости Ири совершенно растерялся, онемев на несколько секунд, а затем завопил, брыкаясь и пытаясь вырываться:

— Спятил?! Ты что творишь, Мистраль? Я тебе не девчонка! Отпусти немедленно, мерзавец! Как ты смеешь?!

— Увы, Ири. Увы. Слишком поздно для раскаяния, — Грандин, крепко прижимая беснующегося оппонента к груди, откровенно насмехался. — Я должен выполнить своё обещание — пронести тебя через всю Академию, маленькая принцесса, — прошептал он таким голосом, что Ири сначала покраснел, потом побелел от бешенства, а потом и вовсе пошёл пятнами.

— Но... Но мы так не договаривались!!! — с трудом проглотив образовавшийся в горле комок, заорал Ар, прикладывая поистине титанические усилия, чтобы освободиться, в то время как Грандин, как ни в чём не бывало, направился к выходу.

Если это кто-нибудь увидит... О, боже... От насмешек не избавиться до конца учёбы. И больше всех смеяться будет ледяной принц.

— Ты просил пронести тебя, Ири, — с неумолимой истиной в голосе объявил Грандин, — но ты не уточнил, что именно желаешь. Так что у меня в запасе очень много способов, как выполнить данное обещание. Например, если ты не перестанешь столь живописно извиваться, то совершишь это путешествие вниз головой.

С этими словами Грандин, не особо напрягаясь, перекинул дёргающегося Ара через плечо, намертво обхватив двумя руками и лишая всяческой возможности вырваться.

— Я планирую прокатить тебя по полной программе, — прибавил он с угрожающей насмешливостью. — Поверь, это доставит мне незабываемое удовольствие. И думаю, не только мне.

Он со всего размаха шлёпнул жертву по ягодицам, давая прочувствовать всю соль ситуации.

Ири зарычал от унижения, заливаясь багровой краской стыда. Яростно забился, рискуя свалиться и размозжить голову, но только не позволять Грандину опозорить себя.

Однако ледяной принц держал железной хваткой, и всё что оставалось юноше — в бессильной злобе молотить кулаками по его спине, морально дозревая до использования типично девчачьей защиты, вроде дёрнуть за волосы или укусить за ухо. Но совершить подобное — окончательно уронить себя в собственных же глазах. Не говоря о Грандине, который, казалось, ждал именно этого, ибо другой причины столь откровенно провоцировать Ара у него попросту не было.

— Сволочь! Ублюдок! Я вызову тебя на дуэль.

— Естественно. В одиннадцать часов. Теперь у нас будет много совместных дуэлей, Ири.

— Отпусти! Мерзавец! Приказываю тебе! Я не хочу.

— Ири, пожалуйста, кричи громче! — рассмеялся Грандин. — Зови на помощь. Я думаю, это будет потрясающее зрелище, — прибавил он язвительно.

А затем, вернув деморализованного врага обратно на руки, перехватил поудобнее и прижал к себе.

— Пожалуй, для начала, ты немного побудешь в роли принцессы. Я слишком хочу увидеть твоё взбешенное лицо! Приготовься, Ири! О, да! Ешё немного — и тебя узрит вся Академия. Ты же так этого хотел!

В голосе Мистраля было столько ядовитой насмешки, что сразу становилось ясно: никакие просьбы и мольбы не помогут.

Коридор закончился, и Грандин вышел на лестницу. Через несколько минут он предстанет перед глазами всех собравшихся, сжимая в руках свою сопротивляющуюся добычу. Освободиться от его тигриной хватки Ири был не в состоянии, и всё на что хватало его возможностей — беспомощно и нелепо дёргать ногами и бодаться лбом. Но в таком неудобном положении, голова только бессильно скользила по эполете чужого мундира, не причиняя особых неудобств, а его самого выставляя в ещё более жалком и смешном виде.

Это был конец.

В общем-то, Ири никогда не задумывался о собственной репутации, но и остаться здесь после перенесённого позора он не сможет.

Понимая, что проиграл, Ар перестал сопротивляться. Разом обмякнув, зажмурился и как-то беспомощно, по-детски, уткнулся носом в плечо Мистраля, став на удивление трогательным и беззащитным.

— Что такое, Ири? Так быстро сдался? Не разочаровывай меня. Попроси пощады, может, я и передумаю, — насмешливо выдал Грандин и остановился в шоке: по лицу Ири текли слёзы.

— Будь ты проклят, Мистраль, — прошептал он, зажмуриваясь ещё сильнее, — ненавижу тебя, ублюдок!!

Мистраль оцепенел на мгновение, не в силах отвести взгляда от этих мокрых дорожек на нежных смуглых щеках, а затем, почему-то сглотнув, развернулся на каблуках и пошёл назад.

— Ири, ты раздражаешь меня! — сказал он резко и зло. — Ты, как заноза в моей заднице. Не желаешь укладываться ни в какие рамки, нарушаешь все правила, постоянно насмехаешься над тем, что я пытаюсь создать, делаешь мне назло и при этом всё время меня оскорбляешь. Ты считаешь, что я должен пожалеть тебя?

Ири молчал. Он не просил о пощаде, отчаянно кусая губы, пытаясь держать себя в руках, чтобы не дать Грандину увидеть свою постыдную беспомощность, и боялся открыть глаза.

Мистраль пинком ноги распахнул дверь его комнаты и бросил Ири на кровать.

— Ты слабак, Ар! — выплюнул он глухо. — И полный слюнтяй, раз не можешь сделать то, что сам же и затеял. Проигрывать надо достойно.

Ири раскрыл глаза и посмотрел на него. Он, кажется, всё ещё не осознал, что произошло. Глаза у него были заплаканные и испуганные, и в то же время в них светилась решимость дойти до конца, но не унижаться ни перед кем.

— А ведь не сдался, зараза, — подумал Грандин со злостью и восхищением одновременно, и тут же одёрнул сам себя, — ненавижу придурка!

Ири всё ещё не понимал, почему Грандин отпустил его, зачем притащил в комнату. Что он планирует делать? Мысли юноши метались в панике, и кажется, это было отчётливо написано на его лице.

— Успокойся, — проговорил Мистраль со вздохом и привычно поправил длинные волосы. — Я не испытываю к тебе любви, но это не значит, что я полный ублюдок, как ты любишь меня называть. Будем считать, ты передумал и решил получить свой выигрыш как-то иначе. Потому что я передумывать не собираюсь, — в голосе его скользнула стальная нота, — через час жду тебя в зале. И подбери сопли, смотреть противно.

С этими словами Грандин Мистраль поднялся и вышел, празднуя в душе очередную победу над Ири Аром. Увидеть выражение лица соперника — это стоило всех хлопот.

По коридору он проходил с независимым и, как всегда, надменным видом.

Ровно через час Ири, одетый в защитную маску и колет, явился выполнять своё обещание.

Никто так ничего и не сумел понять. Ири отчаянно отмалчивался, а спросить о случившемся у ледяного принца мог разве что самоубийца.

Глава 7

"Иногда Грандину казалось, что при желании они с Аром могли бы стать друзьями.

Порой, фехтуя в учебных поединках, противники обменивались шутками и репликами, и очень часто обоюдный сарказм вовсе не воспринимался жалящим и обидными, как это бывало ранее. Но в их отношениях не присутствовало и тепла или дружеского участия, а скорее желание досадить или подразнить друг друга. Хотя, если бы это общение продолжалось дольше, возможно, однажды обоюдная неприязнь смогла бы сойти на нет. Но это оказалось невозможно. И виноват, как всегда, был Ири Ар"

* * *

**

В эту последнюю сентябрьскую неделю солнце палило и припекало так, словно на улицы внезапно вновь вернулось лето.

Грандин терпеть не мог жару и сейчас, расположившись с книгой на скамейке в тени раскидистого, начавшего желтеть клёна, мечтал о том, чтобы раздеться и оказаться в холодной воде.

Во дворе Академии царила сонная тишина. Студиозы прилежно занимались в классах, и лишь у "сияющих" образовался выходной, связанный с тем, что преподаватель неожиданно заболел, и ученикам предоставили право на самостоятельные занятия.

Мистраль, изредка вытирая лицо кружевным платком, читал учебник и делал пометки в тетради, размышляя, не послать ли собственное усердие подальше и провести время дома самым приятным образом.

На улице духота казалась невыносимой, а здания и вовсе превратились в печи-ловушки. И порой, бросая взгляды на распахнутые окна, Грандин даже проникался сочувствием к тем, кому предстояло париться в помещении ещё четыре часа.

"Всё-таки преподаватели должны иногда делать скидку на погоду", — подумал он, рассеянно рассматривая высокое небо, виднеющееся над крышей. В пронзительной синеве, как назло, не было ни единого облачка, зато вовсю сияло солнце, и в его лучах, довольно потягиваясь, стояла полуголая фигура.

Грандину показалось, что от жары у него случилась галлюцинация. Он резко захлопнул книгу, выпрямился и посмотрел на крышу уже более внимательно. Так и есть: на ней действительно кто-то находился. И судя по тому, что Мистралю удалось разглядеть, неизвестный был раздет до пояса.

Это переходит все границы! Какой-то наглец! Никаких манер. Устроил бесстыдство. Словно простолюдин. Сегодня же будет отстранён от занятий с применением строгого публичного выговора.

Если разобраться начистоту, Грандину были глубоко безразличны чужие огрехи. Но будучи главой студенческого совета, внешние приличия он соблюдал с маниакальной принципиальностью, и все, знающие эту странность ледяного принца, общаясь с ним, ощущали себя, как на плацу. В любую секунду могла последовать ядовитая острота по поводу расстёгнутой пуговицы, растрёпанных волос или складки на брюках. Возможно, это казалось невероятным, но сам Мистраль выглядел безупречным совершенством, и именно поэтому считал своим полным правом и святым долгом поучать остальных.

Сегодня, из-за жары, раздражёние достигло апогея. И блестящая мысль сорвать дурное настроение на штрафниках уже не раз, и не два приходила в голову.

Поднимаясь вверх по лестнице, Грандин изобретал для идиота подходящее наказание и искренне надеялся, что к его приходу тот не исчезнет.

Мистраль ногой распахнул дверь на крышу и тут же сощурился от ударившего со всех сторон солнца и чуть не задохнулся от обрушившейся жары.

Нарушитель даже не думал убегать. Преспокойно расположившись на покрывале, он лежал на животе, подперев подбородок кулаком, и загорал.

Перед ним лежала книга, рядом тетрадь. А судя по золотистой макушке, радостно сияющей в жарких лучах...

— Ири Ар! — изрёк Грандин почти обречённо.

Если бы он имел возможность распоряжаться одноклассниками, точно так же, как он мог распорядиться любым из студентов, возможно с Ири Аром было бы покончено гораздо раньше. Но оба являлись "сияющими", отличались практически одинаковой успеваемостью и числились в списках лучших учеников Академии. И как бы Грандин ни бился головой о стены тупого непонимания со стороны преподавателей, причинить Ири Ару серьёзных проблем он не мог. Точно так же, как не имел права сделать ему выговор или отстранить от занятий. И поэтому Ири Ар плевать хотел на Мистраля и все его возмущения. Когда Грандин допекал его окончательно, они шли в фехтовальный зал и бились до полного изнеможения. Дуэли у славной парочки вспыхивали по поводу и без. В большинстве же случаев они просто посылали или и вовсе игнорировали друг друга.

Но бывали моменты, когда поведение Ири выходило за рамки всяческих приличий, и игнорировать это становилось невозможно. Вот и сейчас, безмятежно развалившись на покрывале, Ири с наслаждением подставлял солнечным лучам свой великолепный золотистый торс и, кажется, получал незабываемое удовольствие, потому что мурлыкал себе под нос песенку. Он даже не заметил появления Грандина за спиной.

У Ири Ара оказался неплохой голос. И не только голос. Внезапно Грандин поймал себя на мысли, что, не отрываясь, словно заворожённый, смотрит на стройное подтянутое тело с непривычно бронзовой кожей, покрытой возмутительным для дворянина загаром. Золотистые волосы падали на лицо, открывая длинную шею, капельки пота, словно жемчужины, блестели на лопатках, а на боку, чуть повыше поясницы, у Ири обнаружилась маленькая родинка, к которой немедленно захотелось припасть губами. Мистраль опустил взгляд ниже и ощутил, как внизу живота у него начинает нарастать болезненное напряжение, потому что штаны Ири слегка сползли с поясницы, открывая просто убийственную картину — полоска бархатистой кожи нежного золотистого цвета, гораздо светлее, чем всё остальное тело, а за ней...

Грандин едва не потянулся рукой к дурацкому, смеющему скрывать поистине волшебное зрелище предмету одежды, мечтая стянуть его до конца и увидеть, какой же Ар на самом деле.

Ири, словно желая добить окончательно, изредка ерзал, меняя положение, отчего ткань натягивалась, обрисовывая крепкие, идеальной формы ягодицы.

В связи с выходным на Аре были короткие синие панталоны, из-под которых выглядывали белоснежные чулки. Рядом стояли туфли, и валялась шёлковая рубашка.

Ири махнул ладонью, отгоняя назойливое насекомое, а потом, устав лежать, потянулся и на долю мгновения встал на четвереньки, расправляя покрывало.

Как будто издевается...

Грандин, подавив вспыхнувшую мысль, едва слышно застонал, и решительно переведя взгляд на менее желанные объекты, проговорил громко и язвительно:

— А я стоял и гадал: у кого хватило наглости устроить подобное представление? Можно было сразу сообразить — Ири Ар!

Услышав за спиной знакомый голос, Ири издал душераздирающий стон, почти такой же, как до этого издал Грандин, и обречённо развернулся.

— Мистраль, ну что тебе нужно? Шёл бы ты... куда шёл.

Мистраль едва не схватился рукой за болезненно взвывший пах. Он ещё никогда не видел Ири раздетым и сейчас проклинал себя последними словами за то, что вообще появился здесь. Проклинал, потому что точно был уверен — это зрелище он уже не забудет: твёрдая выпуклая грудь с маленькими тёмными сосками, плоский живот, покрытый лёгкими кубиками мышц, и светлый пушок, слегка намечающийся ниже живота.

Мысленно Грандин уже опрокинул Ири на покрывало, свёл его руки над золотистой макушкой и принялся исследовать это синеглазое сокровище губами и всеми остальными частями тела. Представив его без одежды, Грандин ощутил, что ему нужно срочно уйти, иначе здесь произойдёт что-то нехорошее.

Например, некто Грандин Мистраль, обладающей безупречной репутацией и наилучшими характеристиками, банально изнасилует некоего не менее безупречного Ири Ара.

Разглядев ещё одну восхитительную родинку в районе груди, Грандин чётко понял, что изнасилование будет многократным, и, если эта мелкая дрянь не оденется, случится оно прямо сейчас.

— И что ты на меня уставился? — злобно буркнул Ири.

Грандин ощутил, что очарование, вызванное волшебной красотой, понемногу улетучивается, а на смену ему приходит другое, более привычное чувство.

Ири Ар дарит свой свет, своё обаяние и тепло всем. Кроме одного человека — Грандина Мистраля.

— Немедленно приведи себя в порядок! — холодно сказал Грандин, обуздав гнев. — Ты ведешь себя вызывающе. А эти простолюдинские замашки — верх бесстыдства. Загорать на солнце?! Ради чего? Твоя тёмная кожа — самое мерзкое зрелище, которое я когда-либо видел. И ты — сын герен Ара! Поверить в это не могу. Так же как и в то, что тебя приняли СЮДА. Мессир Бренеж, должно быть, сошёл с ума.

— Ага-ага, — пренебрежительно согласился Ири, — я недостойный выскочка, позорю честь мундира, и вообще — мне не место среди "сияющих". Мистраль, ты мне это сто раз говорил, придумай что-нибудь новое.

— Сначала пусть на тебя старое подействует, — Мистраль поддел его рубашку кончиком туфли и швырнул её Ири. — Одевайся и забудь о существовании этой крыши. Здесь Академия. Имей хоть какое-то уважение. Драться недостойно меня, и скажи спасибо, Ар, иначе бы я выбил из тебя всю твою дурь.

Ири посмотрел на него с откровенной неприязнью и, поймав рубаху, отложил её в сторону.

— Да чёрта с два, Мистраль, — огрызнулся он зло.

Мистраль стиснул зубы, считая до десяти, чтобы не сорваться. Это оказалось удивительно нелегко.

— На улице тридцатиградусная жара! — орал Ири. — Это ты со своими чистоплюйскими замашками предпочтёшь свариться в мундире прежде, чем расстёгнёшь хотя бы пуговицу, дабы... О, боже мой, — он мастерски изобразил манеру Грандина, — не показать, что ты обычный человек. Я не собираюсь париться в помещении. Я не могу пойти на речку и искупаться, как все нормальные люди, потому что кто-то... — он обвиняющее ткнул пальцем в сторону Грандина, — счёл, что поездки в город в будние дни отвлекают от учёбы, и утвердил на совете комендантский час! Хватит придираться ко мне! Здесь никого нет, меня никто не увидит.

— Я увидел, — Мистраль, наконец, сосчитал до десяти.

— Потому что ты меня специально высматриваешь!

— Что? — Грандин оторопел. Ири вошёл во вкус:

— Тебе же заняться больше нечем, Мистраль. Моя независимость тебе покоя не даёт. Что ты ко мне прицепился? Я никому не мешаю. Но нет, Мистраль Грандин не может жить спокойно, если у других всё хорошо!

— Если эти другие — ты, то нет, — спокойно согласился Мистраль.

Ири закипел.

— Мистраль, я буду загорать сегодня весь день и очень прошу, уйди сам. Если один из нас скинет другого с крыши, хорошо от этого не будет никому.

— Немедленно приведи себя в надлежащий вид и не позорься! — процедил Грандин, теряя контроль. — Твоё поведение неприемлемо.

— Пошёл ты! — Ири развернулся и демонстративно улёгся к нему спиной, раскрыв книгу и делая вид, что Мистраля тут нет.

Грандин окончательно вышел из себя. Он стремительно шагнул к сопернику, опустился на колено и, перехватив Ара поперёк живота, приподнял и грубым рывком сдёрнул с него штаны.

Ири начал разворачиваться, но было слишком поздно. Пока он сообразил, в чем дело, Грандин, пользуясь его секундным замешательством, стащил панталоны полностью, вместе с нижним бельём и поднялся...

Ири обалдел настолько, что смог прийти в себя лишь, когда Мистраль, забрав добычу, отошёл к ограждению крыши, оставив противника абсолютно голого, не считая гольфов на ногах.

— ТЫ СПЯТИЛ!!!!? ПСИХОПАТБОЛЬНОЙСУМАСШЕДШИЙ УБЛЮДОКИЗВРАЩЕНЕЦКАКОГО ДЬЯВОЛА ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

Ири торопливо схватил рубашку, прикрывая наготу, и вскочил, пылая от ярости.

Грандин Мистраль стоял у края крыши с подчёркнуто брезгливым видом, сжимая чужие панталоны, и демонстративно удерживал руку над пустотой.

— Началась перемена, — сообщил он задумчиво, и этот тон подействовал на Ири, как ушат ледяной воды. Задохнувшись и разом растеряв заготовленные слова, юноша буквально рухнул на колени.

— Хороший мальчик, — заметив его движение, одобрительно прокомментировал Мистраль. — Когда ты стоишь, тебя отлично видно. Впрочем, ты ведь любишь себя демонстрировать, Ири, разве нет? Загорать полуголым доставляет тебе такое удовольствие, что ты готов плевать на все существующие понятия, приличия и уважение. Что ж, я дам тебе такую возможность, насладись сполна. Может, стоит сбросить вниз твои штаны? Первокурсницы передерутся между собой за право обладания этой драгоценностью. А потом ты бы мог спуститься за ними.

Он смерил пылающего Ири красноречивым взглядом и прикрыл веки, с трудом удерживая себя в руках, ибо открывшаяся глазам картина могла совратить кого угодно: раскрасневшийся голый Ири — удивительный контраст золотистых волос, ослепительно-синих глаз и белоснежного шёлка на этой невероятной смуглой коже.

— Ты сумасшедший, Мистраль? — с внезапным отчаянием спросил Ири. — Скажи, что ты сумасшедший. Или, может, мне всё это снится? Ты ведь не можешь так поступить?

Мистраль выразительно качнул его одеждой. Ири чуть было не кинулся следом, но соперник, казалось, ждал только этого, чтобы с издёвкой разжать пальцы.

— Ладно, — с внезапным ледяным спокойствием, словно скопированным у самого Мистраля, сказал Ири, — ты все равно сделаешь это. Я не собираюсь просить тебя.

— А зря, — с загадочной усмешкой уронил Мистраль, — может быть, я и передумаю. Мы ведь уже пробовали договориться. Твои слёзы тронули мою душу.

Отрава, звучавшая в сказанных холодным тоном словах, воспринималась просто убийственной. Ири всегда восхищало и бесило умение Грандина так мастерски владеть своим голосом.

— Ради того, чтобы унизить меня, ты пойдёшь на всё, верно? — Ири неожиданно расслабился и кивнул. — Бросай. И это можешь выкинуть тоже!

Он сдёрнул с себя рубашку и швырнул её Грандину.

— Можешь выбросить всё. У меня не хватит духу спуститься вниз. Доволен? Чулки снимать? — зло поинтересовался он и, задрав ногу, принялся нервно стаскивать последние детали гардероба, оставшиеся в наличии.

Грандин буквально осел на раскалённую крышу, прижимая к груди одежду Ири и не сводя с него бешеных, пожирающих глаз.

Кожа Ара там, где не была тронута солнцем, оказалась светло-золотистой. И всё остальное... Описать эту красоту не хватало слов. Просто хотелось смотреть на неё и любоваться, словно сияющим чудом, до бесконечности.

— Какой же ты... О, боже... гад! — только и смог выдохнуть Грандин.

Ири стянул с себя гольф и швырнул им в сторону Мистраля и теперь сидел в одном спущенном чулке, позволяя Грандину видеть себя целиком. Совершенно невинный в своём полном откровенном бесстыдстве.

— Мне продолжать? — голос его срывался, волосы разметались по плечам, а глаза горели от гнева, напоминая сверкающие сапфиры. — Или тебе уже хватит... — он прервался, потому что Грандин Мистраль стремительно выпрямился и шагнул к нему, жуткий и неотвратимый, как приливная волна. Ири смолк, испуганно ожидая, что теперь сделает Грандин, и тут в лицо ему полетела собственная одежда.

— Будь ты проклят, Ири Ар! — яростно прошипел Грандин. — Чтоб тебя черти в аду сожрали!!!

И развернувшись, гордо удалился прочь, хлопнув дверью.

Я ненавижу тебя, Ири Ар!

— Ублюдок! — устало отозвался Ири в ответ и, дождавшись ухода Мистраля, обхватил себя за плечи, сотрясаясь крупной нервной дрожью.

Что ты делаешь со мной, Мистраль Грандин?! За что ты так ненавидишь меня? Или...

Ири ещё раз вспомнил чёрный пылающий взгляд Грандина, и по телу его пробежала дрожь. Но теперь она была какая-то новая, другая.

Мы всегда будем врагами, — подумал Ири с горечью. — Какое же это жуткое слово — всегда.

Глава 8

"Через несколько дней Грандин Мистраль признал, что, возможно, распоряжение по поводу запрета посещений города в будние дни оказалось слишком суровым, и решением совета отменил его"

Нужно ли говорить, что как только выпадала возможность, студиозы отрывались на полную катушку? С пяти до одиннадцати вечера Академия практически пустовала.

Получив долгожданную свободу, большая часть учеников отправлялась веселиться, проводя время самым беспечным и легкомысленным образом. Как это бывает только в юности.

"Когда о последствиях совершенно не думается, а горячая кровь кипит в венах, через раз ударяя в голову. Душа требует приключений, сердце — романтики, и любое, даже самое незначащее чувство кажется живым и особенным. Ведь в этом возрасте ещё не существует смазывающих впечатление полутонов, но уверенная непреклонная категоричность, когда девизом становится "всё или ничего", и чёрное непременно видится чёрным, в то время как белое — белым. Дружба обладает особой пылкостью, любовь — болезненной страстью. Максимализм ставится во главу угла, и кажется, что весь этот мир принадлежит исключительно тебе, да и создан, собственно, с единственной целью — чтобы однажды ты заявил ему о себе. И в пору надежд, мечтаний и стремлений кажется, что всё ещё впереди..."

Иногда Мистраль сожалел о собственном цинизме, испытывая странную щемящую тоску, понимая, что повзрослел слишком рано, чтобы развенчать подобные юношеские заблуждения. Он гордился своим рационализмом и умением трезво оценивать ситуацию, воспринимать вещи достаточно здраво, не позволяя себе увлечься и позабыть о собственных обязанностях. Но временами... временами остро завидовал чужой неопытности, вселяющей уверенность, придающей жизни удивительный вкус.

Может быть, поэтому Ар казался особенным? Сентиментальным, наивным дураком, умеющим именно жить — то, чего так остро не хватало самому Грандину, замороженному изнутри совершенным панцирем льда — темницей собственного рассудка.

* * *

*

Обычно, если речь шла об одноклассниках, заводилой являлся Ар. И многие из "сияющих", внешне поддерживая политику Грандина о недопустимости панибратских отношений между студентами высших и низших рангов, не раз составляли компанию этому "неблагонадёжному элементу".

В обществе весёлого и лёгкого нравом однокашника время пролетало исключительно приятно. А отличаясь озорным нравом (что трудно было заподозрить под внешностью невинного ангелочка), Ири постоянно что-нибудь изобретал, проказничая на пару с известным остряком Альфонсо. И эта неразлучная банда — назвать их по-другому у Мистраля язык не поворачивался — утягивала за собой народ, сильнее любого приворотного колдовства.

Даже избирательный красавчик Ильт Эргет — второй герен Ильран, сидящий за соседней партой, записался в число постоянных спутников Ири, придя к выводу, что общество проказливого шалопая Ара гораздо предпочтительнее созерцания "великолепного величия унылого Мистраля" — шутка, удачно приставшая к образу Грандина со времен очередной перепалки с Аром. Кто отпустил дерзкую шпильку — сомневаться не приходилось. Не имея возможности фехтовать шпагами, соперники неплохо упражнялись языками, и Мистраль ни за что на свете не признался бы себе, что эти стычки... развлекают его.

И хотя, по собственным словам, Ильт терпеть не мог Эльресто Ала и паршивых второгодок, вроде Камю или Анри Маара, но был вынужден мириться исключительно ради возможности присматривать за своим обожаемым Аром, который, обладая редкостной идиотской доверчивостью, постоянно влипал в неприятности.

Один раз Грандин стал свидетелем потрясающей сцены: "огненный" Ильт, прозванный так из-за необычного цвета своих волос, сжав кулаки, сурово отчитывал Ири за некую сумасбродную выходку. И Ар, нахальный, непримиримый Ар, покорно молчал, морщился и виновато хлопал ресницами, выпрашивая у Ильта прощения и обещая, что больше никуда не уйдёт, заблаговременно не предупредив товарищей. Судя по здоровенному лиловому синяку, красующемуся под глазом и глубокой ссадине на скуле, Ири побывал в переделке. Впрочем, сбитые костяшки пальцев говорили о том, что драка не прошла бесследно не только для него. И терпеливо принимая нравоучения, Ар самодовольно сиял, словно новенький золотой, желая похвастаться своими подвигами, за что тут же получил от взбешенного Ильта подзатыльник и вопль, что Ар временами абсолютно безответственная скотина. Ири совершенно нормально это проглотил, рассыпаясь в извинениях с удвоенной силой, но, разумеется, не испытывая раскаяния.

Один вид этой сцены заставил Грандина скрипеть зубами от мысли, что он, похоже, единственный, с кем Ири Ар огрызается и кому показывает зубы. К тому же, удовольствие избить Ара должно было принадлежать только ему.

Любовник Ильта Александр Алес, на свою беду решивший предпочесть покровительство Мистраля, исходил ревностью и негодованием, не в силах смириться с фактом, что Ильт предпочитает общество Ара. А Ар, против которого Александр в принципе ничего не имел, в свою очередь демонстративно игнорировал Мистраля. В итоге класс сияющих распался на два оппозиционных лагеря, которые вроде и не враждовали, но одноклассники чувствовали себя напряженно в обществе друг друга от вынужденной необходимости занимать чью-то сторону.

Самое парадоксальное заключалось в том, что ни Мистраль, ни Ар, не искали себе союзников. Грандин слыл одиночкой, Ири дружил со всеми подряд, но оба, являясь личностями глубоко самодостаточными, абсолютно не нуждались в поддержке посторонних.

Спустя годы, Грандин великолепно научится использовать козырную карту популяризации общественного мнения, но сейчас они были мальчишками — гордыми, независимыми, считающими ниже своего достоинства усиливать собственный авторитет. Да им это просто и в голову не приходило. Люди тянулись к ним, они не тянулись ни к кому. И может быть, именно поэтому казались так удивительно притягательны.

Глава 9

"Но если Мистраль сознательно держался особняком, то Ири, казалось, ставил своей целью сделать всё, чтобы дистанции между ним и окружающими не существовало и в помине.

Ему не приходилось прилагать для этого много усилий. Всё происходило естественно, само собой и, иногда, совершенно по-дурацки..."

Однажды Ири серьёзно заболел ангиной. Во избежание осложнений, ему запретили разговаривать, а студиозов настоятельно попросили не беспокоить юношу.

Сидя у окна, на самой последней парте, с защитной повязкой на лице (в преддверии экзаменов Ар не мог пропускать учёбу), он выглядел удивительно нелепо. Что, впрочем, его нисколько не смущало.

Ири безмятежно записывал лекцию, абсолютно безразличный к тому, как реагируют на него остальные, и, наблюдая за ним, Мистраль приходил к выводу, что место у окна — это подсознательная попытка оградить себя от излишнего внимания. Словно компенсация за то постоянное общение, которое ему приходится переносить. Тогда как Мистраль, не смотря на видимое нежелание контактировать с людьми, постоянно находился в центре или занимал обзорные места с таким расчётом, чтобы одновременно контролировать весь класс и общаться с преподавателем. Сосед по парте — остряк Альфонсо ехидно прибавлял, что место ледяного Грандина — это важный стратегический пункт, предназначенный, чтобы держать противника в поле своего зрения и вовремя пресекать попытки чрезмерной активности.

Под противником подразумевался Ар. И иногда, бросая на него взгляды исподтишка, Мистраль был вынужден признать: в словах Альфонсо существует зерно правоты.

Разглядывая врага, сидящего с марлевой повязкой на лице, Мистраль испытал нечто похожее на мимолётную жалость с примесью злорадства. Судя по прогнозам доктора, разговаривать Ири не придётся ещё дня два. А значит, класс "сияющих" ожидает, как минимум, пару дней нормальной жизни и... скуки.

Не тут-то было. Даже свою временную изоляцию болван Ар умудрился превратить в шоу.

Одноклассники, всхлипывая, давились хохотом, когда Ири, которому на беду что-то срочно понадобилось от Альфонсо, пытался объясняться с товарищем жестами, не сообразив чиркнуть записку. Альф расцвёл, и началось...

Не привлекать к себе внимание Ири, похоже, попросту не умел.

Через пять минут он добился замечания. Преподаватель настоятельно попросил студиоза замолчать, что вызвало новую волну смеха. Казалось, Ару не миновать гнева.

Но, чёрт подери, даже Мистраль не мог не согласиться, что этот обаятельный идиот, похоже, делает это не специально. И когда Блезир ледяным тоном приказал прекратить болтовню, Ири выглядел таким искренне недоумённым и растерянным, что через минуту смеялись все, включая самого Мистраля, с трудом сумевшего ограничиться одной пренебрежительно-высокомерной улыбкой. Сохранять невозмутимость рядом с Ири временами казалось непосильной задачей. Потому что Ири Ар был невозможен и заразителен, как Ири Ар.

Грандин начинал ощущать, что, несмотря на внутреннее сопротивление, постепенно его тоже затрагивают перемены. Словно невидимая солнечная бацилла витала в воздухе, никого не оставляя равнодушным, вытаскивая всех, даже самых стойких и консервативных, из внутреннего пыльного панциря скованности и застарелых предубеждений.

Например, поддавшись на уговоры нескольких одноклассников, Мистраль позволил себе сходить в таверну на празднование дня рождения Альфонсо. Вещь неслыханная для него, но... Мистраль не был бы Мистралем, если бы не обладал способностью при необходимости наступить на горло собственной песне.

Андреас Реам, один из его поклонников, светловолосый услужливый юноша, больше получаса уговаривал Грандина пойти, и изначально Мистраль собирался отказать, не считая возможным тратить своё драгоценное время на развлечения подобного рода. Но в итоге, увидев в окно вприпрыжку несущегося за ворота Академии Ири, неожиданно подумал о том, что пытаясь опротестовывать сам факт существования этого чудовища, он загоняет себя в ловушку. И собственное затворничество — не что иное, как желание доказать оппоненту противоположный взгляд на жизнь, в то время, как Ири Ару, похоже, нет до него абсолютно никакого дела. Он просто не думает о Грандине, не замечает и даже не подозревает, что один вид его беззаботного смеющегося лица причиняет Мистралю непонятную сердечную муку, вызывая желание избить Ара. Избить до полусмерти. За то, что так легко и почти играючи, Ири выбивает Грандина с орбиты внутреннего душевного равновесия.

И Мистраль согласился, решив, что плевать он хотел на Ири Ара и всё, что связано с ним.

К тому же, возможно, это будет забавно — развлечься от скуки таким вот плебейским образом.

* * *

*

Будучи отпрысками богатых семей, юноши обычно праздновали подобные события в элитных заведениях, куда заранее приглашались избранные, и вход посторонним оказывался закрыт. В программу входили танцы и развлечения, степень пристойности которых измерялась градусом выпитого и наличием приглашённых дам, чьё присутствие не позволяло забывать о манерах и требовало держать себя в рамках приличия. Именно поэтому на подобные мероприятия дамы приглашались исключительно из особ полусвета, когда репутация, разумеется, "не подлежала сомнению", но разрешала особо не церемониться.

Частенько всё это перемежалось с поездками в театр или в варьете, а иногда в дорогие бордели, где за баснословную сумму можно было снять весьма экзотических пташек.

Заканчивались же праздники в местах менее роскошных и зачастую не всегда приличных.

Многие из тех, кто был вхож в свиту ледяного принца, могли рассчитывать на его финансовую помощь, уникальную в той мере, что Мистраль не мелочился и не всегда напоминал о долгах.

Не раз и не два празднования проходили в роскошном особняке Грандина. Но относились они скорее к разряду светских приёмов, попасть на который считалось невероятной честью и невероятной скукой. За своей репутацией ледяной принц следил с маниакальной тщательностью.

Те же, кто не обладал возможностями и средствами, отмечали торжества в общежитии.

Но даже для того, чтобы устроить праздник, требовалось заручиться разрешением главы совета, а Мистраль обладал достаточными полномочиями, чтобы запретить любую подобную лавочку.

В общем, с Грандином разумнее было не вступать в конфронтацию, и уж тем более безумием считалось с ним ссориться.

* * *

*

В отличие от своих влиятельных друзей, Альфонсо не обладал громадными капиталами, что, впрочем, не особо смущало молодого повесу, в избытке награждённого чувством юмора.

Не существовало на свете вещи, по поводу которой его неуёмный язык не смог бы поострить. К счастью для окружающих, пересмешник обладал беззлобным нравом и в большинстве случаев иронизировал исключительно над собой.

Грандину нравились его независимое мышление и умение мгновенно ориентироваться в обстановке, что свидетельствовало в пользу гибкого ума.

К тому же, в отличие от большинства одноклассников, Альфонсо относился к Грандину с уважением, но без почтительного трепета. Восхищался, но не пытался угодничать или преклоняться и уж тем более лебезить, ища покровительства и дружбы. Возможно, именно поэтому он оказался в числе избранных счастливчиков, кого Мистраль с удовольствием включил в свой круг общения, со снисходительным терпением снося безобидные, а порой и не очень остроты, прерогативу первенства на которые Альфонсо вот уже пару лет удерживал исключительно за собой.

Это стало ещё одним аргументом в пользу решения "снизойти до народа", и Мистраль согласился, решив сделать Альфу приятный подарок и, заодно, избавить себя от хандры...

Глава 10

Ему не нравилось абсолютно всё: безвкусная обстановка, дешёвый стол, дрянное вино, плоские шутки, простолюдинки, подцепленные по пути и совершенно растаявшие от обилия внезапно свалившегося внимания.

По мнению Альфонсо, горячие сельские девчонки были куда предпочтительнее знатных горожанок: не ломались, отдавались охотно, без последующих материальных затрат и моральных обязательств, да и в постели были явно живее всех этих томных и жеманных барышень, пекущихся не о качестве секса, а сохранности причёски и макияжа.

Грандин всёрьёз подумывал уйти, однако Альфонсо, чрезвычайно гордый тем, что компанию ему составляет сам ледяной принц, так раздувался от самодовольства, что Мистраль со вздохом покорности неизбежному, решил задержаться до того момента, когда можно будет вежливо отбыть, сославшись на дела.

Благодаря его присутствию, за столом возникло огромное оживление, особенно со стороны девушек, невежественно путающих светское обхождение с подлинной заинтересованностью, наивно не понимающих, что завтра никто и не вспомнит об их существовании.

Грандин мысленно зевал, украдкой посматривая на часы и изображая вежливое внимание. Умудряясь одинаково равно распределять его между всеми, никого не выделяя и поддерживая фальшивую иллюзию искреннего интереса.

Даже откровенно скучая, Мистраль оставался безупречен во всём, демонстрируя отточенные манеры и великолепное воспитание, не позволяющее даже тени недовольства отразиться на бесстрастном лице, тронутом лёгкой загадочной полуулыбкой, трактовать которую было абсолютно бессмысленным занятием, ибо она ничего не выражала. Но, что удивительно, каждый находил в ней свой собственный смысл.

Особое искусство мимической игры, состоящее из полунамёков и полутонов, Грандин освоил в совершенстве задолго до того, как научился писать и читать. Иного и быть не могло — дитя светского общества, он вырос среди лжи и фальши, где лицемерие воспринималось единственной нормой хорошего тона, а искренность высмеивалась, считаясь невежеством и уделом недалёких простаков.

Странным казалось то, что пройдя подобную школу, Мистраль, тем не менее, сохранил понятия о чести и благородстве, внутреннее достоинство. Более того, ценил подобные качества в окружающих, позволяя себе вслух тонкие насмешки, но уважая глубоко в душе, считая неиспорченных людей благом, достойным внимания. Неизменно отдавая дань чужому уму, Мистраль с удивительным чутьём безошибочно отсекал от себя любую гниль человеческой натуры, отлично представляя, чем она способна обернуться в будущем.

Веселье было в самом разгаре, когда Мистраль счёл себя свободным от принятых обязательств, чтобы покинуть компанию, не утруждая себя излишними объяснениями, а других -непременными уговорами остаться.

Он поднялся, протягивая руку за плащом и... буквально оцепенел, потому что дверь таверны резко распахнулась, наполнив пространство оглушительным трезвоном колокольчика, и в помещение ввалился пьяный Ири, сопровождаемый компанией сомнительных друзей.

Под руку его тащил Эльресто Ал, с другой стороны подпирал и вовсе бог весть кто, заставив Мистраля оторопеть от вида бомонда портового происхождения.

Альфонсо оказался слишком навеселе, иначе бы сообразил, чем чревато столкновение двух именитых соперников.

Но не сообразил. Увидев приятеля, он издал радостный крик и громогласно объявил, что раз Ар оказался в одной с ними таверне — это судьба, и, значит, Ири отмечает с ними, и он не желает слушать никаких отговорок.

Грандин мысленно возблагодарил богов, думая о том, что Ар дал ему отличный повод испариться. Более того, вторая мысль благополучно промелькнула вслед за первой, заставив Мистраля посмотреть на соперника с лёгкой нотой изумлённого уважения. Недоумение, терзавшее его с момента прибытия в таверну, развеялось в свете понимания очевидного — Ар отказался принять участие в праздновании исключительно по одной причине, и сейчас эта причина настойчиво поедала его глазами, пытаясь понять, почему же он всё-таки пришёл...

Впрочем, судя по состоянию Ара, стремительно приближающегося к критическому, Ири не видел особой разницы, в какой пивнушке надираться, так что недоразумение представлялось более-менее объяснимым. А даже если бы это не было случайностью, а тщательно спланированным замыслом под названием "достать Мистраля", в любом случае, укол не достигнет цели. Грандин не собирался задерживаться в этом месте ни единой лишней секунды. Пора предоставить сцену новому актёру, и если, помимо мычания, он сумеет произнести хотя бы одну пристойную речь, Грандин искренне позавидует крепости его печени.

Ар, увидев Мистраля, поменялся в лице и моментально скис, подтверждая, что ещё не все бойцы потеряны на фронте мысли, но затем, нацепив улыбку, заорал, что желает сказать тост. Мистраль задержался исключительно из вредности и удовольствия посмотреть, как нетрезвый оратор грохнется. Однако Ири довольно проворно залез на стул, и, пока Грандин скрипел зубами от досады, а девушки восторжённо ахали, Ар произнёс короткую напутственную речь, поразившую не столько недостатком связности, сколько наличием мысли. После чего щедрым жестом заказал ящик шампанского в подарок Альфонсо и бесплатную выпивку гостям.

Дальнейшую ахинею Мистраль не слушал, решительно шагнув к дверям, проклиная Ара самыми отборными словами. Праздник оказался безнадёжно испорчен. Впрочем, испорчен он был с самого начала. Грандину просто не следовало приходить сюда. Очевидно, что в этом изначально не было никакого смысла, и непонятно, на что он надеялся и что пытался доказать самому себе или, может быть, кое-кому другому, кто сейчас хохоча, как всегда непринуждённо, отбирал у него корону популярности. Шут. Выскочка. Паяц.

Разумеется, внимание присутствующих теперь оказалось приковано исключительно к Ару. Разговор о рангах временно забыт, а все товарищи в хлам пьяного Ири приглашены за стол на равных со всеми правах.

Уход Грандина, для которого нахождение в обществе сомнительного сброда, да ещё в компании заклятого врага, казалось невозможным, ни у кого не вызвал бы вопросов... Если бы Грандин действительно ушёл.

Но он не ушёл.

Три раза порывался сделать это, ощущая, как заливает скулы краска ярости, стыда и унижения, но, каждый раз, словно что-то останавливало изнутри, как если бы собственные ноги отказались слушаться, оказавшись прикованными к полу. И словно разрешая мучительные сомнения, твёрдая рука Алеса опустилась на плечо, возвращая Грандина обратно за стол, заставляя скривиться от мысли, что кто-то, пусть даже человек, относящийся к категории друзей, внезапно подглядел эту маленькую непонятную слабость.

Перед глазами стоял туман. Нестерпимо хотелось выйти наружу, вдохнуть свежего воздуха и прогнать тяжёлую образовавшуюся в голове хмарь, звон в ушах и ощущение, что в лицо плеснули кипятком, и каждая звонкая нота, каждый перелив смеха бьёт пощёчиной наотмашь.

Мистраль глотнул вина, не чувствуя вкуса, не замечая никого и ничего вокруг, кроме этого ненавистного дерзкого ублюдка, сидящего напротив него с таким видом, словно на месте Мистраля никого нет. Так, пустое место, на которое не стоит обращать внимание, когда вокруг столько всего интересного: томные шлюхи, щедро раздаривающие ласки и шутливо бранящиеся за право оседлать его колени, друзья, подливающие в бокалы и произносящие здравницы, весёлая музыка, заставляющая ноги пускаться в пляс, и громкие разговоры дошедших до кондиции приятелей, перекрикивающих друг друга и уже не слышаших чужих речей, усиленно изливаясь своими собственными.

Мимо сновал довольный трактирщик, то и дело отправляя расторопных служанок за новыми подносами, в камине весело трещал огонь, и запах жаркого подогревал аппетит. Первые пары, под руководством Альфонсо и Эргета, отправились выделывать кренделя непристойной мазурки.

Ири, отвернувшись, пьяно любезничал с кем-то из дам. А Грандин не мог оторвать взгляда от его пунцовых щёк и двигающихся губ, блестящих глаз, завораживающе сверкающих из-под густой золотистой чёлки, и смуглой кожи в распахнутом воротнике белоснежной рубашки... И не понять, какая же она на ощупь — атлас или бархат, но нестерпимо хочется провести рукой, коснуться подушечкой пальца.

А затем разгорелся шутливый спор на тему, кто более темпераментный — блондинки или брюнетки. Ири высказал нечто весьма наивное, выдающее его неопытность с головой и... нарвался.

Альфонсо немедленно заявил, что на правах друга уступает Ару возможность выбрать королеву вечера и заодно набраться практики в поцелуях.

Ар отбрыкивался, смущался и вяло сопротивлялся, давая зубоскалам вроде Альфонсо и Ильта повод для всевозможных насмешек над странностями подобных протестов и нескончаемых шуточек по поводу скрытой причины отказа.

Увидев длинную очередь из желающих поцеловать Ири, Мистраль ощутил злость. Кажется, он единственный в этой компании мог считаться трезвым, и эта затея ему не казалось забавной. Скорее, глупой и пошлой.

Было решено, что девушки по очереди поцелуют Ара, и он выберет понравившуюся, с которой затем, по предполагаемому обычаю, проведёт жаркую ночь.

Нужно ли говорить, что среди девушек, давясь хохотом, стоял пяток одноклассников.

Сил выносить это дальше не было. Грандин, пренебрежительно скривившись, поднялся, но затем среди желающих поцеловать Ара увидел Эльресто. И если для остальных парней этот поцелуй должен был стать просто поводом для шуток, то бросив взгляд на лихорадочно блестящие глаза Ала и его явно возбуждённый вид, Мистраль нахмурился. Ему всё сильнее не нравилось происходящее, но больше всего не нравилось, что Ири пьян. Слишком пьян, чтобы адекватно соображать и нести ответственность за собственные поступки. А судя по диалогу, который Грандин случайно услышал, Эльресто целенаправленно спаивал дружка.

— Ты тоже это замечаешь, или у меня разыгралось воображение? — задумчиво поинтересовался Александр, коснувшись ладонью локтя Мистраля и бросив в сторону Эльресто неприязненный взгляд. В отличие от своего хрупкого и изящного любовника, Алес был высок, широкоплеч и удивительно импозантен. Строгая, почти суровая красота, серые глаза и тёмные волосы, собранные в хвост. Алес носил очки, и его умное тонкое лицо являло собой полную противоположность смазливой физиономии Ильта, всегда готового к шуткам и проделкам. Хотя, насколько Грандин успел изучить обоих своих одноклассников, именно Александр являлся тем, от кого следовало ожидать неожиданной каверзы.

Мистраль кивнул.

— Похоже, сегодня Ар научится не только целоваться, — он пожал плечами. — Не могу сказать, что мне небезразлично, но...

— Противно, — подсказал Александр со вздохом, — терпеть не могу эту мерзкую шваль Эльресто. Это выше моих сил. Не понимаю, что между ними общего? Ири не глуп и достаточно проницателен, чтобы разбираться в людях, но временами его святая простота поражает. Верить в лучшие человеческие качества похвально, конечно, но... идиотизм!

Александр недоумённо пожал плечами, словно не понимая, и ведь действительно не понимал.

Грандин многозначительно хмыкнул в ответ. Сам того не подозревая, Алес выхватил суть: стремление верить. Нет, Ири не дурак. Далеко не дурак. Наоборот, эта его непредвзятость удивительно располагала людей. Сложно относиться плохо к тому, кто столь открыт и дружелюбен — качества, пробуждающие в людях инстинктивное стремление оправдать подобное отношение. Даже самый последний ублюдок способен пожелать измениться, если найдётся тот, кто поверит в него. Не просто увидит лучшее, но заставит увидеть это в самом себе, даст толчок для осмысления и развития, возможность осознать собственную ценность, поверить в себя. Подобное приятие трудно предать, и отказаться от него почти невозможно. Людям свойственны слабости, а вера слишком хрупкая вещь. И слишком мало вокруг людей, способных смотреть настолько ясным кристальным взором, принимая человека со всеми его достоинствами и недостатками, не осуждая, не оценивая, уважая право выбора собственной жизни.

Надо быть окончательным мерзавцем, глупцом или психопатичным мазохистом, чтобы отплатить злом тому, кто совершенно открыто и бескорыстно протягивает ладонь навстречу, не задумываясь о том, почему, в сущности, это делает, — просто так, без всяких скрытых причин и мотивов. Потому что не умеет по-другому? Потому что ему это не сложно?

Нет, Ири не дурак. Прекрасно понимает, что жизнь не сказка, а благородные герои не больше чем вымысел. Он отлично сознаёт, что им могут воспользоваться, обмануть его, причинить боль. Но почему же тогда идёт на это? Окунается в людей, не страшась человеческого дерьма, как будто свято верит, что оно к нему не пристанет, не сможет испачкать чистоты души и сердца. Так не бывает. Доведись ему по настоящему столкнуться с чужой гнилью, жить среди этой гнили, рано или поздно она оставит след, озлобит, сделает замкнутым и нелюдимым, заставит сторониться грязи...

Не убоюсь я зла, — Грандин сморщился, ощущая во рту мерзкий неприятный привкус от осознания испорченности собственной натуры. Мимолётное желание доказать свою правоту, увидеть падение Ара и понять, что был прав — Ири ничем не отличается от остальных, но... так не будет, потому что он... Другой?

Неправильный, нерациональный, безрассудный, созданный творцом из глины особого сорта, которую можно смешать с грязью, но, обжигаясь в горниле страданий, она станет только крепче и сильней... Ири Ара нельзя испортить. Можно разбить, сломать и окончательно уничтожить, подорвать саму основу его веры в людей, вызвать страх, когда протягивая кому-нибудь руку, он каждый раз будет подсознательно ждать удара в спину... Но не сделает ничего, чтобы уберечь себя от предательства, потому что это пошатнёт его верованье в лучшее, в самого себя, станет противоречить собственной сути, исказит до неузнаваемости. Нет, Ири Ар никогда не сможет быть другим. И как же странно и нелепо понимать собственную веру в своего злейшего врага. Презирая, испытывать уважение, почти восхищение этой глупой, идиотской наивностью. Кому охота верить в людей? Только непуганым чудакам, альтруистам, не вкусившим жизни идиотам. Но почему тогда рядом с этим идиотом становится легче дышать? Почему рядом с ним перестаёшь замечать собственную темноту? — Потому что он... не видит темноты, но замечает в людях свет, тогда как Мистраль моментально выхватывает худшие стороны?

Как же странно понимать тебя, Ири... Как больно и странно понимать тебя таким и знать, что мне заказан вход на этот праздник, что я единственный не получивший билет на всеобщую карусель. Бери, катайся... абсолютно любой. Кроме человека, которому ты не пожелал подать руки, Ар. Не пожелал увидеть ничего, кроме эгоизма. И может быть, правильно, что не подал. Потому что я — не все, и не пожелаю быть одним из многих, любым. Нет, Ири! Так не будет.

И именно поэтому ты навсегда останешься моим врагом, человеком которого я отчаянно ненавижу, но именно это чувство делает меня... Живым.

— Я знаю, насколько ты недолюбливаешь Ара, — не замечая задумчивости Мистраля, Алес продолжал гнуть свою линию, не догадываясь, что каждое сказанное им слово находит в душе ледяного принца живой отклик.

"Недолюбливаю? О, это мягко сказано, Алес. Я ненавижу его. Но признать это вслух? -Нет уж, ничего кроме ледяного презрения это ничтожество не удостоится"

— Но, надеюсь, ты не станешь возражать, если я вмешаюсь и поставлю Эльресто на место. К тому же, Ири сейчас занят, чтобы...

— Если Ар вызовет тебя на дуэль за то, что ты оскорбил его товарища, он продырявит тебя как решето, — холодно перебил Мистраль, размышляя над словами Александра. — Я терпеть его не могу, но как спарринг-партнёра не променяю ни на кого иного. Не стану скрывать, меня порадует, если Ар получит по заслугам. Нельзя быть настолько легкомысленным, но... ты прав. Это слишком мерзко. Рассчитываю на тебя.

Он отвернулся с таким безразличным видом, словно его абсолютно не волнует дальнейшее. Возможно, так оно и было. Единственное, что тревожило Мистраля, — как бы светловолосая пьянь не спровоцировала Александра на дуэль.

Просто поразительно, насколько виртуозно хлипкий мозгляк владел шпагой. Правду говорили, родитель не поскупился, оплачивая отпрыску уроки у лучших мастеров фехтования. Половину того, что Ар играючи проделывал во время тренировок, Мистраль постигал часами упорной изнурительной работы. И если говорить начистоту, благодаря регулярным дуэлям, Грандин смог значительно улучшить свои собственные навыки. Впрочем, в этих совместных спаррингах они оба росли, так что среди обуявшего его внезапно альтруизма, Мистраль привычно разыскал меркантильные мотивы, чем и успокоился.

Александр подошёл к Ири и резко сдёрнул с его глаз повязку, отсалютовав трофеем над головой.

— Мне кажется, это несправедливо, Альф, — заявил он с великолепно разыгранным недовольством. — Во-первых, по праву, выбирать королеву поцелуев должен ты, как именинник.

Скорость, с которой Ири его поддержал, с трудом вырвавшись на свободу, вызвала у Мистраля, подпирающего стенку в углу, невольную ухмылку, в пику дружному рёву протеста всех собравшихся. Но пытаться спорить с Александром было бесполезно, а уж при поддержке Ара, который смотрел на спасителя щенячьими глазами, полными благодарности, и вовсе бессмысленно.

Дуэль? — с внезапным весельем подумал Мистраль. — Да еще немного, и он ему пятки лобзать начнёт!

Это его настолько развеселило, что следующие несколько секунд Грандин потратил на тщетные попытки придушить собственный смех. К его облегчению, позор остался незамеченным, растворившись в гомоне собравшихся.

— И во-вторых, — зычно перекрикивая недовольных, продолжил Алес, — почему бы нам вместо королевы не выбрать короля? Что скажете, прекрасные создания? — обратился он к девушкам.

Раздался радостный визг, и через десять минут, к огромному неудовольствию Эльресто и радости остальных, девушки принялись выбирать самого желанного мужчину.

Нужно ли говорить, что им оказался Грандин, моментально раскаявшийся о своей попытке уберечь Ири от неприятностей. На втором месте шёл Ири, проигравший по причине сильного подпития. На третьем, неожиданно для себя, оказался Ильт, вызвавшийся на помощь другу и незаметно оттеснивший от него Эльресто.

Пока Ильт самозабвенно отвлекал внимание Ара, Александр отвёл Эльресто в сторону. А парочка моментально смекнувших ситуацию "сияющих", занялась остальной кампанией, пришедшей вместе с Аром. Не прошло и десяти минут, как Ири остался абсолютно один, что, впрочем, полностью устраивало всех присутствующих.

Девушки висли на Грандине, окончательно и бесповоротно лишая Мистраля возможности сбежать, Альфонсо паясничал, стеная о судьбе своей скорбной, Ильт и Алес затеяли шутливую перепалку и втянули в неё Реама и остальных. Через несколько минут веселье перетекло в танцы — участь, которой не удалось избегнуть даже Мистралю, и, выйдя на площадку, он так лихо сбацал простонародный танец, словно всю жизнь провёл не на великосветских приёмах, а где-нибудь в сельской деревушке, где с упоением постигал азы нехитрого мастерства.

Ири веселье пропустил, безмятежно посапывая за столом, и глядя на него, Грандин подумал, что возможно это не такой уж и плохой день рождения. Может быть, не самый запоминающийся, но оставивший после себя странное, приятное послевкусие. Удивительное ощущение, что здесь, в этом сумасшедшем балагане, среди людей, половине из которых при иных обстоятельствах Мистраль не подал бы руки, он удивительно отдохнул душой. Наверное, именно это открытие заставило Грандина посмотреть сейчас на их лица совершенно иными глазами, увидеть открытость и простоту и множество других качеств, которые он, возможно, замечал раньше, но считал ниже своего достоинства обратить на них внимание. Но в эту минуты, все они, пьяные, раздухарившиеся словно сблизились и казались удивительно равными, даже если это и было лишь иллюзией, вызванной воздействием алкоголя. Но это было приятной иллюзией.

— Мистраль, ты и Ар увели у нас всех девушек. Ару простительно по той причине, что он мертвецки пьян, и единственное, что ему нужно, — это добраться до кровати. С тобой связываться слишком чревато. И где, спрашивается, справедливость?! — со вздохом взвыл Альф, театрально опрокидывая в себя бокал вина. Две девушки, захихикав, моментально отлепились от Грандина и подсели к нему.

— Бедненький Аль, мы тебя утешим!

— Вот оно — женское непостоянство, — философски возвестил Альфонсо. — Слишком поздно. Мне не нужна ваша ветреная жалость. Моё сердце разбито женским коварством. Лишь только верный друг подставит своё плечо и утешит в трудную минуту, не бросит и не предаст. Пойду искать любви чистой и... — взгляд его упал на Ильта, на талии которого покоилась рука Алеса, — постоянной. Ильт, приди уже в мои объятия, тысяча проклятий на голову твоего Алеса! — заорал он, дёргая Ильрана на себя, и получил чувствительную затрещину от Александра:

— Альфонсо, друг мой, некоторые пьяные выходки приводят к дуэли. Приставай к Ару, он хотя бы не будет сопротивляться.

Раздался дружный смех.

— Укатали лошадку высокие горки и долгие тосты, — наставительно отметил Альфонсо. — Друзья, напомните мне набить лицо Эльресто. Этот мерзавец с грязными целями пытался споить нашего солнечного мальчика! Мистраля выбрали королём... Почему же на меня никто не смотрит?! — снова взвыл он

— Практика! — милостиво заметил Грандин, бросая виноградинку в рот. — Тебе следует оттачивать свои навыки, мой друг. Примерно, вот так, — он послал чарующую улыбку через весь зал, вогнав какую-то служанку в состояние ступора и заставив уронить поднос.

По столу пронёсся восторжённый гул, и сразу же взлетел тост за Мистраля и его сногсшибательный успех.

— Если бы ты захотел, ты бы соблазнил кого угодно. Не существует человека, способного устоять перед Грандином, — восхищённо выдохнул Реам, глядя на Мистраля восторжёнными глазами, в которых только слепой не мог бы заметить обожание.

Впрочем, Грандину было плевать на сентиментальные чувства. Гораздо больше его ум занимал раздражающий Ири. Даже будучи безобидно спящим, Ар умудрялся выводить Мистраля из себя.

Золотистые прядки разметались по деревянной поверхности стола, рассыпались в разные стороны, открывая смуглую шею и беззащитный затылок, вид которого вызывал желание прикоснуться к нему ладонью, сжать до боли и увидеть, как испуганно распахнутся сонные синие глаза в обрамлении длинных ресниц.

Разлёгся здесь на всеобщее обозрение, словно дешёвая потаскуха...

Мысли плыли тёмные, тягучие, спутанные дурманом сладкого хмеля, полные золотистого тумана и непонятной, почти беспричинной ярости.

Ири, в этой пьяной компании, уронивший голову на грязный засаленный стол, а рядом — тарелка с объедками, и он почти касается её локтем, даже не представляя, насколько неуместно и недостойно герена он смотрится сейчас, здесь, в этом чудовищном, так не подходящем для него месте.

— Для Грандина Мистраля нет ничего невозможного! — выкрикнул кто-то, откупоривая новую бутыль. Спиртное расходилось с такой скоростью, что временами начинало казаться, что оно просто испаряется, не успевая произвести должный эффект на присутствующих.

— Не стоит приписывать мне несуществующее, я не настолько самонадеян, — с трудом оторвав взгляд от непотребного зрелища, Грандин равнодушно пожал плечами, возвращаясь к реалиям в лице собравшихся и стараясь не терять нить разговора, что удавалось с трудом. Всё же количество выпитого дало о себе знать, и, как ни пытался Мистраль ограничить себя в употреблении, в жарком душном помещении это оказалось затруднительно, а лёгкое виноградное вино, хоть и не соответствовало изысканным запросам гурмана, отличалось приятным вкусом, и шло легко, словно вода. Только вот от этой безобидной водички движения постепенно начинали терять свою скоординированность. — Тем более, эта не та тема, которую я считаю возможным обсуждать, особенно в присутствии дам.

— Дамы нисколько не в обиде, — засмеялась одна из девушек, внося просительную ноту во всеобщий интерес. — Наоборот, тема кажется невероятно увлекательной. Господин Мистраль, не будьте букой, расскажите, это правда, что ни одна девушка не смогла перед Вами устоять?

— Да ладно, Грандин! Пожалуйста, — попросил Реам. — Ты так редко бываешь с нами.

— Дружище, не жадничай, поделись секретом успеха, — надавил Альфонсо, позволяя себе непростительную вольность панибратствовать с Грандином. Будь он потрезвее, Мистраль непременно бы его осадил, а сейчас лишь снисходительно вздохнул, метнув, впрочем, предупреждающий взгляд, который Альф благополучно проигнорировал.

Остальные дружно поддержали:

— Господин Мистраль, не томите наше любопытство...

Грандин ощутил поднимающуюся волну раздражения. Он не любил назойливости, а откровенничать на подобные темы и вовсе считал неприемлемым для себя. Кто бы и под каким предлогом не побывал в его постели — окружающих это абсолютно не касалось. Обсуждать подробности, а уж тем более хвастаться победами на любовном фронте, он не собирался. К тому же, безмятежно дрыхнущий под носом Ар словно подливал масла в огонь, оскорбляя царственный взор, и в какой-то момент Мистралю понадобилось всё его самообладание, чтобы сохранить любезную безмятежность, не испортив всеобщего праздничного настроения возможной грубостью. Но... и во хмелю Мистраль оставался Мистралем.

— Что я могу ответить, прелестные создания? До сегодняшнего дня никому не приходило в голову меня отвергнуть, чего я, несомненно, заслуживаю, — Мистраль на мгновение опустил ресницы, выдерживая хорошо поставленную паузу, зная, как чертовски хорош в этот момент.

— Отвергнуть Вас — преступление! — пылко воскликнула одна из девушек.

— Может, они были и не слишком умными, — подхватила симпатичная блондинка, откровенно прижимаясь к его плечу, — но лучше быть непростительно глупой, чем, потакая уму, позволить себе упустить... такой шанс, — последние слова она почти выдохнула ему в ухо. Грандин покровительственно приобнял девушку за талию, невзначай коснувшись корсажа на груди. Оба понимающе улыбнулись.

— Обладая красивой внешностью и деньгами, женщину нетрудно соблазнить. Неудивительно, что они падают к твоим ногам, да там и остаются, — заметил Альфонсо, нанизывая на вилку колбасу с естественной непосредственностью человека, расслабляющегося среди своих.

— А что с мужчинами? Ты ведь спишь не только с девушками?

— В чём разница? — Грандин, фыркнув, пожал плечами. — Не могу сказать, что мужчину соблазнить труднее. Скорее наоборот. Мужчины гораздо смелее в экспериментах, и им не приходиться беспокоиться о чести или репутации. Если знать подход, соблазнить можно кого угодно. Например, ты, Альфонсо, переспал бы со мной чисто из любопытства.

Раздался дружный хохот. Громче всех смеялся Альфонсо.

— Грандин, ты потрясающий тип. И что, любого сможешь уломать?

— Это слишком грубая формулировка, — Грандин картинно поморщился. — Дело в том, что мне не приходилось никого уламывать.

Он притворно вздохнул, изображая сожаление — последний акт заканчивающейся пьесы — и поискал глазами плащ, размышляя, имеет ли смысл заодно прихватить повисшую на локте блондинку или не стоит утруждаться.

Со всех сторон моментально раздались изумлённо-недоверчивые возгласы, перешедшие в обычное восхищение.

— И что, абсолютно никто не отказал? — недоверчиво переспросил Александр. — Сомнительно. Дело ведь не только в...

Грандин посмотрел на него таким взглядом, что Алесу сделалось трудно дышать.

— Ты хочешь наглядной демонстрации?

Мистраль почти мурлыкнул, и Александр пошёл пятнами, осознав, как непередаваемо хорош этот черноволосый бог.

— А я знаю того, кого тебе не удастся совратить ни за какие блага, — неожиданно заявил Реам, нарушая повисшую на мгновение заворожённую тишину.

Грандин выразительно вскинул бровь, словно в недоумении, что кто-то посмел усомниться в его божественности.

— Ири Ар! — выпалил Реам, не забыв сделать выразительную паузу и соответствующее выражение лица, пародируя Мистраля. Взрыв хохота сопровождался аплодисментами. Нужно было признать, в исполнении обычно занудного Реама шутка получилась невероятно удачной, сгладившей неловкость.

— Вот уж действительно! Сдаюсь, — Грандин замер, напряжённо улыбаясь. Перед глазами вновь отчётливо промелькнула картина, не дающая ему покоя: обнажённый Ири, в ярости швыряющий в него одеждой. Притягательный, манящий, желанный до боли.

— Невероятно, Грандин Мистраль признаёт своё поражение! Мистраль, неужели Ар избегнет твоих сетей? — внезапно ляпнул кто-то из "сияющих", заставив Грандина вздрогнуть и резко оборвать волшебное видение.

К слову сказать, само "видение" по-прежнему сладко дрыхло, уютно устроив голову на скрещенных запястьях.

— Ар? — он фыркнул, невольно задержав на юноше взгляд, и отрезал равнодушно. — Сожалею, он мне неинтересен.

— А всё же? — кажется, эта идея вызвала неожиданный ажиотаж среди присутствующих, и все, перестав болтать о своём, с интересом прислушивались к разговору.

— Если бы ты посчитал Ара достойным внимания, сколько времени пришлось бы штурмовать неприступную крепость?

— Если я желаю что-то получить, — ответил Грандин медленно, не сводя глаз с ничего не подозревающего соперника, — я прихожу и беру это с первого раза.

— Предлагаю пари!!!! — заорал кто-то совершенно пьяным голосом. — Грандин Мистраль против Ири Ара! Делайте ставки, господа!

— Бутылка шампанского? — снова раздался гогот.

— Это тема — не повод для шуток, — холодно отрезал Мистраль и решительно поднялся, сгребая в охапку плащ, ощущая настоятельную, безумную потребность оказаться на свежем воздухе. Прямо сейчас. Зачем он пришёл сюда? Действительно, зачем?

Реам поймал его за рукав.

— Значит, ты не сможешь? — спросил он напряжённо, сверля Грандина странным взглядом.

— Не захочу! — огрызнулся Мистраль, сбросив руку. — И между этими двумя вещами существует огромная разница.

— Тогда ты не будешь возражать, если я поставлю на тебя? — спросил Реам, пьяно прищурившись, словно в голове его происходила мучительная борьба.

Грандин, испытывая прилив сухого раздражения, молча снял с пальца кольцо и небрежно швырнул Реаму.

— Ставь, если тебе так хочется его потерять: я не собираюсь участвовать ни в каком глупом пари.

— Кольцо Мистраля против бутылки шампанского — нечестно как-то!

Альф, пьяно хохотнув, стянул с руки перстень.

— Я не против увеличить ставку.

— Оставь, — устало отозвался Грандин, застёгивая плащ. — Так как вы пьяны, господа, я не буду вам объяснять всю глупость того, что вы затеваете. В любом случае я не принимаю в этом участия. Алес, Ильт, — он повернулся к молодым людям, чьи мрачные физиономии выдавали степень соображения достаточную, чтобы показать, что они не окончательно пьяны и способны более-менее осмысливать происходящее, — приведите Ара в чувство и отвезите этого болвана в Академию.

Он смерил Ири холодным презрительным взглядом, от которого поежились все, и тряхнул головой, вынося безжалостный вердикт:

— Позорное недоразумение!

"На следующее утро Мистраль предпочёл забыть об этой истории, мстительно оставив в своей памяти лишь один эпизод — великолепное зрелище неописуемого позора, который, по его мнению, в очередной раз испытал Ири Ар. И иногда, в словесных поединках, Мистраль позволял себе проходиться по поводу непотребного вида товарища в таверне. К его радости, у Ара не находилось, что возразить в ответ. Очевидно, что ему и самому было глубоко стыдно, и понимание этого факта лишало Мистраля изрядной доли удовольствия: добивать проигравших соперников он не любил, да и никогда этим не занимался"

Глава 11

"А потом пришла зима. Снег падал на землю тяжёлыми пушистыми хлопьями, и Академию занесло буквально за считанные дни. Сугробы лежали в саду и на парковых дорожках. В свободное время студиозы бегали по парку, катались с горок и швырялись снежками друг в друга и в окна преподавателей. Больше всех, естественно, усердствовал Ири Ар, и Грандин, постоянно видя его на улице в сопровождении сокурсников, стискивал зубы и в который раз задавал себе один простой вопрос:

Интересно, каким образом, ведя столь насыщенную жизнь, Ири успевает блестяще учиться?"

* * *

**

Когда между ними всё изменилось?

Зима благополучно приближалась к своей середине. Грандин хорошо запомнил тот январский день. Кажется, он решил прогуляться по городу в компании своего компаньона, добровольно предпочтя пешую прогулку уютной санной карете, что брякая бубенчиками, летали по улицам, разбивая сугробы и заставляя прохожих, ругаясь, жаться к стенам домов.

Андреас Реам, его преданная верная тень, торопливо семенил рядом, стараясь подстраиваться под широкий шаг, и горделиво посматривал по сторонам, ловя завистливые взгляды прохожих.

Многие преклонялись перед Грандином, и в этом не было ничего нового, но Реам Мистраля боготворил, возведя на пьедестал абсолютной преданной щенячьей влюблённости. Временами подобное отношение весьма забавляло юношу, но, к чести Грандина, он никогда не смеялся и не издевался над чужими чувствами, считая подобную дурость глубоко личным делом каждого, и уж тем более, не собирался принимать на себя ответственность за неё.

До встречи с Ири Аром Мистраль не особо замечал поклонника, беззастенчиво пользуясь его услужливостью, но не задумываясь о том, чтобы давать что-то взамен. А потом ненавистный Ар занял все помыслы, лишь одним своим существованием давая Грандину ощутить царящую в собственной душе пустоту.

Мистраль и сам не понял, почему решил осчастливить Реама вниманием. Однажды, после очередной перепалки с Ири Аром, Грандину надоело одиночество, и он сказал Андреасу, что согласен взять его компаньоном. Реам расплакался от счастья.

Нужно ли говорить, что Андре ненавидел Ири Ара гораздо более неистово, чем Мистраль? И глядя, как сжимаются кулаки Реама, когда по коридору разносился знакомый звонкий смех, Грандин довольно прикрывал веки, испытывая мрачное удовлетворение от того, что Ири Ар никогда не сможет увлечь человека настолько, чтобы тот начал разделять даже малейшие его эмоции.

Грандин неторопливо шагал по расчищенным от снега улицам и кутался в тёплый меховой плащ. Погода стояла великолепная. Ярко светило солнце, а лёгкий морозец не причинял неудобства и позволял ходить без головного убора. Грандин поминутно наклонял голову, жмурясь от удовольствия, когда щёки касались пушистого воротника. Ему нравилось прикосновение гладкого меха к своей коже, и Андреас, глядя на своего обожаемого ледяного принца влюблено-восторжёнными глазами, улыбался, понимая, что Мистралю не чужды детские слабости. И только беззаветно влюблённый человек способен умиляться их наличию.

Академия располагалась в нескольких милях от города, и возможность побродить среди аккуратных двухэтажных домиков или пройтись по магазинчикам выпадала нечасто.

Город назывался Бильгерд. И если большинство студентов прибывали издалека, то Грандину принадлежал огромный особняк в центре, и у него не возникало проблем с тем, чтобы провести несколько дней, наслаждаясь комфортом и домашним уютом.

Грандин редко жил в Академии. Учёба легко давалась гениальному юноше, но до появления Ири он посещал занятия через раз, преимущественно занимаясь самообразованием и считая глупостью и потерей времени высиживать положенные часы нудных лекций. Теперь же Мистраль не пропускал ни одного учебного дня, и преподаватели, не понимая причин перемен в его поведении, не могли нарадоваться на подобное усердие. А источник этого усердия преспокойно сидел на последней парте, у самого окна, и даже не подозревал, на какие жертвы порой идёт Грандин, чтобы досадить ему или... Увидеть?

Я ненавижу тебя, Ири Ар!

Андерас затащил Мистраля в кондитерскую, уговорив выпить по чашке горячего какао и купить сладости. Грандин никогда не ел ничего дешёвого, но приподнятое настроение провоцировало на легкомысленные поступки, и, кусая что-то белое, обсыпанное шоколадной крошкой, Мистраль был вынужден признать, что в этой мещанской сентиментальности таится особая прелесть. Реам выглядел непривычно милым, и даже его вечная пустая болтовня не раздражала, как это происходило обычно, воспринимаясь приятным необременительным щебетанием.

Они гуляли по площади, побывали в парке, где бродили среди заснеженных деревьев, потом направились к реке, чтобы, стоя на мосту влюблённых, загадать желание.

В Бильгерде река протекала, разделяя город на две части, и противоположные берега соединял широкий мост, с красивыми изогнутыми перилами. Сейчас они были покрыты снегом и искрились на солнце.

У реки толпились горожане, и слышался визг. Большие и маленькие санки слетали с крутого берега и уходили на лёд.

Грандин, улыбаясь, смотрел на царившее внизу веселье и размышлял о том, что, пожалуй, нет ничего предосудительного в том, чтобы один разок прокатится с горы и узнать, что это такое.

— Существует легенда: если на этом мосту будут стоять влюблённые и загадают желание, то оно непременно исполнится, — Реам стоял рядом, держа Мистраля за локоть. Его светлые волосы торчали в разные стороны, а синие глаза подслеповато щурились. Андреас носил очки, но сегодня забыл их надеть, и его лицо, сморщившееся от яркого света, выглядело удивительно беззащитным.

"Надо будет заказать для него линзы", — подумал Грандин, придя к выводу, что без очков Андреас нравится ему гораздо больше, хотя и похож на ненавистного Ири.

Эта мысль заставила застыть. Реам мечтал разделить с ним постель, но Грандин не мог позволить себе подобной прихоти, прекрасно зная, что Андерас не тот человек, чьё лицо ему захочется видеть, просыпаясь утром. Терять же такую редкую преданность не хотелось по причине возможного выгодного использования.

У Мистраля были любовники и любовницы, но не больше, чем одну ночь. В свои девятнадцать, Грандин был искушён и развратен до кончиков пальцев, но он никогда и никого не любил, считая ниже своего достоинства заводить интрижку или разбрасываться пустыми обещаниями, выполнение которых казалось обременительной бессмыслицей.

Он просто не представлял себе такое чувство как любовь. И не мог ничего дать другому человеку, потому что попросту не понимал, чего от него хотят. Что значит "любить"? Переживать? Желать внимания? Оказаться зависимым? Страдать из-за кого-то? — Несусветная чушь!

Единственным человеком, заставляющим его что-то испытывать, был Ири Ар. А самым ярким чувством — желание его придушить.

Иногда, от скуки и чтобы не терять позиций первого любовника, Грандин позволял себе приласкать Реама. Целовал податливые нежные губы и думал:

Ири...

Этот звонкий вызывающий смех невозможно было перепутать ни с каким другим.

Грандин резко повернулся, с силой вцепившись в резные перила, и не поверил собственным глазам: Ири, размахивая санками, с победными воплями нёсся наверх по склону, по щиколотку увязая в сугробах. За ним вприпрыжку, обкидывая снежками, мчался кто-то из постоянных приятелей, кажется, Эльресто Ал. Ири, как всегда, общался с этой никчемной дрянью, и даже статус "сияющего" и обязанность следить за репутацией не могли повлиять на его поведение. В такие моменты Грандину хотелось врезать ему.

— Идиот, — сказал он в сердцах и пренебрежительно фыркнул.

Реам отчаянно тянул Мистраля за рукав, торопя уйти. Но тот всё никак не мог оторвать взгляда от заполненного чёловеческими фигурками берега и от вопящего Ири, который, даже смешавшись с общей массой, выделялся так ярко, что раскрути Грандина вокруг своей оси до полной потери ориентации в пространстве и попроси ткнуть пальцем — нашёл бы моментально и безошибочно. Словно невидимая нить связывала их друг с другом, и не существовало силы, способной разорвать эту связь. Что толку отворачиваться и закрывать глаза, уходить с презрительным пренебрежением, если он знал, что Ири сегодня здесь, а значит, весь день он станет занимать мысли, а место превратится в магнит, притягивающий и выворачивающий душу наизнанку. Захочется найти повод, предлог — что угодно, чтобы остаться, быть здесь. И придя сюда в следующий раз, не видя ненавистной фигуры Ара, бродить среди деревьев и кустов, словно всё, к чему прикасался Ири, любое место, где он когда-либо был, хранило особую атмосферу, характерный след, удивительную энергетику его присутствия.

Нет сил преодолеть — только досадовать, не понимая, что творится с собственным рассудком, и что же это за странная непонятная магия, заставляющая всё внутри протестовать и мутиться от ярости, стоило глазам выхватить очередную мирную картинку, чужую идиллию.

Эльресто сидел в санках, поджав колени разве что не к ушам, а Ар, стоя за спиной, обнимал его за плечи, и они с диким хохотом и непристойными воплями неслись вниз.

Кажется, случился спор, смогут ли они скатиться вдвоём и не упасть. На маленьких санках это казалось невозможным. Ири, крепко держась за товарища, ловко балансировал на ухабах. Но чуда не случилось. Рывок — и он вылетел из опрокинувшихся саней и прокатился по сугробу, вызвав у Мистраля судорожный порыв перехватить.

Но Ири поднялся, весь в снегу, со смехом признавая своё поражение. Так естественно и легко, словно это абсолютно ничего для него не значило. Настолько не похоже на вечное упрямое противостояние с ним.

Грандин смотрел на него, одновременно злясь и откровенно любуясь разгорячённым лицом, встопорщенными волосами, полными снега. Вспоминая ту, другую картину пылающего гневом лица и обнажённого тела. Картину, которая, так же, как и ненависть, не давала ему покоя, превратившись почти в наваждение.

Эльресто, кривляясь, спешил к Ару, требуя выполнять обещание и угостить всех обедом. Ири шутливо отбивался и кричал, что требует реванша, но внезапно переменился в лице и побежал.

Грандин не сразу понял, почему и куда он бежит, проследил взглядом и увидел ребёнка лет двенадцати, выехавшего далеко на лёд, пошедший зловещими тёмными трещинами. А затем лёд провалился, и санки ушли под воду вместе с седоком. Тот, кажется, даже не успел закричать.

Время двигалось очень медленно.

Грандин, перестав дышать, оцепенев, смотрел, как сбрасывая свою нелепую меховую курточку, Ири несётся в сторону полыньи, кричит Эльресто найти верёвку, а потом исчезает под водой. Затем на поверхности появляется голова ребёнка и рядом с ним лицо Ири. Искажённое, неестественно белое, страшное. Он негнущимися пальцами хватается за протянутую верёвку. Но лёд, подтаявший на солнце, крошится и крошится, не выдерживая тяжести двоих. Кажется, он сделал ещё что-то. Внезапно тело ребёнка легко заскользило по льду, вокруг запястья была обмотана верёвка.

Ири ушёл под воду.

Ири Ар должен был умереть. И сейчас настал момент увидеть, как он исчезнет навсегда.

Грандин не знал, почему он спрыгнул вниз. Зачем? Не знал и не помнил, как за секунду раздевшись, бросился в воду. Как плыл в ледяной бездне, чтобы отыскать, стиснуть неподвижное тело, продержаться, не позволяя течению затянуть обоих под лёд, дождаться помощи. Выжить. Страшные жуткие секунды, когда мышцы немеют от боли, лёгкие рвутся от недостатка воздуха. Но вот, кто-то стучит топором, разбивая смертельную ловушку, из которой невозможно, казалось, выбраться. Никто не выбирался. Но Грандин Мистраль не позволил бы себе сдохнуть просто так. Не он, только не он. Человек, собирающийся перевернуть этот мир, просто не мог утонуть в реке...

Как он держался? Пальцами, ногтями, зубами за лёд, разрезая губы в кровь, чтобы вцепиться в прозрачное безумие, найти каплю воздушной прослойки? Он и сам не понимал. Не помнил... Этот отрезок жизни, медленный и жуткий, как сама смерть, начисто выпал из его памяти.

Удар, рывок на поверхность, не размышляя ни секунды, не испытывая ни счастья, ни облегчения от того, что он выжил. Только понимание, ритмичное, стремительное, бьющее пульсом в голове.

Его руки держат Ири... Его руки держат Ири. Он вытащил его... Вытащил...

Так мать готова грызть землю зубами, броситься, не размышляя, в любую бездну ради одной секунды ощущения: удержать, почувствовать пальцы своего ребёнка. Быть рядом с ним, даже если оба погибнут... Быть рядом с ним. Держать за руку. Несколько секунд жизни, когда между людьми вскрывается связь, древняя, мощная, глубинная, как космос.

Рядом в ужасе вопил Андреас, пытаясь влить ему в рот какую-то обжигающую гадость. Они находились в незнакомом доме, вокруг толпились люди, больше мешая, чем реально помогая что-либо сделать.

Ири, застывший, жуткий и неподвижный, лежал на полу, и над ним истошно выл Эльресто, потому что Ири не дышал.

Грандин отшвырнул его прочь. Он смутно помнил, как стаскивал с Ири рубашку, разрезая ножом заледеневшую неподдающуюся ткань. Как колотил по груди, разжимал непослушные посиневшие губы, заставляя его дышать своим дыханием, почти вбивая воздух ему в рот.

Дыши. ДЫШИ! Чёрт бы тебя побрал, ублюдок!

НЕ СМЕЙ УМИРАТЬ!

А потом — собственная радость и непередаваемая словами волна облегчения, когда холодные губы внезапно дрогнули в ответ, и Ири закашлялся. Его вырвало водой, и Грандин не понимая собственного состояния, не замечая испуганных и изумлённых взглядов, исступлённо растирал негнущееся тело, приводил Ара в чувство, не позволяя Эльресто даже пальцем коснуться смуглой, абсолютно ледяной сейчас кожи.

* * *

*

Они возвращались в карете. Мимо смазанным хороводом пролетали дома и узкие улочки, ярко освещённые вечерними фонарями.

Грандин, переодевшийся и пришедший в себя, сидел мрачнее тучи, избегая вопросительного взгляда Реама. Не желая комментировать случившееся, как и объяснять собственную заботу в отношении врага, чьё тело, завернутое в меховой плед, прижимал к себе столь крепко и бережно.

Ар пребывал без сознания, но Мистраль не пожелал оставить его приходить в чувство в бедном крестьянском доме, где не было никаких удобств.

Ири лежал на его коленях, и Грандин, с трудом сохраняя невозмутимое равнодушное выражение под прицелом чужих глаз, бережно придерживал золотоволосую голову у своей груди.

* * *

*

— Ран, временами я тебя не понимаю, — Андреас расхаживал из угла в угол по мягкому ковру библиотеки. Грандин, откинувшись в кресле и сжимая в руках бокал с горячим вином, следил за ним, полуприкрыв глаза. — Ты ведь его ненавидишь. Ведь так? Ты сам много раз говорил, что желаешь, чтобы он подох.

Грандину не нравился тон Андераса. От резкого голоса разболелась голова. К тому же, он слишком вымотался и устал от произошедшего, чтобы выслушивать нотации.

Доктор рвал волосы на голове, стеная и называя его поступок безумием и удивляясь, как после случившегося Грандин держится на ногах, тогда как должен уже валяться с воспалением лёгких. Но сильная порода Мистраля выдерживала и не такое. Да и нелепо ледяному принцу, потрясшему город безумным героизмом, позволить себе проиграть и сдаться жалкой хвори, даже если первые её симптомы настойчиво колотились в виски, пытаясь прорваться через барьер железной воли, поэтому он два часа просидел в горячей ванной, позволяя пичкать себя всевозможной отравой.

— Но вместо этого, — Андреас, не замечая его недомогания, продолжал метаться по комнате, вытаптывая следы на поверхности ковра, — ты спас его, рискуя жизнью! Ты вызываешь ему врача, предоставляешь свой дом... Я могу сказать, что это похоже на что угодно, но не на ненависть.

Грандин слушал его ревнивые упрёки, потягивая вино с лекарственными травами, и смотрел на огонь в камине. Пламя умиротворённо трещало, пожирая дрова и наполняя комнату бликующими отсветами, не в силах прогнать поселившееся внутри Мистраля ощущение тревожной тяжести.

На самом деле он был полностью согласен с мнением Андреаса. Но признаться в том, что всегда рассудительный и просчитывающий свои шаги ледяной принц первый раз в жизни понятия не имеет, почему так поступил, более того — просто не помнит случившегося, Грандин боялся даже себе. Совершить оплошность простительно, но совершить полнейшее, абсолютно смертельное безумие, не отдавая себе в этом отчёта?

Заглянуть в собственную чёрную бездну, о которой до сегодняшнего дня он благополучно не подозревал, оказалось слишком трудным испытанием для уставших нервов.

В конце концов, он просто выставил Андреаса. И тот ушёл, раздражённый и недовольный, проклиная чёрствость и упрямство всех Мистралей.

Грандин поднялся в спальню и долго стоял у кровати Ири, прислушиваясь к неровному сбивающемуся дыханию, любуясь бледным лицом в обрамлении рассыпавшихся по подушке волос, отказываясь понимать самого себя.

Как только он придёт в себя, я отстегаю его насмешками и вышвырну из своего дома, — подумал Мистраль мстительно.

А затем, наклонившись, с решительной злостью поцеловал сухие воспалённые губы. И отшатнулся, ощутив исходящий от них жар. Испуганно коснулся ладонью пылающего лба и, с чувством выругавшись, торопливо спустился вниз, отдавая приказания...

Глава 12

Ири Ар, я тебя ненавижу!

Грандин, подперев голову рукой, лежал рядом с Ири, рассеянно поглаживая мягкие золотистые пряди и думая о том, что когда Ар очнётся, он его убьет своими собственными руками.

Миста душила злость. Несколько дней Ар метался в бреду, зависнув на тонкой грани равнодушного приговора врачей: "Всё в руках бога — или выживет, или умрёт". Вчера у Ири случился кризис. И Грандин не спал всю ночь, не отходя от постели врага, с отчаянием вглядываясь в мертвенно-восковое лицо, с замирающим ужасом вслушиваясь в страшное сипящее дыхание, и не зная, что делать и чем помочь. Как?

Впервые в жизни Мистраль узнал, что такое страх и собственная невыносимая беспомощность. Впервые в жизни Мистраль молился. Молился богу, в существование которого не верил, но доведённый до отчаяния человек забывает предубеждения. И страшно понять, что докатился до такого, что готов говорить: Бог! Я не знаю, существуешь ты или нет, но если существуешь и не можешь спасти его, НЕ МЕШАЙ ЭТО СДЕЛАТЬ МНЕ!

Когда Ири внезапно перестал метаться и затих, безжизненно откинув голову на подушку, Грандин сжал кулаки, затрясся и беззвучно зарыдал, осознав, что Ири Ар ушёл от него навсегда. Теперь он не сможет, никогда не сможет сказать ему...

А потом Ири застонал, и Грандин понял, что кризис миновал. Впервые он плакал, не скрываясь, от облегчения, радости, рвущегося наружу счастья, понимая, что Ири будет жить и... Наверное, стоит сделать пожертвование церкви.

Ему было стыдно за то, что он молился, стыдно глубоко в душе. Теперь, когда опасность миновала, Мистраль, как это обычно бывает с людьми, сожалел о собственной слабости и радовался, что никто не видел её, никто не знает о ней.

Он внушал себе, что ненавидит Ара. Ири Ар заставлял Грандина испытывать чувства, которые ледяной принц считал невозможными и недопустимыми. Мистраль проклинал его за это. Ненавидел за то, что рядом с Ири его собственный рассудок переставал действовать здраво, заставляя допускать ошибки и промахи, лишённые всяческой рациональной составляющей.

