Лили Эванс. Наследница по прямой

Она тяжело вздохнула.

— Я подслушала разговор отца и того человека, который пришёл к нам в дом. О, он пришёл не один, его сопровождали много людей в чёрной форме. И не все они были волшебниками. Они приехали в деревушку на двух машинах, рассыпались по деревне, встали у ворот нашего садика. И только тогда вошёл тот. Мой большой и сильный отец не смог ничего противопоставить ему. Тот человек был гораздо сильнее. И отец был сломлен. Я видел это в его потухшем взгляде, когда он пришёл в мою комнату, где сидели мы с мамой. И увёл её к тому страшному человеку.

А потом он и меня отвёл туда же. Мамы уже там не было. Только тот страшный человек сидел в любом кресле моего отца, в его кабинете. Двое из пришедших с ним рылись в шкафах, отбирая книги. Некоторые они складывали на стол, другие небрежно бросали на пол в общую кучу.

Я с ужасом услышала, что тот человек назвал моего папу — "сын мой". Так это мой дедушка? Я никогда его не видела. Даже не знала, что он у меня есть.

А один из тех, кто копался в книгах, обратился к нему — герр Гриндельвальд.

Глава 16.

Некоторые семейные секреты

(продолжение)

POV Розалин Эванс

Перед тем как войти в кабинет, я увидела плачущую маму и попыталась броситься к ней. Но неожиданно меня остановила невидимая упругая стена, не дала подойти к маме. А ведь ей было плохо, я чувствовала.

А теперь я во все глаза смотрела на человека, который оказался моим дедушкой. Нет. Он был отцом моего папочки, а не тем добрым и ласковым дедушкой, который читал бы мне книжки на ночь, рассказывал бы мне интересные истории из своей жизни или просто припрятывал для меня сладости, чтобы угостить тайком от родителей. Это он довёл мою мамочку до слёз!

Да и внешне не походил он на старика. Если бы он не обмолвился, никогда бы не догадалась, что он старше отца. Такое же красивое тонкое лицо, такие же золотистые волосы, красивой волной обрамлявшие лицо. Их можно было бы принять за братьев.

Он разглядывал меня с непонятным мне чувством. Теперь-то я понимаю, что это было презрение, смешанное с чем-то ещё.

Меня за подбородок ухватили сухие холодные пальцы. Герр Гриндельвальд повертел мою голову из стороны в сторону, всмотрелся в глаза, презрительно хмыкнул:

— Типичная славянка, как и мать. — И приказал отцу. — Раздень своё отродье. — Сам же отошёл в сторону, тщательно вытирая пальцы тонким батистовым платком.

Отец вздрогнул, но не двинулся с места.

— Ну... — С угрозой повернулся к нему дед. — Я жду.

И взмахнул рукой. Он не подходил к отцу, в руке у него не было кнута, но красивое лицо моего папочки перетянула красная полоса от удара. Закапала кровь.

Отец дрожащими руками снял с меня платьице, рубашечку, чулочки. Я осталась в одних трусиках. Переступала с ноги на ногу — было всё же зябко.

Начало февраля. Совсем недавно отпраздновали Рождество и Новый Год. Мне пять лет. На дворе сорок третий год.

Дед повернулся ко мне, стал со скучающим видом осматривать моё дрожащее тельце. Вдруг он вздрогнул. Его глаза расширились. Он совсем по-другому посмотрел на меня.

— Ульрих, — позвал он сдавленным голосом, — посмотри сам.

Один из двух, что потрошили книжные шкафы, подошёл ко мне, всмотрелся и только присвистнул от удивления.

Я очень хорошо запомнила этого человека, хоть я и встретила его после этого вечера всего раз.

Длинное, узкое, чуть асимметричное лицо, светло-голубые, с зеленцой, глаза. Внушительный породистый нос, недлинная шевелюра цвета адовой смолы, приправленной каплей венского кофе. Светлая кожа на тщательно выбритых скулах отдавала в синеву. Тонкие губы, живая мимика, мягкая жестикуляция, негромкий, вкрадчивый голос, на пальцах изобилие массивных колец и перстней, в ухе блеснула золотом чуть заметная серьга.