"Слабости не позволительны тому, кто мечтает стать во главе государства. Искоренить и победить свою слабость, взяв её под контроль, — вот задача любого здравомыслящего мужа"

Глава 13

Когда Ири Ар очнулся, первое, что предстало его глазам — фиолетовый балдахин кровати. А затем, повернув голову, он увидел роскошную спальню, отделанную деревом и зеркалами, и... Мистраля, внимательно наблюдающего за его пробуждением.

Удобно расположившись в кресле, Грандин задумчиво рассматривал соперника, подперев подбородок рукой и закинув ногу на ногу. На коленях у него лежала раскрытая книга, которую он, по всей видимости, читал до того, как ему пришло в голову отложить это занятие и начать пялиться на Ара.

Ири никак не мог понять, спит он или уже проснулся. Незнакомая комната в придачу с Грандином Мистралем — это было что-то из преддверия маленьких ночных кошмаров.

Судя по прищуренным глазам оппонента, ничего приятного в пробуждении не предвиделось.

Ири торопливо сел, с удивлением нащупывая на своём теле приятную мягкую ткань незнакомой рубашки, но осознать ничего не успел: голова резко закружилась, заставляя со стоном откинуться на подушки.

Лицо невыносимого Мистраля в полуметре от своего носа — это уже почти напоминало страшный сон.

Ири попробовал отпихнуть его, и был бесцеремонно перехвачен за плечи и вздёрнут повыше.

— Сначала лекарство, — непреклонно заявил Грандин, поднося к его губам чашку с коричневой жидкостью. Ар снова попытался оттолкнуть и, в итоге, оказался полностью во власти противника, услышал раздражённый окрик: "Ири!", — и послушно открыл рот, понимая, что в подобном состоянии с Мистралем ему не справиться.

А может, это всё кошмар?

Грандин поставил чашку на столик и продолжал сидеть, баюкая Ара на своих руках.

Наверное, это всё-таки сон, — подумал Ири вяло. Отстраняться не хотелось: в объятиях Мистраля оказалось неожиданно уютно и на удивление хорошо, по всёму телу разливалась приятная истома расслабления.

— Он ещё не пришёл в себя, — понял Грандин и, не удержавшись, осторожно коснулся губами невидимой жилки на виске.

— У меня, похоже, бред, — Ири слабо шевельнул плечом, но то, что он произнёс это вслух, заставило Мистраля опомниться, мысленно проклиная собственную небрежность.

— Мне тоже так кажется, — парировал он язвительно и торопливо отстранился. — Ири Ар в моей спальне, на моей кровати — это хуже любого бреда. Надеюсь, ненадолго.

-Я?! ГДЕЕЕЕЕ? — Ири едва не задохнулся, и Грандин с неожиданным весельем заметил, что оппонент покраснел до корней волос.

— У тебя трудности со слухом, Ар? Ты в моей спальне! — Мистраль оценивающе прищурился, ухмыльнулся, и голос его внезапно понизился, став невероятно завораживающим, — на моей кровати... И в моей, хм... рубашке.

От последнего признания, сделанного почти горячим шёпотом, Ири ещё больше смутился. И окончательно смутился, ощутив подозрительные мурашки в области позвоночника.

Что происходит?

Он помнил, что они поспорили на бесплатный обед, он проиграл, а потом... Ребёнок в воде, жуткий холод и пустота.

После — ухмыляющийся Грандин, незнакомая спальня, принадлежащая опять же Грандину, как и этот дом, очевидно.

Кто-то вытащил меня из воды. Эльресто? — Скорее всего. А потом отнёс к Мистралю. Ну конечно, ведь у него единственного в городе особняк.

Интересно было бы посмотреть на его лицо, когда он позволил оставить меня в своём доме да ещё пустил на порог Эльресто, которого терпеть не может. Меня он ненавидит гораздо больше.

Ири поёжился от этой мысли и, торопливо откинув расшитое одеяло, принялся выбираться из кровати.

— Я покину твой дом незамедлительно, — непреклонно сообщил он. — Спасибо за то, что позаботился...

Пол выскользнул из-под ног так стремительно, что Ири даже не понял, что происходит, просто ощутил, что его держат сильные руки, а сердце дико прыгает где-то в районе горла.

Темнота медленно уходила прочь.

— И куда ты собрался в таком состоянии? — прошипел Грандин с раздражением, и Ири с замиранием осознал, что Мистраль поднимает его на руки.

Как тогда, словно девчонку! — мелькнуло в голове досадливое.

Темнота отступила, а спина коснулась вороха подушек.

Грандин, демонстрируя издевательскую заботу, укрыл одеялом.

— Думаю, придётся приютить тебя ещё на пару дней, — насмешливо выдал он, и Ири снова вскочил.

Рука Грандина упёрлась ему в грудь, без усилий впечатывая обратно в подушки.

— Не будь идиотом, — сказал Мистраль неожиданно резко и прибавил ехидно, кривя губы в насмешливой полуулыбке, — смотреть на твоё взбешенное лицо доставляет незабываемое удовольствие, Ири.

— Я хочу видеть Эльресто, — проговорил Ири Ар, с трудом справляясь с яростью и проглатывая унижение.

— Это ничтожество?! — пренебрежительно отозвался Мист. — Исключено. Я не пущу его на порог своего дома.

Он позвонил в колокольчик.

— В отличие от тебя, я не общаюсь со всякой швалью.

Ири снова вскочил, желая врезать обидчику, и снова оказался в подушках, побеждённый лёгким толчком ладони.

Грандин возвышался над ним, разглядывая с непередаваемым выражением, и внезапно Ири со злостью осознал, что враг наслаждается каждой минутой своего победного триумфа.

Он оказал Ири помощь, приютил в своём доме, заботился о нём, и сейчас может издеваться над ним в своё удовольствие, потому что Ири абсолютно беспомощен.

И судя по своему великолепному настроению, Грандин собирался насладиться чужим унижением сполна.

— Я, — отчеканил Ири, закипая гневом, — не желаю ни секунды находиться в этом доме. Даже если мне придётся уползти, я собираюсь убраться отсю...

Он не договорил, прерванный внезапным стуком в дверь, смешался, и пока он подбирал слова, в комнату вошла горничная с подносом. Поставила обед на стол и, сделав книксен, с поклоном удалилась.

— Тогда, может, сначала поешь? — благополучно пропуская всё сказанное мимо ушей, непринуждённо осведомился Грандин, снимая блестящую крышку с подноса.

— Что?! — Ири, сбившись со своего монолога, растерялся, а Мистраль внезапно наклонился и, подхватив его подмышки, усадил, словно ребёнка. Это было настолько неожиданно, что Ири даже не успел возмутиться. Снова открыл рот, но Грандин уже поставил к нему на колени складной столик и водрузил сверху поднос, заставленный снедью. — Я не...

— Хватит, Ар, — иногда казалось, что Мистраль обладает сверхъестественным влиянием на людей. Усталое раздражение, промелькнувшее в голосе, подействовало гораздо лучше, чем любые приказы и уговоры. По крайней мере, эффекта хватило, чтобы Ар почти спокойно воспринял последующие слова, — твоё желание меня покинуть, совпадает с моим от тебя избавиться, но в подобном состоянии, боюсь, ты вряд ли сможешь уползти дальше порога этой комнаты... Тебе нужно восстановить силы. И давай не будем препираться.

Ири словно поплыл. Он никак не мог понять, смеётся Грандин или говорит серьёзно, и эта вечно непонятная манера общения его бесила. Вряд ли сам Мистраль представляет, какой загадкой является для окружающих.

Подумав немного, юноша нехотя взял ложку и, сверля ухмыляющегося Мистраля ненавидящими глазами, принялся за еду. Точнее попытался приняться, но густая жидкость в тарелке выглядела откровенно странно.

— Что это? — спросил он с подозрением.

— Куриный бульон и процеженное пюре — то, что доктор прописал, — с безмятежной насмешкой отозвался Мистраль. Он сидел рядом, полуприкрыв веки и следя за каждым движением Ири, но выглядя при этом донельзя отстраненно и скучающе. Можно было подумать, что мысли его далеко.

— Издеваешься?

— Разумеется.

— Я не буду это есть, — Ири с вызовом положил ложку и потянулся к чашке с водой. Глотнул, потом ещё раз, и распахнул глаза, осознав, что в чашку налит тот же самый бульон, и что он довольно сытный и вкусный.

Грандин негромко рассмеялся, откидывая с плеча длинную тёмную прядь.

— Тебя легко обмануть, верно? — довольно поведал он. — Ири, ты удивительно предсказуем. Не сердись. Попробуй лучше вот это, — совершив резкий переход от иронии к дружелюбию, Мист стащил с подноса кусочек лепёшки и, обмакнув в мясной соус, естественно протянул, предлагая... Ири откусил. Моргнул. И оба замерли, неотрывно глядя друг на друга и не понимая, что с ними творится, словно они одновременно попали под гипноз.

Грандин, не отводя глаз, снова обмакнул лепёшку в подливу, коснулся вожделенных губ. Ири послушно открыл рот.

Они молчали. Ар сидел на кровати, придавленный столом, сжимал в руках чашку с бульоном и позволял Грандину себя кормить.

Если бы кто-нибудь из Академии увидел эту сцену, он бы счёл, что это либо бред, либо очень сильный бред, или же горячая сенсация: два злейших врага сидели друг напротив друга, и то, что между ними происходило, никак нельзя было назвать ссорой.

Губы Ири коснулись кожи Мистраля, перехватывая последний кусочек. Это было так чувственно, что Грандин едва не застонал от пронзившей его острой судороги возбуждения. Он медленно поднёс пальцы к своему лицу и облизал, естественно убирая остатки соуса. Ири, перестав жевать, застыл, не сводя с него восхищённых глаз, и Грандин с каким-то умилением отметил, что по лицу Ара можно читать, как в открытой книге.

Он забрал чашку и осторожно промокнул салфеткой чужие губы, следя за реакцией, боясь поверить собственным разом проснувшимся инстинктам охотника, не ожидавшего, что в его силки могла угодить подобная добыча.

Ири смутился и снова покраснел. На его смуглой коже это смотрелось удивительно мило.

И почему он всегда не может быть таким?

— Ну что, объявим временное перемирие? — лукаво осведомился Мистраль, убирая столик и вызывая колокольчиком служанку.

— Когда ты хочешь, — Ири отвёл глаза, старательно глядя в сторону, — то можешь быть вполне нормальным.

— Ири, если мне не изменяет память, ты первый начал искать ссоры со мной.

— Что?! — Ар вытаращил глаза, мгновенно убивая скользнувшую по лицу Грандина мягкую улыбку, превращая её в мучительно сжавшуюся ниточку побелевших губ, агонию задавленного на корню собственного душевного порыва. — С каких это пор? Ты же мне проходу не даёшь, всё время преследуешь, придираешься к каждому слову. Издева... — он тряхнул головой. — Да какого чёрта?! Ты же всё равно собираешься сделать какую-нибудь гадость. Ладно...

Он кивнул, давая понять, что разговор не имеет смысла.

— Что я тебе должен за то, что ты помог мне?

Грандин смотрел на него, прищурившись. Если бы Ири понимал, что означает подобный прищур, он бы не бросался словами столь опрометчиво: Грандин находился на грани ярости.

Ар с такой лёгкостью выводил его из себя, что Мистраль начал сильно сомневаться в том, что отличается терпением и сдержанностью. Если это и было когда-то, то это было давно и неправда. За тысячу лет до появления Ири.

Грандин с трудом взял себя в руки, удержавшись от желания ударить и сразу вспомнив, почему его так бесит этот мальчишка.

— Ничего. Считай это маленьким подарком тебе. Насладись и чувствуй себя навеки обязанным.

— Я не настолько совестлив. Мистраль, хватит притворяться и разыгрывать благотворительность. С каких пор ты помогаешь кому-то просто так? С каких пор ты вообще кому-то помогаешь?! Из прихоти? Скучно стало? — недоумённо перебирал Ири и тут же добил, — ты живёшь только ради самого себя, ледяной принц! — передразнил он, а затем его осенило, — ты не смог отказать, потому что это навредило бы твоей безупречной, драгоценной репутации! Конечно! А я тут, как идиот, голову ломаю.

— Ты, как всегда, проницателен до мелочей, солнечный мальчик, — глядя на недовольное лицо Ара, Грандин с тоской думал о том, что это было безумием с самого начала, и пора с ним заканчивать. Он и Ири Ар никогда не смогут поладить, потому что однажды Ири не принял его руки, а он оказался слишком мстительным, чтобы простить этот инцидент, и сделал всё возможное, чтобы причинить Ару побольше неприятностей. А сейчас Ири наносил его сердцу одну рану за другой. Хотя всё Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, что от него требуется НЕНАВИЖУ ТЕБЯ, — это просто поблагодарить и ИРИ АР убраться, а не раскладывать его личность по составляющим своего собственного миропонимания. КАК ЖЕ СИЛЬНО Я ТЕБЯ, НЕНАВИЖУ!

Он и Ири были слишком противоположны, для того, чтобы поладить.

— Что ж, честно говоря, мне без разницы, почему ты это сделал. Я должен сказать спасибо, — найдя, наконец, для себя объяснение его поступку, Ар кивнул и улыбнулся, вновь став дерзким и уверенным в себе. — Какими бы соображениями ни была продиктована твоя помощь, ты мне помог. Я всем расскажу, как ты преданно ухаживал за мной дни и ночи напролёт... — он откровенно паясничал.

Грандин смотрел на него и в зеркалах его глаз Ири без труда мог увидеть своё собственное отражение. И только. Глаза ледяного принца больше ничего не выражали. Абсолютно ничего. И от этого стало как-то удивительно неуютно и тоскливо. Так же, как и от тихих, вбивающихся гвоздями, слов:

— Достаточно! Ты можешь остаться здесь, пока не почувствуешь себя лучше. Сейчас тебе нельзя вставать, хотя бы до завтра, — совершенно бесцветным голосом проинструктировал Мистраль и поднялся. — В шкафу найдёшь всё, что понадобится. Можешь выбрать на свой вкус. Не делай такое лицо, иначе я плюну на щепетильность, и у тебя появится увлекательная перспектива возвращаться домой в сорочке.

И более не считая себя обязанным тратить внимание на гостя, направился к дверям, давая понять, что уходит.

— Я уезжаю в Академию. Пребывание с тобой под одной крышей может негативно сказаться на моей драгоценной репутации: не люблю, когда меня подозревают в меценатстве.

— Эй, а что с моей одеждой? — торопливо спросил Ири.

— Я её разорвал. Со скуки... из прихоти — придумай сам, ты же такой умный, — отозвался ледяной принц, не обернувшись, и вышел, впервые не хлопнув дверью.

Внутри Грандина не было ничего. Бесконечная оцепеняющая усталость. И пустота.

Зачем всё это? Зачем? Когда всё так бессмысленно, очевидно, глупо... Бесполезный идиотский самообман. Я поверил... в пустышку.

— Зачем он порвал мою одежду? — подумал Ири со страхом. Откинулся на подушки, размышляя о том, что товарищи сходят с ума, потому что эта сволочь, Грандин, вряд ли счёл необходимым поставить кого-то в известность о его самочувствии.

Зачем он разорвал мою одежду, это шутка что ли? Или... — и тут до него дошло.

* * *

**

Грандин находился в холле, безучастно отдавая последние распоряжения слугам. Карета дожидалась у парадного входа. Он застегнул плащ, повернулся и остолбенел, увидев бледного, трясущегося соперника, пытающегося только что не ползком преодолеть верхнюю площадку лестницы.

Ар, дрожа, в одной тонкой рубашке до колен, почти висел на перилах, и любому было очевидно, что сейчас он потеряет сознание.

Всё, — подумал Грандин, стремительно поднимаясь по ступеням, — моё терпение лопнуло! Либо я его сейчас прибью, либо одену и вышвырну из своего дома.

— Надо же, какая потрясающая картина! — язвительно прокомментировал он. — Что случилось, господин Ар? Решили соблазнить кого-то своими тощими ногами, или в Вас опять проснулся эксгибиционист?

В тоне Мистраля содержалось столько ядовитой насмешки, что Ири мгновенно пожалел о своей затее. Он просто опозорится, и Грандин сотворит из этой сцены унизительное представление. Это он умеет.

Как же мне плохо.

— Я хотел сказать спасибо, — еле ворочая языком и борясь с тошнотой, мученически проговорил Ири.

— Подожди благодарить. Я сейчас выкину тебя на улицу в этом распрекрасном виде, раз уж тебе так нравится разгуливать голым, — зловеще пообещал Грандин.

В эту секунду он был так зол, что эта мысль внезапно показалась ему не самой плохой. По крайней мере, она окончательно разведёт их по разным сторонам: Ири никогда не простит, а он сам перестанет мучиться.

— Ты спас мою жизнь. Это был... ты! — Ири внезапно обмяк и, выпустив перила, стал оседать вниз. Сделав невероятный скачок, Грандин, с бешено бьющимся сердцем, подхватил его и прижал к себе.

— Идиот, — прошептал он с воровато прокравшейся в голос нежностью и, одарив наблюдающих эту сцену слуг убийственным взглядом, выпрямился. — Пожалуй, я задержусь... на некоторое время.

* * *

**

— Ну и что мне с тобой делать? — без тени улыбки поинтересовался Грандин, когда Ири открыл глаза и снова увидел знакомый полог над головой, а рядом начавшего становиться привычным Миста. — Ты ведёшь себя, как ребёнок. Я ведь запретил тебе вставать.

Грандин не повышал голос, но всё равно это звучало пугающе. Внезапно Ири понял, что Грандин обнимает его за плечи. И, кажется, пытаясь привести оппонента в чувство, Мистраль от души отвесил пару оплеух.

— Ты ушёл, а я... вспомнил... Ты спас мою жизнь! А я повёл себя, как... Грандин, ты вытащил меня из воды! Это ведь был ты?

— И что с того? — холодно осведомился Мистраль.

— Я идиот!

— О, это признание стоило того, чтобы задержатся, — в голосе полно насмешки.

Ири закрыл глаза. Мысль о том, что Грандин, рискуя собой, нырял за ним в полынью, до сих пор не укладывалась у него в голове. Но тогда, придя в себя на несколько мгновений, он видел перед собой полуголого выстукивающего зубами Мистраля. С его длинных чёрных волос непрерывно лилась вода. И эти руки, до синяков растирающие кожу, — это был Грандин. Всё это время он был с ним. Почему же он так редко показывает свою хорошую сторону?

— Эй! — в голосе Мистраля промелькнуло беспокойство. — Ири, не теряй сознание. Я с тобой ещё не закончил.

Он, почти усадив юношу к себе на колени, осторожно похлопал по щеке.

— Грандин, почему ты всегда такой ледяной? — прошептал Ири, — недосягаемый... — рука Мистраля замерла. — Зачем? Вечные стены... Холод... Но я не хочу стен... Хочу настоящего... тебя.

Ар потряс головой, приходя в себя. Открыл глаза и натолкнулся на растерянный отрешённо-задумчивый взгляд Грандина. Сейчас в нём было что-то очень странное, похожее на изумление, совершенно непередаваемое и удивительно тёплое.

— И как я должен расценивать это признание? — спросил Мистраль проникновенно. — Счесть бредом или сделать вид, что ничего не слышал?

Ар нахмурился, не понимая.

— Что?

— Да так, интересно просто. Холод и стены, значит. Таким ты меня видишь.

Ири показалось, что он перестал дышать. Он никогда не говорил Грандину о стенах. Или говорил?

— Хочешь понять... — Мистраль воспринимался настолько непохожим на обычного себя, что юноша растерялся, не зная, как себя теперь с ним вести. — А ты уверен, что тебе понравится то, что ты обнаружишь?

Новый Грандин казался удивительно притягательным. Живым магнитом, заставившим горло разом пересохнуть.

— Я... не знаю, — неуверенно выдал Ар, — не понимаю, о чём ты. Я...

— Ири, — голос Мистраля внезапно упал до низкого шёпота, став чуть хрипловатым, словно присыпанным мягким речным песком, — не отталкивай меня... СЕЙЧАС...

Лицо Грандина оказалось удивительно близко. Ар испуганно вздрогнул, ощутив горячее дыхание и жадные всепоглощающие губы, накрывающие его рот...

— Не от...

Не просто чужие губы, а губы Мистраля. И то, что они делали, было... Было...

Ири больше не мог думать. Сначала он забился, пытаясь оттолкнуть, но Грандин уверенно и в то же время бережно удержал его на месте, успокаивающе поглаживая свободной рукой, невинно, но настолько чувственно, что в следующую минуту можно было не удерживать...

Никогда на свете Ири не испытывал ничего подобного.

Его не просто окунуло в мягкую краску наслаждения, а буквально захлестнуло ошеломительной тёплой волной Мистраля, накрыло с головой, лишив возможности думать и даже дышать. Обволокло присутствием, запахом одеколона, будоражащим, волнительным. И не сразу пришло понимание, что это ЕГО аромат, — чистая, настоящая, волшебная, ничем не замутнённая нота.

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО, БОГ, МИСТРАЛЬ!

Такого просто не может быть, так не....

Сознание исчезло, растворяясь в нереальности ощущений, наполнилось сладким огнём, вспыхнуло тысячей разбегающихся искр удовольствия.

Чужое желание горячим шёпотом проникало под кожу, вызывая ответную непроизвольную дрожь. Взрываясь возбуждением, закипая в крови, растекаясь по венам, сосредотачиваясь в каждой клеточке. Усиливаясь от пробующих реакцию прикосновений Грандина — легчайших, острых, пробирающих изнутри до самого позвоночника нарастающей вибрацией, рождающейся волной, неслышимым звуком, похожим на постепенно оживающую музыку, первый аккорд которой растворился в поцелуе.

"В мире существуют миллионы губ, но лишь одни идеально подходят к твоим", совпадают настолько, что каждое последующее движение становится естественным продолжением предыдущего.

Поцелуй длился и длился. Сначала осторожный, изучающий. Нежно ласкающий уголки губ, ласково ведущий нить беззвучного диалога, бережный, вопрошающий...

А затем — настойчивый, властный, пресекающий всяческое сопротивление, пришедший не робким трепетным просителем, но решительным захватчиком, знающим и понимающим своё право обладать и собирающимся воспользоваться этим правом прямо сейчас, сию секунду. Что бы ни думал по этому поводу сам хозяин занимаемой территории, как бы он ни отреагировал.

Поздно. Слишком поздно теперь, чтобы остановиться. Отказаться? — Безумие...

Может быть, оно выглядит именно так? Как непреодолимая тяга, сумасшествие желания, когда легче умереть, чем оторваться даже на секунду? Только взять всё, выпить ощущение, соединиться, понимая, что оторваться окажется невозможно.

Ири, что за зверя во мне ты пробудил? Растравил, раздразнил, раздраконил! Не могу остановиться. Отказаться от этого... Тебя... В тебе.

Беззвучная молитва, смазанная неродившимся стоном, поглощённым встречным ответным движением.

Вот так... Ближе... Ещё...

Язык Грандина уверенно проскользнул по мягким губам, подзадоривая, неторопливо раздвинул, вторгаясь внутрь самым кончиком. Чуть глубже. Сталкиваясь с чужим, испуганно убегающим языком, настигая и превращая поцелуй в сладкую, полную наслаждения игру. Пытку тягучим, расходящимся кругами желанием.

Прикоснуться. Исчезнуть. Убежать. Для того, чтобы вернуться и встретить тянущуюся навстречу немую просьбу. Откровенно приглашающий рот. Следующие за каждым движением губы, распахивающиеся навстречу сосредоточением сладости, в которую хочется ворваться и смять. Измучить до изнеможения не только податливые губы, но и всё откликающееся на призыв тело, потому что нельзя быть таким откровенным, безотчётно предлагая себя. Отдаваясь, притягивая, втягивая, чтобы следовать за языком Мистраля, почти нанизываясь на него, поглощая и дразня ответной лаской.

Боже... он понимает, что творит?

В своих инстинктивных порывах способный дать сто очков форы самой искушённой и умелой шлюхе, развратной бляди, что, не задумываясь, завяжет узелком стебелек черешни, ведь годы практики позволяют и не такое. Вряд ли в обычном состоянии Ири смог бы изобразить узелок, но то, что он сейчас бессознательно творил, позволяло поверить, что внутри каждого узелка Ар с лёгкостью ввяжет ещё десять.

Голова кружилась, от откровенной похоти мутилось в глазах, и сердце тяжёлым кузнечным молотом бухало в груди, отдаваясь в ушах.

Ири выгнулся, издавая стон, почти крик, ощущая ответную горловую вибрацию сдержанного рыка, ибо от желания вбить его в кровать и трахать до полного исступления Мистраль был готов разрыдаться, но понимал, что надо сдерживаться, нельзя торопиться. Рано.

Но попробуйте объяснить это голодному, не евшему несколько дней, при виде заветного куска хлеба или умирающему от жажды, добравшемуся до спасительной воды. Не торопиться?

Да у него сейчас член лопнет, и сперма хлынет из ушей!

А Ири, полностью отдавшись процессу, похоже, не отдаёт отчёта своим действиям. Этому похотливому чуду не приходит в голову, что после столь откровенной демонстрации собственного желания, попытка сдать назад будет восприниматься, мягко говоря, неубедительно. И понимает он или нет, Мистраль возьмёт всё своё полностью и целиком, не даст испортить этот момент, даже если от ожидания и напряжения приходится стискивать зубы и дышать через раз.

Пытка наслаждением?

О, да! Под этой метафорой Грандин сейчас, не задумываясь, поставил бы размашистую подпись.

Он сдерживался. Несмотря на капли пота, выступившие на висках, умудрялся соразмерять собственную силу, превращая беснующийся внутри пожирающий ураган в лёгкий, нарастающий постепенно ветерок.

Гладил плечи, спину, скользил ладонью вдоль поясницы, гуляя пальцами по рёбрам, переходя на живот. Коснулся расставленными пальцами пупка и тазовых косточек, чуть задержавшись, чтобы слегка надавить, растирая по коже агонию удовольствия, отправляясь в путешествие по внутренней стороне бедра вниз, пронзая чувственной молнией ногтей, лаская колени и лелея губами впадинки под ними.

Не спеша, не торопясь, словно утончённый садист или эстетствующий гурман, знающий толк в удовольствии. Зажимая собственного ревущего зверя, потому что зверь, вырвавшись на свободу, мог причинить боль, а Мистраль не мог этого допустить...

Слишком часто он сам уходил наутро, разочарованный, безразличный, испытывая непреодолимое отвращение к вчерашнему любовнику или любовнице, потому что они оказывались не в состоянии дать ему желаемое, сам не понимая, что именно его не устраивает. Он разрывал отношения, отделываясь соответствующими фразами.

И вот теперь, обретя то, что искал, он безумно боялся, что Ар аналогично не пожелает остаться, поскольку для него всё происходящее будет восприниматься иначе.

Мистраль ждал, сдерживался, сжимая челюсти и выкладываясь полностью. Планируя открыть для любовника такие запредельные грани, после постижения которых Ар не пожелает остановиться и будет жаждать близости снова и снова. Не сумеет отказаться, не сможет забыть сладкую, распаляющую кровь отраву, медовый, растекающийся под кожей яд.

Голова Ири шла кругом от наслаждения, разум отключился. Он в прямом смысле слова плыл, давно перестав понимать, что с ним происходит. Что он делает? Что делает Грандин? Фейерверк ощущений, сумасшествие...

Так не бывает... Не бывает...

Но когда человеческие боги сходятся любить друг друга, с богами бывает именно так.

Губы Мистраля, молитвенно протанцевавшие на обнажённых ногах Ара, вернулись наверх, ведя парный дуэт с прикосновениями руки, искушённой змеёй медленно задирающей рубаху, по сантиметру на каждую плеяду поцелуев, взрывающих тело точными касаниями языка.

Ири безотчётно двигал бёдрами, подаваясь навстречу ладони, властно сжавшей ягодицы. Позволяя пальцам искусным ветерком проскользнуть по неразведанной пока территории, замереть в трепещущем движении, вырисовывая выступ под копчиком, надавливая, слегка массируя, чтобы проникнуть дальше... Ещё!

Ар только что не забился, стремясь целиком отдаться чужой власти, прижался к Мистралю, с силой впиваясь в плечи, углубляя поцелуй, судорожно двигаясь и отвечая с такой неподдельной, искренней страстью, что Мистраль осознал, что у него самым натуральным образом выключается сознание.

— Ири... Господи... Какое же ты чудо!

Казалось, что перед глазами вспыхивают и сталкиваются звезды острейшего желания. Невыразимого чувства нежности, толчками пульсирующего в груди. Облегчения, рвущегося на свободу, от того, что Ири ответил, не оттолкнул. Несказанной радости, что он оказался настолько чувствительным, что это превосходило все самые смелые ожидания, фантазии — да что угодно! Безумная, восхитительная, пьянящая отзывчивость! Этот всхлипывающий, прерывистый стон подстёгивал желание, рвал рассудок в клочья пониманием собственной упоительной власти над ним.

Так сладко! Так невыразимо сладко. Невозможно, безумно близко...

Хочется окунуться, выпить до дна, растерзать кончиками пальцев, пробуждая сверкающие искры чужого удовольствия, погрузиться в них, раствориться целиком. Подобно безумному гениальному маэстро заставить откликаться, звучать, светиться, петь для себя всем телом, вибрировать каждой струной, словно драгоценный инструмент, на котором хотелось играть до бесконечности, осторожно, долго, трепетно, изучая каждую ноту, потому что вибрации между ними нереально обозначить простым звуком... Музыка сфер, рождающаяся изнутри, мощный прилив океана, первые ноты которого звучат пробуждающей рассвет флейтой, чтобы слившись в единый слаженный оркестр прикосновений, зазвучать сотнями разнообразных симфоний, ни одна из которых не повторится вновь, но каждый раз будет глубже, насыщеннее, пронзительнее, острее. Мягкий бархат, тончайший шёлк, разрезающие кожу речные камешки, пламя, пульсирующий звёздный взрыв на грани физической переносимости...

Мистраль с трудом оторвался от вожделенных губ, исцеловывая смуглое лицо, подбородок, шею, подбираясь вверх к чувствительному ушку, изящному, нежному. Прикусывая бархатистую мочку и совершая изощрённые пируэты языком.

Какой бог сделал Ири настолько отзывчивым? Созданным для бесконечных ласк. И хочется не просто любить — излюбливать до изнеможения. Втереть в себя, втереться самому.

Ладонь окончательно завоевала территорию под рубахой, плавя прикосновениями, рассыпанными по всему телу, дразнилась, вырисовывая напряжённую подрагивающую плоть.

Ири метался, задыхаясь от экстаза, глаза туманились. Он понимал и не понимал происходящего.

Откуда возник этот сумасшедший огонь, исступлённо сжигающий их тела? Не остановиться, не отказаться, не прекратить... Никак. Он и не желал, чтобы это прекратилось, исчезло... Слишком хорошо, слишком сладко, слишком невыносимо, безумно, бесконечно, близко... на острие.

Душа словно рвалась изнутри, билась в грудной клетке, пытаясь освободиться, раскрыться магическим цветком, соединиться с другой душой, сплестись лепестками, прорасти корнями, ворваться внутрь чужой человеческой сути. Но невозможно никак, только сцепиться пальцами, царапая кожу ногтями. Встречать всем телом каждую новую лавину, отвечая на прикосновения, пытаясь перехватить лидерство.

Абсолютно неумело, неловко поглаживая плечи, ерзая, надеясь взять инициативу, но имея достаточно смутные представления о предмете, Ири больше напоминал возящегося щенка. Вот только каждая его случайная ласка прошивала Мистраля молнией насквозь. Грандину захотелось смеяться, когда он осознал эту истину, и сердце его вновь преисполнилось невообразимой нежности.

— Мой маленький, Ири, — шепнул он ласково, растягивая по слогам, — я тебя никому не отдам. Ни-ко-му!

С трудом отцепив льнущее к нему чудо, осторожно уложил возлюбленного на кровать, накрывая водоворотом поцелуев. Провёл ладонями вдоль боков, сминая ткань, обнажая смуглое совершенное тело, по которому так исступлённо тосковали его руки, не желая ни на секунду отрываться и отпускать. Выпрямился, любуясь, с улыбкой глядя в синие, затуманенные страстью глаза. Ири недовольно застонал, изгибаясь вослед за тянущей лаской, пытаясь слиться кожей, потереться.

— Не торопись, малыш, всё только начинается, — пообещал Грандин, завораживая голосом. — Хочу посмотреть на тебя немного... Ты такой восхитительный! Сладкий мальчик...

И тут Ири очнулся: он увидел улыбающегося Грандина — сейчас в глазах бывшего врага разливалось океаном, светилось нечто невероятное. А затем самого себя — совершенно разомлевшего, бесстыдно раскинувшегося, жадно подставляющегося под чужие ласки, позволяющего смотреть, трогать.

В глазах Грандина промелькнуло беспокойство. Он заметил, как Ири сначала покраснел, потом побледнел, потом снова покраснел. Расфокусированные глаза стали принимать осмысленное выражение начинающегося ужаса решившего совершенно не вовремя заявить о своём существовании и напомнить об обстоятельствах реальности рассудка.

— Нет, Ири, нет!

Грандин навалился на него всем телом, не позволяя одёрнуть одежду, последними словами проклиная собственный идиотизм, заставивший его увлечься и позабыть, с кем имеет дело. На фоне временами просыпающейся застенчивости Ара, самая яростная девственница могла сойти за разнузданную весталку, и нельзя ни в коем случае позволить ему опомниться, подумать, потому что потери его Мистраль... просто не переживёт. Уговорить, уломать, взять силой!

Чёрт тебя подери, Ар, если я тебя изнасилую, не найдётся ни одного судьи, который бы меня не оправдал в этой ситуации. Клянусь богом — даже он сумел бы меня понять!

Он впился в губы Ири, проталкиваясь языком, заставляя их раскрыться, сминая страстным напором. Безжалостно опустил руку вниз, решительно обхватывая пальцами его напряжённую плоть, не позволяя эрекции исчезнуть от этого внезапно проснувшегося страха и запоздалого стеснения — полного идиотизма после всего произошедшего. Но когда бы Ар был другим? Да и нужен ли ему другой Ар? А если бы и другой? Всё равно — единственный... Его.

Ири отчаянно желал вырваться, последним усилием воли стараясь собрать жалкие остатки разбегающихся мыслей. Но как можно было вырваться из такого плена? Голова предала своего хозяина, отказываясь подчиняться приказам, сдаваясь во власть тела, охваченного паутиной чарующего наслаждения.

Он ещё слабо возился, изображая вялые попытки протеста, но Грандин уже победил, почти победил. Ири всхлипнул, признавая своё поражение, понимая, что сдаётся, добровольно принимая всё происходящее между ними. Однако, стоило Мистралю немного отстранится, как Ар снова попробовал прикрыть себя, алея, словно маков цвет.

— Чего ты так смущаешься, Ири? — ласково спросил Грандин, нежно целуя его в живот, и подначил, не удержавшись, — я видел тебя и в более откровенном виде, и вёл ты себя довольно легкомысленно.

Ири жутко покраснел, хотя, казалось, что краснеть сильнее уже невозможно, и кивнул, зажмурившись:

— Пожалуйста, Мистраль, просто не смотри! Я не могу так. Это... непривычно мне...

— Тшшшш, — Грандин пальцами коснулся его губ, запечатывая слова. Нашарил за спиной длинный шнур, резко дёрнул вниз, опуская и задвигая полог. Вокруг воцарился лёгкий алый полумрак. — Так лучше? — уточнил он насмешливо, неожиданная, почти детская стеснительность Ара его весьма позабавила.

Ири широко распахнул глаза, видя перед собой плотные матерчатые стенки.

— Теперь позволишь мне? — Грандин слегка отодвинулся назад, завёл наверх смуглые запястья, покрывая поцелуями широкие плечи и пылающее лицо. А в следующую секунду рубашка Ири оказалась безжалостно стянута через голову прежде, чем он успел воспротивиться и возмутится бесцеремонностью, с которой Мистраль решил проблему. Дальше Ири не мог говорить. Губы и руки Грандина, дорвавшись до желанной добычи, безжалостно завладели всем его телом, выделывая такое, от чего, чтобы не кричать в голос, приходилось кусать ладонь.

В глубине души Ири понимал, что происходящее между ними ужасно, стыдно, в свете неразрешённого конфликта, когда проснувшись от дурмана, они снова окажутся перед лицом существующих противоречий. Это нужно прекратить, пока не стало поздно. О случившемся будут сожалеть оба — это Ири ещё умудрялся понимать... И не понимать одновременно.

Слишком восхитительным и сладким оказался неназванный грех.

Кожа пылала под вязью рисунка чужих пальцев, губ, языка и зубов. Грандин целовал, то нежно, едва касаясь губами, то впиваясь в плоть, втягивая кожу в себя и оставляя алые следы. Сладко терзал под горлом, прикусывая шею, ключицы, зализывая языком. Пробовал на вкус напряженные соски, зажимая губами, посасывал, втягивая в себя, целуя рёбра, нежную кожу подмышек, заставляя Ири выгибаться и хрипеть от наслаждения и боли. Дул ему в лицо, смеясь, щекотал пухом дыхания и кончиками пальцев, приводя в чувство, чтобы снова продолжать мучительную сладострастную прелюдию в алом таинственном полумраке.

Подушка оказалась у Ара под поясницей. Мистраль раздвинул его ноги, дразня промежность языком и пальцами.

Затем, спустя, казалось, вечность, губы истязателя, перецеловав каждый миллиметр кожи, сомкнулись в том месте, где для Ири сейчас были сосредоточены жизнь и смерть. Сомкнулись и втянули целиком, до самого основания, до слёз в глазах, до восхитительных сияющих точек, не давая даже минуты на то, чтобы прийти в себя. Грандину казалось, что он спит, и в этом потрясающем сне сбывается его самая смелая, самая затаённая мечта, в которой он, вероятнее всего, боялся признаться себе сам.

Грандину казалось, что он спит, и в этом потрясающем сне сбывается его самая смелая, самая затаённая мечта, в которой он, вероятнее всего, боялся признаться себе сам.

И если разум его сейчас кричал от отчаяния, умоляя опомниться, видит бог, остановиться он уже не мог. Даже понимая, что сейчас совращает Ири Ара самым безжалостным способом, Грандин не мог это прекратить.

— Остановись, демоны тебя побери! Он же девственник! — кричал разум.

— Значит, он всегда будет принадлежать лишь мне, — восторжённо отзывалась плоть.

— Ты разобьёшь его сердце.

— О, нет, я буду очень нежен. И я не дам ему уйти от меня снова.

— Вы враги. Ты ненавидишь его. На самом деле, ты ненавидишь его.

— Но разве можно... так ненавидеть?

— О да, можно. Ты растопчешь его наутро. Унизишь и выбросишь прочь. Ты желаешь ему падения. Ты посмеёшься над ним.

— Нет, никогда! Я не настолько бездушен.

— Ты даже понятия не имеешь, насколько ты бездушен. Ты чудовище, Грандин Мистраль! И твоя ненависть причинит ему гораздо меньше вреда, чем то, что ты собираешься сделать с ним, ведь любовь для тебя всего лишь слабость.

Но разум смолк, и осталась только плоть. Чувственная, чарующая, дарящая наслаждение, гибкая, изнывающая от ласк.

Мистраль не мог остановиться — это чистое невинное тело сводило с ума. Его губы узнали каждый миллиметр смуглой кожи, настойчивый требовательный язык проник в каждую впадинку, чтобы почувствовать вкус.

Ири слабо сопротивлялся, не давая чужому языку касаться его ТАМ, но Грандин со снисходительным смешком ласково перехватил его пальцы, сплетая их со своими, обнял, удерживая одной рукой, и через волшебное мгновение показал, что существует не только запретно-восхитительное ТАМ, но ещё и абсолютно непристойно-божественное ТУДА.

Ири не успел уловить момент, когда Мистраль обнажился. Просто внезапно он оказался раздет, опаляя прикосновением кожи, соприкасаясь животом о живот, и... всё на свете стало неважно. Потеряло всяческий смысл, превратившись в бешеную пульсацию крови, сумасшедший стук сердца и хриплое сбивчивое дыхание, полное срывающихся стонов.

Руки Ири гуляли по плечам и спине Грандина совершенно бездумно, но удивительно правильно. Губы отвечали на сумасшедшие поцелуи и умоляли, когда Мистраль внезапно начинал вытворять что-то восхитительное, но абсолютно немыслимое. Ар слабо протестовал, не в силах вырваться, издавая что-то вроде полузадушенного хрипа в ответ на совершенно непристойный выверт любовника. Но протесты были бессмысленны: Грандин оказался гораздо сильнее физически и явно не собирался отпускать нежданное счастье на волю.

Чёрные глаза, одурманенные желанием, пылали, словно огромные звёзды. В них не было ни капли рассудка — только бесконечные, потоком изливающиеся нежность и страсть.

Рушились ледяные стены, таяли, растворяясь в робких прикосновениях, неловких поцелуях, невинных, неумелых, но заводящих Мистраля гораздо сильнее, чем самые искусные ласки искушённых куртизанок, заставляя кровь ударять в голову и другие жаждущие части тела, наполняя вены переливающимся тягучим хмелем.

Ар самозабвенно облизывал его пальцы, не понимая истинного смысла этого весьма эротичного действа. Все это время они не разговаривали, за что Грандин был искренне благодарен, справедливо подозревая, открой один из них рот — и всё полетит к чертям.

Осторожно идя на штурм неизведанной крепости, Мистраль молил всех богов, чтобы Ири не испугался и не передумал.

Посмотрев в лицо возлюбленного, удивительно прекрасное в своей страсти, лишенное любого осмысленного выражения, кроме желания продолжать, Грандин усмехнулся и, склонившись, поцеловал, уводя внимание от процесса.

Ягодицы Ири напряглись, когда подушечка пальца осторожно прошлась, рисуя абрис сжатой дырочки, а потом...

Мистралю пришлось отвлечься и положить ладонь на живот Ара, возвращая на место, потому что Ири выгнулся дугой, непроизвольно сжимая ягодицы, не давая продолжить проникновение. Но Грандин не собирался отступать, так же как и отпускать его. Он притянул Ара к себе, устраивая поудобнее, и осторожно продвинулся чуть глубже, массируя лёгкими скользящими движениями. Поморщился, ощутив, что Ири сжимает мышцы, и легонько шлёпнул его по ягодице:

— Ири, расслабься.

— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!

— Всё хорошо, малыш. Расслабься, так надо.

— НЕТ! — в голосе откровенный страх, — НЕ НАДО!

— Тшшш! Не будь трусишкой, — он прильнул к юноше, целуя, и лукаво шепнул, — вытолкни, если не хочешь...

Ири неуверенно попытался, и палец беспрепятственно проник до самого основания. Грандин тихо рассмеялся:

— Ири, обожаю тебя! Доверчивый мальчик, — поддразнил он, совершенно бессовестно продолжая начатые манипуляции.

Ар взвился возмущённо, хотел огрызнуться, но в это мгновение Грандин, весьма тщательно изучающий его реакцию, наконец, нашёл то, что искал, и отвечать Ири оказался не в состоянии, целиком растворившись в новых ощущениях.

— Нравится? Поверь, скоро это станет твоим любимым занятием, — не в силах удержаться от самодовольства, шепнул Мистраль.

И спрятал ухмылку, услышав в ответ невразумительный всхлип.

Через несколько мгновений Ар уже извивался под ним, бессознательно подаваясь навстречу. Грандин осторожно подключил второй палец, мысленно прикидывая угол движения, и Ири вскрикнул от неприятных ощущений и острого удовольствия одновременно.

Мистраль, не прекращая стимулировать, гладил податливое тело, ласкал напряжённую плоть, целовал, доводя до состояния окончательной и полной невменяемости.

— Пожалуйста! Ооо... Гра...нди..ннн...Ран...Рааааан!

— Да, Ири, всё что пожелаешь, мой сладкий, — Грандин задыхался от переполняющей нежности. Ири впервые назвал его по имени. Обратился так, как могли именовать только самые близкие друзья. — Хочешь меня?

— Да! О, боже. Не издевайся. Сделай со мной что-нибудь!

— И что мне с тобой сделать, радость моя? — даже на краю безумства, окончательно потеряв голову от страсти, Мистраль не мог удержаться от ехидства.

— Не знаю. Всё, что угодно. О нет, только не останавливайся! Ещё... Дааа! Ран, я сейчас умру. Я...ааа... я не могу больше!

— Подожди, ангел мой. Для "больше не могу" пока ещё слишком рано. А вот сейчас, сейчас...

Он медленно вытащил пальцы и начал вводить свой истекающий от желания член в узкую, немного раскрытую дырочку.

Ири вскрикнул. Напрягся.

— Потерпи, родной. Терпи. Первый раз не самый приятный. Нет, нет, Ири, не зажимайся! Расслабься. Выталкивай меня, но не сжимай. Ири, я очень осторожен... Не напрягайся, малыш. Не напрягайся. Я подожду, сколько нужно... Вот так... Расслабься, да.

Он, ласково уговаривая и не переставая гладить разом закаменевшие мышцы Ара, медленно проталкивался вперёд. Осторожно, слегка раскачиваясь, невесомыми движениями, боясь сделать больно. Хотя, судя по побледневшему лицу Ири, это было неизбежно. Только бы не поранить! — подумал Грандин с отчаянием. Внутри Ара было слишком туго и так восхитительно, что ему хотелось толкнуться вперёд и...

— Дыши глубоко. Ртом. Вот так, — Мистраль ласково поглаживал его живот, стараясь не касаться члена. — Ещё немного, Ири. Потерпи. Чуть-чуть. Я почти вошёл... Ириии!!! — он почти простонал его имя, и Ар прерывисто выдохнул в ответ. Оба замерли, тяжело дыша, понимая, что Грандин погрузился до основания, о чём свидетельствовал лёгкий шлепок.

Ири зажмурился, пытаясь отдышаться, и Мистраль приникнув к нему, поцелуем стёр выкатившуюся из уголка глаза слезинку.

Подул на лицо и трепетно приник к сжатым губам, не двигаясь, давая привыкнуть к ощущению себя внутри. Затем осторожно принялся целовать скулы, шею, разминать напряжённые мышцы, уговаривая их вновь расслабиться.

До тех пор, пока Ири не задвигался под ним, начав нетерпеливо ерзать и снова отвечать.

Грандин подарил ему глубокий, полный скрытого облегчения поцелуй и совершил первое медленное движение, осторожно приподнимаясь вверх и мучительно уходя вниз, стараясь задеть чувствительную область. Ири всхлипнул, заставляя тело Грандина отозваться испуганной дрожью, а пальцы отчаянно заскользить, выискивая самые беспроигрышные, самые отзывчивые зоны.

— Больно, малыш? — шепнул Мистраль почти со страхом. Никогда в жизни он так не волновался по поводу чужого первого раза.

Но Ири только отрицательно мотнул головой. Снова всхлипнул, когда Грандин, не в силах удержаться, двинулся, и протяжно застонал:

— Нет это... это... это... — его голос прервался для нового стона.

— Да, мой сладкий, — от переизбытка чувств Грандину хотелось зацеловать его до смерти.

— Восхитительно!— выдохнул Ири ему в рот и, обхватив Мистраля за плечи, подался навстречу, — не останавливайся, Ран, только не останавливайся.

— Да кто же во время такого сможет остановиться? — простонал Грандин счастливо, с радостью осознав, что Ири САМ нашёл для них нужный ритм. — Радость моя, ты... Ты меня с ума сведёшь! О, боже... Ири... Ири... Ох, что же ты делаешь со мной?!

Он, подчиняясь требованиям бьющегося под ним тела, постепенно наращивал темп, двигаясь резче и быстрее. Ещё быстрее. Чтобы, доведя до крика, остановиться, мучительно медленно подаваясь назад, почти выходя, балансируя на легчайшей грани, и резко сорваться вниз, пронзая серией глубоких рассчитанных движений.

Их языки сплелись в сумасшедшем танце. Пальцы рук сцепились в мёртвой хватке непрерывной борьбы — Грандин удерживал одну руку Ири над головой, не давая опустить вниз, зажав его ладонь в своей, и размашисто двигал бёдрами, заставляя пружины матраса ходить ходуном. Вторая рука Ара скользила по плечам Мистраля, царапая, оставляя полосы на спине, но это доставляло лишь больше удовольствия.

Сжать пальцы, сильнее. Словно это переплетение, замок, создавал между ними ещё более прочную связь. Гарантию абсолютного единения. Дополнительную опору в собственном, летящем кувырком мироздании. Навстречу друг другу. Вцепиться в это понимание.

Ты и я.

Безостановочные качели движений. Бешеным ритмом стучащее в мозгу:

Я и Ты.

Ты и я.

Вздох, толчок, движение. Долгая летящая пауза... Остановившаяся вселенная, замершая в ожидании, смотрящая изумлёнными, расширенными глазами.

ТЫ И Я...

Возврат вниз, тянущий за собой шлейф сверкающего, вспыхивающего удовольствия. Безбрежный, бесконечный океан, непрерывно перекатывающийся волнами, пиками, каскадами.

Я и Ты?

Снисходительная усмешка вечности, приподнимающей краешек завесы над очевидной тайной, недоступной простым смертным, но в эту секунду....

МЫ

Сложение двух слов, рождающее слияние звёзд, дающее ответ и понимание.

Но в эту секунду, на пике непрекращающейся судорожной ласки в момент отключения сознания, мало кто способен читать буквы свершившегося.

Мистраль находился на самом пределе, но сдерживал себя, не позволяя сорваться, ожидая возлюбленного.

— Ран! Я... Сейчас... Умру... Я... Аааа.

— Ирии, — он сжал изливающуюся плоть в своих пальцах, отпуская себя на волю, судорожно выплёскиваясь из собственных берегов. Они кончили одновременно, и одновременно провалились в бездну, устало прильнув друг к другу, выдохшиеся, мокрые, абсолютно обессиленные и опустошённые, но удивительно наполненные этим новым ярким чувством ошеломительного единения, полнейшего удовлетворения.

Лежали, не в силах думать и соображать, постепенно приходя в себя, впуская в мир краски, звуки, эмоции.

Грандин первый поднял голову, благодарно целуя Ири, провёл ладонью вдоль мокрых щёк, продолжая целовать и ерошить волосы, вроде бы автоматически, но настолько трепетно, что Ару хотелось замереть и не дышать, не спугнуть мгновение... чувство.

— Ран, я умер? — тихо прошептал Ири.

Грандин счастливо засмеялся:

— Глупый, от этого ещё никто не умирал!

— Точно. Но, кажется, я до сих пор слышу арфы святых в раю, — Ар открыл глаза и встретился с изумленным сияющим взглядом. — Или я сплю? — задумчиво изрёк он, и, не давая придумать шпильку, запустил пальцы в длинные чёрные волосы, позавидовать которым могла любая женщина. Сейчас эти волосы падали ему на лицо и на грудь, а фантастические глаза обещали дать ответы на все вопросы и выполнить любые желания, только попроси.

— Как же он красив! — подумалось Ири, и сердце сжало болью от мысли, что этот бог... — слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.

Не удержавшись от искушения убедиться в реальности, он коснулся пальцами полураскрытых губ, обрисовывая совершенный овал лица, в котором сейчас не было ни капельки надменности или холода. Ледяной принц по-прежнему оставался айсбергом, сверкающим тысячами острых граней, но не для него. Не для Ири. Для Ири в этом сдержанном высокомерном лице сейчас сиял огонь страсти и в то же время нежности — тёплой, ласковой, смеющейся, снисходительной.

Ар недоумённо моргнул, когда Грандин, ухмыляясь, поймал его пальцы губами и по-особенному втянул их в рот, отчего Ири показалось, что его вновь опаляет жарким внутренним пламенем, что минуту назад угасло без остатка.

— Этого ведь не может быть на самом деле? — спросил Ири растерянно.

Вместо ответа Мистраль наклонился и укусил его за плечо.

— Ай, больно! — Ар возмущённо и обиженно стукнул его по груди.

Грандин самодовольно усмехнулся, отбрасывая с плеча мешающуюся прядь.

— Значит, это не сон, — ласково шепнул он. — И это... — он всё ещё находился внутри Ири и теперь пошевелился, напоминая ему о произошедшем, — тоже не сон!

Ири смутился и покраснел столь отчаянно, что Мистраль уже не смог удержаться от смеха и принялся неистово зацеловывать смущённое пылающее лицо.

— Ран, разве это правильно?

— Даже не думай, — сурово предупредил Грандин, — не вздумай сказать, что ты сожалеешь о случившемся. Я тебя никуда не отпущу.

— Но...

— Ири, всё хорошо! У нас с тобой... будет всё хорошо. Просто поверь.

Мистраль снова поцеловал его, не давая ничего сказать, а потом, осторожно отсоединившись, вытянулся рядом, притянув возлюбленного к себе, гуляя пальцами по крепким пластинам мышц и перебирая руками пушистые волосы.

— Это всё... так странно, — прошептал Ар, но голос его звучал умиротворённо и как-то удивительно счастливо, — но...

— Но?! — Грандин напрягся.

— Прекрасно.

Мистраль наградил золотистую макушку лёгким подзатыльником и шепнул:

— Ири, рядом с тобой я, как на бочке пороха. Не знаю, что ты скажешь в следующую секунду, и безумно боюсь, что скажешь, что не желаешь меня знать.

— Но мы ещё сегодня... Мы ведь с тобой...

— Да уж, — не без сарказма отозвался Грандин. — Кто бы мог подумать?!

Ар что-то пробормотал, словно соглашаясь, и зевнул, поудобнее устраиваясь на его плече.

— Спи, мой сладкий.

— Я не сладкий.

— Очень сладкий, я ведь тебя попробовал... везде, — Мистраль, победно усмехаясь, любовно погладил пальцем запылавшее алым ушко.

— И не твой... — возмущённо буркнул Ири, пытаясь завернуться в одеяло.

— Мооой, — с какой-то хищной интонацией протянул Грандин, — и поверь мне, это не обсуждается.

— Но...

— Ты мой, Ири! Только мой. А я — твой. И никто у нас это не отберёт.

Я не отдам тебя никому!

Глава 14

Ири спал, во сне доверчиво прижавшись к Мистралю, обнимая любовника одной рукой и вольготно закинув ногу ему на бедро. Такой прекрасный, сильный, свободный, и в то же время мягкий, маленький, беззащитный.

Грандину безудержно хотелось растормошить его и снова заняться любовью.

Желание, по силе своей равняющееся с одержимостью, неудовлетворимая потребность находиться рядом. И стоило разомкнуть объятья, рассоединиться, как тело настойчиво дало знать о своей готовности к новому заходу не физическим тяготением, но неким глубинным инстинктом, осознать который не представляло труда, а понять причину этой животной тяги казалось почти невозможным.

Но сейчас Ири был слишком слаб, и утомлять его ещё сильнее после перенесённой болезни выглядело бы безумным эгоизмом. Таким же абсолютным безумием, как и всё произошедшее. Грандин не сумел удержаться, остановиться, подумать, не пожелал контролировать самого себя. А и пожелал бы — не смог.

Сейчас, трепетно обнимая драгоценное тело Ара, он мучительно искал ответ на вопрос: "Почему?" Искал и не находил... Ничего, что могло бы хоть как-то оправдать собственные эмоции.

Болезненный конфликт внешне-внутреннего противоречия, когда желая озвучить рождающееся в сердце "люблю", Мистраль скорее бы сдох, чем признал для себя это чувство — нерациональное, лишённое логики, смысла, подавляемое в самом зародыше...

Столько лет, не понимая причин своей одержимости, он искренне убеждал себя, что терпеть не может сияющее синеглазое создание, верил в это, и вот теперь, оказавшись наедине с собственными страхами, обнимая близкое и такое родное существо, размышлял о том, что ждёт их на этом пути.

"Любовь делает людей слабыми и уязвимыми". Может раньше Мистраль посмеялся бы над подобными заявлениями, но сейчас слишком очевидной для него оказалась собственная слабость. Слабость, не позволяющая свести случившееся к шутке и попросту забыть, слабость, не позволяющая предать или причинить боль, слабость, делающая ранимым и абсолютно беззащитным перед другим человеком. Но сможет ли Ири принять и оценить подобное доверие, разделить и понять, не превращаясь в его ахиллесову пяту, но готовый встать рядом, плечом к плечу, поддержать...

Как страшно верить, страшно перестать быть самим собой, стать зависимым, нуждающимся в ответном чувстве.

Тонкая грань, зыбкая почва, по которой Грандин не умел ходить, потому что слишком привык полагаться во всём исключительно на разум. Привык решать за других, считая, что вправе это делать, и никому в голову не приходило оспорить его решение — только подчиниться приказам. Но Ири... Ири слишком независим и свободолюбив. Сумеет ли он понять, насколько мучительно для Мистраля выпустить что-то из-под своего контроля? Согласится ли принять такое положение вещей? — Нет, этого не будет. Придётся чем-то жертвовать, ломать себя, перестраиваться, искажая принципы собственной натуры...

Сумеет ли он сам любить Ири и оставаться прежним? Добиться всех тех значимых целей, которые наметил для себя? Благо Артемии превыше всего. Не отступиться от них, не позволить себе слабости, не пойти на уступки, разрываясь противоречием между долгом и чувствами к Ару?

Любовь моя, тебе будет тяжело со мной, — с грустью подумал Грандин, в который раз лелея губами прядки волос на золотистой макушке, с нежностью рассматривая безмятежное спокойное лицо. — Но для тебя больше не будет существовать моих стен. Только не для тебя. Потому что я... люблю тебя, Ири Ар, даже если ты никогда не услышишь этих слов.

Глава 15

Рассвет слабо пробивался в окно, поздним зимним утром приветствуя город. Мистраль так и не уснул, проведя часы в долгом медитативном созерцании, лёжа в темноте, облокотившись на подушку. Трепетно поглаживал прильнувшее к нему тело, готовый скорее позволить затечь руке, но не переменить позы, не потревожить чужой сон, не поддаться порыву нашептать на ушко нежные глупости, пользуясь тем, что они не будут услышаны, но может быть, постучатся светлой сказкой во сне.

Вчера, когда Ири заснул, он осторожно обтёр его и себя, и ещё — о боги, что о нём подумают слуги?! — самостоятельно заменил простыни, временно переложив спящее мёртвым сном чудо на диван.

Ири проснулся, открыл глаза и неуверенно улыбнулся, озаряя мир теплым солнцем сияющего взгляда. Заставляя сердце Грандина дрогнуть и забиться чаще в желании выпрыгнуть из груди и рвануть ему навстречу, упасть в подставленную ладонь... Особое ощущение счастья, когда от избытка эмоций не хватает слов, и мысли разлетаются в разные стороны непослушными светлыми бабочками. Хочется сказать так много... Но невозможно выразить всё разом, только сдержаться и приглушить бездумный порыв. И стыдно показаться сентиментальным идиотом, молиться о том, чтобы успеть взять всё, неспешно, основательно, разделить сотни эмоций, пониманий, чувств, переговорить обо всём на свете, сказать все эти миллионы важностей, в которых сейчас невозможно признаться, но так хочется.

— Доброе утро, малыш. Ты как? — нежно осведомился Грандин, улыбаясь глазами, провёл пальцем вдоль линии его губ, срывая прикосновение.

— В порядке, — Ири игриво перехватил движение и доверчиво прижался щекой к его ладони. — Доброе... — потёрся носом, неуловимо напоминая котёнка, столь естественного в своём поведении, что захотелось схватить в охапку и затискать. Или наоборот — смотреть и изумляться, поражаясь абсолютной открытости, искренности, детскости, которая не воспринималась ребячливостью, а просто... просто была.

В какой-то момент все эти головоломки, ребусы, противоречия чужого характера внезапно встали на свои места, открывая перед ним целостность натуры, и оказалось странным понимать, насколько он перемудрил сам себя, не замечая очевидного, пытаясь искать сложное в простом. А всё было так просто, всё время перед глазами, и в отличие от него, Ири не приходило в голову скрываться или лгать, возводя бесконечные щиты собственного лицемерия.

— Мне хорошо с тобой, Ран. Просто хорошо. Думать не хочется.

— Не надо, — Мистраль с облегчением выдохнул и расслабился, подставляя губы для поцелуя, такого домашнего, родного.

— И это всё? — разочарованно протянул Ири. — Даже не попытаешься сорвать признание в своей неповторимости? — Ар неуловимо хмыкнул, сверкнув чертенятами в синих глазах.

— А кто-то в этом сомневается? Я — нет! — Грандин иронично приподнял бровь, поражая непрошибаемой самоуверенностью.

— И я — нет... Но для окончательного закрепления успеха предлагаю ещё разок убедить меня, чтобы, так сказать... мрррр... Исключить случайности?

И окончательно ошеломляя и сражая Мистраля чувственным мурлыканьем, так не вяжущимся с его натурой, стремительно прильнул к губам Грандина, проворно осёдлав его колени, заваливая на подушки и отправляя руку путешествовать вниз живота, демонстрируя неуёмную бодрую энергичность привычного шила в заднице.

— Ты... Ты, маленький бесёнок! — Грандин, пожалуй, впервые на нашёлся, что ответить, и с удовольствием рассмеялся, понимая, что рассудок может катиться в пропасть. Как бы ни сложились отношения, заскучать в обществе Ара определённо не получится. — Учитывая, что это был твой первый опыт...

— Это не было моим первым разом! — Ири бурно покраснел под всезнающим снисходительным взглядом, привычно умиляя застенчивостью.

— Разумеется, лгунишка, — поцелуй в губы. За ним ещё один и ещё. И примеривающийся, оценивающий взгляд, смешанный с задумчиво-выразительным, — может, стоит тебя немного... хммм... проучить?

Ар вызывающе усмехнулся и с невероятно развратной физиономией облизнул губы, заставив Мистраля мысленно восторженно аплодировать, понимая, что его откровенно провоцируют. Не просто провоцируют, а пытаются соблазнить самым прямым образом. И восхищенное: "Затрахаю паршивца!" — не отражает и сотой части того, что с ним захотелось сделать прямо сейчас, сию секунду, чтобы поставить на место и научить уважать общепризнанные постельные авторитеты...

Губы Ири, превратившиеся в сумасшествие... Собственные, вылетевшие из головы мысли на волне захватившего азарта...

Ири... Ири... Что же ты творишь, солнечный мальчик?! Господи, понимаешь ли ты сам, что творишь? По каким струнам топчешься, какие стены заставляешь рушиться... ИРИ!

В какой-то момент Грандин начал злиться на себя: у него намечались завтрак и поездка в Академию, теперь же все планы добровольно летели псу под хвост. Вместо завтрака образовался Ири, и, судя по собственной слишком сильной и бурной реакции, скорее всего вместо обеда у него тоже будет Ири. И Мистраль был абсолютно не против, чтобы Ар оказался и вместо ужина.

Ар оказался неплохим учеником. А может просто, как обычно, не желал уступать ни в чём, и никакая болезнь не могла стать тому помехой.

— Всё-таки наша любовь окажется скорее соперничеством, — с нежностью подумал Грандин, ероша золотистый затылок. Дальше мысли вылетели прочь, потому что бросившая вызов светловолосая бестия, старательно воспроизводя его вчерашние действия, уверенно отправилась в путешествие по телу любовника, спускаясь всё ниже и ниже.

Мистраль с нескрываемой ухмылочкой следил за его поползновениями, гадая, хватит Ири храбрости или нет. Ири Ар оказался не робкого десятка. Увидев то, что сейчас недвусмысленно вздымалось поверх тёмной поросли волос, прося о ласке, он на мгновение оторопел, и на лице его отразилась донельзя забавное выражение, смешанное с испугом. Видимо, он мучительно пытался представить, как ТАКОЕ могло войти ТУДА, и соразмерить не мог. Однако пасовать под ироничным взглядом Грандина, он не собирался и, обхватив его члён рукой, коснулся кончиком языка моментально набухшей головки, прошёлся по всей длине, и неумело, но, впрочем, довольно уверенно, принялся ласкать, становясь всё настойчивее, и надо признать... изобретательнее. Особенно, когда он подключил вторую руку.

Мистраль, откинув голову назад, застонал, прикрывая глаза и зарываясь пальцами в его волосы, придерживая и направляя.

Пусть Ири ещё неопытный, но боги, как же хорошо рядом с ним! От каждого движения не просто тёплое удовольствие, а настоящая волна наслаждения.

Поймав довольный победный взгляд нахальных синих глаз, Грандин улыбнулся. Кажется, солнечный мальчик желал помериться силами.

Ар успел только охнуть. Мистраль, без труда освободившись из его плена, поймал за бёдра, приподнял и развернул. Рассудок Ири на мгновение заметался в панике, не понимая, зачем? А потом... потом Грандин, извернувшись гибкой змеёй, оказался под ним, укладывая грудью на свой живот. Развёл ноги, подтаскивая пятой точкой наверх...

Когда чужой язык уверенно и настойчиво прошёлся между его ягодиц, совершая умопомрачительные пируэты, в то время как кончики умелых пальцев уделили внимание всему остальному, Ар готов был умереть от собственного смущения и стыда. Не то, чтобы происходящее было дико или неприемлемо, но понимание, что в любви не существует непристойностей, явно не успело созреть.

Он рванулся, пытаясь сбежать, но сильные руки перехватили за торс, прижимая вниз, а чужая плоть недвусмысленно ткнулась в лицо.

— Ты, кажется, хотел поиграть? — спросили горячим шёпотом у него за спиной. Поворачивать голову, чтобы увидеть глаза обладателя этого насмешливого шёпота, было выше его сил.

Ири хотел не сдаваться и достойно ответить на вызов, но уже через минуту беспомощно распластался по телу Мистраля, бессвязно умоляя. Выстанывая чужое имя. Пытаясь не отставать.

Когда наслаждение проходит волной, пальцы бессильно разжимаются, ища несуществующую точку опоры, горло забивает мучительный всхлип, подстёгивающий нападавшего усилить ласки, добивая финалом полнейшего поражения. Ар, не выносящий безучастной пассивности, извивался, и только что не выл во весь голос, к огромной радости Мистраля.

Нет, секс, разумеется, — это не поле для сведения счётов, но зачем же отказывать себе в маленькой радости личного морального удовлетворения?

Грандин великолепно знал, насколько он хорош в постели, но никогда ещё ему не приходилось испытывать этого восхитительного чувства полной безграничной власти, понимания, что Ар может выкаблучиваться сколько угодно, но достаточно ему протянуть пальцы — и этот упрямец становится податливым воском в его руках. Восхитительным, покорным, плавящимся от прикосновений, тянущимся вслед за ним, неспособным сопротивляться и отказать, принимающим абсолютно всё, полностью подчинившимся Мистралю. Несмотря на то, что сам, очевидно, считал иначе. Но стоило Грандину провести ладонью по бархатистой коже, и Ири откликался на зов. Не просто откликался — реагировал настолько бурно, что для самого Мистраля это стало некой новой истиной, открывшей глаза на неожиданное знание: Способен ли любовник "не лажать" в постели? — Способен!

Двигаясь в едином ритме, находясь на одной волне, они взаимодействовали настолько слаженно, что любые неловкости, недопонимания скрадывались сами собой, давая возможность функционировать единым организмом, симбиозом плывущих друг в друге тел.

Грандин осторожно потрогал желанное отверстие и, ощутив болезненное напряжение, успокаивающе погладил извивающиеся перед ним ягодицы:

— Не бойся, мой сладкий, больно не будет. Сегодня я дам тебе отдохнуть. Но... Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет!

Он подтянул успокоившегося Ара повыше и, поудобнее устроив для изощрённых нападений, нежно поцеловал перед боем, а затем ринулся в атаку. И всё, что было до этого, превратилось в жалкий лепет по сравнению с тем, на что был способен вошедший во вкус Мистраль, взявшись за дело всерьёз.

Ири, почти рыдая, отчаянно молил о пощаде. Вырваться из стальной хватки любовника представлялось нереальным, но и терпеть любовную пытку оказалось невыносимо.

Ощущения, давно вышедшие за грань, балансирующие на самом острие, не дающие сорваться вниз, тянущие и тянущие. Сумасшедшее удовольствие, удерживаемое в наивысшей точке.

Грандин, забыв о своём удовлетворении, раз за разом доводил партнёра до экстаза, а потом безжалостно бросал в нескольких мгновениях от спасения, переключаясь на остальные, менее интимные части тела.

Ири безостановочно выкрикивал его имя, обещал всё подряд, даже не вникая в суть своих клятв и обещаний, только бы Ран уже дал ему долгожданное облегчение. Но Грандин оказался совершенно неумолим. А точнее, Мистралю было скучно и хотелось развлечься. Абсолютно беспомощный, умоляющий Ар представлял собой нечто невообразимое. Ещё двое суток назад Ран и мечтать о подобном не смел.

Люблю, — в который раз подумал Грандин самодовольно, — не значит — всё прощаю.

И сейчас, отыгрываясь на Ири за всё прошлое, он находился на волне не менее восхитительного блаженства, и называлось оно — сладкая месть. Судя по запредельному состоянию Ара, месть действительно была сладкой. Невыносимо сладкой.

— Ири, станешь моим компаньоном?

— Я не знаю... Оох, я должен... Аах... Я ааа... Это не... оооожиданноооу.

— Неожиданнее, чем то, чем мы занимаемся? — невинным голосом.

— Да. Нет... Оооо... Да... Да... Неееет...

— Ири, у тебя трудности с речью?

— Ооумммм.

— Мычание в знак согласия?

— Дааа

— И ты будешь жить со мной, в моём доме?

— Дааа... Нет, нет. Нет!!!

— Что значит это идиотское "нет"? — раздражённое возмущение и тут же мстительный удар языком в качестве наказания.

— Не надо. Не...

— Ах, не надо. Хорошо. Не буду. Как скажешь, радость моя. Раз тебе не надо, то...

— Нееет... Надо! Надо... Пожалуйста! О, Ран, только не останавливайся! Всё что хочешь, только не останавливайся. Я согласен.

— Ири, скажи, что ты мой.

— Я твой, твой... Ран, ты гад бесчестный... ООО... ты не можешь пользо... Ааааааа... ооооо... Да! Да! Дааа!

— Что-то хотел сказать, мой сладкий?

— Ты издеваешься! Ты чёртов уб...ууу ааа ты...

— У меня есть имя, Ири. Скажи его очень громко.

— Рааан!

— Да, радость моя, я твой Ран. А теперь повтори погромче.

— Ран!

— Это проблема со слухом или с головой?! Ири, скажи правильно, или я не сделаю вот так!

— Ааааах Ран! Мой Ран.... Мооой! — Ири уже не говорил, а шептал, раз за разом повторяя одно и тоже с какой-то полубезумной страстью и радостью. И обхватив напряжённый член Грандина губами, приник к нему, пытаясь прошептать любовное признание туда.

— Только твой, Ири, — простонал Грандин хрипло. — Твой... Запомни... Навсегда... — и сделав неуловимое движение, вобрал Ири в себя.

И вновь, как и в первый раз, они одновременно взлетели на вершину и сорвались вниз, окунаясь в сияющее безумие, глотая вкус друг друга и понимая, что это не может, не может быть реальностью.

Глава 16

Доведись Ири заглянуть в мысли Грандина и осознать, что они оба мучительно ищут ответы на одни и те же вопросы, он вряд ли бы удивился, разочаровался или обиделся.

Окружающим Ар казался доверчивым и наивным, но внутри него существовал и другой Ар — трезвомыслящий реалист, прекрасно понимающий цену всего в этой жизни, прекрасно осознающий и подмечающий всё, что происходит, но... допускающий происходящее. Допускающий, в той мере, в которой это оказывалось нужным и необходимым окружающим, не идя вразрез с его собственными интересами и желаниями, потому что ему...

Иногда Ири казалось, что ему не нужно абсолютно ничего.

Словно не было в мире вещи, которая могла бы удержать его, привязать к себе. Беспечная пылинка, кружащаяся в воздухе, демонстрирующая радость жизни и лёгкость бытия, оптимистичную поверхностность человека, умеющего не огорчаться по поводу различных жизненных неурядиц, обладающего достаточной внутренней силой и пониманием, чтобы справляться с ними и, более того, помогать справляться другим, ведь ему, в сущности, это было абсолютно не сложно.

Мистраль ставил перед собой цель и планомерно добивался результата, для Ири целью являлась сама жизнь. Внутри него не имелось значимых корней, понятий, за которые хотелось бы держаться, той внутренней основы дома собственной души, что составляет важную особенность человека, награждая его инстинктом самосохранения и пониманием ответственности за реализацию личного жизненного сценария.

Рано лишившись матери и почти не видя отца, Ар вырос в чужой стране, среди людей, которых Мистраль пренебрежительно именовал бы чернью.

Родителя никогда не бывало дома, а учителя и воспитатели оказались не в состоянии уследить за диким, неуправляемым мальчишкой, самозабвенно стремящимся постичь этот мир и людей, его населяющих, за любознательностью таящего подсознательное желание убежать от одиночества, озорством пытающегося привлечь внимание и заполнить существующую внутри пустоту.

Казалось, не было на свете вещи, которую малыш Ар не пытался узнать. Его интересовало абсолютно всё: почему небо синее, почему трава растёт, почему времена года сменяют друг друга, почему люди ведут себя странно, почему... почему... почему?!

Если Мистраль проходил школу жизни в светском обществе, изучая подлость, цинизм, фальшь и лицемерие, то Ири, словно дикий сорняк, рос на улицах, выбирая себе друзей среди бедняков и простолюдинов. С ранних лет остро чувствуя социальную несправедливость и разделяя со своими товарищами тяготы и несчастья их жизни, Ири не только не кичился своим знатным происхождением, наоборот, стыдился его, считая устройство общества неправильным. И постоянно размышляя на тему уравнивания привилегированной аристократии и простого народа, мечтал создать такое идеальное государство, где всем будут предоставлены одинаковые возможности и права.

Разумеется, отец безжалостно высмеивал его наивные мечты и суждения во время тех редких воспитательных бесед, которых удостаивался юный герен после очередной порки розгами.

Учитывая, что проказы и возмутительное поведение маленького шалопая переходило все мыслимые и немыслимые рамки, драли Ири частенько. Узнай Мистраль, никогда не подвергавшийся наказаниям, сколько колотушек и побоев пришлось претерпеть его нежному возлюбленному, — пришёл бы в ужас. Но в ещё больший ужас он бы пришёл, поняв, насколько недооценил его бунтарский дух, абсолютно упустив из виду, какие опасные революционные идеи бороздят светловолосую голову Ара, в чьём сложившемся мировоззрении отсутствовало понимание "для себя", но всегда присутствовала позиция "для других".

И так как Ири предпочитал слушать чужие мысли, нежели делиться своими, мало кто мог заподозрить, что повзрослев и начав трезво смотреть на вещи, в глубине души Ар оставался безнадёжным романтичным идеалистом, верящим в лучшие человеческие качества и мечтающим переделать страну ради светлого будущего.

Впрочем, сейчас мысли юного революционера блуждали далеко от политики и собственного в ней участия, вращаясь по единственной орбите с именем Грандин Мистраль.

Как и Мистраль, Ири не находил рациональных объяснений случившемуся.

Они не верили в судьбу, считая любое упоминание о ней отговоркой неудачников, не желающих приложить никаких усилий ради перемен в своей жизни и ищущих оправдания собственному бездействию, и поэтому, столкнувшись с вещами, выходящими за грань их понимания, испытывали сложности.

Самое поразительное заключалось в том, что регулярно высмеивая цинизм Мистраля, Ар в глубине души ничем не отличался от своего соперника. Любовь не виделась ему чем-то необычным, он считал её силой, которую можно понимать и контролировать по собственному усмотрению. И вот столкнувшись с ней лицом к лицу, ни Мистраль Грандин, ни Ири Ар, оказались не в состоянии назвать её имя.

Грандин... Нет, теперь уже Ран был рядом с Ири. Заботился о нём. Носил на руках, в самом прямом смысле, и почему-то впервые это не воспринималось унизительным или обидным, но казалось заботой. Особой заботой, похожей на драгоценность, извлечённую из запертой шкатулки. Драгоценность для него. Но что стало ключом? Как можно объяснить их чувства друг к другу? И есть ли они, чувства?

Ещё два дня назад при виде приближающегося Грандина Ири закатывал глаза и мысленно готовился к стычке, не думая ни о чём ином, кроме того, как избежать неприятной встречи или повести себя достойно.

Они выясняли отношения постоянно, и не было дня, лишённого если не ссоры, то провоцирующих насмешек и оскорблений с чьей-либо стороны.

Посторонние благоразумно не вмешивались. Занять сторону Грандина значило выступить против Ири, отказаться от компании которого было решительно невозможно. А занять сторону Ара — бросить вызов могущественному Мистралю, которого боялись, но чья необыкновенная харизма завораживала, и преодолеть восторжённое преклонение перед ним простые смертные оказывались не в состоянии. Так, иногда кумиры толпы бывают жестоки и равнодушны к своим почитателям, но это не меняет того факта, что фанаты любят их, обожают, ища малейший повод приблизиться и выстроить ложный пьедестал собственных иллюзий.

И вот теперь соперники сблизились, и преодолеть притяжение родившейся близости представлялось немыслимым.

Ири не понимал, отчего его тело так реагирует на присутствие Грандина. Почему ноги слабеют и подкашиваются, а голова идёт кругом от взгляда зовущих чёрных глаз, жарких, насмешливых, сумасшедших?

Отстранённая холодность, безразличная жестокость и эта невероятная, непонятно откуда взявшаяся нежность — Ири тонул в ней, захлёбывался, таял в чутких пальцах, сдаваясь без боя, потому что бороться против Рана казалось безумием сродни греху.

Что же за демон противоречия неистовствовал в нём? Откуда рождались протест и раздражение, заставляющее доводить Мистраля до белого каления и злиться самому, отказываясь признавать любые компромиссы, словно они демонстрировали слабость характера. Без малейшего понимания, что слаб именно тот, кто боится слабости, а не тот, кто, безоговорочно принимая собственную слабость, становится сильнее. Ведь приятие даёт разум, в то время как протест порождает отрицание и гнев. А гнев ослепляет, лишая рассудка.

Безоговорочно уважая и принимая других, Ири оказался не в состоянии уважать и принимать Мистраля. Ни его мнение, ни его личность. Потому что эта личность затрагивала его, вскрывая эмоции на таком глубинном уровне, достигнуть которого способен только глубоко небезразличный человек. И вместо того, чтобы задуматься над возможной причиной подобного отношения, остановиться и храбро взглянуть в глаза собственного малодушия, Ири, как и Мистраль, предпочёл уйти от понимания, выискивая в каждом брошенном слове подвох, упрёк в свой адрес, а любой аргумент или довод используя в качестве доказательного плацдарма для ответного возражения...

Бессмысленная война, идиотский антагонизм, противостояние в боязни проиграть на поле боя несуществующего сражения с собственным самолюбием. Глупо отрицать очевидное: безразличные к ударам врагов, они оказались чувствительны к булавочным уколам друг друга, каждый раз испытывая настоящую боль. Бездумно, но безошибочно били в ответ, чтобы вернуть страдания в равной мере, как если бы это могло излечить рану, а если не излечить, то облегчить последствия.

Не в состоянии осмыслить масштаба притяжения и разобраться в происходящем, они выбрали неверную тактику, предпочтя встать по разные стороны баррикад, просто потому, что проще и легче не искать причин, а пойти на поводу следствий.

Иногда признать существование чего-либо оказывается очень сложно. Не просто признать — суметь принять. Осознать, смириться и жить с этим, выделив в нише своего мировоззрения новую полку для понимания, что отрицая что-либо, ты тем самым доказываешь его наличие, поскольку бессмысленно отрицать то, чего нет.

Вот только богиня любви не терпит компромиссов. Не признаёт сделок и не берёт отступных, жестоко наказывая безумцев, пытающихся противостоять ей. Давая шанс и надежду тем, кто принимает божественное откровение, и беспощадно отбирая их у тех, кто отвергает её дары, не в силах понять, как щедра и бескорыстна она в начале, предлагая луну за грош, и как безжалостна может быть потом, проверяя на прочность усомнившихся, заставляя их доказать, что они действительно достойны.

Нет, Ири не мог понять случившегося. Он смог бы принять постель с Мистралем, но для того, чтобы делить с ним ложе, стоило найти вескую причину это делать, помимо физического притяжения. Осознать, что для него... для них обоих, это не просто близость тел, а нечто большее, гораздо более глубинное, скрывающееся за этой близостью. И вот теперь, когда она случилась, чувство приобрело форму, получило имя, произносить которое Ири, точно так же как и Мистраль, категорически отказывался

Он любит Мистраля? Неужели он любит Мистраля... Всё это время... он, оказывается... Нет, слишком невероятно, невозможно! Тогда почему сердце столь отчаянно болит, выстукивая его имя? Люблю... Я люблю его?! Боже! Я его люблю... Ты вляпался, Ири Ар. Вляпался по самые уши.

Ири Ар схватился руками за голову, словно силился оторвать её за подобную ересь, но вряд ли это могло ему теперь помочь.

Сейчас Мистраля не было рядом. После близости они приняли ванну, умудрившись разместиться в ней вдвоём, и эти чудесные мгновения, вид смеющегося беззаботного Рана, брызгающего в него водой, Ар не пожелал бы забыть ни за какие сокровища мира. Потом они вместе обедали. Болтали так легко и непринуждённо, словно занимались этим всю жизнь, шутливо подначивая друг друга, делясь разными историями — больше похоже на сон, чем на реальность, но это не было сном.

Совершенно обворожительный Мистраль в домашнем халате, искренний, естественный, без малейшей доли пафоса и отчуждения, настолько близкий и родной, что временами Ири забывал доносить ложку до рта, застывая и любуясь им с замиранием сердца.

Но кое-что не изменилось: властность и авторитарность Мистраля, свято уверенного в собственной непогрешимости и, разумеется, в том, что он всегда знает, что будет лучше для остальных, остались на прежнем уровне.

Ран так и не разрешил любовнику вылезать из кровати, непреклонно заявив, что для полного выздоровления Ири должен отлежаться, как минимум, пару дней. А для того, чтобы Ар подчинился и не вздумал шляться по дому, запер шкаф с одеждой на ключ, оставив ему только ночную рубашку.

Ири внутренне взбесился, но от выразительного многообещающего взгляда, которым Грандин одарил его перед уходом, сообщив, что если кто-то будет умницей, он об этом не пожалеет, у Ара моментально сладко заныло внизу живота. Он желал Мистраля. Желал его так, что отшибало мозги, чем Ран бессовестно пользовался.

Из-за этого Ири злился. И на Мистраля, и на себя. Даже больше на себя, потому что попал в такую позорную ситуацию.

Ему следовало объясниться с Грандином и расставить все точки, не оставляя возможностей для недопонимания. Но как объясняться, когда от вида надменного Мистраля у Ири Ара отключается рассудок, и возвращается он не скоро и лишь при условии, что Мистраля нет поблизости.

За прошедшие сутки, не считая десятков нежностей, глупостей и прочей ерунды, что свойственна влюблённым под влиянием ударяющих в голову гормонов, они не сказали ничего дельного, не говоря уже о том, что ни один из них не затронул тему отношений. Словно случившееся было чем-то естественным, само собой разумеющимся.

Да они же два дня назад мечтали уничтожить друг друга. Неужели это спасение так на них подействовало? А если Грандин лжёт ему?

От этих мыслей Ири становилось не по себе.

Если Мистраль лжёт и играет с ним? И весь этот спектакль затеян исключительно с одной целью — унизить его.

Нет! Невозможно! Грандин не способен на это.

Способен, — отозвался упрямый внутренний голос, — уж кто-кто, а Грандин очень даже способен. Человеческих чувств для него не существует. Ведь ты сам знаешь, сколько разбитых сердец числится за ледяным принцем, а ему попросту наплевать на это. Теперь к ним присоединится и твоё, солнечный мальчик. Если только ты позволишь себе проиграть, сдашься ему окончательно и бесповоротно. Что происходит в Академии? Ты даже не поинтересовался, что с твоими друзьями. Эльресто, Камю, Дин — они сходят с ума от беспокойства, пока ты тут развлекаешься в плену у ледяного принца. А как ты думаешь, сможешь ли ты общаться со своими друзьями и быть вместе с Грандином? Это смешно, Ири! Рану нужна власть над тобой. Он мечтает тебя раздавить, а для того, чтобы раздавить, ему важно заполучить тебя целиком и полностью, чтобы ты сам стал его покорным рабом. И он уже почти заполучил тебя. Даже секс между вами — это просто попытка оставить на тебе свой след. Он пометил тебя, как свою собственность, а ты радуешься и замираешь от счастья, когда он ставит на тебе свои отвратительные метки и заставляет признаваться в том, что ты принадлежишь ему. Разве ты позволишь себе докатиться до этого, Ири Ар?! Единственное, что нужно Мистралю от тебя, — это удовлетворение собственных амбиций. Заполучив твоё "Люблю", он посмеётся над тобой и вышвырнет на помойку, как и всех остальных.

От этих мыслей Ири хотелось биться головой об стенку. Нет, это неправда! Ран... Что Ран?.. Любит тебя? А тебе самому не смешно от этих слов? Единственное, о чём может думать Мистраль, — это о самом себе, любимом, и собственном удобстве. Когда ты перестанешь устраивать его по каким-то параметрам, он даже не поморщится, разрывая отношения под благовидным предлогом. Если вообще снизойдёт до объяснений, дабы увериться в собственной непогрешимости.

Ири поднялся с кровати и подошёл к окну, рассматривая заснеженный сад, обнесённый высоким забором, за резными украшениями которого угадывался город.

Теперь происходящее воспринималось в совершенно ином свете и рядом не было Рана, чтобы прогнать призраков сомнения, разрушить всё и создать заново, как умел делать только он... Убедить Ири в том, в чём Ар оказался не в состоянии убедить сам себя. Он не верил Мистралю. В глубине души он не верил ни единому его слову. Это же было так очевидно. Без усилий отдавая свою веру всем, не мог отдать одному единственному человеку, потому что... потому что пережить подобную потерю окажется невыносимо больно.

А как верить, когда репутация ледяного принца известна всем, и знание некоторых подробностей ранит?! И ранило всегда, просто у него не было причины задумываться над этим, а вот теперь в сердце закрался липкий страх... Так чего же стоит твоя вера на самом деле, Ири Ар? Жалкий лицемер, любящий всех, но на самом деле не любящий никого

Грандин Мистраль... Что же ты сделал со мной?

Похоже на сон, — подумал Ири с горечью. — Это и есть сон. Прекрасный сон. Сможем ли мы остаться в этом сне, или он будет безжалостно разрушен одним из нас?

Ири отошел от подоконника и, задвинув бархатные шторы, вернулся в постель, заново застеленную, но продолжающую хранить в себе память о страсти запахом Мистраля, его небрежно брошенным на спинку халатом.

Ири злило лишение одежды и то, что Грандин так бесцеремонно, по-хозяйски распоряжается им. Словно, переспав с Ири, он сделал Ара своей собственностью, и это ужасно раздражало. Понимает ли Ран, что у него тоже есть свои чувства?

Ири — не ребёнок, нуждающийся в постоянной опеке. Она воспринимается унизительной, лишает права на самостоятельность и ставит под сомнение его умственные способности.

Как же нам будет тяжело понять друг друга. И принять. Почти невозможно. Что же за сила бросила меня к тебе, Ран? Зачем?

Чувство странное, неудобное, ненужное, неподвластное разуму. И как это понимать?

Ири тряхнул головой, сбрасывая зацикленность мыслей, начавших бродить вокруг одного и того же вопроса, не имеющего решения на данный момент.

Загонять самого себя в угол желания не возникало.

Ири решительно натянул просторный халат Рана и вместо того, чтобы продолжать самокопание, энергично вышел из комнаты, сообразив прогуляться по дому и заодно навестить знаменитую личную библиотеку Мистраля, по поводу раритетов которой в Академии плодилось множество самых невероятных слухов. Упускать представившуюся возможность казалось глупостью. Должен же он хоть какую-то выгоду извлечь из собственного положения?

Оставалось надеяться, что Мистраль не запирает комнаты на ключ.

* * *

**

Слуги при его появлении кланялись, приседали и постоянно спрашивали распоряжений. Ири пытался уловить насмешку или тень непочтительности, но поверенные Мистраля оказались слишком хорошо вымуштрованы хозяином, не позволяя лишних реакций.

"Воспитанные люди — отражение беспристрастности" — школа Мистраля ощущалась во всём, но даже беспристрастность не могла скрыть тщательно спрятанного любопытства и искреннего восхищения. Подобное отношение всегда казалось Ири немного несправедливым. Красивая внешность служила бесплатным пропуском в людские сердца, но разве способна она являть собой отражение души? Мысли, поступки — вот что делает человека. Но люди словно жаждали обмануться, бессознательно притягиваясь к тому, чего были лишены сами, создавая иллюзии, а потом удивляясь их несоответствию действительности.

Получается, любой дар, любой талант, любое нечто имеет свою цену, возлагая на обладателя повышенную меру ответственности, о которой он, возможно, совершенно не просил, да и не желал бы иметь, но должен принять на себя по умолчанию.

Впрочем, это было очень наивное представление идеалиста, мечтающего видеть целый мир в каждой грязной луже, но неспособного понять, какой грязной лужей порой является весь мир.

Ири дружелюбно улыбался, проходя по коридору и вежливо здороваясь с прислугой. Попросил сделать себе чай в той манере, что свойственна исключительно воспитанным людям, никогда не позволяющим другим, стоящим ниже их по сословной лестнице, ощутить неравное положение. Именно такой манерой общения великолепно владел Мистраль, но он, в отличие от любовника, вечно ищущего "ответственности чего-то там", прекрасно разбирался в жизни и людях, умея возводить невидимую стену между собой и окружающими, отсекая любое ненужное постороннее влияние.

Библиотека оказалась закрыта на ключ, но стоило Ири дёрнуть золочёную ручку, как невесть откуда немедленно возник степенный дворецкий и с важным видом, словно выполнял очень ответственную миссию по спасению гостей, распахнул перед Аром двери, сообщив, что чай будет подан ровно через пять минут, и если у господина будут особые пожелания относительно ужина, их незамедлительно учтут. Пожеланий не оказалось, за исключением того, чтобы избавиться от чужого присутствия, что впрочем, будучи человеком тактичным Ири предпочёл оставить при себе.

Когда он с вялым интересом просматривал книги, в дверь постучали, и в помещение, сильно краснея и смущаясь, вошла юная горничная с подносом в руках. Поставила его на стол, расправляя салфетки, снимая чашку.

Раньше бы Ири непременно проявил бы участие, постаравшись перехватить инициативу и избавить симпатичную девушку от лишних хлопот, не упустив возможности пофлиртовать. Однако сейчас он был слишком поглощён смятением собственных чувств, находясь в той отрешённой задумчивости человека, который не то чтобы спит, но вряд ли чётко воспринимает происходящее.

— Хозяин, Вы желаете, чтобы я поухаживала за Вами? — девушка вопросительно коснулась ручки чайника, давая понять, что здесь привыкли к любым капризам.

— Спасибо, справлюсь сам, — отозвался Ири, рассеянно перелистывая книгу, а затем нахмурился, проанализировав смысл фразы. — Почему Вы называете меня хозяином? В этом доме я всего лишь гость, в силу некоторых обстоятельств вынужденный воспользоваться гостеприимством господина Мистраля.

Глаза девушки изумлённо расширились. Наверное, она работала здесь совсем недавно, потому что дальнейшую реакцию Ири вполне понял и оценил, прекрасно понимая, что если бы с подобным столкнулся Грандин, служанка бы незамедлительно получила расчёт.

— Но... — девушка растерянно замялась, — хозяин Мистраль дал по этому поводу чёткие указания. Разве он не Ваш... — она покраснела и присела, поклонившись, понимая, что сболтнула лишнее, но договорила, подчинившись требовательному взгляду и одновременно желая развеять возможное недоразумение. — Господин Мистраль сегодня утром собрал прислугу и сообщил о том, что Вы останетесь жить в этом доме на равных с ним правах. Он приказал выполнять Ваши распоряжения, как свои собственные. Возможно, это всего лишь недоразумение. Прошу меня извинить.

Девушка окончательно смешалась, перейдя на откровенный лепет. Ири выронил книгу и теперь беспомощно смотрел на служанку, состязаясь с ней цветом лица, принимающего чудесный оттенок спелой малины.

Пылкая горячность, с которой неопытное создание поспешило исправить ситуацию, вызвало у Ара желание рухнуть там, где стоял:

— Но если бы это было так, мы были бы Вам очень рады. Хозяин Мистраль такой красивый, но он такой мрачный, а Вы так сияете! Он так и сказал про Вас, что Вы, как солнечный свет для этого дома.

— Вы ошибаетесь, — отрезал Ири и ощутил, что впадает в бешенство от мысли, как легко и беззастенчиво Мистраль всё решил за него. — Это недоразумение. Я не планирую оставаться и... Это недоразумение, — решительно повторил юноша и смутился, потому что служанка моментально погрустнела и расстроилась.

— Прошу извинить меня, господин Ар. Я позволила себе лишнего. Наверное, мы неверно поняли указания хозяина Грандина... Но, мне показалось, что он верил в то, что говорит, — девушку действительно следовало уволить, потому что языком она болтала сверх меры, позволяя себе обсуждать то, что её ни в коем случае не касалось. — Иногда, он совершенно не разбирается в чужих чувствах. Это грустно. Наш хозяин — хороший человек. Он добрый. Правда, в это трудно поверить.

— Как вас зовут? — мягко спросил Ири желая загладить неловкость.

— Карин.

— Вы очень любите своего хозяина, Карин. Это сразу ощущается, — заметил он ласково. — Я думаю, господину Мистралю очень повезло, что его окружают такие замечательные люди.

А затем его осенило.

— Карин, простите за нескромный вопрос, а Вы не знаете, где находятся запасные ключи от шкафа господина Мистраля? Я хотел бы немного прогуляться, но моя одежда в совершенном беспорядке. Ваш хозяин любезно предложил мне воспользоваться своим гардеробом, но кажется, забыл, что шкаф заперт.

Ири обаятельно улыбнулся и беспомощно развёл руками, демонстрируя комичную нелепость ситуации. Пожелай он поставить психологическое воздействие самоцелью, он бы манипулировал людьми не хуже Мистраля. Если сказать, что Карин растаяла, то это не отражало бы и сотой доли эмоций совершено очарованной девушки. Забыв черноволосого красавца хозяина, горничная мечтала услужить гостю буквально во всём.

— Конечно, я сейчас узнаю, — она выбежала из библиотеки и через минуту вернулась, слегка запыхавшаяся. — Господин Ар, я разыщу ключи. А Вас желает видеть господин Андреас Реам. Прикажете впустить его или попросите обождать?

— Конечно, пусть войдёт.

Ири кивнул немного растерянно, пытаясь представить, зачем он понадобился Реаму, и с каких пор Реама вообще заинтересовало его существование? Но затем обрадовался, решив, что с помощью Андреаса сможет узнать последние новости.

Андре вошёл в библиотеку, и Ири поднялся ему навстречу, дружески поздоровавшись.

Несколько мгновений Андреас холодно смотрел на него, явно не спеша с ответом. На светлых волосах таяли снежинки, сузившиеся глаза сверлили Ара взглядом. У Андреаса было довольно привлекательное узкое лицо, на котором сейчас застыло донельзя желчное выражение, придавая ему сходство с нахохленной птицей.

Длинный подбитый мехом плащ лежал на плечах, скрывая нескладную худую фигуру. Реам не потрудился снять его, а это значило, что он не собирается задерживаться.

Андреас пристально и в то же время злобно изучал Ара, поджав губы. Крылья его длинного носа дрожали от ярости.

Ири залился краской, осознав, с каким выражением Реам рассматривает надетый на нем домашний халат, и как изумлённо расширяются глаза, заметив разукрашенную засосами шею. Ири машинально запахнул воротник, умирая от неловкости под этой циничной понимающей усмешкой.

— Значит, это правда? — сказал Андреас безо всякого перехода. — Я думал, Грандин шутит, но, похоже, шутка оказалась донельзя правдоподобной.

Он внезапно расхохотался, и его пронзительный неприятный смех заставил Ири похолодеть.

— О чём Вы, бран? — холодно осведомился Ар, стараясь держаться с подчёркнутым достоинством.

Андре смерил его презрительным взглядом, полыхающим ненавистью, которую он даже не потрудился скрывать. Ири внезапно ощутил, что ему не хватает воздуха.

— Грандин Мистраль прибыл в Академию и теперь повсюду трезвонит о том, как устав воевать со своим соперником, придумал лучший способ победить — соблазнил одного безумно раздражавшего его Ири Ара.

Слова прозвучали как гром среди ясного неба. Ири ожидал чего угодно, но чтобы вот так, в лоб, чтобы это сказал Реам, его одноклассник?! Он ощутил настоятельную потребность присесть, потому что голова пошла кругом, а самого Ири резко повело.

— Что такое? — насмешливо и зло поинтересовался Реам. — Вы побледнели, прекрасный герен? Тогда падайте в обморок. Сейчас все обсуждают, правда ли, что отныне Вы будете жить в поместье Мистраля, и делают ставки, через сколько дней он Вас вышвырнет. Солнечный мальчик стал его личной персональной шлюшкой — это самая удачная шутка, которую он мог изобрести! Авторитет ледяного принца поднялся на недосягаемую высоту, — он почти выплюнул эти слова, а затем, подлетев к Ири, схватил его за отвороты и встряхнул. — Кому ты поверил, Ар?! Для него это всё игра. Он просто играет нами, неужели ты этого не понял, идиот?! Он же просто использовал тебя!!! — орал Реам как безумный. — Для тебя это будет самым худшим унижением! Но для меня... Я... Я люблю его, но ему плевать на мои чувства. Зато ради прихоти он переспал с тобой. Но тебе не придётся наслаждаться. Он разнёс новости о тебе по всей Академии, объявил тебя своим любовником и официально сообщил о том, что выбирает тебя своим новым компаньоном. Тебя! А я могу убираться к дьяволу. Да! Разумеется, сам Ири Ар упал к его ногам! — неистовствовал Реам, — да зачем ему было драться с тобой?! Ты недостоин его внимания. Он смял тебя, как скорлупку, а ты... ты...

Казалось, Андре сейчас ударит, но он просто разжал руки и отошёл на шаг, почти отталкивая от себя Ара, которому пришлось ухватиться за спинку кресла, чтобы не упасть от поразившего известия.

— Я думал, что ты единственный, кто способен не преклоняться перед ним. Я ненавидел тебя, за то, что ты не признавал его, всегда выступал против, осмеливался возражать. За то, что ты единственный — единственный, понимаешь! — не сдавался ему... Но сейчас, — Андреас безумно расхохотался, делая очевидной собственную истерику, — я вижу, что ты так же жалок, как и все мы. И сейчас я ненавижу тебя ещё больше за то, что ты позволил ему трахнуть себя. Лучше бы он тебя убил! Да будь ты проклят ничтожество, дрянь! Твоя цена — БУТЫЛКА ШАМПАНСКОГО!!! — он размахнулся и ударил Ири по лицу, и в первый раз в своей жизни Ири Ар не ответил на удар.

Реам уже давно ушёл, а Ири всё ещё стоял, застыв, глядя перед собой остекленевшим, ничего не выражающим взглядом. Потом медленно опустился на пол, проводя по лицу ладонями, словно пытаясь содрать невидимую отпечатавшуюся на щеках грязь. На мгновение прикрыл глаза.

Нет, он не плакал и даже не дрожал от ярости или гнева. Просто на душе стало как-то до обидного пусто, и всё разом сделалось безразличным.

Когда сияющая Карин влетела в библиотеку, чтобы сообщить, что нашла ключ, она застала жуткую картину: Ири Ар сидел на полу, голова его была опущена вниз, и он казался неживым, сломанным, словно кукла. Поднял на девушку пустые глаза и улыбнулся механической улыбкой:

— Ты нашла ключ? Спасибо, Карин, ты мне помогла.

Глава 17

Ири Ар уехал в Академию. В голове царил туман, вязкая омерзительная вата мыслей по поводу произошедшего и предстоящего.

Он не испытывал стыда или унижения, гнева или досады, он не испытывал НИ — ЧЕ — ГО. Все стало безразлично, как если бы мир разом потерял свои краски, и оказалось, что единственное, что его населяет, — это серая унылая пустота.

Вкус предательства — самый горький и отвратный вкус. На что обижаться, если он изначально понимал, знал, на что идёт и чем всё это может закончиться? Но вот очутился совершенно беззащитен перед прозой жизни, потому что ледяной принц оказался единственным человеком, способным пробить его по-настоящему, по живому, до самой беззащитной жутко-болезненной глубины, содрав кожу.

Оставалось смириться с этим, признать своё поражение и сделать всё возможное, чтобы уберечь самого себя от Мистраля в дальнейшем. Не позволить разрушить полностью.

С самого начала, с самого первого дня их встречи Ири интуитивно чувствовал угрозу, исходящую от этого человека, заставившую его ощетиниться, пройти мимо и не подать руки, бежать от любых отношений, потому что эти отношения причинят боль. И испугавшись боли, Ар отказался от радости...

Он совершенно равнодушно встретил своих друзей и безразлично заверил, что ему плевать на Грандина Мистраля и обуявшую его паранойю относительно их связи. Сказал как отрезал, и как-то сразу всё вроде бы изменилось и стало по-другому.

— Ты знаешь, я никогда его не видел таким, — взахлёб тараторил Эльресто. — Он никогда не общался со мной, а тут сам подошёл и сообщил, что с тобой всё хорошо, и ты великолепно себя чувствуешь. Правда, сказал в своей обычной манере. И за что он меня так ненавидит? А ты знаешь, какие тут кипели страсти? Он спас тебе жизнь. Серьёзно! За тобой с моста прыгал. Не видел бы собственными глазами — в жизни не поверил. Вас просто чудом вытащили!

Эльресто передёрнуло на секунду от воспоминаний о случившемся.

Нетрудно было догадаться, что Ал ощущает вину, но вместе с тем, товарищ казался слишком взбудораженным, и ему требовалось выговориться:

— А потом он объявил, что ты его компаньон. И знаешь, тут такое говорят про вас, что даже не верится! Но понимаешь, это сказал Мистраль и... Это ведь не может быть правдой, Ири? Даже если между вами что-то и было, ты же ведь не станешь встречаться с ним? Ты не станешь его компаньоном? Ведь это не правда?! — Ал смотрел на него умоляющими глазами, и от этого Ири стало донельзя и тошно: слишком похоже на взгляд Реама, предназначенный Мистралю.

— Эльресто, хоть ты избавь меня от домыслов. Грандин Мистраль не имеет для меня никакого значения. А теперь, сделай одолжение, закрой эту тему. Мне плевать, кто станет моим компаньоном, но одно я могу пообещать точно — этим человеком никогда не будет Грандин Мистраль.

— Но тогда, — кажется, Эльресто Ал был обрадован. Он даже не скрывал своего облегчения, а потом, набравшись смелости, взял Ири за руку, — Ири, если у тебя нет товарища... Я понимаю, что ты "сияющий", конечно...

— Эльресто, ты мой друг, и никто не займёт твоё место, — уверенно пообещал Ири.

— Но ведь ты не признаешь меня официально, — вздохнул Эльресто.

— Тебе так нужно, чтобы это было официально? — Ири безразлично пожал плечами. — Хорошо, я сделаю это завтра. Но я не уверен, что это поможет тебе перейти в класс "сияющих", всё-таки здесь строгие прави...

— Да к чёрту "сияющих", Ири! — Эльресто обхватил его за талию, приподнял в воздух и закружил. — Не нужно мне твоё заявление, дурак, — сказал он, взъерошивая светлые волосы. — Но всё равно спасибо. Знаешь, когда я узнал про вас с Мистралем, я испугался. Подумал, что потерял тебя.

Ири слушал его вполуха. Ему это было абсолютно безразлично. Всё, что касалось отношений с Грандином, умерло в один миг. Он предчувствовал, что так будет, в ту секунду, когда терял голову от первого поцелуя, что это просто шутка, розыгрыш, желание раздавить...

Наверное, если бы Ири Ар подсознательно не был готов к происходящему, именно это бы и случилось. А сейчас ему сделалось всё равно, и равнодушие стало для него лучшей защитой.

Но эта защита не могла спасти его от одного — Грандин Мистраль одержал победу над сияющим мальчиком. Ири Ар словно погас.

Он бесцельно брёл по коридору, сам не зная, куда и зачем идёт. Он даже не знал, как пережил этот день, выстоял под прицелом любопытных взглядов, под градом бестактных, ранящих расспросов.

Ири прибыл в Академию к последнему уроку и был несказанно рад, что к этому моменту Грандин Мистраль покинул класс и отбыл в город. Они разминулись, и это оказалось спасением.

Ири не хотел сейчас видеться с ним. Сейчас он был не готов, ощущая себя полностью разбитым, морально и физически опустошённым. Высказать ему в лицо, что он подонок? А что от этого изменится? Похоже на претензии брошенной бабы... Нет! Ири Ар никогда не докатится до подобного, никогда он не станет злиться, обвинять, умолять... Всё кончено, Мистраль. Всё кончено, так что теперь вряд ли ты сможешь взять больше, чем взял, посмеяться сильнее, чем уже посмеялся.

И может быть, это к лучшему, что всё вскрылось настолько быстро, потому что если бы отношения затянулись, пережить случившееся оказалось бы гораздо больнее. А так... удачная шутка, насмешка, издёвка — да что угодно! Она не раздавит меня, Мистраль, зря надеешься!

Глава 18

Давно уже стемнело. Зимой темнота приходит слишком рано, умеряя пыл и активность, и сейчас Ар впервые оказался благодарен этому благословенному снежному времени года, позволяющему безнаказанно отсиживаться в своей комнате. Он стоял у окна, прислонившись пылающим лбом к ледяному стеклу, и не замечал ничего. Точно так же, как весь вечер не замечал косых взглядов и перешёптываний одноклассников за спиной.

Наверное, нужно лечь спать или сесть за учёбу. Он и так много пропустил за эти дни. Нет, немного, были же каникулы. А потом...

Окна его комнаты выходили на парк и ворота Академии, открывающие широкую, ведущую к городу дорогу, поэтому он без труда заметил летящего галопом всадника. Деревья стояли, засыпанные снегом, и сквозь голые, лишённые крон ветви хорошо было видно происходящее. Плащ развевался за спиной, из-под копыт вылетала снежная пыль. Всадник стремительно подлетел к воротам, резко осадил коня, спешился и, небрежно бросив поводья привратнику, быстрым шагом ринулся к ступеням.

Ири с вялым любопытством наблюдал за гостем, гадая, что ему могло понадобиться здесь в такой поздний час. И тут прибывший поднял голову и внимательно посмотрел на юношу, стоящего у окна. Взгляды их на секунду встретились, и Ири в ужасе отшатнулся назад, опрокинув тумбочку, и едва не свалился на пол, вовремя ухватившись рукой за спинку кровати. Сердце судорожно колотилось в груди, горло сдавило, ноги сделались ватными, а в животе начал собираться тугой неприятный ком страха. Потому что Ар в жизни не представлял Грандина Мистраля в подобной ярости. И, судя по выражению прекрасного, искажённого гневом лица, причиной этой ярости был он, Ири.

* * *

**

Ещё никто и никогда не видел ледяного принца в гневе. Казалось, что Грандин Мистраль не способен злиться. Он подавлял людей, не впадая в такие ненужные крайности как крик или потрясание кулаками. Его тихий голос действовал гораздо эффективнее любого самого громкого окрика, способный отстегать не хуже кнута. Грандин никогда не делал поспешных поступков или заявлений. Складывалось впечатление, что за всем миром и его занятной жизнью он словно бы наблюдает со стороны.

Сейчас Мистраль шёл по коридору, и ярость его была столь страшна, что даже длинные ухоженные волосы, казалось, поднимались дыбом. Тягучая зловещая аура, распространявшаяся от стройной изящной фигуры, заставляла студентов в панике шарахаться в стороны и молиться о том, чтобы никогда в жизни не увидеть снова жуткий разъярённый взгляд ледяного принца. Он не просто леденил и замораживал насмерть, он убивал на месте, умудряясь одновременно вымораживать кровь и метать молнии.

Я не боюсь. Я не боюсь. Я не боюсь! — уговаривал себя Ири, у которого разом вылетели из головы все мысли. — Я не... Да какого чёрта?!

Он открыл дверь и бросился по коридору, надеясь спастись бегством до того, как Грандин Мистраль поднимется чинить расправу в его комнату. Но не успел. Мистраль мыслил гораздо эффективнее Ири, умея просчитать стандартную человеческую логику. Он появился с противоположного выхода в левое крыло, куда стремительно пытался удрать Ар, решив, что Мистраль предпочитает исключительно прямые атаки с центра.

Увидев вынырнувшего навстречу взбешенного Грандина, Ири, обладающей отменной реакцией, резко затормозил. Они замерли в нескольких метрах друг от друга, оба тяжело дыша от быстрого бега.

Я его не боюсь, не боюсь... Я не боюсь...

— Ииррриии, — со смертельным приговором в голосе, растягивая его имя, произнёс Мистраль и сделал медленный шаг навстречу. На его губах появилась маниакально-кровожадная улыбка.

Я не бо...

Издав нечленораздельный звук, Ири Ар развернулся и стремительно ринулся прочь. Нельзя сказать, что он банально струсил, но почему-то впервые в жизни ему вдруг остро захотелось пожить подольше. Грандин на мгновение опешил. Он не ждал такой реакции, подтвердившей все его самые худшие опасения. Ири удирал, а значит, он был виноват. Не раздумывая, Мистраль рванул следом, методично загоняя свою желанную добычу.

Ири бежал так, как, наверное, не бегал никогда в жизни. Стометровку коридора он преодолел за десять секунд, вот только не учёл, что Грандин и в обычной жизни всегда дышал ему в затылок, а тут... Мистраль догнал его на повороте, схватил за одежду и дернул на себя. Ири забился, сопротивляясь, решил, что живым не дастся, и на всякий случай приготовился кричать. В том, что Грандин спятил, у него не оставалось никаких сомнений.

— Пусти ме... — крик перешёл в нечленораздельное мычание: Грандин попросту зажал любовнику рот и перехватил поперёк живота, таща в сторону спален. Ири отчаянно брыкался и пытался отбиться, лупил пятками по ногам Мистраля в надежде, что появится кто-то из учителей и прекратит этот беспредел. Но учителя то ли спали, то ли отличались умом и сообразительностью, достаточными, чтобы понять: встать на пути разъярённого Грандина Мистраля способен только самоубийца.

Грандин пинком распахнул дверь комнаты Ири и, захлопнув её аналогичным способом, швырнул упрямца на кровать. Затем неторопливо запер дверь на засов и развернулся в сторону забившегося в угол любовника, глаза которого судорожно шарили по комнате в поисках оружия. Не найдя ничего подходящего, Ар обхватил подушку и выставил её перед собой, очевидно не понимая, насколько нелепо это выглядит.

— Итак, — нарочито небрежно начал Мистраль, расстёгивая плащ и вместе с перевязью бросая его на стол, — я готов выслушать твои сумбурные объяснения, — он сделал короткую паузу и склонил голову, словно прислушиваясь или давая Ири время осознать смысл своих слов. — А затем ты соберёшь самые ценные вещи, и мы едем домой. Это всё!

Ири, которого взбесила самоуверенная манера Грандина, сразу же забыл свой страх, вскипел и поддался на провокацию, за которой, впрочем, не стояло ничего, кроме банальной усталости и нежелания выяснять отношения.

Покинув Академию, Мистраль весь день промотался по городу, выполняя поручения дяди. И видит бог, ноги его гудели, задница ныла от нескольких часов, проведённых в седле, и всё, что он хотел, — это вернуться домой, сграбастать под бок Ара, по которому умудрился затосковать спустя десять минут после расставания, и нормально выспаться. Но не тут-то было! К сюрпризам подобного характера, очевидно, стоило начать привыкать.

— А у меня нет желания объяснять тебе причины своих поступков. Ты получил, что хотел!

— Вот как? — с неприятным выражением осведомился Грандин, начиная понимать всю грандиозность чужой дурости. — И что же я получил? Просвети меня, если не трудно.

— То, чего ты добивался! Солнечный мальчик был оттрахан ледяным принцем, — яростно выкрикнул Ири и прибавил с горечью, — и оказался таким дураком, что был этому рад! Потрясающая победа! Сто очков в твою пользу. Я проиграл и не оправлюсь. Пойду зализывать раны. Для меня всё кончено. Мой авторитет отныне равен нулю. Ты, как всегда, на высоте, и я тебя с этим поздравляю. А теперь будь добр, убирайся из моей комнаты!!! Я не желаю тебя видеть!

— Что ж, — Грандин кивнул, словно услышав то, что хотел услышать, — всё сказал?

А затем, подойдя к Ири, вырвал у него из рук подушку и, взяв юношу за плечи, притянул к своему лицу.

— А ТЕПЕРЬ СЛУШАЙ МЕНЯ! — прошипел он таким тоном, что у Ири ослабли колени. — Если я ещё раз услышу из твоих уст подобный бред, то очень, очень сильно рассержусь на тебя, и то, что я с тобой сделаю не доставит удовольствия нам обоим. Я не знаю, что наговорила тебе эта тварь Реам, и не хочу знать. С ним я разберусь позже. Меня гораздо больше интересует другое: ЗА КОГО ТЫ МЕНЯ ПРИНИМАЕШЬ раз посмел подумать, что я способен так поступить с тобой?! — рявкнул он, с силой встряхнув любовника, словно это могло вбить понимание. — Мне неважно, что ты думаешь по поводу произошедшего между нами. И я не стану уточнять, понял ли ты сам, какую чушь несёшь, спишу на аффект. Но если ты считаешь, что безразличен мне и я просто использовал тебя, вынужден просветить: ты мне небезразличен, я собираюсь продолжать наши отношения! И, демоны меня забери, МЫ БУДЕМ ИХ ПРОДОЛЖАТЬ!!!

— Между нами никогда не было и не будет никаких отношений!!! — заорал Ири, взбешенный его приказным повелительным тоном. — Всё, что случилось, было ошибкой, и я не желаю её повторять снова. Мне плевать на тебя и на все твои штучки, потому что ТЫ МНЕ АБСОЛЮТНО БЕЗРАЗЛИЧЕН!!! А теперь убирайся!

— Вот как?! — Грандин прищурился. — Тогда оттолкни меня, если сможешь!

Он резко притянул Ири к себе и поцеловал, запустив пальцы в волосы, властно проводя рукой вдоль тела и отправляя ладонь исследовать вожделенную территорию.

Ар забился, пытаясь высвободиться. А в следующую секунду уже сам тянулся Мистралю навстречу, позволяя умелым пальцам заползти в ширинку своих брюк, позволяя расстегнуть рубаху, позволяя ему всё, полностью сдаваясь настойчивым ласкам и совершенно теряя голову от нахлынувшей, лишающей рассудка страсти.

Грандин отстранился от него, с трудом унимая бешено прыгающий пульс, замер не двигаясь. Сейчас он был взбешен и, хотя близость Ири пьянила сильнее самого крепкого вина, всё же собирался проучить этого маленького идиота.

Ар понятия не имел, какие чувства испытал окрылённый Мистраль, вернувшись домой и обнаружив побег. Словно мир разом рухнул, сломавшись под грузом неверия, заставляя ощутить себя глупым сентиментальным идиотом. А когда он узнал, что приходил Реам — Грандину показалось, что небо и земля поменялись местами. Ири бросил его! Неважно, что наговорил ему Реам, с Реамом он разберётся. И если тот не полный дурак, в чём Мистраль впервые засомневался, ему следует как можно скорее подать документы на отчисление, до того как Мистраль убьёт его. Но Ири... Ири его предал! После того, как Грандин открылся ему, снял все свои щиты и заслонки, разрушил стены! После того, как он позволил себе испытать страсть и понял, что для Ара готов отпустить свои чувства из-под замка запретов! Ири, проклятый глупый мальчишка, снова, как и тогда, в первый день их встречи, безжалостно отверг этот дар, не понимая, что ему предлагают. Пройдясь ногами по оголённым чувствам, плюнув своим поступком в душу, точно так же, как до этого он растоптал его гордость на глазах у всей Академии, отвергнув протянутую ладонь!

Да за что ты в моей жизни?! Как проклятие, как наваждение! Из-за тебя я сам не свой. Теряю себя и не могу обрести до тех пор, пока ты не принадлежишь мне целиком и полностью, растворяясь во мне — в моём теле, в моих объятиях. Я ненавижу тебя, Ири Ар! Как же сильно я тебя ненавижу за твою способность разрушать всё на свете. И люблю тебя, не в силах отказаться от этого чувства.

Ири потянулся к его губам и рукам, и тут до него дошло... С приглушённым воплем он отпрянул назад, пылая от стыда, унижения и отвращения к самому себе.

Мистраль следил за ним с холодной язвительной усмешкой.

— Какая пылкая реакция! Я бы сказал, ты весь кипишь от безразличия ко мне, Ири, — ядовито заметил он.

— Это ничего не значит, — простонал Ар, судорожно пытаясь стянуть края распахнувшейся рубашки, — я не желаю видеть тебя. Я не знаю, почему моё тело так реагирует на твои проклятые прикосновения! — заорал он.

Грандин, скрестив руки на груди, самодовольно победно ухмыльнулся. Это окончательно вывело Ири из себя.

— Убирайся вон! — рявкнул он. — Не желаю иметь с тобой ничего общего! Не желаю видеть тебя! Убирайся!!!

Мистраль прикусил губу, а затем, не сводя с него бешеных чёрных глаз, принялся раздеваться.

— ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ?! УБИРАЙСЯ!!!

— Я собираюсь любить тебя, Ири Ар! — Грандин походкой приготовившегося к нападению хищника неторопливо двинулся к нему, с видом полного превосходства на лице, откровенно давая жертве понять, что сбежать она никуда не сможет. — Я собираюсь заниматься с тобой любовью до тех пор, пока вся эта дурь не вылетит из твоей головы.

— Не... Не смей, — Ири почувствовал, что голос его предательски сел, а по телу моментально побежали восхитительные тягучие ручейки стремительного возбуждения.

Как только Мистраль дотронется до него, он потеряет голову, а удовольствие станет невыносимым, и он снова будет стонать в его объятиях и умолять, руководствуясь не разумом, но слепым животным инстинктом, орущим: "Моё!"

— Не прикасайся ко мне! — Ар отчаянно пятился, с ужасом следя за тем, как улетают на пол синий мундир, шейный платок и стянутая через голову рубаха. С ужасом и в то же время невольно любуясь его неторопливыми уверенными движениями, прекрасным стройным телом, одновременно изящным и мускулистым. Грандин перехватил его испуганно-восхищённый взгляд и подмигнул:

— Нравится, радость моя? Это всё для тебя, мой сладкий.

Ири опомнился и, зарычав, отпрянул назад, завертев головой в поисках спасения, стараясь не смотреть на потянувшиеся к поясу на брюках красивые аристократические пальцы.

— Не хочешь помочь? — осведомился Грандин, кривя губы в понимающей тонкой улыбке. А его насмешливые проницательные глаза... Ар мечтал исчезнуть и никогда не появляться на свет, потому что вынести этот ироничный взгляд было выше его сил.

Стоило Мистралю увидеть потемневшие расширенные зрачки Ири, и Грандин простил ему всё. Боже, ну что за детская наивность, разве можно настолько не уметь прятать свои мысли.

По лицу Ири можно было не просто читать, как в открытой книге, — можно было при некотором желании добавить новые увлекательные главы. Ар хотел его, хотел до дрожи в коленях, и сейчас изо всех сил сопротивлялся сам себе. Это было настолько очевидно, что гнев моментально растворился, уступая место нахлынувшей нежности.

Мистраль, по-прежнему улыбаясь, расстегнул ширинку и недвусмысленно провёл рукой по выпирающей из-под тонкого белья набухшей плоти, а затем выпустил её на свободу и, пронзая Ара страстными призывными взглядами, принялся ласкать себя.

Для Мистраля Грандина никогда не существовало стереотипов и правил.

Ири никогда не думал, что это может быть так. Грандин не прикоснулся к нему ничем, кроме взгляда, но этот взгляд плавил изнутри, заставляя прочувствовать всё, что сейчас вытворяли уверенные руки, ласкающие безупречно прекрасное тело. Мистраль демонстрировал себя, двигаясь в беззвучном танце, повторяя ладонями изгибы собственных линий. Трогал живот, грудь, соски, сжимая их и заставляя Ири раз за разом изнывать от желания припасть к ним губами. А затем он коснулся пальцами своих губ и принялся вытворять такое, от чего у Ара вновь подогнулись колени, а в штанах сделалось настолько тесно, что это начало причинять неудобство.

Грандин сделал неуловимое движение бёдрами, и брюки вместе с бельём упали к его ногам, обнажая великолепие совершенной плоти, достойной полотен гениальных мастеров кисти. Но Мистралю не было никакого дела до зависти художников, единственный, кого он желал впечатлить, стоял перед ним, находясь полностью в его власти. Мистраль изящно переступил через одежду, однако, вместо того, чтобы шагнуть к замершему у стены Ири, подошёл к столу и, небрежно сбросив учебники на пол, медленно и соблазнительно облокотился на столешницу, невероятно изгибаясь...

У Ара кровь едва не хлынула носом. Он не помнил, как оказался рядом с Грандином, опрокидывая его на стол, набросился, рыча, покрывая восхитительное тело поцелуями. Сам не понимая, что хочет сделать с ним, но не в силах не прикасаться, как если бы Мистраль в одну секунду сделался магнитом, притянувшим и намертво впечатавшим его в себя губами, ладонями, животом, ниточками сердца, прорастающими из центра груди, чтобы исчезнуть и раствориться внутри чужого тела.

Не в силах отпустить ни на мгновение, желая сблизиться с ним, слиться воедино, заставить принадлежать целиком и полностью. Не понимая, как он был настолько глуп, чтобы добровольно отказываться от этого? Ведь это же очевидно — они созданы друг для друга, и нужно быть абсолютно тупым, чтобы не понимать, насколько идеально и уникально это совпадение. Когда разум может быть ослеплён глупостью и предрассудками, но тело, словно совершенный сверхчувствительный инструмент, прекрасно понимает истину и, находя ответы на вопросы, само расставляет всё по местам, и остаётся лишь принять это.

Грандин, тихо смеясь, подбадривал его жаркими поцелуями и ласковым шёпотом, помогая двигаться и направляя неумелые движения, сдерживая чужое нетерпение и растягивая удовольствие до максимума, до тех пор, пока тело Ири не взорвалось ослепительным фейерверком оргазма. Он буквально свалился на Мистраля, вдавливая любовника в стол, неистово повторяя его имя:

— Ран, Ран... О, боже... Ран!

— Тише, тише, любовь моя! Ты же не хочешь перебудить всю Академию? Ммм?

Грандин, улыбаясь, нежно обнимал его одной рукой, вторую направил вниз, собираясь закончить, но Ири перехватил его пальцы, поцеловал, а потом мягко, но решительно освободившись от плена рук, толкнул Мистраля на стол и припал к нему губами, лаская напряжённую плоть. Чувственно, по-особому трепетно и бережно, не просто отдавая благодарность, но словно рождая связь. Нечто особое на двоих, что не забывается спустя годы, потому что никто не делал это так и никогда не сделает после. Ведь каждый человек обладает особой индивидуальностью, но есть те, кто оставляет в памяти яркий след кометы, в любое действие и любое самое обыденное движение вкладывая особый глубинный смысл, обладая способностью создавать миры, и не просто создавать, но дарить эту способность другим.

Мышцы Грандина напряглись, он издал стон, вскрикнул и забился в судорогах, позволяя Ири выпить себя до дна, ощущая бешеное биение собственного пульса, пытаясь выровнять дыхание, сознавая, до чего же Ар хорош. Неопытен, но как же хорош! В своей полной неискушённости, умудрившись уделать Мистраля по всем статьям, даже не понимая, что только что победил его, лишив рассудка, желания сердиться, абсолютно всех щитов и заслонок.

Обхватив любовника за шею, Грандин притянул его к себе, поцеловал благодарно, хотя, судя по восторжённому умалишённому состоянию Ири, мог и не церемониться. Ар, кажется, так и не мог прийти в себя от счастья, понимая, что только что произошло.

— Пообещаешь, что больше не будешь надумывать глупостей? — ласково спросил Мистраль.

Ири покачал головой:

— Ран, почему? Почему ты... пошёл на это?

— Чтобы избавить от сомнений одного глупого солнечного мальчика, Ири! — поддразнил он в своей привычной манере и шепнул, потёршись носом о загорелое плечо, — пошли в кровать, у тебя здесь чертовски холодно.

— Я тебя отнесу, — с готовностью предложил Ар, но Грандин, которому надоело играть пассивную роль, разразился громким издевательским хохотом:

— Нет, мой сладкий! Твоя спина слишком драгоценна для меня, чтобы позволить напрягать её столь необдуманно.

Он выпрямился и соскользнул со стола, обнимая Ири и увлекая за собой.

— Носить тебя на руках — моя привилегия, пока не подрастёшь немного, — он выразительно шлёпнул Ири по макушке, которая сейчас находилась на уровне его глаз, да и то лишь за счёт того, что Ири не снял сапоги. Босиком Ар едва достигал Мистралю до кончика носа. И если раньше Ири это невероятно бесило, то сейчас этот факт утратил всякое значение: Грандин Мистраль перестал восприниматься соперником, а их отношения начали приобретать совершенно иной важный смысл.

Внезапно Ири понял, что по-прежнему одет, и смутился, осознав, что занимаясь любовью с Раном, повёл себя совершенно по-скотски, не соизволив скинуть даже сапоги. Мистраль только хмыкнул, толкнул его на кровать и прыгнул сверху, с совершенно неподражаемым распутным мурлыканьем избавляя любовника от всего, что не соответствовало постельной этике, включая смущение.

Через минуту Ар, получивший некоторое моральное удовлетворение от того, что был ведущим, с тоской осознал, что рядом с таким любовником, как Ран, ему ещё очень долго предстоит быть ведомым, в какой бы позиции он ни находился.

Грандин с ним был полностью согласен и, неторопливо освобождая виноватого возлюбленного от одежды, загадочно улыбался, думая, что как бы его радость не захлёбывалась от восторга по поводу произошедшего, наивно полагая, что Мистраль всегда будет уступать, скоро он разрушит эти иллюзии самым нежным и сладким способом. К чему он и приступил, переворачивая наивного любовника на бочок и обучая его ещё одному способу оказаться на равных. Ну, почти на равных.

Ири кусал подушку и зажимал себе рот, чтобы не кричать от накатывающего волнами экстаза. Медленные и быстрые движения Грандина за спиной сводили с ума. Ар таял в таких родных руках, начавших восприниматься дополнением к собственным, и всё тело казалось прозрачным и невесомым и невероятно лёгким.

Грандин и сам не понимал, откуда внутри него взялось столько неиссякаемой нежности. Она изливалась из него бесконечным потоком, и ему казалось, что ей не будет конца. Ему хотелось делать всё медленно. Насладиться каждым прикосновением к Ири, целовать подставленные опухшие губы, шею, ключицы, плечи, любовно обрисовывать напряжённый пресс, дразнить лёгкими касаниями пальцев, заставляя дрожать от предвкушения, ласкать спину и крепкие ягодицы, сжимающиеся так тесно, что Мистраль замирал, нашпиленный на острие этого ощущения, впервые сознавая значение выражения "до слёз".

Не просто близость, но такая близость, когда от счастья хочется просто умереть, и невозможно представить, что это может прекратиться, закончиться обыденной банальщиной, исчезнуть...

Впиться пальцами в чужие предплечья, сжимая с силой, оставляя синяки... Не вздохнуть, не выдохнуть. Замереть, с силой зажмуривая веки, понимая, что нужно контролировать себя, ибо Ири вызывал не просто желание секса, но желание вбиться до основания, достав до горла. Прорасти до самой макушки, застыть, ощущая запах, вкус, тепло, нежность, похожую на океан, из которого совершенно не хочется выплывать даже на миг, только окунаться ещё глубже, глубже. Добраться до предела, достигнув дна, чтобы осознать — предела не существует, а то, что существует, не имеет названия, оно безбрежно. И сейчас Ири добровольно дарил ему это, даже не понимая сам, что же он отдаёт. Двигаясь, откликаясь, сплавляясь кожей, подставляясь под поцелуи и целуя в ответ с такой силой, словно хотел вытянуть из Мистраля саму жизнь, а если бы и мог вытянуть, видит бог, Грандин Мистраль, не задумываясь, отдал бы ему каждый вздох.

Чувствительность Ири будоражила, подхлёстывая воображение придумывать всё новые и новые изощрённые ласки в абсолютно бездумном непонимании различия ощущений своих или чужих. Они сливались в единую бесконечную паутину движений. Никто так не реагировал, чутко резонируя на легчайшие прикосновения, чтобы взамен подарить нечто, столь же сильное и удивительное. С безошибочным чутьём находя, угадывая на его теле все сокрытые зоны, о существовании которых Грандин и сам не подозревал до сегодняшнего момента.

Счастье заполоняло изнутри, щекотало где-то в глубине, поднималось пьянящими воздушными пузырьками, ударяя в голову, вызывая эйфорию и желание смеяться.

— Ири, — прошептал Мистраль, почти задыхаясь, и, отбрасывая медлительность и нежность, набросился на податливое отзывающееся тело, изнывая от неутолимого любовного голода. Насытиться оказалось решительно невозможным. — Родной мой...

Любимый мой человечек!

Глава 19

— Почему я тебе всегда проигрываю? — с какой-то печальной светлой обречённостью шепнул Ири, когда, утомлённые любовью, они, обнявшись, лежали на мягкой удобной кровати, не предназначенной для двоих. Но сросшиеся воедино, они вряд ли замечали возможное несоответствие территории.

— Любовь моя, не хочу морализировать, но ты себя слышишь со стороны? — Грандин недовольно шлёпнул Ара по ягодице, благо та как раз находилась под рукой. — Ири, я уже сказал один раз и повторяться не вижу смысла: постель для меня не поле сведения счётов. Если у нас возникнут проблемы, мы решим их по-мужски, а наши отношения здесь ни при чём.

— Ран...

— Ммм.

-Почему мы вместе?

— Ириии, — Мистраль издал душераздирающий стон, полный зубовного скрежета, — я тебя сейчас укушу! Малыш, нам хорошо вместе, зачем это усложнять?

— Усложнять?

Ири развернулся и, устроившись у него на груди, поднял голову и покраснел, внезапно осознав, что Ран внимательно смотрит на него.

— Для нас это только секс? — спросил Ар тихо. — Просто секс и всё?

Грандин молчал. Признаться Ири в своих чувствах? — Он и сам до конца в них не разобрался. Промолчать или задать аналогичный вопрос? Но готов ли он к тому, чтобы услышать ответ, который и так знает? Ответ, что большими буквами читается на искреннем лице Ири, даже если сам он не понимает этого и задаёт дурацкие вопросы в надежде услышать ответ от Мистраля.

Грандин Мистраль никогда не был творцом чужих судеб и нёс ответственность только за свою собственную. Если Ар желает получить от него признание, это случится не раньше, чем сам Грандин будет готов признать наличие у себя чувств. Так что этот вопрос Ири для себя должен был решить сам, точно так же как и Мистраль.

— Для меня это не только секс, — честно признался Грандин, — но что стоит за ним, я пока не готов ответить, наверное, как и ты. И не вижу смысла забивать этим голову. Я думал, что ненавижу тебя, но оказалось, что всё это время... это были совсем другие чувства. А сейчас я не могу позволить тебе уйти. Можешь расценивать мои слова как угодно. Хочешь, назови эгоизмом, я не стану отрицать. Я не хочу быть без тебя, Ири. Так получилось, что я не хочу быть без тебя, и верю, что ты тоже желаешь быть рядом со мной. Поэтому и предлагаю тебе не просто постель, но более серьёзные отношения. И я собираюсь добиться этого любым способом.

— Но я еще не дал своего согласия. С таким ответом, честно говоря, я до сих пор сомневаюсь, имеет ли смысл продолжать встречаться. Мы слишком разные... — он вскрикнул, потому что Грандин чувствительно ущипнул его за ягодицу, — ай!

— Ири, — сладким голосом сообщил Мистраль и, поймав любовника за руку, положил его ладонь на свой восставший, жаждущий продолжения член. Ири застонал:

— Ран, только не говори, что ты ещё способен...

— О, я очень даже способен! — не меняя тона убийственно подтвердил Грандин, — и ты даже не представляешь, как мне приходится себя сдерживать до того момента пока, ты не дорастёшь до моих неумеренных аппетитов, радость моя невинная. Поэтому, если ты сейчас же не заткнёшься, требуя ответов, которые сам не готов дать, то я переверну тебя на живот и займусь твоей соблазнительной задницей, после чего сидеть ты не сможешь, как минимум, неделю. Надеюсь, это отвлечёт тебя от навязчивой идеи расстаться.

— Боюсь, после такого я ещё больше укреплюсь в этой идее, — пробурчал Ар, и был перевёрнут на живот, буквально зарычавшим Мистралем.

— Ири, — прошипел он, недвусмысленно нависая над ним, и добавил вкрадчиво, проводя пальцем вдоль узкой, сжавшейся от страха дырочки, — ты, кажется, что-то сказал?

— Это не честно, Грандин! — возмущенно запротестовал Ири, тщетно пытаясь вырваться. — Ты не даёшь мне сказать ни слова. Разве так можно?! Ты говоришь об отношениях, но сам в них ВИДИШЬ ТОЛЬКО СЕБЯ! У меня ведь тоже есть свои чувства. И желания...

— Мда... И какие же у тебя желания, радость моя? — мурлыкнул Грандин, целуя его шею и прокладывая влажную дорожку вдоль позвоночника.

Ар забеспокоился, пытаясь ненавязчиво вывернуться из плена сильных рук:

— Явно не те, о которых ты постоянно думаешь, озабоченный! Я просто не хочу ничего менять в своей жизни. Если ты хочешь, чтобы мы встречались, пусть будет так, но это не значит, что я стану твоим компаньоном в Академии, или ты объявишь меня своим любовником. Я не люблю излишнее внимание и... Ты что делаешь, извращенец?!

— Ири, мой сладкий, откуда такой испуганный голос? Я уже делал это с тобой, и ты был не против. Не отвлекайся, я тебя внимательно слушаю.

Мистраль, ласково целуя и покусывая крепкие ягодицы, раздвинул его бёдра и провёл по открывшейся для маневров территории языком.

— Ааай... оох, — Ири взвыл, когда Грандин, увлёкшись, попытался поставить ему засос. — Прекрати немедленно! Ты не можешь меня слушать так, это неуважение! Прекрати! — Ар разозлился, потому что Мистраль, кажется, не собирался воспринимать его слова серьёзно, — я не могу говорить, пока ты не перестанешь...

— Что не перестану?

— Делать это.

— И что же я такого делаю? — Грандин обожал дразнить его. Для Ири произнести что-то непристойное было подобно смерти, и Мистраль искренне наслаждался его смущенным замешательством.

Но сейчас Ири был слишком взбешен.

— Не придуривайся! Я хочу, чтобы ты относился ко мне с уважением, иначе я не буду... — голос Ара начинал срываться: ледяной принц действовал на него, подобно наркотику, — не буду с тобой встречаться.

Грандин выпустил его из плена и, вытянувшись вдоль его тела, улёгся рядом, уткнувшись носом в шею.

— Боюсь, этого я не переживу, — сказал он, и Ири снова не смог понять, говорит Мистраль серьёзно или шутит. Его ладонь неожиданно крепко обвилась вокруг груди Ири, вызывав у последнего тайный разочарованный выдох. Ему хотелось, чтобы Грандин продолжал, но признаваться в этом он не собирался.

— Но ты понимаешь, что я не собираюсь скрывать нашу связь и зажиматься с тобой по углам? — в этот раз голос Мистраля звучал абсолютно серьёзно. Он развернул Ара к себе и теперь, подперев голову рукой, выжидающе смотрел ему в глаза. Ири ощутил, что растворяется в магнетическом притяжении. У Грандина был необычный разрез глаз — миндалевидной формы, а суженные уголки слегка уходили вверх, придавая лицу что-то мистическое.

— Но... — слова протеста разом исчезли.

— Ири, — с нажимом пояснил Мистраль, — я не пятнадцатилетний мальчишка и не хочу бегать к тебе в комнату каждый раз, когда мне захочется увидеть твои прекрасные глаза. К тому же, здесь чертовски неудобная кровать. Если ты рассчитываешь, что я буду проводить наши ночи в ней, то ты глубоко заблуждаешься.

— Я тебя сюда не приглашал, — резко отозвался Ар. Всё-таки Грандин был самым несносным типом, которого он когда-либо знал.

— Нет. И это значит что завтра утром, — он мельком посмотрел на часы, — ого, уже сегодня, ты соберешь самые ценные вещи и переедешь ко мне. В отличие от тебя, я более гостеприимный.

— Нет! — Ири резко сел. — Я так не могу, Ран, пойми...

Грандин опрокинул его обратно.

— Все свои сумбурные отговорки оставь при себе. В них нет никакого смысла, кроме желания досадить мне, — непреклонно заявил он. — Если ты хорошо поразмыслишь, то поймёшь, что я прав. А теперь, — он поцеловал Ири и развернул к себе спиной, укрывая одеялом, — будь умницей и закрой глазки. Ты ещё успеешь поспать.

— Слушай, я не собираюсь переезжать.

— Спи.

— Не командуй, ты не у себя дома. И вообще, ты меня бесишь. Ты самый несносный тип, которого я... Ай, убери оттуда руку! Убери немедленно! Не трогай там... Нет, не надо! Ты что сдурел?! Нет, только не пальцы! И это тоже нет! Ооой! Ран, ну ты что делаешь?! — Ири беспомощно забился и всхлипнул, ощутив, что лежит зажатый между стеной и Мистралем, и Грандин выполнил своё обещание, насадив его на себя, как беспомощную бабочку, прижав ягодицами к своему животу. — Пусти! Ооой! Аааай! Ты скотина, Мистраль!

— О, ну хоть за что-то не придётся оправдываться. Ири, у тебя есть выбор, — зевая, проговорил Грандин и неторопливо сделал несколько глубоких, мучительно долгих движений, — ты всё ещё можешь убедить меня в том, что предпочтёшь заткнуться и уснуть.

— Грандин, я тебя ненавижу... ооой... ааах. Чёрт тебя...

— Радость моя, ещё немного и, поверь, я не смогу остановиться.

— Да! Чёрт, ненавижу тебя, Ран! Ооох... Ладно. Я молчу и не двигаюсь.

— Вот и умница, — Мистраль победно хмыкнул.

— Вытащи его!

— Спи, недоразумение моё.

— Иди ты... чёрт нет, не туда аааа... не смей, двигайся...

— Хммм... Уверен?

— Абсолютно!!!! — рявкнул Ири, щёки которого моментально вспыхнули. — Хватит издеваться. Я не могу уснуть, пока ты... во мне.

— Считай это маленькой предупредительной контрмерой, — утешающе успокоил Мистраль, с трудом удерживаясь от напавшего на него смеха.

— Твоя маленькая контрмера сейчас мне задницу разорвёт, — заорал Ири, ни капли не разделяя чужого веселья, и почти заныл, уткнувшись лбом в подушку. — Господи, и как я только согласился на это? Когда это могло показаться мне приятным?! Я никогда больше не буду заниматься с тобой сексом. Это отвратительно!

Грандин глубоко, почти мученически вздохнул и, отобрав у Ири подушку и всё остальное, за что тот ещё мог ухватиться, притянул его к себе и впился губами в затылок.

— Знаешь Ири, — сообщил он после недолгого раздумья, успев исцеловать и искусать его ушко, шею и плечи, и опустил руку вниз, чтобы найти просыпающуюся плоть, — у меня начинает складываться стойкое ощущение, что ты меня специально провоцируешь.

— Неправда! Мне... это... неприятно... оооох, Ран, не останавливайся!

— И кто кого здесь имеет? — спросил Грандин философски.

Глава 20

Наутро оба выглядели бледными и невыспавшимися.

Что касается Грандина, он был ещё и попросту зол: Ири не желал подчиняться ему и упрямился, словно ребёнок, не признавая чужую правоту. Мистраль находился на грани того, чтобы увести его силой и устроить неделю блаженства, после которой глупый мальчишка, наконец, поймёт все преимущества новой жизни и угомонится. Но с другой стороны, он отчаянно желал, чтобы и сам Ири приложил усилия к их сближению, предпринял хоть какие-то шаги, дав понять, что для него это важно и Мистраль не зря лезет из кожи вон, расшибая голову о чужую твердолобость. В отношениях равноценно должны участвовать двое — достаточно честный подход. Но Ири предпочитал делать вид, что допускает возможность отношений словно бы из милости к Мистралю, не понимая, насколько неприятны Грандину подобные одолжения и уговоры, от которых он в конечном итоге устанет, поставив вопрос ребром или вовсе решив по-своему. Искренний мальчик не желал замечать, насколько он лицемерит, изображая бедную овечку, попавшую в лапы чудовища и брыкающуюся всеми копытами. Вот только кто из них был овечкой, а кто чудовищем — порой вызывало сильные сомнения. С учётом поведения Ири, Мистраль бы принял его за овцу, неплохо устроившуюся за счёт сбрендившего от страсти чудовища, до которого бедная овечка соизволит снисходить под воздействием непреодолимой силы обстоятельств. Разрешая поцеловать себе копыта, расчесать шерсть и всё остальное, не представляя, как бесит Грандина подобный подход, оправданный разве что глупостью и неопытностью. Но это не может длиться до бесконечности, и рано или поздно Ири предстоит пожинать плоды своего же собственного поведения, и тогда взбешенный Мистраль его действительно сожрёт, отказавшись уважать любое проявление свободной воли, или же пошлёт к чёрту. Потому что подобным образом могут вести себя только дети, пока ходят пешком под стол, люди же, отказывающиеся брать на себя ответственность, признания в глазах ледяного принца не заслуживали. И очень неприятно и больно сознавать, что Ири инфантилен отнюдь не по причине терзающих сомнений — это действительно качество его характера.

Сейчас добиваться от Ара вразумительных объяснений казалось бесполезным. Ири младше на два года, и, видя перед собой этот детский сумасшедший дом, Грандин судорожно анализировал, пытаясь понять его реакцию, вспоминал самого себя. Но никак не мог вспомнить. В свои семнадцать он был достаточно зрелым и рассудительным юношей и, по его мнению, ничем не отличался от себя теперешнего.

По крайней мере, ему не приходило в голову выдумывать всяческие глупости и отрицать очевидное. Случившееся случилось — очередной девиз Мистраля. Отрицать, отказываться, делать вид, что ничего не произошло — относилось, конечно, к разряду некоторых светских уловок, но скорее в вопросах, требующих щепетильности, касающихся социальных и внешних причин, а не тогда, когда два человека встречаются, спят вместе, делят крышу над головой, и нет никаких обстоятельств препятствующих всему этому, но один из любовников упорно отказывается признавать наличие отношений... И как это назвать? Как такое понимать вообще? Не отказывая ему в сексе, Ар отказывался признать нечто существующее между ними... Вот от этого было очень больно. Почти мерзко, что и говорить.

Кипя в душе от ярости, Мистраль, тем не менее, старался быть адекватно справедлив. Желая встречаться с Аром, он всячески избегал отвечать самому себе на вопрос: почему он желает этого, связывает ли их что-то большее, чем просто секс? И поскольку он сам пока не готов расставить все акценты, глядя Ири в глаза, Мистраль был не вправе требовать ответ. Именно поэтому он анализировал, размышлял, искал выход из ситуации, принимая на себя навязанную роль, в надежде, что однажды Ири протянет руку, сделает шаг навстречу. Сам. Но, кажется, до этого им предстояло немало попортить крови и потрепать нервов друг другу.

Когда Грандин, приняв душ и переодевшись, вошёл в комнату любовника, чтобы разбудить его и пригласить на завтрак, то был неприятно удивлен выпученными глазами и красным лицом Ара.

— Я не хочу, чтобы кто-то знал о нас! — вопил Ири. — Иначе я не буду с тобой встречаться.

Терпение входило в число добродетелей Мистраля, чем он, несомненно, мог гордиться, особенно в такие моменты, когда бровь начинала нервно подёргиваться, а по стене хотелось ударить кулаком.

— Ири, радость моя, все будут знать о нас, а ты не будешь со мной встречаться? Ты хоть сам-то себя понял?

Голос Грандина буквально сочился медом, хотя считать ему приходилось не просто до десяти — десятками.

— Уйди из моей комнаты, вдруг нас увидят!

— Не волнуйся, сладкий мой, — Мистраль мурлыкнул и, обняв вырывающегося любовника, помог застегнуть петельки камзола, — я всем сказал, что иду к тебе. После такого секса, какой у нас был вчера, я просто не мог тебя бросить. Кстати, здесь довольно слабая звукоизоляция, — он, ухмыляясь, стрельнул глазами в сторону стен и сделал жест, изображающий ухо.

Душераздирающий стон Ири был действительно слышен с противоположной стороны.

— Я никогда не выйду из этой комнаты! Как ты мог так поступить со мной?!

И как с этим мириться? Мистраль покачал головой, но, очевидно, понимая, что сражение временно проиграно, шутливо чмокнул любовника в лоб и, шлёпнув пониже спины, покинул комнату, пообещав зайти, когда Ири будет в более подходящем настроении. Ошарашенный, обиженный взгляд Ара, не ожидавшего столь быстрого прощания, послужил слабым утешением для самолюбия ледяного принца.

Вот так вот, малыш! В следующий раз как следует подумай над своим поведением и над тем, что Мистраль не мальчик на побегушках твоих прихотей.

К тому же сейчас у Грандина было полно других проблем, не связанных с тщетными попытками образумить свою невменяемую любовь. Или попытаться воспитать — как посмотреть. Иногда кнут бывает неплохой заменой прянику, однако, хотелось верить, что у них с Ири до этого не дойдёт.

Но демонстративно покидая комнату любовника, Мистраль размышлял отнюдь не о дифирамбах собственному тщеславию.

Он получил письмо от министра Рандо, и новости, которые ему сообщал дядя, вселяли тревогу.

Их соперник — левый министр господин Лан — начал решительные действия по борьбе с коррупцией в министерстве. И хотя это была разумная и давно ожидаемая мера, тем не менее, начавшиеся разбирательства затронули честь одной высокопоставленной семьи, и разгоревшийся скандал грозил выплыть наружу. А так как эта семья оказывала покровительство правому дому, то положение Рандо сейчас оказалось довольно шатким, и это не могло не отразиться и на Мистрале, собиравшемся возглавить министерство после отставки патрона. Следовательно, стоило немедленно встретиться с дядей и обдумать сложившуюся ситуацию вместе. Интриги, сплетни, компромат — способов борьбы с неугодными существовало огромное множество, но до недавнего времени Лан напоминал скорее назойливую муху, чем серьёзного противника, и поэтому Рандо терпел его, позволяя правому министру существовать в качестве некоторой реформаторской декорации. Никто и не представлял, что "декорация" обернётся неприятностями, начав деятельность в направлении, которого от Лана совершенно не ожидали.

Более того, его предупреждали, и не раз, но собственная честь и "чистота мундира" для Лана всегда были превыше всего. Вот и докопался, называется. И пока король желает выслушивать двух советников, продолжая верить правому министру и признавая за всеми его недостатками исключительную честность, катастрофа может разразиться в любой момент. Значит, следовало загодя изобрести способ очернить Лана в глазах Его Величества, поставив под сомнения все возможные аргументы. Без веских доказательств Лан к королю не сунется, что давало бы время принять контрмеры.

К тому же, помимо крупных неприятностей, стоило уделить время мелким, и разобраться с Реамом.

И хотя Мистраль, остыв, не горел желанием убить Андреаса, тем не менее, бывшему компаньону следовало убедительно внушить, что Ири для него отныне запретный объект, недосягаемый в плане общения или каких-либо нападок. Очевидно, аналогичное нужно внушить и всем остальным, но... Тут Мистралю становилось почти смешно: это казалось невероятным, но, не считая исходящего ревностью отвергнутого Реама, у Ири не было врагов или недоброжелателей. Абсолютно никаких! Впору восхититься и аплодировать. Нет, выбирая себе партнёра, Грандин не прогадал ни в чём! Ири не просто не уступал ему — давал повод гордиться, понимать, что рядом с Мистралем мог быть только Ири Ар, потому что другого такого просто не существовало в природе. Но если бы существовал... Мистраль улыбнулся, неожиданно по-мальчишески легко и светло, озарённый открывшейся истиной: окажись Ар самым последним портовым нищим, и сведи их судьба вновь вместе, ледяному принцу было бы нелегко принять, что он любит человека недостойного, одного из тех, кого невозможно представить рядом с собой. Вот только признать и принять пришлось бы, потому что, вдохнув его один раз, Мистраль не желал другого воздуха, и оставалось благодарить бога за то, что они равны, и им не придётся преодолевать сотни и тысячи препятствий, навязанных обществом, и они имеют возможность оставаться рядом и наслаждаться жизнью без всяких преград.

Правда, как преодолевать возникающие противоречия, если они оба не в силах банально разобраться в собственных отношениях и чувствах, — Мистраль честно не представлял и справедливо опасался, что это могло оказаться совершенно невозможным.

Глава 21

Реама он разыскал до занятий. Видимо, считая, что их отношения для Грандина не пустой звук, Андреас и не думал скрываться. Он сам назначил встречу и теперь ждал приговора, сидя на скамейке в оранжерее.

— Между нами теперь всё кончено? — лицо Реама было печальным. Унылая атмосфера утра, серый свет которого пробивался через стеклянный потолок, рассеиваясь среди бесчисленного множества растений, весьма это подчёркивала, вызывая в сердце Мистраля неприятные ощущения. В руках Реам вертел цветок разбитых сердец, усугубляя картинный драматизм сцены. Вот только на циничного Грандина это произвело мало впечатления, разве что вызвало внутреннюю усмешку, и ледяной принц, собиравшийся вести разговор в жёсткой манере, передумал и безразлично пожал плечами.

— Андреас, очевидно, мне следует напомнить, что между нами никогда ничего не было. Быть рядом со мной — это лишь твоё желание.

— Ты всё так же жесток, как и всегда, — Андреас грустно улыбался, без тени обиды или негатива, так и не сумев понять, что эта тупая рабская покорность бесит Грандина в людях сильнее всего.

— Раньше моя жестокость тебя восхищала, значит, не вижу ничего предосудительного в том, что ты испытаешь её на себе. Тебе не стоило трогать Ири! — Мистраль был слишком зол, чтобы проявлять снисходительность.

В глазах Реама, разбивая смирение, впервые заплясала отчаянная обида:

— Но ты ненавидел его, Грандин! Ты говорил, что ненавидишь его, а теперь оказывается, что всё это время...

Грандин смутился, испытывая лёгкое ощущение вины, и проговорил, поспешно желая закрыть тему:

— Какие бы чувства я не испытывал, тебя это абсолютно не касается.

— Ты его... всё это время... Господи, какой я был слепец! — горько прошептал Реам, почти с ужасом глядя на Мистраля.

Цветок выпал из его ладони. Он наступил на него ногой, но не заметил этого, инстинктивно рванув к Грандину, словно пытаясь ухватить его, уберечь, от чего-то, что увидел, и замер, боясь двинуться, заговорив в отчаянном порыве умирающего, хватающегося за последнюю надежду:

— Грандин, это же невозможно... Он не достоин тебя. Он же ничего не сделал, для того, чтобы быть рядом с тобой! Как ты можешь любить его?! Это же просто желание тела, но я-то твой друг! Я же был твоим другом, Мистраль, ты выбрал меня своим компаньоном. Неужели для тебя это ничего не значило. И ты всё это перечеркнёшь... вот так, за раз? Ради прихоти, ради этого....

Он проглотил слова, понимая, что касается запретного и переходит черту.

Грандин стиснул зубы. Покорность и отчаяние Реама вызывали некоторое чувство вины, но всё же, памятуя о том, что произошло, ему хотелось чётко донести до Андре, что он играет с огнём. Реам был опасен для Ири — в этом Мистраль не сомневался. Как и в том, что за мягкой услужливостью Андреаса пряталась злобная и порой мелочная мстительность.

— Реам, если тебя интересует правда, то моей единственной прихотью был ты. Я никогда не считал тебя своим другом и лишь позволял называться им, но выступив против меня, ты утратил это право. Хотел правды — получи и распорядись по собственному усмотрению. Ты волен считать и мыслить, что угодно, но если откроешь рот и решишь что-то озвучить, будь готов к тому, что я потребую отчёта и ответа за каждое оскорбление и действие с твоей стороны. Это всё, что касается нас. А по поводу остального... Хочешь жить спокойно — держись от Ири подальше! — резко закончил Мистраль, желая прекратить этот разговор. — Ещё раз попытаешься вбить между нами клин — пощады не жди. Со следующей недели ты будешь переведён в параллельный класс, и моли богов, чтобы больше не попадаться на моей дороге. В следующий раз я не буду столь снисходителен.

С этими словами Грандин развернулся и ушёл, оставив Реама одного в бессильной ярости сжимать кулаки и в то же время мучиться от отчаяния.

Грандин Мистраль был жесток с теми, кто вставал у него на пути. Ему было абсолютно плевать на то, что ещё несколько дней назад Реам, не задумываясь, отдал бы за него жизнь. Грандин Мистраль не любил никого. Потому что его сердце и помыслы принадлежали одному человеку, который был не в состоянии оценить и принять этот дар, — Ири Ару.

Глава 22

Когда он вошёл в класс, Ири уже сидел за своей партой. Всё так же у окна, на самом последнем ряду, залитый солнечным светом, расположив немногочисленные вещи и локти на подоконнике, с удобством созерцая открывающийся внизу двор. Грандин покачал головой и решительно направился в его сторону.

Одноклассники один за другим теряли дар речи, потому что Грандин Мистраль, миновав своё место, преспокойно уселся рядом с Ири и положил перед ним роскошный букет алых роз.

Больше доказательств не требовалось. И если Ар до этого момента и отвечал нечто неубедительное, вроде того, что Мистраль спятил, находится во власти психопатического бреда и прочее, отрицающее, что между ними что-то существует, то теперь это стало абсолютно очевидным. Между непримиримыми противниками действительно произошло нечто, и, судя по сияющим глазам Грандина, это произошедшее сделало его счастливым.

Ири покраснел и, издав нечленораздельное мычание, уткнулся в учебник, упорно игнорируя цветы и Мистраля и делая вид, что их обоих здесь нет. Лишь уши, полыхающие огнём, выдавали его истинное состояние.

Грандин отобрал у него книгу и, ухватив Ири за подбородок, легонько чмокнул на глазах всего класса. Ар взвыл, вырываясь.

— Мистраль! — страшно зашипел он, — ты что себе позволяешь?! Ты спятил, да?

— Что-то не так? — Грандин начал хмуриться. — Я не могу тебя поцеловать?

— Но... — Ири готов был рухнуть в обморок, — ВСЕ ЖЕ СМОТРЯТ!!!

— И очень завидуют, — Мистраль ободряюще улыбнулся и обнял Ара за плечи. — Ири, душа моя, все уже знают о нас. Успокойся. Я предупредил, скрываться мы не будем. Если кому-то интересно, — объявил он громко, — Ар — мой любовник, и я убью любого, кто посмеет косо посмотреть в его сторону.

— Если вы принимаете поздравления, — небрежно отозвался Ильт, яростный сторонник Ири, — то мы за вас рады.

Раздался смех.

— Блестящая стратегия Ара привела к полной капитуляции Мистраля! Грандин, — с деланным презрением выдал он, закатывая глаза, — как ты мог так низко пасть, чтобы покорно прийти...

— С цветочками, — подхватил Альфонсо.

Снова раздался смех. И теперь он был ещё более непринуждённым, потому что Мистраль, обнимая пылающего Ири одной рукой, впервые снисходительно и дружелюбно улыбался, с удовольствием принимая участие в перемывании собственных костей. Полная сенсация!

— Это, — Грандин небрежно поднёс розы к лицу, — продуманный тактический ход, чтобы сломить всяческое сопротивление со стороны противника, — он демонстративно притянул к себе отчаянно краснеющего Ара, — который всеми силами пытается доказать нам всем, что ничего не было. Ири, ты держишь тетрадь вверх ногами.

Ири обречённо застонал, пряча голову под раскрытой тетрадью. Его пылающее лицо выглядело донельзя потешно.

— Вот так всё сложно, — подтвердил Мистраль, отбирая у него один за другим все учебные принадлежности, за которыми деморализованный любовник пытался спрятаться от стыда, одновременно не давая Ару нырнуть под стол или удрать любым другим способом. Судя по его состоянию, он готов был на крайние меры, но Грандин благополучно загородил ходы к отступлению и лишал всяческой возможности для позорного бегства.

— Да здравствует любовь! — подхватил Альфонсо выразительно громко. — Ар и Мистраль, ваши постоянные стычки превратили Академию в военный лагерь. Ура, собратья! Наши вожди наконец-то заговорили о мире. Давайте обнимемся! — он первым рванул к Ильту и, вытянув его из-за парты, стиснул в объятиях, едва не получив затрещину от Александра.

— Альф, отвали от моего парня! Иначе я забуду, что мы с тобой сторонники одной партии.

— Плевать! Отныне, собратья, мы все равны. Ильт, раз мы больше не противники, я тебя приглашаю на ужин!

Алес издал предупреждающий хруст костяшками пальцев:

— Альфонсо, ещё слово — и я вызову тебя на дуэль.

Альф встал в возмущённую позу, словно призывая всех в свидетели, и благополучно отвлекая внимание оппонентов на себя. Грандин спрятал улыбку, благодарно оценив этот манёвр.

— Мне нравится Эргет! — возвопил Альфонсо возмущённо. — И он не твоя собственность.

Ильт немедленно заехал ему в бок:

— Альф, ты всегда забываешь спросить моего согласия.

— Я учусь у Мистраля! — не растерявшись, отозвался Альфонсо, незаметно растирая ребро. — Ильт, если ты ответишь на мои чувства — да какие, к дьяволу, розы! — я обдеру всю оранжерею и брошу её к твоим ногам.

Его слова потонули в громовом хохоте. Смеялся даже Грандин, вынужденный признать, что в этот раз Альф его уел.

Вошёл преподаватель и, бросив на студиозов короткий снисходительный взгляд, сухо проговорил:

— Господин Дельверо, как всегда выставляете себя на посмешище? Впрочем, кто бы удивлялся. Вернитесь на своё место. И...

Он смолк, с изумлением сообразив, что Грандин Мистраль тоже отсутствует на своём обычном месте. Но ещё больше его изумление усилилось, когда он увидел старосту, сидящего рядом со своим извечным соперником. И судя по самодовольной надменной улыбке и руке, хозяйски обнимающей несопротивляющегося светловолосого оппонента, Ири Ар был полностью взят в плен.

— Господин Грандин, Вы желаете пересесть, или это попытка уговорить господина Ара? — поинтересовался он с усмешкой и прибавил с некоторым, впрочем, вполне симпатизирующим, сарказмом, — рад что вы, наконец, поладили. Пусть даже и таким необычным, кхм, способом.

Ири глухо застонал, мечтая высказать Мистралю за публичное унижение. Вот только Грандину, сочащемуся самодовольством, оказалось, глубоко наплевать на мнение окружающих.

— Мистраль, ты, правда, это сделал?! — раздался чей-то восторжённо-восхищённый возглас, и по классу снова поползли перешёптывания. На них смотрели. Ири показалось, что помимо привычного обожающего восхищения в этих взглядах таились ехидно-сочувствующие усмешки. Словно эти люди знали нечто такое, о чём он не подозревал. В душу вновь начал заползать липкий червячок сомнения и, одновременно, ставшее привычным раздражение на Мистраля, который думал исключительно о себе и выставил их отношения напоказ. Почему он не захотел поберечь чувства Ири и скрыть случившееся? Неужели его просьба оказалась так сложна и невыполнима? И хотя в их связи не было ничего постыдного — романы между студиозами считались явлением обыденным, но в то же время Ару была неприятна мысль о том, что он спит со своим соперником.

Словно, сделав его своим возлюбленным, Грандин каким-то образом подчинил Ири себе, восторжествовал над ним. И теперь пытался сделать Ири зависящим от себя и собственных прихотей. Словно мало Мистралю оказалось подчинить себе его тело, он хотел заполучить и душу. Заставить Ири принадлежать, выполнять собственные капризы. Но так не будет! Желание получить должно быть уравновешено желанием отдать взамен.

— Господин Блезир, если Вы разрешите, мы хотели бы самостоятельно подготовиться к предстоящему экзамену, — невозмутимо заявил Грандин, не замечая, что добавляет масла в огонь разгорающегося протеста любовника. — Молодость одна, и её не хочется упускать.

Учитель на мгновение оторопел. Мистраль всегда отличался независимостью мышления, но не наглостью. А сейчас его слова выходили за пределы приличий. Но отказывать лучшему ученику не было никакого смысла: если Мистраль сообщал, что желает заниматься самостоятельно, это значит, что он будет заниматься самостоятельно, и справится с этим, как всегда, великолепно и безупречно.

Судя по запылавшей малиновым физиономии Ара, становилось очевидным, кто стал инициатором отношений. Так же, как и не оставляло никаких сомнений, кто является в них лидером. Похоже, Ар потерпел сокрушительное поражение и безоговорочно примкнул к бессловесным обожателям ледяного принца.

— У меня такое подозрение, господин Мистраль, что влюбленность не пойдёт Вам на пользу, — осуждающе покачав головой, со вздохом отозвался учитель и коротко кивнул. Всё-таки сияющие глаза Мистраля были почти такой же редкостью, как и видимая покорность Ири.

— Если у господина Ара нет возражений, и это никак не скажется на блестящих результатах, которые от вас, несомненно, ожидаются, я не против отпустить вас. На данный момент, вы всё равно не способны учиться, — ехидно прибавил он, бросив суровый взгляд в сторону Грандина, который окончательно спятил, раз не пожелал убрать ладонь с плеча Ара, даже несмотря на присутствие преподавателя. — Надеюсь, к следующей нашей встрече вы придёте в нормальное состояние и сможете вести себя более подобающим образом.

Блезир постарался добавить строгости, но не смог и только махнул рукой, стараясь спрятать невольную улыбку. "Всё-таки молодость действительно одна", — подумал он.

— Можете быть свободны. Заявления напишите после окончания уроков.

— Премного благодарен, господин Блезир.

Грандин победно улыбнулся и, с независимым видом поднявшись, предложил ладонь Ири:

— Идём?

Однако Ар и не думал уходить с ним. Подняв взгляд, он с нескрываемым бешенством, посмотрел на Грандина, заставив Мистраля буквально задохнуться от промелькнувшей в синих глазах молнии, и отрицательно качнул головой.

— Я остаюсь, если тебя интересует моё мнение, — прибавил он холодно и принялся демонстративно листать учебник, читать который был не в состоянии, что выдавали подрагивающие кончики пальцев. Но следовать зову Мистраля, он явно не собирался. Воздух между ними моментально сгустился и потяжелел. Было просто невероятно смотреть и понимать, как эти двое умудрялись выводить друг друга из равновесия.

— Ири... Ты задерживаешь урок, — с опасной мягкостью заметил Мистраль, стараясь справиться с первыми признаками подступающей грозы.

Ири поднял голову и ответил Грандину таким красноречивым выражением лица, что без слов становилось ясно: для того, чтобы заставить его покинуть класс вместе с Мистралем, понадобиться нечто большее, чем желание самого Грандина.

Тащить упрямца силой или стоять и уговаривать, однозначно было немыслимо, хотя бы из-за присутствия посторонних.

Мистраль покорно склонил голову, как всегда мастерски превращая поражение в победу, лишь одним своим умением изобразить непередаваемую улыбку полную печального сожаления.

— Кажется, я излишне самонадеян, — театрально возвестил он, со вздохом вскидывая ладонь в знак примирения. — Прошу простить меня за причинённое беспокойство, господин Блезир. Вынужден покинуть вас, но, увы, в гордом одиночестве. Ири, встретимся... после занятий.

Он поклонился и вышел с независимым видом, заставив Ири проклинать спектакль в исполнении этого гениального актёра, потому что как только дверь за Грандином закрылась, Ар остался один под прицелом десятка насмешливых и, одновременно, сочувствующих глаз.

— Молодец, Ири! Не позволяй ему помыкать собой, — шепнул Ильт, перебираясь поближе, к явному неудовольствию Алеса, — иначе он тебе на шею сядет. Я знаю один способ, как... — он наклонился и что-то зашептал юноше на ухо. Ири мысленно застонал. Сейчас ему хотелось убежать или просто побиться головой о несуществующую стенку.

Сам того не подозревая, Грандин отныне превратил его жизнь в ад, сделав объектом сплетен и пристального внимания, и за это Ири почти ненавидел его. Как, обладая дьявольской проницательностью, Мистраль не сумел понять, что яркая публичность Ири — не образ жизни, но защита, призванная отгородиться от людей, дать им то, чего не хватает, чтобы однажды они не пожелали взять это сами. Видя поверхность, не залезали в душу, потому что душа Ири, прозрачная и вывернутая наизнанку, представляла собой ранимую субстанцию. И сейчас по ней безжалостно топтался Грандин, не понимая, что, требуя, должен и предоставить что-то взамен. Желая проявления чувств, быть готовым к взаимности, отдать их самому. Вламываясь в чужую душу, предоставить свою для исследования. Но Мистраль не желал осознать, что Ири борется не с ним, а с самим собой, и всё упрямство, вражда и борьба Ара существуют с одной-единственной целью — не позволить Грандину поработить его личность. Мистраль не понимал, что такое любовь, превращая отношения в оду слепого эгоцентризма, где Ири, по умолчанию, подразумевался неким элементом, предназначенным вращаться исключительно по орбите чужого удобства и комфорта.

Ири не желал становиться обломком чужой самости, подстраивать свою индивидуальность в угоду чужому самодурству, не терпящему возражений, не желал быть любимым лишь за приятную внешность. Но он не понимал, что Мистраль аналогично боится разбиться о яркость его собственной личности, перестав быть собой, но сделавшись одним из многих, допущенных к телу Ара, но не имеющих абсолютно никакого значения.

Сознавали ли они, что сами загоняют себя в угол, испытывая страх потерять, но не желая признать, уступить и пустить друг друга в собственную жизнь, уцепившись за проявления эгоизма, где себе разрешается всё, но другому не позволено сделать ни одного неосторожного шага, потому что этот шаг воспринимается бунтом на корабле собственного мирного существования, попыткой ущемить права.

Ири готов был уступить, готов был любить, позволить себе стать всего лишь тенью... Вот только Мистраля никогда не привлекали тени, а превратиться в чужое подобие означало для Ара потерять себя. Он не мог быть другим, Мистраль не мог быть другим — они могли быть только самими собой. Их конкуренция оказалась неизбежной в своём противоречии, когда, желая мира, они неизбежно провоцировали войну, не понимая, что всё, что им требуется — это принять и признать чужое право Быть.

Как это часто бывает, сильнее всего люди отрицают то, что свойственно им самим. И в этом своём отрицании собственного махрового эгоцентризма Мистраль Грандин и Ири Ар оказались удивительно похожи.

* * *

* * *

Грандин захлопнул дверь и, не в состоянии успокоиться, прислонился к стене, не боясь испачкать дорогой камзол, полируя ничего не выражающим взглядом золочёную лепнину напротив, ощущая клокочущий в горле гнев и собственные непроизвольно сжимающиеся кулаки.

Желание во всех смыслах надрать симпатичную задницу Ири одолело с неистовой силой.

Почему его маленький глупый любовник так всё любит усложнять? Вместо того, чтобы, воспользовавшись снисходительностью Блезира, провести вместе великолепный день, Ири наперекор, и словно издеваясь, предпочёл остаться заниматься в холодном унылом классе, выставив Мистраля идиотом.

К последнему Грандин, впрочем, начинал привыкать, находя это почти забавным, что говорило о том, что несмотря на свою напыщенность, молодой человек не был лишён юмора и самоиронии. Но, вероятнее всего, Ири даже в голову не приходит, что Мистраль ощутил себя униженным. Разумеется, виноват во всём окажется, как обычно, исключительно он, и, судя по взгляду, полыхающему синими молниями, вечером состоится очередное противостояние характеров, которое могло бы показаться интересным, если бы не было таким ранящим и бессмысленным.

Почему Ири упрямо не желает понять очевидной истины? — Грандин не просто старше, но и гораздо опытнее и мудрей в житейских вопросах. И не только в них. Ведь являясь преемником Рандо, он не принадлежал самому себе. Мистраль прекрасно видит и понимает, что окажется лучше для них обоих. Но Ири, упрямый осёл, цепляется за какие-то глупые принципы не в силах уступить ему ни миллиметра позиций, и в итоге всё портит, расценивая каждый поступок Грандина как посягательство на свою личность, искажая каждое слово. Неужели им так сложно прийти к пониманию или компромиссу, построенному на взаимной договорённости... Стало смешно за самого себя — Мистраль, ищущий компромиссы, — почти забавно, если не считать, что к любому действию он подходил, как к задаче, которую предстояло решить, несмотря на повышенный уровень сложности. Трудно поступиться собственными принципами и убеждениями, пластом личного мирка, привыкшего к определённому укладу, и понять, что отныне всё уже не будет так, как раньше. Что в твоей жизни появился второй человек, достаточно важный для того, чтобы задуматься о том, что и у него есть собственные мысли и чувства, не совпадающие с твоими, но имеющие право на существование и уважение. И оставалось размышлять над тем, что из этого он мог допустить, а перед чем предстояло поставить Ара как перед некой данностью, с которой он не мог согласиться. Не потому, что не хотел, но потому, что, изменившись, перестал бы уважать себя, оставаться собой, что означало для него смысл существования. Благо Артемии превыше всего. Ири стоило понять, что Мистраль готов жертвовать и поступиться многим, готов уступить и сместиться в сторону — вещь, неслыханная ранее! — но есть и то, что Ири предстоит осмыслить самому, и, осознав, сделать шаг назад, понимая, что он переходит черту допустимого. Что Грандин способен терпеть, но его терпение не безгранично, и доводя его до предела, Ири Ар сам виноват в том, что Мистраль срывается. Как наступить на горло собственной гордости и сообщить Ару в лицо, что он может творить, что угодно, но Грандин Мистраль не мальчик и никогда не потерпит унижений и отказов? И отталкивая его в спальне, Ири мог бы хотя бы сделать вид, что ладит с ним на публике, не заставляя Грандина терять лицо и беситься от ярости в понимании, что всё закончится ссорой.

Неужели любовь, выглядит так?

Мистраль прикрыл глаза, не желая признавать для себя подобной истины. Ему казалось, что найдя точки соприкосновения, они пришли к некоторому идеальному пониманию, но как оказалось, это было лишь началом трудного тернистого пути... А имело ли смысл идти по нему вообще?

Грандин вновь стиснул кулаки, почти до боли впиваясь ногтями в кожу ладоней. Если бы он мог обойтись без Ири, если бы не существовало этой невыносимой, непреодолимой тяги к нему, бухающей кувалды в собственной груди, каждый раз, когда они пересекаются между собой... Если бы... если бы...

Как же смешно и отвратительно понимать собственную жалкую беспомощность перед другим человеком, собственную убогую неспособность контролировать самого себя, неспособность вести тщательно рассчитанную обдуманную игру, непревзойдённым мастером которых он всегда был, потому что слишком страшно окажется проиграть в ней. Сознавать, что всё это время сам был лишь игрушкой в чужих руках. А если и не был...

Ири Ар, как же сложно тебя понять, почти невозможно! Что же за игры ты ведёшь? С какой целью?

Мистраль с трудом отлепился от стены и заставил себя идти в заданном направлении, впрочем, направления собственного пути он впервые очевидно не понимал.

Уезжать в город в одиночестве не казалось правильным, точно так же, как и возвращаться в класс, демонстрируя внезапно проснувшуюся тягу к знаниям.

В душе, не желая утихать, кипели раздражение и злость на Ири, самого себя, на то, что он так легко позволяет себе поддаваться на провокации.

Неужели Ири не догадывается, что на всех этих лекциях Грандин присутствует только ради него?

Понимая, что ещё немного, и он дозреет до того, чтобы ворваться в класс и вытащить Ара из-за парты, Мистраль сделал единственное, что ему оставалось, — убрался из Академии, про себя решив послать Ара к чёрту.

Возможно, ночь, проведённая в холодной постели, пойдёт Ири на пользу, заставив задуматься над тем, чего он может лишиться, и принять, наконец, единственно правильное решение.

Глава 23

Однако наутро, в отличие от невыспавшегося досадующего Мистраля, Ири выглядел бодрым и сияющим, обращая на Грандина внимания не больше, чем на оранжерейный вазон с цветами.

Более того, прибыв в Академию, Мист с бешенством констатировал, что его ангел не только не демонстрирует признаков раскаяния или минимальной тоски, но Просто оскорбительно доволен жизнью и — Абсолютная наглость — демонстративно окружён свитой воздыхателей. Разумеется, Эльресто Ал занимал среди них первое место.

— Ты должен что-нибудь сделать с этим, — заметил Александр неодобрительно, приветствуя Мистраля в коридоре.

Собственно, не наткнуться на Мистраля представлялось сложным.

Недружелюбно разогнав зевак, он обосновался у мраморной колонны, являя мрачный памятник самому себе и мысленно изобретая подходящее наказание для Ара.

То, что Ири пожалеет о своём поведении, лично у него не вызывало никаких сомнений. Не пожалеет — значит Мистраль заставит его пожалеть, и плевать на способы, если цель оправдывает средства.

Разумеется, помахав ему издалека, Ири даже не соизволил подойти, заставив Мистраля прикусить губу с выражением лица, означающим "подожди, дай только доберусь до тебя".

— Нас он всё равно не послушает, — подключился Ильт, со вздохом впиваясь крепкими зубами в яблоко, вытащенное из-за пазухи.

Любому другому Мист незамедлительно высказал бы замечание, но Эргет и Алес всегда проходили "вне категории", умудряясь поразительным образом нарушать условности и не раздражать щепетильность Грандина.

Даже сейчас стоявшим в обнимку мирным голубкам в голову не приходило разъединиться, и они, уютно сплетясь ладонями, пикетировали засаду Мистраля, очевидно решив поделиться опытом собственных, длящихся несколько лет отношений.

В Академию студиозы прибыли сложившейся парой, и представить этот неразлучный тандем врозь было решительно невозможно.

Именно по этой причине Альф, слывший категоричным натуралом, регулярно пытался заигрывать с Эргетом, подчеркивая очевидную несерьёзность подобных приставаний, в этой ситуации рискуя получить разве что по башке.

— Мне казалось, что ты сможешь повлиять на него. Но складывается ощущение, что Ар делает тебе назло. Не стоило давить на него, Ран, Ири ужасно упрямый.

— Эргет, я не нуждаюсь в советах. И тему своих отношений с Аром не намерен обсуждать с кем бы то ни было, особенно с тем, кого считаю друзьями, по той причине, что слишком дорожу нашей дружбой. Как и вы, надеюсь. Прошу извинить.

В отличие от Ири, Грандин умел ставить доброжелателей на место одной фразой так, что они не обижались, несмотря на то, что само замечание прозвучало достаточно резко.

— Бука! — буркнул Эргет и был утянут в сторону мудрым Александром, сообразившим, во что это может вылиться.

Во всём, что касалось Ара, Мистраль превращался в пороховую бочку, и это следовало учитывать.

Что же, если гора не идёт...

Не обращая внимания на собравшихся, Грандин решительно направился к Ири.

Если мальчишка рассчитывает, что сможет безнаказанно проделывать подобные номера, Грандин убедительно докажет несостоятельность подобных заблуждений.

— Десять секунд! — заявил Мистраль, подходя к Ару и разрезая толпу, как нож масло. Собственно и разрезать не понадобилось. При его появлении студиозы шарахнулись по сторонам стаей испуганных воробьёв, застигнутых ястребом. — Десять секунд, — повторил он, слегка повышая голос, — и вокруг нас должно образоваться пустое пространство. Время пошло.

Он жёстко перехватил Ири за запястье, не давая возможности ускользнуть, и посмотрел на часы.