Обер-лейтенант Ульрих фон Рахенау — так обращались к нему солдаты. Судя по тому, что мой дед назвал его по имени, отношения у них были далеки от служебных.

— Да, девочка не так проста, Геллерт! — от него потянуло душистым запахом табака. Я не удержалась и громко чихнула. — Пусть оденется. Не стоит терять такую возможность.

И дед, и этот Ульрих внимательно рассмотрели мой живот, на котором я давно заметила необычное родимое пятно. Странное оно было и непонятное, но матушка смеялась и советовала не обращать внимания.

А вот эти — обратили. Что-то их заинтересовало.

Меня отвели обратно в детскую, дали тёплого молока и булочку. Приказали спать, ибо завтра предстояло долгое путешествие.

Утром дед вышел со мной на крыльцо нашего домика.

— Мама! — взвизгнула я и попыталась броситься к ней. Но меня ухватили за плечи сильные руки фон Рахенау. — Как же так? — плакала я. — Папочка-а-а, помоги!!!

Отец и мать — они оба безучастно стояли на снегу без обуви, раздетые до нижнего белья. Хоть они и были маги, да много ли наколдуешь без волшебной палочки. Даже я это уже знала. А ведь мать ждала ребёнка. Сына. Я часто разговаривала с братиком, ждала его рождения — матушка обещала, что братик родится через месяц.

— Слушай меня, — прошептал у меня над ухом дед. — Я могу оставить всё как есть. И они отправятся в Берлин в машине с солдатами. В разных машинах, — зачем-то уточнил он. — В каком виде они туда доедут, можно легко догадаться.

— А могу и пообещать тебе, что сделаю всё, чтобы сохранить жизнь и здоровье моему сыну — Патрику Гриндельвальду — и его супруге Елизавете Строгановой. И даже не буду возражать против рождения их отпрыска.

Слёзы мгновенно высохли на моих глазах, высушенные жестоким порывом ветра.

— Что... Что же я должна сделать? — Я уже знала, что так просто такие обещания не даются.

— В ответ ты пообещаешь, что выполнишь всё то, что я тебе прикажу — поедешь туда, куда укажут, будешь называть себя другим именем, делать то, что тебе скажут. Твоё решение?

Я и так бы не раздумывала, но именно в этот момент мать вздрогнула и застонала, прижимая руки к большому животу.

— Да! — громко сказала я, глядя в голубые глаза господина Гриндельвальда. — Я согласна! Только поскорее, пожалуйста, помогите маме.— Я не смогла долго держать лицо, всхлипнула.

— Хорошо. — Он повёл рукой, рядом с матерью в воздухе возникли носилки, на которые она была тут же уложена парой абсолютно невозмутимых солдат. Да, её прикрыли тёплым одеялом, на ноги натянули тёплые носки.

Дед снова повёл рукой. На ногах отца оказались щегольские сапожки с мехом, на нём самом — его любимая тёплая мантия, на голове тёплая шапка.

— Я, Розалинда Луиза Гриндельвальд, обещаю, что буду во всём слушаться господина Геллерта Гриндельвальда. — Вот ведь как его перекосило, что я не назвала его дедом. — Выполнять все его указания в обмен на жизнь и здоровье моего отца — Патрика Гриндельвальда и моей матери Елизаветы Строгановой-Гриндельвальд. — Его опять дёрнуло, ибо я назвала мать по фамилии отца, но он уже не мог ничего сделать. — И в обмен на жизнь моего нерождённого брата. Да будет так!

Деду пришлось подтвердить клятву со своей стороны. И всё же он был доволен.

Я, не отрываясь, смотрела, как родителей разводят по разным фургонам, матушку — в машину с красным крестом на стенках. И эти фургоны отправляются из моей родной деревни в разные стороны.

— А теперь пора сдержать слово. — Прошипел дед, крепко держа меня за руку.