Когда он опустил руку, Ири стоял перед ним, гневно сверкая глазами. Увы, в гордом одиночестве. Тон, которым Мистраль произнёс приказание, не оставлял сомнений, что любое противодействие окажется смертельно опасным.

— У тебя очень сообразительные друзья, — мягко заметил Грандин, но прохладца голоса и прищур глаз, полыхающих мрачными огоньками, не сулили ничего хорошего. — Итак, в чём наши трудности, душа моя? — Мистраль поинтересовался спокойно, почти буднично, вот только стальные ноты делали это спокойствие пугающим. — Объяснишь или сразу перейдём к варианту "ненавижу тебя, чёрствая скотина"?

Последняя фраза прозвучала откровенной издёвкой.

На щеках Ири проступили красные пятна. Он безуспешно рванулся прочь, попытавшись выдёрнуть руку, но добился лишь того, что ладонь Мистраля сжалась сильнее, оставляя на запястье синяки, а самого Ара качнуло маятником туда-обратно.

— Отпусти немедленно! — процедил Ири сквозь зубы, стервенея от собственной беспомощности и вытекающего из неё унижения. — Отпусти или я....

— Или ты ЧТО?! — угрожающе осведомился Мистраль, делая шаг и нависая над ним зловещей чёрной тучей камзола, расшитого серебром.

Униформа в Академии считалась обязательной, но высшие ученики имели право на вольность, бравируя элегантными нарядами, и Грандин не стал исключением. Точнее, исключение появилось благодаря Мистралю.

Ири сник в бессильной злости, понимая, что...

Ничего. Абсолютно ничего.

Несколько дней назад в подобной ситуации он, не раздумывая, ударил бы Мистраля по физиономии или вызвал на дуэль. Но произошедшее между ними полностью уничтожило и разрушило малейшую возможность подобной самозащиты, потому что...

Потому что у Ири Ара, в самом прямом смысле, не поднималась рука.

Он не мог даже допустить мысли сознательно причинить Грандину боль.

В животе моментально скручивался тугой чёрный узел, ноющий спазм под ложечкой.

Даже злясь на Мистраля и задыхаясь от негодования, Ири... ЛЮБИЛ.

И это понимание оказалось мучительным в свете чужой безответности.

Пока между ними существует малейшая связь, пусть даже они ссорятся и выясняют отношения, Ири оказался не в состоянии больше драться. Не мог, добровольно расписавшись в собственном бессилии.

Грандин же, наслаждающийся чужой беспомощностью, ни малейшего представления не имел, отчего так происходило, и каких усилий Ару стоило сопротивляться ему.

Не дать осознать собственную хрупкость, уязвимость, когда чужое поведение напрашивается на отпор, и легче повернуться и уйти, чем объяснять то, что вряд ли когда-нибудь будет понято.

Объяснить нежность, живущую в груди, бережность, заботу... Нет, Мистраль никогда не поймёт подобных вещей, ведь для него это только слабость, а если не слабость, то всего лишь игра, развлечение, попытка уйти от собственной скуки. Зачем всё усложнять, малыш? Нам же хорошо вместе — вот и ответ.

И, в свете отсутствия понимания, для Ири это тоже слабость. Собственная очевидная слабость перед ним. Слабость, о которой не хочется рассказывать и делиться ей тоже совершенно не хочется, только найти в себе силы, протест, гнев и дать сдачи, по мере возможностей не признавшись... Как же это больно, чертовски больно на самом деле причинить страдание ради собственной самозащиты, потому что иначе нельзя. Иначе у них просто не получается.

Сказать: "Я люблю тебя", — и оказаться одним из многих, пополнить собой коллекцию выброшенных кукол Мистраля, приевшихся, надоевших отношений, утративших всяческий смысл, потому что добыча взята, цель достигнута, а дальше — Грандину скучно, пресно и неинтересно? Невозможно вечно фонтанировать словами, идеями, иногда просто хочется БЫТЬ. Нормально, спокойно, по-человечески, без ссор, конфликтов и противостояния, когда то, что является обычным ходом вещей, не раздражает и не надоедает. Когда возможно просто признать собственное желание любить и ПРАВО быть любимым в ответ. Право на свободу личности, самовыражения.

Но о каком праве может идти речь в этом случае? Любой отказ Мистраль воспринимает как личное оскорбление, любая попытка поговорить приводит к тому, что Ири затыкают рот, обижаются или выставляют идиотом, который не понимает очевидных вещей. И всё, что остаётся, — это наступить себе на горло и согласиться. Или же устроить демарш, ведущий к новой ссоре.

Больно. В груди не солнце — болезненная обугленная дыра, спрятанная за легкомыслием сверкающей поверхности. Неужели Мистраль всерьёз рассчитывает, что Ири когда-нибудь откроет и покажет ему свою собственную слабость, разрешит увидеть и осознать что-то очень важное. Нет, так не будет! Найти в себе силы, сжать кулак и со всего размаха залепить в самодовольное, полное превосходства лицо, мечтая отгрызть собственную руку за то, что посмела подняться на него. Не уступить. Не позволить сломать себя. Даже если не в состоянии причинить вред, всё равно не уступить. У Ири Ара тоже есть гордость, есть собственное самолюбие и чувства, о которых Мистраль, очевидно, попросту не догадывается.

Для тебя это всё игра, Мистраль. Желание любить — всего лишь игра.

Но люди не игрушки. Не бесчувственные механизмы, предназначенные исключительно для твоего личного развлечения.

Захотел — взял, надоело — швырнул на полку до востребования. Однажды ты придёшь, а полка окажется пустой, потому что нельзя ждать вечно, в надежде, что когда-нибудь родится понимание, умение БЫТЬ, отдавать и ничего не требовать взамен, умение любить, нести ответственность за собственные поступки. Понимание, что там, на противоположной стороне отношений — другой, такой же живой человек, и ему может быть больно, очень больно понять, что его любовь ничего не значит для тебя.

Да, Ири готов принять игры на поверхности мыльного пузыря и согласиться на то, что у них есть, как есть, в том виде, в котором оно есть — без названия, без имени. Но это не может продолжаться вечно. Форма исчезнет, но останется принцип? Страшно, Мистраль. Проиграть, не пожелав открыть карты, не зная карт соперника, пойти ва-банк, для того, чтобы услышать в ответ безразличное и раздражённое: "Зачем всё усложнять?"

Нет, пока Мистраль не уступит первым, не откроет эту дверь — вход в настоящего себя, лишённого приевшейся фальши благоразумия, позволяющего миру сходить с ума ради его собственного удовольствия, — Ири ни за что не признается ему. Но это не значит, что Ири точно такой же безумец, что он не видит и не замечает или не понимает ситуации.

Он понимает, всё прекрасно понимает, но иногда так сложно найти слова, чтобы объяснить самое очевидное.

Сказать другому человеку: "Я люблю тебя, верь мне!

Не заставляй меня сражаться с тобой, ведь, видит бог, я этого совершенно не желаю, не хочу, но...

Не могу принять отношения, в которых и ты, и я заранее придумали и прописали правила поведения для другого, всерьёз рассчитывая, что они будут приняты."

Нет, Мистраль! Так не будет. Ты не желаешь уважать меня, а значит, не жди уважения в ответ.

Не жди, что я стану честен с тобой. До тех пор, пока для тебя всё это игра, Мистраль, ты получишь в ответ только игры.

Игры в меня, в тебя, в нас. Ребячливость, шутки, смех, серьёзность и несерьёзность — всё, что составляет суть человеческих отношений, но в этих отношениях никогда не будет меня, потому что тебя в них тоже нет.

Мы разменяли любовь на сделку, заключили компромисс с собственным разумом и удобством существования, а теперь — это смешно видеть и понимать — пытаемся выстроить домики, в которых ни один из нас не станет жить.

Разожми руку, Мистраль. Разожми, эту чёртову руку! Ты не имеешь права удерживать меня. До тех пор, пока не ответишь на вопрос: "КТО Я ДЛЯ ТЕБЯ?" — ты не имеешь на меня никакого права.

Кто я для тебя, Мистраль? Скажи мне, кто я для тебя?

* * *

*

Если бы взглядом можно было прожигать дыры, Мистраль представлял бы собой обугленное решето.

Но кроме взглядов и шипения, противопоставить оказалось нечего.

Что бы Ири ни думал по этому поводу, как бы Мистраль не вынуждал его отреагировать, Ар не настолько лишился рассудка, чтобы пойти на публичный скандал.

— Ири, нам следует поговорить, — оценив его состояние, мягко подытожил Мист, — я надеюсь, что, поразмыслив, ты согласишься составить мне компанию и покинуть место, где мы привлекаем внимание.

Сможет ли Ран измениться?

— Потому что если ты откажешься, я применю силу, и мне абсолютно безразлично, как это скажется на моей репутации. У тебя есть десять секунд на обдумывание. Время пошло!

Смешно. Он никогда не изменится, а значит ...

Просящему — подают, Грандин Мистраль.

— Угрозы и шантаж? Дипломатия твой конёк, Мистраль? — Ири презрительно дёрнул плечом и предпринял очередную отчаянную попытку незаметно освободиться, не превращая борьбу в спектакль и бесплатное развлечение для любопытных глаз.

К его досаде, коридор оказался полон народа. И хотя студиозы старались не обращать на них излишнего внимания, было ясно, что за их разговором наблюдают с жадным интересом, и постыдная сцена имеет десятки свидетелей.

Но, похоже, в последнее время Грандину сделалось абсолютно безразлично и это, и множество других вещей, важных и значимых до встречи с Аром — честь, достоинство, репутация... Сколь глубока бездна человеческой души, пропасть, заглянув в которую человек внезапно понимает, что он себя абсолютно не знал? А теперь, узнав и поняв, что предела не существует, что вот он, лицом к лицу перед самим собой, совершающий поступки, которые ранее осуждал и считал неприемлемыми. Но вот оказалось, что невозможного нет, и ты ничем не лучше других. Превозносящийся над миром бог, стремительно рухнувший со своих высот, сделавшийся простым человеком, потому что сердце — не гранит.

И все эти слова — честь, гордость, достоинство — эфемерные, ничего не значащие пустышки, иллюзии, по сравнению с тем НАСТОЯЩИМ, ради которого можно сделать шаг, поступиться собой...

И сломаться как личность. Перестать уважать самого себя, за то, что уступил, изменился, пошёл на поводу.

Вырвать собственные глаза, чтобы не видеть позора, уши, чтобы не слышать слов осуждения, сердце, чтобы не болело от понимания, что всё бессмысленно, что вот он угол, в который почти упёрся лбом и бьёшься головой раз за разом понимая, что саморазрушение — это не то, к чему ты стремился, но не можешь не заниматься им, потому что чужая суть уже влилась в тебя, оплела корнями и не желает отпускать. Ни отпускать, ни подчиниться, ни понимать тебя. И всё что остаётся — убить, сломать, разрушить, но не позволить разрушать себя.

Благо Артемии превыше всего.

Не лезть в потёмки чужой души, чтобы разобраться, но встряхнуть и ударить об стену со всего размаха. Заставить быть не тем, что хочет Ири, но тем, что хочет Мистраль, потому что по-другому он не может. Ири должен это понять, должен подчиниться, должен признать его волю, согласиться и закрыть глаза, любовно ткнувшись носом в душащие его за горло руки... И в эту секунду Мистраль разожмёт пальцы. Перецелует любовно каждую прядь, добровольно распахнёт перед ним все двери, отдаст ему абсолютно всё, весь мир сложит к его ногам.

Только признай меня. Признай меня, дьявол тебя побери! Мою волю, моё право, мой авторитет. Признай, сдайся мне, не борись со мной, согласись, что тебе не нужна свобода, и она будет у тебя в ту же самую секунду, когда я сумею понять, что ты никуда от меня не улетишь. Добровольно, Ири. Абсолютно добровольно. Сам, пришедший ко мне, согласившийся на мои правила. Неужели это так сложно? Неужели это так невыполнимо — дать мне то, что я хочу и прошу от тебя? Твою любовь, которую не я возьму и не выбью из тебя сам, но ты уступишь и подаришь её мне и примешь ответный дар. И нам уже не придётся сражаться... Уступи мне, Ар. Уступи! Не заставляй озвучивать и признавать собственную слабость, потому что я возненавижу тебя за это и никогда не смогу простить.

— Пять секунд.

— Ублюдок!

— Три.

Невозможно.

Невозможно.

"ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ЖЕЛАЕШЬ ПОНЯТЬ МЕНЯ?

— Две.

Внезапно Ири чётко осознал, что если он планирует послать Рана ко всем чертям, то это лучше сделать в ином месте. Желательно в уединённом, потому что доведённый до белого каления Мистраль действительно применит силу. Никаких сомнений в этом более не оставалось.

— Я иду с тобой! — быстро проговорил Ири, увидев опускающуюся руку. — Ты прав, нам следует объясниться.

В глазах Грандина промелькнуло мрачное удовлетворение.

— Умный мальчик, — проговорил он с привычной жёсткой усмешкой, которую Ар так часто слышал во время их ссор.

И внезапно её смыла ласковая, полная раскаяния нежность. Секунду назад перед ним стоял один человек — и вот уже совершенно другой.

— Ири, прости. Веду себя, как ублюдок. Я не хотел причинить тебе боль. Надеюсь, это больше не повторится, — с этими словами Мистраль отпустил его запястье и, поцеловав следы собственной неосторожности, бережно провёл рукой по смуглой щеке. — Идём?

Ар, подготовивший для него целую гневную отповедь, состоящую из множества обидных убийственных фраз и эпитетов, только прерывисто вздохнул и кивнул, ощущая в горле непривычный спазм.

Грандин не переставал удивлять его, и хуже всего, что Ири каждый раз терялся, как последний идиот.

С трудом заставив себя выйти из оцепенения и стараясь не обращать внимания на бросаемые на них украдкой взгляды, Ар покорно последовал за Мистралем, пытаясь разозлиться, но понимая, что проиграл, так и не начав схватки.

Я не могу так просто подчиниться ему. Мы должны прекратить эти отношения, потому что...

Грандин внезапно остановился, заталкивая его в пустой класс, и закрыл дверь.

Ири услышал щелчок замка, повернулся и оказался пойманным.

— Звукоизоляция слабая, — прошептал Грандин, накрывая его рот поцелуем, — постарайся не сильно кричать.

Он кровожадно ухмыльнулся.

"С запада Артемия омывается Каренским морем, являющимся окраинным морем Мирового океана..." — раздавался из-за стенки отчётливый голос мьсе Блезира, и, если прислушаться, можно было даже различить скрип перьев, с помощью которых старательные студиозы записывали лекцию.

Ар запоздало рванулся прочь, осознавая, что попал в ловушку, и ненавидя Мистраля самой отчаянной и лютой ненавистью. Он считал Грандина рассудительным?

Это было давно и неправда, за тысячу лет до того, как они встретились друг с другом. Ран — псих! Опасный сумасшедший псих, и, что хуже всего, это безумие оказалось заразным.

Ири только судорожно вздохнул, сминаемый жадными руками, сомкнувшимися за спиной, поднимающими в воздух, сажающими на стол, в то время как чужие губы, не переставая, терзали его рот. И самое ужасное заключалось в том, что Ар ответил на это безумие ещё до того, как Ран подхватил и притянул его к себе, — вспыхнул яркой спичкой в пламени чужого костра.

Ненавижу!

Люблю!

Люблю!!!

Ненавижу!!!

Зарываясь пальцами в волосы на затылке, судорожно впиваясь в шею, прикусывая кожу. С силой, что, кажется, сейчас сметёт всё вокруг, но в тот же миг превращается в тончайшее, легчайшее прикосновение, ласкающее с пронзительной нежностью.

Несколько секунд сумасшедшего стремительного дуэта, когда они словно танцуют над бездной, бешено, судорожно и в тоже время ровно, красиво, неторопливо, перехватывая и предвосхищая движения друг друга.

Люблю.

Люблю.

Несколько томных, душащих пульсом минут. Жарких, обжигающих.

Ири обхватил Рана ногами за бёдра, притягивая к себе, готовый разодрать чужую одежду и выпрыгнуть из своей. Но Мистраль, не в силах простить вчерашней выходки, желал танцевать этот танец один.

Нетерпеливо сорвал с Ири мундир, перехватывая и лишая инициативы руки. Зацеловывая каждый сантиметр обнажающейся смуглой кожи, начал расстёгивать рубашку. Тяжело дыша, сдёрнул её окончательно, отбрасывая на пол, и, не отрываясь от тела Ара, мягко опрокинул его на стол, нащупывая застёжки на брюках, попутно стягивая ботфорты, лаская голени и припадая губами к щиколоткам.

И всё это в абсолютной тишине, под размеренное бормотание преподавателя за стенкой.

Ар отчаянно мотал головой, умоляюще зажимал настойчивые ладони, пытаясь притормозить скользящий бег, отдышаться, захлёбываясь от невозможности стонать и кричать в голос. Видя над собой пылающие от страсти, неумолимые глаза — гипнотизирующие, лишающие воли, не дающие двигаться, завораживающие непроглядной темнотой ночи, на дне которой словно пылает золотой колдовской огонь — мерцающая, солнечная ртуть космической нежности.

Люблю = Люблю.

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Грандин раздел его, сам оставаясь в одежде. Отступил на шаг, любуясь делом рук своих — исключительно обнажённой натурой. А затем, решительно, не давая любовнику опомниться, притянул поближе и начал безжалостную долгую атаку, заставляя Ири утонуть, раствориться в бесконечной, потоком обрушившейся ласке...

"Если обратить внимание на карту, к западу от полуострова Майен, принадлежащем Итании, тянется цепочка Галейских островов, между которыми проходит один из основных торговых морских путей..."

Скрип перьев, шорохи, голос преподавателя. Зажатый ладонью рот. Запах дерева и лака, идущий от поверхности тёплой столешницы. Тяжёлые бархатные шторы фисташкового цвета, замороженное инеем окно и ровный гул пламени где-то внизу, в котельной, незаметное тепло проходящее по трубам, замаскированным в узорные стенные панели. Засохшие веточки физалисов, забытые в вазе на шкафу, и...

Движения. Движения. Сумасшедший водоворот ладоней, изящных, не производящих впечатления силы, но способных удержать целый мир...

* * *

**

Когда Мист счёл, что на первый раз достаточно, Ири, зацелованный до алых засосов, перебывал во всех мыслимых и немыслимых позах.

На его теле не осталось ни единого миллиметра кожи, которому бы удалось избегнуть убийственных губ, рук и языка Мистраля.

Ар напрасно зажимал рот, давясь собственными стонами, в любой другой обстановке давно бы перешедшими в хрипло-скулящий вой. Слишком хорошо Мистраль изучил этот инструмент, мастерски умея извлекать из него такие ноты, что юноша почти рыдал от пытки наслаждением, которое ему щедро дарили, абсолютно лишив возможности получить малейшее облегчение телом, голосом.

Напоследок Грандин неторопливо проник в него пальцами и заставил почти умирать, вытворяя такой немыслимый танец внутри, что откройся в эту секунду дверь и войди в класс директор или половина Академии, Ири бы даже не заметил.

Собственная душа сосредоточилась на кончиках чужих пальцев, и дьявол Мистраль не спешил расторгать сделку, прекрасно понимая, что ради продления подобного контракта Ар предложит и отдаст всё, включая собственную жизнь.

Когда его скучающе-развлекающееся, страдающее и отыгрывающееся, мелочное Величество — бог Мистраль — наконец-то соизволил расстегнуть гульфик, Ири уже успел испытать оргазм и пребывал в бессмысленной прострации полнейшего физического изнеможения, приятно радуя злопамятность Рана идиотической улыбкой на лице.

— И на будущее, радость моя, — Грандин притянул любовника к себе, не забыв мстительно прокатить позвоночником по столешнице, и, широко разведя чужие бёдра, вошёл одним глубоким толчком, заставив Ири задохнуться от заново переполнивших ощущений, — не спорь со мной!

Ощущений смешавшихся между собой боли и наслаждения.

— И всёёёё тебе прощу, — со злорадной похабщинкой протянул Мистраль, радуясь, что закативший глаза и временно неадекватный Ар не в состоянии осмыслить его слова, иначе давно бы взвился ужом. Впрочем, он и так извивался на зависть любой рептилии, и Мистралю стоило немалых усилий удерживать полусогнутые ноги на своих плечах, ибо вымучивая внутри Ара сладчайшие па, он ничего не мог сделать с тем, что на каждый его толчок Ири если не подавался навстречу, то дёргался, словно от удара рыбы скат. А может в понимании Ара так оно и было?

А кто меня обидит, так тебе и надо, — мысленно добил Грандин, окончательно входя во вкус мести и понимая, что прямо мстил бы и мстил.

Потом можно догнать и снова отомстить пару раз, если конечно кто-то выдержит. Выдержит и никуда не денется — это было последней связной мыслью, после которой Мистраль, попрощавшись с рассудком вслед за Ири, полностью отдался процессу, растворяясь в ощущениях и собственном глубоком ритме. Можно, конечно, утончённо поиздеваться, растягивая удовольствие, но сил терпеть нет никаких и хочется просто жёстко трахать, вбивая в поверхность стола, рассчитывая динамику, чтобы не покалечить некоторых особо на это напрашивающихся, даже если самому очевидно, что полностью прощённых на этот раз.

Впрочем, доведённый до предела оппонент, стонущий сквозь зубы в скомканную рубаху, похоже, был совершенно не против и даже "за", умудряясь одновременно изображать поруганную невинность и откровенно подмахивать в такт движениям, от удовольствия изгибаясь временами под таким углом, что Мистраль, искренне обеспокоившись, а не переборщил ли он, притянул возлюбленного к себе и быстро довёл до финала, финишировав лишь на полсекунды позже.

Сказать, что Ару понравилась гонка, было сложно — он её просто не помнил, отключившись от всего, кроме наслаждения и пребывая на седьмом небе удовольствия. Затем перед глазами ослепительно взорвался яркий метеорит, разлетаясь куда-то в пространство, и Ири кончил с судорожным громким вскриком, теряя сознание и ощущая, как внутри него яростными толчками, выплёскивается стонущий сквозь зубы Ран.

— И так будет с каждым! — отдышавшись, "грозно" буркнул Мистраль и обессилено ткнулся носом в плечо Ара.

* * *

*

— И всё-таки, ты не прав, — слабо пробормотал Ири, открывая глаза и обнаруживая себя полулежащим на коленях Рана и заботливо закутанным в чужой тёплый камзол. Любовник обнимал его, слегка покачивая и непонятно было, по каким просторам и берегам гуляют его мысли, о чём он думает в этот момент. Глядя сквозь Ири отсутствующим взглядом, чтобы очнувшись, вздрогнуть, вспомнить о его существовании, улыбнуться, тепло поприветствовать глазами, мгновенно стирая горькую складку в районе губ. Незаметную, неуловимую. Нечто, что Грандин Мистраль не позволял себе озвучивать. — Ты абсолютно не считаешься с моим мнением и... — Ири смолк, отвечая на поцелуй.

Единственный действенный способ, который удалось изобрести Мистралю, чтобы заткнуть Ара, не давая ему возможности наговорить такого, от чего Грандину снова захочется его прибить.

— Это нечестно!

— Разве я ещё не прощён? — самодовольно отозвался Мист, играясь языком с его ухом. — Мне кажется, я достаточно извинился перед тобой.

— Это ты называешь извинением?!!!!

Если бы Ири не был так утомлён, он бы разозлился.

Но сейчас, измученный и заласканный Мистралем, находился на грани такой усталости, когда лень шевелиться и лень разговаривать. Не говоря уже о том, чтобы тратить энергию на ссоры. Впрочем, именно на это Мистраль и рассчитывал, предпринимая нападение.

Почему все их проблемы нельзя решить только с помощью секса? Хотя нет, столько секса он не выдержит.

Грандин сдержал неуместный смешок и, заметив состояние Ири, полностью подтверждающее мысль, тихо рассмеялся и с чувством прижал любовника к груди, зарываясь лицом в пушистый затылок.

— Не злись. Прости меня, — шепнул он ласково и не удержался от подначки, — мой вечно воинственный Ири. Обещаю, впредь постараюсь считаться с твоим мнением и не решать за тебя. Будем мириться? Или мне ещё раз... Извиниться?

Скрытый подтекст моментально рванул лёгкие хохотом, и Мистралю пришлось прикусить губу, обрушиваясь на Ири с бесчисленными ласками.

— Перестань меня дразнить, — буркнул Ири, дуясь из последних сил и упорно уворачиваясь от лёгких поцелуев, которыми, не переставая, осыпал его Мистраль, не столько от вечно жаждущего желания, сколько от азарта посмотреть, что сильнее — ослиное упрямство Ара или его собственная власть над ним? Упрямство ретировалось через пять секунд, и вряд ли до бубнящего оппонента дошло, что продолжая лелеять обиду жгучую, он активно подставляет его губам мордашку, умудряясь вертеться и в профиль, и в анфас.

Когда ему для поцелуя подставили щёчки, ушки, а потом носик — Мистраль не то чтобы был совсем ошарашен, скорее, очень сильно старался не рассмеяться в голос, боясь задеть высокие, нежно-ранимые чувства некоторых особ. И ведь попробуй намекни — выпученные глаза, гордо вздёрнутый подбородок, возмущённое разбрасывание конечностей с видом оскорблённого королевского достоинства, которое посмели оболгать самым бесчестным образом!

— И ты всё время смеёшься надо мной! — выдал Ири, заставляя Грандина мученически стиснуть зубы, титаническим усилием воли удерживая собственную невозмутимость. И ведь не объяснить, что насмешило, — придётся потом ловить по всему классу и опять уговаривать. — Я чувствую себя глупо!

Абсолютно непотребное "гыыыыыы", совершенно не читаемое на лице внимательного, вежливого, очень предупредительного ледяного принца, обращённом на Ири с выражением ВОТ ТАКИМИ БУКВАМИ написанной заботы. Мысленно Мистраль поставил себе золотой памятник за терпение, и теперь с каждой секундой воображаемая горка складываемых к нему даров росла и ширилась.

— И вообще, ты всегда командуешь. Надоело! Я хочу быть только сверху! — подводя итог прениям, решительно объявил Ири Ар, подтверждая известную поговорку о том, что если некоторым, предложить палец, они не подавятся, откусывая всю руку. Грандин, проглотив очередную ехидную реплику, едва не опрокинулся навзничь.

— Ты хочешь, чтооо?!!! Рааадость моя? ...??????? — оправившись от лёгкого шока, Мистраль переспросил в надежде, что ему послышалось.

— Я хочу быть СВЕРХУ! Сверхууу, Ран! — неумолимо возвестил Ири, изображая безусловное превосходство интеллекта над нижестоящими. Выпрямился, приосанившись, удобно пристроив ноги на коленях Мистраля. В расстёгнутом камзоле на голое тело выглядел он чертовски заманчиво, и Грандин ощутил моментально вспыхнувшее желание.

Оглядев полностью вымотанное, но при этом хорохорящееся ненаглядное сокровище с ног до головы, Мистраль грустно вздохнул, понимая, что повторения подобного марафона Ар точно не перенесёт.

— Кхм?

— Ну? — требовательно спросил Ири и слегка поёжился, разглядев в глазах Рана знакомый опасный огонёк подозрительного веселья, которое Мистраль больше не трудился скрывать.

Ири не просто провоцировал — по мнению Мистраля, он настырно и упорно боролся за то, чтобы нарваться на очередную неприятность.

— А ты уверен, что ты хочешь именно этого, душа моя? — Грандин мурлыкнул и поцеловал Ири в смуглое обнажившееся плечо, понимая, что кое-кого надо срочно одеть, или придётся заставить потрудиться этот славный рот на поприще далёком от болтовни.

Ири умудрялся вызывать не просто желание, а какое-то бешенство и буйство плоти Мистраля, не успевшей восстановиться, но снова рвущейся в бой.

— Да! — менее уверенно возвестил Ири и, ощутив чужую реакцию, поспешно прибавил, боясь отказа по причине временной недееспособности, — но не прямо сейчас, разумеется.

— Согласен! — Мистраль даже не раздумывал. Поцеловав Ири напоследок, он выпрямился, нехотя отлепляя любовника от себя, и поставил на ноги, поднимаясь и собирая вещи. — Но с одним условием — ты переезжаешь ко мне, — подняв с пола рубашку и отряхнув, он бережно укутал ей плечи Ири. — Или опять по новому кругу?

— Да нет, хватит с нас кругов. Я перееду! — Ири тоже не колебался.

В принципе, как следует обдумав предложение Мистраля, он пришёл к выводу, что Грандин.... ПРАВ.

Нет, во всём остальном он, разумеется, оставался неправ. Особенно в том, что касалось деспотичного поведения по отношению к самому Ару. И менять своего мнения в этом вопросе Ири не собирался.

А вот предложение жить вместе его вполне устраивало, и возможно устроило бы с самого начала, если бы у Мистраля хватило ума и такта, высказать его в менее категоричной форме и дать время поразмыслить.

Собственно, сегодня он собирался поднять эту щекотливую тему и потому ожидал малейшего намёка на примирение. В том, что Ран сдастся первым, Ири нисколько не сомневался, считая, что извиняться, разумеется, должен тот, кто виноват. А в этой ситуации виноватым виделся исключительно Мистраль (как и во всех предыдущих и последующих тоже), следовательно, именно Мистраль должен уступить. И сияющий вид Ара утром был вызван весьма банальной причиной: проведя ночь в холодной постели и скучая без своего ледяного принца, Ири, посмотревший на ситуацию под другим углом, планировал "осчастливить" Грандина.

Но совершенно упустил из виду, что Мистраль — человек неординарный, и хотя ранее эксцентричных выходок за ним не числилось, это не означало, что он на них не способен. А с учётом его характера, не признающего противодействия собственной воле, от Мистраля невозможно было ожидать, что он признает неправоту, — скорее станет упрямо игнорировать соперника. Так же, как и тот его, ибо ни один из них не желал подавать руки первым. А тот, кто подал бы, автоматически становился "слабым звеном" в своих же собственных глазах. И всё начиналось заново, превращая отношения в бессмысленные столкновения двух эгоцентричных честолюбий. Ар раз за разом натыкался на стену категоричности Мистраля, и в итоге, связанный по рукам и ногам, вынужден был вести себя именно так, как больше всего раздражало Грандина, непонимающего, что именно он сам такое поведение и породил, не желая признавать взаимного уважения и равноправия. В отношениях не должно быть с одной стороны — "Да", а с другой — "Посмотрим-поглядим, подумаем, сначала ты — мне, а потом, если сочту нужным, я — тебе".

Разумеется, в понимании Мистраля всё выглядело совершенно наоборот: Ири представлялся инфантильным и незрелым мальчишкой, неспособным и не желающим брать на себя малейшую ответственность, противостоящим ему исключительно из самодурства и требующим, чтобы Мистраль закрыл на это глаза, играя по непонятным правилам, унижающим его достоинство. Что за игры ведёт с ним Ири? Чего он от него желает и на что рассчитывает в дальнейшем — для Мистраля представлялось совершенной загадкой.

Всегда продумывающий свои шаги и действия на несколько ходов вперёд, чётко планирующий все свои "хочу", "надо", "куда", "зачем" и "для чего", он столкнулся с абсолютным отсутствием чужой логики, и это невероятно бесило и выводило из себя. Беспорядка и хаоса ледяной принц не выносил и не приемлел категорически ни для себя, ни для других. Но Ири представлялся именно таким — хаос, беспорядок, нарушение стройной, безупречной работы математического механизма собственного мировоззрения Грандина.

И сейчас новое примирение воспринималось не константой, а всего лишь временной передышкой, во время которой Мистраль отчаянно надеялся суметь понять: что именно с ними не так?

Где находится тот заржавевший маленький винтик, который стоит разыскать, заменить, а если понадобится — переосмыслить, перечертить и перестроить всё заново? Эту задачу он мог решить.

В его мире не существовало неразрешимых проблем — того, с чем бы Грандин Мистраль не мог справиться, ведь если он не сможет найти решение, весь его механизм — совершенный, безупречный, никогда не подводящий механизм — даст трещину, сбой, совершит ошибку. Уже начал совершать, потому что любовь, как сорняк, дикая трава, растущая по своим собственным законам и правилам, дала всходы внутри него, оплела собой. Но Мистраль не может останавливаться из-за неё — помехи, намотавшейся на винт его жизненного корабля — или распутать и аккуратно положить в карман, или разрубить и плыть дальше... И ни первое, ни второе не кажется возможным. Надо найти ответ. Отыскать неизвестную производную, "слепое пятно", понимание, которого не было, но которое должно было сложиться, прорасти и стать частью личности, — внутренняя незаметная выщербина, возникшая в отсутствие чего-то очень важного.

Но как это чаще всего и бывает, когда примирение случается, и во внутреннем мире наступает затишье, мало кому хочется размышлять о вещах и проблемах внутреннего характера. Им было хорошо вместе, а всё остальное казалось несущественным, незначительным и попросту теряло всяческий смысл. Как-нибудь на досуге, Мистраль займётся решением и поиском этого непонятного "нечто", а сейчас ему просто хотелось быть с Ири и улыбаться, наслаждаясь жизнью и его обществом и всем тем, что оно несло с собой.

— Смотри, не пожалей о своих словах, — вздохнул Мистраль, пряча ухмылку по поводу моментально нарисовавшейся в воображении реализации предмета их разговора, и с удовольствием потянулся к Ири, помогая одеваться и приводить себя в порядок. — Знаешь, слова иногда имеют привычку просто вылетать. Мммм? — он с надеждой покосился на любовника и, решив задобрить, поправил ему воротник.

— Не в этом случае! — Ири самодовольно хмыкнул, как всегда мастерски имитируя манеру самого Грандина. Чувствовалось, что он обдумал и всё решил. Правда, зная его, Мистраль подозревал, что желание сформировалось исключительно под воздействием импульсивного порыва.

— Отныне ты, — Ар победно ухмыльнулся, впечатывая палец в грудь Мистраля, многострадально поморщившегося в данном случае от манер Ири, — будешь только подо мной!

— Хорошо, Ири, — с подозрительным смирением Мистраль опустил глаза, — обещаю, сегодня ночью ТЫ БУДЕШЬ СВЕРХУ! — выдав сие вдохновенное заверение, он поспешно отвернулся, пряча свою знаменитую дьявольскую усмешку.

* * *

**

Вечером из спальни Мистраля доносились отчаянно-возмущённые крики, потревожившие степенный покой обитателей особняка.

— Отвали от меня! Не смей! Не буду! — на фоне приглушённой возни и шорохов, звучал отчаянный голос гостя.

— Будешь! — неумолимо отзывался хозяин Мист

— Не хочууу! — вновь возня и грохот.

— Да неужели?! — ещё более неумолимое, сопровождаемое полузадушенным всхлипом. — По-моему, ты просто стесняешься. Днём ты высказал своё намерение весьма недвусмысленно.

— Но я не это имел в виду!!! — орал Ири.

— А я подумал именно об этом. И теперь собираюсь исполнить своё обещание! — наставительно пояснил Мистраль, изображая ангельскую непосредственность. — Ири, сердце моё, мне кажется, или этот этап мы проходили? Свои желания надо формулировать точнее. Так что не я виноват в том, что ты ничему не учишься.

Если бы кто-нибудь из слуг мог заглянуть в спальню, его глазам предстала бы весьма откровенная картина: разбросанная по всей комнате одежда и два сражающихся обнажённых тела. Хотя, то, что между ними происходило, трудно было назвать сражением.

Полусидящий Мистраль, используя физическое превосходство в силе рук, удерживал на своих коленях отчаянно отбрыкивающееся смуглое тело Ара, пытающегося улизнуть.

— Ири, будь умницей, не упрямься, сделай нам обоим приятно. Давай, ты же этого хочешь!

— Не хочу! Это нечестно! Мистраль, ты подлая скотина, вечно использующая всяческие уловки...

— Ты бы следил за словами, радость моя. Я же и обидеться могу, и тогда уловок станет гооорааааздо больше. Я бы сказал, ты сейчас прямо нарываешься на то, чтобы опробовать весь арсенал... Кончай вертеться, Ар!

Ири, сидя спиной к Мистралю, безнадёжно пытался высвободиться и не мог, в то время как перед Грандином открывалось довольно большое пространство для манёвров и манипуляций.

— Да пошёл ты!

— Как приятно, когда желания совпадают с возможностями! Этим и займусь, — Мистраль на мгновение приподнял Ара над собой, а затем, крепко обхватив за талию, опустил вниз, одной рукой придерживая собственный член, чтобы не покалечить ненароком, а второй фиксируя извивающегося Ири.

— Нет! Я не буд... — вопль, перешедший в сладострастный стон и удовлетворенное:

— Умница!

— Ран, ты просто... Ааай!

— Кто?!

— Мммм... Обманщик!

— Ири, с твоим отношением к подобным вещам, удивительно, что я заодно не превратился ещё и в насильника. Ты же меня прямо вынуждаешь!

— Нет... ООО...

— Да ну?!

Ири застонал, закрывая глаза, откидывая голову на плечо Грандина и двигаясь в такт ладони, ласкающей его спереди.

— Знаешь Ири, в отличие от тебя, меня больше интересует не победа, а участие, — Мистраль, смеясь, убрал руки и поцеловал возлюбленного в мокрый от пота висок. — Прости, подшутить над тобой временами слишком большое искушение. Давай поменяемся местами. Свой тыл я тебе доверял и не вижу причин не повторить это...

Ири на мгновение приоткрыл затуманенные страстью глаза, бросив на Мистраля выразительный уничтожающий взгляд из-под длинных пушистых ресниц.

— Ран! — восхитительный сбивчивый шёпот. — Если ты сейчас остановишься, я тебя убью, чёртов ублюдок!!!!! Пожалуйста... ооооо... — он отчаянно задвигал бёдрами и закончил раздражённо, — заткнись и просто трахай меня!!!

— Радость моя! — Грандин на мгновение онемел от потрясения, а затем притянул к себе Ири и разразился громким всхлипывающим смехом, приникая губами к чужим лопаткам, — Ири, я тебя обожааааю! — простонал он, целуя золотистый загривок и ловя ртом ускользающие губы. — Ты чудо Ири! Просто чудо!

Глава 24

Мистраль, улыбаясь, смотрел на Ири, любовался смущённым, чуть нахмуренным лицом, и читал в нём скрытую благодарность и затаённую радость, что Грандин всё устроил и взял на себя хлопоты по переезду.

Да, многие вещи оказались болезненны, но именно благодаря настойчивости Мистраля в некоторых вопросах нет нужды продолжать нелепую игру отрицания отношений в свете того, что они не только не прекратились, но благополучно продолжали существовать.

И внезапно странно оказалось понять, что всё на самом деле — легко и просто, в то время как они непонятно зачем и почему устроили целую мышиную возню, надумав кучу глупостей, страхов и сомнений. Стоило лишь начать — и всё стало происходить естественно, само собой, совершенно без ссор и тех мелких неурядиц из-за различия привычек, что омрачают взаимодействие многих пар на первом этапе отношений, когда происходит притирка друг к другу. У них же словно и не было никакой притирки. Возможно, умудрившись переругаться в пух и прах ранее, они, сами того не замечая, изучили некоторые особенности и составляющие друг друга настолько, что теперь это воспринималось совершенно нормально, не вызывая недоумения или удивления, ибо именно так и должно было быть и иначе не представлялось.

И вот теперь они не просто встречаются — живут вместе и могут совершенно открыто выражать чувства и желания, не вызывая косых взглядов и неуместного любопытства. Их отношения сложились сами собой и стали абсолютно обычным явлением в жизни Академии, таким же естественным, как и случавшиеся прежде ссоры. А может быть, именно они и привели к тому, что в сознании окружающих Мистраль и Ар просто не воспринимались отдельно друг от друга, но всегда были парой, примерно такой же, как Эргет и Алес, просто со своими причудами.

Впрочем, от столь заметных личностей иного не ожидалось. Словно бы кумиры не имели права на обыкновенность, хотя на самом деле были самыми обычными людьми.

Теперь же Ири и Ран свободно рассекали по территории Академии, позволяя себе держаться за руки, обниматься и целоваться, когда никто не смотрит. Правда, Мистраля вряд ли волновало наличие возможных свидетелей. В отличие от Ара, он делал всё, что хотел, совершенно не стесняясь собственных желаний.

И Ири, в который раз разглядывая каменное невозмутимое лицо, задавал себе вопрос: "Неужели это — один и тот же человек? Неужели под ледяной маской аскета может скрываться такая невероятная гамма эмоций?"

Но стоило этому совершенному равнодушному лицу повернуться в его сторону, и оно мгновенно преображалось. В глазах оживали тёплые огоньки, а застывшие губы таяли в нежной, предназначенной только для него улыбке.

Возможно ли это?! — думал Ири, и от этой мысли на сердце у него становилось удивительно хорошо и радостно, по-особенному невероятно удивительно, — Ран любит меня?! Он меня любит!

Его абсолютно ледяное спокойствие днём и безумная неистовая страсть по ночам — Грандин казался Ири непостижимой загадкой, разрешения которой совершенно не хотелось искать. Рядом с Раном не существовало холодных стен, равнодушия и недопонимания. Были лишь нежность и страсть, от которых Ар временами задыхался, не в силах вынести их ошеломительную силу и напор.

Я люблю его, — подумал Ири уже в сотый раз, — господи, я люблю его! Не могу без него. Хочу быть с ним всегда. И в то же время боюсь. Боюсь, что однажды всё закончится, как сон...

Ран, возможно ли это — никогда не просыпаться?

Ири любовался Мистралем. Тайком, исподтишка, боясь оказаться пойманным на месте "преступления". Боясь признаться в том, что замирает от восторга, даже не замирает — обмирает изнутри, не в состоянии верить сам себе, собственным ощущениям — Этот ледяной бог принадлежит ему?!

Такой холодный и недоступный, похожий на совершенную статую, далёкую, недосягаемую, безразличную, скучающую. Даже когда он записывает лекцию или слушает новую тему с очень внимательным сосредоточенным видом, если присмотреться, несложно заметить, что Мистраль борется с желанием украдкой зевнуть, потому что ему абсолютно неинтересно.

Но вот Грандин чувствует направленный на него взгляд Ара, поднимает голову и...

Ири больше не в состоянии ни двигаться, ни дышать. Он тает. Тает, словно воск свечи, растопленный сиянием бесконечной нежности, растворяется в чёрных демонических глазах и испытывает только одно желание — упасть к ногам великолепного Мистраля, встать перед ним на колени, любить, преклоняться. Стыдно признаться самому себе, но Ар ничем не лучше остальных, потому что он любит, просто любит и не может и не хочет бороться с этим. Люблю! Люблю! Люблю!

— Ты божество, Грандин, — вырывается у Ири непроизвольно, — ты похож на божество.

Грандин улыбается с особой снисходительностью, такой ласковой и любящей, что у Ара на глаза наворачиваются слёзы, и, наклонившись, шепчет на ухо лёгким тёплым ветерком:

— А ты — мой золотой божок! Разрешишь забрать тебя себе?

И совсем тихо, почти беззвучно, опаляя жарким дыханием начинающее пылать ухо:

— Я хочу тебя, ангел мой, каждую секунду, а ты даже не замечаешь! Пошли домой, я сделаю тебе...

Лицо Ири полыхает, но он не отодвигается. Зато в тетради Мистраля, тут же появляется надпись: "Мистраль — дурак!"

Грандин довольно ухмыляется. Преподаватели и студенты делают вид, что ничего не замечают.

Оценки Мистраля неизменно находятся на самых верхних строчках, и ему прощается практически всё. Даже эта одержимость Ири Аром воспринимается, как нечто само собой разумеющееся.

А вот оценки Ири Ара стремительно сползли вниз. Что солнечный мальчик, полностью ушедший в свою влюблённость, воспринял более чем равнодушно. В отличие от Мистраля.

Глава 25

Ири с Ильтом стояли перед доской с результатами оценок за экзамен, и Эргет Ильран готов был разломать эту доску и разогнать студиозов, с недоверием передающих из уст в уста:

— Посмотрите — у Ири всего лишь десятое место!

— Не может быть!

— Ах!

— Его выгонят из "сияющих"?!

— Невероятно!

— Ой, хоть бы его перевели в наш класс!

* * *

**

— Ири, сдурел?! — Альфонсо орёт с самого начала коридора, в отсутствие Мистраля являя собой карающее возмездие, полное негодования. — Ты что себе позволяешь?!

В отличие от грустно вздыхающего и советующего взяться за учёбу Ильта, Альфонсо более несдержан:

— Ты издеваешься над нами?! О чём ты думал во время экзамена? Наугад ответы ставил?

— Мистраль будет в ярости, — философски изрёк Ильт, обнимая Ара за плечи и отодвигая в сторону от готового накинуться на него Альфонсо.

— Да какое "в ярости"?! — Альфонсо в негодовании размахивал руками так, что широкие отвороты на рукавах голубого мундира разлетались крыльями птицы. — Ири, он тебя порвёт, как тряпку! Ты хоть понимаешь, что тебя могут отчислить из класса?

Ири виновато сморщился, пытаясь отшутиться:

— Да ладно, Альф! Это всего один экзамен.

— А до этого было две контрольных! — неумолимо вставил, Ильт больно накручивая пушистые светлые прядки Ара себе на палец, и потянул вверх, чтобы услышать обиженный вскрик.

— И несколько самостоятельных работ, — прибавил Эльресто, как всегда неизменно толкущийся рядом, и, поймав возмущённый, слезящийся взгляд Ири (всё-таки Ильт довольно сильно дёрнул его), примирительно вскинул ладони, — Ири, я между прочим за тебя беспокоюсь. Хотя, если тебя переведут обратно — это в моих интересах.

— Эльресто, если твои интересы совпадают с интересами Мистраля, лучше бы тебе поостеречься, — словно ненароком Альф коснулся рукой эфеса шпаги, демонстрируя скрытую угрозу. Ири недоумённо поморгал, переводя взгляд с одного на другого.

— О чём вы?

Эльресто, напряжённо улыбаясь, коснулся его плеча с другой стороны и помрачнел, натолкнувшись на предостерегающий взгляд Ильта. Под мягкой улыбкой Эргет частенько прятал клыки. Просто Ири был единственный, кому он их никогда не показывал.

— Да так. Всё в порядке, — торопливо выдал Ал, однако, руки не убрал.

Ильт, фыркнув, притянул Ири к себе, демонстративно устраивая подальше от чужих поползновений, как если бы Ар был его личной собственностью.

Альфонсо покачал головой.

— Ал, ты безумец, но вынужден признать, что не трус. Эльресто, — прибавил он почти с жалостью, — ты играешь с огнём.

Эльресто только вызывающе вздёрнул подбородок.

— А вот и Мистраль, — закатывая глаза, сообщил Ильт, торопливо отлепляясь от Ири и устраивая комическую суету по сдуванию с него пылинок. Альф и Эльресто, переглянувшись, одновременно заломили руки, изображая пощады молящее трепетание, и вся компания разразилась бурным хохотом.

— Лёгок на помине. Ири, пожалуй, я пойду, у меня ещё много дел. Не хочу попасть ему под руку, — отсмеявшись, Эргет хлопнул приятеля по предплечью и поспешил оказаться подальше от места возможной катастрофы.

— Не удивительно, — Альф тоже сделал шаг назад, прикидывая пути отступления, — в последнее время у Грандина появилась дурная привычка сначала делать дырку, а уж потом разбираться что к чему.

Несколько дней назад все они стали свидетелями неприятной сцены, когда какой-то подвыпивший бродяга, выпрашивая милостыню, опрометчиво ухватил Ара за край плаща. Мистраль выхватил шпагу и проткнул попрошайку прежде, чем кто-либо сумел отреагировать. В другой раз один из студиозов, слишком пристально смотревший на Ири в столовой, был вызван Грандином на дуэль. В общем, в последнее время даже на своих обожателей Мистраль начал наводить суеверный ужас.

— Знаешь, я тут вспомнил... — неловко начал Эльресто, занимающий первое место в черном списке ледяного принца.

— Иди уже, — Ири вздохнул и вопросительно посмотрел на Альфонсо, занёсшего ногу для бегства.

— А что я? — возмутился Альф. — Я не хочу становиться свидетелем убийства, — и, оглянувшись на приближающего Мистраля, всё ещё не замечающего их, подхватил Ири под локоть. — Ладно. Пошли со мной. Я тебя спрячу и скажу, что не видел. Учти, ты мне будешь должен...

* * *

* * *

Мистраль в гордом одиночестве (в последнее время его обожатели предпочитали держаться на расстоянии) вальяжно дефилировал по коридору, высматривая свою драгоценную боль головную.

Он прибыл в Академию несколько минут назад, опоздав на первое занятие по причине визита к дяде, и теперь, в преддверии очередного урока, мечтал провести время наедине с Аром, предвкушая встречу и непроизвольно улыбаясь.

Они виделись каждый день, а Мистралю этого казалось мало. Возможно, это воспринималось невероятным, но он никак не мог насытиться Ири.

И неважно чем они занимались — болтали часами, обнявшись не в силах оторваться, или уютно молчали, не испытывая потребности говорить — но каждый раз, пересекаясь, Грандин испытывал особый трепет и волнение восторжённого мальчишки, бегущего на самое важное, первое в жизни свидание.

Их отношения, оставшись прежними, несомненно, вышли на новый уровень, и даже стычки и перепалки приобрели характерную шутливость, свойственную лучшим друзьям, способным понимать с полуслова, ведущим диалоги на своём особенном языке.

Иногда, задумываясь обо всём этом, Грандин с удивлением задавал себе новый вопрос: не "Почему они вместе?", но "Почему он потратили столько времени впустую?"

И теперь одновременно придя к некому внутреннему пониманию, любовники пытались наверстать, беря от отношений всё, что представлялось возможным, и полагая, что они неистощимы. В свете того, насколько разносторонними личностями являлись оба юноши, это не представлялось удивительным.

Мистраля мало интересовали окружающие, в большинстве своём пресные, скучные, быстро надоедающие и теряющие новизну, рано или поздно вскрывающие узколобость и ограниченность суждений, но Ар — любознательный, живой, деятельный и энергичный не подходил ни под одну категорию. В своей непредсказуемости, умении удивлять и поражать воображение оригинальностью и широтой некоторого, не поддающегося описанию, спектра поступков, где каждый новый день становился не похожим на предыдущий.

Возможно, так мыслят лишь глубоко влюблённые люди, когда любая обыденность, самая обыкновенная вещь со стороны другого человека видится и воспринимается чудом.

И сейчас это чудо распахнуло перед ним двери в удивительный мир вещей и событий, которые не приходилось больше отстранённо наблюдать из окон своего равнодушия, но проживать вместе с Ири, наполняясь неповторимыми мгновениями, расцвечиваться яркими красками абсолютно во всём, к чему он прикасался. И это было невероятно, невозможно, непередаваемо... Но как же упоительно и радостно Ар умел жить и заражать этим окружающих!

Неудивительно, что люди тянулись к нему. Вкусив подобный наркотик один раз, отказаться от него было слишком сложно. Неистощимый оптимизм, жизнерадостная улыбка, задорный смех, летящий по коридорам души, заставляющий губы складываться в непроизвольную улыбку, стоило лишь услышать его издалека, понять, что вот он, где-то тут рядом, как всегда окружённый толпой людей, размахивающий руками, сверкающий, но вот...

Он видит Мистраля. Разворачивается, плавно, изящно, словно танцуя в струящемся вокруг пространстве... И где-то на самом краешке сознания раздаётся беззвучный взрыв, вспыхивает ослепительный свет, и в воздухе разливается лучезарное мягкое сияние.

Солнца, сверкающего только для него, рождающего свой свет только для него. ЕДИНСТВЕННОГО.

Неважно, что вокруг десятки посторонних, неважно, что он принадлежит им, раздаривает себя направо и налево, и всё как обычно...

И в тоже время удивительно, совершенно по-другому. Нить взглядов, абсолютное понимание. Никогда и никому он не будет сиять так. По-особенному. Отдавать себя полностью, целиком и беззаветно, как когда он смотрит на Мистраля.

В горле образуется комок, хочется уткнуться лбом в кулак, смеяться беззвучно... Ведь это же так очевидно.

Для него! Только для него!

Вся эта сцена, весь этот мир, весь этот миг... Для него. Ири смотрит, нет, он не просто смотрит, он обожает, он умоляет сказать, ответить: "Мистраль, правда, я самый лучший для тебя?" — ждёт похвалы, ведь он так старался! Он готов стараться до бесконечности, стать самым-пресамым, прыгнуть выше собственной макушки, взлететь до самой высокой вершины, развернуться, смеясь, чтобы спросить: "А так лучше?"

Мистраль, видишь звезду? А спорим, достану?

Не надо звёзд, любовь моя, ты лучше любой звезды. Будь собой, Ири, ни одна звезда не стоит ТЕБЯ.

Мистраль, прислонившись к колонне, увитой плющом, стоит и улыбается, наблюдая за ним, терпеливо ожидая, когда он закончит свои дела и вспомнит о его существовании. И ему не приходит в голову ревновать, сердиться, забрать "это всё" немедленно и прямо сейчас, разогнать всех остальных, недостойных, утвердить собственную важность. Нет, он гордится им, своим мальчиком, своим божеством. Гордится и стоит, улыбаясь, зная, что ровно через секунду Ири вспомнит, поднимет голову, увидит, вспыхнет изнутри, и больше для него не останется никого, кроме Мистраля. Только он, только они, одни во всём мире, стоящие на своей собственной плоскости.

Мистраль, я тебя люблю. Можно, я ради тебя постою на ушах, ну можно, можно, преможно, можно, можно, можно?

Звенящий смех звёзд со всех сторон.

Не надо, Ири. Иди ко мне. Просто, иди ко мне!

* * *

* * *

К тайному разочарованию Мистраля, Ири в классе не оказалось.

Ни в классе, ни в коридорах, ни в кабинетах и залах, которые Мистраль методично обошёл, расспрашивая всех встречных. Не было в комнате отдыха, в изоляторе, у преподавателей. Не обретался Ири даже на крыше, куда имел привычку удирать, и неважно, что на улице зима и мороз, от Ара никогда не знаешь, чего ожидать. Не оказалось его и в библиотеке, и на конюшнях, и на... Когда Мистраль сбился с ног и начинал уже серьёзно тревожиться, прозвенел звонок, возвещающий о начале занятий, которые Ар так и не соизволил почтить своим присутствием. Последний пункт Грандина, впрочем, не удивил.

Сообразить, что Ири скрывается, не составляло труда, вот только причин для пряток Мистраль не находил. Они не ссорились. Наоборот, вспомнив вчерашнюю ночь, Грандин с трудом удержался, чтобы не замурлыкать от удовольствия, испытывая срочную физическую потребность разыскать одного неистощимого на выдумки изобретателя и обрушить на него шквал душащих его самого эмоций, лихорадящих изнутри, поймать и затискать где-нибудь в укромном уголке. Благо, таких в Академии водилось множество, и, прохаживаясь в поисках Ара, Мистраль присмотрел целый ряд местечек для осуществления разных приятных экспериментов по удовлетворению собственной и чужой ненасытной страсти.

Ар умел вдохновлять окружающих на подвиги, но такой одержимости Мистраль и сам от себя не ожидал, со стыдом подозревая, что вместо мозгов у него отныне исключительно сперма, и всё, о чём он способен думать, — Ири... Только Ири!

Стайки светлых легкокрылых бабочек, рои золотистых восторжённых светлячков...

И не переключиться, не выбросить из головы ни на секунду, сутками напролёт: он, о нём, рядом с ним — все мысли вокруг него, весь мир вокруг него, Мистраль вокруг него, и ничего другого не надо, не хочется, не нужно ничего другого!

Ири Ар...

Выплеснуть нежность, исцеловать, слиться всем телом. Вобрать в себя любимый запах, просто втянуть в себя, растворить и раствориться самому — безумная потребность и ощущение животного родства.

Мой! Неотделимый! Плоть от плоти моей, кровь от крови моей. Я люблю тебя!

Мистраль с грустной улыбкой посмотрел на собственную ладонь.

Вот здесь, в центре, должен находиться Ири. Почти смешно. Его руки хотели Ири, тосковали по нему, и странно ощущать в них пустоту. Пустота кажется странной неправильностью, а правильно только вот так — коснуться, дотронуться, сжать, держать, ощущая биение чужого сердца и понимая, что вот оно, рядом. Чужое присутствие. Постоянно рядом. Наваждение. Физическая потребность ощутить, убедиться, что всё в порядке, всё хорошо, удостовериться в очередной раз. Расстаться, чтобы снова искать встречи и желать прикосновения. Зависимость. Почти мучительная зависимость от другого человека — то, чего он так боялся, больше всего на свете, случилось, и страшно даже думать об этом. Страшно представить, что может быть, если... Отбросить эту мысль, не позволяя ей пробиться даже на краешек сознания.

Они вместе. Рядом. У них всё будет хорошо. Пройдёт немного времени, и это ощущение ослабнет, притупится, станет чуть легче. Уже стало, иначе он бы просто не отпускал Ири от себя ни на шаг.

Мистраль понимал, что любит. Любит так, что сильнее просто некуда. С болезненной маниакальной страстью. Понимал, что потерял голову. Абсолютно всё прекрасно понимал и осознавал, испытывая лёгкое сожаление, что Ири неспособен разделить это понимание. Иначе бы не вылезал из постели, потому что Мистраль нуждался в нём.

Он готов был потерпеть позднее, когда у них появится время, когда они станут настолько близки, что никаких сомнений, страхов и опасений больше не останется — лишь желание сделать любимого счастливым, предоставить полную, абсолютную свободу в неизменном знании: он рядом, в сердце, навсегда, и это чувство огромно и незыблемо, как скала. Но не сейчас. Не сейчас, когда он был так остро нужен, когда Мистраль почти умирал он невозможности находиться рядом с ним, дышать в едином ритме, испытывал необходимость в его внимании, в нём, и почти детскую обиду, от того, что Ири не понимает этого. Самого важного.

Не понимает, что потом у них не будет возможности соприкасаться настолько плотно и тесно, как это возможно сейчас. И глупо размениваться по мелочам, играть в прятки, тратить возможность близости на что-либо иное. Запечатлеть в памяти каждый совместно проведённый миг, чтобы не умирать от тоски в разлуке, когда придёт пора погрузиться в водоворот событий и дел, ведь, в отличие от мирка их отношений, время не стояло на месте, и у каждого из них были свои обязательства.

Урок давно начался, и сейчас, вышагивая по пустому коридору, Мистраль прикидывал, место наиболее вероятного нахождения оппонента. У него не было желания сердиться или раздражаться за это явное несовпадение интересов. В последнее время напряжение в эпицентре их кардинального непонимания благополучно спало и пребывало на нуле, лишённое всяческой негативной составляющей. Абсолютно безмятежное, естественное состояние, когда всё, что исходит от другого, вызывает умиление, желание улыбнуться и снисходительно покачать головой, ощущая себя мудрым взрослым, прощающим проказы ребёнку. Это же Ар — вечный выдумщик, не сидящий на месте, сумасбродное бедствие, наполненное тысячей проделок и идей.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы учиться, скрывается неизвестно зачем и почему, но невероятно хочется отыскать и узнать: что он придумал на этот раз?

Разумеется, желание идти на занятия у Грандина отсутствовало. Да и вряд ли ему это было необходимо: Мистраль обладал феноменальной эйдетической памятью, позволяющей с лёгкостью и намертво запоминать всё, что когда-либо было прочитано, услышано, замечено, даже косвенно. Только пробежав страницу глазами, даже не вчитываясь и не осмысливая содержание, Ран мог воспроизвести текст наизусть, если же сосредоточиться — оказывалось, что он прекрасно знает абсолютно весь материал, более того, способен помнить годами.

Академию Грандин посещал исключительно ради Ири. Других причин тратить время столь бессмысленным образом у него просто не было, и если раньше их стычки Мистраля развлекали и будоражили, вызывая волну ярости, то сейчас он благополучно совмещал приятное с полезным. Слушал лекции и тихо млел от счастья, ибо, в отличие от него, "счастье" не могло не учиться. Но так волшебно — просто сидеть рядом, соприкасаясь локтями, смотреть на него — такого серьёзного, строгого, внимательного, собранного, совершенно непохожего на обычного шалопая, которого он лицезрел каждый день...

Шалопая, скачущего по его кровати. Суетливого, начинающего бегать и вопить из-за любого пустяка. Поразительного... Временами вызывающего странное ощущение, что он без Мистраля и дня не проживёт, обязательно что-то натворит, уронит, сломает, не справится с элементарными вещами, вляпается в неприятности...

Идеальный порядок в комнате Грандина, в его кабинете, куда вход был заказан даже слугам, вещи, неизменно разложенные по местам, всегда оказывающиеся под рукой именно в той необходимой и нужной последовательности, которой он желал, но совершенно не представлял, каким образом это происходит.

Невидимая забота, проявляющаяся на каждом шагу: чашка чая на столе, плед накрывающий плечи, когда, заработавшись, за делами министерства, он засыпал, уронив голову на скрещенные запястья.

Ири мало учился. Мистраль редко замечал, чтобы он занимался домашними заданиями, но всегда, каждое утро, неизменно находил конспекты лекций, свои и чужие, выполненные за двоих, даже если это было им не нужно. Ири не придавал этому значения, и Грандин не придавал. Ар просто делал, а Мистралю не приходило в голову задать ему вопрос "зачем?", ведь понятно же, что никто не станет их ругать, не поставит плохой оценки, не сделает замечания.

— Людей надо уважать, — сказал как-то Ири, перехватив его вопросительный взгляд, — та работа, что они выполняют, важна для них, и если ты пользуешься их трудом, неважно, имеет он для тебя значение или нет, он имеет значение для них, и поэтому надо проявлять уважение. Если ты не уважаешь других людей, это значит, что ты не уважаешь себя. А если не уважаешь и не ценишь что-то в себе, следовательно, никогда не сможешь уважать и ценить других по— настоящему.

"А я?" — хотел спросить Мистраль. — "Ты не подал мне руки, Ири, ты отказался принять меня. Говоришь об уважении, но своими поступками противоречишь собственным словам..."

Мистраль не сказал. Иногда брёвна стоит оставлять в глазу тех, кому они принадлежат. Он не желал ранить чувства Ара. Именно в тот день понял, что так и не смог простить ему случившегося, и чёрный червячок обиды по-прежнему живёт в сердце, мучая противоречивыми сомнениями... Мистраль безжалостно открутил ему голову и засунул в самый дальний угол сознания, надеясь, что он никогда не выберется на свободу. В хрупком доме их отношений не должно существовать темноты — слишком тонка и уязвима оказалась граница равновесия. Придёт время, и они научатся пониманию, придёт время, и слепые пятна исчезнут за абсолютной ненадобностью.

Солнце, сверкающее в пространстве кристальной ясности.

Когда Ири уходил, покидая его даже ненадолго, Грандину казалось, что мир погружается во мрак. Но вот он появляется снова, заходит в комнату, садится в кресло, берёт тетрадь, чернильницу, чтобы не мешать работать (сославшись на учёбу, Мистраль мог не колесить по городам и весям, но от обязанностей его никто не избавлял), и занимается своими делами, учёбой. Читает книги, свернувшись уютным клубочком, строчит письма отцу и друзьям, чтобы потом зачитать и спросить совета. И в мире Мистраля зажигается теплый огонёк, наступает тишина и гармония. Всё правильно. Всё так, как должно быть, именно так, на своих местах. Грандин совершенно естественно уходит в работу, без желания отложить, бросить всё разом... Ведь его ждут. Он знает, что здесь его ждут, и будут ждать всегда. Всё на своих местах. Его дом. Он дома. Осталось разобрать совершенно немного, и он вырвется к Ири, вознаградит за это неждущее ожидание, даже несмотря на то, что безумно устал...

Внезапно Ар вскидывает голову, резко, словно увидев что-то невидимое, поднимается, подходит и кладёт прохладную ладонь на лоб Мистраля, обнимает за плечи, прижимаясь со спины, поглаживает абсолютно невесомо, словно стряхивая паутину, что-то шепчет. Но Грандин не слышит слов, потому что от звука его голоса голова идёт кругом, и он словно погружается в целительную воду, ощущая вливающиеся ниточки энергии, потоки чужой силы, любящие, светлые. Мягкие завораживающие касания, шелестящий смех. Несколько секунд. Шутка, совершенно неуместная в ситуации, когда его руки ловят "лекаря", а тот ускользает, смеясь. И вот невероятно — ускользнул. Словно ничего не и было. Ири по-прежнему сидит в кресле, смотрит озорными глазами. Открывает книгу, чтобы спрятаться за ней и погрузиться в чтение, пряча загадочную улыбку, словно он знает древнюю тайну, о которой никогда не расскажет никому. Мистраль хочет подняться, но остаётся на месте, остановленный фиолетовой молнией, солнечной метелью, полной пылающих искорок...

— Тебе надо работать, — тёплый голос, непреклонный и, одновременно, совершенно лишённый приказа или просьбы, просто констатирующий грустный, очевидный обоим факт. Грандину хочется ответить: "К чёрту! " — смести Ара вместе с креслом, но он только виновато вздыхает, отворачивается, пряча точно такую же улыбку, но... усталости больше нет. Ири забрал её, полностью смыв собой. Мистралю кажется, что у него открылось второе дыхание, словно он глотнул живительного кислорода, появляются силы, позволяющие продолжать работу.

Раньше он и не думал о том, как это бывает важно — выныривать из дел. Ему некуда было выныривать, а вот теперь в доме появился островок тёплого, уютного спокойствия, и совершенно неважно, что это спокойствие временами хуже любого шила в заднице. Ему было спокойно рядом с Аром, правильно, именно так, как надо, не больше и не меньше. Просыпаться по утрам, засыпать вечером, принимать пищу вместе... Что особенного может быть в том, чтобы позавтракать или поужинать? Вроде бы, всё обыкновенно, но каждый раз всегда чуть иначе, потому что Ири не выносил и не признавал рутины, и Мистраль внезапно понял, что вся его жизнь — идеальная череда дней, существование по графику и расписанию, может улететь в мусорную корзину — ненужная, серая бессмысленная книжка, которую он не хотел и не желал отныне читать.

Ири устраивал пикники на ковре, вытаскивал его на природу, организовывал перекусы на крыше — и это только то, что касалось еды. Всё остальное не поддавалось даже описанию.

Мистраль смотрел на происходящее с притворным ужасом человека, закрывшего глаза ладонью, чтобы не видеть, но расставившего пальцы и с восторгом ждущего... Что на этот раз? — Книжки с картинками из сказки...

Скачки на лошадях наперегонки или катание с горки, куда Ири затащил его, уговорив попробовать один разочек прокатиться на санях. Это же так здорово!

Мистраль, с видом глубокого одолжения, скептически сопящий и примеривающийся, как бы сесть посподручнее, и вдруг — толчок в спину, звонкий хохот позади. И он, едва успев выставить руки, летит вперёд по скользкой ледяной дорожке, прокатываясь на пузе, а Ар, рухнувший сверху, вопит и с восторгом дрыгает ногами, совершенно не щадя чужое достоинство. Закапывает в снег, хотя великолепно знает, что Мистраль терпеть не может физического дискомфорта. В лицо летит снежок, за ним ещё один — его безжалостно обстреливают. Ири, вырвавшись из хватки обалдевшего Грандина, удирает прочь, спасаясь от приступа его ярости, и оглашает пространство громким смехом. Мистраль в гневе несётся следом, давая понять, что Ар допросился и сейчас расплатится за все свои санки, снежки и шуточки. Но вдруг начинает безудержно смеяться, поймав Ири за шиворот, окуная в сугроб и падая следом, чтобы, кувыркаясь и шутливо борясь среди снежного безумия, начать целоваться, целоваться, целоваться так, что даже губы начинают болеть. Ар, совершенно разомлевший, раскрасневшийся, ошалевший от желания, тянется к нему и получает в физиономию снежком и рукавицей по лбу. Обиженный вой. И вот уже Грандин, хохоча, удирает от несущейся за ним расправы, чтобы, подхватив, затолкать в санки, прыгнуть следом и с воплями нестись с горы.

Ири, затащивший его в зверинец, чтобы посмотреть на диковинных зверушек.

— Это совершенно неприемлемо, — раздражённо изрекает Мистраль, которому не нравятся нищета, убогие условия содержания, жестокое обращение. В целом ему безразлично, но общее состояние удручает. — Кормить животных запрещено, — он меланхолично читает висящую над клеткой табличку.

— Точно, — Ири согласно прячет за спиной яблоко, пытаясь незаметно угостить голодного вида медведя, и едва не остаётся без руки. Пока ругающийся, жутко напуганный Мистраль и хозяин зверинца сумели его отбить, животное в клочья разодрало Ару рукав куртки. К счастью, сам Ар отделался только царапинами и лёгким шоком, слегка прошедшим после того, как опамятовший Мистраль попытался вытрясти из него душу.

— Их надо спасти! — упрямо ныл Ири, морщась от обжигающего раствора, которым доктор обрабатывал его раны, накладывая повязку на плечо. — Животные не должны страдать.

Мистралю хотелось постучаться лбом об стенку и закатить глаза, снисходительно объясняя любимому дитяти, что существуют вещи, с которыми приходится мириться, ибо хозяину зверинца тоже хочется кушать, и как бы Ири не пытался...

— Их надо спасти! — упрямо возвестил Ар.

С некоторыми вещами приходится мириться, — мысленно вздохнул Мистраль и подумал о том, что на стонущую реплику — Господи, кто бы спас меня?! Ар наверняка обидится, и лучше её не озвучивать, а принять меры, чтобы кое-кто не попытался осуществить своё намерение. Балаган исчез из города на следующий день, перенеся своё обитание в места "куда угодно, но подальше отсюда и от одного ходячего недоразумения в том числе".

Наверное, слуги в доме Мистраля находились в шоке. И частично он их понимал.

Людям, привыкшим к строгому распорядку, сложно смириться с его отсутствием, а рядом с Ири не могло существовать такое слово как размеренность. Но в тоже время они оказались совершенно очарованы, что Мистраль тоже мог прекрасно понять. Ибо внутри этого хаоса присутствовала своя упорядоченная система, выхватывающая общее.

Было удивительно наблюдать, как Ар распоряжается в его доме, не прилагая никаких усилий для того, чтобы создать размеренный ритм, но ритм звучит, существует, и вот уже кажется, что никто и не желает иного звучания. Потому что, стоило принять эту музыку, и она оказалась совершенно привычной, естественной, подходящей каждому. Для каждого — своя.

Раньше Грандин и не задумывался о том, что кто-то может делать те или иные вещи лучше, а кто-то — хуже, кто-то любит выполнять одну работу, а кто-то — совершенно другую. Но Ар, ураганом пролетев по его особняку, умудрился учесть и продумать абсолютно всё, любую мелочь, найти общий язык с каждым, заметить все нюансы. Всего лишь за две недели своего пребывания в гостях он стал своим, вписался в эту атмосферу, словно жил здесь всегда, и через несколько дней слуги только что не боготворили его, а непреклонный дворецкий, не признающий никого, кроме Мистраля, с ПОЧТЕНИЕМ, что казалось совершенно невозможным, спрашивал у Ара СОВЕТА.

Невидимый дирижёр оркестра, обладающий своей собственной палочкой. Временами Мистраль... Мистраль беспомощно опускал руки, совершенно обезоруженный, сбитый с толку и непонимающий, КАК он это делает? Он что, колдун? Грандин ощущал себя лишним и ненужным элементом, но впервые признавал, что ему нравится происходящее — отпустить ситуацию из-под своего контроля и смотреть. Просто смотреть. Наслаждаться. Удивляться, поднимая учётные книги и понимая, что кто-то подготовил за него счета. Потратил время, исправил ошибки, и ворох бумаг, до которого у него, в связи с отсутствием толкового управляющего, никак не доходили руки, находится в идеальном состоянии.

Бесчисленное количество мелочей, о которых Мистраль не успевал, временами, заботиться, разрываясь на десятки других важных дел. Но вот кто-то позаботился за него. Не спрашивая. Не надоедая расспросами. Просто по ходу дела.

Нанял рабочих, пока Грандин находился в трёхдневном отъезде, чтобы вернуться и обнаружить, что малая гостиная, требующая ремонта, заново отреставрирована, но... Всё выглядит так, как было. Немного по-новому, но не раздражая. Не вызывая ощущения, что на его территорию вторгся враг. Врага не было.

Мистраль пытался понять, но понять не мог. Как Ар это делает, присутствуя и отсутствуя одновременно? Ири был, и в тоже время его словно и не было. Он не разрушал его пространство, не менял привычный ход вещей, но словно встраивался изнутри, вплетаясь в некоторую существующую реальность незаметным, невидимым присутствием себя. И ничего не менялось, оставаясь прежним, и в тоже время смотрелось по-новому. Появлялись какие-то вещи, которыми Мистраль начинал пользоваться совершенно естественно, а затем ловил себя на мысли, что раньше их не было, но теперь присутствуют, и словно существовали всегда.

Диван в библиотеке, клавесин в гостиной... В детстве Грандин любил музицировать, но потом забыл об этой привычке, помогающей ему расслабиться. И когда пальцы открыли крышку и сыграли мелодию...

Он всего лишь однажды упомянул об этом, но Ири не забыл, сочтя это важным. Это, и множество других немелочей.

За Мистралем закрепилась слава человека, который не признаёт близких отношений, безжалостно выставляя партнёров наутро, но это было не совсем верным.

Начав с четырнадцати лет жить один, Грандин попытался завести несколько более-менее постоянных связей, но столкнулся с тем, что все его любовники и любовницы начинали лезть в его жизнь. В лучшем случае совали нос в дела, требуя внимания к себе и материальных выгод, которые давала связь с ним. Мистраль, отсекая первое, не видел ничего предосудительного в том, чтобы обеспечить второе, но этого всегда оказывалось мало. Требовалось всё больше и больше. Словно желая подчеркнуть свой статус и закрепить за собой некую территорию, партнёры активно начинали хозяйничать в его доме, заниматься перестановками и переделками интерьера, строя планы на будущее, не понимая, насколько раздражает и бесит Мистраля подобная бесцеремонность. А когда встречали отказ, обижались, возмущались, обвиняли его в холодности и высказывали десятки мелких гадостей за спиной или скандалили в лицо, считая, очевидно, что подростком несложно манипулировать.

Грандина всегда поражали человеческая глупость, жадность, корысть, желание утвердиться за чужой счёт. Женщины требовали денег и внимания, строили планы на замужество, мужчины желали денег и власти. И всем, абсолютно всем, от него всегда было что-то нужно. Титул Мистраля, его финансовые возможности лишали его права быть в глазах окружающих просто человеком, он воспринимался лишь выигрышной картой, которая может что-то дать.

Даже умнейшая из женщин — красавица маркиза Сенжаль, сумевшая вскружить ему голову, совершенно влюбившая шестнадцатилетнего Мистраля в себя и влюбившаяся сама, как она позднее писала в мемуарах, пожелала совсем немного: "Всего лишь сместить некоторых неугодных и должность посла в Итании". Мистраль обеспечил ей и то, и другое, цинично купив ночь любви, чтобы безразлично выставить красавицу наутро, навсегда зарёкшись в дальнейшем заводить какие-либо тесные отношения и романтические связи.

Сколько слёз маркиза пролила в подушку, проклиная свой несдержанный язык, — в мемуарах не упоминалось, точно так же, как и о том, какой ценой она получила назначение на должность, на которой совершила немало деяний, оставивших след в истории.

В мемуарах маркизы Мистраль удостоился лишь нескольких слов, получив определение "недосягаемый ледяной принц", что собственно не вызвало в его душе ни малейшего отклика.

На момент вступления Грандина в пору семнадцатилетия, проявления человеческих эмоций, по большей части, не оставляли внутри него ни малейшего следа. Лесть, подхалимство, лицемерие, фальшь, ложь, подлость, попытки давить на жалость, шантаж и угрозы, бесконечные интриги светского общества перестали затрагивать Мистраля, нацепившего совершенно непробиваемую маску человека, слишком занятого, чтобы размениваться по пустякам, обращать внимание на то, что не имело цели и не несло лично ему никакой выгоды.

Он с головой ушёл в учёбу и дела дяди, ставшего единственным грамотно направляющим на пути к вершине, достичь которой Мистраль планировал в будущем.

Грандин великолепно понимал, что министр Рандо, откровенный и честный с ним, открыт и дружелюбен исключительно в той мере, которая дяде казалась полезной для себя, и вся их особенная близкая связь представляет собой лишь отношения начальника и подчинённого. Мистраля использовали, как и множество других людей, и Ран не видел причины не позволять этого делать. Он делал то же самое. Прекрасно зная, что станет преемником, готовился занять этот пост с детства, не болея наивностью относительно чужих мотивов.

Сложись обстоятельства иначе, не обрати дядя внимания на несомненную одарённость мальчика и не выбери племянника из числа других претендентов, их родственные связи не представляли бы для Рандо никакой ценности, несмотря на то, что в первую очередь на решение министра повлияли именно они. Политика "свои люди" всегда имеет особое значение.

Рандо тяготился родственниками — невыгодными, неспособными принести пользу, но вынужденный поддерживать вежливые отношения, соблюдал светские условности, нанося редкие обязательные визиты вежливости, помогал финансово. И ничего сверх того. К Грандину, разумеется, подобное не относилось. С того времени, как Мистралю исполнилось десять лет, министр Рандо считался его неофициальным опекуном, со всеми вытекающими последствиями.

Мистраль не питал никаких иллюзий по этому поводу, цинично понимая: случись что — и дядя, не задумываясь, швырнёт его под ноги. Более того, сам Грандин полностью разделял подобные убеждения, полагая, что в любых отношениях человек должен руководствоваться в первую очередь разумом, во вторую — выгодой, и лишь в десятую — всем остальным.

Но вот теперь, кажется, сделался абсолютным глупцом. Глупцом, не мыслящим себя без другого человека — несусветная, непростительная глупость.

Мистраль рисковал. Страшно рисковал. Но надеялся, что сумеет справиться с ситуацией и удержать случившееся под своим контролем, до тех пор, как вскроется, что он некомпетентен, позволяет себе допускать ошибки, на которые не имеет права. Дядя не признавал ошибок и никогда не прощал ни одной из них, безжалостно наказывая за любое неповиновение. Не физически, но создавая все условия, чтобы Мистраль сожалел о содеянном в полной мере, понимая, что второго шанса не будет. Дядя не уступит ему кресло, пока не убедится в том, что племянник полностью, абсолютно и во всём безупречен, и Грандину приходилось сильно постараться, чтобы убеждать его в этом.

Рандо никогда не спрашивал о его отношениях с Аром. Мистраль прятал их, скрывая связь и не желая распространяться о ней за пределами Академии, где студенты могли заводить любые интрижки, позволять себе сумасбродства, и, по общему мнению, это не считалось серьёзным или вообще достойным внимания. Парочки складывались, пары распадались — юность одна, и ей многое простительно. Именно на это сделал ставку Мистраль: в Академии прощалось всё. В противном случае он никогда бы не пошёл на обнародование, но просчитав все варианты развития события, пришёл к выводу, что это грамотный ход, единственно правильное решение.

Ран не тешил себя надеждой, что дядя может не знать о них с Ири, даже несмотря на то, что они никогда не обсуждали это вслух. Сердечные и личные дела Мистраля касались только Мистраля. И дядя с детства давал племяннику понять, что Ран может рассчитывать на уважение и признание себя в качестве взрослой и самостоятельной личности, способной разобраться с собственными проблемами в той мере, чтобы это не доставляло хлопот окружающим. Но высказывая доверие к способностям и уму Мистраля, вряд ли дядя не считал возможным шпионить за ним, чтобы находиться в курсе ситуации. На его месте, Мистраль бы сделал то же самое, поэтому не обманывался на этот счёт.

Однако, встречаясь с племянником по делам, Рандо никогда не заводил речь об Ири Аре. А Мистралю хватало ума и благоразумия не только не распространяться о любовнике, но и сделать так, чтобы две эти личности попросту не пересекались между собой.

Придёт время, и он представит их друг другу.

Сейчас же он хранил и берёг Ири, всячески ограждая неопытного юношу от тёмной стороны своей жизни и той грязи, которой она была полна.

Когда наступит пора сделать выбор, Мистраль будет находиться рядом. Возьмёт Ири за руку, научит всему и лично проведёт через этот неприятный жестокий океан, всячески поддерживая, оберегая, советуя, помогая не оступиться и не запутаться в сложном хитросплетении стратегий и тактик.

Но пока Ири Ару представлялась возможность просто жить, Мистраль делал всё возможное, чтобы его возлюбленный просто жил. Легко, беспечно, без проблем, обязательств и ответственности, в той особенной неповторимой атмосфере безответственного сумасбродства и юности, которой был лишён он сам.

Поэтому, разыскивая сейчас решившего сыграть в прятки любовника, Мистраль улыбался. Испытывая предвкушение, нетерпение, волнение и лёгкий трепет при мысли, что когда он его разыщет, обязательно стребует себе награду. И не представлялось секретом, какую.

В кармане позвякивали ключи от комнаты отдыха, в которой он планировал опробовать новый диванчик, завезённый совершенно недавно, не стоило даже гадать, с чьей подачи.

Скользнув равнодушным взглядом по доске с результатами экзаменов, Грандин миновал "центр напряжения". Ильт и Эльресто Ал, занявшие наблюдательную позицию в одной из ниш коридора, облегчённо перевели дух, понимая, что Мистраль НЕ ЗАМЕТИЛ. А значит, можно сообщить Ири и тайком вывести его из Академии. После чего открыто сообщить Мисту об очевидном кошмаре, дав Грандину возможность перебеситься на месте и, тем самым, спасти Ара от незамедлительной взбучки.

Уж если друзья оказались так возмущены, то реакцию Мистраля можно было смело умножать на десять, а то и на двадцать, поскольку он как староста являлся самым рьяным борцом за успеваемость в учебных рядах и безжалостно боролся с отстающими, за непростительную небрежность к знаниям добиваясь подчас исключения.

Упрекнуть самого Мистраля, в свете его первого места по оценкам, разумеется, представлялось необоснованным, разве что позавидовать чужой гениальности. Но так же ни у кого не вызывало сомнений, что даже не обладай Мистраль исключительно талантливой головой, и тогда ледяной принц сумел бы остаться первым. Он не признавал за собой позиции второго. Не признавал настолько, что готов был часами зверски эксплуатировать себя ради галочки в личном мирке. И все, кто сталкивался с Грандином с первого курса и видел титанические усилия, которые прикладывал Мистраль, осваивая то, что не давалось ему — ведь он не был богом — предпочитали закрыть рот. Репутацию ледяной принц создал себе с нуля, с безумной, бесконечной, изнуряющей работы над самим собой и собственным самосовершенствованием. Тратя на фехтование не два часа, а четыре, загоняя себя вольтижировками до тех пор, пока не валился с лошади, чтобы, поднявшись, закусить губу и снова сесть в седло, сверкая бешеным взглядом.

"Я слишком хорош, чтобы оказаться вторым", — небрежно отшучивался Мистраль по поводу своего несомненного кричащего превосходства.

Но те немногие, кто знал и видел упорство ледяного принца, имели возможность собственными глазами убеждаться, что его победы давались ценой нелёгкого и упорного труда и редко — удачей, везением и стечением обстоятельств. Что не могло не вызывать глубокого уважения, почти преклонения перед этой стальной силой воли, никогда не приспосабливающейся к обстоятельствам, но неизменно приспосабливающей обстоятельства под себя.

Оставалось лишь верить, что добравшись до любовника, Грандин Мистраль успеет остыть и обдумать ситуацию, прежде чем сгоряча натворит нечто такое, о чём будет сожалеть.

Во всём, что касалось Ири Ара, хладнокровный, терпеливый и отстранённый Мистраль, превращался в бешеного, импульсивного, абсолютно несдержанного скандалиста, теряющего рассудок и не отдающего отчёт в собственных действиях и словах.

Сцены их ссор ещё не успели забыться, и никому не хотелось сталкиваться с этим снова. Слишком чудовищным оказывалось противостояние этих двух сил, напоминающих приходящие в движение колёса, способные, не заметив, размолоть в муку и разбить в щепки любого случайно оказавшегося между ними.

На апогее их стычек мягкий и добродушный Ири, в своём обычном состоянии не способный обидеть и мухи без веской причины, напоминал смертельную грозу, яростно мечущую громы и молнии в ответ на снежный буран Мистраля.

Так что можно было смело заявить, что в акции, устроенной по спасению Ири, друзья, сами того не подозревая, играли в пользу себя и собственного душевного благоденствия.

Но никогда нельзя недооценивать Мистраля. Эту истину его враги обычно учили назубок, а почитатели просто принимали как очевидное. Потому что, безразлично пройдя мимо доски, Мистраль внезапно остановился и почти рывком вернулся назад.

Глаза его, не отрываясь, впились в длинные столбики цифр и имён, а затем бровь дёрнулась, и кулаки сжались.

Он стремительно развернулся, впиваясь изучающим прищуром в каждую подозрительную щель коридора.

Оба юноши, Ильт и Эльресто, торопливо рванули прочь. Сталкиваться с разъярённым Мистралем и доказывать, что они знать не знают, где может находиться Ири, было чревато по двум причинам: первая — Грандин всё равно не поверит, вторая — если Мистраль не поверит, то придётся во всём признаться ради собственной физической и душевной безопасности. Но когда Грандин узнает правду, он разозлится, — и это было третьей уважительной причиной, по которой попадаться на пути ледяного принца казалось крайне опасно.

* * *

**

Ири не то чтобы боялся Мистраля — испытываемые им чувства были выше его логического понимания. Впрочем, это было относилось ко всем, кто когда-либо сталкивался с ледяным принцем.

Мистраль редко опускался до вербальной атаки, обладая феноменальным умением сразить противника парой фраз, и почти никогда дело не доходило до дуэлей по той причине, что в Академии просто не существовало ни одного достойного соперника, не считая герен Ара. Правда, в последнее время и это правило претерпело изменения.

В Мистрале присутствовало нечто, наводящее на окружающих мистический ужас, особая опасная аура, некая скрытая суть. Стоило Грандину устремить на Ири прищуренный взор, и юноша временами цепенел, напоминая дрожащего кролика перед ухмыляющимся удавом. Внешне это мало проявлялось (в демонстрации своих слабостей Ар предпочитал не упражняться на публике, и вообще перед кем бы то ни было), но, тем не менее, отрицать было бесполезно: Ири ужасно боялся гнева своего сурового любовника. И теперь, сидя под столом в библиотеке, искренне надеялся, что к вечеру Мистраль успокоится, перебесится, и они смогут нормально поговорить.

Вооружившись учебником, юноша с тоской посмотрел на часы, показывающие, что время начала занятий уже наступило, и, решив, что Мистраль сам виноват в том, что такой жуткий, принялся читать, успокоив совесть, чего нельзя было сказать о душе. Щёки Ири горели, уши тоже.

Господин Магнеус — пожилой почтенный библиотекарь — являлся весьма деликатным человеком и, обнаружив под своим столом одного из выдающихся учеников, постеснялся спросить о причине столь странного поведения. Поэтому, чтобы не мешать студиозу сходить с ума, господин Магнеус только осведомился: "Не нужно ли господину Ару что-нибудь для большего удобства?", — и получив отрицательный ответ, пересел в одно из свободных кресел читального зала, занявшись разбором документации.

— Господин Мистраль, большая честь видеть Вас! Вы не частый гость. Ищите какую-нибудь редкую книгу?

Ири сжался и, кажется, перестал дышать, скорчившись под столом в три погибели и надеясь, что Мистралю не придёт в голову заглянуть за стойку.

— Добрый день, господин Магнеус. Действительно, кое-что мне бы хотелось разыскать.

Грандин остановился, прищуриваясь и обшаривая библиотеку цепким внимательным взглядом. Но, к сожалению, стройные ряды книжных стеллажей и столов представляли слишком запутанный лабиринт, мешая разглядеть что бы то ни было, кроме находящегося в пределах зрительной досягаемости.

— Я могу Вам помочь? — участливо осведомился Магнеус.

Проклятый старик! — с досадой подумал Ири, ощущая себя мышкой спрятавшейся от кошки в мышеловке.

— Буду Вам очень признателен, — Грандин продолжил осматриваться, невозмутимо прогуливаясь между столами, а затем неожиданно изрёк, — я ищу книгу "Циклические трансфигурации" Матеуша Борте. Я слышал, что она есть в списке библиотечных фондов.

— Я бы удивился, если бы столь блестящий ученик как Вы попросил бы у меня что-то менее редкое, — Магнеус старчески рассмеялся, поднимаясь, откладывая листы и закрывая чернильницу стеклянной крышечкой. — Такая книга есть, но хранится она в архивах на складе.

Грандин выжидательно склонил голову.

— Если Вам не трудно обождать, я схожу за ней. Можете просто прогуляться минут двадцать, — он отряхнул полы широкого сюртука, расправляя складки, и взял шляпу. Во всём, что касается немедленных действий, Магнеус прославил себя как очень энергичный и безотказный старичок. На этом список особых достоинств заканчивался, — я как раз подойду.

— Конечно, я прогуляюсь. Можете не торопиться.

Ири изо всех сил прислушивался к тому, что происходит. Услышал кряхтенье Магнеуса, неразборчивое бормотание и шаги, затем хлопнула дверь, и наступила тишина.

— Понимаешь, мой славный Ири, — проникновенно возвестил Грандин, оглядываясь и прикидывая местоположение любовника, — Магнеус даже не попытался взять ключ. Это значит, что кроме меня в библиотеке находится ещё один посетитель, иначе старик бы не предложил мне прогуляться. А так как ты единственный, кому есть резон прятаться от меня, смею предположить, что этот таинственный посетитель именно ты!

Говоря это, Мистраль энергично обыскивал взглядом библиотеку, вызывая у Ири дикое желание выскочить и удрать. Но памятуя, чем окончились догонялки в прошлый раз, он предпочёл сидеть молча и не дышать, в надежде что Магнеус вернётся раньше, чем Мистраль отыщет его убежище. Или Грандину надоест играть с ним, и он уйдёт, пылая досадой, а дальше схема "перебесится — успокоится", и можно будет прийти и задобрить его каким-нибудь способом, которых у Ири в арсенале водилось такое же множество, как у Мистраля уловок. В этом отношении коса нашла на камень, и мягкая гибкость Ара, способного разжалобить даже столб, потрясающе разбавляла показную непреклонность Мистраля.

Можно было сказать, что из них двоих Ири действовал на Грандина гораздо более разлагающим образом, привнося в скрупулёзную педантичность последнего ноту очаровательной легкомысленности, позволяя смотреть на вещи под менее категоричным углом.

— А зная тебя, — продолжал Мистраль весело. Судя по тону, эта игра ему нисколько не надоедала, более того — виделась чрезвычайно увлекательной, — я могу предположить, что ты... здесь! — с этими словами он легко перемахнул через стойку и присел на корточки, заглядывая под стол. — Ну, здравствуй, радость моя, — возвестил он убийственно ласково.

Ири, издав нечленораздельный писк, сжался в комок и закрылся книгой.

— И когда ты только повзрослеешь? — со вздохом заметил Ран, ухватив его за щиколотку и вытаскивая из-под стола, чтобы привлечь в свои объятья. — Не то чтобы я был против, но у господина Магнеуса, по-моему, случилось нервное потрясение. В умении шокировать общественность мы с тобой побиваем все рекорды. Иногда я думаю, где тебя черти носили раньше, Ар? — Мистраль с усмешкой всмотрелся в загорелое лицо. — Знал бы, что жить с тобой окажется так весело, честное слово, пристал бы на первом курсе.

— По-моему, ты только этим и занимался... Разве нет? — осторожно брякнул Ири, подглядывая одним глазом из-за учебника и гадая: "Миновало? Или лиха беда начало?"

— Занимался, да не в том направлении. А может и в том. Любить тебя очевидно надо меньше, чем пороть.

Мистраль, выдернув из рук Ири книгу, а затем оторвав ладони Ара от его лица, притянул юношу к себе и ласково поцеловал.

Ар с надеждой вскинул голову. Расправа отменялась, или Мистраль ещё не видел его оценок?

— И что мне с тобой делать? — безнадёжно поинтересовался Мист и, не сдержавшись, чмокнул в нос.

— Я опоздал на урок, — старательно отводя глаза, пробубнил Ири и получил ещё один поцелуй, начиная млеть от свалившегося незаслуженного счастья, пытаясь выбрать между: "Мистраль не знает" и "Мистраль сильно ударился головой". Оба варианта одинаково устраивали.

— Я тебя отпросил, — Грандин, кажется, поставил для себя задачей исцеловать его лицо.

— Но мне... Не стоит пропускать занятия, — Ар слабо протестовал, скорее для вида, демонстрируя, что у него всё-таки сохранились остатки совести, и, разумеется, не желая, чтобы Мистраль отпустил его.

— Не волнуйся, ты больше не пропустишь ни одного занятия, — с абсолютной уверенностью пообещал Грандин и оторвался от Ири. В эту секунду Ар готов был поклясться — в глазах любовника таился дьявол. Более того, невероятно, но он смеялся.

— Но...

— Ири, до следующей пересдачи, а она состоится через три недели, ты будешь заниматься дома, под моим чутким руководством. И клянусь тебе, радость моя, когда мы закончим, ты станешь гораздо усерднее относиться к учёбе. Только попробуй мне сказать, что ты не хочешь или не будешь — я стяну с тебя штаны и надеру твою хорошенькую задницу... хм... во всех смыслах этого слова. Я не шучу, Ири! Я очень зол! Понимаешь?

Ар побледнел и поспешно рванулся прочь, отпихивая руки Грандина.:

— Ты не посмеешь, ты...

Вместо ответа Мистраль перехватил его торс и принялся расстёгивать пояс, без усилий прижимая к себе брыкающееся тело.

Осознав, что Грандин всерьёз вознамерился выполнить угрозу, Ири поспешно капитулировал:

— Мистраль, без крайностей! Я согласен.

— Всегда подозревал, что ты сообразительный парень. Интересно, и зачем ты только прятал этот талант? — Мистраль коротко поцеловал его в висок и поправил одежду, не позволяя себе демонстрировать ни малейшего следа гнева. — Значит, не будем терять времени, Ири, — прибавил он, как всегда по-особенному издевательски растягивая его имя, что говорило о том, что кое в чём Мистраль всё-таки не изменился.

За их спиной кашлянул господин Магнеус. Кажется, при виде сидящих на полу юношей старика едва не хватил удар. Особенно если учесть, что Ири Ар сидел, а точнее почти лежал коленях Мистраля Грандина.

— Я нашёл книгу, — промямлил Магнеус, не зная, как вести себя в подобной ситуации: молодые люди, стоящие гораздо выше по социальной лестнице не относились к числу тех, кому он без опаски мог сделать замечание, даже имея на это полное право с позиции возрастного авторитета.

— Большое Вам спасибо, — невозмутимо, словно ничего не произошло, Мистраль поднялся с пола и поставил на ноги красного, как варёный рак, любовника. В отличие от Миста, в любой ситуации способного вести себя так, словно делал окружающим огромное одолжение, Ар подобной непрошибаемостью не обладал. — Запишите на моё имя. Я заберу её завтра, а сегодня... — он жёстко перехватил вознамерившегося сбежать под шумок Ири за шиворот и притянул обратно, перехватив поперёк для надёжности, — вынужден откланяться — дела.

Обаятельно улыбнувшись, Грандин с достоинством покинул помещение, бесцеремонно таща за собой вяло упирающегося Ара и оставляя шокированного господина Магнеуса пребывать в полнейшей растерянности.

Глава 26

— Ири, не отвлекайся, записывай условие.

— Ран, пощади! У меня пальцы болят, и спина затекла. Ты не учитель, ты — чудовище! В конвенции о правах написано, что обучение не может длиться больше двух часов без перерыва... Я кушааааать хочууууууу! — Ири жалобно ныл и подкупающе морщил носик, испробовав все представляющиеся возможными средства от откровенных выклянчиваний до попыток изобразить обиду, рассориться и снова начать ныть и уговаривать, предлагая откупиться.

Он даже пытался удрать, пользуясь тем, что Мистраль отвернулся, ровно для того, чтобы через несколько минут въехать в кабинет, переброшенным через плечо громадного лакея с каменной рожей...

Мистраль Грандин учёл абсолютно всё, перекрыв кислород, перерезав все ходы к отступлению.

Альфонсо и Эргет лазали ночью под окнами и посылали Ири передачки с записочками, которые Ар поднимал и спускал на верёвочке, ибо всё остальное оказалось строжайше запрещено. Посетителей разворачивали на пороге. Имело ли смысл рассказывать, каких усилий друзьям стоило ночью пробраться в сад для того, чтобы спешно удирать через забор от догов, которых сторож спустил с цепи, приняв студентов за воров.

Мистраль старательно не замечал происходящего, усиленно апробируясь в роли домашнего тирана. Просто покидать помещение и отворачиваться ему приходилось всё чаще и чаще, ловя себя на мысли, что скоро он совершенно разучится по-светски вежливо смеяться, потому что большую часть времени дико, непристойно ржал, совершенно невоспитанно, словно конь.

— Вставайте студиозы, все по местам! Последний наш час наступаааает! Врагу не сдаётся наш гордый собрааааат... — забравшись на стол, Ири горланил песню, устроив решительный бунт, скандируя, — Нет — Мистралю! Нет — учёбе!

Из тетрадки он сделал плакат, на котором жирными буквами было написано: "Хочу каникулы!!!"

На первый раз Грандин учёл его требования и, стащив прыгающего бунтаря с трибуны, действительно устроил каникулы. Долгие, длинные, большие, глубокие такие каникулы. Сначала на столе, потом на полу, затем на диване, потом каникулы продлились в спальне, продолжились в ванной и завершились в библиотеке, куда Ар практически приполз на четвереньках, слёзно умоляя о пощаде, согласный учиться, учиться, и ещё раз учиться, как заповедовал Великий Мистраль. Великий Мистраль, мученически задыхаясь от давимого внутри хохота, милостиво обещал подумать, посмотреть на поведение, учесть успехи и старательность ученика.

Вооружившись указкой и похлопывая ей себя по ладони, дабы нагнать ещё больше страха неминучего, Грандин рассекал по кабинету, меряя периметр пространства, и менторским тоном объяснял тему дифференциальных уравнений, аккуратно выписывая формулы на доске.

Математика давалась Ару сложнее всего, он её страстно ненавидел. Если остальные предметы проходили быстро, легко и с энтузиазмом, то всё, что касалось этой науки, превращалось в увлекательную тягомотину. Увлекательную — со стороны Мистраля, ибо учеником являлся Ар. Тягомотину — со стороны Ири, ибо эту тягомотину он ненавидел, и "тягомотина — это тягомотина!!!! Какой математикой её не обзови. Тя — го — мо — ти — на"

— Ран, я устал... Правда устал, — Ири смотрел умоляющими большущими глазами, способными растрогать самоё чёрствое каменное сердце, но на железную выдержку Грандина его нытьё не производило никакого эффекта, чего, впрочем, нельзя было сказать обо всех остальных органах. И дабы не провоцировать самого себя на очередные каникулы (находиться рядом с Аром и не приставать — представлялось задачкой повышенной сложности), Мистраль сделал то, что от него совершенно не ожидалось: развернулся и уставился на Ири аналогичным взглядом в ответ, изображая такого "умоляющего, несчастного лапу", что Ар не выдержал и, всхлипывая, с хохотом рухнул на тетрадь.

После чего, сдув невидимую пылинку с указки, Грандин вновь превратился в железного монстра и продолжил урок с видом полного морального превосходства над слабенькими силами противника, которому не оставалось ничего иного, как со вздохом приняться за писанину, изображая замученного ученика.

— Вот уморишь ты меня, Ран, и сам потом жалеть будешь. Подумаешь, отдохнуть попросился!

Мистраль сглотнул. Любуясь склонившимся к тетради чётким профилем Ара, обиженно бубнившего себе под нос, он, не переставая, терзал себя вопросом:

Осознаёт ли Ири собственную власть над ним? И существует ли такая вещь, в которой он смог бы отказать ему, если бы Ири попросил по-настоящему?

Но сейчас, подыгрывая, выбранному амплуа, Ран высокомерно вздёрнул бровь и смерил любовника уничтожающим взглядом:

— Отдохнуть? И не мечтай, позорное недоразумение! Ты не встанешь с этого кресла до тех пор, пока не освоишь материал.

— Но я освооооииил... — Ири превзошёл себя, пытаясь похныкивать, и Мистралю стоило огромного труда сохранить невозмутимость.

Несмотря на видимые протесты, эта игра забавляла обоих. А учитывая, что актёрскими способностями они оказались одарены в полной мере, спектаклю не хватало только зрителей. К счастью и полному согласию, в зрителях этот спектакль не нуждался: оба актёра были безнадёжно влюблёны в игру друг друга.

— Хорошо, — старательно хмуря брови, кивнул Ран.

Губы против воли расползались в разные стороны в совершенно дурашливой ухмылке. Невозможный мальчишка!

Даже доводя Грандина до кипения, Ар одновременно умудрялся рассмешить, и временами Мистраль находился в полнейшей растерянности, не уверенный, что именно преобладает в его реакции: смех или злость.

Занозой Ири, аналогично, оказался преизрядной, талант не пропьёшь, так сказать. Теперь все эти шуточки Ара открывались Мистралю с новой стороны.

Наблюдая за усердствующим любовником, Грандин приходил к неутешительному для себя выводу, какого дурака свалял, объявив войну там, где изначально не было вражды, выискивая недоброжелательность в чужом дружелюбии, не понимая, что это не Ири закрыт от него, но он сам не желает простить. А вот теперь они вместе, и ничего иного в жизни больше не хотелось — только быть с ним, вот так, по-глупому, беспечно сумасбродствуя, не ища ответов на вопросы, просто отдыхая душой.

Эгоистично и глупо ожидать, что так будет всегда.

Рано или поздно Ири придётся повзрослеть и сделать свой жизненный выбор, но очень хотелось надеяться... Да что там говорить, Мистраль свято был уверен в том, что им не суждено расстаться. Будущее Ири виделось ему достаточно чётко — исключительно рядом с собой.

— Проверим. Записывай...

Сложись судьба Мистраля иначе, он мог бы стать блестящим преподавателем. Правда, преподавателем абсолютно неумолимым и впадающим в крайности относительно единственного ученика.

Ири бросал на Грандина жалобные взгляды, надеясь получить снисхождение, но какое там! Мистраль с такой суровостью и пылом взялся за обучение, что Ар с тоской вспоминал славные денёчки в Академии. В тайне от Грандина он завёл календарик и зачёркивал чёрным оставшиеся до освобождения дни.

Правда, бывали моменты, когда ему совсем не хотелось освобождения. Например, когда Мистраль, подходя со спины, массировал плечи или обнимал, целуя в ухо, бархатистым тоном сообщая о том, что позволяя столь желанному ученику пропадать за учебниками, он мучается гораздо сильнее.

Один раз, издеваясь, Грандин заставил его повторять формулы во время секса, не давая кончить, пока Ири не ответит урок. После чего Ар целый день не разговаривал с ним, смертельно обидевшись и не собираясь прощать. Понимая, что бастион не сдастся, а штурмом крепость брать не хочется, Мистраль, издав душераздирающий комичный вопль и дурачась, встал на колени, призывая небеса в свидетели, обещая покончить самоубийством, если безжалостное чудовище не простит. Когда он скорбно начал общаться с собственным членом, сообщив, что им не повезло, жизнь кончена, и пора практиковать воздержание, уйти в монастырь... женский и погрузиться в священный целибат, ибо никто не любит, стараний не ценит, не даёт...

Ири, рыдая, сполз со стула, загибаясь от хохота и не в силах разогнуться, чем Мистраль моментально воспользовался, стеная и охая, с видом кающегося грешника и устроил показательный акт примирения, вымогая отпущение грехов. Сначала — искупления грехов, потом — очистки совести, а морали у него отродясь не водилось, как и нравственности, как и стыда, и... Ири это ужасно нравилось.

Представить, что надменный и гордый Мистраль способен опуститься до подобных плебейских шуток, было решительно невозможно. Но, оказывается, за ледяной маской прятался очаровательный задира и легкомысленный шалопай, ничем не уступающий Ару, а в некоторых выходках запросто способный обставить его на полголовы.

Сделав это открытие и совершенно растаяв, Ири простил, как прощал всегда, не в силах противиться власти чужого обаяния, любя всем сердцем. И, в отличие от рассудка, оно оказалось гораздо более честным.

Они не просто жили вместе, но словно открывали друг друга заново. День да днём, с любопытством заглядывая в книгу чужой души и понимая, что там содержится огромное множество самых разнообразных страниц, ценных, по-особому трогательных, хрупких. Порвать или испортить их казалось решительно невозможным. И не могло возникнуть в мире вещи, что развела бы их по сторонам сейчас, теперь, когда они стали настолько близки, сойдясь, прорастая общими корнями.

Но в то же время, ощущая рождающееся единение, иногда Грандин со страхом замечал, что Ири — уступающий, сдающийся и проигрывающий Ири — каждый раз оказывается впереди. На лёгких полшага. На маленькие миллиметры незаметной воздушной лёгкости. Беспечный, быстрый, непостоянный, меняющийся...

Это открытие вызывало внутри Мистраля безотчётную тревогу, мечущуюся панику, понимание, что для Ара всё слишком легко, и однажды этот золотистый мотылёк сочтёт, что нет никакого смысла продолжать освещать сумрачную темноту Мистраля, и упорхнёт, расправив крылья, в погоне за новыми впечатлениями, а Грандин не сможет удержать. Ничем и никак, потому что они слишком разные...

В такие моменты ему безотчётно хотелось сжать ладонь, задушить. Но единственное, что он понимал, что никогда не станет удерживать, разожмёт пальцы и позволит лететь, но и не простит после никогда. И лучше бы Ири умереть, чем попадаться ему на глаза, потому что Мистраль отчаянно возненавидит его, не в силах забыть боль, которую это причинит. Всё прежние ссоры станут цветочками на фоне ягодок.

Нет, Ири никогда не покинет... Не предаст его.

Однажды, когда их отношения уже будут продолжаться достаточно долго, Грандин найдёт в себе мужество, чтобы с полной ответственностью сказать то, в чём не мог признаться даже себе, не желая произносить нескольких слов...

Ири, я люблю тебя. Почему я не способен сказать тебе об этом? Словно, произнеся эти слова, навсегда попаду в твою власть, солнечный мальчик, и лишусь самого себя, признав, что без тебя... не могу жить? Нет, Ири, я могу без тебя. Просто я не хочу, понимаешь?

Ири и в голову не приходило, какие пугающие мысли иногда посещают Мистраля, достаточно было и своих собственных по этому поводу.

Каждый день, закрывая глаза для того, чтобы открыть их, видя перед собой сияющий взгляд (Мистраль всегда просыпался раньше), Ар словно играл в волшебную игру под названием "чудо". Ему казалось, что это — сон. И однажды настанет ужасная реальность, он проснётся — и всё исчезнет... Грандин уйдёт, как только Ири надоест ему, перестанет представлять интерес, практическую ценность.

В такие моменты Ар понимал, что готов отдать жизнь ради того, чтобы прожить её в этой бесконечной иллюзии.

Мистраль любит его? Мистраль рядом с ним? Великолепный Грандин Мистраль, мечта...

Но почему же никогда Грандин не произносит этих слов, как если бы они являлись негласным запретом. Почему каждый день, топя Ири в признаниях своей нежности, никогда не скажет вслух? Всего лишь три слова, неужели их так сложно и невозможно произнести? Ран, почему ты молчишь? Кто я для тебя, Ран... КТО Я ДЛЯ ТЕБЯ? Зачем усложнять?

Ири, улыбаясь беспечно и радостно смеясь, не позволял ни единой тени сомнения отразиться на лице, но внутри словно замолкал временами, с тоской рассматривая эти широкие плечи, длинные волосы, мягкие ладони, пытаясь вобрать в себя и запомнить каждую чёрточку.

И ведь это, конечно, очень глупо и смешно, когда по-девчачьи хочется сказать:

Ран, мы же с тобой не расстанемся, правда? Никогда-никогда?!

Ар молчал, не задавая подобных вопросов, ухмылялся, не позволяя властному любовнику сесть себе на шею, и остроумно отшучивался по поводу всевозможных тем, которые иногда, непреднамеренно, оба затрагивали, отчаянно желая пролить свет на интересующий обоих вопрос, но в тоже время, оставаясь в тени.

В одном Мистраль действительно был прав: легкокрылый мотылёк Ири соображал временами гораздо быстрее, чем он. Пока Грандин осваивался в роли преподавателя, ученик решил опробовать крепость чужого желания на прочность.

Мысль о том, что он способен искушать Мистраля, не раз и не два находила подтверждение на практике, и сейчас в свете беспросветной учёбы, которой терроризировал его Мист, придала Ири дополнительного энтузиазма. Идея соблазнить Грандина, чтобы он сам плюнул на все свои принципы, прочно созрела в светловолосой голове, более того показалась настолько заманчивой, что Ар, не откладывая в долгий ящик, с жаром взялся за её осуществление.

Крепость Мистраля простояла недолго.

Сначала Ири расстегнул воротник, сообщив, что в библиотеке слишком жарко, а затем, строя из себя полнейшую невинность, старательно провёл атаку по всем фронтам, используя нечестные приёмы и нарушая правила. То соблазнительно потягиваясь и облизывая губы, то совершенно задумавшись, начинал посасывать кончик пера, не забывая при этом случайно демонстрировать разные части тела в выгодных позициях, и напоследок совершенно случайно опрокинул стакан воды на моментально ставшую прозрачной шёлковую рубаху, чтобы добить воображение учителя наверняка.

В итоге, Грандин, издав отчаянный стон, знаменующий собой падение обороны, с рычанием выдернул допросившегося любовника из-за стола и, повалив на ковёр, накинулся сумасшедшим ураганом, решительно срывая одежду и не заботясь такими мелочами, как запертые двери и возможность появления свидетелей.

Через несколько часов феерического секса, который полностью лишил как ученика, так и учителя сил продолжать педагогический процесс, Мистраль был вынужден сдаться и признать поражение, согласившись продлить каникулы на некоторый срок. Ири, быстро прикинувший, что помереть от секса гораздо приятнее, чем от учёбы, приложил все усилия, чтобы сроки отдыха продлились как можно дольше. С учётом того, что Грандин никогда не играл в одни ворота, спокойно занимая любую предложенную позицию, осилить марафон представлялось вполне возможным. Не просто выдержать, но и заездить некоторых слишком уверенных в себе особ, заставив их если не молить о пощаде, то сильно так переосмыслить оценку собственных сил.

Полная капитуляция произошла на третий день, когда абсолютно вымотанные участники просветительской деятельности изрядно поднаторели в практических занятиях, имеющих весьма отдалённое отношение к науке, и совершенно никакого отношения не имеющих к процессу успешного обучения в Академии.

* * *

* * *

Через несколько дней дерзко ухмыляющийся Ар, напоминающий сто тысяч солнц, сияющих разом, жизнерадостно восседал на своём обычном месте у окна и, выразительно улыбаясь, строил глазки весьма недовольному и безнадёжно старающемуся разозлиться Мистралю.

Проигрывать даже в мелочах Грандин категорически не любил, пусть эти мелочи и были донельзя приятными, так же, как и сам способ поражения.

Но, чёрт возьми... — Грандину очень хотелось закрыть лицо руками, уткнуться носом в парту и от души расхохотаться, признавая, что этот "белобрысый гад, отрава, оторва, язва и прочее — свет души Мистраля" его обставил. — Обставил в постели, чёрт подери! — и собственная немилосердно саднящая и, вместе с тем, приятно ноющая задница являлась откровенным тому свидетельством.

Впрочем, сжалившись над чужим самолюбием или взявшись за ум, Ири довольно быстро наверстал упущенное, и мессир Бренеж, уже подумывающий над тем, а не намекнуть ли ученикам о том, что помимо личных взаимоотношений, пора бы заниматься учёбой, был вынужден признать, что они неплохо умудряются совмещать обе эти несовместимые области.

Глава 27

За подобными занятиями время пролетало удивительно незаметно.

По земле семимильными шагами летела легкомысленная, удивительно тёплая и солнечная в этом году весна. Попрощавшись с робким мартом, на сцену спустился насыщенный апрель, прогревая воздух и прогоняя из него остатки зимней сырости, подсушивая мостовые от вчерашних луж и приглаживая траву уверенными пальцами, яркими глазками жёлтых первоцветов и разлапистых донных крапивок, во множестве выбрасывающих белые цветы. В садах расцветали медовые звёзды нарциссов и мохнатых гиацинтов, гордо красовались тюльпаны, среди которых поднимались нежные цикламены и яркие крокусы.

За окном вовсю горланили птицы. Набухая пушистыми почками, светилась на солнце прозрачная, готовая распуститься листва, насыщая пространство свежим ароматом клейкого сока. Настроение царило самое что ни на есть радужное, и даже масса новых обязанностей, появившихся у Мистраля помимо учёбы, не могла его омрачить.

Почти всё свободное время он теперь вынужден был пропадать в обществе министра Рандо, и, несмотря на то, что расставание представлялось вещью болезненной, Ири относился к этому с пониманием.

То, что Грандин Мистраль займёт весьма и весьма высокий пост, ни для кого не являлось тайной.

Собственно, это положение дел и было одной из главных причин, почему при обучении в Академии Ран получал неслыханные вольности.

Что касается Ири, было непонятно: думает ли он о карьере политика, и думает ли он о карьере вообще?

Несколько раз в Академию приезжал левый министр Лан. Но, судя по тому, сколь недовольно встретил его появление Рандо, инспектирующий Академию гораздо чаще своего извечного оппонента, ловить ему здесь было нечего. И Лан, сунувшись пару раз под видом проверки, подозрительно быстро ретировался, так и не определившись, есть ли среди студентов тот, кого он хотел бы увидеть в качестве своего возможного протеже, или придётся подождать, в надежде на появление достойного. Последнее было бы весьма неудачно, так как соперник уже назначил подходящую смену, и, судя по отзывам, затмить Грандина Мистраля попросту невозможно, как и представить кого-то, равного ему, исключительно в пику противнику.

Увы, борьба за влияние между министрами давно носила характер личной вражды, во время которой соперники всячески пытались уесть и перещеголять друг друга всеми способами. Напоминая не почтенных солидных стариков, а легко поддающихся на провокации мальчишек, чем частенько страдают взрослые люди, ради своих интересов подчас ставя в ущерб многое остальное. И в этой схватке Лан безнадёжно проигрывал своему коллеге.

Дело, которое левый министр пытался раскрыть, удалось расстроить с помощью интриг и подложных документов. Не последнюю роль в этом играл Мистраль, имеющий огромное количество нужных связей и использовавший всё своё влияние, чтобы запустить в оборот некоторую дезинформацию, которая, содержа в себе частично ложь и правду, дошла до ушей короля, вызвав явное неудовольствие. Дела левого министра обстояли донельзя плачевно в связи со случившимся финансовым скандалом, в котором в итоге обвинили исключительно его, и, хотя веских доказательств и аргументов отыскать не удалось, это бросило изрядную тень на его репутацию. Так что весной Лану, отчаянно пытающемуся удержаться на плаву, было абсолютно не до поиска подходящей кандидатуры преемника, что, несомненно, входило в круг его обязанностей.

Грандин, посвящая Ири в некоторые ходившие "по миру" сплетни, не раз позволял себе иронизировать по данному поводу, впрочем, мудро умалчивая детали и подробности.

Кровать представлялась Мистралю территорией исключительно личных взаимоотношений, и он никогда не позволял себе разбалтывать государственные тайны и секреты даже человеку, которому, не задумываясь, доверил бы собственную жизнь.

Всё, что касалось работы и любых отношений вне их с Аром тесного мирка, являлось для Грандина табу. Ири глубоко уважал любовника за подобный подход, понимая, что Мистраль сдержал своё слово, и ничто постороннее, не связанное с ними двоими, никогда не пересечёт порога спальни.

Но, одновременно, молчание обижало Ири. Он не испытывал желания вторгаться в чужие закулисные тайны, но ему хотелось большего доверия, возможности осознавать свою сопричастность к внутреннему миру Мистраля, обсуждать общие темы, интересоваться происходящим, высказывать собственное видение и отношение, потому что подобные точки соприкосновения делают людей ближе.

Разделяя это желание, Мистраль держал невидимую дистанцию, с горечью понимая, что пилит сук, на котором сидит. Он не мог изменить ситуацию, и дело было не в профессиональной этике или доверии — он просто не желал посвящать Ири в ту часть своей жизни, знание о которой могло стать опасным для него. Кроме непосредственной угрозы, существовало и множество других вещей. Если Ири поймёт, чем на самом деле занимается Мистраль, и в каких неприятных вещах он замешан, возможно, его отношение к любовнику изменится. Грандин не мог этого допустить, не говоря о том, что Ару просто не стоило окунаться во всю эту грязь. Как это часто бывает между любящими, желание уберечь приводит к непониманию, воспринимаясь недоверием, отказом в признании чужой силы, выглядит проявлением холодности... Прекрасно понимая и в глубине души страдая от мысли, что, возможно, однажды Ири аналогично пожелает закрыться от него и иметь право на личную жизнь, отказав Мистралю в доступе, Грандин, тем не менее, не собирался менять это отношение.

С удовольствием отдавая Ару всё свободное время, занимаясь с ним учёбой и посвящая в бесчисленное множество нюансов, Мистраль молчал как рыба относительно всего, что происходило в свете, политике и о делах двора.

Некоторыми допустимыми моментами, он, конечно, позволял себе делиться — тем, что становилось пищей для сплетен в салонах, передавалось из уст в уста и не воспринималось особым секретом. Собственно, всё это Ири мог прекрасно узнать и сам при желании, но Грандин всегда считался мастером светской болтовни, умея преподнести информацию под таким соусом, как если бы это действительно было значимым. Подобная манипуляция, конечно, выглядела не очень честной, но если она помогала сближению и установлению доверия, Ран не стеснялся использовать любые уловки, выглядевшие не обманом, а разумной мерой профилактики. Разумеется, Мистраль был прекрасно осведомлён, что из сплетен является истиной, а что — всего лишь вымыслом досужих языков.

Идея упразднить одно из министерств давно зрела в голове короля, в последнее время принимая довольно выраженную форму. И Мистраль, не без злорадства в голосе, рассказывал Ири о том, что абсолютно точно знает, кто именно в скором времени лишится своего поста. Хорошо, если не головы. Двоевластие мучительно и губительно для страны, и отказ от одного из кабинетов поможет централизизовать бразды правления, что не может не принести свои плоды впоследствии. В качестве примера Мистраль приводил множество нелепых законов, изданных в тот момент, когда Рандо и Лан не могли согласовать собственную внутреннюю политику, но умели склонить короля принять решение в собственную пользу.

Сейчас, из-за назревающих в государстве финансовых и военных реформ, время на общение с Ири удавалось выкраивать всё реже и реже. Грандин с отчаянием понимал, что случилось то, что он всеми силами оттягивал — пришла пора погрузиться в работу с головой, а это значило неизбежную разлуку, и пусть пока сроки их расставаний казались короткими, покидая дом, Мистраль не испытывал уверенности в том, что, вернувшись, застанет Ара на месте.

Это было мучительно — боязнь потерять его. Существуют вещи, которые от нас не зависят, а способностью контролировать события на расстоянии Мистраль не обладал. Приходилось учиться верить и доверять.

Вступив в реку отношений, они предпочли замять и обойти эту проблему, надеясь, что она никогда не всплывёт. Но она никуда не делась, не исчезла и по-прежнему грызла изнутри, живя на самом краешке подсознания.

Вторую неделю мотаясь в разъездах с Рандо, Грандин, снедаемый беспокойством и тревогой, размышлял о том, чем занимается и как живёт без него неугомонный возлюбленный.

Конечно, беспокоиться не имело смысла. Ири не ребёнок и в состоянии позаботиться о себе сам. К тому же, Мистраль с тщательной щепетильностью подготовил отъезд и создал все условия для того, чтобы оградить Ара от неприятностей.

Реам не без его участия оказался переведён в параллельный класс и отправлен в провинцию на весеннюю практику. Грандин был почти спокоен на этот счёт, справедливо полагая, что Андреасу хватит ума не высовываться из той вполне благопристойной дыры, куда он угодил благодаря собственной опрометчивости. Мистраль не прощал пощёчин. Даже самых безобидных. И вот уже несколько месяцев, встречая Реама в коридоре, он безразлично проходил мимо, равнодушно не замечая умоляющих глаз и отчаянных попыток заговорить.

Мистраль был молод и самонадеян. К тому же Ири Ар полностью завладел его рассудком, и, хотя отношения длились всего четыре месяца, Ран с безошибочным внутренним чутьём понимал, что в данном случае длительность времени мало что изменит.

Он был болен Аром. Болен настолько, что эта болезнь и для него самого выглядела неизлечимой. Он и не желал исцеления. Любовь превратилась в потребность особого волнительного состояния. Мысли, эмоции, чувства, настроение — он жил в одном мире, но внезапно перед ним распахнулся совершенно другой, настоящий. И на фоне этого настоящего всё остальное казалось безыскусной подделкой, серостью, бессмыслицей, унынием череды каждодневного существования, когда он жил и не понимал, что цель и смысл жизни человека сводится не к достижению вершин, а к потребности, элементарной, банальной, личностной потребности ощущать себя счастливым. А всё остальное — это уже так, косвенное приложение для внутреннего удовлетворения этой необходимой составляющей гармонии.

Рандо хмурился и недовольно ворчал. Знал он или не знал об увлечении своего племянника — дядя мудро не высказывал осведомлённости на этот счёт, но внезапная мечтательная рассеянность Мистраля, пришедшая на смену привычной собранности и методичности, чрезвычайно раздражала министра. Впрочем, Грандин Мистраль обладал изрядной долей профессионализма и не давал повода для сомнений в собственной безупречности.

Представляя племянника королю, Рандо не без гордости отметил, что молодой монарх оказался совершенно очарован образованностью и манерами юноши и его несомненно блестящим умом.

На содержание Академии была перечислена внушительная сумма, и герен Блезир, так же как и Бренеж, ждали возвращения Мистраля с распростёртыми объятиями. Ученик всегда представляет собой лицо учителя, поднимая планку учебного заведения на невероятную высоту. Особенным же поводом для гордости становятся ученики, умеющие не забывать о благодарности. Мистраль умел не забывать в той мере, в которой рассчитывал выгодно использовать эту память в будущем.

К тому же, сейчас ему самому не терпелось вернуться, и он, раздражая дядю суетливостью, никак не мог дождаться дня, когда Рандо сочтёт возможным обходиться без него.

Он писал страстные письма Ири по несколько раз на дню, отправляя их с курьерами, но понимал, что почта работает настолько отвратительно, что когда их доставят, он, вероятнее всего, успеет вернуться сам. И вряд ли у него возникнет желание присутствовать при чтении собственных сентиментальных од, где не было сказано "люблю", но было сказано так много, что это заменяло любые откровения.

Когда невозможно сделать признание — оно скользит между строк, и любая самая бессмысленная нелепость и обыденность имеет свой собственный глубинный смысл, заставляя получателя перечитывать их раз за разом. Вряд ли Ар станет гадать о содержимом его писем, как и вообще забивать голову по поводу содержания. Но доверяя ему самое сокровенное — себя, Мистраль знал одно: Ири сохранит, не позволяя даже тени насмешки омрачить то, что было доверено и отдано ему настолько трепетно.

На столицу, между тем, обрушились недельные дожди, основательно размыв дороги, и рассматривая из окна залитый потоками воды мир, Мистраль бессильно кусал губы, посылая стихии мысленные проклятия. Ему так не терпелось вернуться, а вот, словно в насмешку, даже природа посылает всевозможные препятствия, не говоря о бесконечных бюрократических проволочках.

Глава 28

Тем временем, пользуясь отсутствием "нежелательных лиц", в Академию неожиданно нагрянул высокочтимый герен Лан.

Не то что бы ему были рады — щедрые пожертвования, привилегии и прочие блага от людей, находящихся на вершине своего успеха, быстро забываются, стоит лишь меценату оказаться внизу, — но отказать официально не могли.

Когда левый министр изволил присутствовать на уроках, ни у кого не вызвало удивления, что его внимание привлёк Ири.

Собственно, как бы ни скрипел зубами директор по этому поводу, информация о блестящем ученике, сумевшем затмить популярность несокрушимого Мистраля Грандина, не могла сохраниться в тайне.

Лан был не он первым и не он последним, кто посещал Академию с целью полюбоваться на выдающегося выпускника, сына именитого родителя, и попытаться переманить мальчика под своё крылышко, рисуя перспективное будущее, обещая немыслимые выгоды и головокружительный успех. Иного от Ири Ара не ожидалось. И его наивные мысли о том, что люди покупаются на внешний блеск, находили в данном случае своё подтверждение. Не только на внешность, но также на титул, положение и те выгодные связи, которые он представлял собой по умолчанию.

Несмотря на то, что большая часть капиталов его семьи находилась за границей, здесь, в Артемии, во владении Аров имелся не только родовой замок, но также обширные земли, шахты, приносящие огромные доходы рудники, виноградники и собственный завод по производству вин, дела которого вели доверенные люди отца. Семье Ар принадлежали судостроительные верфи и многое другое, что делало фигуру её наследника на политической и экономической аренах не просто влиятельной — внушительной. Ири Ар представлялся лакомым куском для всех желающих от него отщипнуть. Именно по этой причине Мистраль ревностно охранял и берёг любовника, стараясь отсекать любое постороннее влияние, справедливо считая, что личность подобного масштаба не сможет вечно оставаться в тени. Рано или поздно придётся занять подходящее себе место, а, следовательно, со своей стороны Грандин должен сделать всё возможное, чтобы это место находилось рядом с ним. Потому что выпускать Ири из-под своего контроля опрометчиво. Пойдя на поводу эмоций и рассорившись с Аром, он поступил очень глупо, за что не раз корил себя впоследствии, но, к сожалению, не предпринял ни единой попытки что-либо изменить. Ибо с человеком, которого ненавидишь, трудно дружить, а Ири Ар обладал способностью лишать Грандина рассудка по любому поводу.

Но если раньше возможность сотрудничества казалась безумием, то теперь это не представлялось сложным. Собственно, Мистраль и не собирался усложнять.

Стоило ли говорить, что именно по причине их связи, размышляя о будущем, Ири аккуратно отклонял чужие предложения, но...

Возможно, случившееся далее было бы неизбежно в любом случае.

Говорят, не только противоположности сходятся, но, чаще всего, подобное притягивает к себе подобное. Те социальные идеи и реформы, которые Лан проповедовал в массы, не могли не найти горячий отклик в душе юноши, с ранних лет увлечённого мыслями о равноправии и справедливости в обществе. Оказалось странным понимать, что Грандин Мистраль, регулярно беседуя с Ири на темы политики и хмурясь по поводу тех откровений, которые выдавал любовник, счёл это ересью недостойной внимания. Свято уверенный в том, что пообщавшись в нужных кругах и досконально изучив внутреннюю кухню, Ири рано или поздно поймёт мифичность и несостоятельность собственных заблуждений, Грандин Мистраль совершенно проигнорировал эту часть личности Ара.

То, что Ири Ар выдвигал в качестве своих основных целей, могло обойтись для страны слишком дорогой ценой. По мнению Рана, Ири не мог этого не понимать. Как и того, что поддерживая идеи Мистраля, идя с ним рядом, рука об руку, со временем он бы сумел претворить в жизнь многие из них в той форме, в которой это было допустимо и возможно осуществить. Облегчить жизнь простонародья, сохраняя позиции аристократии, расширить избирательное право, внеся средние сословия, создать выборный парламент, ограничивающий власть короля, издать свод законов, обязательных для всех. Сохраняя монархию, Мистраль полагал нужным принять конституцию, в то время как Ири считал, что равноправие возможно лишь одним способом — свержением самой системы существующей власти. И шутливо одёргивая любовника, намекая на то, что за такие речи хорошенькую шейку ждёт топор палача, Мистраль на самом деле не считал его речи серьёзными, в той мере, чтобы по-настоящему обеспокоиться.

Ири всегда представлялся вольнодумцем, полным утопических идей. Мистралю просто не приходило в голову понять, ЧТО он проигнорировал, за мягкой дипломатичностью и умением уступать не увидев сути, основы, стержня характера Ара.

И совершенно зря.

Глава 29

— Господин Ар, Ваши способности говорят сами за себя, неужели вы допускаете возможность положить их на что-то меньшее, чем то, чего они, без сомнения, заслуживают?! — министр Лан предпочитал не терять времени даром и брать быка за рога, используя малейший представившийся шанс, а иначе он бы не стал министром, получив этот пост в обход многих, не менее достойных, но менее энергичных и сообразительных.

Ири и опомниться не успел, как получил приглашение на благотворительный бал, отказаться от которого не имел возможности.

Стоило ему совершить обязательный визит вежливости к Лану, как его тут же взяли в оборот, и юношу закрутила целая череда всевозможных светских увеселительных мероприятий, которые министр организовывал повсеместно в попытке восстановить прежнее влияние. Он цепко ухватился за талантливого, но абсолютно неискушённого жизнью мальчика, решив разыграть эту фигуру в качестве неизвестной никому тёмной лошадки, соломинки, за которую хватается утопающий в надежде на то, что сумеет выплыть.

Проживание Ири в другой стране и полная неосведомлённость в политических делах общества и двора сыграли с ним злую шутку. Всеобщее внимание закружило голову, ощущение собственной значимости и бесконечные дифирамбы, которые не уставал петь министр Лан, затуманили рассудок, заставив Ара совершенно смешаться и потеряться. Он ощущал себя щепкой, попавшей в водоворот чужих событий, выскользнуть из которых оказался бессилен, не умея отказывать, осаждать и пресекать оказываемое на него давление, не зная, что правильно, а что — нет. И рядом не было маяка Мистраля, чтобы помочь ему разобраться в происходящем и указать верный путь.

Грандин не раз, посмеиваясь, снисходительно сообщал Ири, что в политике любовник полный ноль. Разумеется, поднатаскать его Мистраль планировал на досуге, так же, как и подправить некоторые мысли, бороздящие просторы пытливого ума. Но абсолютная зацикленность друг на друге и невозможность делиться рабочими моментами, в силу того, что Мистраль оказался замешан слишком во многих делах, проходящих по ведомству тайной канцелярии Рандо, лишили их возможности говорить открыто, на равных.

И оказавшись на старте блестящей карьеры, о составляющих которой не имел ни малейшего представления, Ар, чьему самолюбию чрезвычайно польстило предложение левого министра, с удовольствием взялся осваивать предложенную роль. Не то чтобы ему хотелось оказаться преемником, скорее, он просто не мог отказаться. Министр Лан, находясь в опале, оставался министром, а люди, облечённые властью и способные испортить жизнь, не терпят противодействия своей воле.

К тому же, Ири полагал, что принимая подобное предложение, он не совершает ничего опрометчивого. Сама мысль о том, что он станет оппозиционером Грандина, в свете связывающих юношей отношений, воспринималась чрезвычайно притягательной, окрашенной романтическими нотками, без малейшего желания трезво осмыслить положение вещей с позиции Мистраля, для которого занять пост министра было делом всей жизни. И вот теперь любимый человек внезапно добровольно становился на сторону его противников, наивно считая, что это ничего не изменит в их отношениях, что неизбежной конкуренции не возникнет. И если бы дело оказалось только в ней! — Своим поступком Ар полностью перечеркнул всё, что активно претворяли в жизнь Рандо и Мистраль, даже не подозревая, в какое осиное гнездо угодил.

Как это всегда бывает с благими намерениями, хотел, как лучше, а получилось так, как получилось.

Ири осуждал жёсткие и бескомпромиссные методы, которые проповедовал любовник, но верил, что вместе, объединив усилия, они смогут многого достичь. Но Грандин Мистраль никогда не шёл на компромиссы, он никогда и ни с кем не был на равных, любой человек рядом с ним должен и обязан был оказаться вторым, потому что превосходства Ран не терпел.

Быть вторым — это согласовать свои действия с первым, подстраиваться, идти у него на поводу, выполнять указы и распоряжения, которые будут исходить от лидера, в надежде, что он соизволит учесть пожелания команды.

Своей. Но никогда чужой.

Ири мечтал, не понимая, насколько наивны и нелепы его фантазии. Насколько юн и неопытен он сам, по сравнению с опытным монстром Мистралем, который великолепно понимал, в какую грязь окунается, и цинично шёл на это, предвидя последствия, но готовый приносить жертвы. Ради будущего сумевший принести в жертву самого себя, совершив разумный, по его мнению, выбор и отказавшись от эмоций и юношеских заблуждений ради власти, честолюбия и амбиций.

И вот теперь Ар шёл по его стопам, абсолютно слепой и глухой ко всему происходящему, наивно полагая, что раз за вход не придётся платить, то, очевидно, за выход не придётся платить тоже. И что, оказавшись на стороне врага, он никогда не будет противником Грандина, сумеет сохранить их связь, отношения и дружбу, поставив их выше блага и целей страны.

Благо Артемии превыше всего.

Совершая этот выбор, Ири ни на секунду не задумался о том, что он означает и что несёт с собой.

Он выбирал любовь к Мистралю. Но Мистраль выбрал Артемию.

Присутствуя на светских раутах и неизменно очаровывая толпу, Ар с радостью представлял минуту "приятного сюрприза", когда он и Грандин встретятся, и он сможет похвастаться перед любовником своими достижениями и успехами. Открыть новую грань возможного соприкосновения и взаимодействия. Изложить свежий взгляд на совершенно очевидные вещи, благодаря влиянию министра Лана представшие перед ним в новом свете широких возможностей и открывающихся перспектив.

* * *

**

Не прошло и недели, как министр Лан неожиданно представил Ири королю. Не как гипотетического, но как официального преемника, сложившегося, утверждённого и, по словам министра, практически подготовленного к занимаемой должности.

Всё случилось настолько молниеносно и неожиданно, что Ири даже толком не сумел ничего понять, поставленный перед очевидным фактом, который ранее подразумевался, но казался необязательным, оставляющим возможность подумать, взвесить и отказаться.

Отныне выбора не было.

Король встретил их довольно прохладно, давая понять, что раздражён. Разочарован работой левого кабинета и не ожидает от этой встречи абсолютно ничего полезного. Во время аудиенции он целиком сосредоточился на Лане, высказывая завуалированные колкости и распекая за несоответствие занимаемой должности. Лишь спустя десять минут Его Величество соизволил обратить внимание на преемника, что, несомненно, являлось преднамеренной уловкой, ибо, стоило Ару переступить порог роскошного кабинета, король практически не сводил с юноши глаз, хотя и старался не пялиться на него, как на редкостную диковинку, которую представляла собой яркая, экзотическая внешность Ири. Он задал несколько вопросов, получил ответы и...

Не существовало в мире людей, способных равнодушно устоять перед искренностью и совершенной естественностью поведения солнечного мальчика.

Король оттаял, позволяя себе благосклонно улыбнуться, затем оживился, с удивлением слушая грамотные рассуждения Ара, и не прошло пятнадцати минут, как между ними завязалась совершенно простая живая беседа на интересующие темы, плавно переходящая с одного на другое. Его Величество с удовольствием слушал, кивал, соглашаясь со многими мыслями, что высказывал молодой человек. Завёл разговор о родителях и обычаях страны, в которой вырос Ири, заинтересовался делами соседей ...

Беседа длилась два часа. Даже Грандин Мистраль удостоился всего лишь сорока минут. Но Мистраль соблюдал светский этикет, приевшийся по самое горло, а Ири... Ири просто разговаривал обо всём, временами даже начинал размахивать руками, увлекаясь, и королю в голову не пришло поморщиться от проявления экспрессии.

К тому же, у Ара, понатасканного Ланом, хватило смелости выдать ряд интересных и свежих идей в либеральной обработке умелого политика.

Сказать, что Ири завоевал благосклонность короля — равнозначно тому, чтобы не сказать ничего. Ири Ар околдовал его настолько, что Его Величество не пожелал расставаться с юношей, пригласив сопровождать себя на охоту, на ужин и некоторые другие мероприятия.

Он представил Ара Её Величеству и придворным, держа за руку и рассыпаясь в пылких похвалах, сообщив, что давненько не видел никого более приятного уму и взору.

Искренность и неиспорченность, ощущающаяся в каждом движении и слове Ара, завораживали не меньше, чем умелая искушённость Мистраля.

Более того, в Ири скрывалось качество, которого не хватало самому Лану, — дипломатичность. Обладая прямолинейностью, Ар оказался способен даже критику завуалировать в такую безобидную и щадящую форму, что являясь правдой, она тем не менее не вызывала отторжения и негатива.

Нужно ли говорить, что оказавшись удостоенным чести быть приглашённым на обед в узкий круг доверенных лиц, Ири совершенно растерялся, внезапно осознав, что ему прочат роль не просто преемника левого министра, но одного из фаворитов короля.

* * *

**

Перед отъездом домой Лан пребывал на седьмом небе от счастья. Не переставая, шутил и острил и буквально боготворил хрупкого светловолосого юношу, который одним своим появлением сумел поднять его битые карты на почти прежнюю высоту.

Ири тоже остался доволен. Несмотря на то, что смутная тень тревоги и тяжёлое предчувствие не покидали с момента прибытия во дворец.

Его смущало всеобщее внимание, неожиданно свалившееся на голову, заискивающее отношение людей, и та особая неискренность, за которой он безошибочно угадывал фальшь, ощущая дискомфорт от такого общения и откровенно не понимая, чего здесь от него хотят. Ири не умел играть в эти игры, и представал в глазах придворных неопытным воробышком и профаном. Наверное, Ар и сам это понимал. Его привычная весёлость и разговорчивость, словно сошли на нет, он замкнулся, предпочитая молчать и слушать, внимательно наблюдая за происходящим, делая собственные выводы. Но Лан спешил развеять его опасения, потирая руки от удовольствия и уверяя, что всё идёт замечательно и просто великолепно. Собственно, так оно и было.

Ири не нравилось происходящее, даже способ, которым он был представлен в качестве преемника. По мнению Ара, Лан мог хотя бы предупредить заранее, дать ему время обдумать, но в то же время он не мог обижаться. Он симпатизировал Лану. Ему искренне нравился министр — полный добродушный человек, немного грубоватый, но открытый, умеющий рубить сплеча, достаточно честный, чтобы называть вещи своими именами.

Впрочем, всё это не имело особого значения. Самым важным, стало для Ири то, что их взгляды на политику и реформы, необходимые стране, полностью совпадали.

Найдя в лице Ири Ара драгоценную отдушину, Лан буквально заливался соловьём, понимая, что в этой стране есть ещё честные и порядочные люди, и этот мальчик... Да, этот блестящий мальчик, несомненно, заявит о себе. Заставит считаться с собой, поганой метлой разогнав коррупцию, взяточничество и воровство, массово процветающее на местах.

Оба довольно негативно относились к идее втянуть Артемию в войну за спорные территории, якобы захваченные соседствующей маленькой Поликией, и отрицательно высказывались об идее ввести новый налог на имущество, который активно пытался пропихнуть Рандо, понимая, что казна на грани разорения, а найти средства на её пополнение можно только применив антигуманные меры с использованием массовой пропаганды, когда отбирая последние гроши у простонародья, власть объясняла, что они пойдут исключительно на благо этого самого простонародья. Ход, который веками использовался вышестоящими при управлении страной.

Но самое радостное событие, случившееся на волне перемен, — Ири, наконец-то, смог увидеть Мистраля.

* * *

**

Столкнувшись в анфиладе дворцовых коридоров, правый и левый министр привычно холодно раскланялись, но вместо того, чтобы столь же привычно разойтись, заговорили.

Рандо с мрачным интересом разглядывал стоявшего рядом с Ланом красивого светловолосого юношу. Лан, в свою очередь, даже не считал нужным скрывать Ири от взора противника, с гордостью демонстрируя найденное сокровище, обмениваясь с Рандо вроде бы ничего не значащими фразами, за которыми люди искушённые умеют прятать особый, понятный лишь им подтекст.

Судя по тому, каким мрачным стало лицо правого министра после разговора, Лану довольно легко удалось прошибить чужую каменную уверенность в себе.

Ири, наоборот, ощущал себя разгневанным и обиженным.

Мистраль, сопровождающий дядю, не высказал ни малейшего удивления встречей. Совершенно безлично поздоровался, исключая малейшую возможность призрачного намёка на дружбу, демонстрируя разве что прохладцу двух недолюбливающих друг друга одноклассников. И душевный порыв Ири, радостно потянувшегося навстречу, разбился о ледяной недоумённый взор, полный такого высокомерного презрения, что Ар оцепенел и сник, совершенно растерявшись и абсолютно не понимая, что происходит и как себя вести.

Впервые за несколько месяцев во взгляде Мистраля не родилось ни капли тепла, но откровенная, ничем не прикрытая неприязнь. Ири словно рассыпался изнутри, осознав, как Грандин Мистраль смотрит на него — жутким приговаривающим взглядом змеи, увидевшей ВРАГА.

После недолгих переговоров, в которых Ири не принимал участия, было решено, что в Академию юноши вернутся вместе.

Лан, понятия не имевший, какие отношения могут связывать студиозов, настоятельно посоветовал вести себя осторожно с выкормышем Рандо и ни в коем случае не болтать языком того, чего болтать не следует. И, разумеется, Ландо выразил надежду, что Ар окажется достаточно сообразительным, для того, чтобы "подружиться" и суметь вытянуть из Мистраля как можно больше информации о планах дяди. Это было бы очень кстати сейчас.

От этих рассуждений Ири сделалось противно.

Судя по тому, каким тоном было произнесено слово "друг", Лан не представлял, насколько тесно они с Грандином знакомы, и сейчас Ири с ужасом начал понимать, что, возможно, согласившись на это предложение, совершил ужасающую ошибку. Ибо ценой этой ошибки становились их с Мистралем отношения.

После взгляда, которым его прожёг Грандин, и обидной арктической холодности, Ири был полностью согласен с первой частью предложения. И укрепился в этом мнении ещё больше, осознав, что Мистраль не просто не замечает — игнорирует его присутствие самым недвусмысленным образом.

Гнев застилал рассудок. Политика — политикой, но Мистраль сам уверял, что она никогда не будет касаться их личных отношений, а теперь первым давал понять... что это не так. И для него, оказывается, имеет огромное значение, чью сторону занимает Ар. Получается, по логике Мистраля: "кто не с нами — тот против нас", что автоматически делает Ири его врагом... Вот значит как? Что ж, видит бог, не он начал это первым.

Ири стиснул зубы, с трудом уняв обиду и злость. Что бы он ни испытывал по этому поводу, Мистралю не придётся насладиться.

К карете, ожидающей юношей для поездки в Академию, Ири подходил с абсолютно спокойным видом, не выражающим ничего, кроме мягкой доброжелательности и даже некоторой весёлости. Столь естественной и спокойной, что никому и в голову бы не пришло, ценой каких невероятных внутренних усилий даётся эта отстранённая беспечная наигранность человека, который вобьёт себе в глотку кулак, но никогда не покажет слабости.

Ири умел терпеть боль, и не имело значения, что её порождало — душевная мука или физическая. В отношении Мистраля физическая мука была гораздо предпочтительнее, потому что раны тела беспокоят недолго, заживая и покрываясь щадящей коркой, но невозможно зарастить раны души. Нанесённые любимым человеком, они болят и кровоточат годами, вскрываясь и гноясь от малейшего прикосновения, порождая боль, исцелить которую возможно лишь временем или прикосновением той руки, что их нанесла. Но иногда бывает так, что легче сдохнуть, чем принять такую руку, слишком мерзкую в содеянной подлости.

Лан не явился на проводы, и это понимание чрезвычайно покоробило Ири. Словно его использовали и выбросили.

Возможно, а скорее всего именно так и было, Лан боялся встречи с Рандо, предпочитая лишний раз не пересекаться со своим оппонентом, без малейшего душевного переживания по поводу того, что бросает Ири на публичное растерзание двум хищникам.

— В этом мире все люди используют друг друга, Ири. Кто-то в большей степени, кто-то — в меньшей — это закон жизни, естественный ход вещей, — Лан не раз упоминал об этом вслух, рассуждая о том, что политика не терпит щепетильности и слабости, и порой надо уметь принимать решения быстро, жёстко и бескомпромиссно. Вот только неприятно ощущать это на собственной шкуре и понимать, что собственный патрон слишком слаб, чтобы набраться мужества и выстоять несколько минут положенного вежливостью прощания.

Правый министр, не подозревая, какие горестные и неприятные мысли проносятся в голове у юноши, несколько минут о чём-то разговаривал с племянником, очевидно напутствуя на дорожку. Мистраль, эта сволочная, каменно-ледяная, безупречная до мелочей статуя, изредка кивал, соглашаясь. Судя по насмешливым пренебрежительным взглядам, которые оба картинно бросали в сторону Ири, сиротливо стоящего у экипажа, речь шла о нём.

Ар находился в идиотской унизительной ситуации.

Слуга нарочно медлил, не торопясь открывать перед ним дверцу кареты, словно дожидаясь, когда соизволит подойти Мистраль.

Лан находился в опале и, какими бы иллюзиями по этому поводу не тешил себя сам министр, изменить ситуацию он не смог. И именно это сейчас недвусмысленно давали понять его преемнику.

Осознав, что над ним жестоко насмехаются, юноша стиснул зубы, впервые в жизни испытав настоящее желание помочь Лану. Не из-за того, что ему это было надо, но ради того, чтобы сбить спесь с прекрасного высокомерного лица Грандина, на котором сейчас застыло крайне неприятное выражение.

Хочешь войны — ты её получишь, Мистраль!

А между тем, Мистралю было абсолютно наплевать на эту сцену. Он внимательно наблюдал за Ири, попутно общаясь с дядей в своей неспешной, неторопливо мягкой манере, и его чёрные непроницаемые глаза пылали странным недобрым огнём.

Если бы Ар хоть на одну минуту мог заглянуть в чужие мысли и понять, о чём сейчас думает ледяной принц, он бы ужаснулся и испугался. Но не за себя, а за самого Лана, а также за гадко ухмыляющегося слугу, который демонстративно поправлял ремни багажа и делал вид, что не замечает юношу в его откровенно позорном положении.

Но Ири не обладал телепатией и, может быть, к лучшему, потому что в понимании Мистраля и слуга, и Лан считались покойниками. Нет, в обычном положении Грандин бы проигнорировал глупость никчемной человеческой мрази, решившей выставиться перед ними за счёт унижения противной стороны. Подобное он просто презирал. Но этой стороной стал Ири. ЕГО Ири!

Было страшно и странно осознавать, какими глазами смотрит на любовника Мистраль — абсолютно спокойными, внимательными, вдумчивыми, мягкими, без единой тени лишних эмоций, но за этим чёрным зеркалом жила смерть любому, кто смел бросить тень, осквернить, тронуть пальцем, липкой грязью собственных эмоций.

Был ли Мистраль безумен? Он предпочитал не искать ответа на этот вопрос, потому что не хотел его знать. Рассматривая Ара, пылающего багровым факелом (как бы малыш не пытался скрыть свои истинные чувства, ему это не удавалось), посторонние, может быть, видели лишь поверхность, но изучивший малейшую чёрточку, каждый жест, каждый вздох, любое напряжение мышц Мистраль видел сейчас истинное состояние Ири. И это знание будило внутри раненного зверя, мысленно кромсающего слугу на ломтики и готовящего самую страшную и мучительную смерть для Лана.

Светски общаясь с дядей, Мист размышлял о том, что не оставит в живых ни одну шваль, что посмеет кинуть в Ара камень. И лучше бы дяде не вставать у него на пути. Исхода собственного выбора Мистраль Грандин не представлял и очень боялся узнать.

Понимая, что помощи нет и не предвидится, Ири, пылая от стыда, плюнул на все условности и сам распахнул дверцу кареты, высвободив подножку. Словно был не одним из потомков знаменитого рода Ар, а простым слугой. Но стоило ли обращать внимание на подобные мелочи? Право людей быть теми, кто они есть, кем бы они при этом не были. А его право — оставаться собой. Не надейся Мистраль, ничто не может унизить человека, кроме самого человека. Так что можешь лопнуть от злорадства, с меня не убудет и не отвалится!

С такими мыслями Ири залез внутрь, плюхнувшись на мягкую обитую шёлком обивку, и, прикусив губу, отвернулся, бешено вздёрнув подбородок и костеря Рана такими проклятиями, что сумей сбыться хоть одно из них, земля под Грандином Мистралем благополучно бы разверзлась, забирая последнего в ад, даже если бы после этого Ар, не раздумывая, прыгнул следом за ним.

— Ненавижу тебя! Ненавижу тебя, Грандин Мистраль, ублюдок чёртов... Люблю тебя. Чтоб тебе пусто стало, чёрствая, бездушная скотина!

Через мгновение дверь распахнулась, и "чёрствая бездушная скотина", наполнив пространство запахом дорогого парфюма, небрежно упал на противоположное сидение. После чего, по-прежнему игнорируя Ири, несколько минут болтал с дядей о погоде и прочих незначимых пустяках.

Ири, стараясь ничем не выдать грызущей изнутри обиды, безразлично смотрел в окно. Над ним откровенно издевались, и делал это именно Мистраль.

* * *

**

— Знаешь почему мы сейчас путешествуем вместе? — спросил Мистраль после того, как карета наконец тронулась и они остались наедине. — По той причине, что каждый из наших покровителей, — он почти с отвращением выплюнул это слово, — надеется, что мы сумеем вытянуть друг из друга максимум полезной информации.

— Знаешь что, иди ты... в задницу, — буркнул Ири с яростью, даже не повернув головы. Он уже решил игнорировать Мистраля всю дорогу и теперь жалел лишь о том, что не выдержал и сорвался, дав Грандину понять, насколько тот умудрился задеть его чувства.

— Я больше всего на свете хочу сделать две вещи, — проговорил Мистраль, глядя на свою руку, затянутую перчаткой, — первая — я тебя хочу придушить за то, что ты сделал, а вторая — последовать твоему совету и пойти туда, куда ты меня отправил. Второй вариант кажется мне предпочтительнее по той причине, что придушить я тебя смогу... потом.

С этими словами он наклонился и, схватив Ири за руку, буквально сдёрнул его с сиденья на себя. В эту минуту карету резко тряхнуло, и Ири, хотевший вырваться, потерял равновесие и приземлился на Мистраля, врезавшись лбом в его подбородок. Грандин схватил его за волосы и, приподняв, притянул к себе, почти с рычанием впиваясь в его губы.

— Отвали от меня!

Ири ударил его, пытаясь вырваться, но видя, что это не помогает, укусил Грандина за губу, прокусывая почти до крови. Мистраль дёрнулся от боли, в зрачках на секунду расцвёл шок и, размахнувшись, Мист залепил Ири короткую оплеуху.

— Прибью! — пообещал он, и тон, которым это было сказано, буквально лишил юношу силы воли, потому что на мгновение ему показалось, что Грандин находится на грани того, чтобы осуществить угрозу. Ар обмяк на несколько секунд, позволяя Мистралю грубо и яростно целовать себя и одновременно расстёгивать петлицы камзола, а затем, словно очнувшись, принялся яростно сопротивляться.

Мистраль перехватил его руку и резко завёл за спину, причиняя боль.

— Ты хоть понимаешь, маленький идиот, что ты натворил? — прошипел он, сузив глаза, и опомнившись, тряхнул головой. — Потом, — процедил он, — сейчас я по тебе слишком соскучился, — с этими словами он опрокинул Ири на сиденье и навалился сверху, — Ири, дьявол тебя подери... Ты идиот! — простонал он с досадой, и Ар, примеривающийся лягнуть его коленом, замешкался и позволил Мистралю распластать себя на дорожных подушках. — У меня... Слов нет. Просто нет слов!

Казалось, Грандин готов был разрыдаться от собственного бессилия, но ещё больше от того, что Ири не понимает, что происходит.

— Ну, нет, — он снова тряхнул головой, отгоняя наваждение, — сначала я тебя поимею до потери пульса, а потом... потом, если останешься в состоянии соображать, я тебе объясню, в какие проблемы ты втянул себя и свою маленькую дурную задницу.

— Вижу, моя задница тебе буквально покоя не даёт, — язвительно отозвался Ири, изо всех сил пытаясь оказать хотя бы видимость сопротивления, потому что решимость сопротивляться исчезла в ту же секунду, когда, заглянув в глаза Мистраля, помимо бешенства он увидел в них боль.

— Естественно, — методично избавляя его от одежды, отозвался Грандин уже почти спокойным тоном, — потому что, в отличие от головы, она у тебя всё-таки есть, и, судя по тому, что ты натворил, это единственная часть тела, которой ты думаешь.

Ар изогнулся дугой, на этот раз от обиды.

— Ах, ты св... — договорить он не смог, так как Мистраль предусмотрительно закрыл его рот своими губами, и из его уст теперь доносилось только сдавленное мычание в попытках вытолкнуть чужой язык, нагло гуляющий по завоёванной территории. Пока он дёргался и извивался, пытаясь столкнуть с себя навалившееся тело, Грандин сумел стащить с него штаны и просунуть руку между его бёдер. Одного этого движения оказалось достаточно, чтобы член Ири с готовностью прыгнул к нему в ладонь.

— Ого! — хмыкнул Грандин, — малыш скучал? — и снова впился в его губы, не давая ответить, точно так же, как не давал освободиться.

Через минуту, всё ещё продолжая бороться, они яростно целовались, одновременно ублажая друг друга под неравномерное прыгающее покачивание кареты.

Они могли сориться, могли ненавидеть, но стоило им оказаться в пределах досягаемости тел друг друга — и забывали обо всём, не в силах устоять перед силой этого притяжения. Их просто слепляло, соединяло невидимым магнитом.

— Может, всё-таки поговорим? — попытался воззвать к рассудку Ири. Тяжело дыша и почти задыхаясь от того, что Мистраль вытворял с ним. Он сидел у него на коленях, изучая губами чужое горло, путаясь дрожащими пальцами в завязках рубахи. Панталоны, скомканные и отброшенные, валялись на соседнем сиденье, так же, как и большая часть одежды.

— Издеваешься?! — Грандин, на мгновение перестав терзать его, вздёрнул бровь, давая Ару понять, что он совершенный тупица, а затем принялся насаживать на себя. Без смазки было больно. Лицо Ири сморщилось и, заметив страдальческую гримасу, Мистраль приподнял его и уложил на сиденье, приникая губами.

Ири протестующее замычал и смолк, поймав взгляд Грандина.

— Знаю, ты это не очень любишь, но потерпи, сладкий, я же не хочу тебя поранить.

Высказавшись, Мистраль, вновь прильнул к нему губами, используя в качестве смазки собственную слюну.

— А ты ведь ждал меня, — приподняв голову, Мистраль самодовольно ухмыльнулся, заставив Ара покраснеть. Ожидая, хоть не желая себе в этом признаться, чем закончится эта поездка, Ири довольно тщательно подготовился. — Но не только ты, — Грандина потянулся куда-то рукой и, осознав, что он сжимает между пальцев, Ири возмущённо взбрыкнул.

— У тебя же есть смазка!!! — он зажал себе рот рукой, осознав, что произнёс эту фразу непозволительно громко.

— Конечно. Но мне слишком нравится ласкать тебя. Ты такой милый, когда смущаешься. И такой беспомощный сейчас, — он рассмеялся и едва не заработал пяткой в глаз, еле успев поймать метнувшуюся в него ногу. — Особенно, когда обижаешься... Ири, я пошутил... Иди сюда, — с трудом сдерживая смех, Мистраль нанёс смазку и снова притянул обиженно сопящего Ара к себе.

Я люблю тебя, Ири. Я просто очень тебя люблю! — хотелось сказать ему.

— Это маленькая месть за то, что натворил глупостей, — шепнул он вместо этого, заработав ещё один возмущённый вопль, и вздёрнул любовника наверх.

Через минуту Ири снова оказался сидящим на нём, но теперь уже в прямом смысле этого слова.

Карета резко раскачивалась на рессорах, заглушая сдавленные стоны грохотом колёс, цокотом летящих по земле копыт и равномерным, почти незаметным на фоне всеобщего шума скрипом.

В голове Мистраля, взлетающего в небеса и падающего в бездну неистового наслаждения, не переставая, стучалась одна-единственная мысль, тонущая в страстных всхлипах Ири, смешанных с резкими ударами бича и громкими выкриками кучера

Я люблю тебя, Ири Ар! Я. Люблю. Тебя.

Глава 30

— Ири, очень прошу, откажись. Ещё не поздно. Я всё устрою, и никаких претензий к тебе не будет.

Грандин нервно расхаживал из угла в угол, напоминая рассерженного дикого кота, хищного, неуловимо грациозного, пахнущего мускусом и амброй. Длинные тёмные волосы, стянутые в хвост, только усиливали эту ассоциацию.

Приехав, он не пожелал переодеться, снять сапоги, и сейчас пыльный дорожный костюм красноречивее всяких слов подчеркивал внутреннее напряжение, тревогу, не покидающую Рана с момента их встречи во дворце.

Пока Ар переодевался и принимал ванну, Мистраль сидел в комнате, обхватив голову ладонями, и думал, думал, думал. Как шахматный гроссмейстер разыгрывает будущую партию в уме, Мистраль расставлял невидимые фигуры на воображаемой доске, делал ходы, предвидел последствия, исключал варианты.

Закат окрасил комнату в розоватые тона, скользил по бархатным шторам вечерним золотом. Ещё не пришло время зажигать свечи, но Мистраль душу бы заложил за один-единственный шандал, способный рассеять мрак в мозгах любовника.

Ири вышел из ванной, завернувшись в уютный просторный халат, забрался в кресло, подобрав колени, и теперь недоумённо наблюдал за чужими метаниями, стараясь придать лицу некоторую степень вдумчивой озабоченности, начать слушать... Но слушать не хотелось, хотелось смотреть, любоваться, обмирать от восторга каждый раз, когда Грандин проходил мимо, и Ара словно накрывало чувственным обволакивающим облаком — ароматом сандалового дерева, фиалки, кедра и миндаля.

Мистраль завораживал его. Каждое гибкое выверенное движение, каждый изящный отточенный жест, таящий скрытую сдержанную силу. Не раз и не два Ири приходилось воочию наблюдать его удивительную власть над людьми, то особенное влияние, которое Грандин оказывал на окружающих.

Иногда Ар задумывался над причиной того, почему эти штучки не срабатывают с ним. Быть может, потому, что они любовники, а это всегда снимает некий покров тайны. Мистраль уже не воспринимался чем-то загадочным или недосягаемым, как представлялся большинству людей. Они могли поспорить и даже подраться. Правда, почти во всех ссорах Мистраль неизменно одерживал верх, но нельзя было сказать, что Ири не устраивало подобное положение дел.

Являясь по своей природе лидером, Ар, тем не менее, нисколько не подавлял чужую самость, но позволял ей проявить себя в полной мере, умело направляя чужую энергию в мирное русло. В какой-то момент, осмыслив, что из себя представляет характер Мистраля, он мягко уступил, предпочитая не топтаться по чужим болевым точкам, но поступая по собственному уразумению.

И сейчас, восторжённо любуясь Мистралем, Ири в то же время подбирал ответ.

Политика никогда не волновала Ара настолько сильно, насколько она волновала амбициозного и тщеславного Грандина. Ири раз за разом задавал себе вопрос: откуда у его великолепного любовника такое бешеное самолюбие? Зачем ему нужны заоблачные дали, конца и края которых он, похоже, не видел и сам? Зачем ему власть, если он и так обладает ею в достаточной мере, зачем ему признание, если его и так признают? Он богат, знатен, молод и красив. Всё, о чём простые смертные и не грезили, находилось в пределах его досягаемости. Абсолютно всё, что можно пожелать.

Но Грандину Мистралю этого казалось мало. Душа его постоянно томилась в поиске новых достижений, желая развернуться на поле масштабной деятельности, и иногда, глядя, с какой страстью Мистраль, осваивает всё новые и новые умения, Ири пытался понять, в чём Ран видит конечную цель?

— Горизонт, — однажды, смеясь в ответ на заданный вопрос, отозвался Мистраль, — это такая невидимая линия, которая удаляется от нас по мере нашего приближения к ней. Я всего лишь хочу достичь горизонта, Ири.

— А я? — спросил Ири, непроизвольно улыбаясь. Он любил Мистраля, любил так, что всё, что исходило с его стороны — любое заявление, любая самая дикая выходка, воспринимались с позиции нежности и снисходительного понимания. Они только что занимались любовью и теперь, вытянувшись на простынях, болтали о пустяках. — Я есть в твоих планах на горизонт?

— Ты? — Мистраль внезапно ухмыльнулся шальной полубезумной ухмылкой и притянул Ири к себе, запуская пальцы в золотистую шевелюру. — Конечно! Всех моих горизонтов мы достигнем только вместе.

К сожалению, а возможно и к счастью, Ири не мог заглянуть в его мысли. Иначе бы он ушёл уже тогда.

Если бы ты знал Ири, что стало моим горизонтом!

Ты бы очень удивился, узнав, что до встречи с тобой мне было попросту наплевать на весь мир. А сейчас... Сейчас я не могу остаться прежним. Я должен стать выше и сильнее. Для тебя. Потому что тону и меркну в твоём сиянии, боюсь, что однажды ты обставишь меня по всем статьям. А я не могу оказаться недостоин тебя, не могу быть вторым, потому и не хочу проиграть. Я проиграю тебе, если уступлю, сдамся, если отступлю сейчас и позволю чувствам взять верх. Я уже проиграл, как только позволил себе сорваться и протянуть тебе руку, глупый солнечный мальчик. Когда впервые наплевал на гордость. Когда впервые понял, что не могу отпустить тебя. Точно так же, как понял, что желаю победить тебя. Любой ценой. Потому что твоё сияние ослепило меня, и я пожелал остаться в его свете, стать таким же, как все, осознав, что всё, чего хочу, — это просто быть рядом с тобой. Но я не все, Ири! Я никогда не стану одним из многих.

Поэтому я не смогу остановится до тех пор, пока не оторвусь от тебя настолько, что смогу расслабиться и позволить себе любить. Зная, что ты уже никогда не свергнешь меня с этого пьедестала, не отберёшь мою корону. Зная, что я — единственный, самый лучший, достойный тебя. Хочу ли я оказаться на равных, Ири? Нет! Никогда! Я люблю тебя. Но я хочу быть выше. И до тех пор, пока я желаю превзойти тебя, я никогда не посмею сказать тебе о своих чувствах, хотя бы потому, что не могу осквернить их. Если бы ты только мог понять, Ири... светлый, чистый Ири... Если бы я только сам мог себя понять.

— Знаешь, — вяло пробормотал Ири, даже не подозревая, какие страсти клокочут в душе Мистраля, — не уверен, что хочу достигать чужих горизонтов. Я бы сказал, что у меня есть свои горизонты.

— И что нам мешает путешествовать вместе? — Грандин смешал слова с лёгкими скользящими поцелуями, которые постепенно становились всё настойчивее и настойчивее, словно признание Ара испугало его или подхлестнуло доказать обратное. Немедленно, прямо сейчас! А возможно, так оно и было.

Иногда Мистраль начинал бояться своей ненасытности. Он не был безумным в плане секса, но рядом с Ири совершенно терял рассудок, не мог остановиться. Это пугало. Желание владеть телом Ара выходило за грани собственного понимания. Нечто выше физического обладания — непреодолимая тяга, животный, нечеловеческий инстинкт, заставляющий его желать сломать Ири, растворить, вжать в себя, втянуть, вобрать без остатка, не отпускать. Что-то, что было глубоко в сердце. Люблю тебя, Ири... Господи, как же я люблю тебя! Но признаться тебе в этом — отдать тебе власть надо мной. Понимаешь ли ты, как нужен мне? Твоя любовь, твоя непокорность, твоё упрямство, которое меня так бесит. Как ты мне нужен, весь, целиком, без остатка, потому что я не могу без тебя! И хочу подчинить. Заставить принадлежать мне, я не могу позволить тебе уйти. Я безумно боюсь, что однажды ты уйдёшь. Люби меня, Ири. Люби за нас двоих, и тебе не придётся сожалеть об этом выборе, малыш. Никогда не придётся сожалеть о том, что отдал мне весь свой мир, потому что я сделаю всё возможное, чтобы в нём был счастлив каждый твой солнечный миг. Выбери меня, Ири. Выбери МЕНЯ!

— Мне кажется, — Ири, ощутив его настойчивость, слабо шлёпнул его по запястьям, заставляя Мистраля умерить свою активность, — ни один из нас не задумывался над тем, чего же он хочет на самом деле. А если окажется, что наши горизонты находятся в совершенно разных полюсах?

— Тогда, — напряжённо улыбаясь, ответил Мистраль, цепенея от забравшейся в сердце изморози, — мне придётся изменить этот мир, чтобы наши горизонты оказались рядом, соприкоснулись. Веришь, что я это сделаю?

Перевернув Ири спиной к себе, он без зазрения совести принялся облизывать и покусывать маленькое изящное ушко, постепенно перемещаясь в район шеи, плеч и спины.

— Время покажет, — пробормотал Ар, зевая и никак не реагируя на ласки возлюбленного. В ту минуту ему ужасно хотелось спать. — Но рад это слышать. Значит, нам не придётся менять самих себя. Было бы обидно понять, что ты ждёшь от меня, что я стану твоим верным оруженосцем, пока, — он зевнул, отбрыкиваясь и пытаясь подтянуть к себе подушку, — ты пытаешься найти себе подходящий горизонт.

— А что плохого в том, чтобы стать моим оруженосцем? — внезапно очень тихо спросил Мистраль, перестав его ласкать и нависая над ним так, что длинные волосы упали Ири на лицо.

— Мммм... — Ири машинально отбросил прядь и снова зевнул. Глаза у него были уже давным-давно закрыты, — оруженосцем не хочу. Согласен на роль прекрасной дамы. Ты будешь совершать подвиги в мою честь, а я... — он поёрзал, сворачиваясь компактным комочком, и почти прижался ягодицами к животу Грандина, заставив того непроизвольно застонать от желания, — буду ждать тебя дома. И изменять с соседом!

— Какая у меня, однако... ветреная дама, — возможно, показалось, но в голосе Мистраля прозвучало облегчение.

— Скорее, практичная, — пробормотал Ар и возмущённо засопел, внезапно чётко осознав, что спать ему сегодня так и не дадут...

Этот смешной разговор почему-то всплыл в памяти Ири, и теперь, разглядывая рассерженного Мистраля, мечущегося по комнате, он с неприятным осадком осознал, что Грандин может говорить всё, что угодно, но на самом деле никогда не простит ему вмешательства в свои дела, сбой собственных честолюбивых планов.

Появление Ири Ара и его представление королю произвело огромное впечатление при дворе, и сейчас, выговаривая возлюбленному за необдуманность поступков, Мистраль не был уверен, чего в его словах больше: злости или восхищения.

Скорее, злости, ибо, оценив Ири, Рандо с нехорошей задумчивостью изрёк:

— Впервые вижу, чтобы Лан нашёл своей глупости достойное подобие. Этот мальчик такой же непроходимый кретин, как и он. Но есть просто дураки, а есть опасные дураки. Например, такие, которые способны увлечь кого-то своими идеями. Знаешь, почему они опасны? Потому что сами верят в то, что говорят, и это хуже всего. Идеалисты — худший вид человеческой заразы. Эмоции мешают мыслить здраво, а когда из всех эмоций остаётся только одна — слепая вера в правильность своего решения — вот тогда мир катится к гибели. Все революции свершались фанатиками. А мудрые реалисты тем временем извлекали из всего этого свою выгоду. Этого мальчика было бы неплохо использовать в своих целях. Лан это понимает и в случае чего прикроется он твоим маленьким другом. Посоветуй ему не путаться под ногами. Это ради его же блага...

— Откажись, Ири! — проговорил Мистраль, прекращая, наконец, своё бесконечное хождение по комнате. Он сказал уже много слов и привёл достаточно аргументов.

Ири несколько мгновений смотрел на него, а потом улыбнулся и кивнул:

— Хорошо, я подумаю, как это сделать.

В тёмных глазах Мистраля отразилось облегчение.

— Я всё улажу, малыш! — пообещал он с нескрываемым облегчением, привлекая Ири к себе и целуя. Сморщился, с удивлением осознав, что ещё не переоделся, и что он него здорово разит потом, в отличие от свежего, чистенького любовника. Усмехнулся виновато, давая понять, что пять минут — и он будет в норме. Оттолкнулся, на ходу скидывая одежду и бросая на пол. Кажется, что ещё секунду назад он был в ярости, а вот теперь только что не насвистывал. — Если ты не захочешь, тебе даже не придётся с ним встречаться, — добавил он, скидывая рубаху через голову и щеголяя обнажённым торсом, и скрылся в ванной. — Короля на себя возьмёт дядя. Кстати, давно хотел тебя с ним познакомить, думаю, пришла пора вас представить, — Мистраль, совершенно голый, появился на пороге и поманил Ири пальцем, — вода почти остыла. Потрёшь мне спинку, чтобы не замёрз?

Хорошо, Мистраль, я откажусь, потому что ты просишь меня. И потому что мне это неважно, ведь у меня есть ты. И может быть... Я подумаю насчёт наших общих горизонтов.

Ири улыбнулся и кивнул, грациозно поднимаясь навстречу, так и не озвучив всё то, что промелькнуло у него в голове.

— Хорошо, — сказал он просто, — хорошо.

Глава 31

На следующий день, ожидая вечернего приезда Лана, чтобы поставить точку в этой, по мнению Мистраля, затянувшейся пьесе абсурда, они сидели в классе и болтали, как ни в чём не бывало.

Ири смеялся, щедро слепя мир белозубым солнцем улыбки.

Ран развлекал его, с невозмутимым выражением рассказывая неприличные анекдоты. Сегодня предстоял устный фронтальный опрос, и перед лекцией он готовился по конспекту Ара, параллельно играясь с игрушкой своей драгоценной.

Ири обнимал его за локоть, уютно уткнувшись щекой в предплечье, и честно старался не отвлекать и даже не смеяться сильно. Абсолютно не понимая, что само его присутствие рядом является отвлекающим фактором, заставляющим Мистраля переключать внимание на любовника и всячески провоцировать, дразнить, целовать исподтишка, незаметно тискать и травить анекдоты, честно обещая, что это в последний раз, и он читает, читает и не отвлекается.

"А я никогда не говорил, что легче всего чтение мне даётся, если ты сидишь у меня на коленях? Моментальное запоминание, клянусь бородавкой Эльресто!"

Ири, всхлипывая, зарядил ему в бок, отрицательно качая головой и понимая, что Мистраль неисправим. Что он невозможный, ужасный тип, абсолютная язва. Разумеется, никаких бородавок у Эльресто и в помине не водилось, но парочка родинок, украшавшая лицо, немедленно была взята Мистралем на вооружение языка.

К счастью для Ала, Грандину не приходило в голову упражняться на нём в остроумии. И редкие колкие шпильки в адрес Эльресто проскальзывали исключительно на территории доверительности любовников, представляя не третирование, а скорее шутливую неприязнь, которую Мист даже не считал нужным перебороть. Он уважал Ири, и старался мириться с его выбором друзей, но это не значило, что Мистраль допускал для себя возможным изменить своё мнение или отношение к ним. Единственное, на что могли рассчитывать обожатели Ара, — не быть испепелёнными на месте молниями гнева ледяного принца. Впрочем, опробовать подобную перспективу никому не приходило в голову.

Сейчас Грандин, честно выполняя обещание, прилагал усилия, чтобы сосредоточиться на материале, но... Глаза то и дело переключались на вертящийся во все стороны золотистый затылок и пушистую чёлку, стоящую хохолком.

Ар давно уже оторвался от его руки, вызывая желание отловить его и вернуть обратно. Он непоседничал, листал учебники, раскладывал тетрадки, прислушиваясь к происходящему в классе. Скомкал шарик, собираясь запустить его в Альфонсо, с коварной предвкушающей физиономией подбирающегося к милующемуся у шкафчиков тандему Алес — Ильт.

В голове Мистраля порхали тысячи восторжённых бабочек.

По классу кружились солнечные пылинки. Смех Ири, неугомонный, задорный, заливистый, воспринимался волшебной музыкой для ушей. Эту музыку хотелось слушать до бесконечности, потому что она приносила радость, умиротворение, состояние розовой эйфории, когда понимаешь, что надо учиться или хотя бы прочитать эту чёртову лекцию (в связи с последними событиями Грандин пропустил месяц занятий), а учиться не хочется. Хочется отложить тетрадь, склонить голову и просто смотреть на Ара — шумного, неунывающего, такого родного, что сердце заходится от ощущения близости... протянуть руку, сжать.

Ири, я люблю тебя! Всё так просто. В эту секунду и множество следующих.

И не рассказать, не объяснить, не выразить — в убогом человеческом языке нет таких слов и понятий — когда вся жизнь похожа на бесчисленное множество ярких замирающих картинок-мгновений.

Бесчисленные фрагменты, внутри каждого из которых целая жизнь. Вселенная особенного застывшего времени для двоих.

Мистраль копил их в памяти, собирал, наполнял содержимым, раскладывал по полочкам. Каждое мгновение. Здесь и сейчас.

Ири, смеющийся, неповторимый, с этой особенной белозубой улыбкой, запускающий шариком из бумаги в голову Альфа. Кажется, что бумага летит очень медленно, но на самом деле всё происходит быстро. Дельверо с разворота отбивает линейкой, сообщая, что выдерживал и не такие бои. А Ири только что не залезает на парту от восторга, подпрыгивая от нетерпения и вызывая потребность сдёрнуть его, прижать, зарыться носом в лопатки, дышать, ощущая запах кожи, тепло и дрожь чужого тела, биение сердца, жилки пульса не шее, касаться губами растрёпанных волос. Мундир распахнулся, как всегда, и Мистраль обречённо смотрит сквозь пальцы на выбившуюся шёлковую рубаху, совершенно небрежно повязанный шейный платок.

Хочется биться головой об парту, понимая, что проиграл, и остаётся только смириться, потому что нет желания делать замечания, нет желания видеть несовершенство этого мира и людей, его населяющих.

Его мир, наполненный любовью, сиял, искрился от счастья и казался удивительно прекрасным. Этот прекрасный, чудесный, удивительный мир, вращающийся вокруг слепящего солнца по имени Ири Ар.

Люблю тебя!

До начала занятий оставалось около двадцати минут. Обеденная перемена длилась час и сейчас подходила к своему завершению, заставляя Мистраля собраться и отвлечься от всего происходящего, в том числе и от развеселившегося любовника, с азартом созерцающего очередной спектакль в исполнении Альфа.

Дельверо, активно размахивая руками, что-то убеждённо доказывал Алесу, и те немногие, что присутствовали в классе и слышали монолог, сгибались пополам от хохота.

Своими неуёмными шуточками по поводу Эргета Альфонсо самозабвенно напрашивался на хорошую взбучку, умудрившись с нескольких слов довести сдержанного Алеса до белого каления.

Обычно мудрый Александр воспринимал подначки снисходительно, напоминая сдержанного льва, вокруг которого бегает и прыгает эдакая тявкающая собачка, бесконечно влюблённая в собственный лай, ради пары пинков внимания готовая стоять только что не на задних лапках и, если понадобится, потоптаться по хребту, пока не скинут.

Но сегодня Альф превзошёл сам себя, доведя товарища до состояния очевидного раздражения. А так как языкастому Альфонсо трудно оказалось противопоставить словесный аргумент, чем нахальный пересмешник беззастенчиво пользовался, рычащая реакция Александра не казалась удивительный. Отлупить Альфонсо в тёмном уголке мечтала добрая половина класса. Вторая добрая половина класса посодействовала бы закопать.

— Знаешь, Аль, это не было бы таким забавным, если бы я был уверен хоть на секунду в том, что тебе нравятся парни, — наконец сжалившись над готовым взорваться Александром, сообщил Ильт со вздохом мудрой мамаши, разнимающей детишек, и, обняв Альфонсо со спины, недвусмысленно потёрся об него бёдрами. — Но, будем считать, что твои усилия не пропали даром, и ты уговорил меня на свидание. Итак, чего бы тебе хотелось, милый? Например, как насчёт вот этого?