И произошло что-то непонятное. На мгновение мне показалось, рука деда выскальзывает у меня из пальцев. Я сильно испугалась, поэтому вцепилась в неё изо всех сил. В следующий момент в глазах у меня потемнело, меня сдавило со всех сторон сразу, я даже не могла вздохнуть — грудь как будто стиснули железные обручи, глаза словно вдавило внутрь черепа, барабанные перепонки прогибались, и вдруг... Всё кончилось. У меня было такое чувство, словно меня протянули через очень узкую трубку. Вскинула голову. Дед насмешливо улыбался.

— С первым перемещением, Розалинда. Теперь будешь учить новое имя — тебя зовут Рахиль Грюневальде, твоим внешним видом сейчас займутся. И, — тут он приблизил своё лицо к моему. — Никто не должен видеть родимое пятно у тебя на животе, — почти прошипел он.

Я не сдержалась и зашипела в ответ:

— А уж это никто не может обещать. Иногда я сплю. Или купаюсь — кто-нибудь и увидит. — Но он уже не слушал. Радостная улыбка появилась на его лице.

— Вот ведь Альбус обрадуется змееусту в подарок, — прошептал он чуть слышно, но у меня с детства был острый слух.

Я всегда слышала шуршание змеек, которые часто приползали к нам в сад. Матушка ставила в разных укромных местах глиняные мисочки с молоком — для угощения этих гостей. Иногда она выходила к ним и разговаривала с ними. И они ей отвечали, а ещё они приносили ей сброшенные сухие шкурки и давали возможность взять у них яд для зелий, которые матушка делала в подвале. Иногда они приносили и красивые камушки. Блестящие или тусклые. Матушка всегда благодарила их. Потом из этих камушков она низала браслеты и ожерелья себе и мне.

Но только теперь я поняла, что они говорили между собой на особом языке. Который я, как оказалось, знала тоже.

Я огляделась. Мы переместились в небольшую комнатку без окон, под потолком ярко горела электрическая лампочка. Я удивилась. Отец говорил, что магия и электричество — вещи несовместимые. Дед заметил моё удивление, но ничего не сказал. Только подтолкнул к открытой двери.

И начались мои мучения. Мне сменили цвет волос. Это была особая магическая краска. Она не смывалась от обычного мытья, но могла пропасть, как только я пожелала бы этого. Но Геллерт Гриндельвальд особо напомнил мне о моей клятве. И посоветовал не желать возвращения цвета волос раньше времени.

Потом на меня натянули какие-то лохмотья вместо добротной одежды, которую я носила дома, перетянули живот грязными тряпками, скрывая родимое пятно, отвесили пару оплеух, чтобы на лице появились синяки, несколько раз сильно ущипнули за руки и за ноги — с той же целью. И вот — в зеркале я смогла увидеть испуганную, избитую черноволосую девочку с моими глазами.

— Не забывай обещание! — последний раз напутствовал меня дед.

И меня отправили в приют. Потом вместе с другими детьми меня перемещали из одного города в другой, меняли дома и соседей. Где-то мы жили пару недель, где-то оставались всего на пару дней. Кормили нас тоже по-разному. Иногда удавалось попасть на ферму, где было чуть посытней для приютских детей, но надо было отрабатывать эту еду тяжёлым трудом. А в иные дни не доставалось и корочки хлеба.

Так прошёл год. Я ещё помнила, что в марте сорок третьего должен был родиться мой братик. Мне даже показалось, что я почувствовала его рождение. Но я могла и ошибиться — слишком уж далеко я теперь была от мамы и папы.

Вот уже наступило и лето сорок четвёртого года. Можно было заметить, что хаотичные перемещения нашего приюта вели нас в одном направлении — к побережью. Туда, где намечалась высадка английских войск.

Я была слишком мала, чтобы понимать причины этого.

И вот очередное здание. Это был полуразрушенный монастырь. Потолок имелся только в одной большой комнате, где и уложили спать всех детей, предварительно дав нам по куску хлеба с чуть тёплой водичкой. На следующий день нас обещали переправить в какое-то безопасное место, об этом шушукались между собой дети постарше.