Альф, оборвав тираду на полуслове, подавился словами, застыв в неестественно-напряжённой позе, пытаясь, видимо, сообразить с каких это пор Ильт поддаётся на его провокации? Но после того, как одна из умелых ручек Эгерта откровенно заинтересовалась содержимым его брюк, он заорал и так комично отпрыгнул в сторону, что даже невозмутимый Алес разразился хохотом. В следующий момент одним кошачьим движением выпрыгнув из-за стола, он поймал покрасневшего Альфонсо в свои объятия, буквально перехватив с противоположной стороны.

— Стоять! Куда это ты собрался, котёночек? — стараясь сохранить абсолютную серьёзность, проникновенно произнёс он и страстно стиснул несчастного Альфа за ягодицы, позволив ладони немного насладиться прогулкой. — А у тебя довольно крепкий тыл, парень. Я бы сказал, что это начинает мне нравиться.

Алес пошло хмыкнул и притянул моментально сникшего и сбледнувшего Дельверо поближе, начиная откровенно лапать. Альф замахал руками и пошёл зелёными пятнами, хватая воздух ртом, чтобы подобрать ответ, но вместо слов раздался жалкий сип...

Убедившись в полной временной безобидности пересмешника, откровенно шокированного происходящим, что говорило о том, что в своих шутках он вряд ли думает о последствиях, Алес, осклабившись, медленно потянулся к его лицу, демонстрируя собственные намерения. Альф истошно заорал, зажимая рот, отбиваясь, и призывая товарищей. Однако вместо того, чтобы прийти к нему на помощь, одноклассники валились от хохота.

— За что боролся — на то и напоролся, — утешительно успокоил Александр, уверенно фиксируя острый подбородок Альфонсо с явным намерением поцеловать.

Альф, глядя на него сумасшедшими расширившимися глазами, забился рыбой.

— Аааааа, придурок... сдурел, да?! Я сказал, что мне нравится Ильт, а не твоя вечно недовольная морда. Ещё и небритая, фи! — попытался выкрутиться Альф. Но проигравший — проигрывает.

— Да не проблема, котёночек, — Алес, смеясь, подмигнул своему любовнику, и Ильт, чётко перехватив сигнал, придвинулся к Альфонсо, обнимая с другой стороны.

— Ну-ну, потише, Аль. Ты такой миленький, — Ильт, усмиряя, лизнул его в ухо, вызвав истошный сдавленный вой.

Через минуту, намертво зажатый между двумя крепкими телами, активно трущимися об него, красный, как пылающий факел, Альф торжественно приносил Алесу и Ильту извинения, расточая пылкие клятвы, обещая, что больше никогда-никогда не посмеет шутить подобным образом... Пусть только эти грязные сумасшедшие извращенцы уберут от него свои лапы.

Через тридцать секунд он извинился за извращенцев, а ещё через несколько мгновений Алес и Ильт, решив, что с него достаточно, выпустили Дельверо на свободу, напоследок томно пообещав зайти как-нибудь вечерком и проверить, не передумает ли он.

Удрав на безопасное расстояние, Альф забрался на парту и принялся истошно вопить, что его пытаются изнасиловать два невменяемых озабоченных, и он скорее выпрыгнет в окно, чем даст лишить себя последней оставшейся в живых девственности.

Так как любовные похождения Альфа уже заслужили определённую известность, после слова "девственность" смех перешёл в рыдание.

Ещё несколько месяцев назад устроить подобное в классе в присутствии Грандина Мистраля казалось немыслимо. Но сейчас Мистралю не было никакого дела до чьей-либо репутации, и он, прикрыв глаза, снисходительно смотрел, как рассудительный Алес и, в принципе, довольно спокойный по характеру Ильт азартно гоняют по классу орущего во всё горло Альфонсо.

Наконец, сделав круг, Альф буквально свалился за спину к Ири, прикрываясь им в качестве живого щита.

Грандин предостерегающе вскинул бровь.

Альфонсо, осознав, на что вполне реально может сейчас нарваться, буквально зарыдал во весь голос, комично причитая и ударяя себя в грудь.

После того, как Ар звонко расхохотался, Мистраль был вынужден сдаться, подтверждая амнистию, и покачал головой, вынеся Альфонсу всем уже известный диагноз.

Альф покаянно взмолился о прощении и вдохновенно принялся перечислять причины, по которым его следует простить и пожалеть.

Ири принялся перечислять ответные доводы, и они затеяли шутливый диспут, плавно перешедший в достаточно органичную дискуссию на тему шуток, имеющих последствия, ибо не все способны оценить чувство юмора шутника.

Смех понемногу стих и оставшиеся пятнадцать минут до начала урока студенты занялись своими делами.

Класс постепенно заполнялся народом. Ильт с Алесом подключились к разговору, переведя его в интеллектуальное русло и давая Грандину возможность отвлечься от Ири и с головой погрузиться в конспект.

Мистраль первым ощутил, что происходит что-то неладное. Он поднял голову, забеспокоившись. И оцепенел — двери, ведущие в коридор, распахнулись, и в класс вошли несколько человек под предводительством Реама. Один из них тащил в руках корзину, полную бутылок с шампанским. Судя по злорадным ухмылочкам, затевалось нечто нехорошее. Все парни оказались из параллельного класса. Новые товарищи Реама.

Корзина была водружена на стол прямо напротив Мистраля и замершего Ири, и Реам отчаянным голосом человека, которому уже нечего терять, сообщил:

— Мистраль, когда ты сказал, что для тебя нет невозможного, мы тебе не поверили и вот теперь искупаем вину.

С нескольких сторон раздались неуверенные смешки, полные напряжённых нервных нот. Алес остолбенел. Ильт вскочил на ноги, готовый броситься в драку. Альфонсо, в первый раз не сумев осознать ситуацию, стоял и растерянно хлопал глазами. По его лицу против воли расползлась широкая пошлая ухмылка, почти такая же скользкая, как ухмылки сопровождающих Реама парней.

— Ты выиграл пари, — подбодрённый поддержкой друзей, Реам вёл себя довольно нахально и уверенно, не забывая делать необходимые паузы и допускать в речь ту особую выразительную двусмысленность, которую так блестяще умел использовать сам Грандин, — и мы возвращаем тебе твой личный выигрыш!

С этими словами он отсалютовал Альфонсо и вновь повернулся к Мистралю:

— Бутылка шампанского — это слишком мелко, как видишь, мы решили купить тебе целую корзину.

— Что за пари? — спросил Ири простодушно. Улыбка уже немного сползла с его лица, но глаза всё ещё продолжали смеяться. Непонимающие, абсолютно безмятежные глаза.

— Пари на то, что Грандин поимеет тебя, — охотно пояснил Реам. Договорить он не успел — кулак Мистраля с силой впечатался ему в скулу, отбрасывая на середину класса.

— Мразь! — прошипел Мистраль с такой яростью, что воздух в классе моментально сгустился и накалился от напряжения, вызывая у всех свидетелей этой сцены парализующий ужас.

Грандин никогда не позволял себе эмоций, не позволял повышать голос, сейчас же каждая реплика, высказанная в тоне крика, сочилась глубокой чёрной ненавистью.

— Убью, тварь!

-Мистраль, остановись!!! — заорали сразу несколько человек, потому что Грандин, не удовольствовавшись ударом, перепрыгнул через стол и кинулся к поверженному Реаму, который, вытирая кровь, сочившуюся из губы, силился встать и ухмылялся наглой победоносной усмешкой, совершенно не испытывая страха, а скорее вызывающий задор.

— Пытаешься заткнуть мне рот, Грандин? — спросил он, даже не сопротивляясь, когда Мистраль схватил его за грудки и ударил несколько раз, напоследок приложив затылком об стену. — Боишься, что кто-то узнает правду? — Реам визгливо рассмеялся, дохнув на Мистраля перегаром, и стало понятно, что он совершенно, мертвецки пьян.

Грандин зарычал и брезгливо отбросил его прочь, а затем, сорвав с руки перчатку, с нескрываемым отвращением швырнул её в противника.

— Не знаю, чего ты пытаешься этим добиться, Реам, — отчеканил он ледяным тоном, в котором по-прежнему проскальзывало бешенство, — но я тебя предупреждал. Когда проспишься, пришлёшь секундантов.

— Ты согласился на пари!!!! — заорал Реам, комкая перчатку и швыряя её на пол. — У меня есть свидетели. Ты сказал, что соблазнить Ара не составит для тебя труда. Мы спорили, и ты выиграл.

— Это ты спорил, — отчеканил Мистраль, — меня это мало волновало.

— Тогда почему ты оставил в залог кольцо? — победно выкрикнул Реам.

Грандин замахнулся, собираясь ударить снова, и тут прозвучал окрик Ири:

— Стой! Не трогай его!!

— Ири, только не говори, что ты поверишь ему?! — прошипел Мистраль, разворачиваясь и пылая гневом. — Всё было совсем не так.

— А как? — тихо спросил Ири, и одноклассники, неловко переминавшиеся с ноги на ногу, попытались стать как можно незаметнее.

То, во что втравил их Реам, не казалось забавным и смешным, не вылилось в безобидную шутку — это было грязно. Вроде смешно и безобидно, но сейчас, с подобной подачи, казалось мерзким и отвратительным. Так же как и вся пьяная шутка, в свете новых обстоятельств приобретшая теперь совершенно иной смысл.

Когда Мистраль ушёл, многие из них делали ставки. И кое-кто даже воспользовался своим выигрышем. Это было смешно. Теперь же всё воспринималось удивительно гадко.

Мистраль смотрел на Ара затравленными глазами, с отчаянием, прекрасно понимая, как воспринимается со стороны.

— Ири, ты не понимаешь, — проговорил он, наконец, ощущая, что голос предательски сел и охрип, — это был просто пьяный трёп. Он ничего не значил. Это было до нас с тобой, Ири. Иначе я...

— Ты не стал бы спорить, что трахнешь меня? — спросил Ири медленно. До него начинала доходить суть ситуации. Кровь внезапно отхлынула от его лица, он побледнел как простыня. Казалось ещё немного, и он просто потеряет сознание. В наступившей тишине его голос прозвучал очень громко и неприятно, словно удар.

— Всё не так!!!! — заорал Мистраль, взбешенный чужой тупостью, и в то же время, понимая, что не знает, как объяснить. — Почему ты вечно не желаешь выслушать меня?

Всё было не так, но Реам извернул смысл происходящего, и оправдаться было невозможно. Кольцо, которое он подарил Реаму, сейчас обернулось против него. Немного правды, тонна лжи — и люди тебе поверят. Эту тактику Мистраль умел использовать и сам, и вот сейчас оказался в позиции жертвы.

— Хорошо, я тебя слушаю, — губы Ири побелели, а в лице не осталось ни кровинки. Лицо казалось спокойным, и только чуть дрожащие руки и эта неестественная прямота и мертвенная бледность, так странно смотревшаяся на смуглой коже, выдавали его истинные чувства.

— Скажи ему! — визгливо захохотал Реам. — Если у тебя хватит смелости... Повтори Ару в лицо то, что ты сказал о нём при всех.

Грандин, не разворачиваясь, врезал ему.

— Ири! — рявкнул он. — Кому ты веришь?

— Тебе, — отозвался Ири с еле заметным облегчением. Он и сам не мог поверить, что Реам говорит правду. Этот человек был неприятен ему с первой минуты знакомства, и сейчас он опять пытался рассорить их, но тогда...

Твоя цена — бутылка шампанского!

Сейчас эти бессмысленные слова, сказанные Реамом в гневе в их первую встречу, внезапно всплыли в его памяти. И теперь... Теперь у них был смысл. Противный, мерзкий смысл чего-то липкого и тошнотворного. Чего-то, к чему никогда не хотелось бы прикасаться.

— Просто зачем Реам сказал всё это? И зачем эта... эта корзина, если ничего не было?

— И что, для тебя это так важно? — Грандин впал в бешенство.

Ири не верил ему, не желал верить ему. Снова позволяя утянуть себя в пропасть сомнений, всего лишь от нескольких слов.

— Я хочу знать, — отозвался Ири упрямо.

— Я сказал, что если у меня возникнет желание соблазнить тебя, ты будешь принадлежать мне с первого раза! Доволен? — в первый раз в жизни Мистраль орал.

— Да! Теперь я узнал всё, что хотел! — Ири весь как-то разом обмяк, словно ему сделалось невыносимо трудно удерживать своё тело ровно. Сгорбившись, обошёл стол и, шатаясь, направился к выходу. Словно слепой или пьяный, натыкаясь на предметы. Студенты расступались перед ним в молчании, уступая дорогу, спеша убраться с его пути, словно в одну секунду он превратился в отверженного или прокажённого, только ситуация заключалась в том, что отверженным был отнюдь не Ири, прокажёнными ощущали себя они.

— Ири, ты опять начинаешь?! Не смей сходить с ума! — заорал Грандин, отшвыривая Реама, бросился следом, пытаясь остановить. Схватил любовника за плечо, развернул к себе лицом и отшатнулся, увидев в синих глазах что-то жуткое, страшное и... безнадёжное, как сама смерть.

— Если бы я мог... я бы тебя вызвал... на дуэль, — Ири говорил очень медленно, с трудом подбирая слова, сглатывая окончания, — но... ты знаешь... — голос его на миг дрогнул. — Мне противно. Это было подло... Даже для тебя... Сука ты, Мистраль!

Он брезгливо стряхнул руку со своего плеча и вышел, сгорбившись и закрывая лицо ладонями.

В классе стояла гробовая тишина.

Грандин несколько мгновений медлил. Потом поднял голову и обвёл класс нехорошим шальным взглядом.

— Всех, кто принимал в этом участие, жду завтра в десять у моста, — проговорил он тоном палача, зачитывающего смертельный приговор. — Надеюсь, среди подлецов не окажется трусов.

— Грандин, это всё было шуткой. Чёрт, мы не хотели, чтобы так вышло!

— Это должно было быть смешно!! — закричали несколько голосов разом.

— Мы объясним ему.

— Догоним его!

— Извинения не принимаются!!!! — с этими словами ледяной принц вышел из класса, прошёл несколько шагов, а затем... затем побежал.

Сначала спотыкаясь, но постепенно набирая ход, ощущая внутри непрекращающуюся жгучую пульсацию стыда, вины, гнева, ярости.

Разыскать Ири, объяснить, орать, умолять, злиться — всё, что угодно, любые приёмы, методы, средства, многотысячный арсенал уловок в запасе. В конце концов, любые недоразумения можно разрешить.

Недоразумение. Это — недоразумение. Взрослые люди решают проблемы, а не сбегают от них. Любую проблему можно решить, просто поговорив, объяснив всё. Ири любит его. Он не сможет уйти. Это же очевидно, что он не сможет бросить его. Сам, первый. Не сможет. Потребует ответа, пожелает разобраться, плюнуть ему в лицо, дать по морде, но он не сбежит, не выслушав, он всегда разбирается во всём, всегда, до последней точки.

В ту секунду, ему казалось, что всё просто... просто размолвка.

Ири поймёт, осознает, простит и будет просить прощения сам. Как всегда, как было между ними раньше, уже много раз... Он почти привык к этому, пользуясь благодушием, уступчивостью Ара, принимая их как само собой разумеющееся, очевидное. В их отношениях существовали свои правила, они полностью устраивали Ири, устраивали Мистраля. И что такого, что вот случилось в очередной раз? Он — Грандин Мистраль. Мистраль, который получает абсолютно всё, что пожелает, добивается с первого раза, десятого, но получает неизменно. И в этот раз... Всё будет хорошо. Не бывает так, не может такого быть, чтобы вот так на ровном месте, после всего, что их связывало... Не бывает. Смешно. Нелепо. Чудовищно. В жизни НЕ БЫВАЕТ ТАК!!! Не бывает, чтобы невозможно было справиться с ситуацией.

Люди болеют, умирают, ссорятся, попадают в неприятности, дома сгорают в пожарах, случаются войны, наводнения и катастрофы, на голову падают кирпичи и сосульки... Но не в его мире. В мире других. В его мире всё под контролем, абсолютно всё и всегда под контролем. Зависит только от него.

Глава 32

Грандин пытался объяснить. Несколько дней подряд он гонялся за Ири по всей Академии, преследуя с настойчивостью одержимого безумием маньяка, не в силах поверить в случившееся, не в силах смириться.

Ири не вернулся домой, отказался забирать вещи, просто УШЁЛ.

Рассудок отказывался принимать происходящее. Не желал понимать. Как так? Просто взять и закончить всё? Так же не бывает! Не бывает, чтобы вот так, по нелепости, дурости, досадной случайности, по ошибке...

Он искал встречи с Аром.

Но разве можно объяснить свои слова тому, кто, завидев его, спасался бегством, шарахаясь, словно от чумы, или делал вид, что Мистраля нет. Затыкал уши и не желал слушать, убегал... А когда Мистраль не давал сбежать, отворачивался и смотрел в сторону, мимо него, напоминая ледяную стену, непрошибаемую, неприступную...

— Меня тошнит от тебя, Мистраль. Меня тошнит от тебя, уйди!

И рука разжималась бессильно. Слова, звучавшие пощёчиной, плевком, заставляющие отшатнуться назад, сжимая ладонью что-то, стучащее в груди, от этих слов замершее, а затем рассыпающееся на куски.

— Меня тошнит от тебя, Мистраль. Ты мерзок. Дай пройти.

Объяснить? Кому? Тому, кто равнодушно отвернулся от него, не прощая, не признавая права на ошибку, отчаянно ненавидел и презирал, запечатав ПРИГОВОРОМ, страшнее которого не было на свете.

ПРЕДАТЕЛЬСТВОМ, которого Мистраль не совершал. Понять это? Понять ЭТО? Стоять перед ним на коленях и унижаться, пытаясь раз за разом объяснить?

Грандин Мистраль никогда и не перед кем не стоял на коленях и не собирался вставать.

— Ири, послушай меня, я не делал этого, я клянусь тебе, малыш. Я клянусь тебе, я не принимал участия в этом споре, я не хотел, это было ошибкой.

— Ты выиграл спор, Мистраль. Хочешь знать, насколько? Я любил тебя. Эта победа достаточна, чтобы удовлетворить тебя? А теперь... УЙДИ С ДОРОГИ, ТВАРЬ!

— Ири... ИРИ! ПОСЛУШАЙ МЕНЯ... ИРИИИИИИ

— Не о чем говорить, Мистраль, — равнодушный, безразличный ответ, — МЕЖДУ НАМИ ВСЁ КОНЧЕНО.

* * *

**

Хуже всего, что слухи об их размолвке разнеслись по всей Академии. И теперь недоброжелатели Грандина, а таких нашлось немало, всячески отыгрывались, накручивая и науськивая Ири против Мистраля, поливая помоями, рассказывая подробности, которых никогда не существовало и не могло существовать. Но люди бывают злы и жестоки, безжалостны в своей мелкой мести. Равнодушно наблюдая за чужим падением, с удовольствием присоединяются к травле, ведь это придаёт им значимости в собственных глазах, делает жизнь разнообразнее, помогает скрасить собственные унылые будни. В Академии заключались пари на то, что Мистраль проиграет эту битву. В первый раз ставки ледяного принца оказались на нуле. У него не было ни единого шанса. Ири не желал слушать его, а многочисленные советчики и участники делали всё возможное, чтобы рассорить любовников окончательно, тщательно подогревая огонь ненависти, помогая скрыться до того, как Грандин сумеет отыскать его.

На шестой день чудовищной игры в прятки Грандин поймал Ири буквально из засады, вздёрнул на руки, перебрасывая через плечо, затащил в уже знакомый класс и запер дверь, не давая Ири Ару сказать ни слова, не желая говорить сам, потому что все слова уже были сказаны, сказаны множество раз и оказались совершенно бессмысленны.

И всё, что оставалось, — только молиться неведомой вселенной в надежде, что она сжалится, понимая, что когда бессильны языки, говорят тела, и в отличие от языков, они не могут солгать.

Мистраль бросил Ири на парту, навалился сверху, подавляя короткое отчаянное сопротивление, перехватывая и усмиряя.

— Тшшшшш, родной мой, не надо, — сдавил подбородок, заставляя упрямо сжатые губы раскрыться, вобрал в себя отчаянный протестующий всхлип.

— Неееенааааавиииииижу тееебяяяааа!!! — Ири рычал и извивался под ним раненным зверьком, впервые в жизни не желая сдаваться. Колотил кулаками, кусался, не давая возможности поцеловать себя, пинал ногами. Дрался с ним по-настоящему. ДРАЛСЯ С НИМ ПО-НАСТОЯЩЕМУ! — Не смей прикасаться ко мне!!!! Не смей!!! Мразь! Ублюдок! Подонок!

Яростный злобный шёпот, полный расплавленного свинца искренней ненависти и омерзения, самого настоящего, гадливого, бесконечно ранящего. Ранящего так, что больнее, кажется, невозможно. Только слова любимых людей могут нанести подобную рану — в сердце с размаха... слова и тон, которым они сказаны, вызывающий внутри отчаяние и бессилие, почти слабость, потому что против этого не существует щита.

— Не трогай! Мне мерзко!! Не смей!!!

Ири не мог закричать. Не мог позвать на помощь, понимая, насколько унизительной окажется подобная сцена. Слухи о его "изнасиловании" расползутся со скоростью лесного пожара и будут обрастать всё новыми и новыми подробностями, запятнав репутацию и навсегда закрыв вход в любое общество. Мистраль не мог этого не понимать. Скорее всего, именно на это он делал ставку, предпринимая нападение. Психологический шантаж. Мистраль всегда был мастером таких проделок, каждый раз, на протяжении всего времени их отношений, всё, что он делал, — это шантажировал Ири, регулярно, день за днём, ставя его в удобные условия, абсолютно не задумываясь, что это значит для Ара. И Ири шёл на это, потому что любил... Но теперь — теперь ничего подобного не будет. Бутылка шампанского! А он, наивный, верил, что между ними что-то есть. Мечтал, придумывал себе нелепые фантазии, совершенно не задумываясь над тем, какой чудовищной может оказаться реальность. Поставить на кон любовь?! Сделать ставку на чужие чувства?!!!

Сердце кричало и плакало от боли, не желая верить разуму, но даже сердце замолкало и глохло, ослепнув и онемев от горя перед фактами реальности — корзина шампанского на столе, пересмешки и шепотки одноклассников за спиной... ОНИ ЗНАЛИ! Всё это время они знали... Его друзья... люди, которым он верил и доверял, все они знали об этом пари, делали ставки, получали свои презенты... БОЖЕ... БОЖЕ... БОЖЕЕЕЕ!!!

Удар, удар, удар — яростное, ни на секунду не прекращающееся сопротивление — по лицу, в подбородок, под дых.

Два сцепившихся в припадке безумия зверя, одежда, с треском рвущаяся в клочья. Класс, запертый на ключ, и неясное бормотание ничего не подозревающих студиозов за соседней стеной, не понимающих причин грохота и списывающих его на занятия фехтованием, которые мессир Блезир организовал в коридоре на верхнем этаже в связи с ремонтом зала.

Ненависть. Тошнотворная муть. Липкая паутина сознания. И наслаждение — противное, отвратительное, ненавистное — ядовитая сладкая патока в солнечном сплетении, зажигающая невидимые нити огоньков, оживающих, разгорающихся, вспыхивающих от каждого прикосновения.

Ири не желал этого. Он не желал, но тело помнило, тело жаждало, тело хотело, откликалось, раскрывалось, рвалось навстречу Мистралю, совершенно игнорируя рассудок, не соглашаясь с таким выбором, ведь оно уже выбрало ЕГО. И ничего другого больше быть не могло, и вряд ли когда-нибудь будет снова. Телу было смешно от нелепых попыток человеческого протеста, оно не понимало, оно фыркало, презрительно запихав рассудок в самый дальний угол, скомкав, словно жалкую тряпку.

Но Ири не мог сдаться. Он был слабее Грандина физически, но никогда не был слабаком. И сейчас Мистраль с досадой и болью констатировал, что Ар сражается с ним ожесточённо и по-настоящему, сопротивляется, несмотря на то, что изнывает от желания сдаться. Упорно борется, закусив губу, и будет бороться до последнего, пока не свалится от перенапряжения, не доведёт себя до полной потери чувств. Он не мог этого допустить, просто не мог. Он не хотел так. Не так, Ири, не надо так!

Грандин рывком перевернул его на живот, вздёрнув в воздух легко, словно пушинку, вдавил щекой в стол, фиксируя за шею, заламывая руку назад, сдёрнул штаны, рывком входя, грубо, жестоко, без всякой прелюдии.

Но Ири и не нужна была прелюдия, сама их борьба, пытка прикосновениями стала тем, что разожгло огонь желания. Без понимания. Без осмысления. Он принадлежал Мистралю. Мистраль принадлежал ему. Мистраль взял то, что принадлежало ему. Принадлежало всегда, и нелепо отрицать очевидное.

Дверь дома может быть закрыта, но для того, кто возвращается к себе домой, не существует никаких замков и засовов, и хлипкая преграда сопротивления никогда не станет помехой настоящему, единственному хозяину. Дом знал его, дом ждал его, дом принял, оживая и наполняясь теплом. Несмотря на то, что дверь оказалась безжалостно сорвана с петель.

Мистраль не желал насилия, ненавидел само это понятие, не хотел быть грубым и причинять боль, но бешеное сопротивление Ири полностью вывело его из себя. Сорвало предохранительный клапан.

Ранящее сопротивление и убивающее понимание ПРЕДАТЕЛЬСТВА.

Ради чего я схожу с ума?

Ради чего я пытаюсь раз за разом доказать тебе и себе, что между нами что-то может быть, когда ты не желаешь верить мне? Не желаешь принять меня. Каждый раз ждёшь подвоха, считаешь подлецом и ублюдком. Так неистово хочешь верить в то, что я негодяй и мерзавец? Так получи то, что ты хочешь. Получи мою ненависть и почувствуй боль, которой жаждешь. Я ненавижу тебя, Ири Ар! Ненавижу тебя и люблю тебя так, что задыхаюсь от собственных чувств. Лишь этот миг, когда нет никаких барьеров между прикосновениями, когда я пронзаю твоё тело, наполняю тебя собой. Ты принадлежишь мне! И я могу быть... счастлив?!

Ири слабо стонал под ним, кусая губы от унижения и собственного бессилия, вынужденный признать, что желает этой близости. Снова и снова.

Жаждет его и продолжает жаждать вновь, ненавидя и презирая самого себя. Каждый толчок Грандина в его теле, каждое движение отзывается божественной музыкой. И не справиться, не оттолкнуть, не преодолеть.

Люблю тебя... Люблю и ненавижу. Ненавидя — люблю, ненавижу — любя.

А Мистраль уже давным-давно не удерживает его, заменив насилие беззвучной целительной лаской. И жестокость превращена в бесконечную нежность, постепенно наполняющую собой, подобно восхитительному приливу, осторожному, чуткому, трепетному.

Ран двигается медленно и неторопливо, словно извиняясь за боль, которую причинил, мягко снимая остатки одежды и покрывая бережными поцелуями шею, плечи и спину. Бесконечно ласкает его напряжённый член, готовый к взрыву тянущим долгим экстазом.

Рывок. Ири опьянён этим чувством и не сразу понимает, что Грандин выходит из него. Разворачивает, поднимая в воздух, прижимает к своей груди словно ребёнка, прикасаясь любящими губами, мягкими ладонями. Ири сидит на его коленях, лицом к лицу — не убежать, не отвернуться, не закрыть глаза никак. И не надо.

Обвить руками шею, стиснуть судорожно, на секунду врезаясь пальцами в позвонки, желая сказать: Ран, я не могу без тебя... Я люблю тебя, Ран... — беспомощно отдавшись во власть бесконечной страсти.

Она не спрашивает, не хочет знать. Ей не нужны никакие ответы, ей не нужно совершенно ничего. И им в эту секунду ничего не нужно. И нет никаких обид, нет боли, нет непонимания — ничего нет. Только любовь — бесконечная, безбрежная, наполняющая собой, всепрощающая, понимающая, принимающая абсолютно всё, вечная, слепая.

В этом мире двоих Я и Ты сливаются в МЫ.

И нет ничего постороннего, лишнего, ненужного, глупого.

МЫ — огромный океан разливающейся теплоты.

Утонуть в нём, не желая выныривать на поверхность. Близко-близко, соприкасаясь лбами, ладонями, грудью, животами, всей кожей. Ближе. Ближе. Ближе.

Они дышат дыханием друг друга, пьют поцелуи словно воду.

Ран ласкает пальцами, Ири беззвучно молит о спасении, прижимаясь к нему, изгибаясь в попытке найти желанное избавление, и Грандин, так же молча, отвечает на мольбу. Приподнимает, насаживает на себя настолько глубоко, что Ири несколько секунд не может пошевелиться и даже дышать, растянутый и заполненный до предела, так плотно, что, кажется, больше ничего и не надо, уже не надо ничего вообще.

Просто остаться так. Держать, обхватив ладонями, обвив ногами, потеряно уткнувшись лбом в грудь. Опустить подбородок — в эту секунду плакать нельзя, а так хочется. Слёзы сами наворачиваются на глаза, тают на кончиках ресниц, превращая их в мокрые стрелы. Закрыть глаза, пряча непролитые солёные озёра неизбежной обречённости, о которой не хочется думать, знать, осознавать... Не хочется!

Сжимать чужие плечи, трогая пальцами.

Эти руки — любимые. Здесь изучен каждый мускул. Плечи, рёбра — неправильные слегка — даже странно, что у этого совершенства рёбра немного разные на ощупь. Крепкий пресс, живот с тёмной дорожкой — провести пальцами, запоминая каждый выступ, и вдоль позвоночника по косточкам, здесь и здесь... И ещё немного вот здесь... Что упустил или не запомнил? Что?

Собирать образ любимого, каждую частицу, чёрточку, клеточку, запомнить до мельчайшей детали, забрать с собой бесчисленными нейронами памяти. Не надо открывать глаза. Пусть будут темнота и слепота и прикосновения. Остановить время, вбирая ощущения по микросекундам.

Влага не течёт по щекам, не пробивается, остановленная плотиной ресниц. Не надо! Дыхание на щеках. Чужое, тёплое. Губами в губы, заставляя умереть неродившиеся слова. Прижаться, застыть, раскачиваясь невесомыми трепещущими бабочками. Обнявшись, слившись так плотно, что ближе невозможно. Странный симбиоз, вжавшиеся друг в друга — новый человеческий гибрид. Смуглая и белоснежная кожа. Тёмное и светлое. Длинные ноги Ири, обхватившие чужую талию почти кольцом. Руки Мистраля, намертво сомкнувшиеся за спиной Ара. Смешавшиеся волосы, чёрные и белые — не медовые, не золотистые, но словно выгоревшие, раскрашенные платиново-пепельным солнцем. Близко. Не отпускать. Не надо отпускать. Не надо.

Не отпускай меня, Ири!

Не отпускай, Мистраль! Держи меня крепко-крепко.

Ближе. Ещё ближе.

Они снова начинают двигаться в мучительном сладострастном танце, и каждый вздох превращён в пытку молчанием, необходимостью сдерживать стоны.

Ири прикусывает шею Грандина, впивается, оставляя засосы, кусает в плечо, содрогаясь в судорогах, изо всех сил стараясь не сжимать зубы.

Наслаждение столь сильно, что по лицу текут слёзы, хочется кричать, а кричать невозможно, лишь пылать в этом безумном, испепеляющем, нежном пожаре. Мистраль еле слышно стонет, отзываясь на каждое движение. В эту секунду обоюдное напряжение так невыносимо, что боль воспринимается желанным облегчением. Кусай, Ири! Сожми зубы сильнее. Я не буду против, не буду ругать тебя за эту небрежность, не дрогну и не поведу плечом... Если тебе станет легче — кусай. Кусай до боли!

Их движения становятся всё неистовее и грубее. Уже нет нежности и неторопливости — опаляющее, нарастающее изнутри пламя, сверкающий звон.

Всё выше и выше, сильнее. А затем — маленький взрыв похожий на тысячи солнц перед глазами. Звезда умерла — родилась новая звезда.

Грандин перехватывает родные губы, вбирая в себя хриплый крик, отдавая свой в ответ. Мольбу, имя, признание, стон? Несказанное Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Ири почти теряет сознание, но руки Мистраля не дают упасть, держат крепко-крепко над несуществующей пропастью.

Грандин так сильно прижимает его к себе, что кажется, сейчас переломает кости. И вряд ли Ири осознаёт, что прильнув неистово, в отчаянном порыве, почти душит любовника.

Но Мистраль терпит, Мистраль молчит, закрыв глаза, не желая разжмуривать веки и встречаться с реальностью.

Внутри слабо пульсируют последние замирающие толчки. Несколько секунд агонизирующей феерии. И наступает тишина. Покой. Оглушающий, умиротворённый, лишённый слов и фраз, ненужных, лишних, бессмысленных. Маленькая блаженная смерть. Утешительное безмолвие.

Сейчас в нём нет места боли или сожалению.

Потому что это слишком прекрасно, чтобы быть разрушенным.

Они целуются долго и нежно, отдавая друг другу тепло своей души, прорастая золотыми ниточками, корешками. Безмолвие остановившегося безвременья, в котором исчезло абсолютно всё, и осталось только счастье — маленькое, крохотное, незаметно-смеющееся переливающимися пузырьками, кристалликами, хрустальными шариками, заполненное бесчисленными картинками...

... Мистраль, а там бабочки, — Ири радостно пялится в окно, пытаясь отвлечь любовника от работы, прыгает по подоконнику.

— Симпатичные? — Мистраль заинтересованно приподнимает голову.

— Эээ... — недоумённо — капустницы.

— Хм, — разочарованно — так ты о насекомых...

— А ты... — возмущённо — Мистрааааааааааль!!

* * *

— Ран, хочешь я тебе колыбельную спою? — Ири скачет по кровати и никак не может уснуть, чего нельзя сказать о Мистрале, глаза которого прямо слипаются.

— Ири, душа моя, я конечно нисколько не сомневаюсь в твоих вокальных данных, но... Ладно, пой, — Мистраль безнадёжно машет рукой, соглашаясь потерпеть и надеясь уснуть, но в следующую секунду распахивает глаза, понимая откровенный подвох предложения.

— Тихо в лесууу! — задушевно орёт Ири, стараясь не ржать. — Только не спит эээээ... Мистраааааль! — дикий хохот в подушку.

— Ири сейчас он поймает, и жаль, что не уснёт Мистраль! — рывок, прыжок, и Ар вопит, погребённый под массой чужого тела.

* * *

— Ири, ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо, Ран.

— Любого другого в подобной одежде я бы обозвал пугалом, лишённым вкуса, но к тебе это, разумеется, не относиться.

— Ран... ты... просто... ты...

— Всегда рад помочь, радость моя.

* * *

— Мистраль, давай поиграем, — Ири радостно размахивает руками, сжимая корзинку для пикника и рискуя поделиться содержимым с землёй. Солнечная погода располагает к времяпровождению на воздухе. Он то убегает по тропинке вперёд, то возвращается снова, совершенно неспособный оставаться на месте.

— Сердце моё, — Мистраль улыбается, у него отличное настроение, — по-моему, все наши игры заканчиваются одинаково — кроваткой. Ммм?

Он смеётся, разделяя чужое настроение, готовый даже посумасбродничать в пределах разумного, но сильно сомневаясь, что эти пределы существуют. И верно.

— Мистраль, а слабо до леса бегом? — Ар явно что-то задумал и только что не подпрыгивает от азарта.

Мистраль обречённо закатывает глаза, готовясь к длинному ряду нравоучений:

— Ири, на слабо ведутся только мальчишки. К тому же бегать не солидно...

Он извиняющее разводит руками, давая понять, что взрослый Мистраль играет во взрослые игры.

— Как знаешь. Не солидно, так несолидно, — Ири стремительно нагибается и метко запускает в него шишкой. В глазах Мистраля сгущаются тучи...

— Ири, — ласково растягивает он, напоминая начинающего рычать кота, выпускающего когти.

— На слабо ведутся только мальчишки, — соглашается Ири, запуская второй шишкой, дерзко танцуя на расстоянии, зная, что ещё секунда и Мистраль сорвётся и побежит за ним. Всё, как и задумано. На слабо.

— Точно! — Мистраль подхватывает шишку и со всего размаха отправляет её в лоб оппоненту. Ири с воплем падает с ног.

— Мистраль, ты в своём уме? — выдаёт он, стирая с лица кровь, и ошарашено глядя на мелкий камень. У Мистраля от страха подгибаются ноги.

— Ири, — орёт он, переполошено бросаясь вперёд. Ири сидит на земле и с упоением смотрит, как вокруг него носится перепуганный Ран, пытаясь распотрошить корзину, найти салфетку, захлёбываясь извинениями и не понимая, как так получилось. Он был уверен, что это шишка.

— Шишка шишкой, — радостно каламбурит Ар, позволяя обработать царапину, и тут же ойкает, сообщая, что у него, кажется, кружится голова. Возможно, это сотрясение...

— Мистраль, а слабо понести меня на руках? — совершенно елейным голосом, хлопая ангельскими глазами.

Мистраль прищуривается и, хмыкнув, без усилий поднимает оппонента на руки.

— Для тебя радость моя, у меня не существует слабостей, — невозмутимым тоном с независимым видом, позволяя мелкой язве насладиться победой и получить заряд радости на пикнике, чтобы вечером отправить в кровать.

— Понимаешь, душа моя, сотрясение такая штука... лучше с этим не шутить. Пять дней как минимум.

— Чтооооооооо? — Ири взбешён, Ири возмущён, Ири готов метать молнии.

— Слабо пять дней в кровати, Ар?

— Мне не слабо.

— Слабо.

— Не слабо.

— Докажи.

— Аааа... аааа... ненавижу тебя, Грандин Мистраль.

— Твои слова елей для моего слуха. Пять дней, Ар. Ровно пять дней. Не переживай, радость моя, я позабочусь, чтобы ты не скучал. Во что ещё поиграем? В кроватке, — последний добивающий гвоздь.

Ири с рычанием зарывается в подушку и одеяло. Он проиграл.

— Ненавижу тебя, чёрствая скотина!

— Кто бы сомневался, — Мистраль с абсолютно счастливым видом плюхается рядом, блаженно раскинув руки, а затем, не выдержав, начинает хохотать. Сотнями ниточек счастья, десятками сверкающих пузырьков.

Ири, я люблю тебя, Ири! Люблю тебя. Каждый день. Снова и снова. Каждый миг.

Сотнями воспоминаний.

Класс, наполненный золотистой пыльцой, оглушающей тишиной, на краешке застывшей вечности. Где-то наверху топают десятки ног, слышатся грохот и падение.

— На позицию. Ангард! Туше!

Неясное бормотание за стеной, сейчас почти неслышимое.

Чей-то смех, гомон жизни за окном. Фисташковые занавески, подсвеченные солнцем, разбитая ваза с рассыпавшимися физалисами на шкафу. Несколько красных фонариков слетели вниз и треснули, безжалостно раздавленные, и не нашлось слуги, чтобы убрать небрежность.

Сейчас, в этот миг, пока они вместе держатся объятием, между ними нет барьеров. И всё так просто и ясно. На одну минуту.

Золотистые пылинки падают на пол. Разноцветные разбивающиеся пузырьки.

Ири, стоящий на краю вселенной, разворачивается, одаривая улыбкой, и медленно уходит прочь. Мистраль отпускает с безучастным выражением лица. Он долго думал и размышлял. Всё бессмысленно, абсолютно бессмысленно для того, кто не желает понимать.

Нужно разжать руки. Разъединиться.

Солнечные пылинки опускаются вниз всё быстрее и быстрее. Рассыпаются осколки воспоминаний. Одно за другим, одно за другим. Безжалостно разбиваются об пол.

Разжать руки.

В их солнечном доме всё ещё стоит тишина.

И ни у одного, ни у второго нет на это сил.

В их солнечном доме — страх. Ощущение приближающейся потери и затравленной неизбежности перед тем, что сейчас произойдёт.

Время начинает оттаивать, возвращаясь в своё привычное русло. Они держат его пальцами, сжимают глазами, зрачками, прикованными друг к другу.

Оба понимают. И оба оттягивают этот момент как можно дальше.

— Если бы можно было остаться так навсегда, — Ири плачет, не скрываясь и разбивая время болью, утыкается лицом в плечо возлюбленного.

РААААН... Что мы творим, Ран? — хочется сказать ему. Он не говорит. Плечи его судорожно вздрагивают.

— Останься! — почти беззвучно отвечает Грандин, но Ар слышит его.

Поднимает голову и ощущает поцелуи на мокрых заплаканных ресницах.

— Останься... — повторяет Мистраль, и Ири кажется, что это сон, потому что Мистраль не приказывает — он просит. В его тоне и в его голосе не приказ, а отчаянная мольба. — Не уходи, Ири! Не разрушай нас. Прошу тебя, сердце моё... Не надо. Не надо так!

— Не могу! — Ар отчаянно мотает головой, находит в себе силы, чтобы оттолкнуть, разбить это бесконечное, такое необходимое обоим объятие. — Я не игрушка, Грандин.

— Я знаю, Ири. Родной мой, любимый, я знаю.

— Нет, не знаешь, Мистраль. Ты не знаешь, что чувствуют другие. Ты просто играл. Всё это время... Ты... поспорил на меня...

— Ири, это неправда!!!! Я клянусь тебе, малыш! Умоляю, выслушай меня, дай мне объясниться.

— НЕ МОГУУУУ! — глухое, отчаянное, затравленное, на пределе эмоций. Кристальное ясное, больное.

Действительно не может. Никак, ничем не смыть, не оправдать, не понять. Не сможет. Такое нельзя понять и простить. Слишком сложно. Поступок совершён. Поступок, перечеркнувший слова, потому что слова важны, но они не имеют значения, значение имеют поступки.

Совершив поступок, мы платим свою цену — то отношение к нам, которое получаем за него.

Словами можно сгладить последствия. Исцелить способно только время.

Но даже оно, дающее переосмысление и понимание, не избавляет от мутного осадка. Поступок был совершён. Предательство. Можно простить?

МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛЕ, УМПАРСИН.

Иногда извинений оказывается недостаточно. Они ничего не значат, эти извинения. Слова. Пустышки.

Извини меня, извини, за то, что я тебя убиваю. Извини меня за то, что я тебя убил. Извини меня, мне так жаль, но я не могу не делать тебе больно. Извини меня, извини меня, извини меня.

СОВЕРШЕННО НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАЩИЕ СЛОВА!!!

ПУСТЫШКИ.

"Они не возвращают мёртвых к жизни, они не способны воскрешать людей. Сколько же убийств мы совершаем каждый день, совершенно не задумываясь над тем, что и кого убиваем. Извини меня. Просто извини меня. Извини меня за то, что я убил что-то важное, прямо сейчас, бездумно, без понимания, абсолютно не заметив, сославшись на собственное несовершенство, расписавшись несовершенством этого мира. Мы все имеем право на ошибку, но забываем одну маленькую истину. За свои ошибки приходиться платить. И иногда цена этой расплаты оказывается очень страшной. Одна маленькая чужая жизнь, судьба, которую мы неосторожно поломали. Извини меня. Просто извини. Что можно сказать? Что значат слова? Значат ли они что-нибудь? "

"Когда слова перестают иметь значение, обесцененные постоянной ложью, спасти и исправить может только второй равноценный поступок. Достаточно значимый и огромный, чтобы стать фундаментом для нового понимания. Новой веры.

Условие равного обмена. Око за око, здание за здание, взамен разрушенного. Жертва, которую приходится принести. Но готовы ли мы приносить эти жертвы? Поступиться собой и суметь себя уважать после этого?

Насколько важна для нас цена чужого прощения? На что мы готовы пойти ради неё? Надо ли идти на жертвы?

Иногда имеет смысл оставить всё так, как есть."

Ар дрожал, обхватив себя за плечи, а Мистраль боялся прикоснуться к нему сейчас. Было очень страшно прикоснуться к нему в такой момент, ощущая, что сейчас, именно сейчас, в эту секунду, он не имеет права сделать это, потому что его руку оттолкнут с омерзением. Уже оттолкнули, как ни больно это понимать.

— Всё, что ты сейчас скажешь — я тебе не верю, Грандин. Я не могу больше тебе верить. Хочу, но не могу... Понимаешь?

Ири колотило. Признание, выталкиваемое из себя. Он не хотел его произносить, открывая слабость собственной натуры. Но теперь это сделалось безразлично. То, что раньше казалось значимым, утратило смысл. Он любил. А любовь разыграли за монетку, предали, поставили на кон, сделали ставки. Он проиграл.

Уйти, собрав остатки гордости, сохранить себя. Но даже гордости у него не осталось. Так смысл таиться и прятать слова? Только поставить точку.

— У меня тоже есть чувства, Мистраль. Чувства, над которыми ты посмеялся. Молчи! — Ар вскинул руку, обрывая любое встречное движение, порыв заговорить, заставляя Грандина молчать и слушать, принять и осмыслить, то, что он желал ему сказать. — Можно ли подобное простить? Я живой человек, и мне больно. И поэтому я не могу остаться, перестать уважать самого себя.

— А я не могу отпустить, — прошептал Грандин с мукой в голосе. Мысли сталкивались в голове, щёлкали друг об друга, словно бессмысленные пустые шарики, но ответа не было и не находилось. Найти те самые важные слова. Найти понимание, что именно он должен сказать.

Иногда в отсутствие времени это бывает так сложно — придумать молниеносную комбинацию защиты, разыграть фигуры для того, чтобы не использовать самую главную, защитить собственного короля, окружённого шелухой пешек-слов.

— Почему, Ири? Почему не желаешь поверить мне? Каждый раз. Именно мне? Я что — прокажённый, хуже других? Почему только мне, Ири? Не желаешь верить. Пытаешься убежать от боли и самого себя. Думаешь, так будет проще и легче? Но легче не станет. Будет больнее. Останься и посмотри правде в глаза. Тогда мы оба будем знать, можно ли мне верить или нет. Ири, ты сказал, что любишь меня... — долгая, очень долгая пауза, — ты не пожалеешь об этом.

Шаг навстречу, протянутая ладонь.

Ну, иди же ко мне, малыш! Господи, иди сюда, забудем всё, давай забудем всё это, как страшный сон. Просто иди ко мне, и мы забудем это. Выкинем из головы. Перешагнём, перечеркнём, забудем. Ири, милый мой, иди ко мне!

Ири вскинул голову. В глазах что-то проницательное и пугающее, страшное, огромное, древнее, понимающее, как если бы сейчас на Мистраля смотрел не Ар, а кто-то другой, поднявший голову и решивший задать вопрос лицом к лицу. Наедине с господом, судьёй и палачом в его глазах, десятками золотистых солнечных призм, каждая из которых смотрела на него и ждала, готовая вынести оправдательное решение или приговор. Чаша весов, застывшая в тонком балансе равновесия между "да" и "нет", "казнить" и "помиловать". Хрупкий, призрачный шанс, синие лучистые искорки, свет любви, прозрачным мёдом стекающей по пальцам.

— Твои слова... скажи мне. Я хочу знать. Не смей лгать сейчас. Просто скажи. Ты... Ран, ты, — очень тихо, — любишь меня?

В голосе мольба, отчаянная мольба, подёрнутая пеленой надежды. Сумасшедшей, трепещущей, невероятной, неверящей, но... готовой простить, забыть, распахнуться и лететь навстречу, отдать весь мир...

— Любишь?

Вопрос, простой вопрос, на который нельзя не дать ответ. Вопрос, вонзённый в сердце, как удар ножа.

Вот ты и попался, Грандин Мистраль!

Не надо, Ири! Не спрашивай меня! Если я скажу тебе это, я уже перестану быть самим собой. Молю тебя, малыш, не спрашивай меня, не загоняй в угол.

"Скажи "да", Мистраль! Скажи "да"!" — кричали медленно гаснущие синие глаза.

Он смотрел в них и видел, как медленно, мучительно медленно они умирали. Надежда, рассыпающаяся на мелкие кусочки, каждый из которых кричал его имя.

Буквы его имени, вытравленные, прописанные внутри светлых радужных зрачков. Каждая Р, каждая А, маленькая Н, украшенная солнечными нежными завитушками...

— Ран, ты знаешь, имя любимого человека звучит по-особенному?

— Правда? И как оно звучит?

— По-особенному. Ты никогда не думал о таком? Вот твоё имя, оно не похоже ни на одно другое. Одно-единственное.

— Радость моя, на свете много Грандинов. И Мистралей, в том числе.

— Нет, не так. Ты не понимаешь. Ран — это ты. Только ты. Звук. Твой особенный звук. Понимаешь? Есть только одно имя на свете. И его никогда не спутаешь, ни с каким другим. Не существует на свете второго Грандина Мистраля. Это здесь, внутри. Это нельзя перепутать. Это огромное такое, весь мир.

— Радость моя, ты такой выдумщик.

— Ты не понимаешь, Ран,— грустно, — ты не понимаешь, что значит имя.

— "Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови её хоть, нет". Ири, человек не зависит от своего имени. Назовись ты Валентинусом, ты бы не перестал быть собой.

— Феее.

— Вот именно.

— Но тогда ты бы слышал и звал именно это имя, моё, и оно было бы важно. Разве нет?

— Радость моя, временами я тебя не понимаю. Если любишь кого-то, его имя всегда вызывает отклик.

— А если не любишь, а ЛЮБИШЬ, то это гораздо глубже, больше, чем обычное имя. Ты никогда не обернёшься в толпе на его звук, потому что оно ничего не будет значить — это же другой Грандин Мистраль. Но важно, когда это — ты, именно ты, именно твоё имя. Это больше, чем просто отклик. Это знание, внутри. Особенное.

Он смотрел, как оно рассыпалось, — особенное знание. Исчезали, стирались, смытые синей волной, буквы. Что-то внутри карабкалось, цеплялось за них, пытаясь удержать. Но они рассыпались, рассыпались, распадались на части, уносимые рождающимся пониманием. "Смерть пришла и взяла неслышно".

Душа, напротив, агонизировала и корчились в муках, а он смотрел, не двигаясь, и молчал. Видел, как на месте расходящихся трещин, возникает тёмная, страшная воронка ПОНИМАНИЯ...

Вот так вот, Ири! До тебя дошло, наконец? Я — чудовище. Чудовище! И ты всегда это знал.

ОМЕРЗЕНИЕ

А затем навстречу ему поднялась и хлынула бушующая стылая метель, звёздная пурга.

НЕНАВИСТЬ

Он сам породил этого монстра. Он сам убил его. И себя. В эту секунду. Добровольно запечатав приговором, страшнее которого нет на свете.

"Разум помогает нам отличаться от животных".

Мистраль сделал свой выбор, не желая признавать свою слабость, боясь, что это признание разрушит его. Отдать Ири ключи от собственной души и подтвердить — разделяй и властвуй, владей на равных, с полным правом жить на этой территории и требовать отчёта за все слова, действия и поступки, потому что ты имеешь на это право. Я сам дал его тебе.

В эту секунду, запертый оковами отказавшего разума, он сам себе напоминал животное. Но он не мог сделать признание. Признание, за которое ему пришлось бы нести ответственность: "Я люблю тебя".

Это же так просто — сказать. Я люблю тебя. Подтвердить это всего лишь тремя словами, они ничего не значат, эти слова.

Но Мистраль, мудрый, циничный, лукавый Грандин Мистраль, впервые в жизни не мог солгать. Не мог солгать ему, отдав слова, в которых заключалось слишком много, чтобы согласиться их произнести.

Он не бросал слов на ветер. И всегда выполнял обещания. Но как пообещать то, что не способен выполнить? Благо Артемии превыше всего.

Он не мог выбрать Ири. Он служил Артемии. И прекрасно понимал, что для него окажется важнее. И поэтому он не мог сказать. Солгать ему.

Мистраль молчал. Молчал даже тогда, когда Ири, оттолкнув, слез с его колен.

— Вот и всё, — проговорил Ар с какой-то опустошённой неизбежностью и даже лёгкостью, так не вяжущейся с тем, что секунду назад Ран прочитал в его глазах. — Ответ получен. Спасибо, что оказался честен хотя бы в этом, Мистраль. Я тоже не знаю, почему я хочу тебя, Грандин. Я мог бы снова сказать, что люблю тебя, да только ты этих слов не стоишь.

Он вытащил платок и почти механическими движениями привёл себя в порядок, не замечая, как вспыхнуло и дёрнулось лицо Мистраля, словно ему со всего размаха залепили оплеуху, одновременно ударив под дых и лишив возможности дышать.

— Но знаешь... наверное, это сентиментально и глупо. Я хочу, чтобы меня любили. Или... — он выпрямился и почти презрительно посмотрел на сгорбившегося Мистраля, — не боялись об этом сказать. Признаться самому себе — наверное, ты прав — это очень сложно. Вот я — смог. А в ответ узнал о том, что я — всего лишь спор. Пари твоего тщеславия. Бутылка шампанского — вот что я такое для тебя, Мистраль. Я буду заниматься сексом с тобой, Грандин. Я не в силах сопротивляться тебе, и ты это знаешь. Мы оба это знаем. Но я сам буду назначать время и место. А взамен ты больше никогда не приблизишься ко мне. Между нами нет и никогда не будет никаких отношений. Ты никто для меня. И если ты ещё раз попытаешься применить ко мне силу, я клянусь тебе... — кулаки его сжались, и он почти с ненавистью посмотрел на зажатый в пальцах платок, а затем брезгливо отбросил его прочь, — это будет последним разом, когда ты до меня дотронешься.

Сказав это, Ири натянул рубашку и застегнул её на все оставшиеся пуговицы.

— Не утруждайся! — Грандин поднялся и, пройдя мимо Ара, почти с точностью повторил его действия. — Если ты не желаешь иметь со мной ничего общего, я не собираюсь принуждать тебя.

Он оделся практически мгновенно, разрешая Ири смотреть на себя, и страдая от того, что Ири не смотрит.

— С этой секунды я не прикоснусь к тебе до тех пор, пока ты сам не попросишь меня об этом.

— Буду очень признателен, — язвительно отозвался Ар. — Остаток своей жизни, я проведу спокойно.

— Оставь свою признательность до того момента, когда будешь трахаться со своим упрямством и жалеть о том, что ты только что сказал.

— Взаимно!

Они стояли друг напротив друга несколько секунд, а затем глаза Грандина покрылись коркой льда и перестали выражать абсолютно любые чувства.

— Рад, что нам не придётся ни о чём сожалеть, — он коротко кивнул и вышел, оставив бледного трясущегося Ири стоять в одиночестве.

Как только за Мистралем закрылась дверь, юноша медленно сполз на пол и закрыл глаза. Тело трясло, колотило крупной нервной дрожью, почти конвульсиями.

С другой стороны, прислонившись спиной к двери, стоял белый как мел Грандин. Глаза его были плотно зажмурены, а губы кривились и вздрагивали. Через мгновение по его щеке проползла первая и последняя светлая капелька. Он яростно смахнул её манжетом и, оттолкнувшись, заставил себя идти ровно и гордо, не останавливаясь и не оглядываясь назад, с каждым удаляющимся шагом собирая самого себя по кускам, возвращая утраченное душевное равновесие.

Благо Артемии превыше всего. Выбор сделан. Но...

Я ненавижу тебя, Ири Ар! Ненавижу так остро, что мечтаю, чтобы ты сейчас сдох там, за этой дверью. Рыдал и корчился от боли... Испытал всё то, что сейчас испытываю я. Сполна ощутил, через что заставил пройти меня. Я заставлю тебя заплатить за всё, что ты разрушил и сломал. Бог, будь проклят тот день, когда мы впервые встретились. Будь проклята каждая секунда, которую я не смогу забыть. Будь ты проклят, Ири Ар!

— Бог, — прошептал Ири. По его лицу, не переставая, текли слёзы, превратившись в неиссякаемый светлый поток, текли и текли, не желая униматься, — я не знаю, бог, зачем ты свёл меня с этим человеком, но, ты знаешь, — юноша всхлипнул и затрясся, скорчившись на коленях и закрывая лицо ладонями, пальцами пытаясь разодрать щёки, как если бы это помогло выпустить скопившееся внутри напряжение, — я прошу тебя, БОГ, пусть этот человек никогда не испытает той боли, что сейчас испытываю я. Потому что, ты знаешь, бог... Я ЛЮБЛЮ ЕГО. Даже если для него... я никогда и ничего не значил. Бог, я прошу тебя, пусть он ненавидит меня. Потому что я не смогу ненавидеть. Пусть ненавидит за нас двоих и за нас двоих презирает. Потому что если он не сможет сделать этого, это придётся сделать мне. Ты знаешь, бог... я не знаю... наверное, это очень глупо. Но ведь у меня тоже есть гордость.

— Ири Ар, я ненавижу тебя!

— Грандин Мистраль, я люблю тебя!

— БОГ, ЗАЧЕМ ТЫ СДЕЛАЛ ТАК, ЧТО БЫ МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ?!!!!

Глава 33

— Ильт! — Ири стоял на пороге комнаты Эргета, глядя на него воспалёнными измученными глазами, под которыми залегли глубокие синие круги.

Эргет захлопнул рот и без слов посторонился, пропуская юношу внутрь и не спрашивая, что ему понадобилось в начале первого ночи, тем более что из-за учёбы спать студиозы обычно ложились в одиннадцать.

Герен Бренеж ввёл жёсткий режим, и занятия начинались в половине восьмого утра. Так что, пока не пройдёт неделя выпускных экзаменов, чтобы быть в форме, Ильт предпочитал ложиться пораньше.

Алес, щедро проклиная тупоумие Бренежа, оказался вынужден перекочевать к себе в комнату, и теперь, проводя ночи в одиночестве, Ильт был вынужден признать, что это не так уж и плохо. По крайней мере, он высыпался.

Ири, словно в прострации, прошёл внутрь и почти упал на разобранную, ещё тёплую кровать, потеряно обхватив голову ладонями.

Ильт несколько мгновений смотрел на него с состраданием, а потом, порывшись в комоде, вытащил припасённую на праздники бутылку и без слов разлил коллекционное вино по бокалам, стоявшим тут же, рядом с изящным графином и громоздкими часами с танцующими пастушками, которые подарил ему Алес, чтобы Эргет не опаздывал. Набросил на плечи халат и, не стесняясь своих голых ног, сел рядом, сунув один из бокалов в руки Ири.

Ири проглотил залпом, почти не чувствуя вкуса, хотя вино считалось безумно редким и весьма дорогим.

Ильт вздохнул, понимая, что переводит напиток совершенно впустую — что-нибудь попроще в данном случае подошло бы гораздо лучше, но ничуть не сожалея, наполнил бокал друга заново, ожидая, когда Ири немного придёт в себя и сможет говорить.

Судя по подавленному моральному состоянию, Ару требовалось выговориться, причём очень срочно, и было просто удивительно, что Ири продержался так долго, прежде чем прийти... Куда?

Внезапно Ильту сделалось неуютно, словно по комнате прошёл морозный сквозняк, коснувшийся позвоночника липкими пальцами понимания. Стылого понимания, что ему, этому солнечному мальчику, принимающему абсолютно всех и каждого, некуда пойти.

Вечный балагур Ири Ар. На секунду под ногами словно приоткрылась чужая бездна, зияющая дыра абсолютного одиночества, прикрытая сверху хлипким мостиком из наспех набросанной солнечной соломки.

И вот Ири, жизнерадостный, смеющийся Ар, у которого никогда не было и не будет никаких проблем, в отличие от всех них, вечно чем-то обеспокоенных, погрязших в собственных переживаниях и заботах, которые они, совершенно не задумываясь и не стесняясь, вываливали на него. Потому что он всегда подставлял плечо, всегда приходил на помощь, готовый отдать всё, вплоть до последней рубахи... Беспечный компанейский Ар всё это время... был один?

Ильт поспешил отвернуться и заново наполнить бокалы. Словно подглядел чужую, тщательно оберегаемую тайну, которую он не хотел знать, а Ар не предлагал делиться. Боги не могут иметь изъянов, и больно понимать, что иногда они оказываются удивительно слабы и человечны, вот только ты им ничем не сможешь помочь. И лучше не знать и сделать вид, что не увидел этого — дыры, слабости, желания прикорнуть на чужом плече. А может быть, к чёрту это понимание? Для чего нужны друзья? Для того и нужны, чтобы не воротить морду и оказаться рядом в трудный момент, послужить жилеткой для слёз, сказать пару слов. Даже если богам не нужны слова, и живут они по своим, совершенно непонятным солнечным законам, иногда приходится быть мудрее.

Ири молчал довольно долго, рассеяно глядя перед собой. А затем Ильт, устав ждать, подошёл и крепко обнял его обеими руками, притянув к своей груди и гладя по волосам, как частенько проделывал с ним Алес. Правда, Алесу это действо доставляло куда больше удовольствия, чем самому Ильту. Но что-то подсказывало Эргету, что Ири сейчас нуждается именно в такой ласке.

Ири вздохнул прерывисто, а затем... затрясся и заплакал навзрыд.

Долго, мучительно, тяжело. И всё это время Эргет только крепче сжимал его плечи, впиваясь пальцами, пытаясь укачивать и понимая, что ещё никогда в жизни он не испытывал такого горячего желания придушить Мистраля... Мистраля? А может быть, обматерить злобно всю эту суку-жизнь. Так глупо всё получилось. Дебильно, идиотски, невероятно глупо. А не переступить через себя, не перешагнуть. Вот так вот. Жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем кажется на первый взгляд, ничто в ней не бывает просто, иногда всё простое оказывается вывернутым наизнанку, удивительно сложным. Живи и ни о чём не думай, да? — Брехня собачья. Когда болит, оно болит, и ничего с этим нельзя сделать. Даже когда разумом всё удивительно хорошо и просто понимается.

— Ильт... Я не могу. Не могу выносить это... — Ири давился, пытаясь успокоиться, и не в силах сделать это самостоятельно. Слишком долго боль копилась внутри, требуя выхода, и вот теперь прорвалась через плотину наводнением.

Ар отчаянно хватал Ильта за рукава, вряд ли понимая, зачем это делает, сминая крепкую ткань, словно утопающий соломину в надежде выплыть на спасительный берег, вытрясти нечто, что могло дать ответ, решить разом все проблемы.

— Почему так больно, Ильт? Почему? Почему оказалось так больно?

И что ответить? "Это любовь, мальчик. Не больно получить в спину нож, Ири, больно получить его от любимого человека, от того, кому верил. Ошибка, заблуждение, стечение обстоятельств — оправдать можно, чем угодно, признать, что виноват сам... Но да, это больно, Ири. Что тебе сказать, Ар? Крепись? Живи? Делай выводы? — Смешно.

Здесь нечего сказать, только молчать, бессильно стискивая зубы. Каждый человек обретает свой собственный опыт, своё понимание. Добро пожаловать во взрослую жизнь, Ири Ар. В эту реальную, сука, взрослую жизнь..."

Ар бормотал что-то бессвязное, плакал и ругался, вряд ли нуждаясь в советах Ильта. Всё он прекрасно понимал сам. Слишком хорошо понимал... Нечего и сказать. В том и дело, что сказать нечего. Всегда понимал. Золотой мальчик. Талантливая голова. Зачем же ты залез в это, Ар, если понимал, какого же ежа полез? Согласился. Верил, что выберешься? Верил, что окажешься сильнее Мистраля? Сумеешь устоять перед ним, не превратиться в одного из бесчисленных прилипал? Или так сильно любил, что не мог думать совершенно ни о чём? Вот и получил последствия. И бесполезно объяснять, тысячу раз повторять, что это было случайностью, и Мистраль действительно не виноват. Да пари было, но он не принял в нём участия... но допустил. В том-то и дело, что пари случилось именно с его негласного одобрения, потому что он не пресёк, не запретил. А почему должен был? Ведь вы ссорились постоянно, каждый день. С какой радости Мистралю вступаться за тебя... Но не объяснить. Не доказать. Ар упёрся рогом, и сам же страдал от того, что упёрся... Чего он хотел? Признания Мистраля? Чёрта с два, Ири! Мистраль никогда и никому не скажет этих слов, и непонятно зачем тебе нужны слова. Что за идиотизм, что за тупое, чудовищное упрямство требовать признания, непременной росписи кровью на договоре души, подтверждающей личный статус?! Признание, что большими буквами написано на лице Мистраля. Читается каждый день. Но Ири не видит. Нет, ему не нужно это негласное подтверждение.

Разумеется, любви просто так не существует. Разумеется, она требует жертв, обязательно масштабных, и остаётся радоваться, что у них с Алесом не так, по-нормальному, по-человечески. Когда нет этого непонимания, когда не надо непременно что-то кому-то доказывать.

"Любовь не доказывают, Ири. Она или есть, или её нет. И не удержишь, не создашь насильно и искусственно. Надо быть сильнее, уметь принять достойно. Но вы с Мистралем два слабака. Смешно и нелепо понять, как слабы бывают столь сильные личности, не боясь встать лицом к лицу перед настоящей опасностью, но позорно и трусливо сбегающие от собственных чувств. Поистине велик и загадочен мир и странны люди, его населяющие".

Постепенно рыдания Ири становились менее бурными. Он начал затихать, всхлипывая и успокаиваясь, к тому же сказалось действие вина, а Ильт по собственному опыту знал, каким эффектом оно обладает. С одного бокала можно было опьянеть, а Ири выпил их несколько, неудивительно, что его развезло.

Ильт осторожно уложил друга на кровать и, укрыв одеялом, лёг рядом, обнимая одной рукой, словно ребёнка, перебирая светлые волосы и думая о том, что впервые в жизни зол на Мистраля. По-настоящему зол, не имея вроде бы повода, но почти до бешеной ненависти.

Ему с самого начала не нравилась эти отношения. Сила Мистраля, его авторитарная властность, непреклонность и желание подчинить весь мир ранили свободолюбивого, похожего на золотистого мотылька Ири. И временами становилось откровенно непонятно, как обладая столь разными характерами, они вообще сумели найти общий язык? Полюбить так, что эта любовь вывернула обоих наизнанку.

Но в то же время, злясь на Мистраля, Ильт не мог не признать, что в этой затянувшейся войне нет победителей. Равнодушный Мистраль страдал, так же сильно, как и маленький Ири. А быть может гораздо сильнее, ведь во всём случившемся он откровенно винил себя. А Ири... Ири не мог простить, и у него были основания. Понимание подобных вещей способно здорово вывалять в дерьме, да только испачкало не Ири, а их — уродов, не сообразивших, насколько мерзко подобное пари, не придавших значения. А оно состоялось, пролетело по всей Академии гнилью, и никому в голову не пришло осознать эту гниль, пока на стол не была поставлена корзина с шампанским. Мерзкое понимание, мерзкая сцена, что и говорить. Ар — раздавленный, прибитый, словно пыльным мешком. Историю пытались замять, но не удержишь сплетню руками — слушки ползли, мерзкие, гадкие.

Такова суть человеческой натуры. Нам кажется, что мы хорошие, и, разумеется, все мы хорошие до поры, пока не приходит время посмотреть на себя со стороны чужими глазами. Тут-то и вылезает неприглядная правда о грехах и пороках, которые сами же и порождаем, не считая, что это важно. Глупость. Просто обычная глупость жестоких подростков. Все и всегда смеются над кем-нибудь, кого-то травят, над кем-то издеваются, мало кому приходит в голову задуматься о чувствах, включить некоторую осознанность за собственное поведение и вот... результат. Нарвались, осознали, нажрались дерьма, все разом. Уж Мистраль позаботился об этом в полной мере, устроив на мосту влюблённых откровенную резню. Реам погиб, а несколько человек, решивших сохранить лицо, признать вину и проявить благородство, в надежде, что их извинения примут, оказались покалечены. Были ли они виноваты? Настолько виноваты? Нет, пытались проявить порядочность — а вот чем всё закончилось.

И Мистралю это сошло с рук... чудовищно. Вызывает содрогание понимание собственной беспомощности перед жизнью, когда она бывает вот такой — странной, непредсказуемой, с абсолютно непонятными правилами. Тебе кажется, что ты всё контролируешь, но внезапно всё летит к чёрту, расползается по швам, и не удержать, и не собрать. Жутко. После случившегося в Академии царили траур и тишина, продолжающаяся до сих пор. Студиозы ходили по коридору только что не на цыпочках. Раньше Грандина Мистраля боготворили — теперь, теперь его боялись и ненавидели. Самое лучшее, что он мог сделать, — это убраться ко всем чертям, но не уберётся, пока здесь есть Ири — центр его вселенной.

Две вселенных не могут существовать рядом. Им не поместиться на одной территории.

— Ненавижу его... И люблю... И люблю, и ненавижу. Вот как такое может быть, Ильт? — прошептал Ири и по-детски шмыгнул носом.

Ильт вздохнул, не зная, что тут ответить. Он никогда не испытывал подобных чувств — или любил, или ненавидел. Всё было просто и понятно. Есть друзья, а есть враги. В тонких материях Эргет ничего не понимал и не смыслил. Посоветовать ничего не мог, не мог даже слова подобрать, подходящие для ситуации.

Ар вскинул голову, оказавшись неожиданно близко, и дальше Эргет и сам не понял, что именно произошло, но поддавшись внезапному необъяснимому порыву, он наклонился и поцеловал чужие заплаканные ресницы, собирая солёные капельки. Лизнул бархатистую кожу, пробуя на вкус.

От Ири исходил запах клубники и ванили, а мягкие полураскрытые губы оказались сладкими, хранящими терпкий вкус вина и шоколада. В последнее время Ар пристрастился к этому горьковатому, но такому восхитительному лакомству.

Восхитительный, божественный вкус, такой сладкий, податливый, желанный.

Ильт остановился, лишь ощутив удар по спине, увидел перепуганные ошарашенные глаза Ири, пьяные, но не настолько, чтобы совсем ничего не соображать. В эту секунду Эргет душу бы продал, чтобы Ар был пьян в стельку и ничего не понимал, не сопротивлялся, не останавливал его.

А затем, до Ильрана с запозданием дошло, что именно он делает, о чём думает, и чего желает...

— Ири!!! — Ильт вскочил, поспешно отстраняясь и чувствуя, что заливается багровой краской стыда. Заполыхали даже уши. Было дико неловко. Хуже того — стыдно. Вот так вот и вскрываются наши тайные намерения. Поступки. Хорош дружочек — нечего сказать! Переспать с Ири Аром мечтала вся Академия, слишком велико искушение, но это не значит, что Эргету пришло бы в голову осуществить подобное, он и думать не смел, запрещал себе. И вот на тебе — вино и близость Ара сыграли дурную шутку.

— Прости, — пробормотал Эргет, заикаясь, — прости. Чёрт, Ири, сам не знаю, что на меня вдруг нашло. Хотел тебя поддержать. Извини.

Он растерялся, судорожно обдумывая, как перевести случившееся в шутку.

Ар моргал несколько секунд, а затем, выбравшись из-под одеяла, виновато посмотрел на Ильрана, не отводя взгляда от его губ и покраснев ещё сильнее, чем Эргет, прошептал испуганно:

— Ильт, а ты... ты не мог бы сделать так ещё? Я хочу понять. Просто мне надо это... понять.

Он запнулся, и они замерли, не отрываясь глядя друг на друга.

— Ири! — сердце Ильта колотилось так, что ему казалось, ещё секунда — и оно выпрыгнет и убежит, ошалев от собственной трусости и того, что ему предлагают. Предлагают то, о чём он даже грезить не позволял, пресекая фантазии в заданном направлении — слишком недостижимой и несбыточной казалась подобная мечта.

— Сними рубашку, — попросил он хрипло, не сводя с Ара потемневших глаз. Сглотнул, всё ещё не в силах поверить собственным ушам, и добавил почти умоляюще, боясь, что он передумает, — пожалуйста.

Ири кивнул и потянулся к завязкам, немного смущаясь и робея и в то же время желая узнать правду о себе. Вино придало смелости и капельку безрассудства. Окажись он трезвее, ему и в голову бы не пришло экспериментировать, но сейчас что-то словно изменилось внутри, хотелось понять, сравнить ощущения, убедиться.

Ильт незаметно приблизился к нему, помогая стянуть одежду, попутно сбрасывая с себя халат и сорочку, одновременно заползая к Ару под одеяло, прежде чем до Ири дойдёт, что Ильт обнажён. Почему-то Эргет был на сто процентов уверен, что увидев его голым, Ири опомнится, испугается того, что именно они сейчас делают, и удерёт прежде, чем Ильт успеет прикоснуться к нему по-настоящему, воспользоваться единственным выпавшим в жизни шансом дотронуться до своего обожаемого кумира.

Сейчас Ильт не мог думать ни о чём, кроме этих солёных от слёз и, одновременно, сладких полураскрытых губ, добровольно подставляющихся под его поцелуи.

Он так давно желал этого. Но разве можно мечтать о том, что самому кажется святотатством? И всё что остаётся — это обожать издалека, поставить на пьедестал и преклоняться, желая, чтобы он был счастлив. Не с ним, разумеется. Кто такой Ильт? Так — пылинка, пешка под ногами таких богов, как Ири и Мистраль. Да и не нужны ему боги, у него есть Алес... Но отказаться от возможности узнать, как же это? Прикоснуться пальцами к своей святыне, понять, что эта живая плоть всего лишь на мгновение может принадлежать ему. Ильт и не жаждал большего — просто поцеловать.

Оказаться вором в чужой сокровищнице, утянув украдкой одну-единственную золотую монетку на память. Монетку, которую не продаст и не разменяет впоследствии, и может быть, не покажет никому. Кто же в здравом уме и твёрдой памяти откажется от возможности посетить сокровищницу?

Но верно говорят, человек алчен и всегда не довольствуется тем, что имеет, желая большего. Вот и Ильт, не в силах остановиться, зарылся пальцами в золотистые волосы, такие пушистые и мягкие, что хотелось постоянно трогать их, так же, как и нежную кожу, необычно смуглую, но такую бархатистую и гладкую.

Ар только испуганно вздохнул, осознав, что Ильт неожиданно уверенно увлекает его на подушки, и в следующее мгновение проворный юркий язычок ласково заскользил вдоль полураскрытых губ, осторожно проникая в рот робкой змейкой.

Это было приятно. Так же, как и деликатные руки, осторожно поглаживающие тело. Трепетные, нежные, но в то же время судорожно нетерпеливые, суетливые, столь непохожие на уверенные неторопливые ласки Мистраля, приносящие чувство абсолютной защищённости и вселенский покой.

Ильт оторвался на одно мгновение, заглянул Ири в глаза, проверяя реакцию и даря лёгкий поцелуй в аккуратный детский носик, с трудом удержавшись от желания укусить. Ар вызывал у него странное желание. Как аппетитное пирожное, которое безумно хочется съесть, потому что иначе оно может достаться кому-то ещё.

— Тебе приятно? — спросил он почти с испугом. Ири кивнул:

— Да. Очень.

На лице Ильрана отразилось облегчение, и в следующее мгновение он припал к шее Ири, вылизывая её и покрывая поцелуями, спускаясь вниз, дразня языком маленькие напряжённые камешки сосков, которые тянуло прикусить, чтобы услышать жалобный лёгкий вскрик. Протянув руку, забираясь в штаны, чтобы найти желанное напряжение внизу этого великолепного живота, или создать его, чтобы Ар уже не пожелал уходить. И кто знает, может быть, ему перепадёт не только одна монетка.

Осознав, к чему плавно подводит Ильран, становясь всё настойчивее и настойчивее, Ири мягко попытался его отстранить. Ему хотелось ласк, но не таких откровенных. Да и не собирался он заходить в экспериментах настолько далеко. И одного поцелуя хватило понять, что для него, как это ни печально принять, в мире существует только один человек — Грандин Мистраль, а всё остальное на его фоне воспринимается жалким, пресным, чужим, абсолютно чужим подобием.

— Ильт, — жалобно и виновато проговорил он, — прости. Я... не могу... с тобой.

— Почему? — Ильт остановился, тяжело дыша, глядя на Ара потемневшими пьяными глазами, его пальцы, не останавливаясь, судорожно дёргали застёжку чужого пояса, высвобождая пояс, ослабляя завязки.

— У тебя есть Александр. И... — он вскрикнул, ощутив, что Ильт расправившись с ремнём, решительно снимает с него штаны, схватился руками, притормаживая чужую активность.

— Ири, зачем ты так? — почти простонал Ильт. — Ты что не понимаешь, как я тебя хочу?! С ума схожу. Пожалуйста, малыш. Тебе будет хорошо со мной, тебе сейчас это необходимо. Давай. Не надо отказываться. Я буду нежен. Тебе понравится.

Он рывком откинул одеяло и, подхватив Ири под колени, стянул с него брюки, не обращая внимания на протесты.

Несмотря на кажущуюся хрупкость, Ильт обладал стальными мускулами, и Ар с внезапным страхом осознал, что не может справиться с чужим напором.

К тому же от вина у него кружилась голова, и от образовавшейся в теле слабости он просто не мог сопротивляться по-настоящему. Сил хватило по-детски уворачиваться и прикрываться руками, надеясь на благоразумие Ильта и понимая, что в этой ситуации полностью виноват сам. Ему не следовало приходить к Ильрану и не стоило поддаваться минутному порыву ощутить себя любимым и нужным. Ощутить уверенность и заботу чужих рук и тепло, которое, уходя, навсегда забрал с собой Грандин.

Смогу ли я быть счастлив когда-нибудь, испытав тот океан нежности, в котором он утопил меня?

— Ильт, правда... перестань. Я... Не надо, — он тщетно пытался спихнуть с себя разгорячённое гибкое тело. Гранатовые волосы падали ему на лицо и грудь, а яркие зелёные глаза буквально пронзали насквозь.

— Ири, пожалуйста, милый мой... — несмотря на своё желание, которое Ар ощущал самым недвусмысленным образом, Ильт не пытался войти в него. Уговаривал, гладил, растирая телом, упрашивал, целовал, ловя ускользающие губы, но тем не менее чётко удерживал определённую недозволенную границу.

Осознав это, Ири расслабился, с облегчением поняв, что как бы далеко Ильран не зашёл в своих действиях, изнасилование ему не грозит.

— Я же вижу, что с тобой происходит, — шепнул Ильт с напряжённым ожиданием, уткнувшись лбом в его плечо, — как ты страдаешь. Ты совершенно измучился, Ири. Пора остановиться. Не желаешь простить и хочешь забыть — перестань изводить себя. Я не знаю, что сделал с тобой Мистраль и чем он так околдовал тебя, но, Ири, клянусь богом, я не позволю тебе остаться в подобном состоянии. Даже если мне сейчас придется принудить тебя, я заставлю тебя забыть этого чёртова ублюдка.

Словно приняв решение, он снова приник к юноше, почти насильно раздвигая его ноги и просовывая ладонь между бёдер, чтобы заставить Ара пробудиться.

Ему это удалось, потому что, несмотря на протестующие возгласы, плоть Ири начала оживать под его настойчивыми пальцами, поддаваясь чисто физическим рефлексам, чувственной игре соблазна.

Однако сам Ар не хотел принимать поражения, и стоило Ильту расслабиться и отвлечься, как юноша, оттолкнув его, проворно соскользнул с кровати и, подхватив штаны, ринулся к дверям, но оказался слишком пьян, и координация движений подвела. Ильт подхватил его на полпути, помогая избегнуть падения, обнял за талию и почти без усилий увлёк обратно на кровать, ощущая, что ещё никогда не был так фантастически возбуждён. Один взгляд на соблазнительное светловолосое совершенство лишал рассудка, заставляя мысли вылететь из головы.

Он уже не думал о том, что Ири продолжает сопротивляться. Просто не мог думать.

Опомнился Эргет, лишь ощутив, что его отрывают от Ара самым безжалостным образом, а затем сильный удар по лицу окончательно привёл его в чувство.

Алес возвышался над ним грозной башней, больно сдавив любовника за шею и занеся ладонь для оплеухи.

— Спятил?! — почти рявкнул он, и, видя, что Ильт не в состоянии опомниться, ударил снова, зло и беспощадно.

Решив проведать рыжую бестию, он никак не ожидал, что застанет подобную картину. Если бы Ильт просто изменил ему, это куда ни шло.

Несмотря на свою демонстративную ревность, Алес относился к числу тех людей, которые смотрели на подобные шалости сквозь пальцы, воспринимая их совершенно спокойно, с мудрым пониманием. Если его мальчику хотелось разнообразия, Александр не буйствовал, считая глупым удерживать друг друга на привязи в возрасте, созданном исключительно для того, чтобы нагуляться, как следует. Они были настолько прочной парой, что их отношения не могли омрачить никакие случайные связи и мелкие интрижки, их любовь родилась и сложилась с детских лет. Они самозабвенно мутузили друг друга совочками в песочнице и на свидания ходили пешком под стол, держась за ручки и целуясь с детской искренней непосредственностью малышей, осознавших радостное желание чмокать то, что желанно. Им даже в голову не приходило, что у них что-то неправильно, не так. Эти чувства были естественны, легки, постоянны, в них возможно даже не было порога влюблённости, они просто любили всегда, мешая одновременно понятия лучших друзей и любовников. Александру и в голову бы не пришло ревновать. Ревнуют от неуверенности и отсутствия доверия, а у них с этим проблем никогда возникало.

Но то, что предстало его глазам, выходило за всякие рамки понимания: Ильт, его драгоценный Ильт, пытался изнасиловать Ири Ара, который не кричал и не звал на помощь, но так отчаянно и упорно сопротивлялся, что становилось ясно — Ильт явно переоценил возможности собственного обаяния.

— Приди в себя! Немедленно! Жить надоело?

Алес отвесил Ильту ещё несколько хлёстких пощёчин. Бросил короткий взгляд на распростёртое на скомканных простынях тело и отвёл глаза, сглотнув и стараясь выкинуть из головы увиденное.

Ири полулежал, облокотившись на руки, тяжело дыша, глядя на Алеса огромными испуганными глазами. Удивительно прекрасный и желанный в какой-то детской порочной невинности, абсолютно не осознающей собственной ауры соблазна.

Наконец Ири выпрямился гибким естественным движением, торопливо натягивая на себя одеяло, чтобы прикрыться, и ища глазами одежду, понимая, что если от Алеса достанется и ему заодно, то избиение будет заслуженным, просто не хотелось бы оказаться в этот момент унизительно голым.

— Не могу... Он меня с ума сводит, — простонал Ильт, задыхаясь и позволяя Алесу удержать себя. — Я всего лишь хотел... немного...

Он почти машинально вытянул руки, желая заключить отпрянувшего юношу в объятья.

Алес снова замахнулся, но его остановил окрик Ири:

— Алес, нет! Не надо. Это... это моя вина! — он, прикрываясь одеялом, опустил голову. — Я попросил Ильта поцеловать себя. Я не знаю, зачем. Правда, не знаю... Прости. Если хочешь кого-то избить, то избей меня, я это заслужил, — пробормотал он, стыдясь поднять глаза. Выглядел он при этом так жалобно, что сердиться на него оказалось попросту невозможно. — Я... я сейчас уйду...

Он, скорчившись, обхватил себя за плечи, не замечая, что одеяло сползло вниз, и что от увиденного даже хладнокровный Алес застыл, лишившись дара речи, не в силах отвезти глаз от беззащитного пушистого затылка, нежной шеи, немного выступающих ключиц, совершенных линий тела, изящного и хрупкого, с плавными изгибами бёдер, тонкой талией и плоским животом с кубиками пресса.

Ар не выглядел хрупким, скорее поразительно ладным, компактным, идеально сложенным и в меру мускулистым из-за постоянных тренировок с Грандином. Но каждая мышца, перекатывающаяся под бархатистой кожей, казалась поразительно гладкой и настолько влекущей, что хотелось припасть губами и обрисовать языком, повторяя выступающий соблазнительный рельеф.

Не понимая, что с ним творится, и куда летит рассудок, очевидно в том же направлении, куда до этого благополучно отправились мозги Ильрана, Алес, выпустив Ильта, опустился на кровать за спиной Ири, решительно обнимая за плечи вздрогнувшего юношу, не совсем понимающего подобной дружеской реакции. Поймал затуманенный взгляд Ильта. В эту секунду он разделял его мысли как никогда.

— Боже, ну разве можно быть таким наивным, Ири, — прошептал Алес в маленькое нежное ушко и, одной рукой продолжая обнимать Ара, отобрал у него одеяло, отбросив на пол, и давая Ильту возможность продолжать начатое. — Ты хоть немного представляешь, насколько ты красив, малыш? И как легко из-за тебя потерять голову?

Ар испуганно охнул, осознав, что Ильт раздвигает его колени, а Алес, обняв поперёк груди, припадает к шее, одновременно поглаживая пресс.

— Не надо никуда уходить. Если хочешь забыть Мистраля, сейчас самое время попытаться это сделать. Избить тебя? Дурашка. Тебя не избить, за тебя драться надо. А теперь расслабься и просто получай удовольствие. Выкинь мысли из головы. Всё. Просто чувствуй.

Ири откровенно растерялся, а когда попытался ответить, губы Алеса накрыли его рот, а язык проник в бархатистую пещерку рта.

Ар задёргался, не зная, куда ему податься: то ли вперёд, то ли назад, продолжать бессмысленное сопротивление или последовать совету Алеса. Но в это мгновение руки Ильта подхватили его за ягодицы, приподнимая, а проворный язычок коснулся внезапно пробудившейся очень сильной эрекции, тогда как один из пальцев, очень осторожно и аккуратно проскользнул внутрь, уверенно отыскивая самое чувствительное местечко.

— Алес, там всё очень узкое, — непонятно зачем сообщил Ильт и почти простонал, вновь обхватывая его плоть, — бог мой, такой горячий, восхитительный! Малыш... Не сжимай так... глупенький, ты же хочешь этого.

Ар пытался бороться из последних сил, но то, что вытворяли с его телом эти двое, было невероятно. Водопад ласки в четыре руки, Ири буквально утонул, захлебнулся в нём, растворяясь в ощущениях и перестав различать, кому принадлежат те или иные прикосновения, слившиеся в непрерывный ряд движений двух опытных любовников, взявшихся за него всерьёз с целью заставить выбросить из головы Грандина Мистраля.

Алекс целовал его, не давая разбить поцелуй и высказать протест до того, как ему совершенно не захочется протестовать. Сравниться с Мистралем в искусстве любви представлялось сложным, но двое против одного — вполне уравнивало шансы.

Ири почти задыхался, понимая, что ему не хватает воздуха, ибо уже буквально через минуту, он стонал во весь голос, потому что своим проворным языком Ильт вытворял нечто немыслимое. То втягивал целиком, почти прикусывая, то нежно скользил по венкам, обрисовывая их, как художник рисующий кистью, не забывая ласкать яички и чувствительную кожаную перемычку на границе света и тьмы, которые сейчас мелькали и кружились перед глазами.

Алес на мгновение оторвался от него, не переставая растирать ладонями, совмещая ласки с поцелуями, покрывая шею, плечи и грудь. Атаковал нежное ушко лёгкими, но удивительно чувствительными укусами.

Это было странно и, одновременно, слишком здорово. Настолько здорово, что от острого мучительного наслаждения хотелось кричать, а когда Ильт, посмеиваясь, разжал губы, выпуская его окаменевшую плоть на свободу, Ири разочарованно всхлипнул, подаваясь бёдрами ему навстречу, насаживаясь на его пальцы, которых каким-то образом оказалось уже два, беззвучно умоляя продолжать и в то же время стыдясь этого продолжения.

— Не бойся, тебе понравится, — пообещал Алес, останавливаясь, чтобы сбросить с себя рубашку, и снова принимаясь ласкать, переходя на грудь, слегка выкручивая и пощипывая соски, достаточно умело и технично, чтобы это не причиняло боли, а будоражило, раззадоривая удовольствие.

— Давай же, милый... не закрывайся, — недовольно пробормотал Ильт, видя, что Ар тщетно пытается ускользнуть от его пальцев, — тебе ведь это нравится. Ах, так! — Ири почти закричал от пронзительного наслаждения, когда Ильт, мстительно усмехнувшись, вновь втянул его в себя и принялся двигать внутри него пальцами, раздвигая их, работая ими более интенсивно, чтобы, выбрав момент, ввести уже три пальца. — Вот тебе, непослушный мальчик, — пробормотал он удовлетворённо.

Ар вскрикнул, готовый кончить, и застонал от разочарования, осознав, что садист Ильт отпускает его на свободу и перестаёт двигаться. Он рванулся ему навстречу, изо всех сил желая получить облегчение, но жестокость Ильта, похоже, не знала границ.

— Я... ннеее...

— Расслабься, Ири. Не захочешь — ничего не произойдёт. Принуждать тебя никто не будет. Но, похоже, ты не против, — Алес снова приник к его губам, вызвав судорожный прерывистый стон и не давая Ири продолжить.

— Совершенно не против, — подтвердил Ильт, с удовольствием наблюдая за результатом своих действий.

Ири бешено двигал бёдрами, беззвучно умоляя, извивался в неудовлетворенной истоме. Но Ильт, неумолимо бросив его в секунде от рая, неторопливо двинулся выше, вызывая желание придушить его за подобную подлость.

Ар протестующее вскинул руки, желая вернуть гадского Ильта на место. Алес мягко перехватил его ладони, сплетая пальцы со своими и покрывая его запястья лёгкими, как бабочка, поцелуями, одновременно запуская пальцы в шевелюру Ильта и лаская своего любовника, методично вылизывающего живот Ири.

Через несколько минут Ири перестал понимать, откуда приходят прикосновения, они просто вспыхивали повсюду. Он полностью растворился в них, покорно и податливо отдаваясь во власть чужих рук и губ, отвечая на эти ласки и щедро даря свои, даже не пытаясь контролировать процесс разумом, а полностью положившись на волю ощущений и инстинктов.

Лишь на одно мгновение он протестующее сжался, ощутив вновь проникающие в себя неожиданно уверенные и сильные пальцы — Алес. В это время член Ильта начал методично и настойчиво толкаться к нему в рот и заполнил его целиком. Ильт, уговаривая, придерживал его за волосы, ласково поглаживая спину и ритмично двигая бёдрами, вбиваясь до самого горла, в то время как Алес, не забывая ублажать, растягивал его пальцами.

Ощутив болезненное проникновение, Ири застонал, пытаясь освободиться, но ему не позволили, уверенно фиксируя одновременно с двух сторон. Алес оказался слишком большим, заполняя собой до самого основания, и Ири казалось, что он сейчас не выдержит. Было неудивительно, что они так долго готовили его к вторжению, ибо принять Алеса в себя оказалось достаточно проблематично. Ар протестующее мычал, двигая ягодицами, и в итоге сжимал Алеса так плотно, что тот буквально зарычал сквозь сжатые зубы, понимая, что Ири своими поспешными действиями лишает его всяческого удовольствия, и он не сможет сдержаться и кончит, так и не успев войти во вкус.

Размахнувшись, он со всего размаха шлёпнул Ара по ягодицам, оставляя на его попке алый след. Ири вскрикнул, и в тот же миг всё внутри него сжалось короткими неистовыми судорогами наступившего оргазма, заставив Алеса взорваться феерическим стоном удовольствия от убийственно возбуждающего зрелища и, одновременно, от обхвативших его ствол тугих горячих стенок. В глазах замелькали точки. С другой стороны со стоном кончил Ильт.

— Нет, Ири! Не смей! Проглоти всё до конца, — услышал он умоляюще-приказное. — Да, милый. Вот так. Ты чудо. Умница.

Ильт нежно и благодарно обхватил лицо, Ири целуя его. Алес обессилено привалился к его спине, прижимая к своему телу и не покидая этого блаженного уютного рая, зная, что через несколько минут он подарит ему ещё одно, гораздо более долгое удовольствие, целуя Ара и начиная возбуждаться снова.

Остановился, лишь услышав внезапный мучительный стон, и понял, что стон этот не принадлежит никому из них. Вскинул глаза и замер, похолодев на мгновение, встретившись взглядом с белым, как простыня, Грандином Мистралем.

Ради чего он пришёл сюда... Что ему могло понадобиться в комнате Эргета, и почему он вошёл без спроса и без стука — не имело значения. Главное было в том, что он увидел.

А Ири и Ильт, увлечённые друг другом, не замечали никого и ничего вокруг. Целовались и тёрлись носами, напоминая ласкающихся котят, нашедших соратника в желании дурить и нежиться на пару.

Они не заметили внезапного напряжения Алеса, всё ещё прижимающего Ири к своей груди. Прижимающего и не желающего выпускать, даже если бы в дверях сейчас стояла тысяча Мистралей, и ясно дающего это понять вошедшему.

Мистраль стоял, закусив ладонь, и судя по алой струйке, стекающей по белоснежному манжету, увиденное смогло выбить его из колеи, а затем он повернулся и так же тихо вышел, навсегда пробив барьер эмоционального порога Алеса взглядом. Жутким взглядом абсолютно пустых глаз.

Глава 34

Ири не искал причин для оправдания собственного безрассудства, не испытывал вины, разве что мимолётную горечь от того, что пошёл на это, поддавшись животному инстинкту получить немного тепла, любви, заботы — всего того, в чём он раньше не нуждался. Но вот, открыв для него берега этого бесконечного моря, Мистраль исчез из его жизни...

И там, на том месте, где он был, осталась дыра. Дыра, которую оказалось невозможно заполнить — лишь обмануть себя иллюзией облегчающего боль заблуждения. Нет, он не сожалел. Случившееся не вызвало никаких эмоций, кроме осознания собственной душевной пустоты, вакуума, страшного, затягивающего, бездонного в остром понимании, что им не повернуть назад... Никак. Никогда. Предательство встало между ними непреодолимой стеной, и странно и удивительно оказалось, что пытаясь всё понять и осознать умом, сердцем Ири не мог простить. Он бы желал, но ощущение случившейся мерзости вызывало острую тошноту и непреодолимый отвратный спазм. Не видеть Мистраля было мучительно, но ещё мучительнее было видеть его, соприкасаться каждый день в жутком цепенящем понимании, что Мистраль... Всё это время Мистраль просто использовал его, развлекаясь с ним в угоду собственной прихоти, не считая для себя возможным сказать трёх слов, которые могли бы их спасти... Но, в понимании Мистраля, Ири оказался попросту не достоин их... ...Бутылка шампанского — вот и вся цена этой несуществующей любви. Кому ты поверил, Ири? Кому же ты поверил, глупец... Бутылка шампанского... Мистраль переплатил за тебя, Ири!

Несмотря на то, что Ильт и Алес, готовые щедро поделиться собственным чувством, отчаянно пытались растормошить его всеми силами, Ири внезапно понял, что восхитительная безумная ночь была первой и последней.

Он ушёл. Безумно благодарный обоим за то, что они смогли вытянуть его из чёрной бездонной ямы, на некоторую более-менее устойчивую поверхность безразличия и собственного существования. Теперь ему почти не было больно. Было просто никак, и с этим "никак" оказалось можно жить.

К тому же, Мистраль перестал появляться в Академии. Ири не мог понять, куда он внезапно исчез, но в то же время испытывал облегчение от возможности не пересекаться с ним. Это помогало держаться и как-то начать оживать и даже шутить. Вряд ли он мог стать прежним. Спустя время он снова смеялся, и те, кто не знал его близко, пожалуй, могли бы утверждать, что Ири полностью оправился от нанесённой раны. Но не Ильт, не Алес и не Грандин Мистраль.

* * *

**

Алес и Грандин стояли напротив друг друга на пронзительном речном ветру.

Секундантов не было, да Алесу и не пришло бы в голову пытаться пригласить их.

Он сам назначил Мистралю встречу здесь, вдалеке от людских глаз, зная, что Грандин придёт. Придёт, чтобы убить его. Алес не боялся смерти, он боялся лишь за Ильта. И теперь ради него оказался готов умереть, чтобы своей смертью отвратить кару от него и искупить грех, который они совершили, — они посягнули на то, что принадлежало Мистралю.

В каких бы отношениях ни находились сейчас он и Ири, то, что сделали Алес и Ильт, не могло пройти бесследно, не могло быть оправдано в его глазах.

Подставляя лицо стылому ветру, с безразличием рассматривая серое небо, из которого накрапывал мелкий холодный дождик, Алес мысленно прогонял перед собой свою жизнь, и раз за разом приходил к выводу, что ему не о чем сожалеть.

Скандал в Академии разгорится нешуточный. Всё-таки, в отличие от Реама, он был из очень благородной семьи.

Говорили, что Грандин убил Андреаса в честном поединке. Но какой это, к дьяволу, честный поединок, если Мистраль на голову выше всех владеет шпагой, и если, кто и может противостоять ему, то это Ар?! Но идти к Ири после того, что было между ними? Да Алес бы и не унизился никогда до подобного.

Единственное, о чём он сожалел сейчас, — о том, что не смог попрощаться с Ильтом, потому что не мог сказать. Эргет бы попытался остановить, не отпустил, но, защищая жизнь любимого, Алес не мог не пойти. Написал прощальное письмо, которое, возможно, найдут в его комнате. Письмо, в котором впервые не сказал рыжеволосой язве, что любит его. Зачем слова? Зачем Ильрану знать причину? Винить себя, ненавидеть Ири и Мистраля. Возможно, дуэль удастся скрыть. Мист никогда не болтал языком, и смерть Алеса останется загадкой для окружающих. А Ильран... Рано или поздно Ильран утешится, сможет это пережить. Может быть рядом будет Ири — единственный, кого Алес мог представить с ним, не испытывая волны ревности и боли. Правда, имеет ли это значение теперь?

Ещё Александр сожалел о том, что в ту ночь увидел выражение глаз Мистраля. Взгляд, который невозможно забыть или стереть из памяти. Словно удар под дых острым ножом. Может быть, смерть станет желанным избавлением от пожирающего чувства вины, которое можно рационализировать, оправдать, но... оно грызло изнутри, как ни верти.

Теперь этот взгляд не позволял ему испытывать ненависти. И хотя Алес пытался себя накрутить перед предстоящим поединком, не желая исполнять роль покорной жертвы на заклании, накрутить не удавалось. На душе было погано, пусто и удивительно гадко.

Винить оказалось некого. Абсолютно некого. Как же странно, смешно и нелепо способна сложиться жизнь, выбросив пустые карты в колоде абсурда. Когда не существует причин и следствий, просто неудачное стечение обстоятельств. И ты вроде бы всё ещё можешь сыграть и попытаться изменить этот расклад, но понимаешь, что уже проиграл и выхода действительно не существует, разве что сбежать, бросив всё. Но есть такие поступки и действия, которые мужчине невозможно совершить даже ради спасения собственной жизни, потому что настоящий мужчина должен понимать, что значит слово "честь". Всего лишь слово. Слово, ради которого он шёл на откровенное самоубийство, потому что никогда не смог бы жить, презирая и не уважая самого себя.

Вспоминая ту ночь, полную сумасшествия, Алес с горькой ухмылкой констатировал факт, что повторись всё это снова, вряд ли бы его выбор стал другим.

Мистраль, сломавший то, что оказалось нельзя ломать, свершивший святотатство в храме, загасивший извечный огонь, согревающий людей... Винить ли Прометея в том, что его тронули человеческие страдания, и он пошёл наперекор воле Зевса, украв у него собственность?

Хотелось надеяться, что они сумели "вытащить" Ири. Может он и не стал счастлив, но в одном Алес был твёрдо уверен: в том, что после случившегося, юноше стало гораздо легче, как бы это не звучало, не выглядело и не воспринималось со стороны.

Вряд ли они сумели бы по-настоящему исцелить его. Исцелить Ара мог только Мистраль. Но Грандин отныне умер в его глазах, а трупы души не обладают чудодейственной силой.

Будь у нас больше времени, — Алес поморщился от стылого ветра, с безразличием констатируя, что абсолютно равнодушно воспринимает собственную будущую смерть, позволив себе размышлять о вещах, совершенно далёких от подготовки души к вечному.

Неприятно ощущать себя подлецом в глазах бывшего друга. И бесполезно оправдываться, просто не за что. Все они стали жертвой собственных обстоятельств. Глупо. Но случившееся произошло. Его не отменить. Пришла пора платить по счетам.

В том, что всё закончится здесь, Александр даже не сомневался.

Взгляд Мистраля в дверях — маленькая личная смерть, откровенный приговор.

Оправится ли он от увиденного, сможет ли простить — не имело значения, этот взгляд дал ясно понять одно: Мистраль не оставит в живых никого, кто посмел прикоснуться к его возлюбленному.

Ири Ар... Может правильно ты сделал, что ушёл от него. Ведь каждый раз при взгляде на тебя в глазах Грандина читалась лишь одна надпись: "Собственность Мистраля". Ты всё правильно понял, малыш. Абсолютно всё правильно понял. Для Грандина ты не более чем игрушка. Личная вещь. Прихоть эгоизма и самолюбия. Но возможно ли быть настолько одержимым вещью? Прихотью без любви?

Алес грустно усмехнулся. Он единственный, кому на краткий миг болезненного прозрения была открыта очевидная истина, и теперь он унесёт эту тайну с собой в могилу. Слабость Мистраля. Ири Ар, будет ли тебе когда-нибудь дано понимание, что же ты сотворил с ним?

Александр посмотрел на часы. "Ожидание смерти хуже самой смерти" — вот уж великая истина, которую теперь не донести до потомков. Но он сам виноват, что пришёл на место встречи раньше, и теперь мёрз в одиночестве у реки, созерцая унылый пейзаж, постепенно приходя в состояние раздражения, нетерпения и почти сарказма от мысли, что сдохнуть окажется не самым худшим вариантом альтеративе мокнуть под дождём.

Он искренне надеялся, что Мистраль проявит благородство не отказать в "последней просьбе" и удовлетворится одной жертвой.

В собственных глазах Александр не считал себя подлецом или подонком, а мнение самого Мистраля вряд ли может служить единственно показательным. До всего случившегося они считались почти друзьями, если только в лексиконе Грандина Мистраля вообще существует понятие "друзья".

Я ни о чём не сожалею. Мне не за что винить себя, — подумал Алес с внезапно проснувшейся злостью и почти улыбнулся, когда увидел остановившуюся карету и выходящего из неё Мистраля.

Грандин велел кучеру подождать.

Вот как?! Надеется управиться быстро? — с неприятным раздражением Алес откинул плащ и положил руку на эфес шпаги, демонстрируя полнейшее понимание собственных и чужих намерений. — Что же, вынужден тебя разочаровать, ледяной принц, может я и подохну, но не так скоро, как ты надеешься. Не одному тебе приходилось тренировался с Ири. Хоть это и было до тебя. А потом появился ты и забрал его себе. Присвоил, чтобы сломать, погасить его свет. Пожалуй, за это тебя стоит ненавидеть. Вот только... не получается.

До чего же паскудно осознавать себя винтиком, угодившим в жернова чужих разборок.

Грандин подошёл небрежной походкой. Ветер трепал роскошные волосы, тщательно собранные в хвост, безуспешно пытался сорвать длинный плащ, демонстрируя великолепный камзол и шпагу, придерживаемую, чтобы не била по бедру.

Тёмные прищуренные глаза созерцали Алеса в нехорошей задумчивости, но в них не было ни капли неуверенности и сомнения, а лишь окончательное принятое решение. Жребий брошен. Осталось перейти реку судьбы. Мистраль остановился напротив, слегка кивнув в знак приветствия — скорее дань приличиям, чем желание общаться с противником.

Лишь теперь Алес разглядел глубокие синие круги, залёгшие под глазами Грандина, неестественную мертвенную бледность лица и глубокую, ранее не замеченную горькую складку в области губ, морщину, которая вряд ли сможет разгладиться.

Говорят, люди стареют от горя, и сейчас перед ним стоял яркий живой пример. Но даже невыспавшийся и измученный, столь ясно отмеченный печатью страдания, Мистраль оставался прекрасен как божество, что, наверное, невозможно было у него отнять. Сейчас он казался даже более притягательным, чем раньше. С его лица впервые исчезли надменность и высокомерие и та почти неуловимая мина брезгливости, которая удерживала желающих преклониться перед ним людей на тонкой, едва ощутимой грани, позволяя им сохранять собственное достоинство перед откровенной демонстрацией того, что они не более чем пыль под ногами Мистраля, никчемный человеческий мусор, на который ему было откровенно плевать. А вот сейчас, сейчас перед Александром стоял обычный человек, такой же, как и все, простой смертный, знающий горе и страдание, понимающий, что он ничем не лучше остальных, разве что более удачлив, познавший, что значит боль падения, увидевший меру собственной души. Но за этим человеком, вот за таким вот новым Мистралем Алес, не задумываясь, мог бы последовать на край света, отдать свою жизнь...

Но нужна ли ему моя жизнь? — пришла внезапная мысль. Смутное, начинающее просыпаться осмысление, вызванное печатью страшной бесконечной усталости, лежащей на лице Мистраля, прямого как струна. Но какой же ценой давались ему эти прямота и естественность? Грандин стоял ровно, небрежно, но одновременно горбился, потому что ноша, тянувшая его к земле, оказалась слишком тяжела.

— Будем драться? — спросил Алес севшим голосом, мысленно ругая себя за неожиданную слабость голосовых связок, но вдруг чётко понял: как только Мистраль достанет шпагу, Александр без колебаний даст себя убить. Хотя бы ради того, чтобы никогда и никому на свете не рассказать, что однажды увидел этого ангела павшим. Мистраля Грандина больше не существовало. Он был мёртв. Ходячий живой труп. Такой же абсолютно безжизненный, как и тот другой, светловолосый раздавленный бог, чью веру осквернили, а алтари разбили в прах, переплавив статуи в золотые монеты, чтобы отметить учинённое разорение шампанским. Смутная тень того, кого он видел всего лишь несколько часов назад.

Да есть ли в этом смысл?

Алесу захотелось кричать. Сказать что-нибудь, схватить Мистраля за плечи, трясти, в кровь измочалить прекрасное, лишённое выражения лицо, чтобы вложить в него понимание, смысл, смутный проблеск сознания.

Ну сделай же что-нибудь!!!!! Сделай хоть что-нибудь, Мистраль. Останови это безумие!!! Неужели на свете не существует вещей более важных и ценных, чем ваше неуёмное тщеславие. Ты же всегда был честен, Мистраль, неужели сейчас станешь лгать в очевидном. Вы же убиваете друг друга... Глупцы... Слепые безумные глупцы.

Но Алес молчал, не в силах произнести ни слова. Словно, решившись издать первую фразу, его горло оцепенело, перехваченное спазмом отчаяния и раздирающего душу осознания.

Всё кончено. Бесполезно. Вряд ли Мистраль пожелает выслушать его, а если и пожелает, воспримет эти слова, как попытку оправдаться и избежать неизбежного.

Александр молчал, отчаянно кусая губы. Вот иногда, бывают такие моменты, когда приходиться постигать цену собственных мыслей и поступков. Он безумно желал заговорить, но... Собственная гордость не позволяла ему совершить этот порыв. Его убьют через несколько минут, а всё, о чём он способен думать, — не о сохранении своей жизни, а о том, чтобы остаться достойным уважения в глазах собственного палача. Вот она — правда человеческой натуры, закалённой в горниле упрямства и характера, когда разум становится настолько совершенным, что преодолевает любые животные инстинкты самосохранения. У дураков хотя бы есть оправдание, они идут на смерть ради высоких идей. Ради чего здесь стоит он, Алес? Почему могущий спастись упорно молчит?

Грандин смотрел на Александра с удивлённым, слегка рассеянным недоумением, словно этот внутренний монолог отпечатался на лице Алеса, а может быть, всё было гораздо прозаичнее, и Мистраль, погружённый в собственные мысли, попросту вспомнил о его существовании, озадачившись тем, что рядом с ним есть посторонние.

На мгновение Алесу захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что он не спит и это не кошмарный сон, пробудиться от которого юноша оказался не в состоянии, пойманный в плен жуткой властью магнетических, лишённых души глаз Грандина — зрелищем невыносимым, словно видишь перед собой покойника или существо из потустороннего мира. И вряд ли Мистраль сам понимал, насколько чудовищным он воспринимается сейчас.

Грандин, не замечая его реакции, безразлично покачал головой и спросил до тошнотворного просто, так просто, что у Александра подкосились ноги:

— Зачем?

Усталость, безумная, опустошающая, почти высасывающая душу, в каждом жесте, в каждом слове, затягивающая за собой всех, кто рискнул приблизиться к этой бездне.

Мистраль, что тебе сказать? Сможешь ли ты понять и простить... Хотя бы... понять.

— Действительно... зачем? — повторил Алес, некрасиво кривя рот.

А потом, опомнившись, сделал то, что хотел и должен был сделать давным-давно. Подлетел к Мистралю и схватил его за плечи, ударив по лицу наотмашь, заорал, сотрясая за отвороты плаща, пытаясь стереть это страшное безразличие ударом кулака.

— Действительно, зачем? Зачем... Это же не я трахал Ара! Не я засаживал ему по самое горло... Не...

Слова исчезли, оборванные короткой тусклой молнией стального взгляда. Но ничего не произошло, только ладонь Мистраля жёстко и болезненно перехватила его кулак, останавливая, но не мешая ему говорить.

— Продолжай, — сказал Мистраль спокойно и равнодушно, — только не размахивай кулаками. Мне бы всё-таки не хотелось убивать тебя.

— Что? — Алес растерялся, не понимая, что здесь происходит.

Он специально провоцирует Грандина, но вместо этого....

Лицо Мистраля внезапно исказила болезненная судорожная гримаса, из горла едва не вырвался задавленный в зародыше всхлип, но справившись со слабостью, ледяной принц, взял себя в руки, оставляя гадать: было или показалось.

— Всё кончено, Алес, — бесцветно сообщил он, — между мной и Ири всё кончено. Больше не существует ничего, что можно разрушить, — прибавил он с каким-то мазохистским сарказмом.

— Мистраль... Я не смог остановиться... Мне больше нечего сказать, — с горечью отозвался Алес, медленно опуская руки и высвобождая его одежду. Грандин кивнул, автоматически убирая ладонь. — Но извиняться я не стану, единственное сожаление ко...

— Избавь от подробностей, — Мистраль пренебрежительно фыркнул, обрывая монолог, на мгновение являя себя прежнего, и прибавил, снова исчезнув под маской нового уставшего Мистраля. — Тебе не нужно передо мной оправдываться. Ты только за этим меня вызвал?

— Но... я думал... — Алес снова поплыл, испытывая головокружение и острую неуверенность в происходящем, потому что всё происходило совершенно иначе, чем должно было быть. — Я думал, мы... будем драться. Разве ты не собирался... убить меня? — окончание далось с трудом, но Алес заставил вытолкнуть из себя последнюю часть фразы.

-Тебя?! — в глазах Мистраля снова отразилась вся агония мира. — За что? За то, что ты сумел сделать то, что не сумел сделать я? — он судорожно, неестественно расхохотался и резко оборвал смех, слишком похожий на истерику. — Позаботься о нём, Алес.

Грандин повернулся и пошёл, не оборачиваясь.

— Перекладываешь свою ответственность на других? Как я смогу позаботиться о нём теперь? — хотел ответить Алес, догнать, крикнуть.

Но Александр ничего не сказал, поднимая голову к небу и радуясь, что полил дождь, ливень, хлынувший стеной, и что Мистраль не смотрит на него, а он не видит в эту секунду выражения лица Мистраля.

Благословенный дождь, милосердный, господний дождь, позволяющий мужчинам плакать, не боясь позора собственной слабости.

Глава

Эргет нашёл Ири после время завтрака. Ар собирал чемоданы и готовился к отъезду, разложив вещи на кровати и размышляя, что имеет смысл взять, а что разумнее будет оставить. Роскошный гардероб занимал много места и не всегда мог пригодиться.

Позавчера в Академию прибыл посыльный от министра Лана и, наверное, даже он был смущён откровенным облегчением, промелькнувшим в глазах юноши при известии о том, что министр желает видеть его незамедлительно.

— Ты как? — Эргет зашёл в комнату, прикрывая за собой дверь и осторожно обходя царивший разгром — книги, учебники и прочие полезные и не очень мелочи и безделушки, что составляли нехитрое вещественное бытие каждого студента.

Ири рассеяно улыбнулся и кивнул на единственный свободный стул, продолжая складывать вещи. Эргет, преодолев комнату тремя шагами, обнял его, притягивая к себе спиной. Неестественная застывшая поза Ара с рубашкой в руках сообщила ему гораздо больше, чем слова.

Юноша отстранился и потерянно сел на краешек кровати, преданно заглядывая Ири в глаза:

— Малыш... мы совершили ошибку? Ты почти не разговариваешь со мной после... той ночи.

Ар повернул голову, наградив его слегка удивлённым взглядом, и с неуловимым вздохом, отложив багаж в сторону, присел рядом.

— Я ни о чём не сожалею, Ильт, не бери в голову, — твёрдо ответил он, — вы с Алесом — единственное, о чём я вообще никогда не стану сожалеть.

— Тогда... почему? — в отличие от Мистраля или того же Алеса, Ильт был очень осторожен в соблюдении дистанции и сейчас мучительно гадал: можно ли ему обнять Ири, взять за руку, и как он поведёт себя. Если оттолкнёт, это будет очень больно. Словно осознав чужие сомнения, Ири первый накрыл его пальцы ладонью:

— Ильт, не надумывай. В наших отношениях ничего не изменилось. И по-хорошему, я вам сильно благодарен, даже если за подобные вещи не принято благодарить, но... вы мне помогли, это так. Просто сейчас обстоятельства изменились. Мне стоит уехать. И я думаю, ты сам понимаешь, как жестоко пытаться меня здесь удерживать.

Ильт грустно кивнул.

— Ты прав. Но и не прав. Ири, нам было бы неплохо вместе. Тебе было бы неплохо с нами, поверь, мы могли бы...

— Прости, но я так не считаю, — Ар вздохнул, проведя ладонью по лицу, пытаясь содрать с себя любое упоминание слова "поверь", отозвавшееся в груди болезненной резью. Ильт с внезапным страхом осознал, что Ири повзрослел. Очень повзрослел и изменился, жутко, почти до неузнаваемости. Сидящий рядом мальчик, внезапно показался совершенно чужим и далёким.

— Третий — лишний, Ильран. Иначе и быть не может, — губы Ири тронула странная гримаса, почти неуловимая игра света и тени. Он снова взялся за рубаху, машинально складывая рукава, как если бы это могло успокоить или отвлечь, придав вид бездумной деятельности в тяготящих разговорах, к которым не то чтобы не был готов — просто не видел в них смысла и не понимал, зачем Ильт вообще затрагивает эту тему в её кажущейся очевидности.

— Но только не ТЫ!! — пылко воскликнул Ильт и смутился, внезапно осознав, что даже после всего того, что было, вряд ли Алес спокойно примет его стремительное увлечение Ири Аром. Они вместе, и Ар прав — невозможно принять, что у одного из них может появиться кто-то другой, даже если этот другой — Ири, мысль об этом окажется непростой для понимания. И это сейчас кажется лёгким и простым, но вполне возможно, что в дальнейшем станет сложным и мучительным, потому что Ири Ар не из тех, с кем можно просто завести интрижку. Да и не ассоциировалось с ним это низменное плебейское слово.

— Даже я! — непреклонно возразил Ар, словно заглядывая куда-то далеко вперёд, куда пока ещё не мог заглянуть восторжённо-влюблённый Эргет, до которого только начинал доходить смысл этих слов, рождая понимание, насколько же Ири мудр в эту секунду. — Ильт... Прошу, не будем спорить. Мы вернёмся к этому разговору, после возвращения, — словно разрешая сомнения, Ири поднялся. — Но сейчас... Мне нужно время осмыслить всё. Просто немного времени. Понимаешь?

— Понимаю. Но когда приедешь, дашь ответ? — спросил Ильт с надеждой и внезапно понял, что... бессмысленно. Словно прочитав в его глазах, Ар перегнулся и поцеловал Ильта в щёку, отодвинув в сторону прядь переливающихся гранатовых волос.

— А он тебе нужен, Ильт? — шепнул юноша на ухо, и Эргет внезапно ощутил себя жалким и потерянным. Там, где раньше струился бесконечный свет любви ко всему миру и мерцали нежные всполохи солнечного тепла, теперь воздвиглись холодные и обледеневшие стены отчуждения. Словно Ири закрылся от всего мира, огородился от него плотным непроницаемым щитом. Надпись на котором была высечена кровью его сердца. "Теперь мне ничто не сможет сделать больно", — гласила она.

— Так будет лучше для всех, — прибавил Ири, отстраняясь, и снова начиная паковать вещи, словно давая Эргету понять, что разговор подошёл к концу. — Не обижай... — Ири не договорил, потому что Ильт внезапно протянув руки, изо всех сил сжал его в объятиях, прижав к себе.

— Малыш, — простонал он с глухим отчаянным стоном, уткнувшись лицом в его спину и непроизвольно укачивая, — бедный мой, маленький, Ири... Что же мы все с тобой сделали?

Глава 35

В роскошном особняке герена Лана было... роскошно — это единственное определение, которое Ири смог подобрать. Министр Лан не отличался художественным вкусом, и аляповатость обстановки немного действовала на нервы, временами вызывая внутренний смешок при обозрении очередного приобретённого за баснословную сумму шедевра, именовать который иначе, чем безвкусицей, язык не поворачивался. Ар отличался тактом и толерантностью к чужим причудам, просто иногда ... Иногда сдавали нервы.

"Если бы Мистраль оказался здесь, он бы сошёл с ума через полчаса", — внезапно подумал Ири и понял, что улыбается. Его бывший любовник, являющийся тонким ценителем прекрасного и обладающий безупречным вкусом эстета, вряд ли смог выдержать в этом доме больше пары часов.

Воспоминание отдавало горечью полыни, и Ири отогнал его, понимая, что нет никакого смысла травить себя теперь — только забыть. Тысячи болезненных отвергнутых и задавленных на корню воспоминаний. Но здесь, вдали от Академии, оказалось гораздо легче переживать случившееся, чем там, где каждый предмет, каждый метр пространства напоминал о Мистрале, где сама атмосфера воспринималась пропитанной исключительно его присутствием, запахом, в котором так хотелось забыться и утонуть, что теперь было решительно невозможным.

Чудесные дни, минуты, заполненные существованием друг друга, причиняли раздирающую боль. Ар и не подозревал, насколько сильной она может быть... боль предательства. Когда на душе становится мерзко и невыносимо, а от отчаяния хочется кричать, потому что разум отказывается верить, сердце протестует, но ничего нельзя сделать с голыми фактами, ничего нельзя противопоставить неумолимой истине, в которую Грандин безжалостно ткнул его носом. Он не стал ублюдком и подонком, он не превратился в это жуткое безжалостное существо, вытирающее ноги о чувства других людей — он изначально был таким, всегда прячущийся за показными стенами благодушия и фальшивой добродетели. Но Ири поверил ему. Не желая верить, всё прекрасно видя и понимая, великолепно осведомлённый о чужой репутации, поверил, сознательно закрыв глаза на явное несоответствие картинки, добровольно запустив паука лжи в дом собственной души, и вот теперь... Расплачивался за глупость. Человеку, добровольно сунувшему руку под нож, в надежде, что случится чудо и удара не будет, смешно жаловаться на то, что рана болит. Сожалел ли он о произошедшем? О том, что доверял? О том, что любил? — Нет. Единственное, о чём он сожалел, — о том, что не в состоянии оказался не испытывать боли. Он никого не винил и не обвинял... За что? За свою глупость?

Боль раздирала его в клочья, пожирая душу, заставляя разум кипеть, а мысли плавиться от невидимой, направленной на самого себя ненависти. Ненависти понимания, что даже после содеянного он оказался не в состоянии перешагнуть через Мистраля, продолжая любить. И ненавидеть, не в силах простить и принять. И это было самой худшей из всех пыток. Понимание, что любишь человека, которого не уважаешь, которому неспособен подать руки, потому что он не заслуживает её, твою руку.

Самое худшее из унижений, разъедающая отрава — любить того, кого сам же глубоко и откровенно презираешь, но ничего не можешь сделать с этим чувством, только корчишься и задыхаешься, мечась в бесконечной градации от любви до ненависти, от ненависти до любви.

Человеческое сердце — величайшая загадка, господа. Маленький комок плоти, в котором одновременно способно умещаться множество противоречивых эмоций, заставляющих страдать, радоваться, любить, совершать безрассудства или благородные поступки, неподвластные логике и разуму, сокрытые веяния души, сотни тончайших оттенков, нюансов и красок, сомнений и переживаний... Совершенное несовершенство. Парадокс, делающий нас людьми. Но иногда... Всё зная и понимая, задыхаясь по ночам от боли и мучительно кусая собственные руки, чтобы удержать рвущийся наружу стон, изгрызая костяшки пальцев, потому что боль без Мистраля воспринималась почти физически ощутимой, Ири думал о том, что многое бы отдал, чтобы перестать страдать, истекая бессмысленной сердечной кровью. Даже если бы это означало стать бездушным подонком и величайшим безразличным мерзавцем на земле. Но как это много значило сейчас — не испытывать боли, не испытывать ненависти, не испытывать ничего! Лучше молчание и равнодушие, чем этот бессмысленный непрекращающийся крик в никуда. Крик, обращённый к господу, но бог оставил его без ответа, не желая слушать откровенно греховную мольбу, но давая увидеть всю глубину собственного падения.

Ири не молился. Он не видел смысла молиться тому, в кого никогда не верил, считая, что человеку подвластно всё, в том числе быть хозяином своей собственной жизни и судьбы, и вот теперь расплачивался за свою самонадеянность, выбаливая Мистралем день за днём, выбаливая каждую минуту, каждый миг, каждый час... Считая дни и боясь смотреть на календарь, безжалостно высмеивающий его страдания невыносимо медленным отсчетом времени, когда казалось, что прошли месяцы, а может быть даже годы, но оказывалось, что с трудом миновало всего лишь несколько дней. Странно и страшно было смотреть на это безумие, понимая собственную одержимость, когда ты превратился в заложника самого себя, и собственная душа стала единственной тюрьмой, сбежать из которой не представлялось возможным. Только болеть, бесконечно долго болеть, благословляя каждый новый день — кирпич в стене, выстраиваемой между ним и чувствами к Мистралю. Ожидая того момента, когда она достроится до конца, и Грандин Мистраль уже не сможет её сломать, оставшись по ту сторону, безразличным, ничего не значащим чужаком, посторонним, который не вызовет ни единого эмоционального оклика, разве что удивление от понимания, что этот незнакомец позволяет себе на что-то претендовать.

* * *

* * *

Ири жил у Лана вторую неделю на правах почётного гостя, стоически сопровождал патрона повсюду и выдерживал бесконечные, мучительные пытки общением, от которого больше всего на свете хотел сбежать. Но именно эти разговоры, люди, новая среда, помогали ему отвлечься и забыть, являясь горьким, но совершенно необходимым лекарством, закаляя волю и выдержку.

Происходящее не нравилось ему, но, тем не менее, Ири Ар с радостью ухватился за возможность сменить декорации жизни и дать отдых глазам, душе, мыслям. Бесконечные разъезды, участие в предвыборной агитации, чтобы заручиться поддержкой народа, бесконечная физическая и эмоциональная усталость сделали своё благотворное дело, постепенно возвращая юноше уверенность и твёрдость — те качества, которые, уходя, забрал Мистраль.

К сожалению, помимо плюсов, в кампании были и существенные минусы. Слишком поспешно и откровенно навязанное покровительство, регулярные намёки на плохое самочувствие, за которыми скрывался весьма жирный подтекст, начали откровенно тяготить юношу. Стало очевидным, что министр не просто планировал, что Ири займёт его пост, но создавал для этого благоприятные условия, подготавливая почву будущего преемничества, которое являлось единственно возможным вариантом развития событий.

У Ара не возникло желания возражать. Он полностью смирился с этой мыслью, приняв её с безразличным, равнодушным спокойствием, той меланхоличной апатией, в которой пребывал в последние дни. Ири вдумчиво и терпеливо изучал документы, разбирал назначенные домашние задания, предназначенные для скорейшего понимания предмета и вхождения в политику. Разумеется, никто не бросал его управлять кабинетом немедленно, но Лан планировал поднатаскать юношу весьма тщательно, чтобы, в случае непредвиденных обстоятельств, Ар смог бы продержаться на плаву, сохранив позиции влияния, а также не наломать дров по неопытности.

Одно из таких обстоятельств в виде болезни министра, на которую он жаловался всюду и везде, уже высвечивалось на горизонте, тревожа юношу скорейшим приближением неизбежного. Да и не только его. В какой-то момент слухи о том, что Лан серьёзно болен и срочно нуждается в замене, откровенно наводнили столицу, заставив короля прилюдно поинтересоваться здоровьем своего почтенного подданного. На что подданный ответил, что готов держаться по мере сил и просто не может уйти в отпуск в тот момент, когда ситуация нуждается в его руководстве, даже несмотря на то, что полностью доверяет своему преемнику и даже не побоялся бы оставить дела на него, но не будем загадывать, как говорится, поживём — увидим.

* * *

**

— Когда я был в твоём возрасте, моё положение оказалось совершенно безнадёжным, — временами Лан любил пускаться в ностальгические воспоминания юности, иногда полезные в свете передачи опыта, но порой совершенно невыносимые по причине многократного повторения в различных вариациях. Единственное, что забавляло Ири в этой ситуации, — истории каждый раз обрастали новыми подробностями, вызывая подозрение, что многие из них не просто преувеличены, а изрядно искажены причудливой фантазией, — мой патрон неожиданно скончался от сердечного приступа, и мне в двадцать лет пришлось возглавить кабинет. И могу со всей ответственностью заявить: я оказался абсолютно не готов. Возможно, сейчас ты мыслишь точно так же, но поверь, всё не так сложно, как воспринимается со стороны. Открою секрет, который ты, мальчик, услышишь от меня один раз и забудешь, потому что я этого никогда не говорил: министром может стать любой бродяга с улицы, достаточно повариться на этой кухне пару месяцев и не быть совсем уж кретином от рождения. Этот пост — высокое звание, лишённое той самой бездны дел, о которых все, не переставая, судачат. Но, разумеется, не в наших интересах разубеждать окружающих. Король платит за результат, ответственность за него придётся нести тебе, и поверь, это стоит каждой монеты назначенного жалования. Поэтому с самых первых дней ты должен научиться распределять обязанности и требовать отчёта по поводу выполнения своих приказов. Главное правило управления: успех — это целиком заслуга твоей работы, что касается неудач — придётся научиться находить виноватых, всегда.

Ты честный мальчик, и это хорошее качество, но стоит также понимать, что политика — это одна большая выгребная яма, вечная ложь. Лгать будут все. Любые отношения с тобой станут основываться на выгоде, и если ты обладаешь достаточным умом — а ты им обладаешь, иначе мы бы здесь сейчас не беседовали — тебе придётся строить отношения так, чтобы улавливать людей в свои сети, но при этом не попадаться самому. Доверять нельзя никому, даже самым близким людям, поэтому всё, что касается тебя и твоих дел, для окружающих должно оставаться тайной за семью печатями. На кабинет Рандо работает целая агентурная сеть. Нужно ли говорить, что точно такая же сеть имеется и у нас, но как это бывает, половина шпионов, служащих Рандо, перекуплена мной, и я не тешу себя надеждой, что в моём кабинете нет парочки его крыс.

Лан вздохнул.

— На шпионаж уходит куча денег из казны, и порой источники дохода придётся научиться изыскивать самостоятельно, как и вообще озадачиться финансовыми вопросами. Король не любит забивать себе голову подобными вещами, и очень недоволен теми, кто пытается ему об этом напоминать. Казна давным-давно находится в критическом состоянии, большая часть средств расходуется на содержание двора. К сожалению, мне пока не удаётся продвинуть закон о налогах, применимых к аристократии. Народ кормит кучку никчемных бездельников, обладающих землями и людьми, получающих ежемесячный сбор средств со своих подданных, но не желающих ни золотого потратить в пользу казны. А ведь это значительно могло бы поправить положение дел. Но всё, что слышит король и мы как его доверенные лица, — это бесконечное: "Дай, дай, дай..." Король разбрасывается должностями, назначает содержания, ренты и пенсии. Если бы ты увидел лицо казначея, когда ему приносят приказы, подписанные Его Величеством, оно бы тебя позабавило своей почти комичной скорбностью, но в этом нет ничего смешного на самом деле. Ситуация откровенно печальна.

И если я пытаюсь провернуть реформу мирным и бескровным путём нахождения компромисса, за что меня изрядно не любят в нашей среде, Рандо пытается добыть средства за счёт войны, на которой он, разумеется, в первую очередь наживётся сам. Вот только казна и народ будут окончательно обескровлены. Это давно известный ход, помогает найти виновных и выплеснуть гнев простонародья на другие причины, помимо недовольства монаршим правлением, не говоря уже о том, сколько выгод способна принести победа для заинтересованных лиц. Но народ глуп, невежествен и безграмотен, а если добавить к этому парочку показательных выступлений с бесплатной раздачей хлеба... Это печально — смотреть, как люди радуются тому, что их откровенно обворовывают, покорно принимают собственное бесправие, это чудовищно. Чудовищно наблюдать маскарад под названием жизнь, но приходится мириться, не просто мириться, мой мальчик, — самому принимать в этом участие, ибо, что можно сделать против отработанной системы? Да ничего. Только принять правила игры или же приготовиться к тому, что тебя уберут рано или поздно. Взрослые дяди играют во взрослые игры, Ири. Играют по-взрослому, и если ты захочешь что-либо менять, то нужно понимать, что играть надо с умом, не лезть на рожон, но лавировать внутри существующей системы правления, постепенно отжимая на себя.

Тебе придётся очень многому учиться, мальчик. Очень многому. Уметь понимать происходящее, прогнозировать варианты событий — лишь малая капля в море. Но я уверен, что ты прекрасно со всем справишься. Даже при всей твоей неопытности Рандо придётся изрядно попотеть, но вряд ли он сумеет сломать твой хребет, скорее обломает зубы... Как я слышал, именно это случилось с его преемником, которым он так гордится. Ты еще не заступил на пост, но слухи о том, как некто Ири Ар сумел потрепать пёрышки Мистралю давно стали сплетней салонов. Так держать, мой мальчик! Половина образа у тебя уже есть, вторую мы благополучно придумаем.

Министр Лан при наличии неоспоримых достоинств имел один недостаток: рассуждая о психологизме, он не обладал им в той мере, чтобы понять, насколько грубо и бестактно для слуха Ара звучали его слова, насколько неприятными они казались неподготовленному человеку, чьи идеалы швырялись в грязь, давая понять, что всё вокруг есть ложь и заблуждение. Для семнадцатилетнего подростка, только вступающего на путь жизни, это было крайне тяжёлым осознанием.

Но очевидно, дни, когда по открытому лицу Ара можно было читать, как в книге, благополучно миновали. Ири умел учиться на своих ошибках и перенимать опыт других. Не просто перенимать, а чутко улавливать малейшие перемены, отзеркаливая собеседника с той особой интуитивной точностью, что помогает находить ключи расположения к самым закрытым сердцам.

Когда Ландо повернулся в сторону юноши, переводя разговор на предстоявшую конную прогулку в обществе маркизы Сенжаль (известной своей эксцентричностью и положением особы, чьё мнение считалось очень важным для признания в высшем кругу), ни в глазах, ни на лице Ара не отразилось ни одной эмоции, способной выдать истинное состояние глубочайшего разочарования.

Он молчал, слушал, соглашался, с циничной горечью понимая, что Мистраль, как ни травматично это было признать, оказался прав: в своём невежестве Ири являлся наивным дураком, не понимающим элементарных вещей.

Ну что же, если ему предстоит примерить на себя колпак шута, то этот убор окажется ничуть не хуже того, что нацепил на него Мистраль. И Ири Ар оденет его с честью и достоинством, поднявшись с нуля, сумеет доказать своему врагу, что он способен учиться на своих ошибках, чтобы не совершать их вновь.

Мистралю придётся глубоко пожалеть о том, что однажды, он недооценил своего оппонента, став его врагом. Врагом, научившим пониманию... Вера и доверие — совершенно разные вещи.

— Ири, мальчик мой, я думаю назначить тебя на роль временно исполняющего обязанности, что скажешь? Мне, сам понимаешь, — министр развёл руками, изображая жертву непреодолимой силы обстоятельств, — не помешает иметь под рукой заместителя. Для тебя это великолепная практика. Разумеется, я не оставлю тебя одного, но соприсутствовать можно будет даже завтра.

Ири молчал, тщательно обдумывая услышанное, выискивая подвох, что всегда кроется в слишком щедрых предложениях, но встречая бесхитростный прямой взгляд, не мог найти в нём ни единой тени лицемерия, только искреннюю заботу и участие в своей судьбе.

Мистраль учил его тем же самым истинам, что пытался донести Лан, — прежде, чем верить словам, определи мотивации говорящего, но вряд ли Ар вообще когда-нибудь, сумел бы освоить этот урок. Общаясь с людьми, он не выискивал скрытых причин чужих поступков, а если бы и попытался, вряд ли бы сумел определить, потому что подобные причины попросту отсутствовали внутри его собственной неиспорченной натуры.

И в этом моменте Лан безнадёжно просчитался, поставив не на ту лошадь: в этом плане Ири временами оказывался слеп. Мистраль умел загодя предупредить и просчитать любой удар, Ари даже в голову не приходило, что его могут ударить, до тех пор, пока удар не был нанесён. Он умел решать проблемы по мере поступления, но не представлял, как решать то, чего нет, подозревать людей изначально и в каждом видеть потенциального врага и конкурента? Ири в голову не приходило подобное отношение. А для политика это считается абсолютно непростительной, ничем не оправданной глупостью.

Купившись на внешний блеск, Лан не сумел понять, что Ири Ар никогда не потянет большой игры, это просто не его поле сражения. Великолепный дипломат, неплохой психолог, понимающий, что нужно людям и способный это предложить, он ни гроша не стоил в интригах и хитроумных комбинациях обмана, без которых жизнь верхушки казалась немыслимой. Умение идти по трупам не было свойственно его честной натуре, и, планируя однажды поразить Мистраля, Ар вряд ли понимал, что до тех пор, пока он не изменится, полностью перестроив шкалу своих ценностей, он не сможет нанести поражение. Он не сумеет, потому что он просто другой.

...Но вместе с тем, обладая огромной гибкостью, Ири Ар, мог это сделать. К сожалению, вряд ли бы он сумел остаться прежним, изменившись и полностью изменив самого себя, но это было той ценой, которую ему только предстояло заплатить.

Возможно, понимая это, Лан и сделал свою ставку, а может быть, он действительно не понимал, как и большинство людей, предпочитающих подтасовывать факты в угоду благополучия своей реальности.

— Благодарю Вас, мессир, за оказанное лестное доверие... — Ири старался осторожно подбирать слова, понимая что прямой отказ способен обидеть, этого, без сомнения, замечательного человека, более того, вызвать неудовольствие.

Но, похоже, Лан просто не собирался принимать отказа, и когда в его благодушном тоне внезапно проскользнула скрытая угроза, явно дающая понять, что выбора нет, Ири неожиданно для себя сдался происходящему с фатальной обречённостью и покорностью, позволив событиям просто катится вперёд, а судьбе играть так, как ей заблагорассудится. Возможно, в иных обстоятельствах Ару хватило бы решимости проявить твёрдость. Он никогда не показывал себя слабаком или человеком, идущим на поводу чужого мнения, но сейчас, надломленный и впавший в депрессию, ощущал полнейшее безразличие к своей участи.

Так иногда бывает, что даже самые яркие и оптимистичные люди спотыкаются, и некоторое время не способны ясно смотреть на мир, укрытые облаком печали и собственного безразличия. Рано или поздно на горизонте их жизнелюбия снова выглянет солнце... Можно сказать, что Лан выбрал удачный момент, оказав давление именно в ту секунду, когда в небесах Ири гуляли тучи, и непрерывным потоком лились дожди.

Что ж, пришла пора повзрослеть, перестать скулить, жалеть себя и сомневаться, зализывая раны и держась пальцами за прошлое, в надежде, что случится чудо. Чудо не случится, пришла пора отпустить, выпрямиться и идти вперёд, смотря на мир новыми, взрослыми глазами.

Так человек выздоравливает после долгой затяжной болезни, исцелившийся, но словно подточенный изнутри. Болезнь всегда оставляет свой след. Здесь, вдали от Мистраля, Ар ощущал симптомы приближающегося исцеления.

Он поднимался, медленно, но верно выкарабкиваясь из боли, начиная жить и дышать, собирая и складывая себя по кускам из того обугленного, обожженного, кровоточащего куска мяса, в которое превратил его Грандин Мистраль, вырезав сердце ножом, размотав внутренности по всей вселенной, и Ири предстояло собрать себя из всего этого. Смотать собственные выпушенные наружу кишки, слепить и склеить заново. Стать сильным. И двигаться дальше, вперёд, без остановки, оставляя за собой прошлое, жить настоящим и смотреть в будущее. Теперь он видел перед собой цель, и эта цель представлялась ему достаточно ясной.

Он станет во главе левого крыла, реализует и воплотит в жизнь все планы, всё то, о чём он мечтал, но всегда оказывался непонятым. Теперь у него были возможности, была власть, влияние и способности это сделать.

Одно Ири Ар знал твёрдо: чувства к Мистралю отныне не повлияют на принимаемые решения, потому что теперь они действительно стали противниками. Его любовь умерла — в этом он был абсолютно уверен, даже не понимая, как ошибается. Любовь умирает. ЛЮБОВЬ не умирает никогда, сохраняясь годами, проходя через всю жизнь.

* * *

* * *

Но словно смеясь и издеваясь за допущенную ошибку и не желая отныне давать второго шанса, судьба развела их по разные стороны баррикад. Теперь абсолютно и полностью.

Горизонт — воображаемая линия, удаляемая по мере приближения...

Отныне им не суждено никогда увидеть её вместе, стоя на одной стороне и преследуя общие цели, там, где они изначально были различны.

* * *

**

Ири искренне надеялся, что при общении с Грандином сможет руководствоваться здравым смыслом, а не эмоциями, но, к сожалению, временами в это верилось с трудом.

Желание досадить Мистралю и сделать ему назло расцвело в юноше удивительно сильно, и Ири Ар оказался не в состоянии обуздать этот порыв.

Обида и боль, пустив корни, переросли в глубокое чувство отвращения, похожее на тёмный махровый цветок.

Ири не мог сказать, что ненавидит Мистраля абсолютно.

В клубке негативных эмоций, скопившихся в адрес бывшего любовника, не представлялось возможным разобраться, но ненависть к Грандину оказалась единственным щитом, за которым Ар мог укрыться от боли и самого себя.

* * *

* * *

Официальное назначение должно было состояться сразу же после выпуска, и Ири, приняв, наконец, решение, неожиданно для себя расслабился, и даже повеселел, начиная оживать и становясь прежним собой, или тем подобием прежнего, что без труда могло обмануть публику.

Очевидно, собственные тревоги носили мифический характер боязни не справиться, ибо в ином случае разумных причин для отказа от возможности сделать блестящую карьеру в столь юном возрасте просто не существовало. Без сомнения, получив известия о назначении, отец сможет законно гордиться своим сыном, радуясь и благословляя подобное удачное стечение обстоятельств.

Когда-то подданный Артемии герен Ар прибыл в качестве посла и дипломата в чужую страну, женился, обзавёлся семьёй и остался навсегда, ревностно служа чужому двору, сохранив высочайший титул и положение, что впрочем, нисколько не омрачало его репутации. Ибо есть люди... незаменимые и очень удобные во всех отношениях, способные предоставлять сведения, заниматься налаживанием связей. Официальная версия выглядела именно так, а чем отец занимался на самом деле, оставалось гадать, в принципе имея возможность догадаться.

Ири нечасто видел родителя, практически постоянно живущего при Инварийском дворе, а сейчас, прибыв на родину, и вовсе потерял возможность контактировать с ним, обмениваясь письмами.

Назначение Ара на пост сразу же после выпуска считалось секретом, разглашать который Лан не собирался, боясь недоброжелателей и возможных каверз. Неофициальные версии, конечно, могли быть любыми, но Ири не подливал масло в огонь чужих домыслов и догадок. Окончательно с его назначением не было решено, даже если назначение представлялось всего лишь формальностью.

Поэтому даже в письмах отцу Ири не мог сообщить, о том, сколь головокружительный успех, с точки зрения продвижения по социальной лестнице, его ожидал. Древний именитый род и позиции герена принесли бы ему значимую должность при дворе в будущем, но то, что молодой человек приобретал сейчас, ставило его на голову выше множества придворных фаворитов, кусающих локти от зависти.

Король частенько любил именовать себя головой, отпуская шутки по поводу королевы и родни, сидящей на монаршей шее, но своими руками он именовал министров. И если сам король намекал на подобное, стоило ли сомневаться, кому принадлежали бразды власти и кто принимал основные решения? Через благосклонность министров кормился весь двор, разделённый на партии сторонников Рандо и Лана, а также мелкая хартия всевозможных влиятельных дармоедов. Порой смешно и забавно было осознавать, какими важными полномочиями обладает шут или постельничий короля, имеющий возможность замолвить словечко, и как унижались и лебезили перед слугами влиятельные персоны, желающие получить выгоду по своему делу.

Это весьма болезненно задевало Лана, с иронией говорящего о том, что судьба страны подчас зависит от прихоти пажа. В отличие от Рандо, умеющего использовать мелкую сошку, пекущийся о благе народа демократичный Лан до сошки не снисходил, считая подобное ниже своего достоинства. И проигрывал именно по этой причине.

Всё это Ири только предстояло постичь в процессе ознакомления, наблюдая и делая собственные выводы. А сейчас, совершая выходы в свет, Ар блистал на великосветском приёме, организованном в его честь, скромно принимая сыпавшиеся на него поздравления от пытающихся засветиться перед ним людей, и старался не замечать того, что отныне не принадлежит себе.

Желая обрести свободу от чувств к Мистралю, Ар совершил распространённую ошибку, с головой бросившись в первый попавшийся омут, способный принести забвение. Но, говорят, клин не стоит вышибать клином, и, пытаясь бездумно спастись из огня, можно угодить в полымя — оплошность, которой никогда не позволял себе ранее Грандин Мистраль, "заблуждение утратить разум и бездумно пойти на поводу чувств". Что ж, они совершили эту глупость одновременно.

Патовая ситуация, цепочка случайных причин и следствий, маленький камешек, полетевший с горы, чтобы превратиться в огромный ком... Случайная фраза, неосторожное слово... Чудовищная нелепость, которую невозможно отменить, но возможно было исправить, вот только слишком горды и упрямы оказались оба, не желая уступать, признавать собственную неправоту, не желая понимать, принимать и верить...

В тот, первый день их встречи, они были отравлены друг другом задолго до того, как успели по-настоящему осознать, к чему приведёт этот медленно действующий яд предубеждения.

Ири оттолкнул Мистраля, сочтя высокомерным, меркантильным ублюдком, а Мистраль так и не смог этого простить...

Говорят, первое впечатление часто бывает обманчивым, но именно оно подсознательно сохраняется на долгие годы, заставляя людей выискивать скрытые подводные камни и причины, там, где их изначально не было и попросту не могло бы быть.

* * *

* * *

— В конце концов, — размышлял Ири, украдкой разглядывая в зеркале своё великолепное отражение, мерцающее в свете многочисленных свечей, на которые не поскупился Лан, обустраивая торжество, — из меня получится и не самый худший министр.

В свете прошедших недель и немного утихшей боли, справиться с нападками Мистраля более не казалось ему сложным. А советы и помощь Лана помогут избежать возможных ошибок на первых порах.

К тому же, ставки Ара оказались не такими уж и безнадёжными, как он и Лан опасались вначале. Король лично знал отца Ири и прекрасно характеризовал его. Не приходилось удивляться, что сын также оказался достойным, сумев произвести самое приятное впечатление.

Его Величество всячески одобрял выбор Лана, о чём во всеуслышание заявил на балу, заметив, что идея существования двух кабинетов не кажется ему плохой по той причине, что одна голова — хорошо, а две — всё же лучше. И мнения по одному и тому же вопросу должны быть различными, дабы он, истинный монарх, пекущийся о благе страны, мог по крупицам выбрать из возможных плевел зёрна истины.

Королю рукоплескали, непрерывно мешая лесть и комплименты его блестящему ораторскому искусству, и Его Величество находился в приподнятом настроении, позволяя себе проявлять благосклонность и непрерывно шутить, вызывая взрывы смеха, задавая атмосферу празднику, которую можно было бы назвать непринуждённым весельем, если бы она не была столь лицемерно натянута.

К тайному облегчению Ири (в чём юноша, разумеется, не пожелал бы себе признаться), Мистраль не соизволил явиться на приём.

Зато на празднестве присутствовал Рандо, сохраняющий вежливую приветливость, и сердечно поздравивший Ири с таким видом, словно действительно рад. Поравнявшись с юношей, когда он остался один, Рандо небрежно осведомился о его самочувствии и высказал Ару пожелание заботиться о своём здоровье, да и вообще беречь себя. Было бы обидно потерять столь прекрасного молодого человека из-за того, что он относится к себе с небрежением.

Ири вскинул на министра спокойные синие глаза, и тот на мгновение смутился, внезапно осознав, что этот хрупкий светловолосый мальчик удивительно импонирует своей поразительной манерой держаться. Но тут же загнал эту мысль обратно. Этот юноша, без сомнения, обладал властью над людьми, и поэтому он был опасен. Рандо на своём веку повидал немало человеческого материала, чтобы безошибочно определить, что за этой мягкостью таится сталь, за внешней открытостью прячется пытливый ум, а приветливая доброжелательность способна настоять на своём и сделать гораздо больше откровенного напора и давления. Ар напоминал воду, способную протечь через любое препятствие, сломать плотину и превратиться в наводнение. Воду, способную пропустить любую атаку сквозь себя и попросту не заметить её, неумолимо сомкнувшись за спиной пролетевшего через это кажущееся несопротивление. И рядом с этим безобидным мальчиком ледяной и несгибаемый Мистраль внезапно показался слоном, неспособным противостоять молниеносным интригам будущего ферзя. Страшно представить, что произойдёт, если однажды Ар осознает данную ему власть и собственную силу прирождённого мастера, способного манипулировать чужими слабостями. Для того, чтобы человек изменил себе и собственным убеждениям, перестроил оценку моральных, нравственных норм, требуется совершенно немного, и несомненно, что этот неиспорченный мальчик рано или поздно утратит свою природную наивность, пойдёт на поводу зрелого разума, а не пылких эмоций, и когда это случится, Рандо поставит два к одному против племянника. Ири Ар пока не представлялся опасным и грозным противником, но несомненным казалось то, что в будущем он вполне мог им стать. Если только у него будет будущее.

Всего лишь несколько слов двусмысленной беседы, и вот Рандо уже вежливо раскланялся, чётко определившись для себя не оставлять мальчишку в живых. Но, уже собираясь уходить, всё же поддался секундному порыву, той мимолётной симпатии, которую пробудил в нём этот светлый чистый взгляд, сообщив быстро, как если бы отрезал ножом:

— Юноша, пока не поздно, мой Вам совет: проявите здравомыслие и бегите, уезжайте домой — это Ваш единственный шанс. Вы ведь попросту не понимаете, что Вас здесь скоро съедят. Как пирог, который осталось только засунуть в печь. Всего доброго.

Глава 36

Этот странный разговор, откровенно похожий на угрозу, вызвал в душе Ири неприятный осадок, дав пищу новой волне сомнений, тяжёлых предчувствий и тревог, которыми не с кем было поделиться.

К счастью, в довольно скором времени все необходимые условности оказались соблюдены, и Лан счёл возможным вернуть преемника в стены Академии, пожелав ему успешной учёбы и пообещав, при возможности, навещать таким тоном, что стало понятно, что вряд ли он сможет это делать до выпуска.

Неудивительно, что домой Ири возвращался в самом скверном расположении духа.

С его назначением в итоге не было ничего решено по неизвестной причине, и скорее всего здесь не обошлось без происков Рандо. Король покинул праздник, не объясняя причин, так и не подписав бумаги.

В отличие от откровенно негодующего патрона, Ири не мог сказать, что его сильно огорчил этот факт, не то чтобы оставляющий время для размышления, скорее оттягивающий неизбежное.

К тому же Лан проявлял тревогу не только по этому поводу, начиная вести себя всё более и более странно, выказывая предусмотрительное беспокойство там, где, по мнению Ири, не существовало никаких веских причин. Похоже, министр Лан, всерьёз опасался за его жизнь. Для сопровождения юноши в Академию Ландо приказал выделить целый отряд конных гвардейцев под видом того, что Ар — слишком значимая персона, чтобы путешествовать без сопроводительного кортежа. Это заставляло Ири задуматься о том, куда он, собственно, влез и чем это может обернуться впоследствии.

* * *

* * *

Въезжая в город, Ири с трудом сумел убедить приставленного отвечать за безопасность лейтенанта, что с ним всё будет в порядке.

Представив, какой переполох могло вызвать его появление в подобном окружении, словно он находится под арестом, юноша скривился, дав себе клятву на будущее выбить себе право на свободное передвижение в качестве одного из непременных условий соглашения.

Алес и Иль, с трудом сумев отвоевать Ара у толпы соскучившихся друзей, встречали юношу с распростёртыми объятиями, по очереди сдавив так, что Ири всерьёз обеспокоился за сохранность позвоночника. Провожая его по коридору и помогая донести багаж до комнаты, друзья болтали без умолку, расспрашивая Ири о поездке и щедро делясь последними новостями, стараясь за шутками и разговорами скрыть неловкость и странную недосказанность. Как если бы знали нечто, о чём не пожелали распространяться.

Причину умалчивания Ар выявил на следующий день.

Войдя в класс, он увидел Грандина Мистраля, невозмутимо сидящего на своём обычном месте, бесстрастно читающего книгу.

Ледяной принц поднял голову и чуть заметно усмехнулся, встретившись глазами с Ири, как если бы безжалостно отрезал ножом победного превосходства последний тоненький обрывок нити, что ещё могла бы связывать их до этой, расставляющей всё на свои места, секунды.

Юноша побледнел, ощущая резкую нехватку воздуха и слабость в ногах, внезапно отказавшихся подчиняться.

Мистраль выглядел как никогда великолепно, являя собой образец самого цветущего вида, и понимая, насколько жалко он выглядит на этом фоне, Ири сумел взять себя в руки. Почти мгновенно. Не позволяя окружающим увидеть свою слабость. Но Грандин увидел. И это знание оказалось хуже пощёчины, отрезвляющей, моментально приводящей в чувство, заставляющей опомниться и с гордым независимым видом проследовать на своё место.

Глаза Мистраля прожигали насквозь равнодушием, чёрным льдом, безразличием... затаённой злорадной насмешкой.

И боль вернулась с новой силой. Ледяной иглой, спицей, вонзившейся в сердце, чтобы разлиться по позвоночнику и сковать тело прочным всеубивающим панцирем оцепенения, замораживающего мысли, разум, чувства... Можно ли онеметь от боли? Когда нет слов — они желают сорваться с губ, но застревают в горле комом, и вокруг разливается смертельная серая муть отчаяния, когда хочется протолкнуть, но невозможно... И только в глазах заново рушится вселенная, казалось, ещё недавно собранная, починенная, и вот снова рассыпается осколками ненадёжного хрусталя.

Но если отвернуться и безразлично смотреть в окно, заставив себя видеть солнце через туман слёз — это можно пережить. Не подать виду, не показать слабость, спрятанную за застывшей маской, в которую превращается собственное лицо.

Оказывается, что ничего не зажило, не заросло, не исцелилось. Память хлынула со всех сторон, оглушила собой.

Равнодушное молчание, корзина с шампанским на столе.

В висках стучит невидимый молоток пульса шепчущий: ...Это не может быть правдой! Неужели эта случившаяся мерзость... Неужели это ты... Мистраль?!

Реальность накатывает волной.

Шепотками в классе, солнечным лучом, скользящим по парте, тяжёлыми шторами на окнах, широкой доской для письма, запахом деревянных стенных панелей и меловой пыли, резкими духами Ильрана, уткнувшегося носом в тетрадь, прямой фигурой Мистраля, который даже не считает нужным посмотреть в его сторону...

Зачем? И, правда, зачем? Имеет ли это смысл? Он же получил всё, что хотел. А если бы и попытался...

Боль вернулась с новой силой.

За всё это время она так никуда не ушла. Просто свернулась гадючьим клубком, ожидая подходящего часа, чтобы снова поднять свою болезненно жалящую голову, ударить в самую незащищённую часть души.

Наверное, Ар бы очень удивился, узнав, что точно такие же чувства испытывает сейчас и Мистраль, раздираемый противоречивыми чувствами вины, любви и ненависти к Ири.

Ненавистью за отказ верить ему, в него...

Любимые глаза, взирающие с содроганием и омерзением. Нет, Грандин не заслужил этого. Он не заслужил ТАКОГО отношения. Не так. Не за это...

Какой смысл оправдываться перед тем, кто оказался немилосердным палачом, зачитав Мистралю приговор, навесив на него ярлык, отмерив вину за несовершённое преступление, чтобы ухватившись за предоставленный шанс, заклеймить позором, за то, что он никогда не совершал и не совершил бы... Но слишком очевидной для Ири оказалась его вина.

"Мистраль — подонок", — вот она истина твоей настоящей любви, малыш. Признание, которое я каждый день читаю в твоих глазах... "Мистраль — предатель..." Понимаешь ли ты, как жестоко с твоей стороны раздавить меня этим, не оставляя шанса на то, чтобы оправдаться? Оправдаться за то, чего не совершал?.. Ты чудовище, Ири, чудовище... Я ненавижу тебя. Лживый, лицемерный ублюдок, ложный пророк, обманувший собой весь мир. Фальшивый солнечный мальчик... Грош цена твоей вере... Бутылка шампанского. Будь ты проклят, Ири Ар! Иллюзия, пустышка, которую я полюбил, чтобы понять, что полюбил то, чего никогда даже не существовало.

Ненавижу тебя, Ири Ар! Ты и в страшном сне не сможешь представить, как же сильно я тебя ненавижу теперь. Никогда не прощу тебя, Ар! Я никогда тебя не прощу. За ЭТО.

Глава 37

А со стороны всё выглядело так, словно, пережив внезапную любовную одержимость своих принцев, Академия вернулась к прежнему привычному существованию, усугублённому абсурдом в несколько раз.

Мистраль изводил Ири Ара... Ири Ар ненавидел Мистраля, дерзко и нахально огрызаясь в ответ на его нападки, впервые не стесняясь переходить к откровенному хамству, когда оба, забывая о сдержанности, балансировали на грани неприкрытых оскорблений.

Их обоюдная ненависть и презрение друг к другу рвали воздух в клочья, накаляя до такого предела, что выносить это казалось практически невозможным. Как если бы чужая ярость была способна обжигать и хлестать ударами, направленными друг на друга. В эти секунды невидимые щупальца задевали всех очутившихся поблизости, отравляя атмосферу, лишая возможности нормально дышать, потому что находиться рядом с ними становилось удивительно противно и мерзко, понимая, до чего они способны опуститься, до какой человеческой помойки оказались способны дойти, пытаясь причинить противнику как можно больше боли.

Неспособные остановиться и увидеть себя со стороны, понять, как убого воспринимается подобное противостояние.

Но репутация скандальных хамов, по шкале которой соперники отныне стремительно зарабатывали очки, до поры до времени сглаживалась сочувствием окружающих. Ибо каждый знакомый, сталкивающийся с чудовищным геноцидом характеров, с неприятным содроганием отмечал, что от прежнего надменного и ледяного Мистраля осталась оболочка, болезненная подтаявшая снежинка, безрассудно налетающая на погасший уголёк человека, некогда являвшегося Ири Аром.

Каждая их встреча, каждое противостояние, неумолимо и обречённо вело обоих к гибели. Уничтожая друг друга, они разрушали сами себя, ибо рана нанесённая врагу, неизменно оставляла отметину в собственной душе, в самом понимании, что она была нанесена тому, кого желал любить, но... оказалось невозможно стереть и простить плевок в лицо.

И испытывая боль, они снова и снова бросались навстречу новой боли, отдаваясь ей с мазохистским самозабвением, не в силах преодолеть неумолимое притяжение, испытывая почти физическую потребность в контакте, наносили друг другу безжалостные моральные раны.

Безумцы, ослепшие от чувства, для которого отныне не существовало определения. Поставившие ненависть во главу невидимого признания, потому что безразличия... безразличия они бы попросту не пережили. Каждый из них, многократно и во всеуслышание заявляя о своём равнодушии, не мог принять даже мысли о нём...

Мистраль цеплялся к Ири, Ири цеплялся к Мистралю. В этом запутанном клубке было нереально найти правых и виноватых.

* * *

**

И вот теперь, всего лишь за несколько недель, до выпускного вечера мессир Бренеж не находил себе места, пребывая в весьма подавленном и скверном расположении духа.

Впервые в жизни он совершенно не представлял, что предпринять в сложившейся ситуации. Более того, не представлял возможным поделиться собственными сомнениями ни с кем из появляющихся в Академии министров, попросту не зная, имеет ли смысл заводить подобный разговор. А если и имеет смысл, впервые ректор не понимал и боялся масштаба последствий подобной собственной неосторожной откровенности.

Попытка сблизить юношей, назначив им совместные занятия по флористике в оранжерее — мера, известная своим расслабляющим действием, и способствующая успокоению — привела к тому, что между противниками вспыхнула ещё большая ненависть и неприязнь, один раз дошедшая до кулачной драки. Оседлав Ара на глазах нескольких свидетелей, Мистраль с яростью впечатывал кулаки в искажённое ненавистью лицо, пытаясь вытрясти из противника душу. Но даже тогда поверженный Ар не перестал хохотать, выкрикивая оскорбления, больные, ранящие, похожие на укусы осы, великолепно знающей, куда и как жалить, какие болевые точки задевать.

А всё началось с совершенной нелепицы: Ири споткнулся о чью-то ногу, Грандин зачем-то поспешил поднять его, обняв неосторожно, и дальше началось светопреставление. Ар взорвался, обложив его площадной бранью, и, не удовлетворившись, запустил в голову цветочным горшком. Мистраль ответил кулаком, и началась драка, когда сцепившись, противники просто покатились по земле, умудрившись рухнуть в фонтан, куда Мистраль запихал Ара в надежде успокоить, и в итоге чуть не утопив. К оправданию Грандина следовало сказать, что он всеми силами пытался унять конфликт и остановить чужое безумие, но Ири, полностью утратив рассудок, наскакивал на него раз за разом, совершенно не думая о том, что он слабее, ибо ярость удесятерила его силы. В итоге, доведя Мистраля до ответного исступления, он нарвался на то, что Грандин его действительно чуть не убил.

Разнять дерущихся и скрыть последствия случившегося удалось с огромным трудом под угрозой безоговорочного отчисления, если информация просочится наружу.

Впервые утратив благодушие, мессир орал на обоих студентов, брызгая слюной, грозя карами, последствиями и обещая донести случившееся до сведения патронов. Пытаясь воззвать к рассудку и объяснить, что подобное отношение не просто недопустимо — чудовищно, и он ляжет костьми, но при малейшем повторении даже намёка на подобный инцидент, сделает всё возможное, чтобы разрушить карьеру и репутацию обоих.

Угроза подействовала в той мере, что по выходу из лазарета у них хватило ума суметь сдерживать себя в присутствии посторонних, и хотя это никак не могло разрядить атмосферы царившего напряжения, тем не менее, создало видимость хрупкого шаткого мира, позволившего студентам и преподавателям выдохнуть на некоторое время.

Понять причины случившегося и докопаться до истины директор не мог. Студиозы, словно сговорившись, как один "набрали в рот воды", а неясные слухи по этому поводу носили откровенно мифический характер, абсолютно не связываясь с личностями Мистраля или Ири Ара. Грандин, поспоривший на тело своего любовника? — Ересь несусветная, настолько невозможная, что Бренеж даже не пытался коснуться этой темы, считая её полностью абсурдной.

Попытки переговорить лично потерпели крах. Мистраль обладал слишком огромным влиянием, чтобы директор имел возможность воздействовать или даже надавить на эту одиозную личность.

Даже откровенное убийство Андреаса Реама, потрясшее Академию, и последующая кровавая разборка у моста, когда один за другим Мистраль вызвал на дуэль семь человек и расправился с каждым, оставив, впрочем, в живых, сошли ему с рук за недостаточной доказанностью степени вины. Одного слова Грандина, сообщившего, что у него имелись веские причины для подобного поступка и он защищал свою честь и репутацию, оказалось достаточно, чтобы дело было закрыто, а безутешные родственники, требующие возмездия и расправы, отправились восвояси, подавившись щедрой компенсацией.

Никто из раненных студиозов не подал жалобы. Никто. Всеобщий заговор молчания. Неслыханно.

Времена и нравы не выбирают. Вот и Бренежу со всей его душевной порядочностью не повезло. Дуэли всегда казались ему бессмысленным и жестоким убийством, но дворяне, защищающие свою честь и дырявящие друг друга по поводу и без, очевидно считали иначе. К счастью, сумасшедшая выходка Мистраля не сошла ему совсем уж с рук, и король, всерьёз обеспокоившись статистикой стремительного самоуничтожения, так сказать, цвета нации, ввёл закон о запрете на поединки.

Но прежде чем этот закон начнёт соблюдаться, пройдёт немало времени и будет произведено множество арестов, пока до горячих голов не дойдёт серьёзность последствий подобного нарушения. Пока речь шла всего лишь о заключении под стражу, но Его Величество, понимая малоэффективность подобной меры, всерьёз задумался о том, а не пора ли отправить на виселицу парочку шальных нарушителей. Виселица — самый унизительный для дворянина вид казни, применимый для воров и бродяг, — смогла бы воздействовать на сознание гораздо эффективнее тюрьмы и эшафота.

Правда, к Грандину Мистралю или Ири Ару подобное вряд ли относилось и было бы применимо — не той величины оказались фигуры.

Именно по этой причине никто не мешает им поубивать друг друга. Но если это случится, первой полетит голова мессира Бренежа, допустившего подобное. А как не допустить, когда оба совершенно забыли о подобающем поведении и не желают слушать никаких увещеваний и откровенных приказов? И если Ири Ар рад пойти навстречу, уважая авторитет директора, да и вообще демонстрируя порядочность во всех отношениях, то для Мистраля Бренеж казался не указом. Оставалось только молиться на скорейший приезд одного из патронов, в присутствии которых на Академию снисходили мир и благодать, и противники умудрялись демонстративно не замечать друг друга в течение некоторого времени. Но стоило воротам захлопнуться, как в воздухе словно звучала неслышимая команда: "Фас!"

И эти две взаимоисключающих личности встанут во главе страны? Немыслимо. Невероятно. Невозможно. Стоит им занять ключевые посты, и, в отсутствие любого контроля со стороны, случится катастрофа. Ослеплённые своей войной, они так свято ненавидели друг друга, что готовы были даже страну представить всего лишь полем битвы для сведения собственных счётов.

Нет, Бренеж не мог этого принять спокойно, но и сделать он ничего не мог. Никакие словесные аргументы не помогали, и всё что оставалось директору, — с отчаянием наблюдать за происходящим, дозревая до мысли о том, что, очевидно, пришла пора рассказать об этом королю, состряпав анонимный донос.

Увы, на большее у мессира Бренежа попросту не хватило духа. Точнее, у него хватало благоразумия предупредить, а не становиться источником плохих новостей, но косвенно аккуратно подтвердить возможную проверку по факту. Собственно, создавать условия бы не пришлось: любоваться спектаклями в исполнении славной пары Академия могла ежедневно, и хорошо, если не ежевечерне, ибо Мистраль настолько прочно обосновался в общежитии, что выгнать его оттуда не представлялось возможным. Поскандалить с Аром перед сном вместо пожелания доброй ночи стало для него почти традицией.

Выносить издевательство над нервами оказывалось решительно сложно. При появлении парочки студиозы попросту разбегались по углам, ретируясь во все стороны со скоростью тараканов. Один из ящиков стола Бренежа был под завязку забит доносами и просьбами унять произвол.

Но если бы всё было так просто! В Академии царила нездоровая атмосфера, учителя жаловались наперебой, но директор оказался совершенно бессилен. Его авторитет не имел никакого реального могущества против денег, власти и связей своих учеников, способных, при желании, запросто сместить его с занимаемой должности. И оставалось молиться, чтобы никому из них не приходило в голову осуществить нечто подобное. Но отмахиваясь от директора, как от назойливой мухи, они ставили его в весьма унизительное положение, что не могло не сказаться на настроении и самочувствии последнего. В последнее время мессир Бренеж свирепствовал, отрываясь на тех, с кем мог себе это позволить. Можно было лишь, смирившись, бессильно наблюдать за происходящим.

Самое поразительное — за эти несколько недель, показавшиеся всем вечностью, умудрившись докатиться даже до унизительнейшей кулачной драки, тем не менее, ни один из них не взялся за шпагу. Словно интуитивно понимая, чем закончится дуэль.

В пылу ярости Ири ни разу не швырнул в Мистраля перчатку, предпочитая упражняться на цветочных горшках, очевидно. А Мистраль, доводя противника до бешенства ядовитой язвительностью, неожиданно резко смолкал, разворачивался и уходил, сознавая ту грань, после которой они не смогут остановиться.

Если говорить начистоту, вся Академия с ужасом ждала именно этого дня — дня обоюдного смертоубийства. Ни у кого не вызывало ни малейшего сомнения: рано или поздно случится дуэль, и о последствиях исхода этого поединка оставалось только гадать.

Но вот что было странно: сталкиваясь при свидетелях, как если бы посторонние подпитывали их вспышки, противники никогда не пересекались в их отсутствие. Стараясь игнорировать и не замечать, если это случалось... Возможно, посторонние оказывались единственным сдерживающим фактором, не дающим им потерять голову...

А может, дело было в ином...

Они боялись этих встреч, слишком мучительных в такие моменты. Моменты, когда каждый оставался наедине с самим собой, с другим и с собственными терзающими призраками.

Мистраль тщетно пытался найти выход, нападая на Ири, преследуя, ненавидя, продолжал пытаться раз за разом... найти выход.

Держась за маленький светлый островок памяти внутри себя, а может, просто пытаясь оправдаться.

Мистраль действительно пытался, изо всех сил. Но в ответ получал издёвки, насмешки и брезгливые плевки в пол в те счастливые моменты или несчастливые случайности, когда Ири не избегал и не удирал от него...

Учителям казалось, что они оба хороши, но Мистраль прекрасно понимал, кто из них двоих является провокатором. И забыв гордость, забыв чувство собственного достоинства, шёл на унижение, раз за разом, пытаясь достучаться, докричаться, быть услышанным, через ярость, через ненависть, через гнев. Надеясь, что рано или поздно чужое безумие прекратится, закончится, не в силах длиться вечно, и ярость исчерпает себя... Рано или поздно.

Но ненависть порождала новую ненависть, гнев сталкивался с гневом, а попытки поговорить... Нет, Ири не желал больше с ним разговаривать — это было тяжелее всего. Стена. Огромная бетонная плита, на том месте, где когда-то для него существовала дверь. Теперь даже вход, даже намёк на вход оказался закрыт. Его попросту не существовало.

Это было больнее всего — понимать, что стоит ему отпустить, смириться и... для Ири Ара он перестанет существовать. Уже не существует. Но признать это невозможно. Мистраль не собирался сдаваться и принимать поражение. Не от него. Не в этот раз. Ты сдохнешь, Ар, или... что "или"? Вернёшься ко мне? Ответа на этот вопрос не находилось. Слишком мучительно его оказалось искать.

Глава 38

Ненавижу тебя... Ненавижу тебя, Ири Ар! Как же сильно я ненавижу тебя!

Каждый день, каждую свободную минуту Мистраль повторял эти слова, как молитву, как заклинание, ради того, чтобы продержаться, ради того, чтобы не быть сломленным, не проиграть... Не проиграть этому мерзкому ублюдку, этой маленький развратной шлюхе, которую он ненавидел... и желал. Продолжал желать так отчаянно, что сводило скулы. Он не мог погасить это пламя внутри себя. И это пламя, даже не пламя — пожар разжёг в нём Ири Ар, подарив то, что оказалось невозможно забыть, отказаться, понимая, что никогда и ни с кем больше не будет так. Сладко, почти до агонии, близко до боли, счастливо, остро, до слёз. Сумасшедшее, нереальное притяжение. Не отпустить, не остановиться, только выпивать губами до бесконечности, раствориться в нём, вжать в себя, не отпускать...

Что же ты сделал с нами, Ири? Зачем разрушил это?

Воспоминания о проведённых вместе ночах превратились в наваждение. Он жаждал его, мечтал, отдаваясь миру фантазий. И каждый день, просыпаясь и засыпая, повторял лишь одно:

Ненавижу тебя, Ири Ар...

Точно так же, как Ири Ар, открывая глаза, видел перед собой загадочный, мерзко ухмыляющийся лик Мистраля, и плакал и, глотая слёзы, повторял вновь и вновь, исступлённо избивая подушку кулаками:

Ненавижу тебя, Мистраль! Ненавижу... тебя... за всё.

И лишь во снах, там, где не было обыденной суровой реальности... они искали друг друга.

Спотыкаясь, обдирая ноги, сбивая ступни в кровь, встречались на обледеневшем снегу равнины зыбкой надежды, изрезанной шипами отчаяния и боли. Бежали навстречу, рвались, неистово выкрикивая имя своей любви... встречались лишь на краткий миг, соприкасаясь пальцами, сплетались в тесном объятии не в силах разжать руки, умоляя безмолвно, и просыпались с бешено бьющимися сердцами...

Умирая душой, агонизируя каждую секунду от невозможности быть вместе... Невозможности принять это жуткое "никогда".

И повторяли хриплое, заученное в окружающую их пустоту:

— Ненавижу тебя, Грандин Мистраль!

— Ненавижу тебя, Ири Ар!

Глава

Мистраль брёл по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Словно пьяный или слепой, спотыкаясь и временами откровенно натыкаясь на стены и столбы.

Ледяной город, ледяной мир... ледяная равнина, на противоположном краю которой, где-то там, в безысходности осознания стоял Ири Ар...

А в небе светило солнышко и гомонили птицы, танцевала голубеющей высью весна. Деревья утопали в яблоневом и вишнёвом цвету, а упоительный аромат рано распустившегося жасмина и сирени кружил голову.

Люди смеялись и пели, готовились к празднованию прихода лета.

В его же мире было жутко и черно. Настолько черно, что он уже привык к этой черноте, почти не замечая её, как человек, долго находившийся в сумерках, способен ориентироваться в потёмках, лучше, чем днём.

Сумерки пришли, навевая вечернюю прохладу. Мистраль не заметил наступления темноты. Как он мог заметить её, если она постоянно, каждый день, каждую секунду жила в его душе? Болезненная чёрная темнота.

А потом... что-то толкнуло его изнутри. И он замер, внезапно осознав, что там, на противоположном краю улицы, так же неестественно замерев и распахнув глаза, стоит Ири Ар.

* * *

**

— Шаг!!!.. Всего лишь шаг!!!!.. Как трудно его сделать. Шаг!!!.. Иди же, Мистраль, иди, демоны тебя раздери!

— Заставь себя двигаться, Ири Ар!!.. Заставь себя... Шаг!!.. Ещё один шаг...

— Иди!!! Иди же, чёрт бы тебя побрал, Мистраль! Не дай этому ублюдку понять, что с тобой происходит. Не дай ему снова посмеяться над тобой. Иди, Мистраль. Не стой столбом. Заставь себя двигаться!

Шаг... Шаг...

Нужно сделать его и не свернуть, не уйти с дороги, а именно пройти мимо с гордым независимым видом полнейшего безразличия на лице, потому что первый, кто свернёт, сдастся, дрогнет, окажется проигравшим...

Шаг... Шаг, почти бессознательный, тяжёлый, лишённый всяких мыслей, ведь все усилия сейчас направлены на то, чтобы не упасть, сосредоточены в ногах, заставляя их подниматься и опускаться, раз за разом.

Шаг. Шаг. ШАГ!

Деревянные механические солдатики. Сломанные, разбитые кукольные сердечки.

— Шаг... Ещё шаг. Иди, Ири Ар!

— Шаг. Не позволяй ему понять, Мистраль. Не дай ему увидеть себя сломленным.

И агония... Кровавая кричащая агония, состоящая из одной только боли и бешеного барабанного стука в ушах, когда они соединились на секунду, почти соприкоснувшись,

НЕ КИВНУВ.

ПРОИГНОРИРОВАВ...

Расстояние в три метра, рвущее нити души, выдирающее куски по живому... с мясом...

Пройти... Пройти мимо ЛЮБИМОГО ЧЕЛОВЕКА и идти, не оборачиваясь, с каменной напряжённой спиной. Чтобы в конце почти сорваться на бег, стремясь оказаться как можно дальше, чтобы там, в грязном заплёванном переулке, позволить себе издать

Исступлённый крик

Судорожное рыдание

Стон

Всхлип

И заплакать, прислонившись спиной к стене

Упасть на колени

Рвать на себе волосы

И кричать безмолвно, немо, исступлённо... Кричать. Кричать от боли... ИМЯ СВОЕЙ ЛЮБВИ

* * *

**

— Ири Ар?! — голос холодный, лишённый всяческих эмоций.

И робкое испуганное:

— Да, это я. Чем могу помочь?

А затем звук вынимаемой из ножен стали, испуганный вскрик и удары... Сталь о сталь ...

Мистраль не знал, КАК он услышал это? Что заставило его сорваться с места, взлететь, поднимаясь с испачканных колен, рвануть туда...

Туда, где билось сердце... Где жила душа... Где была вся жизнь.

Ири Ар. Разве можно ошибиться?

Ири Ар, выхватив из ножен шпагу, отчаянно, но в то же время надломлено-обречённо, отбивался от насевших на него трёх противников в масках и плащах. Не самых умелых противников, но сейчас на их стороне численный перевес и собственное непонимание Ара: А ради чего он, собственно, сражается за свою жизнь, в то время как всё так легко и просто: стоит лишь опустить клинок — и боль закончится... Навсегда.

Любовь моя... Любовь моя...

Мистраль словно видел, читал его мысли.

С яростным неистовым рычанием он обрушился на нападающих со спины. Круша их, разрывая, кромсая на части. Орудуя шпагой не как изящный фехтовальщик, но как мясник, желая смять, убить, уничтожить их, посмевших коснуться ЕГО святыни. Посмевших угрожать жизни ЕГО божества, посмевших причинить ЕМУ боль.

Забыв даже о том, что Ири, абсолютно беззащитный, стоит сейчас, прижавшись к стене, представляя отличную мишень, тогда как шпага его отброшена в пыль, нападающие бросились бежать, но, с приходом Мистраля, скрыться стало невозможно. Как неистовый страшный демон с жутким перекошенным лицом, казавшимся нечеловеческим из-за своей совершенной, сейчас напоминающей безумную маску, красоты, Мистраль буквально растекся в воздухе, нападая и наседая сразу со всех сторон, не давая своим противникам ни единого призрачного шанса. Беспощадно кромсая эти маски и плащи, словно пытаясь убийством утолить свою ненасытную страсть и жажду.

Ири, уронив голову, обессилено прислонился к стене, не понимая, что происходит и почему... Почему... Почему... Мистраль?

Секунда. И они смотрят друг на друга, желая лишь одного — прикосновения. Понимая, что желают, и стыдясь своих чувств.

— Ты в порядке? Они не успели ничего с тобой сделать?

Господи, когда у Мистраля стал такой неуверенный дрожащий голос? Это не может быть Мистраль. Этот жалкий трясущийся человек — это не может быть... ОН

Слова, мысли, чувства — всё исчезло, закружилось, сметённое неистовым, обрушившимся на него вихрем рук, губ, прикосновений.

— ИРРРИИИИИ!!!!! — почти мучительный стон

— РАААААН! — ответное, похожее на судорожный всхлип

Слиться, исступлённо, отчаянно, в единое целое, не замечая валяющихся рядом мёртвых тел, не замечая запаха помойки, не замечая ничего вокруг.

Не отпускать!!!!!

Ни на секунду.

Не дышать.

Умереть.

Никогда не просыпаться!

Потому что....