И вот ночью случилось нечто страшное. Я неожиданно очнулась, как будто меня кто-то толкнул. Сквозь прикрытые глаза я наблюдала, как между другими воспитанниками скользило несколько странных тёмных фигур, они наклонялись к каждому, слышался какой-то всхлип, иногда бульканье. И тёмная фигура перемещалась к другому воспитаннику.

Дошла очередь и до меня. Я видела широко открытые глаза моей соседки — Марта Браун тоже лежала тихо, но когда над ней наклонились, она громко закричала, а потом укусила руку, которой ей пытались заткнуть рот.

Тут-то я и увидела, что другой рукой в неё несколько раз вогнали кинжал. Пока она не замолчала. Тот человек спокойно вытер кинжал от её крови и повернулся ко мне.

Лунный блик упал на его лицо. Я с ужасом узнала его. Тот самый обер-лейтенант, спутник деда. Ульрих фон Рахенау. Только сейчас он ничем не напоминал того лощёного офицера, каким я увидела его год назад. Нет, теперь ко мне приближался убийца, который наслаждался испугом своей жертвы, видом чужой боли, у него горели глаза странным блеском. Мне на секунду даже показалось, что он — оборотень. Но нет — на небе светила полная луна, а он оставался человеком. По крайней мере, внешне.

Я уже не лежала, а сидела, судорожно сжимая покрывало, которое выделили каждому из нас. Мы легли спать одетыми, как много ночей до этого, потому что часто бомбили, тогда приходилось идти в подвал. Выработалась привычка.

Я смотрела прямо перед собой. И мне так захотелось оказаться как можно дальше от этого страшного места. От этого страшного человека в чёрном облегающем костюме, который шёл ко мне, помахивая этим кинжалом. Я снова сжала покрывало в руках, что-то сверкнуло. Я зажмурилась, ожидая удара и боли.

Ничего не происходило. Открыла глаза. Я была в какой-то комнатке, в ней не хватало куска стены, валялись разбросанные вещи и сломанная мебель. Было видно, что прошло уже немало времени, потому, что на дворе было уже совсем светло. Я побоялась выходить куда-то. И правильно сделала. На улицах и этой деревеньки завязался бой.

Я забилась в угол под какой-то разбитый шкаф. А потом пришёл Альфред Николсон. И спас меня.

Глава 17.

Странный сон

Я слушала рассказ матери очень внимательно, держа её руки своими ладошками, поглаживая большими пальцами линии на её ладонях. Странно, но я даже видела лица тех, о ком она рассказывала. Оба облика Ульриха фон Рахенау, тонкое лицо Елизаветы Строгановой, потом её же, но искажённое болью в момент расставания.

А вот оба предка — и Патрик, и Геллерт — оказались практически на одно лицо. Разница была только в голосе, да фигура Геллерта немного массивней. Вроде бы.

Странное чувство овладело мной. Лили-то этого не знала, а вот мне вспомнился узник Нурменгарда. Внезапно пронзила мысль: — Кто же там сидит на самом деле? Сам Геллерт? Или он смог вместе с Альбусом всех одурачить и отправил в темницу своего сына? Моего дедушку?!! А где тогда бабушка и тот ребёнок, который должен был родиться? Мой дядя — сколько ему сейчас должно быть лет? Ага — двадцать три года. Совсем молодой. И он тоже волшебник? Или сквиб — как и мама?

Мысли, метавшиеся в моей голове, видимо, отразились и на лице, потому что матушка заботливо спросила:

— Всё ли в порядке, Лили? Ты так побледнела.

Отговорилась тем, что новости уж больно неожиданные. Любого могут сбить с толку.

А матушка, вздохнув, продолжила:

— Знаешь, они чем-то похожи. Дядя Альф и тот Ульрих. — Её заметно передернуло. — Нет, не внешне, но мои ощущения при первой встрече были очень похожими. — Она вздохнула. — Ведь я тогда только-только стала сквибом.