Всё это сейчас исчезнет...

Карета, незнакомая карета... Да какая, собственно, разница?

Где... Что... Когда... Как...

Всё смешалось в одно жадное неистовое

Дыхание

Прикосновение

Боль

Любовь

Страсть

Страх

Не отпускать!!!

Не разжимать рук!!!

Ни на мгновение. Стремясь стать ближе.

Ещё ближе!!!

Сорвать кожу, которая не даёт...

Соединиться

и биться в судорожной, непрекращающейся агонии скорченных распластанных на кровати тел.

Когда и как они оказались в доме Мистраля? Когда они успели? Как?

Не разъединяя объятий ни на секунду.

Не отрывая губ.

Слова... Боль... Осознание?

Пусть всё будет потом, но не сейчас. Сейчас всё это неважно. Сейчас нет сил отказаться от самих себя. Нет сил, чтобы бороться. Нет сил, чтобы уйти.

Пылать в огне боли и наслаждения, чувствуя, что Грандин почти вбивает его в кровать. Трахает безжалостно, без всякой нежности, с рычанием, жёстко и неумолимо.

И свои собственные крики и ругательства, требующие:

— Ещё!!!.. Ещё! Сильнее!!! Да!!!..

Задохнуться, умереть. Осознать эту блаженную смерть.

Умереть и родиться вновь, ощущая единение, полное, безоговорочное, мистическое...

МЫ С ТОБОЮ СОЗДАНЫ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА!

И снова смерть понимания, что это не может быть навсегда, что через несколько минут, как только они смогут внятно говорить, всё будет безжалостно растоптано и уничтожено ими двумя.

Но не сейчас... Сейчас пусть будут безумие и сон. Пусть будет страсть. Ещё немножечко... Как можно дольше... Молчать, не спрашивая и не задавая вопросов... Ещё... Ещё... Ещё!

Ири не знал, сколько прошло времени, точно так же, как вряд ли это представлял Мистраль. Они любили друг друга впервые до полного изнеможения. И когда сил уже не оставалось, снова бросались в бой, чтобы раз за разом умирать и рождаться заново. Как два феникса, сгорающих и восстающих из пепла, чтобы вновь сгореть в пламени друг друга.

Уже не стоны, а тихий вой навстречу этому стремительному телу. Так сладко, так глубоко, ещё сильнее. Хочется, чтобы это никогда не прекращалось.

А когда на смену безумию приходит разум, задушить его отчаянным безмолвием, позволив этим рукам скользить вдоль своего тела снова и снова, пока опять не вспыхнет ПЛАМЯ.

Словно понимая неизбежность расставания, они пытались взять на будущее как можно больше.

Когда Ири перевернул его на живот, Мистраль не возражал, позволив ему сделать всё, что желает, только бы он был с ним рядом в эту секунду.

Ближе! Ещё ближе. Любовь моя.

И когда наступило утро, а быть может новый день или вечер, они продолжали молчать. Боясь разрушить этот хрупкий миг, казалось бы, возникшего взаимопонимания.

Но невозможно молчать бесконечно. Они говорили. Говорили о пустяках: о погоде, о любых приходящих в голову бессмыслицах. Боясь задать вопрос, боясь услышать ответ.

— Ты понимаешь, что ничего не изменилось между нами? — Ар даже не ожидал, что его голос окажется таким слабым и беззвучным, но Мистраль услышал его, ведь он ждал именно этого вопроса.

— Я бы хотел, чтобы всё изменилось, малыш, ты знаешь, — отозвался он и смолк, заметив, как досадливо дёрнулась нежная смуглая щека.

Эти война искалечила их обоих, не просто искалечила — изменила до неузнаваемости. Разве можно было бы представить, что на нежном лице Ири может промелькнуть вот такое сардоническое выражение, что он вот так вот может дёрнуть щекой, словно отгоняя досадное насекомое? Разве можно было представить, что когда-нибудь Мистраль унизится до того, чтобы попросить?

Сколько раз он уже наступал на горло собственной гордости? — Мистраль сбился со счёта, потому что он устал считать. Ири Ар, обвинивший Мистраля в том, что тот вытирает об него ноги, не желал замечать, что сотворил сам, не позволяя Мистралю подняться с колен, на которых Грандин стоял перед ним, глотая унижения, прощая обиды...

Но это не могло длиться вечно.

Ири стоял у камина, вытянув руки к пламени, словно пытаясь отогреться. Удивительно домашняя и такая беззащитная поза, напоминающая о тех днях, когда он стоял точно так же, напоминая забавную нахохленную птицу, улыбаясь ему, наполняя дом солнечным светом и теплом, альтернативы для которого не существовало, а если бы и существовало, Мистраль не пожелал бы забыть или заменить. Сейчас, глядя на любовника, он снова болел, понимая, как же остро ему всего этого не хватает, словно вместе с этой погасшей улыбкой умерла часть собственной души. А может быть, она не умерла, просто там, внутри, существовали дыры, заполнить которые мог только Ар, если бы пожелал вернуться. И хочется сделать один шаг, преодолеть расстояние, стереть эту невидимую черту, заставить забыться снова. Но то, что произошло между ними, невозможно было отменить... никак. Ири не желал прощать. Ири не желал верить. Мистраль не мог простить неверия. Не мог принять. Он не нуждался в одолжениях.

Ар давно оделся, продолжая в молчании гипнотизировать камин. Время страсти миновало, пришло время для общения.

А Мистраля рвало изнутри на части в желании обнять, прижать к себе, завалить на кровать, на ковёр, неважно куда, и заняться любовью. Не позволять говорить, стереть поцелуями это невидимое, образовавшееся между ними нечто. Уговорить, умолять... может быть....

Но только унизившись до мольбы, позволив по-настоящему встать перед Аром на колени, Грандин никогда не сможет простить этого ни ему, ни себе. У любого отчаяния, у любой бездны существует предел, дно, дальше которого зайти невозможно, приходит пора сказать себе "стоп".

И он смотрел на Ири в молчании, тяжёлом, полном ожидания грозы, первые раскаты которой ещё не начали звучать в комнате, но в воздухе ощутимо пахло напряжением.

Ири красивый, как хрупкий нежный цветок, сломанный цветок. Изящные смуглые пальцы почти касаются багрового пламени, но холод, который сковал его сердце, невозможно растопить с помощью всего лишь обычного очага.

— Ты имеешь представление, почему эти люди напали на тебя? — спросил Мистраль, желая снять напряжение. Этот вопрос вертелся у него на языке с той самой секунды, как они встретились, и он отбил Ара от нападающих. Но, одновременно, он боялся задать его, потому что опасался, что ответ подтвердит его самые худшие подозрения.

Ири постоянно пропадал с герен Ланом, и, исходя из случившегося, для заинтересованных лиц поездки перестали восприниматься безобидными.

Неужели дядя пытается устранить Ири? Не предупредив Мистраля?! Нет! Это было слишком немыслимо. Больше похоже на случайность, чем на правду.

— Только предположение. Но пока это не удастся проверить, не вижу смысла бросаться громкими заявлениями, — Ири повернулся к нему. Золотистый сияющий мотылек с дрожащими крылышками. Но сколько же в его голосе и поведении непривычной зрелой взрослости... — я принял их за грабителей, но они спросили моё имя...

Он тряхнул головой.

— Очевидно, моё официальное назначение кое-кому пришлось не по душе, — он сощурился, оценивая реакцию. — Удивительно, мне казалось, уж кто-кто, но ты-то точно должен быть в курсе.

— Что?!

Сначала Мистралю показалось, что он ослышался. Заявление не то чтобы походило на удар пыльным мешком по голове, но почти. Грандин оказался не просто потрясён — откровенно впал в ступор на пару секунд.

— Тебя... назначили? Официально? Но... Это невозможно! — он почти выкрикнул эти слова, не замечая, что даёт Ири повод понасмешничать над собой таким. Заставить Мистраля потерять невозмутимость мог только Ар.

Не акцентируясь на его реакции, Ири прохладно кивнул.

— Возможно, как выяснилось. Я тоже считаю, что Лан опережает события, но... причин для отказа у меня нет. Да и вряд ли он возможен, — он вздёрнул подбородок, пронзая сердце Грандина этой новой манерой, такой непривычной, так не идущей ему. Когда он успел стать таким... чужим?

Но всё это было сущей мелочью по сравнению с услышанным.

— Ири, ты... ты ведь догадываешься, что сейчас происходит? — спросил Мистраль почти жалобно.

В свете нового заявления, причины случившегося покушения показались настолько кристально ясными и очевидными, что оставалось поражаться чужой слепоте и проклинать дядю, намеренно позабывшего поставить племянника в известность.

В том, что Рандо знал об этом назначении, Грандин не сомневался ни секунды, как и в том, что дядя не остановится в своих попытках, если только Мистраль не сумеет остановить Ара.

Ири посмотрел на него с холодным удивлением.

— Происходит то, что должно было произойти, — сказал он. — Мистраль, король лично одобрил мою кандидатуру. Лан болен, и никто не станет упрекать его за проявленное нетерпение, особенно, если это намерение связано с попыткой защитить мою жизнь.

После этих слов Грандин едва не расхохотался, начиная понимать, насколько чудовищно несведущ оказался Ири. Насколько чудовищно несведущ оказался он сам, увлёкшись своей местью и совершенно позабыв о том, чью сторону занимает Ар.

— Разве с Рандо у тебя не возникла аналогичная ситуация? — поразмыслив, выдал Ири, не особо скрывая любопытство.

— Подобной ситуации не может возникнуть! Это беспрецедентно! — процедил Грандин сквозь зубы, судорожно пытаясь обдумать информацию. — Я не могу стать во главе управления по той причине, что не достаточно компетентен, чтобы занять должность. И даже после официального назначения пройдёт не один год до того момента, как Рандо сочтёт меня достаточно подготовленным для самостоятельного плавания. Ири, мой дядя министр, меня готовили с детства, в отличие от тебя, но даже с учётом этого моё официальное назначение на должность может случиться только в случае чрезвычайных обстоятельств, например, полной неспособности дяди справляться со своими обязанностями. Автоматически это подразумевает его полную отставку. Добровольно на это никто не пойдёт. Ири, с какой луны ты свалился? Подобное положение дел существовало всегда, и король об этом прекрасно осведомлён. Сам Рандо ждал десять лет до тех пор... Дьявол, — Мистраль обхватил себя за голову, — Ири, ты уверен, что ничего не путаешь? — наконец спросил он, устремляя на юношу задумчивый и одновременно испуганный взгляд.

— Что такое, Мистраль, зависть душит? — Ар высокомерно вскинул бровь. Теперь, когда страсть прошла и схлынула, на смену ей пришли другие эмоции, самой первой из которых оказалась обида, затмившая собой всё остальное.

Ну, конечно, Мистраль! Сделай вид, что ты беспокоишься обо мне. Тебе же всегда было поперёк горла это моё назначение. Зато у меня есть возможность увидеть твоё лицо. Увы, я ожидал более бурной реакции.

— Ты ведь понимаешь, что происходит? — спросил Грандин, начиная, наконец, постигать страшный смысл того, что пытался донести до него Рандо.

Ири пожал плечами, оглядываясь по сторонам в поисках своего камзола. Нашел его валяющимся у кровати, покраснел, вспоминая события прошлой ночи, и буркнул почти резко, желая замять разговор:

— Что бы ни происходило, тебя это никак не касается. Я уже сказал — отказываться не собираюсь. Причин нет.

— На тебя вчера напали, — тихо, изо всех сил стараясь сдержать подступающее раздражение, которое медленно, но верно охватывало его из-за непробиваемого тупоумия Ара, произнёс Мистраль, — ты не считаешь это достаточной причиной?

— Я считаю это причиной, с которой разберусь сам! — Ири, кусая губы, всё же проследовал к кровати и, натянув камзол и перевязь, ощутил, что начинает злиться. — С чего это вдруг, такая забота с твоей стороны?

Нужно покинуть этот дом до того, как Мистраль сумеет снова подчинить его себе, как отрава вторгнется в сердце, чтобы убить теперь уже окончательно. О чём он думал вчера? Но разве он вчера мог думать? Ведь вчера он умер и родился вновь. Почему же после этого перерождения всё осталось по-старому. Почему не исчезла боль и почему, в тёмных похожих на бархатистую ночь глазах Мистраля кипит ярость, вместо привычной нежности.

Ничего не изменилось, Мистраль. Как бы мы ни лгали себе. Ничего не изменилось на самом деле. Мы только обманули себя. Обманули на одну ночь, полную несбыточного сна. Для того, чтобы, проснувшись, понять, что теперь стало ещё больнее.

— Потому что у меня нет никакого желания присутствовать на твоих похоронах, Ири, — не повышать голос оказалось удивительно трудно. Боже, боже, двумя-тремя словами Ар способен разрушить основу его равновесия, заставляя сцепить зубы, чтобы удержаться от резкости. — Если бы ты соизволил немного подумать, давно бы сообразил, что тебя откровенно подставляют. Лан использует тебя в своих целях.

— Лан использует меня? — Ири коротко хохотнул, скрывая истинную реакцию, не желая показывать, как сильно на самом деле уязвили его эти слова. — Ну что ж, я бы сказал, мне не впервой быть использованным, — Ар почти выплюнул эти слова. — У меня был превосходный учитель, не так ли?

Пощёчина Мистраля, совершенно не отдающего отчёта в своих действиях, заставила его замолчать.

Несколько мгновений в комнате царила потрясённая тишина. Ири не мог поверить, что Грандин ударил его. Мистраль не мог поверить, что он это сделал. Рука бездумно вылетела вперёд, совершенно неконтролируемая, собственная рука, желающая заставить Ара замолчать. Грандин даже не сразу понял, что ударил.

Из разбитой губы Ири медленно потекла струйка крови. Он провёл по ней пальцем и посмотрел, словно сомневаясь в реальности случившегося.

— Мистраль? — спросил он ошарашено, а затем глаза его сделались тёмно-синими, почти фиолетовыми.

— Ири... Прост... — Мистраль не договорил, потому что кулак Ири направился в его лицо.

Несмотря на свой невысокий рост, Ар никогда не был хилым.

Мистраль отбил, рефлекторно подставив запястье, и кулак, лишь слегка скользнув по скуле, ушёл в сторону, не причинив вреда, но заставив Грандина податься назад от той силы, с которой этот удар был нанесён.

Ири, тяжело дыша, смотрел на Мистраля, а затем, резко оттолкнув, бросился прочь из комнаты, желая как можно скорее покинуть это место.

Но Мистраль, хотя интуитивно понимая, что усугубляет ситуацию, мгновенно схватил его за предплечье и отшвырнул назад, не позволяя уйти. Отшвырнул прежде, чем сам осмыслил, что творит. Это было выше разума, выше любого понимания, слепой животный инстинкт — не отпускать.

Ири пролетел спиной назад и упал, врезавшись в край кровати, с грохотом опрокинув кофейный столик, сметая на пол многочисленный безделушки, ухватился за покрывало в слепой попытке удержать равновесие. Резко выпрямился и остался сидеть, сверля Мистраля взглядом, полным отчаянной злобы и лишённым всяческого страха.

— Вижу, теперь у тебя появились новые методы убеждения. Да, Мистраль? — Ар расхохотался и сплюнул, демонстративно харкнув кровью на ковёр. — Что, решил избить меня, раз не удалось убедить с помощью своего члена.

— Ах, ты... шлюха!!! — Мистраль в ярости вздёрнул любовника на ноги, с трудом удержавшись от нового удара, и толкнул на кровать, ощущая себя жутко... оцепеняюще... словно в каком-то чужом, нереальном кошмаре, когда ты хочешь прекратить безумие, но не можешь, язык и тело словно не подчиняются тебе, заставляя исторгать всё более жалящие и обидные слова, — похоже, ты неплохо начал разбираться в членах. Как я понимаю, уроки Алеса и Ильта тоже пошли тебе на пользу?

Ири, зарычав, слетел с постели и ринулся на него, мечтая только об одном — стереть эту наглую, самодовольную ухмылку с мерзкого лица.

Мистраль без усилий отшвырнул его обратно, ощущая тошноту, жуткую, накатывающую волной, и усталость... Он так хотел прекратить это, видит бог.

— Ублюдок!!!!

— Заткнись, Ири! Просто заткнись и выслушай меня, хоть один раз в жизни. Лан, использует тебя...

— Да пошёл ты, мразь!!!!! — заорал Ири, от этих слов впадая в неконтролируемую истерику. Он вскочил, как если бы его подбросило пружиной и, подлетев к Грандину, принялся исступлённо избивать его кулаками, ногами, пинаясь, нанося удар за ударом, выплёскивая наружу всю накопившуюся за это время ненависть, ярость, негодование, боль. — Тварь!!! Подонок! Засунь себе в жопу свою гнилую заботу обо мне!!! Судишь о людях, треплешь о чувствах, но сам понятия не имеешь, что это такое!!!! Да меня блевать тянет от твоих рассуждений. Ты противен мне, ублюдок! Противен настолько, что я скорее сдохну, чем когда-либо приму твою помощь. Я ненавижу тебя, Грандин Мистраль!!! И клянусь богом!!! Если ещё раз встанешь на моём пути, я... уничтожу тебя! Считаешь людей мусором и грязью, но ты сам всего лишь мусор, Мистраль, жалкий, прячущийся от собственной никчемности мусор. Убожество. Твоя душонка — сточная яма пороков. Сделай милость, не прикасайся к окружающим, потому что всё, что ты делаешь, — это пачкаешь их собой!!! Ты мерзок, Мистраль. Невыносимо мерзок. Прочь с дороги!!! От тебя смердит.

И испуганный этой внезапной вспышкой, Грандин не защищался, лишь беспомощно подставлял руки, отступая к дверям, и не зная, уже просто не зная, как ЭТО остановить? Безумие? Безумие...

АБСОЛЮТНАЯ НЕНАВИСТЬ

Перехватил чужие запястья, пытаясь придержать, но от этого простого движения Ири окончательно впал в неистовство, крича и ударяя ногами, извиваясь, как взбесившийся червяк, так, что удержать стало практически невозможно, немыслимо. Разве что связать. Но Мистраль не настолько утратил рассудок и достоинство, чтобы опуститься до подобного, особенно в свете слов, что Ар обрушил на него — ранящих, обидных, чудовищных и абсолютно несправедливых.

Неужели, Ири видит и воспринимает его ....

ТАКИМ?!!!

Бессмысленная звенящая в ушах пустота. Бездна под ногами, огромный, не имеющий дна котёл, космическая дыра отчаяния, раскрывшаяся, чтобы бросить... Вниз... Ири... Ири... одумайся... что ты сейчас говоришь? Что ты такое говоришь, Ири... опомнись... ИРИ?

Понимание, затопившее рассудок, лишившее воли. До этой секунды, казалось, что они где-то там, на самом краешке себя, в глубине собственного, существующего в мире двоих "мирка неназываемого", держатся за руки, связанные тонкой красной ниточкой надежды, иллюзорной верой, что однажды... всё это... может не сейчас, но однажды, спустя время... образуется. Пройдёт. Встанет на свои места... И сны смогут осуществиться, став явью... Однажды, спустя тысячи лет веры и надежды... А сейчас эта нить стремительно обрывалась под грузом осмысления...

Всё это время... Его Ири... Малыш Ири... СЧИТАЛ ЕГО ТАКИМ?

— Отпусти!!! — Ири ругался, не понимая, как безобразно смотрится со стороны, но сейчас им обоим на это было попросту наплевать.

— Отпустить? Да бога ради. Можешь провалиться хоть в адову пасть, но сначала я заставлю тебя выслушать!!!! — Грандин орал. Не говорил, убедительно и с нажимом, а именно орал, тряся соперника, как грушу, сжимая хрупкие запястья с такой силой, что, казалось, ещё секунда, и он переломает Ару кости.

Желание избить Ири вернулось с новой силой, не просто избить — уничтожить, но вместе с тем, впервые Мистраль словно перешёл границу собственного сознания. И вот оказалось, там, в полном изнеможении, у него открылось второе дыхание, понимание, просвет, когда спасти любимого оказалось гораздо важнее всего остального. Важнее самолюбия, гордости, тщеславия, любой помойки, в которую Ар готов его окунуть... пусть окунает. Пусть подавится своим мнением, своей ненавистью, холит и лелеет обиду, сколько угодно.

Ничто не может испачкать сильнее и сделать человеку больнее, чем он способен сделать это сам. Никто не может сделать человека моральным уродом, кроме него самого.

Но на волне чужой ненависти и отвращения, на волне ярости обрушившегося чужого эго, Мистраль неожиданно оказался способен думать, говорить и дышать... или задыхаться, но не позволять Ири засунуть голову в петлю, упасть с обрыва в очевидную пропасть. И пока от Грандина зависело хоть что-то, он готов был держать Ара до последнего, протягивать руку в оскаленную ненавистью пасть, даже понимая, что её не просто откусят — медленно садистки измочалят по локоть, причинив незабываемую боль. Он вытащит его из этого дерьма, не боясь испачкаться, вытащит за шкирку, но не даст погибнуть. Бездарно, бездумно, за чужой пятак.

— Можешь думать, что угодно. Считаешь моральным уродом? Отлично, бог в помощь. Ар, смотри слюной не захлебнись, когда будешь плевать мне в лицо... Но сдохнуть по причине твоей тупости, я тебе не позволю. Не с моего попустительства, Ар.

— Не позволишь? Да кто ты такой, чтобы распоряжаться моей жизнью?! Ты не сможешь мне помешать, — Ири злобно и яростно бился, пытаясь освободиться от его хватки. Он уже не пытался бежать, но продолжал бороться, когда Грандин резко притянул его к себе, ненавидяще терзая эти непокорные губы, чтобы заставить замолчать, заткнуться...

Господи, Ар, заткнись! Не произноси того, о чём будешь сожалеть впоследствии, не произноси того, что я не смогу забыть и простить тебе...

— Что, не можешь ничего другого, можешь только трахать меня? — Ири рычал язвительно, отворачиваясь и изо всех сил стараясь сдержать собственную просыпающуюся страсть. Он мог ненавидеть, мог орать об отвращении, и умом действительно испытывать подобные чувства, но... стоило Мистралю коснуться его — и собственный мир рассыпался в прах, обрушенный приливом мощного, глубинного, идущего из самых недр чувства...

ЛЮБЛЮ... НЕНАВИЖУ... ЛЮБЛЮ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ЖИЗНИ, МИСТРАЛЬ, И БОЛЬШЕ ЖИЗНИ НЕНАВИЖУ... Думаешь, после ЭТОГО мне страшно умереть? Смешно, Мистраль, — человек ставший смыслом моей жизни для того, чтобы понять, что ОН НИ ЧЕРТА НЕ СТОИТ, ТАКОЙ СМЫСЛ.

— Ты можешь сколько угодно воздействовать на моё тело! — закричал Ар, непроизвольно выгибаясь дугой, от пронзившей его судороги наслаждения, которой он не желал, сопротивлялся, но ничего не мог противопоставить. Грандин сводил его с ума, словно в его прикосновениях таился неведомый ключ, с лёгкостью открывающий чужие замки, заставляющий тело реагировать и дрожать. Ири не мог преодолеть эту силу. Пытался защищаться, представлять самые отвратные мерзости, но рассудок, моментально отключался, туманился, ноги подгибались, отказываясь держать, и он... Раскрывался и тянулся навстречу, жадным цветком, умирающим от жажды, расцветающим и начинающим благоухать только в этих спасительных руках, наполненных божественной, любящей влагой нежности, отказаться от которой оказывалось выше его сил, но принять и сдаться было невыносимо противно. Сладкое сумасшествие, причиняющее им обоим только боль, притяжение, которому они оба бессильны были сопротивляться.

Но сейчас, сейчас Ар не мог сдаться, не мог позволить Грандину снова увлечь себя в пучину темноты и боли. Не позволить Мистралю добиться желаемого и вывалять Ири в грязи собственной слабости.

Я не желал бороться с тобой, Мистраль, но ты сделал меня своим врагом. Люди не игрушки, Грандин, но тебе нравится делать им больно. Ты заключил на меня пари. А какая цена назначена в этот раз? Что предложил Рандо, чтобы ты остановил меня? Я лишь не понимаю, зачем? Зачем продолжаешь преследовать, даже зная, что раздавил? Неужели, не можешь успокоиться, пока я не окажусь сломленным тобой или не исчезну из жизни? Но я не проиграю тебе больше, Мистраль, потому что у меня тоже есть гордость. И я не слабак, Ран. Любовь — это не слабость. Жаль лишь, что ты этого никогда не сумеешь понять.

— Это ничего не изменит! Ничего не изменит! — заорал Ири хрипло. — Можешь порвать меня пополам и рассказать об этом всему миру в подробностях, но я не откажусь от предложения Лана, потому что ты никогда не откажешься от Рандо! И ты не имеешь права меня останавливать. Сдохни!! — Ири извернулся, ударил, получил ответный удар... А затем руки Грандина обхватили его за плечи и, почти оторвав от пола, встряхнули несколько раз.

— Что за бред ты мелешь, Ири?!!! Опомнись. Ты сам себя слышишь? Что за чушь ты несёшь? Я не пытаюсь манипулировать и играть тобой, Ири, я пытаюсь защитить тебя, идиот. Не лезь в эти игры. Они не для тебя. Не хочешь встречаться со мной, дьявол тебя побери, — я переживу это. Не можешь видеть меня — я не буду появляться в Академии. Но умоляю тебя, не связывайся с Ланом или с Рандо. Ни с кем из них. Ты не понимаешь, что происходит. Не смей лезть в это. Лан наворотил дел. Он будет отстранен от должности буквально через несколько месяцев. А прикроется он тобой!!! На тебя повесят все его грехи и долги, Ири. Тебя используют в игре, о которой ты не будешь иметь никакого понятия. Тебя казнят или посадят в лучшем случае, но вряд ли это произойдёт. Рандо не допустит, чтобы у Лана появился преемник. Двоевластие должно быть устранено, и если ты примешь этот пост, я не дам за твою жизнь ломаного гроша. Тебя уберут с дороги, Ири. Тебя уже пытаются убрать, остановить, твою мать! Должен же у тебя, в твоей дырявой тупой башке работать инстинкт самосохранения.

-Да пошёл ты, ублюдок. Пошёл ты...

Ар и сам не знал, как ему удалось вырваться и убежать. Видимо, шокированный ненавистью, полыхнувшей в его глазах, Грандин Мистраль разжал руки. А может быть, случилось что-то ещё. Что-то, что внезапно с кристальной ясностью дало им понять:

ВСЁ КОНЧЕНО

Можно дёргаться, сопротивляться, пытаться что-то предпринять, но всё кончено, как если бы слова Ири, наконец, дошли до адресата, полностью открыв для него, что они значили:

ТЫ МЕРЗОК МНЕ. ТЫ МЕРЗОК МНЕ. ТЫ МЕРЗОК МНЕ.

Заставив его бессильно разжать руки и отступить. Принимая поражение. Всё кончено. Навсегда. Бесповоротно и окончательно.

ПРЕДАТЕЛЬ.

Ири пулей вылетел из дома Мистраля, сшибая попадающихся на пути слуг. Запрыгнул в экипаж, проходящий мимо, и обессилено упал на сиденье, зажимая уши и содрогаясь рыданиями.

Ненавижу тебя, Мистраль! Господи... Почему, почему ты не можешь оставить меня в покое? Неужели тебе мало того зла, что ты уже причинил? Мало того, что сделал со мной? Есть ли здесь то, что не взято и не испохаблено тобой, что-то, что ты ещё можешь взять, чтобы искалечить окончательно? Станет ли тебе легче, если я умру?

Иногда, в плену эмоций, люди бывают удивительно слепы, не в состоянии мыслить здраво, и, воспринимая окружающих врагами, замыкаются в собственном панцире заблуждения, перестают отличать ложь от правды, отказываясь от всего, в том числе от помощи, которую не способны воспринимать иначе, чем через зеркало собственного искажённого гневом восприятия.

Глава 39

Можно сказать, что в этой абсолютно безвыходной ситуации Грандин Мистраль прошёл все круги ада, пытаясь не сдаваться до последнего.

Наступив на горло себе, собственным убеждениям, тому, что исповедовал, раз за разом продолжал бороться, не желая сдаться и проиграть, не оставляя для себя даже мысли о поражении.

Но один раз он уже отступил, а тот, кто познал вкус подобной горечи, иногда способен сделать это снова.

Ибо нет ничего бессмысленнее убийства о стену чужого непонимания.

Он не был богом, он был самым обычным человеком, испытывающим эмоции, а самый обычный человек способен однажды задать себе вопрос: Имеет ли это смысл? Спасать того, кто не желает, чтобы его спасли...

Иногда терпение заканчивается даже у богов.

Как долго может болеть сердце, истоптанное сапогами?

Грандин каждый день задавал себе этот вопрос, видя ненавистное красивое лицо напротив себя. Лицо, искажённое ненавистью, и эти синие глаза, в которых бушевали ледяные метели.

Сколько раз после их ссор и поединков он пытался затащить его в постель, готовый использовать любые приёмы, даже откровенно грязные, в надежде, что это сможет их помирить, а если не примирит — заставит Ири понять, понять, что он творит, от чего отказывается, что разрушает? — Много раз. И сколько раз его останавливал ледяной издевательский смех Ара:

— Что, Мистраль, не можешь без меня? Всё никак не успокоишься? Купи себе шампанского.

Тогда вместо страсти рождалась ещё более сильная ненависть, а в ответ звучали ещё более злые и язвительные слова, чтобы, сорвавшись с губ, наполнить сердце мстительной радостью.

Маленький, маленький Ири, по твоему лицу можно читать, как в открытой книге. Понять, какие слова попадают точно в цель, чтобы произнести их снова и увидеть эту мучительную и такую сладкую боль в твоих нежных глазах.

И произнести ещё раз и ещё:

— Я сделал из тебя отличную шлюху. Надеюсь, Иль и Алес не разочарованы моими уроками? Мои приветы!

Ради того, чтобы насладиться на мгновение промелькивающим отчаянно-затравленным выражением. Ненавижу тебя... ненавижу тебя, Ири Ар!

И по ночам выть в подушку, потому что на этой подушке уже никогда не очутится вторая, светловолосая голова. Нам никогда уже не быть вместе.

Глава 40

Выпускной вечер, знаменующий собой окончание Академии и получение верительных грамот, поражал воображение великолепием и пышностью. Коммерческий комитет в этот раз переплюнул сам себя: получив со стороны заинтересованных лиц весьма значительное финансирование торжества, не поскупился на декорации и создал зрелище, достойное присутствия высочайших особ. Что, впрочем, подразумевалось по умолчанию. Ходили слухи, что Его Величество лично прибудет на мероприятие. Всё-таки не каждый день Академия выпускает таких знаменитых учеников.

Декоративные зелёные арки и гирлянды из живых роз, наполняя воздух благоуханным ароматом, встречали прибывающих за несколько метров от ворот. Мраморные статуи загадочно улыбались в тени раскидистых цветущих деревьев, манили прохладой таинственные зелёные гроты, а специальные зазывалы приглашали желающих полюбоваться великолепием цветочных композиций и прогуляться по песочным дорожкам, скрывающим разные приятные сюрпризы: райских птиц, экзотических зверей в вольерах, актёров, разыгрывающих сценки, нарядных танцовщиц и музыкантов, исполняющих номера на заказ. Не переставая, звучала музыка, слышались смех и разговоры прибывающих. Фонтаны, обычно наполненные водой, сегодня щедро разливали струи превосходного вина и шампанского. Наряженные в костюмы богов виночерпии строго следили за студиозами, не допуская озорства и проявляя предупредительное внимание по отношению к гостям, у которых, впрочем, не возникало желания попробовать изысканное угощение, благо вокруг сновало бесчисленное количество слуг с подносами, щедро уставленными напитками и едой, чтобы утолить лёгкий голод.

Вечером планировался праздничный пир, и к благоуханию цветов и алкогольных паров примешивались аппетитные ароматы, лившиеся со стороны кухонного крыла. Помимо этого, на вечер было запланировано целое праздничное представление с салютами и фейерверками, катанием на лодках и лошадях и стрельбой из пушек.

Можно сказать, что выпускной вечер праздновала не просто Академия, но и весь город, начавший гулять задолго до того, как к воротам прибыли первые приглашённые. Директор не поскупился, щедро выставив на улицах бочки с вином за здоровье короля, а также устроив бесплатную раздачу угощения, что не могло не сказаться на всеобщем настроении.

Атмосфера радости и торжества ощущалась буквально во всём, на каждой улочке и в каждом доме, красочно разукрашенном стягами, гобеленами и цветами.

Разумеется, в первую очередь ставка делалась на присутствие Его Величества, из рук которого выпускники получат золотые шпаги — символы верности, а также конверты с назначениями. Предполагалось, что места будущей службы были распределены заранее, и для большинства выпускников не являлось загадкой, какая именно судьба их ждёт. Случались и сюрпризы, иногда не самые приятные и, порой, напрямую зависящие от положения семьи. Разумеется, подобное не грозило Мистралю или Ару.

Грандин получал пост помощника Рандо, а его противник...

Впрочем, несмотря на ходившие, порой совершенно фантастические слухи, должность Ири не представлялась секретом, это был исключительно вопрос времени...

Несмотря на смелое заверение Ара, по словам Рандо, с назначением мальчика не было решено окончательно, и существовал призрачный шанс, что, возможно, удастся переиграть ситуацию в свою пользу. Зыбкий шанс. Но в последнее время расстроенные нервы Мистраля готовы были утешиться любой надеждой.

Впрочем, сегодня Грандин, пожалуй, впервые не думал об Ири, полностью поглощённый предвкушением праздника и мыслями о собственном блестящем будущем.

Было решено, что сразу же после выпуска он переедет в столицу, где его с нетерпением ожидали родители и целая вереница запланированных балов, позволяющих с головой окунуться в светскую жизнь. Более того, по приезде Мистралю готовился щедрый подарок в виде собственного особняка, а также живописной виллы за городом, которую, расщедрившись, подарил ему дядя. Таким образом, окончание обучения, позволяющее незамедлительно уехать, станет тем, что поможет ему забыть, поставить точку в отношениях, подведя итог и отпустив то, расстаться с чем сейчас казалось попросту невозможным. Давно пора освободиться от этих изматывающих чувств и от напряжения. Пришла пора всё перечеркнуть. Прощай, Ири Ар. Поставим точку. Я уезжаю незамедлительно.

Встречая дядю и подавая ему руку, чтобы сопроводить в комнату отдыха, Грандин с удивлением задумался, почему не сделал это раньше. Ведь это же очевидно, что со временем, не получая постоянной подпитки, сердечные раны затянутся и заживут. И возможно, если Ар не подавится собственным ядом, при редких встречах они даже смогут научиться сносно существовать рядом друг с другом.

Мистраль изящно раскланивался направо и налево, слушал остроумные шутки дяди и честно пытался сосредоточиться на мыслях о карьере и тех великолепных перспективах, что открывались перед ним. Ему совершенно не хотелось признавать, что теперь, когда он достиг самой желанной и заветной цели, собственные амбиции утратили всяческий смысл.

Будущее, рисуемое раньше в радужных красках, воспринималось блеклым и скучным, представ цепочкой обременительных обязанностей, исполняя которые он вряд ли станет испытывать радость и удовольствие, потому что всё это мифическое могущество на вершине собственного мира оказалось абсолютно не с кем разделить. Одиночество — до встречи с Ири он не понимал значения данного слова, не испытывая потребности в посторонних. Но вот внезапно оказалось, что внутри царит морозная пустота. Она ещё не заполнила его и не пожрала до конца, но уже ясно дала понять, что среди десятков лиц, среди множества глаз, в бессмыслице собственных дней существования, он остаётся совершенно один. И единственная ниточка надежды скоро исчезнет. Он оборвёт её сам.

Ири не пожелает слушать его. И это не имело бы значения, и, возможно, Мистраль смог бы это принять, если бы с каким-то внутренним содроганием не осознал, что рассорившись с Аром, потерял не просто любовника, но единственного своего союзника и единомышленника, человека которому не боялся подставить спину, зная, что тот никогда не предаст... Даже будучи злейшим врагом, Ар не нанесёт удар исподтишка... Какими же слепцами и глупцами они оказались, не сумев справиться с собственными инстинктами?!

Но верно говорят — любовь и дружба редко способны идти рука об руку. И если из дружбы способна родиться любовь, то любовь — плохой советчик для дружбы. В своей ненависти они перешли все грани, потеряв даже уважение.

Ири считал Грандина подлецом и, не задумываясь, подписался бы под этим. Мистраль, в свою очередь, утешался вердиктом — пустышка и лицемер и регулярно подкармливал самолюбие, уничижительно иронизируя по поводу тупости соперника, подставляющего свою голову под топор палача. Задумавшись, Мистраль злорадно ухмыльнулся, понимая, что Ири скоро очень пожалеет о том, что перешёл ему дорогу, и не сразу понял, что говорит ему Рандо, сопровождающий племянника.

Сегодня дядя прибыл на церемонию пораньше, чтобы вручить племяннику речь, а заодно проинструктировать по поводу того, с кем сегодня стоит быть особенно любезным, а кого следует немного прижать.

Кроме всего прочего, с утра в особняке Грандина толпилась целая цепочка влиятельных родственников, покинувших свои родовые имения ради особого случая. С кортежем короля прибыли родители, с которыми Мистраль не виделся почти полгода, и теперь в течение нескольких обременительных и утомительных дней, бесконечных праздников и визитов вежливости ему предстояло наверстать упущенное.

Не удивительно, что в лёгкой суматохе событий он оказался слегка рассеянным.

Визит дяди для Мистраля воспринимался дружеской формальностью, ибо с именитым родственником Мист виделся гораздо чаще, чем с драгоценными домашними. Более того, из всей славной семейки дядя был единственным человеком, чьё общество Мистраль принимал с удовольствием. Несмотря на присутствующие мотивы выгоды, отношения между ними сложились настолько доверительные, что родственники могли похвастаться, если не нежной дружбой, то частичной откровенностью, что весьма много значит в подобной среде.

— Для того, чтобы перестать разрывать страну на части нам иногда приходиться идти на жертвы. Эта идея с двойным кабинетом правления никогда не была разумной, и сейчас пришла пора её пресечь на корню. Ты ведь хорошо знаешь своего соперника, верно? — ласково спросил министр, с нескрываемым удовольствием располагаясь на диванчике в комнате Мистраля, куда они зашли передохнуть от суеты и побыть в тишине.

Безусловно, в пору своей молодости Рандо считался великосветским красавцем и даже сейчас, несмотря на седину и почтенный возраст, сохранял прежний лоск — черта, свойственная почти всем мужчинам в роду Мистралей.

— Достаточно для того, чтобы ненавидеть его, — Грандин кивнул, не задумываясь, и, разлив вино по бокалам, протянул один из них дяде. — Надеюсь, это признание, не будет расценено, как потакание своим слабостям. В подобных вопросах предпочитаю не нарушать традиции.

Министр благосклонно улыбнулся, оценив тонкую шпильку, и взяв бокал, элегантно отставил в сторону.

— Хорошие традиции — залог процветания страны. Но... некоторые поступки я рекомендовал бы продумывать более тщательно. Ты повёл себя слишком опрометчиво, Ран. Слухами шпионы кормятся, — он небрежно двинул плечом, заставив Мистраля досадливо прикусить губу. С его стороны было наивно полагать, что дядя окажется не в курсе сложившихся между ним и Ири отношений. А уж таких отношений... На минуту ему стало неловко, но Рандо прибыл сюда отнюдь не для того, чтобы читать племяннику нотации. — Тебе стоит относиться к Ару терпимее. Более того, сегодня я бы настоятельно рекомендовал тебе с ним помириться или хотя бы сделать вид, что вы помирились. Это для твоего же блага.

Мистраль откровенно фыркнул, всем своим видом демонстрируя отношение к этим словам.

Рандо холодно улыбнулся, давая племяннику понять, что тот зарывается.

— Ран, ты ведь понимаешь, что, согласившись временно исполнять обязанности Лана, этот мальчик подписал себе смертный приговор?

— Что?! Так значит... — Мистралю пришлось приложить немало усилий, чтобы лицо его не дрогнуло, а тон не изменился, — он действительно... пошёл на это...

— Грандин, да что с тобой творится сегодня?! Ты словно спишь. Соберись, — недовольно проворчал министр, — я говорю с тобой об этом уже десять минут. Ты меня вообще слышишь? Или новая должность так вскружила тебе голову, что ты совершенно забыл, о том, что её придётся заслужить, что бы лично ты сам не воображал себе по этому поводу?

— Простите, дядя, я действительно немного невнимателен сегодня, — Мистраль смутился, впрочем, пряча смущение под маской фальшивого сожаления, считающегося хорошим тоном в определённом кругу. Рандо кивнул, внимательно наблюдая за ним, и может быть, поэтому следующие его слова, сказанные вкрадчивым тоном, не позволили Грандину отреагировать и проявить хотя бы тень эмоций на разом окаменевшем лице, только досадливо дёрнуть бровью, выражая полнейшее согласие, давшееся ценой мучительных усилий.

— Ири Ара придётся устранить.

— Понимаю... И не могу дождаться, — Грандин похолодел, но продолжал улыбаться, не допустив ни единой лишней паузы, словно речь шла о пустяке, — хотя... — он на секунду задумался, — Вы ведь уже предпринимали попытки?

Министр кивнул и показательно развёл руками.

— И ты повёл себя неразумно.

Грандин смутился теперь уже по-настоящему, как происходило всегда, когда дяде указывал на очевидные досадные промахи:

— Действительно. Поддался эмоциям.

— Эмоции это... — министр наставительно вскинул палец. Грандин кивнул:

— Я знаю, это ведь Вы научили меня, дядя.

— Рад буду убедиться, что мои уроки не прошли зря. Твоя выдержка должна быть безупречна, Ран, во всём.

— К чему этот намёк? Я дал Вам веский повод усомниться в себе?

— Думаю, на этот вопрос предстоит отвечать не мне, Ран. Ради своей страны ты должен забыть о щепетильности и быть готовым на всё. Ты действительно понимаешь это?

— Я уже не ребёнок, дядя.

— Мессир Бренеж так не считает, и я в последнее время склоняюсь к тому, чтобы согласиться с его версией. Мистраль, в свете спектакля, что вы устроили с Аром в Академии, я бы сказал, что начинаю сильно сомневаться в том, что ты способен оправдать моё доверие. Наивно предполагать, что я не узнаю о случившемся. Я не стану пытать твоё самолюбие и спрашивать, какие отношения связывают тебя с Ири Аром. В конце концов, это абсолютно не моё дело. Гораздо больше меня интересует, не помешают ли тебе эти отношения при принятии решений.

Дядя неожиданно стал очень серьёзным, перейдя от добродушия к злобной резкости, впившись глазами в лицо Мистраля и подавшись вперёд, словно желая заглянуть к нему в мысли. Но племянник совершенно спокойно отразил пытливый взгляд, с блеском выдерживая внезапную атаку, что заставило Рандо внутренне улыбнуться и кивнуть.

Возрасту может быть простительна юношеская неопытность и глупость, но то, что его племянник — кремень, вызывало глубокое уважение. Пробить каменное самообладание Мистраля не удавалось даже ему, в своё время расколовшему немало твёрдых орешков, матёрых волков, не чета Мистралю, только вступающему в пору двадцатилетия. Грандин умел заставить считаться с собой и своим мнением, и это не могло не вызывать законной гордости. Временами Рандо воспринимал его исключительно как собственное любовно выпестованное творение, шедевр тщательно проделанной ювелирной работы, и сейчас, рассматривая юношу со скрытой улыбкой, невольно вспоминал другого, встретившегося на пути. Неопытного мальчика с наивными глазами, глубина и сила взгляда которого заставили испугаться. Временами, пускаясь в некий ностальгический сентиментализм, Рандо размышлял о подобных людях, понимая, как это, в сущности, грустно и печально, что природа не позаботилась о них в должной мере. Подобные Ару личности великолепно бы смотрелись на какой-нибудь мирной стезе — проповеднической деятельности, миссионерской работе, призванной спасать заблудшие души и пробуждать в людях лучшие качества, но никак не в миру, в качестве путающихся под ногами глупцов, в лучшем случае безобидных. К сожалению, движущая сила, которой создатель наделял подобных идеалистов, не позволяла им бездействовать, заставляя добиваться никому не нужной справедливости, выдвигать идеи, призванные улучшить этот мир, но, в конечном счёте, приводящие к его разрушению. Ведь ни одна рухнувшая устоявшаяся система не может обойтись без жертв, хаоса и полнейшей разрухи в дальнейшем. И следовало остановить эту силу до того, как случится непоправимое. Нет, Рандо не считал, что Ири Ар сумеет свалить Мистраля, но, исходя из донесений, полученных по поводу поведения племянника в отношении этого юноши, и сопоставив собственное сложившееся о нём представление, предпочитал не рисковать и подстраховаться заранее, до момента, когда этот мальчик станет откровенно неудобен. Впрочем, неудобным он становился уже сейчас, а вот ждать, когда этот идеалист адаптируется под гнётом свалившегося на него бремени, не было абсолютно ни малейшего желания. Самыми опасными людьми, являются те, кого недооценил в свете очевидной безобидности. Рандо предпочитал не совершать подобных заблуждений.

— Грандин, при наличии поступившей информации — верной или неверной — мне достаточно сложно остаться объективно справедливым. До сегодняшнего дня мне не приходилось сомневаться в тебе, и, отбросив дошедшие до меня слухи, я готов поверить, что в дальнейшем ты не предоставишь повода усомниться в тебе и пожалеть о принятом решении. Но ты позволил себе недопустимое поведение, запятнав не только свою репутацию, но также бросив тень и на мою честь. До тех пор, пока ты безупречно справляешься со своими обязанностями, я готов закрывать глаза на многое, очень многое, но только не в ситуации, когда ты, как выяснилось, оказался не способен контролировать собственные поступки. Поэтому, чтобы избежать любых дальнейших недоразумений по этому поводу и навсегда закрыть эту тему, я решил назначить для тебя испытание. Если ты не справишься, можешь забыть о своём назначении, мне не нужны люди, потакающие своим слабостям, даже ради... соблюдения традиций.

— Дядя, Вы не...

— Дослушай. Сегодня во время банкета директор произнесёт речь и предложит вам всем обменяться кубками в знак того, что вы оставляете все свои прошлые дрязги за спиной.

Грандин нахмурился. Нельзя сказать, чтобы отповедь дяди прошла для него совершенно бесследно и не вызвала бури протеста в душе. Но у него хватило благоразумия не перечить и принять это как должное, высказывая реплики, не имеющие никакого отношения к эмоциям, но показывая, что он не только продолжает внимательно слушать, но и анализирует сказанное.

— Этого нет в церемониальной части.

— Считай это маленьким экспромтом, на который я его случайно вдохновил, — Рандо зловеще улыбнулся и закончил жёстко, — в твоём кубке будет яд, и ты дашь его Ири Ару.

* * *

* * *

— Дорогие выпускники, в этот торжественный и радостный день... — мессиру Бренежу так часто приходилось произносить эту речь, что он давным-давно выучил её наизусть, поражая воображение присутствующих ораторским искусством, цветистым слогом и тщательно отрепетированными, техничными паузами.

Юные выпускники в белоснежных парадных мундирах стояли перед ним, счастливые и сияющие. Все, как один, получившие золотые шпаги, очень гордые, распираемые еле сдерживаемыми эмоциями.

Несмотря на то, что Его Величество так и не появился, и его миссию взял на себя министр Рандо, ничто не смогло омрачить или испортить торжества. Скорее наоборот, позволило расслабиться, не ощущая себя, как на плацу, что, несомненно, произошло бы, если бы королевская чета соизволила почтить выпуск высочайшим присутствием.

Но даже без короля, стоя под прицелом десятков глаз родителей, родственников и знакомых, выпускники сильно волновались. Особенно на момент принесения присяги.

И когда директор начал заключительную речь, обращённую к воспитанникам, нужно ли говорить, что всеобщее напряжение, наконец, отпустило, перестав лихорадить и позволив насладиться законной радостью.

Сегодня они закончили Академию, все сорок — человек двадцать "сияющих" и двадцать из обычного класса, но почти все с великолепными отметками и характеристиками, открывающими перспективы на блестящее будущее. Среди юношей также присутствовали и девушки, судьба которых была менее блистательна. Тем не менее, король, как человек, пекущийся о некоторой видимости равноправия, допускал для женщин не только возможность получения светского образования и должностей, но и признавал за ними те качества, которых временами не хватало мужчинам. Маркиза Сенжаль, несмотря на свою молодость, сыскала себе репутацию не только в качестве известной своими приёмами светской львицы, но, в первую очередь, в роли грамотного посла, сумевшего провернуть немало политических сделок и выгодных торговых соглашений. Мать самого Грандина являлась директором Академии художеств. В Артемии существовало немало других достойных примеров для подражания, позволяющих женщинам надеяться не только на выгодное замужество, но и пробовать свои амбиции на других ристалищах, чему король и королева не чинили препятствий, наоборот, всячески покровительствовали подобным стремлениям во всех областях.

Но сегодня лишь двое из выпускников претендовали на то, чтобы занять по-настоящему почётное место: Грандин Мистраль и Ири Ар. Они даже стояли немного впереди, но не потому, что сами желали подчеркнуть себя, а потому, что другие без слов признавали их превосходство, давая возможность в полной мере насладиться часом своего маленького заслуженного триумфа. Грандин приветливо улыбался своим родителям, видел краем глаза, как плакали мать и сёстры, бесконечно радостные за него, какую гордость испытывал отец, расправивший плечи и глядяший на сына сияющими глазами. Мистраль посмотрел на своего соперника, и лицо его слегка омрачилось.

У Ири Ара здесь не было никого. Отец не смог приехать, а больше родственников у Ири не водилось. Но казалось, что юноша нисколько не расстроен этим фактом. Глаза его смеялись, и он, как всегда, радостно светился.

Грандину было немного неуютно стоять рядом с ним. Видеть горечь спрятанную под нежной улыбкой, понимать, что Ири не омрачит чужой праздник, никогда и никому не покажет свою боль. Лишь только Мистраль, как всегда, был способен видеть, чувствовать и знать, что на самом деле испытывает сейчас его соперник и враг.

Почему только я понимаю тебя, Ири? Почему только я ненавижу тебя так сильно?

Грандин слушал напыщенную речь и украдкой смотрел на Ири Ара.

Ири в строгом белоснежном мундире казался ангелом, сошедшим с небес. Пушистые светлые волосы лежали на плечах, синие глаза, распахнутые радостно и по-детски, светились праздничным восторгом. И лишь там, на самом дне, куда не мог заглянуть никто, в синем омуте печали пряталась невыносимая, похожая на разбитое зеркало боль.

— Я так рад, — казалось, говорила вся его фигура, — я молод, и передо мной лежит весь мир.

И в то же время эти удивительно горькие складки, невыносимая гибельная обречённость.

Маленький падший ангел, я сам приблизил час твоего падения, и теперь тебе суждено умереть... от моей руки. Как это символично, Ири... И как это больно!

Грандин смотрел на мужественное, разгорячённое румянцем лицо, приоткрытые губы, к которым он однажды смог припасть, чтобы познать блаженство и смерть.

Они стояли рядом, плечом к плечу, почти соприкасаясь рукавами, и Мистралю казалось, что он слышит стук чужого сердца. Волнительный сумасшедший стук.

А потом каждому было подано вино, все замерли в ожидании торжественного тоста, но неожиданно директор предложил обменяться бокалами в знак доверия и того, что все ссоры должны остаться позади.

Мистралю показалось, что сейчас, говоря эти, слова директор имеет в виду именно его и Ири Ара.

— Знаешь, Грандин, — проговорил Ири, неуверенно улыбнувшись, и посмотрел на него впервые прямо и... удивительно светло, — в этом что-то есть, тебе не кажется?

— Не думаю, — Грандин холодно принял протянутый ему бокал.

Ири погрустнел, опуская голову, и боль в сердце Мистраля вернулась с новой силой.

— Я сожалею о случившемся, — тихо, очень тихо признался, Ири глядя в сторону. Чувствовалось, что признание даётся ему с большим трудом, но сейчас, желая вступить в пору новой жизни, он внезапно решил оставить позади, абсолютно всё... Простить. Или попытаться это сделать. — Больше всего на свете я... Но знаю, что всё повторилось бы вновь. Даже если мне придётся сожалеть об этом до конца дней. Глупо всё, — сказал он неожиданно, тряхнув головой, и, улыбнувшись, отсалютовал бокалом. — За тебя, Грандин! Какие бы недоразумения не стояли между нами ранее, я желаю их забыть, закончить сегодня. В конце концов, теперь мы расстаемся.

Мистраль перехватил его запястье, а потом с силой выбил бокал у него из рук.

— Ты... — на лицо Ири жалко было смотреть, оно выражало недоумение, потом растерянность, потом гнев.

— Я сегодня ужасно неловкий, — как ни в чём не бывало заметил Грандин, с особой выразительностью взгляда, еле уловимой интонацией, ведь за ним наблюдали десятки глаз, но надеясь на то, что Ар поймёт. Возможно, поймёт, что Мистраль не идиот, чтобы откровенно провоцировать ссору в такой момент, не имея на это веской причины.

И существовала мизерная вероятность обставить всё, как досадную случайность, если только Ири сумеет подыграть ему сейчас, не имея ни малейшего представления о том, что только что Грандин Мистраль подписал своей карьере смертный приговор.

Ири Ар несколько мгновений стоял, побледнев как простыня, а затем, выхватив свой бокал у него из рук, выплеснул содержимое Мистралю в лицо.

— Я тоже! — заявил он с непреклонной уверенностью и вскинул голову, ожидая вызова.

Грандин снял перчатку. Секунда, другая... Все потрясённо замерли, абсолютно ошарашенные, ожидая, что сейчас произойдёт.

Мистраль, если только он находится в здравом уме и твёрдой памяти, должен бросить вызов, потому что ни один уважающий себя дворянин не потерпит подобного прилюдного оскорбления, унижающего его честь, достоинство, ставящего на кон репутацию.

Ладонь Грандина осторожно коснулась щеки Ири, и большой палец нежно погладил смуглую щеку. Даже не надеясь оставить след. Разве что запомнить.

— Я... Не стану с тобой драться, Ири, — шепнул Мистраль тихо, почти беззвучно, и, повернувшись, медленно направился прочь с бесстрастным, лишённым эмоций и выражения лицом, зная, что для него теперь всё кончено. И осталось только пройти позорные метры до выхода, своего личного эшафота, пересечь порог, за которым закончится всё.

— Грандин Мистраль! — голос Ири зазвенел подобно натянутой струне.

Я хочу кричать, Ири. Я хочу кричать от боли. Я хочу закричать тебе: "Остановись! Не делай этого! Пока ещё возможно повернуть назад. Пойми!" Но вместо этого останавливаюсь и медленно поворачиваюсь к тебе лицом, чтобы получить

ПЕРЧАТКУ.

Грандин замедлил шаг. Он не хотел останавливаться, но голос Ара побуждал его к этому.

— Повернись, трус!!!! — заорал Ири. — Повернись, ничтожество, и прими мой вызов!

Мистраль остановился, чувствуя, что сердце обледенело и раскололось на куски. Механически поймал летящий в него белый кусок ткани.

— Я не знаю, почему ты это сделал, Грандин, — сдавленным от ярости голосом проговорил Ар. В глазах его стояли слёзы и фиолетовые всполохи искренней ненависти, — но клянусь богом, сегодня я убью тебя!

Грандин поворачивается и медленно идёт назад. В его глазах темнота, такая непроглядная, что заставляет Ири отступить на шаг назад. Но Ар не боится его. Он смело встречает этот взгляд.

— Тогда зачем ждать, Ири? — почти ласково говорит Мистраль. — В четыре утра, в парке у Монастыря Дев. Один на один, без свидетелей. Не струсишь?

— Хочешь устроить мне засаду, прихлебатель Рандо? — отзывается Ири и подаёт ему платок. Грандин вытирает лицо, не сводя с него глаз. И в эту секунду собравшимся кажется, что происходящее всего лишь шутка, потому что в этих взглядах, обращённых друг на друга, в их обращении, тоне нет ненависти.

Но оба знают, что их ненависть сейчас достигла апогея.

— Для того, чтобы увидеть твоё падение, мне хватит... — Грандин выразительно смотрит на свою ладонь, а затем подносит пальцы к губам, заставляя Ири вспомнить, заставляя его покраснеть и задохнуться от бешенства. Голос Мистраля падает до интимного шёпота, волнующего и страстного, — одной руки.

— Будь ты проклят!

— Тобой, Ири Ар. Я уже проклят... тобой.

Глава 41

Грандин Мистраль всегда ненавидел Ири Ара и поклялся, что однажды наступит день, когда он уничтожит своего извечного врага и соперника. С того самого первого дня их встречи, с того самого дня...

Грандин смотрел на разбегающиеся перед глазами неровные строчки. Никто не знал, что он ведёт дневник и иногда от скуки записывает свои мысли в такой вот странной форме.

Я ненавижу тебя, Ири Ар! Я убью тебя.

Перечитывая раз за разом такие знакомые, но теперь такие чужие эмоции, словно принадлежавшие другому человеку, Грандин Мистраль ощущал, как постепенно в его сердце начинает разгораться холодный гнев, и исчезают все смутные чувства, помешавшие сегодня осуществить задуманное.

Он накручивал себя снова и снова, до тех пор, пока жалости не осталось в его душе.

Ты сам так захотел, Ири, и сам выбрал эту судьбу, отвергнув меня и тот дар, который я, не задумываясь, готов был принести тебе — собственную жизнь. Что ж, достаточно честная компенсация за порушенную карьеру. По крайней мере, тебе не придётся торжествовать надо мной и увидеть то, чего ты так тщательно добивался, но никогда бы не смог осуществить — моё падение.

Ири ждал его, прислонившись спиной к стволу раскидистого дерева. Его глаза были закрыты, а мысли блуждали где-то далеко. О чём он думал в эту секунду, его прекрасный золотой ангел?

Грандин заставил себя ожесточиться и не размышлять об этом. У него хватит сил и решимости осуществить задуманное и закончить всё сейчас. Ири Ар, я ненавижу тебя, потому что ты — моя единственная слабость. Но на том пути, по которому мне предстоит пройти, чтобы вытащить себя из пропасти, куда я благополучно себя уронил ради твоих бездушных глаз, слабостей отныне не будет. И поэтому ты должен исчезнуть из моей жизни раз и навсегда.

Ар почувствовал его приближение. Открыл глаза. Под веками глубокие тени, выдающие усталость. Кажется, как и Мистраль, он не спал всю ночь. Отлично, значит, сегодня он будет рассеян и не сможет оказаться на высоте.

Он выпрямляется и медленно подходит к Мистралю.

— Зачем ты сделал это, Ран?

— Затем, что ненавижу тебя, — самодовольно и зло отвечает Грандин.

— Скажи мне, Ран, твои слова и твои чувства...

— Ничего не было, Ири. С каких пор тебя начало это волновать? — Мистраль холоден и насмешлив. Его слова и тон обжигают, словно удар плёткой.

Ири вздрагивает. Удар достиг цели. И Грандин закрепляет победу:

— Я посмеялся над тобой, Ири Ар. Я спорил на тебя и выиграл. Я не воспользовался своим призом, ты знаешь об этом, потому что такая победа ничего не значила для меня. Это было слишком легко.

— Хорошо, — Ири кивает, но мысли его далеко за пределами разума, — мы будем сражаться... до смерти.

— Сдурел, Ар? — холодно осведомляется Грандин. В душе расползается липкий страх понимания, что он сам оказался совершенно не готов к тому, на что пытался себя настроить, что так легко и естественно озвучил его противник.

Я не смогу его убить. Я не смогу. Слова, насмешки, ненависть — да всё, что угодно. Но только не смерть! Даже ради этой высшей цели. Исчезни навсегда, дьяволы тебя подери! Исчезни, но живи. И я буду жить, зная, что ты всё ещё есть, а значит, где-то там, в моей душе, рядом с болью и отчаянием всё ещё будет жива Надежда.

— Умри, Мистраль! — Ири Ар первым обнажает шпагу. Синие глаза пусты и мертвы, точно так же, как и чёрные.

Шпаги скрестились.

"Правление двух кабинетов рано или поздно приведёт страну к катастрофе. Левый министр, герен Лан, должен быть отстранён, а его преемник убран с дороги. Если ты желаешь доказать, что ты действительно готов пойти на всё ради блага своей страны, Ири Ар умрёт. Не позволяй себе проиграть, Мистраль, до того, как начнётся твоя главная битва. Я верю в тебя, мальчик мой, и очень тебя прошу — не разочаровывай меня больше, чем ты это сделал."

Звон клинков разносится в утреннем прохладном воздухе, ещё не отошедшем от ночной сырости. Одурительно пахнет травой, листвой и цветущей вишней.

Почему эта битва не приносит удовлетворения, как все предыдущие? Почему в ней нет азарта и радости? Нет желания победить?

Выпад. Где блестящие атаки и комбинации Ара? Он словно спит. Удар.

-Умри, Мистраль.

— Не сегодня, Ири. Не сегодня.

Выпад, и Ар открывается очень глупо и нелепо. Грандин сам не понимает, как его шпага пронзает плечо соперника. Раз — и всё. Выдёргивает назад, встречая сопротивление плоти, и рукав Ири мгновенно окрашивается кровью. Он проиграл.

Грандин желает опустить шпагу, но понимает, что соперник продолжает нападать. Снова и снова, бросаясь в атаку и истекая кровью. Как глупо. Он не сможет победить. Особенно сейчас, в то мгновение, когда не желает этого делать, откровенно подставляясь под чужое лезвие, пытаясь... Дать себя убить?!

Батман и круазе. Ири даже не пытается сопротивляться... Ири... Мистраль выбивает шпагу из его рук и, сделав шаг, обнимает за плечи. Крепко, изо всех сил, как если бы всю силу чувств можно было вложить в одно простое объятие.

Ар бьётся в его захвате, выкрикивает яростные оскорбления и не даёт поцеловать себя.

— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу тебя, Грандин Мистраль!

— Малыш... Прости! — слова сказаны, но имеют ли они смысл? Грандин сжимает непокорный вырывающийся подбородок и целует мокрые горько-солёные губы, властно и нежно раздвигая их языком. Ири оседает на траву. Они оседают вместе. Ири плачет, дрожит в его руках и сдаётся, ненавидя и проклиная себя за слабость.

— Я проиграл! — отчаянно стонет он. — Будь ты проклят, Мистраль! Убей меня. Убей, но не унижай.

Грандин слизывает слёзы, льющиеся из его глаз.

— Это не ты — я проиграл, — отзывается он тихо. — Люблю тебя, Ири, слышишь меня? Я люблю тебя, и пусть всё на свете летит в бездну... Весь этот чёртов мир со всеми его дурацкими правилами. Я тебя люблю! Понимаешь? Больше жизни, Ар, потому что без тебя не хочу жить. Выбери всё, что пожелаешь, всё, что захочешь, будь кем угодно и как угодно, но со мной... Ири, прошу тебя, дай мне шанс. Один раз.

Слова сказаны. И Ар перестаёт вырываться из его рук. Он не верит.

— Я люблю тебя! — повторяет Грандин снова и снова. — Всегда любил. С первого дня нашей встречи... любил.

— Тогда почему? — почти кричит Ири. В голосе его боль и отчаяние. — Почему ты так жестоко поступил со мной? Почему? Зачем?

— Боялся признать... Не хотел признавать. Решил, смогу бороться с этим. Но я не могу. Я не думал о тебе и о твоих чувствах, потому что даже о своих оказался думать не в состоянии. Не понимал. А сейчас — что сказать... Ты для меня важнее, чем собственная жизнь... Уродски звучит... эгоистично... Да только так и есть. Я люблю тебя, малыш. Я очень тебя прошу, поверь мне.

Мистраль бинтует его плечо, разрывая свою рубаху, поднимает его на руки. Ар бледен, но кровь уже не течёт из раны.

— Прости, что причинил боль, снова заставил тебя страдать.

— На банкете ты выплеснул моё вино, — слабо отзывается Ири и получает в ответ тревожное:

— Дурачок, в бокале был яд. Я ведь предупреждал тебя не связываться с Ланом. Столько раз, Ири. Мой непокорный упрямый Ири, который всегда делает мне назло. Но теперь я никому не дам тебя в обиду. Лан, Рандо — они оставят нас в покое. Ири, молю, скажи, что тебе безразлична политика. А если нет, значит займу твою сторону. Какая разница, где служить, верно?

Ар кивает, слабо улыбаясь:

— Мне не важно. Я просто хотел... Позлить тебя... потому что ты сделал мне больно. Но я ... люблю тебя, Ран.

Иногда Счастье бывает настолько полным, что слова уже больше не нужны.

Грандин задержал дыхание и крепко прижал Ири к себе, ощущая, как стремительно стучит сердце, наполняясь долгожданным бесконечным теплом. Понимая, что вот оно и сказано — то, что было запрятано в самой глубине их сердец, то, что они так давно хотели друг другу сказать, — теперь это уже не было важно. Слова произнесены. А нужны ли они, эти слова, как отмеченный факт того, что оба постигли давным-давно? Наверное, нужны, чтобы, наконец, принять это чувство, осознав его и устав с ним бороться. "Я люблю тебя".

Ири слабо улыбался, чувствуя нежное объятие своего возлюбленного. Грандин смотрел на него сияющими глазами. Он ничего не говорил, наклонился и прикоснулся к его губам, соединяя их двоих глубоким поцелуем, по-особенному трепетным. Как предложение делал. Он и не знал, что поцелуй может быть таким. Особенным. Важным. Долгим. Наполненным смыслом.

Над ними загадочно улыбалась луна, зная, что после бесконечных войн и бурь наступило долгожданное затишье примирения. Теперь, наверное, навсегда.

— Люблю тебя, Ири.

— Люблю... тебя... Ран...

А затем глаза Ири Ара закатились, и голова медленно откинулась назад.

Мистраль смотрел и не понимал. Улыбался, впервые растерянно моргая, как это всегда делал Ар.

— Ири, — позвал он ласково, нежно проводя по губам, — что с тобой, малыш?

Голова Ири безвольно мотнулась в его руках.

— Ири, ты что, Ири?

Он испуганно лупил его по щекам, пытаясь привести в чувство, тряс, целовал в полураскрытые, ещё мягкие губы. Горькие на вкус.

Эта горечь на губах — смутная знакомая горечь... ИРИИИИИИ

— Ириииииии!!!!!

Он летел вперёд не чувствуя лёгкого веса в своих руках, кричал и звал на помощь, потому что не мог не успеть.

Собственная шпага, смазанная тёмным. Кровь Ири на ней.

Я убил его своими руками. Я убил его. Это я убил его.

Потому что кто-то отравил мою шпагу, чтобы убрать с дороги... На благо Артемии.

Люди, голоса... Всё потеряло смысл и слилось в одну непонятную полосу тумана. Какие-то слова, не имеющие смысла. Что? Где? Когда? Время и пространство утратили значение.

Он шептал его имя, держал его на руках, не желая выпустить и разжать пальцы, кричал и сыпал проклятиями, не веря словам медика, и не давал забрать Ири.

Казалось, что всё это нелепость, сон. Страшный кошмарный сон, который не может быть реальностью, но который никак не может прекратиться. Сейчас Ар улыбнётся, откроет глаза, подставит мягкие губы и наполнит весь мир вокруг своим ярким радостным сиянием.

— Иииирииииии! Ириииииииии! Не надоооо, неееееееет. Неееееееееет. Божеее! Божееее! Божееееееаааааааааа!

И сквозь туман, полный алой больной крови, бокал вина в руках и стегающий, приводящий в чувство, ледяной голос Рандо:

— Ситуация взята под контроль. Ар устранён. У тебя есть выбор. Либо ты продолжишь сходить с ума и сядешь за его убийство, либо ты возмёшься за ум и поймёшь, наконец, что это было сделано на благо страны. Что за дурацкие сантименты, Мистраль? Не ты ли говорил мне, что ненавидишь Ара и желаешь ему смерти? А теперь что с тобой? Желаешь оказаться в тюрьме? Что ж, я могу это устроить. Каков твой выбор, Грандин Мистраль? Приди в себя немедленно, Грандин Мистраль!

Хлёсткая обжигающая оплеуха со всего размаха. Безвольно мотнувшаяся голова. И собственный голос, чужой и бесцветный, лишённый эмоций и чувств:

— Я осознаю всю ответственность содеянного и готов понести наказание. Но прошу Вас, пресветлый герен, дать мне шанс доказать, что я могу быть полезен моей стране. Служить Артемии всеми силами моей души — таково моё стремление, мой долг. Благо Артемии превыше всего. Смерть господина Ара — прискорбный факт, который оставит след в моей душе, но ради того, чтобы эта смерть была не напрасной, я приложу все усилия, чтобы вознести Артемию на вершину её былого величия.

И довольный голос Рандо:

— Я всегда знал, что ты умный мальчик, Мистраль.

Ири Ар...

Почему ты ушел от меня? Сияющий, солнечный мальчик. Ты рассеивал мрак в моей душе, не давая сорваться в пучину собственной темноты. Ты заставлял меня чувствовать и любить и желать сделать этот мир лучше. Но я слаб, Ири, потому что больше не хочу осчастливить этот мир. Без тебя он стал мне не нужен.

Глава 42

Надпись на воротах Высшей Королевской Академии

"Благо Артемии — превыше всего"

Служить Артемии всеми силами души. До последней капли крови, до последнего вздоха — вот истинное стремление моего сердца.

Спустя два месяца правый министр Рандо погиб в результате несчастного случая. Как поговаривали, он был отравлен по приказу своего преемника.

Грандин Мистраль занял его пост. Его тайное правление было охарактеризовано целой серией переворотов и политических преобразований. Жестокая бескомпромиссная политика Серого кардинала привела страну к победе. Но рассвет дался нелёгкой ценой. Сотни тысяч человеческих жизней были положены во славу создания новой могучей империи.

Серый кардинал был мало известен в широких массах. Говорили, что его влияние так же велико, как и влияние короля, и что сам король пляшет под его дудку, как марионетка. А ещё поговаривали, что прожив столь долгую жизнь, Серый кардинал так никогда и не был женат.

* * *

* * *

В морозном мартовском воздухе кружились снежинки, столь редкие и невероятные для этого месяца.

Юный Паскаль с потрясённым изумлением смотрел на своего наставника, на лице которого блуждала невероятная, удивительно невозможная улыбка — столь редкое и потрясающее зрелище, что на несколько минут забыв обо всём и о том, что он должен был отдать свой бокал, он стоял и смотрел на неё. Пока товарищ не толкнул его в бок, напоминая о приличиях.

Юлиус задвигался, отвёл глаза и не сразу понял, уже возвращаясь взглядом назад.

Мистраль Грандин по-прежнему смотрел на крышу. Лучи полуденного солнца мягко серебрили седые волосы, создавая сверкающий ореол вокруг застывшего лица. Сидевший в кресле с невероятной нежной улыбкой на лице знаменитый Серый кардинал был мёртв.

Эпилог

— Тебе честное мнение, или имеет смысл подсластить пилюлю? Хм, вижу, что честное. Твоя книга безнадёжна, малыш, — Грандин Мистраль отрицательно качнул головой, давая понять, что он думает именно то, что говорит.

И с кошачьей ленивой грацией — казалось, рухни ему на голову крыша, но и тогда он не изменит этой неторопливой манере — Мистраль перегнулся через сидящего на подушке Ара, заваленного страницами, и стянул со столика хрустальный бокал с вином.

Сделал маленький глоток, выдающий в нём истинного эстета. Посмаковал во рту с блаженным вдохновлённым видом человека на грани экстаза: "О, ля-диез, си-бемоль! Не беспокойте меня", — демонстрируя очевидную разницу истинных ценностей: бездарная пьеса или вечная классика? Истина одна, и, разумеется, Грандин Мистраль её знает.

Ири, оскорблено надувшись, засопел и обиженно принялся собирать листы рукописи в папку, тоже давая понять, что он думает то, что думает. А на данный момент он думает, что Мистраль скотина. Классика? Алкаш классический!

Ран следил за ним, не скрывая влюблённости, и дразнил исключительно от переизбытка чувств.

— Душа моя, не стоит так реагировать, — в этом месте Мист безнадёжно лукавил. Разумеется, он сделал всё, чтобы Ар отреагировал именно так. — В конце концов, моё мнение не приговор. Просто слишком мрачное окончание. Ты немного выдохся под конец, это ощущается в произведении. Начал за здравие, окончание слил, а середину...

Он не договорил, потому что Ири, аккуратно запаковав и отложив рукопись в сторону, повернулся и, взяв подушку, со всего размаха приземлил её на голову Грандина:

— Сдохни!

Мистраль еле успел отставить бокал, чтобы не расплескать вино, перехватил подушку, дёрнул на себя и, сграбастав в охапку возмущённо рычащего Ара, завернул собой, огласив пространство хохотом.

— Аааааааа, — Ири дёргался и елозил, пытаясь вырваться из компактного кольца рук и ног.

— Уууууууу, — в тон ему картинно подвыл Мистраль. Чмокнул в нос, откровенно дурачась и даже не планируя становиться серьёзным. Настроение совсем не располагало.

— Ты! Ах, ты... А вот... Я тебе... я... я... — когда Грандин смотрел на него, Ири совершенно не мог думать, только краснеть, краснеть, краснеть, задыхаясь от стука собственного бухающего сердца, пытающегося побить беговые рекорды, но совершенно не справляющегося с этой задачей. — Так нечестно, Мистраль, — жалобно выдал он, чувствуя, что горит под его взглядом. Полыхают щёки, уши, и всё тело медленно наполняется огнём умопомрачительной истомы, потому что эти глаза не смотрят — они словно вливаются в него (или он в них), и соображать, думать невозможно, только гореть, гореть, ощущая древний, идущий из глубинны жар, грохот барабанов пульса.

— Очень нечестно, — согласился Мистраль, проводя губами от его скулы до уха, щекоча дыханием. Он знает, как действует на Ири, и делает это специально. Совершенно преднамеренно.

— Совершенно! — Ар попытался укусить, но промахнулся.

— Абсолютно, — Грандин сорвал быстрый поцелуй. И второй, и третий.

— Ненормамммм... — Ири возмутился, и Мистраль, использовав момент, благополучно приник к его губам, отключая на несколько секунд.

— Полностью с тобой согласен!

Когда он оторвался, Ири лежал, хватая воздух ртом. Восхитительно-пьяный, раскрасневшийся, ошалевший, зарывшийся пальцами в волосы Грандина. С совершенно бессмысленным взглядом. Вот прямо бери и делай всё, что хочешь. Собственно, так оно и было.

Мой — Мистраль наклонился и на секунду прижал Ара к себе, не желая ни убедиться, ни доказать. Ему было, с чем сравнивать. Особенное "мой": осознанное, найденное, отбитое у бога, высеченное внутри, проходящее через века.

— Бунт закончен? — в тёмных смеющихся глазах тёплые озорные искры, чёрные всполохи ночи, непроглядная, глубокая темнота, омуты, затягивающие на самое дно, а выбираться не хочется.

— Сам ты... бездарь, — Ири, обиженно пыхтя, отпихнул крепкие руки, спасаясь от ласковых губ, соблазнительных, драгоценных. Не потому, что не хотел поцелуев и ласк, — хотел. Видит бог, слепи их вместе — и разъединиться совершенно не получится. Но знал, что если продолжит — думать не сможет. Ни думать, ни говорить, ни соображать.

Грандин выключал его сознание, и за прошедший год ничего не изменилось. Может, лет через пять получится привыкнуть друг к другу, и эффект ослабеет? С трудом верилось.

— Радость моя, я не хотел тебя обидеть. Откуда такие нездоровые амбиции? — Мистраль, посмеиваясь, запечатлел короткий поцелуй и потёрся носом о шею, с урчанием втягивая любимый запах.

— У тебя учусь, — буркнул Ар, с трудом выворачиваясь, и, отодвинувшись от Мистраля на безопасное расстояние, возмутился, выплёскивая энергию в разбрасывание подушек. — Я три месяца мучился над этой писаниной только потому, что ты меня попросил.

— Хм. Знаешь ли, документальный реализм и фантазии имеют различия. Да бог с ними, фантазиями. Зачем такая мрачная концовка? Ири, на описании смертей даже меня пробрало. И представляю реакцию дяди, ты так кровожадно его похоронил.

— Я не могу написать правду.

— А почему нет? В конце концов, Лан получил по заслугам. Ты свободен, а недоразумение удалось разрешить. Правда, тебе пришлось некоторое время побыть официально мёртвым... — его передёрнуло от воспоминаний. — Не уверен, что смогу пережить подобное снова, — пробормотал Грандин, помрачнев.

На лицо его легла мучительная тень. Он побледнел, непроизвольно возвращаясь мыслью в то время, когда едва не сошёл с ума от потрясения, почти лишившись рассудка.

— Ты знаешь, я ведь был свято уверен, что убил тебя. Ты не дышал, медик зафиксировал смерть...

— Но всё оказалось испытанием, подстроенным твоим дядей, — Ар утешающее стиснул его руку и ласково провёл по скуле, прогоняя тяжёлых призраков. — Забудь, Ран, всё позади, давно закончилось. Просто дурной сон, — он потянулся, обнимая любовника за плечи, прижал к себе, словно мог защитить, смыть, стереть то, что для Мистраля оставалось очень болезненным.

— Иногда я думаю, что ты пророк, душа моя. Это испытание — единственное, что я не могу простить дяде по сей день. Всё могу понять, но это... — словно не замечая его слов, Мистраль вздохнул, продолжая оставаться внутри собственных видений. — Если бы всё случилось так, как ты написал...

Ран непроизвольно напрягся, и Ири поспешил обнять юношу сильнее, понимая, что для Мистраля ничто не прошло бесследно. Он не показывал виду, но внутри по-прежнему продолжал страдать. Ири многое бы отдал, чтобы изменить это, но понимал, что, несмотря на всю свою любовь, бессилен. Исцелить и заживить шрамы Мистраля могло только время.

— Возможно, твоя книга могла бы оказаться довольно правдивой, — закончил Грандин и тряхнул головой, ухмыльнулся прежней шальной улыбкой и стащил Ири на себя.

— В любом случае, — Ар легко вздохнул и потёр переносицу, глазами разыскивая бокал с вином, — бессмысленно спорить. Эту историю никто не прочитает, так что не имеет смысла судить о ней.

— Эту историю прочитал я. Для меня это очень важно, — шепнул Мистраль, вовлекая Ири в долгий поцелуй.

Обнимая очень крепко, словно боясь, что Ар сейчас исчезнет. Как тогда... В то жуткое утро, когда он почти лишился рассудка, сознавая, что весь его мир разом выгорел дотла.

И собственная безумная радость — аналог сумасшествию — безумие счастья, когда увидел Ири... Живого и невредимого, спустя несколько недель после похорон.

Он не мог поверить и упал в обморок, потерял сознание от чудовищного перенапряжения и болел долго, несколько недель мечась в бреду, звал Ара, не переставая, находил, успокаивался, снова кричал, мучимый кошмарами. Возможно, дядя сильно пожалел о своем решении, сочтя его ошибкой. Грандин чуть не умер тогда. Воля человека бывает сильна, но иногда даже самые сильные люди ломаются и сдают в шаге от победы. Психика просто не выдерживает. Вот и Мистраль оказался совершенно не железный.

Болезнь стала тем, что помогло ему удержаться на самой грани. Постепенно он выздоровел, смог осознать, понять, прийти в некоторое нормальное состояние. Они уехали из страны, как только ему сделалось лучше. Дядя отдал распоряжение собрать Грандину чемоданы и отправить на отдых. Сначала на курорт, потом в путешествие, продлившееся два месяца. Когда они вернулись, Мистраль снова стал прежним собой, но в то же время он сильно изменился, очень сильно. Ослабел и надорвался внутри и собраться мог ещё не скоро. Ири понимал это как никто другой, слишком хорошо понимал это состояние и не отходил от него ни на шаг, превратившись в преданную сиделку, верную тень, того, кто всегда будет рядом. Может быть, однажды, спустя время, Грандин сумеет это осознать и понять и тогда сможет окончательно исцелиться. Сейчас Ар исполнял обязанности секретаря и помощника Рандо, частично заменив на этом поприще Мистраля. Мистралю больше не нужна была вершина мира, но Ири собирался вернуть его туда. Ведь именно там, на самой вершине должны стоять короли и боги и те, кто делает из них богов и королей.

— Однажды придёт время, когда мы с тобой сойдём со сцены, малыш, — Грандин смотрел на свою расставленную ладонь, и казалось, что там, между кончиков пальцев, он словно зрит невидимое грядущее, — и наши фигуры перестанут иметь значение. Мы издадим твою книгу, Ири. Пусть эта история важна только для нас, но я не хочу, чтобы она была забыта. Гордость и предубеждение, любовь и ненависть. Чудовищная слепота и человеческая глупость. Какими же дураками мы оказались! Не желая предавать себя, предали любовь, забыв, что бог поругаем не бывает. И вот — причинили друг другу столько боли, что иногда мне кажется, на свете не существует ни одного способа её искупить.

— Ран не надо, — Ири взял его за руку, и Мистраль переплёл их пальцы.

— Надо, любовь моя. Легко сказать слова. Нам придётся сказать много слов и совершить очень много поступков, чтобы выбраться из темноты. Но я рад, что темнота была в нашей жизни, это сделало нас мудрее, научило ценить, дало опыт.

— Но это не значит, что мы по-прежнему не будем совершать ошибок, — Ар вздохнул и посмотрел на Мистраля со светлым состраданием. — Ран, ты безнадёжный перфекционист. Люди просто живут. Живут и учатся всю жизнь. И вечно блуждают во тьме. Сегодня мы говорим множество слов, а завтра снова будем ругаться из-за очередной ерунды.

— Не будем, — Грандин неуловимо хмыкнул, — обладая пониманием, не будем. А учитывая, что я очень умный, мудрый и терпеливый, а ты так — унылый хвостик на фоне моего великолепного величия...

Он рассмеялся, отбивая прилетевшую подушку, которой Ар, мгновенно брякнув: "Лови корону", — от души заехал ему по башке.

— Куда же Вы, Ваше Величество? — истекал елеем Ири, гоняя увёртывающегося Мистраля по кровати. — Ваши великие идеи просто обязаны найти своего слушателя. Может тебе тоже стоит написать книгу?

— Конечно. И в отличие от чьей-то бездарной писанины, она станет бестселлером, — важно кивнул Мистраль и взвыл, извиваясь, потому что Ар, отбросив подушку, принялся его щекотать.

— Бездарная?!!!

— Ну что ты, Иричек, свет души моей, я пошутил. Конечно ты гений и талантуууааааищееее... Ааааай ооооой. Ар, зараза мелкая, угробишь... ооооууу, — Грандин вывернулся и, сметя Ара одной рукой, распластал на своём животе, ткнув физиономией в матрас, придерживая прыгающую задницу. — Просто не все это способны оценить. Но ничего — подправим, наймём редактора, в смысле — купим редакцию, а то не выгорит.

Он икнул, уворачиваясь от тычка, с непередаваемой миной слушая возмущённое "бу-бу-бу", доносящееся из матраса, который Ар благополучно благословлял, не в силах освободить прижатую голову.

— И ещё камешек. Раз ты так настаиваешь, слушаешь, смотри как внимательно. Такой покладистый сегодня. Сам тебя не узнаю, может ты заболел, сердечко? — Мистраль практически выл от смеха, особенно убедившись в полной чужой безобидности. — Ну, ничего, сейчас тебе полегчает. Радость моя, ты временами так увлечённо, душераздирающе пишешь, что это вызывает сильный скепсис. Девиз: "На каждую строчку, по платочку" — хорошо, конечно, но....

— ТВОЮ МАТЬ, МИССССТРРРРРРРРРАААААЛЬ!!!!

Ири удалось вывернуться и, выплюнув зажёванное покрывало, он взвился, чуть ли не до потолка, сверкая бешеными глазами, напоминая разъяренное чудовище, жаждущее крови.

Ран с диким воплем рванул в сторону, понимая, что рассвирепевший любовник его сейчас если не придушит, то попытается это сделать.

Впрочем, кто кого отловит, тот того и съест?

И развернувшись, Мист с совершенно непередаваемым выражением, полным смеха и нежности, расставил руки, опрокидываясь на спину и ловя влетающего любовника в гостеприимно распахнутые объятия, чтобы обхватить и прижать к груди, шутливо вгрызаясь в шею в попытке отметить засосом.

— Мистраль, ты... Ты...

— Для тебя — кто угодно, радость моя, — мурлыкающий смех, и совершено невозможное, — только убери сцену с моей смертью, предпочитаю без душещипательных подробностей. К тому же, умереть в один день — вот это по-настоящему романтично. Тшшшшш, а кто это тут у нас дерётся?

Поцелуй в губы, сумасшедший, яркий, ослепительный, вбирающий в себя абсолютно всё — все эмоции, все порывы, все слова разом. Ослепляющий, наполняющий, выпивающий душу, отдающий душу — одновременно всё, разом.

— Ран! — тихий всхлип и понимание, абсолютно идиотское, дурацкое понимание, что он, Ири, умрёт, прямо сейчас, наверное, умрёт от счастья. От этого. Ну, ведь это же ясно, очевидно, понятно, что он всегда, везде и во всём будет ему проигрывать, потому что... Потому что этому нельзя сопротивляться. Так не бывает. Потому что Мистраль — бог. Потому что ничего не хочется. Потому что... Потому что он — это всё. Весь мир, все понимания, все слова. Его бог, его вселенная, его дом, его солнце, огромное, незыблемое, бесконечное, сверкающее божество — Грандин Мистраль.

— Да малыш, — нежный взгляд, мудрый, проницательный, абсолютно всё прекрасно понимающий и немного печальный в эту секунду в осознании своей собственной власти над ним, такой бесконечно любящий...

— Ран, поцелуй меня, — Ири хочется умереть от собственной сентиментальности, огромного, живущего в груди океана невысказанного.

— И не только поцелую, радость моя. Как насчёт прелюдии?

"Они жили долго и счастливо и умерли в один день?"

Лёгкое скольжение вдоль краешка губ, и Ири быстро приземляется в их привычную реальность, понимая, какая же Грандин всё-таки совершенно неромантичная скотина. Без цветочков, без ухаживаний, без лишних слов — хренов бесцеремонный циник, чьи руки вполне деловито шарили по застёжкам одежды, заставляя Ара обречённо закатить глаза.

Порой аппетиты Мистраля казались ему, мягко говоря, преувеличенными.

— Так не бывает!

Несколько секунд Ар честно старался сохранять рассудок. Но какое там? Уплыл, вослед за улетевшими штанами.

— А у нас будет именно так! — уверенно пообещал Мист, на мгновение оторвавшись, чтобы смачно чмокнуть чужой живот. Иногда Грандина тянуло на откровенные дурачества. Что трудно заподозрить за этой натурой. Весьма развратной натурой... абсолютно непристойной временами.

— Ран, ты опять? Да сколько можно, мы же только недавно...

— Столько, сколько нужно. Всё-таки это моё законное право. Давай, давай, возрази мне, — и, отрицая собственное приглашение, Мистраль привычно пресёк всяческие попытки пререканий, попросту закрыв возмущённый рот ладонью, под отчаянное мычание ловко избавляя Ири от остатков одежды. После предыдущего раза таковой на нём оказалось немного. — И сцену с Эргетом и Алесом, кстати, тоже убери. Я не простил им того раза. А то, в каких красках ты это расписал, заставляет меня подумать, что я совершил ошибку, не вызвав Алеса на дуэль... И последние четыре главы тоже потом перепишешь, они никуда не годятся. Твои рассуждения о политике — это просто бред сивой кобылы. В конце концов, ты всегда можешь спросить меня... — он ловко перехватил врезавшийся в него кулак. — Да-да, вот так, стукни посильнее! Порадуй себя. Ири, а я не говорил, что когда ты сопротивляешься, меня это заводит? И не скажу. Ай, не кусайся! Больно же.

— Ты! Ты! Ты просто, рррр. Ненавижу тебя, Грандин Мистраль!

— А я... Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ИРИ АР!